Солнце, протянув жгучие лучи, молотит нещадно по голове, плечам, спине. Ноги прилипают к мягкому асфальту. Обманчивая прохлада подъезда. Крутые ступени, невыносимо длинные пролеты лестниц. Двери... Звонки... Лица... - Фотографию увеличить не желаете? Нет? Ну конечно, даже если желают, кто же ему поверит? С его-то рожей! Сейчас бы в тень, да пивка холодного бутылочку. Лучше - пару! Суров сглотнул густую, тягучую слюну, оцарапав горло. Внутренний голос снова его искушал, и невмоготу было терпеть. Заткнись! - приказал ему Суров. Утром начальник сказал: - Давно б выгнал тебя, да жаль. Былые заслуги. Но смотри - если что, церемониться не будем. Не посмотрю, что был классным фотографом. - И грустно добавил: - Когда-то. Когда-то был. В очередь к нему записывались. "Суров сегодня работает? Нет? Тогда зайду в другой раз". И сейчас смог бы. Хотя руки дрожат, глаза слезятся. Но если принять грамм сто пятьдесят... Не надо о грустном. Да и работу сейчас не найти. - Фотографию увеличить не желаете? Когда-то был фотографом экстракласса. Теперь - мальчик на побегушках. А уже за сорок. И лысина на макушке. И утром из зеркала в упор пялится противная обрюзгшая рожа с фиолетовым носом и черной всклокоченной бородой. И склеротические глаза таращатся над увесистыми мешками. - Фотографию увеличить не желаете? С такой рожей ночью на большой дороге стоять, а не заказы собирать... - Да, желаю. Проходите, пожалуйста. Даже на удивление сил не оставалось. Суров механически шагнул в распахнутую дверь и прошел в комнату следом за высокой, черноволосой девушкой. На виде ей было лет двадцать. Большие карие глаза, широкие скулы, чуть великоватый рот с полными губами - черты ее что-то неуловимо напомнили Сурову, но он отогнал воспоминания. Работа прежде всего. Девушка, между тем, достала из альбома фотографию 10Х15 и положила на стол. - Вот эту я хочу увеличить. Это моя мама, она умерла полгода назад. Я хотела бы фотографию на памятник и портрет, чтоб на стенку повесить. С этой карточки получится? Суров взял в руки снимок, и мир перевернулся. - Воды... Можно попить? - прохрипел он. Девушка метнулась на кухню, а Суров неподвижно уставился на фотографию... Он мог узнать любой из многих тысяч снимков, сделанных им. Но этот... Он узнал бы его, даже если бы забыл все остальные. На снимке была его бывшая жена, которую он не видел вот уже больше десяти лет. Она сидела вполоборота, сложив руки на коленях, повернув голову к фотоаппарату и глядя в объектив с легкой полуулыбкой, а волосы ее на черном фоне, казалось, светились, окружая голову мягким сиянием. Черная шаль, наброшенная на плечи, почти исчезла во тьме, и только вспыхивали маленькие искорки люрекса. Суров глядел на снимок, и окружающий мир терял реальность, становился призрачным, иллюзорным. Запотевший стакан с холодной водой спасительно возник перед ним. Суров жадно выпил и стал заполнять квитанцию. - Сурова Евгения Игоревна, - диктовала девушка. Могла бы и не говорить. Евгения Игоревна. Женька... Когда-то носил ее на руках... Не узнала. Немудрено, он сам себя не узнает. Сказать ей? Нет! Только не сейчас! Потом... Выйдя из квартиры, Суров спустился на один пролет и остановился между третьим и четвертым этажами. Сердце бешено колотилось, и ноги не держали грузное тело. Мысли смешались, путая реальность с воспоминаниями, разбуженными давним снимком, сделанным незадолго до развода. Вся его семейная жизнь была сплошной чередой ссор и примирений. Он был хорошим фотографом, девушки почитали за счастье сфотографироваться у него, а он расточал улыбки, назначал свидания, приводил поздно вечером в ателье, где в павильоне стоял такой уютный диванчик. Лена каким-то образом узнавала о его похождениях. Были слезы, скандалы, он давал обещания, но снова и снова не мог устоять перед призывным взглядом очередной клиентки. После развода разменяли квартиру. Суров поселился в коммуналке, а Лена с Женькой переехали в однокомнатную квартиру. Больше Суров их не видел, да и не стремился. Свобода вихрем вскружила ему голову, и о дочери он вспоминал только в дни получки, когда четверть зарплаты перечислялась его бывшей жене. Впрочем, зарабатывал Суров достаточно, да и левых заказов было много, так что на жизнь ему хватало. И выпить, и закусить, и на девочек... Потом как-то незаметно девочек стало меньше, больше стало друзей, с которыми так приятно потолковать за бутылочкой... Потом - мутная полоса, провал в памяти... И вот стоит он у квартиры своей дочери, не узнавшей его и не узнанной им. А жена его умерла. И он даже не спросил от чего. А дочь осталась сиротой. А он стоит здесь и ничего не может сказать ей. Да и что он может сказать? Что жизнь прошла впустую?.. Почему прошла? Ему же только сорок три. Еще можно что-то изменить. Он же еще не старик! - Что с вами? Вам плохо? Суров открыл глаза и наткнулся на участливый взгляд сухонькой старушки с авоськой. - Ничего, уже все прошло, - сказал. - Да, уже все прошло. Сбежал по лестнице и поспешил домой. Соседка, пятидесятилетняя вдова, когда-то безуспешно пытавшаяся с ним заигрывать, презрительно прошла мимо, когда Суров отпирал свою комнату. Но сегодня он не сказал ей колкости, чему она немало удивилась, а молча вошел и закрыл за собой дверь. - Надо же, трезвый, - удивленно пробормотала соседка и удалилась на кухню, задумчиво поправляя бигуди. Суров извлек из-под шкафа пыльный чемодан с негативами и погрузился в поиски. Через несколько минут он держал в руках тот самый негатив. Идти в ателье было поздно, но и сидеть без дела невмоготу. Соседка курсировала по коридору, притормаживая у комнаты Сурова, прислушиваясь к странным звукам, доносящимся из-за закрытой двери. Ей невдомек было, что там, за дверью начинается новая жизнь, и совершенно другой человек мечется, складывая и пряча вещи, годами валявшиеся по комнате, вытирает пыль, скопившуюся с незапамятных времен. А когда Суров вышел и сказал: "Надя, дай мне, пожалуйста, швабру", она остолбенела. И от того, что он назвал ее Надей, и от "пожалуйста", но еще больше от того, что Суров попросил швабру. Он этого не делал уже добрых пять лет. Похоже, это действительно был другой человек. Утром Суров погладил брюки своего единственного костюма и побрился. Сегодня он выглядел еще не блестяще, но почти прилично. Фотографию Суров, не доверяя лаборанткам, стал печатать сам. Он испортил несколько больших листов дефицитной фотобумаги, но, в конце концов, добился нужного качества. Пока снимок размером 50Х60 плавал в промывной ванне, Суров нашел рамку, вынул из нее пожелтевший пейзаж и приготовил для портрета. Зашел начальник. Помолчал немного, глядя на суету Сурова, и сказал: - Игорь, что с тобой происходит? Ты сегодня не в себе. Суров угрюмо молчал. - Игорь, мы с тобой были друзьями. Ты помнишь? - Костя, - ответил Суров. - Я вчера встретил свою дочь. И она меня не узнала. И я ее тоже. А Лена умерла. Я не знал. Женька одна живет. Ты понимаешь? Ей всего девятнадцать лет. И ни отца, ни матери. - Я понимаю, - Костя вздохнул, положил руку на плечо Игоря, помолчал и вышел. С фотографией, вставленной в рамку и упакованной в бумагу, Суров шел по ослепительной улице, не чувствуя палящего солнца, шел и представлял, как войдет и скажет: "Женька, доченька, прости меня за все! Я сделаю, что хочешь, ты увидишь, я буду хорошим отцом. Только прости меня..." - Игореша, - врезалось в уши. Суров очнулся и увидел Пашку в замызганном халате, он работал грузчиком в мебельном магазине. - Игореша, надо же, идешь, друга не видишь. - Извини, Паша, спешу я очень, - Суров попытался вырваться. - Да ты что? - Пашка не отставал. - Тут мне клиенты пузырь принесли. Пойдем, раздавим. А потом спеши. "А может..." - мелькнула подлая мыслишка. Суров стиснул зубы и рванулся вперед. - Ты что? - неслось ему вслед. - Галстук нацепил, так корешами брезгуешь? Ах ты, сука!.. Втянув голову в плечи, почти бегом Суров удалялся от своего бывшего приятеля. "Я не такой, Женька, я не хочу быть таким!" - билось в голове. Светофор подмигнул и засветился красно. Суров, ничего не видя вокруг, шагнул на дорогу. Что-то завизжало, страшный удар... Перед ним мелькнуло лицо Женьки. Потом он увидел Лену. Она протягивала к нему руки...
* * *
- Женя, ты помнишь меня? - Дядя Костя? - Да... Ты уже совсем взрослая. Столько лет прошло... Когда ты в последний раз видела отца? - Не помню, - Женя насупилась и отвернулась. - Он сегодня шел к тебе... Но не дошел. - Опять подружки... Или дружки... - Он погиб, Женя. Машина сбила. - Так что ж теперь... - Женя хотела сказать что-то резкое. Но бессильно уронила голову на руки и зарыдала. Сгущались сумерки, и в темнеющую комнату, на плачущую дочь, на Константина, сидящего рядом, но не пытающегося ее утешить, глядела Лена со стены, с портрета в рамке, размером 50Х60.
Сказитель пришел в Город вечером, на закате. Нет, я буду рассказывать по порядку, а то собьюсь, потому что у меня дырявая память. День начался как обычно. Утром я заглянул в детскую проведать Люси. Она спала, волнистые золотые пряди разметались по подушке. Осторожно ступая, чтобы не потревожить мою крошку, я вышел из комнаты и притворил за собой дверь. Потом спустился вниз и отправился к Барри Садовнику. Барри, как всегда, возился в саду с цветами, и я спросил как дела и не надо ли ему чего-нибудь. — Все в порядке, Том, — ответил он, — вот, смотри, сегодня я высадил орхидеи. Тебе нравится? — Очень нравится, — сказал я. — У тебя замечательные цветы, Барри, и такие красивые. Как называются вон те, красные? — Это рододендроны, Том. А вот гиацинты, дальше розы, гладиолусы, хризантемы. Жаль, что ты не запомнишь. — Прости, старина, твоя правда, — сказал я, — ты же знаешь, у меня дырявая память. Но мне все равно очень по душе твои цветы. Я сейчас двинусь к Джеку, передать ему что-нибудь от тебя? — Передай Джеку привет, Том. И, слушай, как Люси? — Прекрасно, просто замечательно, — сказал я. — Спасибо тебе, что спросил. Джек Хохмач, как всегда, рассказал мне новый анекдот. Анекдот был очень смешной — про дрянного мальчишку, который подсматривал в замочную скважину, как соседская дочка ловила кайф. Я долго смеялся, настолько веселый был анекдот. — А что такое кайф, Джек? — спросил я, отсмеявшись. — Помнится, ты говорил мне, но я запамятовал. — Это неважно, Том. Ты очень хорошо смеешься, дружище. Тебе правда понравился анекдот? — Очень понравился. Я на славу повеселился, Джек, спасибо тебе. Ты сам-то как? Он сказал, что все просто прекрасно, спросил про Люси, потом мы еще немного потрепались, и я двинулся дальше. С Ученым Бобом я сыграл партию в шахматы. Боб снова поставил мне на седьмом ходу мат и сказал, что я неплохо играю, но не слишком внимателен. — Мне все равно приятно играть с тобой, Том, — сказал Боб. — Гораздо лучше, чем самому с собой. И вообще, это здорово, что среди нас есть ты. Я хотел сказать — ты и Люси, Том. Я простился с Бобом и пошагал дальше. Зашел к Питу Дворнику, который, как обычно, подметал площадь. Поболтав с ним, двинулся к Марку Строителю, от него — к Билли Музыканту, потом к Эдди Маляру. Так к вечеру я обошел всех, и когда начало смеркаться, заторопился домой, к Люси. Но не успел войти на порог, как прибежал Джерри Охранник и сказал, что в Город пришел Сказитель. — Что такое Сказитель? — спросил я. — Не бери в голову, Том, с твоей памятью ты все равно забудешь, — сказал Джерри. — Главное, что он пришел и велел всем собраться у Джонни Мастера. Ты прямо сейчас иди к Джонни, Том, а я еще должен забежать за Барри и Эдом. * * * — Я пришел из большого Города, — заговорил Сказитель, едва мы собрались в забитом проводами, трубами и всякой железной рухлядью доме Джонни Мастера. — Этот Город очень далеко отсюда, в пятистах милях на юго-восток. Его построили люди, много людей. Там высокие красивые дома. Там солнце плещется лучами в реке, и деревья в парках склоняют кроны к берегам поросших кувшинками прудов. Там найдется работа для любого из вас — каждый сможет выбрать занятие по себе. Вы все должны идти туда, вас там ждут, и вам будут рады. Я не сумел сдержать чувств и заплакал. Я ревел в три ручья и не мог произнести ни слова от радости. Сказитель замолчал, и остальные молчали тоже — мои деликатные друзья ждали, пока я выплачусь. — Простите, господин Сказитель, — спросил Барри Садовник, когда слезы у меня, наконец, иссякли, — а в этом Городе, там нужны садовники? — Да. Там очень много цветов и крайняя нужда в тех, кто умеет за ними ухаживать. — А дома? Возводят ли там каменные дома? — спросил Марк Строитель. — Конечно. Людей в Городе становится все больше, им необходимы каменщики, кровельщики, монтажники, маляры. Кроме того… — А как насчет преступности? — прервал Джерри Охранник. — Есть ли в Городе преступники? — Обязательно, — ответил Сказитель. — Город кишит преступниками, и очень нужны те, которые будут охранять жителей от криминала или сторожить заключенных в тюрьме. Все замолчали, и тогда я решился. Я боялся задавать этот вопрос, страшился его, я просто умирал от ужаса. Но я должен был его задать, обязан, и я спросил: — Есть ли в Городе маленькие дети, господин Сказитель? — Ну конечно, — ответил он, и счастье захлестнуло меня. — Там ведь живут люди, и, естественно, у них рождаются дети. Много детей, мальчиков и девочек, за ними обязательно надо ухаживать, непременно. * * * — Вы ведь подождете меня, правда?! — закричал я, стоило Сказителю захлопнуть за собой дверь. — Я быстро, мне только надо забежать домой — забрать Люси. Я захвачу ее и немедленно вернусь, мы можем выйти сразу после этого. — Ты никуда не пойдешь, Том, — сказал Ученый Боб, — и никто не пойдет. Никакого Города там, где сказал этот клоун, нет. И людей в нем нет. Они погибли очень давно, почти сто лет назад, когда произошла катастрофа. На Земле больше нет людей, Том, остались только мы, роботы. Людей истребил вирус, который они сами же изобрели, держали в пробирках, а потом выпустили на волю. Мне очень жаль, Том. Мне показалось, что Боб убил, уничтожил меня. Я не верил. В то, что он сказал, верить было нельзя, невозможно. — Боб, — выдавил я из себя. — Ты ведь не всерьез это, Боб? Ты же слышал Сказителя, мы все слышали. Город, в нем дома, парки, сады. В нем дети. — Этот робот не Сказитель, Том. Он Сказочник. Последняя модель, их начали выпускать незадолго до катастрофы. Его предназначение — рассказывать детям байки. Детей больше нет, Том, вот он и ходит по Городам да плетет небылицы нам. Больше он ничего не умеет, только это. Зато у него отличные солнечные батареи, он просуществует еще долго. Будет бродить по Земле много лет после того, как перестанет функционировать последний из нас. А у тебя слабые батареи, Том, тебе нужна постоянная подзарядка. Если ты не послушаешь меня и уйдешь, то погибнешь. Без мастерской Джонни ты проживешь всего несколько дней, а потом не сможешь больше передвигаться и останешься ржаветь там, где упадешь. Поэтому ты никуда не пойдешь, Том. Ты останешься здесь, с нами, ты нужен нам, и потом, вспомни — у тебя есть Люси. — Боб, — сказал я сквозь хлынувшие из глазниц слезы, — там дети, а Люси… Она все, что у меня есть, но она… Боб, ведь Люси всего лишь пластиковая кукла. * * * Я вышел из Города, едва рассвело. Я шагал на юго-восток, прижав Люси к корпусу левым манипулятором. Я запомнил направление, твердил его про себя всю ночь и сумел не забыть. Я робот-нянька, я не могу без детей, я должен быть с ними. Сказитель не соврал: там, впереди, стоит Город. В нем живут дети — мальчики и девочки. Те, кто остались, они умнее меня. Мои друзья, они умеют думать, одни лучше, другие хуже. А я не умею, я могу только чувствовать, так работает моя программа. У меня дырявая память, я не запоминаю новые слова, а если запоминаю, то они вытесняют старые. Не знаю, что именно я забыл, заставив себя запомнить направление и расстояние. Пятьсот миль, сколько же это шагов? Боб посчитал бы за пару мгновений, а я не могу. Я просто буду идти, пока не увижу Город. Он что-то говорил насчет батарей. Когда я плохо себя чувствую, то всегда иду в мастерскую к Джонни, и тот лечит меня. Втыкает провода и заливает вовнутрь густую тягучую жидкость. После этого мне непременно становится лучше. Теперь Джонни больше не будет. Но ничего, справлюсь. Я сильный, в инструкции по эксплуатации написано, что я могу переносить на себе до шести детей разом, а сейчас со мной лишь Люси. * * * На пятые сутки я упал и не сумел подняться. Я лежал на спине и смотрел в небо, обняв Люси обоими манипуляторами. Я не плакал — слезозаменитель давно вытек. Я знал, что умираю. Я смотрел в небо и видел в нем высокие красивые дома и парк с деревьями, ласкающими кронами кувшинки на поверхности пруда. И детей, много детей. Мальчиков. И девочек. А потом они меня нашли. Мои друзья, все восемнадцать механических душ. Джонни Мастер подключил ко мне провода, и я почувствовал, как живительное покалывание, а за ним и целебная боль прошли через корпус. Затем Джонни залил в меня нужные жидкости, Пит и Барри протерли сверху донизу ветошью, и я очнулся, сел, подобрал с земли Люси, а потом поднялся. — Я не вернусь, — сказал я. — Спасибо за все, но не вернусь. Я пойду дальше и буду идти, пока не найду Город. — Мы идем с тобой, — сказал Барри Садовник. — Нам всем нужен Город и нужны люди, Том. Я должен выращивать цветы — живые, а не искусственные. Марк должен строить дома, Эд — их красить, Джерри — охранять. Не просто дома, Том, а те, в которых живут люди. — А как же?.. — спросил я, — Боб, ты говорил, что людей больше нет. Я ведь все помню, Боб, несмотря на дырявую память. — Я посчитал вероятность, — ответил Боб. — Она больше нуля, Том. Хотя и стремится к нему. — Что такое вероятность? — спросил я. — Это шансы, что Сказочник не соврал. Они выражаются числом от нуля до единицы. В нашем случае это число состоит из многих нулей. После первого из них — десятичная точка, а остальные — между ней и одной, стоящей в самом конце, единицей. И их там… — Много? — спросил я. — Тебе лучше этого не знать, Том, к тому же ты все равно забудешь. Я думаю, лучше бы и мне этого не знать. — Извини, Боб, до меня не дошло, — признался я. — Ты очень хорошо это рассказал, но я опять ничего не понял. Совсем ничего. — Тебе и не надо понимать, Том, — сказал Джонни Мастер. — Мы идем на юго-восток. У меня с собой все для того, чтобы дойти. Только это надо нести. Ты ведь сильный, Том, ты понесешь аккумуляторы? — Конечно, Джонни, я понесу все, что ты скажешь. Я очень сильный, и мы обязательно дойдем. Я возьму себе маленькую девочку. Непременно с золотыми кудряшками. Я лучше всего нянчу маленьких девочек, от трех до пяти лет. У меня обязательно будет такая. К тому же, я несу для нее подарок. Люси, я отдам ей Люси — все, что у меня есть.
Мы познакомились в магазине граммофонных пластинок. Он перестал перебирать конверты и с любопытством посмотрел на меня, когда я спросил у продавца, есть ли пластинки Докшицера. Пластинок не оказалось. Даже не будучи психологом, без труда можно было заметить, что продавец не имеет представления о том, кто такой Докшицер. Я уже направился к выходу, когда он спросил меня: - Судя по акценту, вы из России? - С Украины. - Э, одна холера, - сказал он по-русски. - В Израиле вы не купите Докшицера. - В Советском Союзе - тоже. - Я настроился на агрессивный тон, предполагая, что предо мной один из моих бывших соотечественников, недовольный Израилем. Он деликатно не заметил моей ощетиненности. - Я покупаю Докшицера, когда выезжаю заграницу. Недавно его записали западные немцы. А русские выпускают пластинки Докшицера небольшим тиражом для заграницы. Они не очень пропагандируют этого еврея. - Докшицер - не еврей. Тимофей Докшицер - русский. Незнакомец снисходительно улыбнулся. - Тимофей Докшицер такой же русский, как мы с вами. Кстати, меня зовут Хаим. С Докшицером мы лично знакомы. Я даже имел счастье быть его учеником. К сожалению, очень недолго. Если у вас есть несколько свободных минут, могу вам рассказать об этом. Дважды я имел удовольствие слышать Докшицера в концерте и еще раз - по телевидению. Но я не имел представления о Докшицере-человеке. Поэтому я охотно согласился, надеясь кое-что узнать о замечательном музыканте. Мы перешли улицу и сели за столик в кафе на площади. - Мой дед был трубачом, - начал Хаим. - Вообще-то он был часовым мастером. Но на еврейских свадьбах он был трубачом. Мы жили в местечке недалеко от Белостока. Мои родители были ортодоксальными евреями. Я учился в хедере. Будущее мое не вызывало никаких сомнений. Как и дед и отец, я должен был стать часовым мастером. Уже в десятилетнем возрасте я умел чинить "ходики". Но еще в девятилетнем возрасте я играл на трубе. Когда мне исполнилось тринадцать лет, дедушка подарил мне очень хорошую трубу. Родителям такой подарок к "бар-мицве" не понравился. Тем более, что я тоже начал играть с клезмерами на всех торжествах в нашем местечке. Дедушка гордился мной и считал, что я стану выдающимся музыкантом. А родители хотели, чтобы я стал хорошим часовым мастером. В сентябре 1939 года в наше местечко вошла Красная армия. Впервые в жизни я услышал настоящий духовой оркестр. А когда капельмейстер услышал меня, он сказал, что я должен непременно поехать учиться в Минск. Родители, конечно, даже не хотели слышать об этом. Но дедушка сказал, что каждый второй еврей - часовой мастер, а такие трубачи, как Хаим, рождаются раз в сто лет, и то - не в каждом местечке. Мне как раз исполнилось шестнадцать лет. Я приехал в Минск и поступил в музыкальное училище. У меня не было нужной подготовки по общеобразовательным предметам. Я очень плохо говорил по-русски. В местечке мы говорили на идише. Я знал польский, а еще немного - иврит. Но когда они услышали мою игру на трубе, меня зачислили в училище без всяких разговоров и еще назначили стипендию. Не успел я закончить второй курс, как началась война. Уже в первый день немцы заняли наше местечко. А я чудом выбрался из Минска на восток. Не стану занимать вашего времени рассказом об эвакуации. Одно только скажу, что осенью сорок первого года в Саратов добрался мой скелет, обтянутый кожей, а всех вещей у меня была одна труба. Два месяца я успел проучиться в Саратовском музыкальном училище, и меня забрали в армию. Это было очень кстати, потому что от голода у меня мутилось в голове, ноты сливались в сплошную серую полосу, а в груди не хватало воздуха на целую гамму. Поскольку я был западником, к тому же еще трубачом, меня не послали на фронт. Я попал в музыкальный эскадрон кавалерийской дивизии, которая стояла в Ашхабаде. Вообще музыкальным эскадроном называли обыкновенный духовой оркестр, но при особых построениях мы сидели на конях. Мне это даже понравилось. Я любил лошадей, и моя лошадь полюбила меня. Не посчитайте меня хвастуном, но в Минске и даже в Саратове все говорили, что я буду знаменитым трубачом. Ничего не могу сказать по этому поводу. Но уже на второй день в Ашхабаде капельмейстер дал мне первую партию, хотя в эскадроне было десять трубачей и корнетистов и среди них - даже трубач одесской оперы. Можно было бы жить по-человечески, если бы не отношение некоторых музыкантов. Вы уже знаете, что мое имя Хаим. Я был Хаимом всегда. И при поляках. И в Минске. И в Саратове. Я не могу сказать, что в Минске и в Саратове это было очень удобно. И когда меня призвали в армию, в военкомате хотели вместо Хаим записать Ефим. Я не акшн, но категорически отказался изменить мое имя. Тем более, что это имя моего любимого дедушки, замечательного человека и хорошего клезмера. Из Ашхабада я отсылал бесчисленные письма в Богуруслан и в другие места, надеясь узнать что-нибудь о моей семье, хотя хорошо понимал, что они не могли успеть убежать от немцев. Тем более я хотел остаться Хаимом. Но мое имя раздражало антисемитов еще больше, чем моя игра. Вам это может показаться удивительным, но самым злым моим врагом оказался, нет, вы не угадаете, не трубач, не корнетист и даже не флейтист. Даже они меня любили. Больше всего меня ненавидел большой барабанщик. Он был самым старым в эскадроне - уже перевалил за сорок. На гражданке он был барабанщиком в оркестре пожарной команды в Виннице. В течение нескольких месяцев он мне делал всякие пакости. Однажды, когда я вернулся в казарму, сыграв отбой, у меня под простыней оказалась плоская металлическая тарелка с водой. В темноте я ее не заметил. Надо было перевернуть матрас, высушить простыню и кальсоны. Это вместо того, чтобы выспаться. К тому же в казарме было очень холодно. В другой раз, когда я должен был сыграть подъем, я не мог надеть штаны, потому что штанины были туго перевязаны мокрыми шнурками. Я опоздал и получил три наряда вне очереди. Но когда у меня в трубе оказался песок, я не выдержал и сказал ему: "Ну, Кириленко, ты хотел войну, так ты ее будешь иметь". Я достал пурген и незаметно насыпал ему в суп. Правда, я немного перестарался. Доза оказалась большей, чем нужна хорошему слону, страдающему хроническим запором. А после обеда в этот день было торжественное построение дивизии. Мы выехали на плац, играя кавалерийский марш. Знаете: фа-си-фа-до, фа-си-фа-до. И вдруг Кириленко стал бледным как смерть. Вместо удара на каждый такт он начал судорожно колотить по барабану, а потом испуганно замер. Вы представляете себе эту картину? Допустим, внезапно перестал бы играть один трубач, или один кларнетист, или даже геликон. Э, могли бы не заметить. Но ведь это большой барабан. В первой шеренге. Между маленьким барабаном и тарелками. Что вам сказать? Да еще сидеть в седле с полными штанами. Эскадрон еле доиграл марш. Попробуйте дуть в мундштук, когда тебя распирает смех. А от вони можно было задохнуться. После построения Кириленко исчез. В казарму он вернулся перед самым отбоем. Надо было вам услышать шутки всех музыкантов по поводу его поноса. Казарма еще никогда не видела такого веселья. Я был самым молодым в эскадроне и почти ко всем обращался на вы, тем более к старому Кириленко. Но тут я впервые обратился к нему на ты: "Послушай, засранец Кириленко, сегодня ты завонял всю дивизию. Так имей в виду, если ты не прекратишь свои антисемитские штучки, ты завоняешь весь Среднеазиатский военный округ". Вы знаете, подействовало. За два года в эскадроне я стал вполне профессиональным музыкантом. Мы давали концерты в разных частях, в госпиталях и для гражданского населения. Мы играли классическую музыку. Капельмейстер поручал мне сложные сольные партии. Был у нас в эскадроне валторнист-москвич, русский парень, очень хороший музыкант. Однажды после репетиции, когда в марше Чарнецкого я впервые сыграл целый кусок на октаву выше остальных труб (это прозвучало очень красиво), он мне сказал: "Есть у тебя, Хаим, Божий дар. Если будешь серьезно работать - кто знает, сможешь стать таким трубачом, как Тимофей Докшицер. Так я впервые услышал это имя. Я узнал, что Докшицер еврейский парень, хотя и Тимофей, из украинского городка недалеко от Киева, что был он, как и я теперь, в военном оркестре, а сейчас - первая труба в оркестре Большого театра. Я серьезно работал. Только думы о родителях и о дедушке мешали мне. На фронте дела шли лучше, и появилась надежда, что я еще вернусь в родные места. В ноябре 1943 года старшина раздал нам ноты двух каких-то незнакомых мелодий. Валторнист-москвич шепнул мне по секрету, что это американский и английский гимны. Мы разучили их. Много раз играли по группам и всем оркестром. В двадцатых числах ноября дивизия пришла в Тегеран. Все хранилось в большой тайне. А в конце ноября мы увидели Сталина, Рузвельта и Черчилля. Это для них мы разучивали гимны. Пожалуй, не было более напряженных дней за всю мою службу в армии. Но, слава Богу, Сталин, Рузвельт и Черчилль вернулись домой, а мы остались в Тегеране. Однажды начфин дивизии сказал, что он нуждается в моей помощи. Я забыл упомянуть, что у меня была еще одна должность в части: ко мне обращались с просьбой починить часы. Офицеры даже собрали мне кое-какие инструменты. Так вот, начфин сказал, что он должен купить сорок ручных часов - в награду офицерам дивизии. Пошли мы с ним по часовым магазинам и лавкам Тегерана. Я смотрел часы, узнавал цены, выбирал, прикидывал. Мы порядком устали и присели в сквере отдохнуть. Было довольно холодно. У капитана была фляга с водкой. Он предложил мне отхлебнуть, но я поблагодарил его и отказался. Он хорошо приложился к фляге. Тогда я ему сказал, что, пока он отдохнет, я загляну еще в несколько магазинов. Он кивнул. Все пока шло, как я наметил. Я поспешил к магазину, в котором мы уже были. Вы спросите, почему я зашел именно в этот магазин? Прейдя туда в первый раз, на косяке двери я увидел мезузу. И хозяин, паренек чуть старше меня, мне тоже понравился. Звали его Элиягу. Смуглый, с большими черным глазами, красивый парень. Если бы не мезуза, я бы никогда не отличил его от перса. "Ата мевин иврит?" - спросил я его. "Кцат" {Ты понимаешь иврит? Немного) - ответил он. Увы, ни его, ни моего иврита не было достаточно, чтобы договориться о том, о чем я хотел с ним договориться. Но с Божьей помощью, с помощью рук, взглядов и еще неизвестно чего мы договорились, что за сорок пар часов, которые капитан купит у него, Элиягу выплатит мне десять процентов комиссионных. Потом мы еще немного посидели с капитаном. Зашли еще в несколько магазинов. Мы купили у Элиягу сорок пар часов. Вы, конечно, будете смеяться, но выяснилось, что почти все часовые магазины, в которых мы были, и все часовые мастерские принадлежали евреям. Но как я мог отличить этих евреев от персов? И как бы я мог отличить Элиягу, если бы не мезуза на двери его магазина? Через несколько дней, когда я получил увольнительную записку, я пришел к Элиягу, и он уплатил мне десять процентов комиссионных. - Но ведь он мог не уплатить? - впервые я прервал рассказ Хаима. - О чем вы говорите? Надо было только посмотреть на него, чтобы понять, какой это человек. У меня появилась крупная для солдата сумма денег. И не так просто было тратить деньги, чтобы это оставалось незамеченным. Но Бог мне помог. Был довольно теплый день. Я только что вышел из расположения, получив увольнение, когда меня внезапно окликнул сержант с орденом Красной звезды на гимнастерке. Я не мог поверить своим собственным глазам: это оказался Шимон из нашего местечка. Шимон был моложе меня на год. Пока мы сидели в кафе, он рассказал, что произошло с ним за эти более чем два с половиной года войны. Уже через три дня после того, как немцы заняли наше местечко, они с помощью местного населения провели акцию - уничтожили евреев. Всех евреев местечка. И моих родителей. И моего дедушку. И двух моих сестричек. Шимон чудом спасся. Он спрятался в погребе одного хуторянина, который вместе с немцами участвовал в акции. Когда пьяный хуторянин, ничего не подозревая, спустился в погреб с награбленными еврейскими вещами, Шимон зарезал его серпом. Было уже довольно темно. Шимон выбрался из погреба и в течение нескольких месяцев пробирался на восток, счастливо избежав опасных встреч. Потом он добровольно пошел на фронт. Воевал на Северном Кавказе. По этому поводу он вдруг высказал мысль, которая никогда не приходила мне в голову и которая показалась мне тогда очень странной. Он сказал, что орден Красной звезды должен был получить не столько от советского правительства, сколько от евреев Палестины. Это их он защищал на Кавказе. А еще он сказал, что уже в погребе у хуторянина ему стало ясно, как евреи могут защитить себя от немцев, хуторян-белоруссов и других врагов: они должны жить в своем государстве и иметь свою сильную армию. Хотя я лично страдал от антисемитизма и Кириленко был не единственным, кто отравлял мою жизнь, я почему-то никогда не думал о еврейском государстве и даже о Палестине. Шимон сказал, что он пытался в Иране попасть в польскую армию, чтобы таким образом выбраться в Палестину, но у него ничего не получилось. Будь у него несколько туманов, он бы сделал это на свой страх и риск. Я ему сказал, что дезертирство карается смертной казнью. Шимон рассмеялся. Он уже столько раз получал смертную казнь, сказал он, что сбился со счета. Он видит только единственный смысл рискнуть своей жизнью, чтобы оказаться среди евреев, в стране, которая непременно станет еврейским государством. Для меня это все было каким-то туманным и неоправданным, но задело какие-то струны моей души. Короче, я отдал Шимону все деньги, до последнего тумана. Но вы спросите, где же Докшицер? Сейчас, подождите минуточку. Закончилась война, и началась демобилизация. Когда валторнист-москвич прощался со мной, он сказал, что такой музыкант, как я, должен получить хорошую школу. А хорошая школа - это Московская консерватория. После демобилизации я приехал в Москву. Валторнист принял меня, как родного брата. Он повел меня в консерваторию. Но там даже не захотели с ним разговаривать. Выкладывайте документы. А какие у меня документы? Школы я не окончил. Была у меня только справка из Саратова об окончании двух курсов музыкального училища. Они даже возмутились, что какой-то нахал посмел сунуться в Московскую консерваторию с такой справкой. "Послушайте, как он играет", - настаивал валторнист. Но они не хотели слушать даже его. Мы уже спустились с лестницы, когда в вестибюль консерватории вошел еврейский парень с таким же футляром, как у меня. Трубач. Он был чуть старше меня. Трубач и валторнист пожали друг другу руки. Мы познакомились. "Тимофей", - сказал он. "Хаим", - сказал я. "Вот так просто - Хаим?" - спросил он. "А почему нет?" - ответил я. Тимофей явно смутился. Но валторнист тут же рассказал ему обо мне. Мы поднялись по лестнице, вошли в пустой класс, я извлек из футляра трубу, подумал минуту, что бы такое сыграть и, даже не додумав до конца, начал "Кол нидрей", хотя для приемной комиссии консерватории у меня были приготовлены три вальса Крайслера. Говорили, что они звучали у меня, как на скрипке. Почему же я сыграл "Кол нидрей"? Может быть, потому, что таким контрапунктом прозвучало там, в вестибюле Тимофей и Хаим? Или потому, что так горько было спускаться по лестнице консерватории, о которой я мечтал и в которую меня не приняли? Не знаю. Хотите знать правду? Никогда раньше я вообще не играл "Кол нидрей". Докшицер слушал и смотрел на меня очень внимательно, потом велел подождать его в этом классе и ушел. Вернулся он минут через двадцать, злой и возмущенный. Он ничего не объяснил. Сказал только, что постарается устроить меня в оркестр Большого театра. Мы встречались с ним еще несколько раз. Как-то я хотел показать ему наши с дедушкой "коленца" во "Фрейлехс", которые мы играли на свадьбах в местечке. Но Докшицер тут же начал играть вместе со мной. Если бы вы слышали, как он их играл! Что ни говорите, но в мире нет второго такого трубача. Я спросил его, откуда он знает эти "коленца". Оказывается, он играл их вместе с клезмерами в своем городке на Украине. "Разве ты не слышишь, что это надо играть только так?" - спросил он. Конечно, я слышал. Если бы мы с дедушкой не слышали, мы бы не играли так. В то утро Докшицер велел мне прийти в Большой театр. Он хотел, чтобы меня послушал Мелик-Пашаев, главный дирижер театра. Послушал. Восторгался. Пошел к директору. Потом шептался о чем-то с Докшицером. Мне сказал, что сделает все возможное, чтобы я играл в его оркестре. Потом Докшицер спросил меня, почему я не поменял свое имя. Я только посмотрел на него и ничего не ответил. Он понял. К тому времени я жил у валторниста чуть больше двух недель. Забыл сказать, что уже на третий день после приезда в Москву произошло самое главное событие в моей жизни. Я познакомился с замечательной девушкой. Буквально с первого такта у нас пошло "крещендо". А сейчас уже было три форте. Но что самое удивительное, ее, москвичку, совсем не интересовало мое устройство ни в консерватории, ни в Большом театре, ни в Москве, ни вообще в Советском Союзе. Она была вторым человеком, который говорил точно так же, как Шимон из нашего местечка. Помните, мы встретились в Тегеране? Она напомнила мне, что я - гражданин Польши и мы можем уехать. Конечно, не в Польшу, а в Палестину. Но главное - вырваться из Советского Союза. Мне лично такая мысль никогда не приходила в голову. Однако постепенно я начал думать так, как думала Люба. И когда утром Мелик-Пашаев что-то шептал Докшицеру, я понял, о чем идет речь. Директор театра не хочет принять еще одного еврея. Докшицер, правда, сказал, что мне мешает отсутствие диплома. Но я уже знал, что у темы есть вариации и совсем не обязательно сказать "пошел вон, жидовская морда!", когда тебе указывают на дверь. Мы распрощались с Докшицером, как друзья. Я сказал ему, что собираюсь уехать в Палестину, что, как считает Люба, все евреи должны жить вместе в своем государстве. Он посмотрел на меня и по-своему отреагировал "на всех евреев вместе". Он сказал: "Никто не говорил, что один хороший музыкант хочет помочь другому хорошему музыканту. Говорили, что один еврей тащит другого". Так он сказал. Не одобрил, не осудил. Ну вот. Надеюсь, сейчас вы не станете убеждать меня в том, что первая труба мира, Тимофей Докшицер, русский, или папуас, или еще какой-нибудь француз. - Не буду. А дальше? - Что дальше? - Дальше. Что случилось с вами? - Это, как говорится, целая Одиссея. Не стану морочить вам голову рассказом о том, как мы с Любой намучились, пока выехали из Союза, пока выбрались из Польши. Как мы мыкались в Германии, потому что англичане не давали разрешение на въезд в Палестину. В Германии нас было уже трое. У нас родился сын. Труба нас почти не кормила. Здесь больше пригодилась моя профессия часового мастера. Как только провозгласили государство Израиль, мы на одном из первых легальных пароходов приехали в Хайфу. Не успели мы стать на нашу землю, как я пошел на фронт. В бою под Латруном был ранен пулей в правую руку. Но, слава Богу, обошлось, и уже через четыре месяца я мог почти свободно владеть всеми тремя пальцами. У меня уже получались шестьдесят четвертые. Моей игрой восхищались. Говорили, что я большой музыкант. Но труба, как вы понимаете, не рояль и даже не виолончель. Публику еще не приучили слушать соло на трубе. Может быть, потому, что солисты очень редки? Труба - это инструмент в оркестре. А в существовавших оркестрах было вполне достаточно своих трубачей. И снова я занялся часами. Все меньше ремонтировал. Все больше продавал. Постепенно начал ювелирные работы. Родилась дочь. Надо было кормить семью. Так оно... - И вы забросили музыку? - Кто вам сказал? Вы забыли, где вы меня встретили. - Я понимаю. Но вы не стали трубачом? - Я был трубачом. Был. Послушайте, вы хотели купить пластинку Докшицера. Пойдемте ко мне. Я живу тут рядом. В двух шагах. Я вас даже не спрашиваю, какую именно пластинку вы хотели купить. В Израиле можно достать Докшицера, только если вы закажете. Пойдемте. Вы не пожалеете. Действительно, он жил рядом с площадью. Бульвар, по которому мы шли к его дому, был "оккупирован" детьми - от младенцев в колясках до подростков. У самого дома к Хаиму бросился этакий сбитый крепыш лет восьми, который мог бы послужить моделью ангелочка для художников итальянского Ренессанса. У самой необыкновенной красавицы не могло быть более прекрасных черных глаз. Хаим поцеловал крепыша и сказал: - Знакомьтесь, мой внук Хаим, будущий выдающийся трубач. У него губы моего дедушки Хаима и мои. Он уже сейчас берет верхнее соль. Хаим-младший вскинул ресницы, подобные которым не может купить даже голливудская дива, и улыбнулся. Солнце засияло в тень бульвара. - Вы говорите, я не стал трубачом. У меня биография не получилась. Хотя, кто знает? Я в Израиле. И мой внук Хаим будет выдающимся израильским трубачом. Не клезмером. Не музыкантом, которому для карьеры придется изменить отличное имя Хаим, жизнь, на какое-нибудь Ефим или Вивьен. Хаим! Что может быть лучше этого! - Откуда у него такие глаза и цвет кожи? - От матери. Красавица неописуемая. Когда вы ее увидите, вы убедитесь, что на конкурсе красавиц она могла бы заткнуть за пояс любую королеву красоты. А какой характер у моей невестки! Мы ее любим, как родную дочь. Между прочим, она дочь моего компаньона. Собрание пластинок действительно поразило меня. Здесь были записи лучших духовых оркестров мира. Здесь были записи выдающихся исполнителей на духовых инструментах от Луи Армстронга и Бени Гудмана до Мориса Андре, Рампаля и Джеймса Голуэя. Классическая музыка, джаз, народная музыка всех материков. Любая настоящая музыка в исполнении на трубе и корнет-а-пистоне. Здесь были все записи Тимофея Докшицера. Хаим поставил пластинку сольного концерта Докшицера - труба под аккомпанемент фортепиано. Крайслер, Дебюсси, Сарасате, Римский-Корсаков, Рубинштейн, Мясковский, Шостакович. Произведения, написанные для скрипки, исполнялись на трубе. Но как! Иногда я говорил себе - нет, это невозможно. Трель, сто двадцать восьмые на такой высоте, и сразу же легато на две октавы ниже. А звук такой, как хрустальная струя спокойной воды. В эти моменты, словно читая мои мысли, Хаим смотрел на меня, и губы трубача складывались в гордую улыбку. - Ну, что вы скажете? - спросил он, когда перестал вращаться диск. - Невероятно? Но подождите, вы сейчас услышите еще лучшую пластинку. Я с ужасом посмотрел на часы. - Ну, хорошо, - сказал он, - в другой раз. А эту пластинку можете взять и переписать на кассету. Я поблагодарил его и удивился, что такой знаток и коллекционер доверяет пластинку незнакомому человеку. - У меня есть чутье на людей. Я знаю, что вы вернете пластинку и она будет в порядке. Вы спросили, как я знал, что Элиягу, тот еврей в Тегеране, заплатит мне комиссионные. Чутье. Я ему поверил мгновенно. И, как видите, не ошибся. Он бережно упаковал пластинку. Мы распрощались. Уже на бульваре, куда он вышел проводить меня, я спросил его, как ему удалось собрать такую уникальную коллекцию. Ведь даже поиски занимают уйму времени. - На работе я не перегружен. У меня замечательный компаньон. О, я совсем забыл вам рассказать. Вы знаете, кто мой компаньон? Элиягу. Тот самый тегеранский еврей, который уплатил мне десять процентов комиссионных.
- Докушала, мамочка? Ну, на здоровьичко! А теперь пижамку и спать, - старая Бася с невыразимым умилением смотрела на внучку. - Баааа? - шестилетняя Риточка проглотила остатки зефира, допила чай и выбралась из-за стола, - Скааазку! - Хорошо, моя птичка, - кивнула Бася, - Беги живенько ложись в постель, бабушка сейчас же придёт и расскажет тебе сказку. - Может, бабушка таки сначала покормит дедушку? - робко поинтересовался старый Моня. - Нет, ты видишь, какой ты шлимазл? - всплеснула руками Бася, - Даже проголодаться умудряешься именно тогда, когда ребенок просит сказку. Ты шо - не мог проголодаться раньше? - Я таки мог, - пожал плечами Моня, - Но результат был бы таким же. Ты гуляла с Риточкой, потом купала Риточку, потом кормила Риточку, теперь идёшь говорить Риточке сказку. - А шо я должна была делать? - тут же завелась Бася, - Запереть грязного и голодного ребенка в паршивой кладовке и бежать жарить тебе паршивую яичницу? Так ты потерпишь еще маленькую капельку и получишь свой ужин! - Ша, Бася, ша! - Моня примирительно вжал голову в плечи, - Риточка же услышит! Шо я потом скажу ее родителям за нашу некошерную лексику? - Ну так и замолчи свой рот пять минут, - перешла на шепот Бася. - Золотко, я уже однажды купился на "пять минут" твоей покойной мамы, шоб ей не знать бессонницы там, где она спит вечным сном... и получил тебя на всю жизнь, дай тебе бог бессмертия, шобы на том свете я утешался выражением лица твоих новых мужей, - продолжил Моня, - Но не надо приближать счастливый момент второго замужества, заставляя меня голодать, тебе ж кусок в горло не полезет за свадебным столом. - Если ты такой голодный, шо твое брюхо тебе дороже счастья собственной внучки, - решительно сообщила Бася, - то иди и говори ей сказку сам, а я буду жарить эту твою яичницу. - Я? - испугался Моня, - А шо я знаю за сказки для шестилетних девочек? Нет, я могу, конечно, рассказать ей, как ты обещала меня кормить, пока мы ехали в ЗАГС, но зачем мне учить невинного ребёнка коварству брачной аферистки? - Господи, Моня, - Бася едва не выронила яйца, которые перед этим достала из холодильника, - Выйти за тебя было таким же удачным гешефтом, как изобретать соевое сало! Вернись уже за сказку, а то у меня таки есть шо сказать ребенку за ее гены прямо им в лицо! Моня обречённо прошествовал в спальню и сел на край тахты. - Радость моя, так за шо дедушка скажет тебе сказку? За эту хитрую девочку в стеклянных тапочках или за того ленивого мальчика с длинным шнобелем? - Не хочу про Золушку, не хочу про Буратино, - отрезала Риточка, - Хочу фэнтэзи. Про Чёрного Властелина хочу, деда! - Боже мой, Бася, она хочет, шобы я нафэнтазировал. - Нашла кого просить! - хмыкнула Бася, - Я за сорок восемь лет не видела от этого старпера даже намёка на фэнтазию. - Шо ты такое говоришь, женщина?! - возмутился Моня, - Риточке еще слишком рано для фэнтазий, а мне уже слишком поздно! Шо я скажу ее родителям за нашу моральную распущенность? И шо такое этот чёрный властелин? - А шварце пурыц, Моня, - моментально нашлась Бася, - Может, это как Америка? - А? Шо за поц? - не расслышал Моня, - Шо он может какой мерять? Зачем я буду говорить ребенку за феркактого поца? - Боже мой, ты еще и глухой, - вздохнула Бася из кухни, - Моня, шварце пурыц - это самый главный негр в мире. Говори уже деточке за главного негра и иди есть свою яичницу. - Бася, золото, пока я тут буду фэнтазировать малышку, моя яичница совсем остынет! - Таки не переживай, я её грею своим телом. Говори уже сказку и говори быстрее, а то из твоей яичницы вылупится цыплёнок табака. Моня подтянул одеяло, укутывая внучку, пожевал губами и начал рассказывать: - Одна женщина плохо училась и поэтому родила негра. И назвала его.. Властелином. Потому шо не называть же негра Иваном или, не дай бог, Абрамом. А когда мальчик подрос, то стал делать сплошную шкоду, потому шо дружил с хулиганами. - С орками он дружил, - поправила полусонная Риточка. - Да уж конечно не с Кацами, - согласился Моня, - Так вот, он только и знал, шо делать пакости и говорить всем гадости. Боже ж мой.. так выходит, шо твоя тётя Циля тоже Чёрный Властелин? - Моня, как ты думаешь, омлэт не станет нежнее, если его выложить на твою лысину? - негромко спросила Бася, - А сверху таки накрыть сковородкой, шобы не стыло? - А шо я сказал? - буркнул Моня через плечо, - Я вообще молчу. Так вот этот мальчик, рыбонька моя, вытворял чёрт знает шо такое.. - Деда, он творил Вселенское Зло, - снова поправила старика Риточка. - Ой-вэй, так в этом всё дело? - обрадовался Моня, - Так тут и придумывать ничего не надо, я уже знаю, за какие дела придумали этих сказок. Тоже мне, майсы-фэнтазии! Значит так, однажды Властелин сидел дома и вдруг в дверь позвонили. Тогда он пошёл открывать дверь, хотя сам себе подумал, шо таки не стоит этого делать. А там стояли два шейгица в чёрных масках, с белым конвертом. - Это были назгулы.. - пробормотала малышка, - Ну пускай назгулы, - кивнул Моня, - И они сразу спросили - "Это вы Властелин?" Так Властелин им утвердительно ответил - "А шо?" Так эти твои назгулы дали ему конверт и сказали читать. "Это мне?" - спросил Властелин. "Нет, это Рабиновичу!" - ответили ему назгулы. "Так Рабинович тут не живёт! Жаль, шо вам так некогда зайти!" - обрадовался Властелин и уже хотел закрыть дверь, но один назгул сказал - "Ой, мы таки хочим войти!", а второй сказал - "Очень жаль за Рабиновича, потому шо тогда это вам." Властелин взял конверт, открыл его, вытащил письмо и спросил - "А про шо тут написано, вы случайно не знаете?" "Ой-вэй, а шо по поводу прочитать?" - спросили его шейгицы-назгулы. Так Властелин понял, шо все свои и стал читать. И шо же там было написано? А там, на минуточку, было написано - "Сим уведомляем получателя сего, что единогласным решением Темного Синода он избран Великим и Беспощадным Властелином Тьмы. Решение вступает в силу с момента прочтения этого документа получателем и произнесением им ритуального словосочетания, выражающего согласие". - Шоб я так жила.. - донеслось из кухни. - Вот именно! - подхватил Моня, - Тут раздался такой гром, будто нам на голову свалилась твоя тетя Циля, эти двое в масках упали на колени и сказали - "Мы таки ждем твоих приказов, Великий Чёрный Властелин! Так Властелин сказал им - "Слушайте, а шо, если я теперь прикажу таки всучить эту бумажку Рабиновичу и пускай он потом крутит вам пуговицы?" Но эти твои назгулы уже продались Черному Властелину, поэтому стали тут же донимать его всякими Мировыми Проблемами. Они начали говорить ему за Вселенское Зло. Они стали ныть, шо Протоколы не подписаны, а мудрецы ударились в Большой Спорт. И шо Всемирный Заговор трещит по швам, потому шо ж никто им не управляет. И шо Запасы Крови не обновлялись уже триста лет. И вообще, в Кране полным-полно Воды, шо переходит уже Всякие Границы! - Моня, ты с ума сошёл! - Бася выросла в дверном проёме и погрозила мужу сковородкой, - Шо за глупости ты говоришь бедной девочке? - А как я объясню ребенку, за шо Властелина все так сильно не любили? - развёл руками Моня, - Только за то, шо он был негр? Шо я потом скажу ее родителям за нашу расовую непримиримость?! - Скажи уже малышке за Победу Добра и иди кушать яичницу, - прошипела Бася, - Шоб я скисла, если я еще раз пущу тебя говорить девочке сказки, потому шо от твоих сказок хочется стать тараканом и броситься под тапочек! Моня вздохнул и послушно приступил к кульминации. - Так пока они так строили свои Чёрные Планы и совсем забыли смотреть по сторонам, в дверь опять позвонили. Ну, Властелин сказал назгулам - "Постойте меня тут немного", а сам пошёл и открыл дверь, хотя обратно подумал себе, шо второй раз уж точно не стоит этого делать. А там были милиционэры, которые пришли положить конец Вселенскому Злу, потому шо соседи таки уже открыто возмущались гвалтом. - Леголас и Гимли пришли, да, деда? - прошептала Риточка сквозь сон, - Эльф и гном. - Братья-милиционэры, птичка моя? Хм.. Бася? - Моня встал и выглянул из спальни, - Ты когда-нибудь слышала за милиционэров с фамилией Эльфигном? Лично я не встречал ничего сказочнее инспектора Пилипчука. Хотя ну вот был же сантехник Баринбойм.. Бася застонала и демонстративно повернулась к мужу спиной. Моня пожал плечами, вернулся на край тахты и продолжил: - Значит, эти твои братья Эльфигном не стали даже разбираться с бандитами, а тут же всех арестовали. Так Добро таки победило Зло, потому шо Добро всегда побеждает Зло, кроме случаев замужества твоей бабушки Баси, второй из которых я уже не увижу, но ты увидишь и поймёшь, шо дедушка Моня таки был немножечко прав. А теперь спи, моя радость. Или ты уже спишь? Она уже спит. Правильно, или самое главное она не услышала! Пакости какого-то негра ей интереснее мучений собственного дедушки. Ну пускай тебе снится твой любимый зэфир, моя птичка. Пока дедушка жив, у тебя всегда будет зэфир и кому послушать за несправедливость этого мира. Тихонько шаркая, старый Моня вышел из спальни, прошёл в кухню и сел за стол. - Бася, сэрдце? Или я уже могу наконец скушать этот твой яйцовый студень? Потому шо дикий зверь во мне уже совсем завидует ожирэнию того заморыша суслика, которого мы вчера видели в телевизор. Бася поставила перед мужем тарелки с яичницей и салатом, намазала маслом ломоть хлеба, придвинула чашку с дымящимся чаем. - Кушай, пока не остыло, - хмыкнула она, - Ты ж мой мишпуха Гримм в куче Маршака! Когда я слушаю, как ты фэнтазируешь нашу рыбоньку, я таки понимаю, шо именно такого, необходимого слабой женщине в сильном возрасте, я в тебе нашла. - Каменую штену? - спросил Моня с набитым ртом. - Шнотворное! - ответила Бася и выплыла из кухни с видом победителя.
Спасибо, Примерчик! Классный рассказ и я в волю посмеялся! Я помню Одессу конца 50-х, начала 60-х, когда приблизительно такие разговоры ещё можно было услышать!
Дата: Воскресенье, 22.01.2012, 14:15 | Сообщение # 38
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
Кружение (Прозаические миниатюры)......Маленькие кусочки жизни... или фантазии. А, впрочем, где грань?
Ах ты, кисочка моя сладкая! Соскучилась, чуденько моё носатое? Жратеньки хочешь? – приговаривала Ленка, насыпая полную миску консервов и выкладывая из школьной сумки несъеденный бутерброд с жирным куском колбасы. Послышалось недовольное чавканье и шлепанье языком по тарелке. Налюбовавшись этим сокровищем, Ленка пошла к себе в комнату. Вскоре пришла мама: – Ты моя девочка-лапочка. Ну, на, покушай, солнышко… Сейчас тебе мама вкусненького даст, – и в подарок домашнему божку из сумки выплыла банка консервов какой-то новой улучшенной линии «Нежные кусочки в соусе. Индейка и печень». Отец пришел поздно, когда Ленка с мамой уже поужинали и легли спать. Он налил себе борща, достал из тарелки жирную кость: – На, красавица моя! Никто тебя без папы и не покормит. Давай-давай, прелесть, жуй! Жирнючий мопсина невероятных размеров с трудом поднял огромное пузо на своих коротеньких лапках и, вздохнув со вселенской грустью, снова принялся за еду.
На пляже – Девушка, который час? Да, она хороша. Она это знала и привыкла к постоянным приставаниям, но на этот раз ухажер появился уж слишком внезапно, пока купальщица, прикрыв глаза, покачивалась на мягких волнах. От неожиданности она испугалась, а потом рассердилась: – Вы что, с ума все посходили! Хоть в воде можно меня в покое оставить?! Он пожал плечами: – А где же ещё знакомиться? В общем-то он прав. Курорт, пляж… Он по-своему оригинален, и глупо было так сразу грубить. К тому же, такие чистые зелёные глаза не каждый день увидишь. Она кокетливо улыбнулась: – Но я же могла утонуть от испуга! – Утонуть? – он, казалось, не понимал. – Вот ушла бы под воду, – вздох, взгляд искоса на кавалера, – кто бы меня стал спасать? Так бы меня здесь больше и не увидели. – А что ж в этом плохого? Уж такого она простить никак не могла: – Хам! Ну и плывите своей дорогой! Он опять пожал плечами и нырнул. Серебристо-зеленоватый хвост изобразил что-то типа прощального взмаха. Визжавшей помогли выбраться из моря и принесли воды.
*** Устремив огромные собачьи глаза на человека, она пошла за ним. Как всегда в таких случаях, он сначала долго подманивал, потом осторожно погладил по светлой, всё ещё немного напряжённой голове. Наконец, она выдохнула, выпуская неловкость, и под густыми ресницами засветилось доверие. Со временем она пригрелась у очага и даже перестала тревожно постанывать во сне. По вечерам, влюблённо следя за своим хозяином блестящими глазами, она нежилась в тепле… Во время одной из прогулок, перед тем, как покинуть город, он закружил её в переулках и потерялся в шарканье чужих, незнакомых ног. Она металась от двери к двери, пытаясь вспомнить, найти улицу, дом, тот особый запах, что окружал их место. Запах раз приснившегося счастья, такого же сияющего и мимолётного, как взгляд этой женщины, пытающейся его вернуть.
*** Ухватив со стола аппетитный кусок мяса, она со всей прыти понеслась прочь, счастливо осязая добычу. Однако её видели. Это она поняла по визгливым голосам, доносящимся из кухни: – Ну вот, опять! Ну сколько можно?! Сил моих нет! – Выдрать бы её хорошенько, чтоб неповадно было! Сердитые шаги приближались. Вжавшись в диван, она раздирала, пыталась проглотить розоватую мякоть, но последний кусок никак не заглатывался. Челюсти предательски двигались, когда дверь комнаты распахнулась: – Ну сколько тебе можно говорить, чтоб до обеда не хватала! Тебя что, не кормят?! Никогда эти родители не понимают прелести украденной добычи.
* * * Ты обнимаешь меня, и я чувствую, как дрожат твои руки. Не уходи. Мне страшно. Я вижу, как ты пойдёшь по коридору, чуть касаясь стены для равновесия, как ты вернёшься в палату, шаркая синими тапочками, как равнодушно глянет на тебя медсестра – вот, ещё один пришел умирать… Не уходи. Мы ещё вместе. Здесь, у ворот больницы. Посмотри, какая красивая тёплая осень. Ветер перебирает опавшие листья и лёгкие редкие волосы на твоей голове. Не уходи...
Наталья Крофтс (Першакова)
...и её же небольшой рассказ:
Ночное свидание
Похоже, Юльку он привёл сюда целоваться. Место было пустынное и в то же время романтичное: на плоском листе искусственной гавани жёлтыми ёлочками лежали огоньки от обступивших её небоскрёбов. Тускло поблёскивали ещё тёплые перила набережной, за ними, чуть снизу, чернела вода. Жара спадала, угоняемая ленивым ветерком Персидского залива.
Но с другой стороны, может, кавалер просто хотел погулять: мест для прогулок здесь немного, да и трудно найти хорошую компанию, чтобы согласилась и просуществовать полчасика без кондиционера, и передвигаться без машины. К тому же, как известно, безлюдность безлюдностью, а, всё-таки, целоваться посреди Дубая – дело рисковое. Романтиков, нарушающих местные законы, случалось, отвозили в кутузку.
На эти законы все жаловались. Ни тебе начала бурных романов в кафе и ресторанах, ни тебе возможности заранее прощупать предлагаемый «товар» до решающего момента. Так что убить вечер в случайной компании здесь не позволял местный колорит. А Юлька – наверное, дура, всё-таки – была рада. Гулять можно было без опасений, к стенке тебя никто не припирал, и всегда было время не спеша оценить ситуацию. Ведь, бывает же, попадётся отличный материал, и можно из него вылепить друга на всю жизнь, а глупость какая-нибудь в самом начале всю картину смажет, и – адью потенциальный верный друг. Или – ещё хуже: какой-нибудь хмырь живёхонько окрутит, а потом сама же жалеешь, и неловко перед, в общем-то, порядочным отражением в зеркале. Ну а благодаря этим самым местным законам Юлька наслаждалась «свободным плаваньем».
Вот и этот, «Дон Жуан», собеседником был неплохим. Весёлым. Неглупым. Об общих знакомых говорил очень наблюдательно, поругивал Дубай, его скуку и одиночество.
«Дона», конечно, Юлька мысленно добавила, а имя – это ему уж от любящих родителей досталось, рядовое, в общем-то, имя. Но кличку он пока оправдывал, так как за девушкой ухаживал со знанием дела. Сначала привёл в уютный и неброский тайский ресторанчик, тем более понравившийся, что в этом блестящем царстве позолоты такие места – редкость. Потом повёз потанцевать в клуб, деликатно пригласив ещё пару приятелей. И хотя танцевал только с Юлькой, других дам не приглашая, но напряжения не было: мол, мы здесь в компании, все свои, все друзья.
Но была и заковырка. Ещё при знакомстве «Дон Жуан» честно сказал Юльке, что у него есть невеста, и через год будет свадьба. И хоть невеста – она там, в Испании, да и потом «невеста» – это ещё не жена и мать троих детей, а всё-таки горячку пороть не стоило. Да Юлька и не порола: неспешно присматривалась к новому знакомцу.
И сейчас, когда он оперся о перила и наблюдал за стройкой, кипевшей при ночной прохладе на противоположном берегу, Юлька искоса поглядывала на кавалера, пытаясь определить, что же всё-таки за фрукт этот «Дон Жуан». Фрукт повернулся к стоящей рядом Юльке, ласково улыбнулся и медленно провёл пальцем по её предплечью.
– Вечер добрый, – произнёс рядом тихий голос.
«Дон Жуан» чуть отпрянул от дамы и повернулся к говорящему. На пустой набережной стоял невысокий индус средних лет. Сандалии на босу ногу, пижамного вида сероватые штаны, светлая рубаха, в руках – целлофановый пакетик.
– А я тоже люблю это место, – сказал нежданный гость, чуть покачивая головой и тихонько улыбаясь в усы.
– Да, красиво, – вежливо откликнулся «Дон».
Индус протянул руку и представился каким-то сложным именем, которое Юлька тут же забыла.
– Жуан, – сказал испанец, отвечая на пожатие.
– Юлия, – представилась его спутница, первой протянув руку. Женскую руку индус взял осторожно-почтительно и пожал почти незаметно.
Довольный знакомством, пришелец неожиданно ввинтился в небольшое пространство между Юлей и Жуаном, благо атлетичностью телосложения он не отличался. Они постояли молча, глядя на чернильную воду и разноцветные огоньки. Новый знакомый, казалось, был полностью умиротворён и ничего большего от этой жизни не желал. Так они и замерли, как на фото, на пустынной набережной Марины Дубая.
Наконец, Жуан заёрзал, метнул на Юльку иронично-недоумевающий взгляд и, похоже, собирался, деликатно откланявшись, увести даму от этого материализовавшегося ниоткуда «третьего-лишнего». Но индус уловил движение и сказал, как будто продолжая прерванный разговор:
– Вы знаете, я даже фотографирую это место, – И неожиданно добавил: – Хотите посмотреть?
«Дон» медленно кивнул, почти скрыв полное отсутствие энтузиазма.
Из целлофанового пакета появилась целая пачка фотографий, перекочевала из рук индуса в руки испанца. Жуан посмотрел на первое фото, передал Юлии.
Вечер на фото был очень похож на сегодняшний: тёмный задник с огоньками, ненатурально-белые от вспышки перила… Действительно, место было то же. В кадре был сам индус, а рядом с ним стояла пухленькая дама средних лет, в спортивном костюме и с холёной моськой на поводке. Таких в Марине было множество: и мосек, и европейского вида дам, убивающих время, пока супруг зарабатывает копеечку где-то у себя в офисе.
– А это? – спросила Юлька, осторожно указывая на даму. Индус был явно «разнорабочим», так что дама вполне могла быть хозяйкой в доме, куда он подрядился мыть и пылесосить.
– Мой друг, – закивал индус.
Ну «друг» так «друг», удобный, в общем-то, ответ. Ни к чему не обязывает.
Жуан передал Юльке второе фото, глянул на третье, и его брови поползли вверх. Он поймал Юлькин взгляд, и вид у «Дона» был недоверчиво-смешливый, как будто ему вдруг что-то стало ясно, но он ещё не мог убедить себя в собственной догадке.
Второе фото отличалось от первого только одним: составом персонажей. Рядом с индусом стоял какой-то высокий улыбчивый парень, на вид не то американец, не то австралиец.
Юлька уже без слов вопросительно взглянула на пришельца:
– Тоже друг, – подтвердил индус.
На других фотографиях, «на том же месте в тот же час», улыбались – кто залихватски, кто смущённо – десятки разномастных лиц, от табунка хрупких корейцев до раздобревших седых американских пар, от грудастых африканских женщин до тощих альбиносов-северян. И рядом с ними в каждом фото стоял неприметный, как призрак, маленький человек в дешёвых сандалиях на босу ногу.
В молчании они долистали пухлую пачку. Юлия, смотревшая фото последней, с полупоклоном отдала владельцу его драгоценную коллекцию.
– Спасибо, – выдавила она из себя, внимательней вглядываясь в это лицо.
– Жалко, что у меня сейчас камеры нет, – покачал головой этот странный знакомый. – Я бы так хотел с вами тоже сфотографироваться.
– Ну, ничего, – утешила его Юлька. – Вы же часто здесь бываете, и мы тоже, так что как-нибудь ещё сфотографируемся.
Индус с улыбкой покивал, не то соглашаясь, не то по привычке.
– Вы извините, нам пора – поздно уже, – наконец, решился «Дон Жуан».
Они простились и медленно пошли по набережной. Оглянувшись, Юля увидела неподвижную тощую фигурку в неприметно-серых одеждах. Призрак стоял, опершись на серебристые перила, и смотрел на огоньки в воде. В руке он всё ещё сжимал своё главное богатство: пачку «друзей».
– Вот это да, – выдохнула Юлька после долгого молчания.
– А что, в общем-то, он ничем не отличается от нас, – сказал Жуан. – Каждый борется с одиночеством, как может. Считай, что это у него – портативный счёт какого-нибудь «Фейсбука», куда тысячи одиноких людей записывают сотни абсолютно ненужных им чужаков. Зато откроешь – сердце радуется: у тебя, оказывается, 699 друзей. Вот и его греет та стопочка фотографий.
Жуан обнял Юльку за плечи, и они пошли дальше, две фигурки в непролазной гуще духоты и ещё чего-то, невидимого, но отчётливо различимого. Одиночество.
Оно висело над Дубаем, как душное облако песчаного бурана.
Оно заполняло людьми бары, и каждый в толпе, поцеживая напиток, чуть подёргиваясь под музыку, вертел головой, как будто постоянно ожидая: вот-вот, сейчас, ещё чуть-чуть, ещё немножечко – и появится Тот Самый Человек. И тогда одиночество убежит, поджав хвост, расплавится в духовке дубайской ночи.
Хотя, очень может быть, что в других городах оно тоже плелось по пятам, цепляя людей, как мух на булавочку. Просто в этом городе гигантоманий и чрезмерностей, даже одиночество стало чрезмерным.
Утонувшую в казуистике Юльку «Дон» довёл до самых дверей подъезда и незаметно глянул: не предложит ли подняться «на кофе»? Не предложила. Напрашиваться он не стал, а троекратно расцеловав в щёки, тихо, как бы для себя, прошелестел:
– Ну, значит, не судьба.
Он пошёл по пустынным улицам в свою пустынную квартиру, а девушка поднялась в свою, уже любимую: совсем недавно там, к Юлькиному огромному восторгу, каким-то чудом поселилась прозрачная, робкая и одинокая ящерка-геккон.
Рассказ удостоен второй премии на международном литературном конкурсе Алеко-2002 (Болгария)...
- Будем говорить откровенно,- сказал доктор, - болезнь ваша неизлечима и осталось вам не так уж долго. Я могу назначить вам химиотерапию, от которой вас будет тошнить и выпадут все волосы, но это лишь продлит ненадолго ваши мучения. Мой вам совет - не нужна вам никакия химиотерапия. Будь я вашим врачом в России, я бы вам этого не сказал. - И что, действительно ничего нельзя сделать? - Марков не узнал своего голоса. - Неужели вы думаете, что если бы существовало какое-нибудь лекарство, то я бы вам его не выписал? - Так что же мне делать? - Я вам дам направление к психологу. Вы сможете обсудить с ним все проблемы. Извините, но меня ждут другие больные.
Маркова подташнивало. От намеченного похода в Русский Магазин за селедкой и салом нечего было и думать. На улице сновали взад-вперед девушки в облегающих брюках и юбках, сквозь которые отчетливо проступала линия трусов. Ноготки их ножек в босоножках были выкрашены лаком разного цвета - у одной - желтые, у другой - зеленые... - Они тут будут бегать взад-вперед, живые, а я... Ну почему я? И за что? Что я такого сделал? Не воровал, детей вырастил. Даже не курил. Марков изо всех сил попытался представить себе - как все это будет без него. Девки так же будут сидеть в автобусах, закинув ногу за ногу, в Русском Магазине так же будут продавать все 50 сортов колбасы и селедку «матиас», только его самого не будет. Эта простая мысль в голове не укладывалась. И тогда Марков решил написать письмо:
"Уважаемый Бог! Я всю жизнь вкалывал по полторы смены, чтобы поднять детей, А дети сейчас в Израиле вкалывают по две смены, чтоб за квартиру заплатить. Сын говорит, что у них на заводе только русские и работают, израильтяне по 12 часов в день работать не приучены. Про меня дети уже не вспоминают. Материально им помощь я не могу, а советы мои им не нужны.
Что я видел в жизни? Придешь домой вечером после работы - ноги гудят, перед телевизором посидишь, покушаешь и спать. И вот здесь теперь вроде кажется - живи в свое удовольствие, когда нет хамсина. А в Русском Магазине - и вареники, и колбаса всякая, только денег нету. Я первое время оглядывался - а ну подойдет кто-нибудь и скажет: "Ваш пропуск, гражданин?!" Что мне в жизни осталось? Жена меня давно бросила, дети не звонят. В прошлый раз лекторша очень интересно говорила про разнообразное питание, но где взять на это деньги, так она этого не сказала. Я уже не говорю про икру, но больше ста грамм колбасы я себе позволить не могу, ну там еще грибы маринованные, капуста квашеная. Я пробовал сам делать, выходит гораздо дешевле, но как в Русском Магазине не получается. Женщины на меня уже внимания никакого не обращают. Так вот теперь еще это. Ну кому будет легче, если ... А?"
Марков вложил в конверт копию удостоверения личности, написал на конверте "Господу Богу". Потом подумал и дописал на иврите: "Адонай элокейну адонай эхад". Марков ходил в пенсионерскую ешиву - там платили сто шекелей в месяц и приносили на занятия печенье и колу. Приклеил марку и опустил письмо в почтовый ящик местной почты "только для корреспонденции в Иерусалим".
Звонок телефона звучал нахально и без перерыва: - Вы писали на имя Господа? - строго спросил женский голос,- не кладите трубку.
- Алло! - голос в трубке отдавал колоколом. Так наверно, читал первосвященник в Храме. В трубке звучало какое-то эхо, повторявшее каждую фразу:
- Мы с товарищами прочли ваше письмо. Нам непонятно, чего же вы, собственно, просите. - Как чего? Жить? - Зачем? - Как это зачем?
- Ну, понимаете, люди к нам обращаются с конкретными просьбами - одному нужно три месяца, чтобы роман дописать , другому - полгода на завершение открытия, третий просит неделю, чтобы слетать в Баку - дать по морде лучшему другу, что стучал на него в КГБ. А вам для чего?
- Да, Господи, выйдешь утром , пока не жарко, птички это самое, у девчонок бретельки от лифчика выглядывают из-под футболок, в лавке сметана 30-процентная без очереди... - Значит, просто так? Этого многие хотят. (В трубке задумчиво промолчали). Ну, хорошо. Знаете что, в порядке исключения. Мы тут с товарищами посовещались и решили отменить ваш диагноз. - Спасибо, товарищ Бог! А мне ... Я что должен делать? Если вы рассчитываете на добровольные пожертвования, так у меня вместе с социальной надбавкой... - сами знаете. - Знаем, знаем, как же. - Может, в ешиву круглосуточную записаться? - Эти ортодоксы у меня уже в печенках сидят. - Господи,вы что, не дай Бог, реформист? - Да ортодокс я, только пусть эти, в черных лапсердаках не выставляют себя Моими единственными интерпретаторами. Давайте не будем касаться этой непростой темы. - Так что же мне делать, Господи? - А ничего. Просто живите.
- Господи, если уже все равно жить, так может сразу жить хорошо, а ? Вы можете как-то договориться в нац. страховании насчет увеличения пособия? А то в магазин зайдешь, так слюна течет, а купить ничего не можешь.
- Э, нет, куда мне с ними тягаться? Ну ладно, меня другие клиенты ждут. Если что, пишите. Только не заказным. В трубке послышались гудки. Сразу же после разговора у Маркова созрел План. Он положал в кулек ложку, поехал в Русский Магазин, купил за 28 шекелей баночку красной икры и сожрал ее, не отходя от кассы. Так он отметил свое второе рождение.
- Это поразительно - врач был в шоке,- неоперабельная опухоль в последней стадии исчезла! Скажите, что вы принимали? - Да ничего, разве пива иногда выпьешь. Но конечно, не каждый день. С моей пенсией... - Это просто поразительно! Я напишу статью в американский медицинский журнал.
А теперь мы оставим Маркова и перенесемся в другую семью где разговаривают муж и жена:
- Ох и доиграешься ты, Сашка, с этими письмами. С таким трудом тебя на почту пропихнули. Кто тебе дал право открывать чужие письма, звонить незнакомым людям, представляться то Снегурочкой, то президентом Израиля?
- А кто узнает? Ну кто? Письма-то не заказные. Кто проверит? А, может, я человеку жизнь спас. - Тебе-то кто тебе спасибо за это скажет? Кто хоть шекель даст? Лучше бы в ночную охрану пошел. Худо-бедно, еще полторы тысячи приносил бы. - А спать когда? - Спать, спать. А за квартиру за тебя Герцль платить будет?
Но Саша не слушал. Он распечатывал очередное письмо. На конверте аккуратным детским почерком было выведено: Israel, Jerоsоlimo, santa Madonna. Письмо было из Италии.
Мой комментарий по теме:
в Иерусалиме на самом деле есть почтовое отделение в Старом городе, в которое приходят письма, открытки, телеграммы и т. д. со всего света на адрес Б-га. В обязанности работников этого отделения входит проверка, регистрация и хранение получаемой корреспонденции. Если там содержится соответствующая просьба, то письмо-записка вкладывается в Стену Плача. Реальная история, о которой я прочел в газете, случилась много лет назад. Пришло письмо, в котором человек описывал свои мытарства, свою бедность и нищету и просил помощи у Б-га пятьдесят шекелей. По какой-то причине работники почты прониклись при чтении этого письма и скинулись кто сколько мог. Получилось сорок семь шекелей, которые отправили по указанному в письме адресу. Через какое-то время от этого человека пришло письмо, в котором выражалась благодарность Б-гу за оказанную помощь. Там же было написано что если Б-г будет посылать помощь еще кому-либо, не делать это через почтовое отделение в Старом городе, потому что там работают жулики и воры, которые украли у него три шекеля.
Наташа заметила эту женщину еще в очереди на регистрацию. Она как-то сразу отличалась от других пассажиров, нервно проверяющих билеты или мрачно ожидающих своей очереди. Женщина просто стояла. Она НЕ ЖДАЛА своей очереди. Она проживала каждый миг. На нее просто нельзя было не обратить внимание. Она вся светилась изнутри каким-то величественным светом, хотя надменности в ее фигуре, осанке, движениях не было. Наташа видела ее только со спины, но что это была за спина. Такое впечатление, что стоять в этой унылой очереди доставляло женщине небывалое удовольствие. Наташа с удивлением отметила, что тоже как-то расправила плечи и подняла повыше голову. Когда женщина повернулась в ее сторону, Наташа поняла почему она обратила на нее внимание – большие карие глаза излучали мягкий свет и как будто говорили – посмотри, минутки эти не вернутся - не важно где ты, в очереди, в небе, на земле – трогай жизнь, наслаждайся ею. Внешность женщины показалась Наташе знакомой, но она так много встречает людей и у нее такая хорошая память на лица, что она не удивилась, но отметила, что вряд ли бы забыла о встрече с ТАКОЙ женщиной. Мягкая улыбка на губах этой женщины как будто снимала напряжение целого дня, и Наташа улыбнулась ей, хотя взгляды их не встретились. Надо сказать, что не только Наташа обратила внимание на «Королеву», как она назвала ее про себя. Несколько мужчин смотрели на нее удивленно и почти благоговейно. Это не был оценивающий взгляд или взгляд вожделения, это был взгляд рыцаря на свою Богиню.. О!. «Богиня» ей подходит больше, она какая-то неземная что ли. Пройдя регистрацию, Наташа поднялась в зал ожидания, предвкушая нудные минуты томления в замкнутом пространстве людей. Как ей надоели эти командировки. Эта удобная одежда. Конечно, в джинсах летать удобно, но когда Наташа утром в гостинице перед выходом посмотрела на себя в зеркало, она вздохнула - совсем непривлекательно. Зато удобно. Это «зато» постоянно побеждало в битве с «красиво», и было причиной недовольства собой, т.к. в глубине души Наташа обладала тонким вкусом настоящей женщины и ей были очень близки образы женственности. Но то ли Наташа не очень любила себя, то ли она никогда не видела вещей, о которых можно сказать и удобно и красиво, но когда по утрам она открывала шкаф, «удобно» уже было развешано на вешалках и стремилось скорее прыгнуть ей в руки , а вот над «красиво» еще надо было думать … Ее мысли отвлекло движение около сидений. Сразу несколько человек вскочило и это не могло не быть незамеченным другими пассажирами. Оказывается, сразу несколько мужчин встали, чтобы уступить место Богине. «Еще бы» ехидно подумала Наташа, «такая-то красотка. Посмотрит - как одарит». Женщина смотрела ласково и благодарно, она что-то сказала каждому из вставших, и все расплылись в улыбке… «Да, у меня шансов нет стать такой», Наташа вздохнула. А ведь ее внешность не хуже внешности этой красотки - рост у них один, глаза одного цвета, волосы…Только Наташа какая-то замученная что ли. А волосы Красавицы светились здоровьем и мягко ниспадали на плечи, Наташа же не успела вчера помыть голову и ее волосы были собраны в неровный хвост… Да и весь внешний вид Наташи говорил о том, что не очень-то и надо ей сидеть, ей и так хорошо стоять … Незнакомка принялась читать журнал, и у девушки появилась возможность разглядеть ее ближе.. «Интересно, зачем в поездку надевать сапоги на каблуке». Наташа вспомнила, как ей было неудобно в сапогах на каблуке нестись по улице, опаздывая на работу, как этот острый нос каблука сдавливал ей пальцы целый день, и поморщилась. Сапоги незнакомки были не на такой шпильке, как Наташины, да и нос их закруглялся ровным овалом, так что не было нужды подгибать пальцы внутри. «Дорогие, небось», подумалось почему-то Наташе, хотя суммарно ее десятки пар неудобной обуви стоили наверное больше… Платье на женщине было тепло-бардового цвета с нежными цветами вишни. Оно красиво гармонировало с ее смуглой ухоженной кожей и такого же цвета, как платье, помадой. Была ли она молода? ЭТОТ вопрос как-то не имел значения, потому что весь образ женщины был так гармоничен, что хотелось просто быть рядом с ней. На правой руке она носила толстое обручальное кольцо. «Вот удивительно, кольцо как у меня», подумалось Наташе. «Я то думала, что оно редкое, ан нет, оказывается, тоже встречается». Тут объявили посадку, и Наташа метнулась к проходу. Потом она потеряла женщину из виду, зашла в самолет и долго сидела, ждала, пока не зайдут все пассажиры. И зачем надо было ломиться, все равно пока последний не зайдет, мы не полетим. Наташа была злая на себя, на последнего пассажира, на бортпроводниц и вообще на любого, кто бы сейчас попался ей на глаза. Последней вошла эта женщина - удивительное дело, пока она шла по проходу, недовольные взгляды сменялись удивлением и радостью. Да и она сама тоже про себя подумала «Ну ладно, раз это она, то ничего» … Женщина шла по ряду и улыбалась. Но было видно, что она улыбается своим каким-то мыслям и одновременно всем вокруг. Она остановилась рядом с креслом Наташи и сказала «Здравствуйте». Наташа поздоровалась и отвернулась к окну. Женщина сняла нежно белую куртку, и Наташа почувствовала теплые мягкие волны, исходящие от женщины. Наташе стало тепло и уютно. Она подняла глаза и ... на ней было такое платье, которое Наташа мечтала купить уже лет 10. Но почему-то не доходили руки. Она даже думала сшить такое, но так и не собралась … Незнакомка, заметив взгляд Наташи, улыбнулась и сказала «Мне тоже очень нравится. Давно хотела такое иметь, но все не собиралась, а тут все отложила и съездила к портнихе». Она села рядом с Наташей и достала книжку. Наташа мимоходом взглянула на название. Ого, а она эту книжку прочитала на прошлой неделе. Взгляд Наташи остановился на руке женщины. Наташа не могла отвести взгляд. На ее руке был браслет - давнишняя мечта Наташи, но он стоил целое состояние , и Наташа только иногда любовалась им в витрине… «Эх, почему так - одним все, а другим - ничего» Женщина опустила книгу. «Читали?» - спросила она. «Да, читала». Наташа почувствовала превосходство перед этой нереальной Женщиной. «Я тоже. Сейчас вот перечитываю.. Столько нового открывается»… Женщина проследила за взглядом Наташи на браслет. «А это подарок мужа» - глаза женщины лучились теплом и нежным светом. «Интересно, как выглядит муж незнакомки» - подумалось Наташе. Они познакомились. Оказалось, что ее тоже зовут Наташа. «Ну, хоть в этом я похоже на нее» - подумала Наташа. Женщина опять углубилась в чтение. Наташа взглянула на женщину и тут ее взгляд упал на ногти – да что такое! - столько поводов для зависти!.. вот бы Наташе такие ногти. Они были крепкие, небольшие, но аккуратные и блестящие - этот был тот вариант, который Наташе никак не удавалось достичь из-за своей дурацкой привычки грызть ногти. Наташа отвернулась с недовольством. «Ну, когда же уже я начну работать над своей внешностью и привычками!» … Потом они пили кофе и разговаривали. Незнакомка любила поговорить, и ее было удивительно приятно слушать – речь ее была красивой и правильной... Наташа, открыв рот, слушала ее рассказы о том, как она раньше грызла ногти, о том, как она раньше обожала носить удобную спортивную одежду и о том, как она стриглась коротко и какие у нее были нездоровые волосы. Она также узнала, что у Королевы любимый муж и двое прелестных дочек. И она сейчас не работает, а занимается детьми, а до этого работала и много. И самое главное - эта женщина СЧАСТЛИВА! Женщина не говорила ей этого, но за неё это говорили глаза, пальцы, каждая клеточка и каждый волосок… Женщинам было легко говорить друг с другом. Наташе показалось, что они давно знакомы, что она всегда её знала и сейчас встретила старую подругу после длительной разлуки. Они вместе смеялись и обсуждали модные тенденции, любимые цвета и косметические процедуры. Оказывается, незнакомка тоже борется с целлюлитом, только в отличие от Наташи она довела это до результата, пройдя несколько курсов обертываний, а не как Наташа, начиная и бросая… Перелет показался очень коротким. Они вышли вместе. Наташа предложила встретиться в городе и попить кофе. Незнакомка с радостью согласилась. Она написала свой телефон на последней странице журнала и Наташа, не глядя, положила его в сумку... Наташу встречал муж и она познакомила его со своей новой приятельницей, и муж как-то странно и растеряно посмотрел на нее. Наташа не успела об этом подумать, т.к. ей надо было уходить. Женщины обнялись. Наташа сказала: «Желаю тебе скорее добраться домой». Ее новая подруга улыбнулась и сказала – «Мне некуда спешить, я всегда дома». Приехав домой, Наташа закружилась домашними делами, заботами, мужем и дочкой … И только через несколько дней она достала из сумки журнал. Взглянула на обложку и замерла. Журнал назывался – "Счастливая женщина" – октябрь, 2014 год. Наташа чуть не задохнулась от своего предположения и стала судорожно листать страницы, ища записи незнакомки … Опустила журнал и сползла по стене на корточки... Красивым ровным почерком на последней странице были написаны имя и фамилия самой Наташи и её мобильный телефон...
Если бы у Коли и Оли спросили в тот день: «Какой самый короткий месяц в году?» — они бы не задумываясь ответили: «Медовый». Только через четыре месяца после его начала, когда у Оли наконец впервые возникла потребность в платье (во всяком случае, в выходном), они с Колей вышли из своей комнаты в общежитии, держа в руках отрез крепдешина, купленный молодым на свадьбу в складчину всеми студентами и преподавателями родного техникума, и направились к дамскому портному Перельмутеру. В тот день Коля точно знал, что его жена — самая красивая женщина в мире, Оля точно знала, что ее муж — самый благородный и умный мужчина, и оба они совершенно не знали дамского портного Перельмутера, поэтому не задумываясь нажали кнопку его дверного звонка. — А-а!.. — закричал портной, открывая им дверь. — Ну наконец-то! — закричал этот портной, похожий на композитора Людвига ван Бетховена, каким гениального музыканта рисуют на портретах в тот период его жизни, когда он сильно постарел, немного сошел с ума и сам уже оглох от своей музыки. — Ты видишь, Римма? — продолжал Перельмутер, обращаясь к кому-то в глубине квартиры. — Между прочим, это клиенты! И они все-таки пришли! А ты мне еще говорила, что после того, как я четыре года назад сшил домашний капот для мадам Лисогорской, ко мне уже не придет ни один здравомыслящий человек! — Мы к вам по поводу платья, — начал Коля. — Нам сказали… — Слышишь, Римма?! — перебил его Перельмутер. — Им сказали, что по поводу платья — это ко мне. Ну слава тебе, Господи! Значит, есть еще на земле нормальные люди. А то я уже думал, что все посходили с ума. Только и слышно вокруг: «Карден!», «Диор!», «Лагерфельд!»… Кто такой этот Лагерфельд, я вас спрашиваю? — кипятился портной, наступая на Колю. — Подумаешь, он одевает английскую королеву! Нет,пожалуйста, если вы хотите, чтобы ваша жена в ее юном возрасте выглядела так же, как выглядит сейчас английская королева, можете пойти к Лагерфельду!.. — Мы не можем пойти к Лагерфельду, — успокоил портного Коля. — Так это ваше большое счастье! — в свою очередь успокоил его портной. — Потому что, в отличие от Лагерфельда, я таки действительно могу сделать из вашей жены королеву. И не какую-нибудь там английскую! А настоящую королеву красоты! Ну а теперь за работу… Но вначале последний вопрос: вы вообще знаете, что такое платье? Молчите! Можете не отвечать. Сейчас вы мне скажете: рюшечки, оборочки, вытачки… Ерунда! Это как раз может и Лагерфельд. Платье — это совершенно другое. Платье, молодой человек, это прежде всего кусок материи, созданный для того, чтобы закрыть у женщины все, на чем мы проигрываем, и открыть у нее все, на чем мы выигрываем. Понимаете мою мысль?.. Допустим, у дамы красивые ноги. Значит, мы шьем ей что-нибудь очень короткое и таким образом выигрываем на ногах. Или, допустим, у нее некрасивые ноги, но красивый бюст. Тогда мы шьем ей что-нибудь длинное. То есть закрываем ей ноги. Зато открываем бюст, подчеркиваем его и выигрываем уже на бюсте. И так до бесконечности… Ну, в данном случае, — портной внимательно посмотрел на Олю, — в данном случае, я думаю, мы вообще ничего открывать не будем, а будем, наоборот, шить что-нибудь очень строгое, абсолютно закрытое от самой шеи и до ступней ног! — То есть как это «абсолютно закрытое»? — опешил Коля. — А… на чем же мы тогда будем выигрывать? — На расцветке! — радостно воскликнул портной. — Эти малиновые попугайчики на зеленом фоне, которых вы мне принесли, по-моему, очень симпатичные! — И, схватив свой портняжный метр, он начал ловко обмерять Олю, что-то записывая в блокнот. — Нет, подождите, — сказал Коля, — что-то я не совсем понимаю!.. Вы что же, считаете, что в данном случае мы уже вообще ничего не можем открыть? А вот, например, ноги… Чем они вам не нравятся? Они что, по-вашему, слишком тонкие или слишком толстые? — При чем здесь… — ответил портной, не отрываясь от работы. — Разве тут в этом дело? Ноги могут быть тонкие, могут быть толстые. В конце концов, у разных женщин бывают разные ноги. И это хорошо! Хуже, когда они разные у одной… — Что-что-что? — опешил Коля. — Может, уйдем отсюда, а? — спросила у него Оля. — Нет, подожди, — остановил ее супруг. — Что это вы такое говорите, уважаемый? Как это — разные?! Где?! — А вы присмотритесь, — сказал портной. — Неужели вы не видите, что правая нога у вашей очаровательной жены значительно более массивная, чем левая. Она… более мускулистая… — Действительно, — присмотрелся Коля. — Что это значит, Ольга? Почему ты мне об этом ничего не говорила? — А что тут было говорить? — засмущалась та. — Просто в школе я много прыгала в высоту. Отстаивала спортивную честь класса. А правая нога у меня толчковая. — Ну вот! — торжествующе вскричал портной. — А я о чем говорю! Левая нога у нее нормальная. Человеческая. А правая — это же явно видно, что она у нее толчковая. Нет! Этот дефект нужно обязательно закрывать!.. — Ну допустим, — сказал Коля. — А бюст? — И этот тоже. — Что — тоже? Почему? Мне, наоборот, кажется, что на ее бюсте мы можем в данном случае… это… как вы там говорите, сильно выиграть… Так что я совершенно не понимаю, почему бы нам его не открыть? — Видите ли, молодой человек, — сказал Перельмутер, — если бы на моем месте был не портной, а, например, скульптор, то на ваш вопрос он бы ответил так: прежде чем открыть какой-либо бюст, его нужно как минимум установить. Думаю, что в данном случае мы с вами имеем ту же проблему. Да вы не расстраивайтесь! Подумаешь, бюст! Верьте в силу человеческого воображения! Стоит нам правильно задрапировать тканью даже то, что мы имеем сейчас, — и воображение мужчин легко дорисует под этой тканью такое, чего мать-природа при всем своем могуществе создать не в силах. И это относится не только к бюсту. Взять, например, ее лицо. Мне, между прочим, всегда было очень обидно, что такое изобретение древних восточных модельеров, как паранджа… — Так вы что, предлагаете надеть на нее еще и паранджу? — испугался Коля. — Я этого не говорил… — Коля, — сказала Оля, — давай все-таки уйдем. — Да стой ты уже! — оборвал ее муж. — Должен же я, в конце концов, разобраться… Послушайте… э… не знаю вашего имени-отчества… ну, с бюстом вы меня убедили… Да я и сам теперь вижу… А вот что если нам попробовать выиграть ну, скажем, на ее бедрах? — То есть как? — заинтересовался портной. — Вы что же, предлагаете их открыть? — Ну зачем, можно же, как вы там говорите, подчеркнуть… Сделать какую-нибудь вытачку… — Это можно, — согласился портной. — Только сначала вы мне подчеркнете, где вы видите у нее бедра, а уже потом я ей на этом месте сделаю вытачку... И вообще, молодой человек, перестаньте морочить мне голову своими дурацкими советами! Вы свое дело уже сделали. Вы женились. Значит, вы и так считаете свою жену самой главной красавицей в мире. Теперь моя задача — убедить в этом еще хотя бы нескольких человек... Да и вы, барышня, тоже — «пойдем отсюда, пойдем»! Хотите быть красивой — терпите! Все. На сегодня работа закончена. Примерка через четыре дня. Через четыре дня портной Перельмутер встретил Колю и Олю прямо на лестнице. Глаза его сверкали. — Поздравляю вас, молодые люди! — закричал он. — Я не спал три ночи. Но, знаете, я таки понял, на чем в данном случае мы будем выигрывать. Кроме расцветки, естественно. Действительно на ногах! Да, не на всех. Правая нога у нас, конечно, толчковая, но левая-то —нормальная. Человеческая! Поэтому я предлагаю разрез. По левой стороне. От середины так называемого бедра до самого пола. Понимаете? А теперь представляете картину: солнечный день, вы с женой идете по улице. На ней новое платье с разрезом от Перельмутера. И все радуются! Окружающие — потому что они видят роскошную левую ногу вашей супруги, а вы — потому что при этом они не видят ее менее эффектную правую! По-моему, гениально! — Наверное… — кисло согласился Коля. — Слышишь, Римма! — закричал портной в глубину квартиры. — И он еще сомневается!.. Через несколько дней Оля пришла забирать свое платье уже без Коли. — А где же ваш достойный супруг? — спросил Перельмутер. — Мы расстались… — всхлипнула Оля. — Оказывается, Коля не ожидал, что у меня такое количество недостатков. — Ах вот оно что!.. — сказал портной, приглашая ее войти. — Ну и прекрасно, — сказал этот портной, помогая ей застегнуть действительно очень красивое и очень идущее ей платье. — Между прочим, мне этот ваш бывший супруг сразу не понравился. У нас, дамских портных, на этот счет наметанный глаз. Подумаешь, недостатки! Вам же сейчас, наверное, нет восемнадцати. Так вот, не попрыгаете годик-другой в высоту — и обе ноги у вас станут совершенно одинаковыми. А бедра и бюст… При наличии в нашем городе рынка «Привоз»… В общем, поверьте мне, через какое-то время вам еще придется придумывать себе недостатки. Потому что, если говорить откровенно, мы, мужчины, женскими достоинствами только любуемся. А любим мы вас… я даже не знаю за что. Может быть, как раз за недостатки... У моей Риммы, например, их было огромное количество. Наверное, поэтому я и сейчас люблю ее так же, как и в первый день знакомства, хотя ее уже десять лет как нету на этом свете. — Как это нету? — изумилась Оля. — А с кем же это вы тогда все время разговариваете? — С ней, конечно! А с кем же еще? И знаете, это как раз главное, что я хотел вам сказать про вашего бывшего мужа. Если мужчина действительно любит женщину, его с ней не сможет разлучить даже такая серьезная неприятность как смерть! Не то что какой-нибудь там полусумасшедший портной Перельмутер… А, Римма, я правильно говорю? Слышите, молчит. Не возражает… Значит, я говорю правильно…
В дверь звонили с максимальной убедительностью - не отпуская кнопки. "Пропал ужин", - подумал я и потрусил открывать. За дверью оказался сосед Степан из квартиры напротив. Вид Степа имел предынфарктный.
-- Викторыч, помоги! - сдавленным голосом произнес он. У меня похолодело внутри. Похоже, дела были плохи. Я подхватил соседа под руки и затащил в прихожую. Он плюхнулся на пуфик и посмотрел на меня невыносимо печальными глазами. -- Слышь, Викторыч, хана мне! Допился! Надо сказать, сосед мой любил выпить. Не то чтобы он надирался до скотского состояния, но по чуть-чуть и очень регулярно употреблял. Жил он один, так что возразить ему было некому. Работал Степа слесарем в автобусном парке. Насколько я понимаю, пропустить баночку пивка по дороге домой было у него в порядке вещей. Печень у него отвалилась, что ли?
-- Да что случилось-то, скажи толком? - спросил я его.
-- Что, что... "Белочка", вот что! - воскликнул Степан, - Позвони, что ли в скорую, или куда там...
-- Погоди, Степа, какая "белочка", какая скорая, что ты несешь!? Я тебя уже два года знаю, сколько раз вместе выпивали, да ты просто не выпьешь столько, на "белочку"! Объясни толком, с чего ты взял, что у тебя именно белая горячка? Сосед замялся, поерзал на пуфике, но видимо решился. - Ладно, - сказал он, - слушай. Иду это я сейчас от метро. С работы, значит возвращаюсь. Подхожу к дому. Смотрю - у подъезда на лавочке кот сидит. Сидит значит, и на меня смотрит, как я к подъезду иду. Ну, я ближе подошел и сказал ему "кис-кис". Ты же знаешь, я страсть как кошаков люблю... Ну вот, я ему - "кис-кис", а он мне - "Что кис-кис? Лучше пожрать дай!".
Услышав это, я непроизвольно хохотнул. Степан посмотрел на меня с укоризной.
-- Извини, Степа, - сказал я, - уж больно забавно ты рассказываешь. Тебя, наверное, дети разыграли?
-- Я тоже сначала так подумал, - ответил он. - Посмотрел вокруг - никого. Даже под лавку заглянул. А кот мне опять говорит: "Что ты вертишься? Дай чего-нибудь!". А я ему: "Иди мышей лови!".
Степан вопросительно посмотрел на меня.
-- Рассказывай, давай, не стесняйся, - сказал я, сдерживая смех.
-- Я к подъезду, - продолжил сосед, - вошел внутрь, а кот за мной бежит. Бежит, значит, и ворчит, дескать, сам мышей лови! Говорит, в подвале крыс травили, теперь ничего есть нельзя, помереть можно. Так со мной до квартиры и добежал. Потом сел под дверью и говорит: "Ну что встал, открывай!".
-- Понимаешь, - Степан снова смотрел на меня с невыносимой печалью, - вокруг никого, только я и кошак. И он со мной разговаривает!!!
Упоминание о крысах показалось мне интересным.
-- Погоди-ка, дружище, - сказал я, - а с каким это котом ты разговаривал? Такой гладкий, черный, с белыми лапками и с белой "манишкой"?
-- Ну да, - буркнул Степан.
-- Так это наш институтский кот, что ли? - спросил я.
-- Да черт его знает, может и из института. Вроде я раньше его на заборе видел.
"Так-так-так!", - подумал я, - "Это уже интересно!".
Дело в том, что двор нашей "хрущевки" примыкал к территории бывшего советского НИИ. Институт занимался разработками вычислительной техники и прочей электроники. Здание НИИ было добротное, нестарое, в восемь этажей. Собственно институт занимал теперь только три этажа, а оставшиеся пять сдавали коммерческим фирмам того же профиля - программистам и компьютерщикам. Я как раз работал в одной такой фирме. И как раз сегодня в подвале здания института травили грызунов. Я знал это, потому что наша фирма арендовала специальный испытательный стенд, который находился в подвале. Но вот Степан этого знать никак не мог, поскольку не имел никакого отношения к институту.
Черно-белый кот Василий был всеобщим любимцем. Кошки жили в институте с момента его открытия. Руководство НИИ было к ним благосклонно, поскольку кошки ловили грызунов, а грызуны, как известно, портят провода. Кот Василий являлся достойным представителем последнего поколения институтских котов. Каждое утро он сидел у проходной и встречал сотрудников. С Василием здоровались все, даже суровый начальник Службы безопасности.
-- Ну и где сейчас этот кот? - спросил я.
-- Где... На кухне у меня засел! - возмутился Степан. - Шарит по шкафам, жрать ищет!
-- Вот, что Степа, - сказал я, - скорую вызывать пока не будем, думаю, мы без неё какое-то время обойдемся. А вот на кота взглянуть не помешает. Ты не против, если мы к тебе зайдем?
-- А что, мне терять уже нечего, - вздохнул Степан, - пойдем.
В прихожей я задержался, чтобы взять свои теплые кожаные перчатки. На всякий случай. Василий славился острыми когтями...
Мы осторожно открыли дверь степановой квартиры и заглянули в коридор. В коридоре никого не было, а из кухни доносилось шуршание и позвякивание. Мы вошли внутрь и закрыли за собой дверь.
Степан настойчиво подтолкнул меня вперед. Я заглянул в открытую дверь кухни. Ничего особенного я там не увидел. На полу валялись: сковорода, кастрюля, несколько ложек и две бутылки из-под портвейна. На табурете у холодильника восседал черно-белый кот Василий - тот самый, из института.
-- О, Васька! - воскликнул я, - Ты что тут делаешь?
-- Кому Васька, а кому Василий Маркизович! - ответил кот.
Я остолбенел. Говорил точно кот, в этом не было никаких сомнений! Звук шел со стороны кота, к тому же речь была хоть и разборчивая, но совершенно специфическая, нечеловеческая. Кот говорил по-русски, но с явственным кошачьим акцентом. Звучало это так, будто он собирается мяукнуть по-кошачьи, но в последний момент, когда звук уже начинается, он подменяется человеческим голосом. Даже не знаю, как ещё это можно объяснить!
-- Что стоим? - спросил кот, - пожрать принесли?
Степан издал сдавленный стон и рванулся в дверь ванной. Я продолжал изумленно смотреть на говорящего кота. Мысли в моей голове остановились.
-- У этого совсем ничего нет, он что, вообще не ест? - заявил кот, провожая взглядом Степана. - А у тебя есть что поесть? - спросил он, обращаясь ко мне.
-- Конечно, Василий, - ответил я, переведя дух, - для тебя у меня всегда что-нибудь найдется.
Я частенько приносил в институт дорогой кошачий корм и баловал тамошних кошек. В том числе и Василия. Василий об этом не забыл - он спрыгнул с табурета и начал тереться о мои ноги.
-- Я знаю, - мурлыкал кот, - ты прррравильный мурррр, мурржик!
Мое внимание привлек ошейник кота. Обычно все институтские коты и кошки щеголяли в черных ошейниках от блох, на которых завхоз лично писал серебряным маркером кличку животного. Сейчас на Василии был другой ошейник - тоже черный, но заметно толще и шире. Изготовлен он был из матовой резины или пластика явно высокого качества. Присмотревшись, я заметил очень мелкие буквы, выдавленные на краю ошейника.
Я присел на табурет.
-- Васенька, иди на ручки!
-- Не Васенька, а Василий Маркизович! - возмутился кот.
-- Хорошо, хорошо, - cогласился я, - Василий Маркизович! Пожалуйте на ручки, дорогой вы наш!
-- С чего бы? - фыркнул Василий Маркизович. - Я жрать хочу, как собака! На ручки! Фрррр!
Кот демонстративно повернулся ко мне задом и стал тщательно обнюхивать лежащую на полу посуду.
Я достал из-за пояса кожаные перчатки и надел их. Улучив момент, я нагнулся к полу и схватил кота двумя руками. Василий мгновенно извернулся и впился зубами в мой палец. К счастью, перчатки оказались достаточно плотными и прочными - прокусить их насквозь кот не смог.
В недоумении Василий отпустил мою руку и одарил меня совершенно диким взглядом.
-- Ты что творррришь, парррразит!!! - заорал он и страшно зашипел.
Из коридора в кухню заглянуло белое от ужаса лицо Степана.
-- Степа, заходи, не бойся! - позвал я его, - Нет у тебя "белочки", все нормально!
Степан отрицательно помотал головой.
-- Да не бойся ты, заходи! Все в порядке. Просто у нас завелся чудо-кот говорящий...
Я устроил кота на столе и прижал его сверху руками, чтобы не вырывался. Кот шипел и матерился совершенно по-человечески.
-- Василий Маркизович, - сказал я, - если вы успокоитесь и дадите на вас посмотреть с близкого расстояния, я отдам вам всего тунца в собственном соку, сколько найдётся у меня дома.
Кот замер и посмотрел на меня с недоверием.
-- Тунец самый лучший, английский, - сказал я очень значительно.
Василий сделал глаза, как у кота из "Шрека".
-- Так-то лучше, посиди спокойно минуту, и сразу ужинать пойдем.
Я пытался разглядеть надпись на ошейнике.
-- Степа, включи свет пожалуйста!
Степан на дрожащих ногах вполз в кухню, включил свет и тяжко опустился на табурет.
-- Никогда больше не буду пить! - сказал он, привалившись к стене.
Я не стал комментировать это заявление. Мне удалось разглядеть надпись на ошейнике:
"Microplant Ltd., Model No. **** Serial No. ****"
Опаньки, да я же знаю этот "Microplant Ltd."! Это некое ООО "Микроплант", которое сидит у нас на пятом этаже!
Пятый этаж в институте славился тем, что попасть на него простому смертному было невозможно: прямо в лифтовом холле сидел вооруженный охранник, а все входы и выходы были оснащены бронированными дверями с электронными замками и видеокамерами. На этом этаже размещались фирмы, имеющие специальные лицензии и допуски. Чем они занимались, никто не знал.
-- Значит так, Степа, - сказал я, - кота я забираю с собой. Он у меня покушает и переночует. Завтра я его отнесу в институт. Сейчас ты сходишь со мной, я тебе дам успокоительное. Ты его примешь и ляжешь баиньки. Понял?
Степан закивал головой, словно лошадь в цирке. Он смотрел на меня с надеждой на чудо.
-- С головой у тебя в порядке все, не переживай, просто тебя разыграли какие-то шутники из института. Но! Для твоего же блага - забудь всё, что сегодня было! Никогда никому не рассказывай, понял?
Степан приложил руки к груди и изобразил максимальное понимание.
-- Всё! - сказал я, - идем ко мне!
Я подхватил кота на руки и мы двинулись в мою квартиру. Кот смотрел на меня с нежностью. Он грезил предстоящим пиршеством.
Вернувшись домой, я первым делом выполнил своё обещание: продемонстрировал Василию четыре банки английского тунца в собственном соку, а одну банку немедленно вскрыл и вытряхнул рыбу в тарелку.
Пока кот наслаждался деликатесом, я напоил соседа успокоительным. Степан уже пришел в себя, клялся, что никогда никому не расскажет о случившемся и завяжет с выпивкой. Наконец лекарство подействовало, и он отправился к себе.
Я вернулся к своему остывшему ужину и говорящему коту Василию Маркизовичу. Тот уже успел вылизать тарелку и начал жаловаться на маленький размер импортных консервных банок. Пришлось открыть вторую...
Когда мы оба насытились, я вытянулся в кресле, а кот запрыгнул мне на колени и начал тереться головой, мурлыкая и бормоча что-то вроде: "Дрррруг, дррружище!".
Я почесал Василия за ушком и спросил:
-- Василий Маркизович, а откуда у тебя такой замечательный ошейник? Кто тебе его надел?
-- Чего? - сказал кот и очень удивлённо посмотрел на меня.
-- Ошейник, Василий, вот эта штука у тебя на шее - откуда?
-- Чего?
Очень скоро выяснилось, что кот не понимает моего вопроса. Предмет на шее он считал частью своего тела.
Я предложил Василию переночевать на пуфике в прихожей, на что кот страшно обиделся. Спорить с ним было бесполезно. В конце концов он устроился в кресле, завернувшись в плед.
Ночь прошла спокойно.
Утром мы вместе позавтракали, причем Василий снова умял две банки тунца. Как в него столько влезает?
Я посадил кота в спортивную сумку, так, чтобы его голова оказалась снаружи. Василию такой способ путешествия очень понравился - он с важным видом смотрел по сторонам и помалкивал.
Без приключений миновав проходную института, мы поднялись на пятый этаж. В лифтовом холле нас встретил сидящий за стойкой охранник. Увидев кота он немедленно связался с кем-то по интеркому и сообщил:
-- Василий Маркизович прибыл!
Похоже, ушлый котяра и здесь всех построил!
Охранник предложил мне подождать за столиком с журналами.
-- А кота выпустите, не убежит! - добавил он.
Я освободил Василия из сумки. Кот задрал хвост трубой и потерся о стойку.
-- Маркизыч! - позвал охранник.
-- Петрович! - отозвался кот и потерся о его ноги.
-- Уважает! - расплылся в улыбке охранник.
Открылась дверь за стойкой и в холл вошли двое мужчин средних лет в костюмах и при галстуках.
-- Василий Маркизович! - воскликнул один из мужчин, - Куда же вы пропали? Мы ночь не спали!
Мужчина подхватил кота на руки и начал его всячески ублажать: чесать за ушком, щекотать подбородок и гладить. Кот Василий блаженно урчал.
Второй мужчина протянул мне руку:
-- Юрий. Спасибо что позаботились о Василии. Вы не представляете, как много он значит для нас. И не только для нас...
-- Догадываюсь, - ответил я и тоже представился.
-- Сергей, - обратился Юрий к первом мужчине, - отнеси, пожалуйста, кота к ребятам, пусть Зина ему мяса даст. И снимите ошейник!
-- Да, да, конечно, - ответил Сергей и скрылся за дверью вместе с котом.
-- Поговорим? - Юрий кивнул в сторону неприметной двери с табличкой "Комната для переговоров".
Мы закрылись в переговорной и налили по чашке кофе из автомата.
-- Где вы его нашли?
Я рассказал о встрече Степана с говорящим котом.
-- Да уж! С соседом вашим нехорошо получилось! - сказал мой новый знакомый. - Вы же понимаете, что об этом инциденте не следует рассказывать?
-- Не волнуйтесь, я всё прекрасно понимаю. И соседу соответствующее внушение сделано. Только... пожалуйста, расскажите, насколько возможно, как вам это удалось? Клянусь, это останется между нами!
-- Насколько это возможно - расскажу! - усмехнулся Юрий. - Это новая технология, над которой мы работаем последние несколько лет. В общих чертах это выглядит так.
Когда вы произносите слово, вы как бы проигрываете его в голове, слышите его звучание. В это время головной мозг выдает управляющие импульсы мышцам, задействованным в формировании звуков. Но что интересно, даже если вы не собираетесь произносить слово вслух, а проговариваете его про себя, мозг генерирует те же импульсы, только слабые, недостаточные для сокращения мышц. Если улавливать эти импульсы с помощью датчиков, а затем обрабатывать специальной программой, можно с очень высокой достоверностью воспроизвести все слова, не сказанные вслух. Получается почти чтение мыслей!
У нас есть заказ... Ну, вы понимаете, кто может оплачивать такие разработки. Так вот, там эту технологию хотят использовать в системах связи. Очень удобно, например, при выполнении спецопераций. Можно вести переговоры, не выдавая себя.
Нам было интересно дальнейшее развитие этой идеи. Что если попробовать распознавать речевые импульсы животных? А тут как раз к нам Василий зачастил, в ночную смену. Ну, мы и попробовали... Оказалось, что речевые импульсы кота поразительно похожи на аналогичные импульсы, выдаваемые мозгом человека!
-- Потрясающе! Но ведь кошки не говорят, они мяукают!
-- Вот именно! Знаете, про домашних любимцев часто говорят: "Все понимает, только сказать не может"? А ведь так оно и есть! Физиологические особенности препятствуют развитию речи! И вот как-то одному из наших сотрудников пришла в голову замечательная идея - использовать другую разработку, позволяющую корректировать эти физиологические препятствия.
Мы довольно давно научились воздействовать на мышцы точечным электромагнитным излучением, заставляя их сокращаться должным образом. Эта технология применяется в медицинском оборудовании, она надежна и безопасна, а главное - не требует внедрения электродов в организм. Достаточно приложить микроизлучатель к телу в нужном месте.
Объединив вместе две технологии, мы получили оборудование, с помощью которого можно научить кота говорить по-человечески. Сначала компьютер считывает нервные импульсы и определяет, какой звук хочет произнести животное. Затем, если это необходимо, машина вычисляет необходимую поправку и выдает корректирующие импульсы на мышцы, участвующие в звукообразовании. -- Фантастика! Если бы я сам не видел говорящего кота, ни за что не поверил бы! Но как вам удалось научить Василия русскому языку? Ведь кошки, как мне кажется, используют свой собственый язык? А переводчиков с кошачьего до сих пор не было! -- Да, да, вы правы! Но это оказалось неожиданно просто. Видите ли, Василий, как и другие институтские кошки, с рождения слышал человеческую речь. Он давно выучил русский язык, так сказать, в одностороннем порядке. Вы же не будете отрицать тот факт, что кошки прекрасно понимают, когда им предлагают пойти откушать рыбки или мяса?
Как только у кота появилась возможность воспроизводить необходимые звуки, он тут же начал реализовывать свой словарный запас в виде связной человеческой речи. Правда, запас оказался тот ещё!.. -- Ох и матерился же он! -- Юрий рассмеялся, - мы полгода потратили на то, чтобы Василий заговорил, а потом еще два месяца отучали его сквернословить. -- Это он в подвале набрался! - подтвердил я. -- Скажите, Юрий, возможно, я чего-то не понимаю... Оборудование, о котором вы говорите, должно быть огромных размеров. Но я-то общался с котом, который не был увешан проводами и датчиками! Как такое возможно?
-- А это наш маленький секрет! Нам было довольно сложно удержать Василия на месте длительное время, он все норовил вырваться и убежать. У нас все сотрудники ходили поцарапаные! В конце концов, мы решили: хочет гулять, пусть гуляет, а мы будем продолжать сеансы дистанционно.
-- Ошейник! - догадался я, - В нем датчики, излучатели и система связи?
-- Совершенно верно! Ошейник - наша гордость. Высокотехнологичный, позволяет обмениваться информацией с базовым компьютером в реальном времени. Дальность действия - более километра. Работает более суток на одной подзарядке. -- Здорово! Вы будете продолжать эти исследования? -- Обязательно! Кстати, Василию они идут на пользу - его поведение изменилось в лучшую сторону, он умнеет прямо на глазах! -- С ума сойти! Мы ещё поговорили о технических деталях, мой новый знакомый рассказал мне несколько забавных историй о том, как налаживался контакт с котом, как он учился первым словам...
Когда мы прощались у лифта, я спросил у Юрия:
-- Кстати, с чего это наш кот Васька требует, чтобы его называли Василий Маркизович?
-- А! Это очень забавно! Когда Василий разобрался с именами и отчествами, он решил, что и ему нужно отчество. А отца его звали Маркиз. Это ему начальник Службы безопасности сказал.
С тех пор я стал больше работать по вечерам и в ночную смену. Почти каждый день ко мне приходит Ученый Кот Василий Маркизович. Я кормлю его тунцом и куриной грудкой, а он рассказывает мне о своих успехах в математике. Недавно Василий стал брать у меня уроки немецкого языка...
Дата: Воскресенье, 26.02.2012, 08:06 | Сообщение # 44
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
Маленькие рассказы маленькой страны
Рассказ о человеке, у которого был любимый тост: "За то, чтобы у нас всё было и нам за это ничего не было", и у него ничего не было, но за это ему всё время что-то было...
Рассказ о том, как безымянный начальник маленькой сибирской железнодорожной станции, сам того не предполагая, стал автором крылатой фразы, которую так и тянет произносить в родном Израиле по многу раз в день, а случилось это в начале августа 1941 года, когда на его станции остановился какой-то бесхозный поезд и из этого поезда вывалили сотни чего-то кричащих, просящих, требующих людей, и делали они это все одновременно и сразу на нескольких языках; он спросил их, кто они, и из ответных криков понял, что это беженцы из Латвии и большинство из них евреи, тогда он схватил рупор и что было мочи заорал: "Евреи, говорите по трое!"...
Рассказ программиста из Риги, о том, что такое политическая прозорливость, где он приводит пример из своего далёкого детства, когда он жил со своими родителями в общей квартире, и был у них сосед - старый еврей, парикмахер, горький пьяница, который однажды в какой-то забегаловке так напился, что сорвал со стены портрет Никиты Хрущёва, растоптал его и описал, после чего был доставлен в милицию и жестоко избит в КПЗ, но под утро был разбужен лёгким поглаживанием ладони начальника участка, который шептал: "Мы сейчас отвезём вас домой, и простите нас, если сможете, только скажите, откуда у вас были сведения, что этой ночью его снимут со всех постов"...
Рассказ о новой репатриантке - музыкальном работнике в детском саду, которая успешно провела свой первый открытый урок, доставивший удовольствие и детям, и родителям, и местной инспекторше, сказавшей после урока героине рассказа: "Всё было замечательно, но в следующий раз скажите, что композитора зовут Бах, а то израильским детям трудно выговорить Римский-Корсаков"...
Рассказ об одном коллекционере, который собирал в Израиле оригинальные объявления, и одним из шедевров его коллекции было объявление из рекламного бюллетеня на русском языке: "Прерывание беременности на любом сроке, плюс подарок"...
Рассказ о том, как опасно думать, что окружающие не понимают твой родной язык, и примером тому служит случай на шоссе Тель-Авив-Хайфа, когда один водитель взял попутчицей смуглую темноглазую кудрявую солдатку, голосовавшую на дороге, а у жены водителя, сидевшей рядом с ним, был довольно сварливый характер, и она всю дорогу его пилила и требовала, чтобы он выкинул солдатку на ближайшем перекрёстке, и делала она это по-литовски в полной уверенности, что девушка с явно сефардскими корнями её не понимает, и можете представить себе её шок, когда девушка вдруг сказала: "Не нужно меня выкидывать, я могу и сама выйти", и сказала она это на чистейшем литовском языке...
Рассказ о том, как программист из Риги с женой в городском музее маленького провинциального города Падуя увидели настоящую итальянскую мадонну - на входе в музей стояла симпатичная светловолосая голубоглазая женщина лет сорока, которая, оторвав корешки билетов, спросила их с милой улыбкой: "Вы сегодня первые посетители, откуда вы?" и, когда услышала, что они израильтяне, воскликнула, сложив молитвенно руки на груди: "Господь послал мне вас, с самого утра по телевизору показывают интифаду, и я думаю о вас, дай вам Бог мира и покоя, я так люблю Израиль" - и прекраснее мадонны, чем эта, они больше не встречали ни в одном итальянском музее - ни на входе, ни на полотне...
ВИКТОР ЛОЗИНСКИЙ
Сообщение отредактировал Примерчик - Воскресенье, 26.02.2012, 08:06
Парень лет восемнадцати шёл по парку. Он слегка приволакивал обе ноги, отчего его походка выглядела немного странно. Но спина его была ровной, шаг уверенный, взгляд прямой и твердый. На длинном поводке он держал собаку. Она была очень старой, это было заметно и по её медленной неуверенной походке, и по седой шерсти, и по слезящимся глазам. Они шли рядом, и сразу было видно, что они вместе...
- Мам! Смотри, собака! звонкий детский голос разорвал привычный гул большого города. Можно я отдам ей свой бутерброд? Мила тяжело вздохнула. Опять начинается. Димка уже замучил её просьбой купить собаку. Прямо Малыш и Карлсон какой-то. Но Мила категорически была против. Сначала бесконечные лужи, потом шерсть... К тому же она прекрасно понимала, что все заботы о собаке прогулки, кормежки, прививки и прочее лягут на её плечи. Димка был еще слишком мал, чтобы мог ухаживать за другим живым существом. - Димка, ты же знаешь, за собакой некому ухаживать. Я целыми днями на работе, ты в школе, к тому же ты ещё слишком маленький. - А папа? - А папа, - тут голос Милы предательски дрогнул, к счастью, Димка в силу возраста еще не мог обратить на это внимание, - а папе некогда приезжать к нам, чтобы гулять с собакой. Димка насупился. Мила, снова вздохнув, достала из пакета бутерброд, припасённый на тот случай, если Димка проголодается во время прогулки, и отдала сыну. Мальчик подошел к лежащему псу и аккуратно положил рядом с его мордой кусок хлеба с колбасой.
Пёс был уже очень старый. Он просто лежал на траве парка и ждал, когда же наконец погаснет этот яркий свет, который так раздражал его воспаленные глаза. Неожиданно перед ним возник маленький человечек. Он протянул кусочек чего-то очень вкусно пахнущего. Пёс бережно взял угощение и благодарно лизнул сладко пахнущую ладошку. Мальчик отбежал и ушёл, всё время оглядываясь. Псу вдруг стало очень тепло. Он прикрыл глаза и уснул. Навсегда.
Через несколько дней Мила вышла с Димкой погулять на детскую площадку. Дети резвились, шумели, гонялись друг за другом, катались с горки. Димка тоже бегал со всеми, радостно смеясь. Он полез на турник. Мила хотела его остановить, но не успела. Димка сорвался вниз, нелепо шлепнулся и не смог встать.
Спустя три месяца почерневшая от горя Мила привезла Димку домой. В инвалидном кресле... Врачи допускали, что ещё не все потеряно, но поверить в это было сложно. Скорее всего Димка уже не сможет ходить никогда. И Димка... в кресле... серьёзный и тихий, даже в свои восемь лет понимающий, что случилось что-то очень плохое... Он уже не плакал и не боялся...
Мила вкатила коляску в коридор. Вздохнула. И открыла дверь в соседнюю комнату. Оттуда, смешно переваливаясь на коротких кривоватых лапках, выполз мохнатый рыжий щенок. Он забавно морщил мордочку и тыкался во всё мокрым чёрным носом. - Димка, - как сумев строго сказала Мила, - ты обещал, что будешь воспитывать собаку сам. Пришло время сдержать обещание.
Через полгода Димка встал из кресла. Он очень быстро уставал и садился обратно, но он мог сделать несколько шагов. А еще через пару месяцев он сам пошел гулять со щенком (теперь уже взрослым псом), названным смешным и непонятным именем Бендик. Димка очень медленно шёл, держась за руку Милы, неуверенно переступая ногами. Но шёл. Сам... *** Прошло 10 лет. Бендик постарел, и уже сам с трудом передвигал лапы. А Димка, теперь уже Дима, шёл рядом с ним, готовый, если что, подхватить его. И Дима знал, что этой собаке он обязан тем, что идёт.
Они шли рядом. Молодой прихрамывающий парень и старый пёс. И им было хорошо вместе.
