| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
кому что нравится или житейские истории...
| |
| Пинечка | Дата: Суббота, 10.03.2012, 07:39 | Сообщение # 46 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
| Расплата
Ясный солнечный осенний день. Я с детишками иду по улицам родного города. Любуюсь золотыми денёчками и радуюсь последнему теплу этого года. Вдруг слышу окрик:
- Таня! Я обернулась и увидела Алёшу. Мы остановились, и я попросила девчонок поиграться недалеко, и подождать пока я поговорю. Они мигом побежали на детскую площадку, а в это время ко мне подошёл Алексей.
- Здравствуй, Танечка! - сказал он, глядя мне в глаза.
Здравствуй, Алёша! – сохраняя спокойствие, ответила я.
- Ты не очень спешишь?
- Нет.
- Танечка я не буду долго задерживать тебя. Скажи, мы можем где-нибудь встретиться, посидеть, поговорить? – глаза его блестели и будто бы выпрашивали «да».
– Нет ничего невозможного,- вновь сдержанно и спокойно сказала я. Кто бы знал, как мне хотелось видеть его, как хотелось обнять и поцеловать, но нет нельзя!
- Когда и где? - допытывался он.
- Давай завтра после обеда, - почти дрожащим от волнения голосом ответила я.
- В 15.30 возле фонтана «Каскад» подойдёт?
- Конечно, - слегка улыбаясь, ответила я.
- Как ты живешь? – поедая меня глазами, спросил Алеша.
- Хорошо, - пряча свои влюблённые глаза, отвечала я.
- Леша, мне пора, - что бы ни выдать чувств, стала прощаться я.
- Да. Конечно. Прости, что задержал.
- Ну, что ты, Лёша. Я очень рада была увидеть тебя.
- Я тоже. Тогда до встречи?
- Хорошо. До завтра. Я пошла к играющим детям, а Алексей провожал меня взглядом, разглядывая каждое движение моего тела.
Завтра случилось очень скоро, но ожидание встречи мучило меня. И вот я подхожу к фонтану и вижу Алексея с огромным букетом алых роз.
- Здравствуй Танюша, ты, как и прежде очень пунктуальна, - с улыбкой сказал он.
- Здравствуй Лёша! – сдержанно поздоровалась я.
- Это тебе, – он протянул розы, – насколько я помню, ты очень любишь цветы.
- Спасибо, - я взяла цветы, отводя в сторону блестящие глаза.
- Танечка, есть предложение посидеть в уютном, тихом кафе.
- Я не против, но хотелось бы поменьше попадать на глаза «внимательным» знакомым.
- Я всё понял. Пойдём, - он протянул мне руку, и мы отправились в машину. Машина рванула с места, и очень скоро мы были за городом. Как и прежде внимательный, смешной и весёлый он всё время, что- то говорил, улыбался...
Местечко оказалось тихим и уютным. Полумрак, горели свечи, столики были накрыты длинными ажурными скатертями, недалеко камин, в котором потрескивали дровишки. В общем одна романтика, которой и так переполнено моё сердце. Несколько шепчущихся пар и мы с общим прошлым и разным настоящим, зачем-то сидим здесь и смотрим друг на друга.
- Ну, как, тебе здесь нравится? – с интересом спросил Алексей.
- Да, очень уютненькое местечко, то чего хотелось, - слегка улыбаясь, отвечала я.
- Танечка, как же я скучал за твоей улыбкой, звонким смехом, за искренним блеском твоих глаз. Мне так хотелось встретиться и поговорить с тобой.
- Видишь как хорошо, твоя мечта сбылась.
- Да это просто чудо, вот думаю, не сон ли это?
Так началось наше тайное свидание. Алексей сделал заказ и пока нам готовили заказанное, он развлекал меня смешными анекдотами, весёлыми историями, да и просто шутил. Я успокоилась, расслабилась и от души смеялась. Как хорошо мне было легко и весело, как когда-то в юности, да впрочем с Алексеем мне всегда было легко и весело. Люблю я его очень сильно люблю и, несмотря на годы, замужество и детишек, любовь моя лишь крепнет. Увидеть его было и моей мечтой, которая сбылась. Бег моих мыслей прервало прикосновение его руки... Он тихонечко поглаживал пальцы моей руки, а я замерла и глядела в его горящие глаза. Сколько приятных ощущений в одном желанном прикосновении. Вдруг я встрепенулась, одернула руку и отвела взгляд.
- Танюша прости, не удержался.
- Да, я понимаю. Наверное, нам пора разбегаться по своим «норкам» чтобы не дать соблазнам шансов.
- Ну, что ты? Давай еще немного посидим, мне так хорошо с тобой.
- Понимаю, но мне и вправду пора.
- Хорошо если ты настаиваешь, я отвезу тебя.
- Да. Так будет лучше.
Он рассчитался, и мы вышли из кафе. Сели в машину и она, рванув с места, помчала нас в нашу сегодняшнюю жизнь.
- Танюша, я купил новый фотоаппарат, хочется поскорей испытать его. Я был бы очень благодарен, если бы ты согласилась погулять со мной, поискать красивые места и попозировать.
Незнаю. – не в силах отказать и боясь согласиться, замялась я.
- Я не тороплю вот мой телефон, если всё же захочешь, позвони, я буду ждать.
- Хорошо я подумаю. Я взяла номер телефона. Машина остановилась, и Алексей вышел, открыл дверцу и подал мне руку. Я вышла, поблагодарила за приятно проведенное время, попрощалась и, сделав шаг, оступилась, ойкнула и едва не свалилась. Ловким движением Алексей подхватил меня и предотвратил «объятия с асфальтом». Но я оказалась в объятиях у Алексея. Он прижал меня к себе, губами слегка коснулся моей шеи и сделал глубокий вдох. Я ощутила едва заметный аромат его тела, что очень возбудило меня. Ловя себя на мысли, что мы замешкались, я отпрянула от Алексея.
- Спасибо, что подхватил меня.
- Ну, что ты, я всегда готов вот так ловить тебя. – Отшутился он.
Вот так мы и распрощались. А дома в своей нынешней жизни, как всегда рутина. Масса нужных и незаметных хлопот по дому, воспитание детишек, внимание мужу. Я люблю свою семью, своего мужа, но таких сильных чувств как первая любовь повторить мне не удалось. А тут еще эта встреча, это объятие, этот родной и до боли знакомый запах. Сердце рвалось и трепетало, а в мыслях одно за другим воспоминания недавней встречи. Руки так и тянулись к телефону, но я всячески сопротивлялась этому, просто запрещала себе думать о нём. Так я сражалась с собой изо дня в день, и конечно когда он позвонил мне сам, я не смогла отказать, и мы отправились фотографировать красоту осени в нашем крае.
Мы объехали много чудесных и прекрасных мест. Снимали лес, поля, озёра, реку, Алексей много снимал меня и вот он предложил сфотографироваться вместе возле небольшой кучерявой, начавшей желтеть берёзки. Он закрепил фотоаппарат и подошел ко мне, фотоаппарат сделал несколько кадров и Алексей поправил локоны моих волос. Мы поглядели друг на друга, Алексей гладил мои волосы, жадно глядя мне в глаза. Не в силах сдерживать свои безумно сильные чувства я погладила его по щеке, и наши губы слились в сладком нежном поцелуе. Мы целовались жадно и страстно как малолетки, казалось конца, и края этому не будет. Мы задыхались от волнения и от страха прервать этот поцелуй. Господи! Как это было прекрасно. Насладившись мягкостью и нежностью любимых уст, мы успокоились и, возвратившись мыслями в реальный мир, я заторопилась домой, опасаясь своих чувств и желаний. В недоумении Алексей спросил:
- Что-то не так?
- Нет. Все в порядке. – Пытаясь разобраться в себе, сухо ответила я.
- Танюша, прости если я…
- Нет, нет, мне просто нужно подумать, побыть одной. Прости я пойду.
- Ты придешь посмотреть снимки? – спросил Алексей.
_ Что? Фотографии? Нет. Не знаю. Прости мне пора. – Не в состоянии думать о чём бы то ни было, как в бреду отвечала я.
- Тогда созвонимся?
Я кивнула и как можно скорее направилась домой. Сколько же всяких мыслей было в моей голове. Я ругала себя за слабость, я трогала кончиками пальцев свом губы, вспоминая прикосновения его губ, я сердилась за то, что не могу забыть свою любовь, и радовалась тому, что вновь ощутила его прикосновение. Я рвала на куски своё сердце и приказала ему больше никаких встреч, никаких звонков, никаких вольностей! Холодный разум так решил, а сердце плакало, рыдали и мои глаза.
Прошли недели, я сменила номер телефона, порвала и выбросила его номер. Я как могла, занимала себя чем угодно лишь бы отвлечься от нахлынувших чувств. И вот однажды когда я бродила по городу в поисках очередного отвлекающего мероприятия, вроде магазина, выставки, музея или чего-нибудь еще, рядом со мной притормозила машина. Медленно открылось окно, и я увидела Алексея.
- Ну и куда же ты пропала? У меня скоро выставка я хочу услышать твоё мнение первым. Я с ног сбился, разыскивая тебя.
- Нет. Прости. Я немогу – я отрицательно покачала головой.
- Но почему? Мне и в правду нужно знать твою точку зрения.
- Не знаю, наверно это неправильно – замешкалась я.
- Что неправильно? Так ты поможешь мне?
- Хорошо, поехали.
Мы часами смотрели фото, что-то решали, о чём-то спорили. Очень нелёгкая и интересная работа. По завершении мы выпили шампанского с шоколадными конфетами.
- Фото просто чудесные... я думаю, твоя выставка будет очень успешной.
- Да, очень хочется, чтобы все были такого мнения о фото как ты.
- Почему ты так самокритичен, ты должен думать про успех и верить в лучшее, тем более, что ты этого заслуживаешь.
- Спасибо, Танюша ты очень помогла мне, поддержала.
- А теперь мне пора. Алёша проводи меня. Я встала и направилась к выходу.
- Нет, слышишь, нет, никуда я тебя не отпущу!- Он догнал меня и преградил мне дорогу...- Ты нужна мне.
- Лёша, мне нужно идти. Пусти.
- Никуда я тебя не отпущу. Ты что вот так собираешься уйти сейчас?
Да, я может, сглупил когда-то, может многого не понимаю, но я вижу, как ты прячешь свои влюблённые глаза, как искусно скрываешь свои чувства, а ведь ты не меньше меня жаждешь нашей близости.
Это я вижу, чувствую, понимаю. – С этими словами он взял меня на руки и понес в комнату.
- Нет, нет – просил мой холодный разум, а сердце билось всё сильнее, празднуя победу чувства над разумом. Наконец я подчинилась его сильным, ласковым рукам. Он уложил меня на кровать и стал одаривать меня лаской и нежностью, которую он берёг для меня все эти годы. Я таяла в его руках, чувства такого блаженства я и не припомню. Я радовалась каждому его движению и с охотой отвечала взаимностью. Стоном я встречала и каждое его движение. И вот наше блаженство подходит к пику наслаждения. Я вскрикнула, вцепилась в Алексея руками, и что было сил, прижалась к нему, продолжая двигаться. Как сквозь сон я услышала хриплый стон Алексея. Затем затихла и обессиленная рухнула на шелковые подушки...
Какое сумасшествие шептал мозг, Какое блаженство кричало от удовольствия сердце. Через пару часов разум опять взял верх и приказал порвать эту связь и распрощаться.
- Лёша! Выслушай меня и постарайся понять. Я замужняя женщина, семья значит для меня очень много. Прости, но нам не нужно больше видеться. Не звони мне, не ищи меня.
Прощай. – С этими словами я покинула его дом, а вдогонку услышала:
- Танечка, милая любимая моя прости, что вторгся в твою жизнь, прости, что нарушил твой покой...ты нужна мне.
- Поздно. Алёша как мечтала я о таком признании, тогда, много лет назад, но, увы. Это запоздалое признание. Прости, но я тут бессильна. – Слёзы наполнили мои глаза, и я зашагала прочь.
Ночь скрыла мои слезы, но во мне возобновилась война между чувством и разумом.
Я долго терпела эту войну, но силы мои были на исходе. Всё стало совсем ненужным и нерадостным. Хотелось лишь к нему, хотелось его тепла и ласки. Конец этим мукам положило моё выстраданное решение. Я иду на его выставку, я хочу встретиться с ним.
Понаблюдав за происходящим тайком из углов, а выставка и впрямь оказалась довольно успешной, я попросила свою хорошую подругу позвать Алексея в менее людное место и стала ожидать его. Он не шел, он летел ко мне, глаза его горели.
- Ты пришла. Но ведь ты сказала больше никаких встреч?
- Я не могу без тебя, я честно боролась с этим чувством, но оно сильнее. Я люблю тебя Алексей.
- Я ждал, я верил, что ты придешь, я чувствовал, что ты любишь меня. – Он схватил меня на руки и стал кружить. Я обняла его, и мы поцеловались.
- Но как же теперь жить, что делать Лёша?
- Решай всё на своё усмотрение... я всё приму и пойму не торопись, это очень важный шаг.
- Пусть пока всё остаётся на своих местах. Жизнь подскажет, когда чему время.- решила я.
- Да Танюша, пусть будет так. Я очень счастлив вновь видеть тебя и знать о твоих чувствах.
Так мы и встречались украдкой в любое свободное время. Мой муж был занят своей работой и не замечал во мне особых перемен, детишек я временем не обделяла. Вот только мысли мои всё чаще были заняты решением задачи, как изменить нашу тайную жизнь и сказать мужу правду. Случилось то, что случилось, и в какой-то момент я поняла, что беременна от Алексея. Пришло время, что-то серьёзно решать. Набравшись смелости, я пришла домой и стала дожидаться мужа для серьёзной беседы, но как назло он очень задерживался, и я задремала, а увидев в окнах рассвет, я забеспокоилась. Услышав, мобильный я вскочила, и сняла трубку:
- Танюшка прости, что не позвонил раньше, не мог. Я попал в аварию, сбил какого-то парня, он в реанимации, я в порядке.
- Как в аварию? Ты цел? – Волновалась я.
- Понять не могу, как это случилось, я его не видел, этот чертов дождь… Скоро буду дома, тогда и поговорим.
Хорошо, я жду. В связи с последними событиями мой важный разговор был отложен. Я всячески старалась поддержать мужа, а Алексей, куда-то запропастился. Его мобильный молчал, а сам он ни разу не позвонил. Я уж было, хотела съездить к нему, но тут муж попросил меня навестить сбитого парня, он срочно уезжал в командировку и просто не успевал в больницу. Я согласилась и подумала, что прямо
оттуда поеду к Алексею. Каково же было моё удивление, когда всего в бинтах и гипсе я увидела перед собой Алексея. Слёзы залили мои глаза.
- Нет, нет, нет - вторила я. - Этого не может быть. За что, почему? Нет!..
Я бросилась к нему, и чтобы, не причинить ему боль, легонько коснулась губами его руки.
- Лёшенька, миленький мой, ты слышишь меня? Веки его дрогнули, и он открыл глаза.
- Таня? Как ты меня нашла?
- Лёша, как же это так? Ты здесь? Почему?
- Не плачь, это моя расплата. Мой тяжкий крест.
- Нет. - Плакала я.
- Послушай, мне очень тяжело говорить, не перебивай. Меня сбила машина. Всё очень плохо, врачи готовят меня к операции. Но надежды нет, они говорят, что чудо то, что я в сознании при такой травме. А я ждал тебя, мне нужно было попрощаться с тобой, а без сознания это никак. Так, что теперь в твоей жизни на одну проблему меньше будет.
- Нет, не говори так. Я люблю тебя. Всё будет хорошо. Я уйду от мужа, рожу тебе сына и мы будем жить долго и счастливо. Лёша слышишь? Живи ради меня, ради нашей любви, ради ребенка, которого я ношу под сердцем прошу тебя.
- Что, ты носишь моего ребёнка? – приборы вокруг Алексея возбуждённо заныли.
- Да. Только не волнуйся.
- Тогда выполни мою последнюю просьбу, роди его и люби так же сильно, как меня.
- Хорошо обещаю, Леша, ты нужен мне, не сдавайся.
- Танюша, скажи, как ты меня нашла?
- Тебя сбил мой муж.- Слёзы вновь залили мои глаза.
- Не плачь, не надо. Значит это судьба. Прощай.
Приборы и аппараты завыли и заскулили, прибежали доктора меня увели из палаты, а Алексея забрали на операцию, но так ничего и не смогли сделать. Он больше не открыл своих красивых влюблённых глаз... Алексей простился, как и задумал и не стал ломать мою жизнь. Муж был очень удивлен, что сбитый парень забрал заявления из милиции и отказался от всех претензий. Я родила прекрасного мальчугана очень похожего на отца и люблю его, так сильно как любила Алексея. Муж остался в полном неведении, и считает мальчугана своим родным сыном. Мы живём большой дружной семьёй. А в моём сердце живёт память о чувствах первой, такой сильной и страстной любви, доказательство которой сейчас спит на моих руках.
kabluchok.ru
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Четверг, 15.03.2012, 16:24 | Сообщение # 47 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
| Злая шутка
Анатолий Зинцов был доволен жизнью. К своим тридцати с небольшим он уже разжился "стандартным минимумом" -- машиной и дачей, познал радость взаимной любви и счастье отцовства. И пусть дача была только времянкой на восьми сотках, а машина -- всего лишь синей "Нивой", Анатолий чувствовал себя не хуже, чем владельцы роскошных вилл и дорогих иномарок. У него была любимая работа -- ведущие роли в спектаклях молодежного театра, его часто приглашали в кино, и друг-соперник Роман Меркулов, тоже актер, тайком завидовал его бешеной популярности среди окрестных девчонок.
Но Анатолий вежливо и твердо отклонял самые заманчивые предложения поклонниц: его жена Ирина была примой того же театра, и сын Кирилл по праву гордился талантливыми родителями.
Анатолий снимался на натуре на 150-м километре шоссе Москва -- Ленинград. Съемки уже закончились, до генеральной репетиции и вечерней премьеры в театре было еще много времени, и он не торопился садиться в машину. Опершись о капот, он стоял и смотрел вдоль шоссе в сторону Москвы.
И вдруг он заметил вдалеке мчащуюся машину. Разбрызгивая лужи, она подлетела к съемочной площадке, едва не задавив Анатолия и обдав его грязью, и с визгом затормозила. Из нее выскочил бледный Меркулов и, схватив Анатолия за плечи, крикнул:
-- Зинцов! Из школы звонили, с сыном беда!..
Анатолий вздрогнул от его слов, как от удара, и тоже побледнел. Оттолкнув Романа, он рванул дверцу своей "Нивы", упал на сидение, с силой захлопнул дверцу и так дал по газам, что скрежет стартера перешел в визг. Мотор взревел. Машина, окутав Меркулова клубами сизого дыма, рванулась вперед и в мгновение ока скрылась из виду. Роман от неожиданности сел в лужу. Откашлявшись, он поднялся, озабоченно покачал головой, сел в свою машину и поехал домой переодеваться.
А "Нива" мчалась на предельной скорости. По бульдожьи выдвинув нижнюю челюсть, сильно прикусив верхнюю губу, Анатолий выжимал из машины все соки. Встречные легковушки, мигая фарами, с шумом проносились мимо. Стрелка на спидометре зашкаливала.
Как на беду, начался дождь и перешел в ливень. "Дворники" не успевали смывать потоки воды. Но Анатолий, бледный до синевы, взмокший от напряжения, с вздувшимися жилами на шее, не сбавлял скорости. Встречный грузовик залепил лобовое стекло грязью, и "дворники" размазали ее, совершенно закрыв обзор. Зубы Анатолия соскользнули с верхней губы, из нее брызнула кровь. Но скорости он не сбавил. Отчаянно сигналя, "Нива" продолжала лететь во весь опор.
Внезапно впереди на шоссе что-то мелькнуло. Потом еще раз, еще... Сквозь залепленное коричневой жижей стекло Анатолий с ужасом увидел, что перед машиной бежит собака. Ближе, ближе... Анатолий что было сил нажал на педаль тормоза. И невольно вскрикнул, почувствовав сильный толчок в днище машины.
Мотор заглох. В наступившей тишине Анатолий слышал только собственное дыхание и бешеную дробь капель дождя по крыше. Опомнившись, он вылез из машины и осторожно вытащил из-под нее собаку. Это был огненно-рыжий поджарый сеттер, когда-то красавец, а теперь искалеченный и вымазанный глиной. Машина ударила его сзади и, сбив, переехала посередине. Грудь его была смята, в больших карих глазах застыло недоумение. Он умер так быстро, что ничего не успел понять.
А дождь, как назло, припустил еще сильнее. Потоки воды хлестали по непокрытой голове Анатолия, стекали за шиворот, барабанили по машине, заливали глаза собаки, смывали грязь и кровь с рыжей шерсти. Удар грома вывел Анатолия из оцепенения. Он поднял пса на руки, отнес в сторону от дороги и положил под столбом с табличкой "32". Потом он снял с убитого роскошный ошейник, украшенный металлическими пластинками, и забросал тело собаки ветками. Застыл с ошейником в руках...
От нового удара грома Анатолий вздрогнул и вспомнил все. Он сел в машину и резко рванул с места. На бешеной скорости "Нива" ворвалась в город. Анатолий словно окаменел -- он механически тормозил на красный свет, трогался с места на зеленый, не чувствовал холода от мокрой одежды. У здания театра он остановил машину, выскочил, захлопнул дверцу и ворвался в служебный вход. Птицей взлетел по лестнице и столкнулся с женой.
-- Толя?
-- Ира! Что с ним?
-- С кем?!
-- С сыном, с Кирюшей!
-- Понимаешь, Толя...
-- Да говори же, не тяни! Умер? В больнице?
-- Что ты на меня кричишь? -- глаза Ирины наполнились слезами.
Анатолий вздрогнул и порывисто обнял ее:
-- Извини. Не надо плакать, -- глухо произнес он.
У нее перехватило горло, она силилась что-то сказать и не могла. На помощь пришел осветитель Алик Витковский:
-- Понимаешь, Толя, вдруг на вахту звонок. Меркулов ближе всех был, подошел. Послушал, швырнул трубку на стол и привел Иру.
Ирина справилась наконец с собой и продолжила:
-- Я беру трубку, а там... представляешь, Толя, плачущий детский голос говорит: "Позовите папу Кирилла Зинцова или маму!" Я отвечаю: "Я -- мама. Что случилось?" А она совсем говорить не может, я еле разобрала: "Ваш сын умирает". Представляешь?! Я в ужасе, Меркулова послала за тобой, а сама -- в школу. Игорь Витальевич отпустил. И... оказывается... это была шутка!
-- Как?.. -- произнес словно громом пораженный Анатолий.
-- Так... Я сама опомниться не могу. Какие-то хулиганы из старших классов поймали первоклашку, довели ее, затащили в канцелярию и заставили это все в трубку сказать...
-- А Кирилл?!
-- Да жив он, жив!
Анатолий побледнел еще сильнее и прислонился к стене. На все еще мокром от дождя лбу выступили крупные капли пота и побежали по лицу.
-- Значит, зря... -- с трудом выговорил он.
-- Ты хочешь сказать... -- тоже бледнея, произнесла Ирина.
Анатолий жестом остановил ее и тихо сказал:
-- Я сейчас... задавил собаку.
Ирина всплеснула руками. И тут, как чертик из коробочки, в дверях возник радостный Меркулов и объявил:
-- Все на генеральную репетицию! Через час начало спектакля.
Витковский кивнул и ушел. Анатолий и Ирина словно не слышали.
-- Эй! -- не унимался Меркулов. -- Вы что, оглохли? Фью, Зинцов!
Ирина повернулась к нему.
-- Пожалуйста... не трогай его.
Только тут Роман заметил мертвенную бледность Анатолия, его неподвижный взгляд -- и присвистнул:
-- Ба, да он весь мокрый. И белый, как известка! Что с ним?
-- Он... он переехал собаку.
-- Хе! Подумаешь, горе! А ну, пошли, Игорь Витальевич ждет! Может, поискать тебе сердечные таблетки? -- и хотел схватить Анатолия за рукав.
Тот тряхнул головой и оттолкнулся от стены:
-- Не надо. Слышу. Иду.
Премьера прошла на ура. Усталые и довольные, актеры разошлись по гримеркам. Режиссер остановил Анатолия:
-- Ну, Толя, ты сегодня какой-то неистовый! Мне даже в страшном сне такое прочтение не снилось. Подействовала эта история с сыном?
-- Нет, Игорь Витальевич, все в порядке.
-- Нет, не все! По глазам вижу. Насчет тех хулиганов не беспокойся -- мы с ними разберемся. Нет, ну надо ж до такого додуматься!..
-- Спасибо, Игорь Витальевич. Я сам.
Дождь кончился. Анатолий помог Ирине сесть на заднее сиденье, сам сел за руль. Машина тронулась. Анатолий медленно ехал по левому ряду.
-- Ой, Толя, что это здесь?
Анатолий тормознул и оглянулся. Ирина держала в руке новенький кожаный ошейник с металлическими пластинками.
-- Это... того пса, -- ответил Анатолий и снова до крови прикусил распухшую верхнюю губу.
Он вновь тронул машину, но очень медленно. Ему было никак не отделаться от видения: заслоняя дорогу, перед его взором стояли огромные карие собачьи глаза, немым укором уставившиеся на него.
Когда "Нива" наконец доползла до дома и была поставлена в гараж, что-то заставило Анатолия остановиться на полпути к подъезду. На стене его гаража висело объявление: пропала собака... С нехорошим предчувствием Анатолий пробежал его глазами. В конце была наклеена покоробившаяся от дождя фотография: молодой красный сеттер в роскошном "металлистском" ошейнике.
Ошейник... Анатолий бросился обратно в гараж и достал его. Точно такой же, как на фото!
Когда Анатолий вернулся, возле объявления стоял мальчик лет тринадцати на вид.
-- Это твое объявление? -- спросил Анатолий.
-- Мое, -- ответил мальчик и подумал: "Сейчас начнет кричать, что я испортил гараж".
Но Анатолий вздрогнул, уронил ошейник и через силу произнес:
-- Это я... я убил вашу собаку.
-- Как это случилось? -- почти плача, закричал мальчик и вцепился в куртку Анатолия.
-- Поверь, это вышло случайно... Я сбил ее машиной... на тридцать втором километре Ленинградского шоссе.
Хозяин сеттера отпустил куртку Анатолия и отвернулся к стене. Анатолий сцепил зубы и крепко зажмурился. Его сын оказался цел и невредим -- но жестокая шутка неизвестных балбесов заставила его отнять лучшего друга у этого парнишки, почти ровесника Кирилла.
-- Прости меня... если сможешь... -- сдавленным голосом попросил Анатолий.
Ребенок медленно повернулся и снизу вверх взглянул на соседа. Мужчина и мальчик смотрели друг другу в лицо, но не видели друг друга. У обоих в уголках глаз дрожали крупные слезы.
Юлия Лункина
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Пятница, 16.03.2012, 13:21 | Сообщение # 48 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
| да уж... сильный рассказ, жизненный.
вот тебе и шутка...
|
| |
| |
| shutnik | Дата: Суббота, 24.03.2012, 08:03 | Сообщение # 49 |
 дружище
Группа: Друзья
Сообщений: 387
Статус: Offline
| Комар, Светка и Лель
Первые робкие лучи солнца вот-вот должны были тронуть вершины гор. Над верхней наблюдательной площадкой горной обсерватории стлалась легкая дымка, вытягивалась змейкой над серой лентой шоссе, уходившего серпантином вниз, к поселку астрономов. Чуть в стороне, на соседнем плато, приютилась небольшая двухэтажная гостиница. Оттуда направлялась к телескопам вереница людей - новая смена наблюдателей.
На холодных каменных ступенях здания главного телескопа, ссутулившись и не глядя друг на друга, сидели двое - худой горбоносый очкарик и пухлощекая простоволосая брюнетка в джинсовом сарафане. За их спинами смутно белела в предрассветных сумерках полукруглая громада купола.
- Ты все-таки уезжаешь... - обронил юноша.
- А что мне еще остается? Слушай, давай не будем! Все тысячу раз говорено-переговорено.
- Да, мне следовало этого ожидать... - парень снял очки и, сморщившись, принялся тереть глаза. - Ты - слишком городской житель... Мне не на что было надеяться.
- Что ты делаешь, перестань! Руки же не стерильные. Дай лучше закапаю тебе в глаза, - девушка с готовностью запустила руку в сумочку, болтавшуюся на плече, обеспокоенно глядя на парня.
- Дай я лучше сам, - протянул он руку.
Девушка заколебалась, но флакончик отдала, предупредив:
- Не больше трех капель, но не меньше двух.
Она смотрела, как он, запрокинув голову, закапывает лекарство в глаза, и задумчиво покусывала губы.
- Спасибо, - он, по-прежнему сидя с запрокинутой головой, наугад протянул ей флакончик.
- М-сегда пожалуйста, - отозвалась она, ловя его руку.
- Ты зачем губы кусаешь? Потрескаются же. А я не ты, я для тебя помаду не ношу.
- А я и не для тебя вовсе даже купила эти капли! - вспыхнула она. - У меня самой глаза от пыли чешутся.
- Ну да, рассказывай!.. - хохотнул было он, но тут же осекся и вздохнул:
- Эх, Лель... Я, может быть, сегодня последний раз тебя вижу, а трачу это драгоценное время на то, чтобы шпильками в тебя кидаться. Мы ведь так и не сказали друг другу самого главного.
Лель нахмурилась. На всякий случай отодвинулась подальше и, глубоко вздохнув, точно готовясь прыгнуть в холодную воду, выпалила:
- Ну раз уж ты хочешь о главном - я жду ребенка! И не уверена, что от тебя.
- Как это?! - он встрепенулся, подался вперед, забыв о лекарстве в глазах, и оно слезами потекло по щекам. Не обращая на это внимания, парень поспешно водрузил на нос очки и схватил Лель за плечи, тщетно ловя ее ускользающий взгляд:
- Что ты сказала???
- То, что ты слышал, - недовольно буркнула она и, отчаявшись увернуться, закрыла глаза. - Игорь давно уже здесь.
- Тварь, - непонятно о ком отозвался парень, выпустил Лель и со злостью ударил себя по колену.
- Все мы твари Божии, - философски заметила Лель, поправляя сползшую с плеча лямку.
- Нет, ну надо же, а? - ударил себя очкарик по второму колену. - Комар прилетел! Как он разнюхал-то?..
- Элементарно. Я сама ему все выложила, - сообщила Лель и, увидев, как побледнел собеседник, примирительно произнесла:
- Да ладно, Светка, не кипятись... Я почти уверена, что ребенок твой.
- Какая я тебе Светка?! - подскочил парень.
- А это уж Вы, Светозар Ярославич, своих родителей благодарите за то, что Вас так величают, - холодно ответила Лель.
Светозар остыл, но не удержался от язвительного замечания:
- Благодарю - Вас, Елена Анатольевна, что не позволяете мне об этом забыть.
- Не стоит благодарности, - парировала Лель.
Светозар нервно заходил по крыльцу:
- Нет, прости, но я не понимаю... Как ты... Его ж насквозь видно, ну что ты нашла в нем?
- Все, чего нет в тебе. Перечислить? - спросила Лель и скучным голосом продолжила:
- Квартиру, машину, отличную фигуру, красивое лицо...
Светозар застонал, точно от боли:
- Ле-ель!.. Что с тобой, ну ты же не такая! Я не верю, что из-за этого.
- Дело твое...
- Но даже если все так - ты ошиблась, Лель! Жестоко ошиблась. Детьми не удержишь мужчину. Тем более такого...
Лель пожала плечами и ничего не ответила. Со стороны шоссе послышался приближающийся шум мотора.
- А вот и автобус, - заметил Светозар. - Рано что-то он сегодня...
- А вот здесь ошибаешься ты, - прислушавшись, возразила Лель. - Это не автобус. Это он.
- Кто?
- Игорь.
- Ты и это ему рассказала!
- А что тут рассказывать? Поселок не стог, а я не иголка. Если меня нет внизу, значит, я наверху.
- Ну да, конечно... - рассеянно произнес Светозар и замолчал, пощипывая подбородок.
Лель поднялась со ступеней:
- Я, пожалуй, пойду ему навстречу.
- Нет уж, ты, пожалуйста, останься! Хочу посмотреть ему в глаза.
- Свет! - Лель резко обернулась. - Только без рукоприкладства, а то пожалеете оба.
- За себя-то я отвечаю, - усмехнулся Светозар, - а за него...
- Вот поэтому я и пойду... - снова начала Лель, но не успела договорить.
Из-за поворота шоссе вынырнула красная спортивная машина и безошибочно повернула к главному телескопу.
- А что ты на это скажешь? - вопросил Светозар. - Телескопов-то вон сколько, а гостиница вообще в другой стороне!
Лель промолчала. Машина взобралась по шоссе на плато, где стоял главный телескоп, и затормозила у крыльца. Хлопнула дверца, и на площадку перед телескопом ступил сам Аполлон - правда, несколько небритый и в современном деловом костюме. Но даже при всем этом сходство было просто фотографическое.
- Комарик прилетел! - насмешливо встретил красавца Светозар.
Мимоходом взглянув сквозь него, тот молча подошел к Лель и протянул ей руку. Она отступила на шаг.
- Мы, что, не едем? - удивился "Аполлон".
- Ни тебе здрасьте, ни как дела - сразу "едем"! Невежливо это, Игорек! - ответила Лель, продолжая пятиться.
- По-моему, не я первый решил обойтись без "здрасьте", - не опуская протянутой к ней руки, возразил Игорь. - И всякие там Светкины дела меня не интересуют. Я приехал за тобой, так что изволь поспешить.
Светозар сжал кулаки так, что косточки побелели, но промолчал.
- А почему ты решил, что я должна спешить? - не сдавалась Лель.
По лицу Игоря пробежала тень, он остановился, потом сам отступил на шаг и засиял белозубой улыбкой.
- Лель, милая Лель, где же твоя свирель? - нараспев продекламировал он. - Труба нас зовет вперед, и время не ждет, не ждет!
И тут же сменил тон:
- Не заводила бы ты капризов спозаранку, а, Лен? Мы ведь договорились вчера, что сегодня уезжаем.
Лель сбежала по ступенькам, увернувшись от руки Игоря, попытавшегося остановить ее за талию, и пробежала до края площадки.
- Ты выдаешь желаемое за действительное, Игорек! - заявила она. - О чем договорились? Я просто сказала, что уеду сегодня, но не уточняла, что с тобой.
- Вот здравствуйте, - опешил Игорь и с угрожающим видом повернулся к Светозару:
- Это ты, что ли, ей напеть уже что-то успел?
- Оставь его в покое, ничего он мне... - возразила было Лель, но не успела закончить.
Светозар вскочил со ступеньки и, высоко подняв голову, подошел к Игорю почти вплотную:
- Да! Но только не напеть, как ты изволил выразиться, а открыть ей на тебя глаза, и она правильно делает, что не хочет с тобой ехать! Она вообще никуда не уезжает, а остается со мной.
- Светозар!.. - возмущенный возглас Лель и звук удара раздались одновременно.
Светозар отлетел к телескопу и гулко врезался в алюминиевую стену. Игорь уже занес ногу раздавить его очки... Пронзительный визг Лель заставил его вздрогнуть и обернуться. Светозар упал на колени, нашарил очки и поднялся.
Лель стояла на самом краю плато.
- Вы... вы оба отвратительны! - задыхаясь от слез, выкрикнула она. - Как вы смеете меня делить, когда я живая стою рядом?!
- Лель, будь честна уж перед самой-то собой! Ты сама нас поставила в такое положение, - упрекнул Светозар.
Заметив движение Игоря ей навстречу, Лель вскинула перед собой скрещенные руки:
- Не подходи!.. Да, я поставила. Но я и освобожу вас! Помните "Жестокий романс?" - так не достанься же ты никому!
И, прежде чем оба парня успели опомниться, она качнулась назад и исчезла с площадки.
Светозар и Игорь подбежали к краю. Подминая кусты, Лель катилась вниз.
Светозар охнул и начал быстро, но осторожно спускаться следом. Игорь выругался и бросился к машине.
До Лель они добрались почти одновременно. Девушка лежала в неловкой позе, лицо и руки ее были исцарапаны, глаза закрыты, но она дышала. Игорь оттолкнул соперника, сгреб Лель и побежал к машине.
- Стой! - Светозар рванулся следом. - А ты знаешь, куда ее везти?
Игорь бросил на него пылающий ненавистью взгляд, но дождался, пока тот приблизится. Вдвоем они уложили Лель на заднее сиденье. Светозар сел с ней, устроив ее голову у себя на коленях.
- В поселке только участковый врач, поедем сразу в станицу, там больница есть, - скомандовал он, когда Игорь сел за руль. Игорь кивнул, стиснув зубы, и газанул.
Лель все не приходила в себя. Придерживая ее тело, так и сползавшее с сиденья на крутых поворотах горной дороги, Светозар с болью вглядывался в ее бледное расцарапанное лицо и вспоминал, вспоминал...
От своего имени, придуманного родителями-славистами, он страдал, сколько себя помнил. Мама звала его Светкой ласково, а в детском саду и в школе это быстро превратилось в издевательство. Рос Светозар хилым и робким и, несмотря на все старания отца, так и не научился себя защищать. Так и был он "Светкой" до пятого класса, когда перевелась к ним из другой школы Лель - задиристая девчонка, сорванец в юбке, дерзкая со взрослыми и острая на язык. Она действительно умела играть на свирели и, когда у нее появились друзья, часто давала им маленькие концерты. При всей крутизне характера, Лель оказалась доброй девочкой и не присоединилась к всеобщим насмешкам над "девчачьим" именем самого слабого мальчика в классе. Напротив, она взялась его защищать. Однажды после уроков она загородила готовым нестись домой одноклассникам выход из класса и громко объявила:
- Господа товарищи школяры! Мальчика Светозара Тихомирова будем звать только Светозар или Тихомиров. От кого услышу "Светка" или намеки типа "жених и невеста" - буду бить нещадно!
Класс загудел от подобной наглости, парни заухмылялись.
- И нечего лыбиться! - крикнула храбрая Лель. - Вздумаете кидаться семеро на одну - узнаете, что такое "у-шу" и, заодно, "укушу".
Вздумали. И узнали... Эта уникальная девчонка не бросала слов на ветер!
С того дня Светозара больше не дразнили Светкой. А Лель честно опекала его до окончания девятого класса, когда самые отвязные ребята решили, что с них учебы хватит, а оставшиеся поумнели настолько, что перестали обзываться.
А в десятом классе появился Игорь Комаров - самый красивый и самый отчаянный. Он ловил на себе восхищенные взгляды всей женской половины класса и самозабвенно играл роль классного шута, чуть не до инфаркта доводя учителей. И даже у Лель не поднялась на него рука за то, что он звал Тихомирова Светкой. Но это было из его уст не так обидно, потому что и сам он носил не имя, а кличку.
- Комарик! - представился он, впервые появившись в классе.
Это "Комарик" так не вязалось с его статной фигурой и чистым красивым лицом, что девочки фыркнули.
- А для особо приближенных, - весело подмигнул им новенький, - я Игорек.
За его спиной вся школа гудела слухами о его бесчисленных романах и разбитых девичьих сердцах. Но ни подтвердить, ни опровергнуть слухи эти никто не мог: не только "родную" школу, но и "родной" район его донжуанские интересы обходили стороной.
- Элементарно, Ватсон! - изрекал Комарик в мужском туалете снисходительно-поучающим тоном, зажав в идеально ровных зубах вместо сигареты спичку. - Не живи, где ..., и не ..., где живешь! И тогда ты не сволочь, а герой.
Девчонки заранее, за полгода начали ссориться за право сидеть в автобусе рядом с ним в ночь после выпускного вечера... а он выкинул последнюю шутку - попросту тихо исчез, как только закончилась официальная часть праздника. Больше его никто не видел вплоть до десятилетия окончания школы.
Своим неожиданным, а-ля "чертик из коробочки", появлением на встрече выпускников Игорь спутал Светозару все карты. До его прихода Тихомиров так удачно говорил с Лель "за жизнь", что почти убедил ее переехать к нему в научный городок при обсерватории. Она так и не нашла, куда приложить во взрослой жизни свои многочисленные таланты - то бралась учить детей английскому и основам у-шу, но не выдержала конкуренции; то играла на улицах и в переходах метро на своей свирели, но была вытеснена громогласными гитарами; то принялась обивать пороги издательств и год за годом штурмовать неприступный Литературный институт. Она была рада случаю начать жизнь с чистого листа среди гор и телескопов. И как раз в тот момент, когда Светозар ждал ее окончательного ответа, вломился шумный, слегка подвыпивший и ослепительно прекрасный Комаров - и мигом оказался в центре всеобщего внимания. Вместо твердого "да, конечно" Светозару пришлось удовольствоваться от Лель рассеянным "я подумаю" и, кусая локти от досады, уехать восвояси без нее. Месяц назад Лель все же приехала в обсерваторию. Но, как выяснилось, не одна...
- Эй! - грубый окрик Игоря вернул Светозара к действительности. - Спишь? Мы у въезда в поселок, куда дальше?
- Не сворачивай налево, а продолжай прямо, до пропускного пункта.
- Как она? Не очнулась?
- Нет, все так же.
На полпути до больницы Лель, не открывая глаз, начала стонать. Сначала тихо, потом все громче, выгибаясь дугой и сжимая руку придерживавшего ее Светозара. Ему не нужно было понукать Игоря - тот выжимал из машины предельную скорость, Светозар только успевал подсказывать повороты.
Когда они добрались наконец до больницы, Лель уже кричала в голос. На сиденье под ней оказалось большое кровавое пятно. Светозар смотрел на него и чувствовал, как неудержимо подкатывают слезы.
- Это что такое? - глухо, точно сквозь вату, долетел до него голос Игоря.
- Она потеряла ребенка... - непослушными губами выговорил он.
Кроме этой беды, у Лель оказался поврежден позвоночник. Перелома не было, но ей пришлось довольно долго пролежать на кровати с доской вместо матраца, а потом заново учиться ходить. Все эти долгие месяцы Светозар в любое свободное от наблюдений за небом время спешил к ней. Довольно часто он заставал отъезжавшую от больницы машину Игоря, и тогда видел в палате у Лель безжалостно засунутые ею в урну роскошные букеты. Со Светозаром она тоже держалась холодно, но он был благодарен ей уже за то, что не прогоняла его и его гостинцы не выбрасывала.
А однажды, когда Лель почти совсем уже поправилась и Светозар втайне надеялся, что ее выпишут в день его визита, у больничных ворот он столкнулся с Игорем нос к носу. Ничего не объясняя, Комаров размахнулся и так ударил его, что Светозар буквально впечатался в решетку ограды, а порезы на лице от разбитых очков пришлось зашивать.
Медленно приходя в себя, пострадавший сидел на банкетке в коридоре у кабинета хирурга, и тут его отыскала ставшая знакомой медсестра.
- Простите... Вы Тихомиров, да?.. Елена выписалась сегодня, просила Вам записку передать.
- Видите, мне так не повезло - очки разбились, а запасных с собой у меня нет, - виновато улыбнулся он. - Если Вам не трудно, прочтите мне, пожалуйста, что она пишет.
- Пожалуйста... "Милый Светозар, прости меня за все, спасибо, что не бросил меня в это трудное время. Постарайся, если можешь, меня понять и не сердись, я уехала с Игорем. Целую, Лель".
- Спасибо, - с трудом выговорил Светозар, слыша, как все громче бьют в глубине головы серебряные молоточки.
- Что с Вами? Вам плохо?! - воскликнула медсестра.
Он не отвечал. Что же это такое - за что тогда Игорь его ударил, если Лель с ним?..
- А! - внезапно вскричал он так громко, что медсестра, пытавшаяся посчитать ему пульс, выпустила его руку и отпрянула. Чего ж непонятного? Точно такую же записку, только поменяв имена местами, Лель оставила и для Игоря. А сама... исчезла, как ее древнегреческая тезка Елена Прекрасная...
- Извините, пожалуйста, что напугал, - взял себя в руки Светозар. - Если Вас не затруднит, дайте мне, пожалуйста, что-нибудь от головы...
Пути Светозара и Игоря разошлись на много лет, и оба они, каждый по-своему, научились жить без Лель
***
To: С.Я.Тихомиров _thmr@kao.ru_
Cc: Игорь Комаров _mosquito9@yahoo.com_
Subject: Это Лель!
Здравствуйте, мальчики!
Ничего, что я называю вас так? Надеюсь, адреса у вас остались прежние и вы получите мое письмо.
Надеюсь и получить от вас ответы, хотя и понимаю, что надежда эта - скорее всего, из разряда несбыточных  Вряд ли вы меня простили за то, что я вас стравила в больнице...
Поймите, милые мои, я ведь видела, что каждый из вас считает - считал - себя для меня лучшей парой, но я-то сама так не чувствовала... Мне понадобилось, увы, поиграть вашими судьбами, чтобы понять, что будущее мое - ни с кем из вас, что мое счастье - это кто-то третий... Вы спросите, а почему же я вам все так прямо и не сказала? А я побоялась, что вы вдвоем броситесь разыскивать этого третьего, чтобы убрать с дороги. Абсурд весь еще и в том, что я тогда его еще не встретила...
Знаете, где я сейчас живу? В маленькой латиноамериканской стране, в краю бананов и сериалов. Вон аж куда занесло неугомонную Лель!.. Кстати, я снова играю на свирели, и послушать меня собирается довольно много народу. Но это не главное...
Я пишу вам, чтобы сообщить - я выхожу замуж. Люблю своего мужа так, что сердце чуть не останавливается! Нет, Светозар, он не красив, как Игорь, внешность у него самая обычная. Нет, Игорь, он не ходячая энциклопедия, как Светозар, он многого не помнит, а еще большего просто не знает. Почему же тогда я всю жизнь ждала и искала именно его? Я не знаю. Это не передать словами. Мы просто увидели друг друга и поняли: мы - частички одной вазы, расколовшейся много лет назад...
Я знаю, что, наверняка, вам больно читать эти строки. И все-таки пишу их - потому что мне казалось, что все эти годы я как будто мешала вам жить, сбивала с предназначенного вам пути, пока не нашла свой. Я от всей души прошу у вас прощения за это! Живите настоящим и будущим, мальчики, и пусть счастье найдет вас - как нашло меня.-----
P.S. Если у нас будут дети, то девочку я назову Светланой, а мальчика - Игорем 
***
На мокрых от утренней росы каменных ступенях здания главного телескопа сидели двое - худой горбоносый очкарик с седеющими висками и попранный варварами Аполлон, без передних зубов и с грубым рубцом через все лицо. Они задумчиво курили, пуская дым каждый в свою сторону. Полукруглая светлая башня купола вырисовывалась из предрассветных сумерек за их спинами.
- Как же ты отыскал меня, Игорь Эдуардыч?
- Элементарно! Я тебя малехо изучить успел, Светозар Ярославич, и был спок, что ты от своего телескопа никуда не денешься.
- Ты тоже получил ее письмо?
- Представь себе! Сам удивляюсь. Ведь мог же с любым другим именем ящик создать, а сделал точно такой же, как был когда-то. И только сделал, как - бац! - письмо.
- Скажи мне... только честно - ты веришь в ее счастье?
- Не-а! Шалава она. И сумасбродка. Что-нибудь ей торкнется в голову, она и этого мужика пошлет к чертям собачьим, - Игорь сплюнул сквозь недостающие зубы.
- А вот я почему-то верю! И попрошу тебя, во-первых, не говорить о ней в таком тоне, а во-вторых, не плеваться на вверенной мне территории...
- Эк тебя, Светозар Тихомиров, несет по кочкам! А я ведь и обидеться могу, и тогда ты проведешь остаток жизни в страшных мучениях, не в силах разгадать, зачем я приходил...
- Прости, но высокий слог тебе не идет. Может быть, лет десять назад... Все, все, молчу. Извини.
- Да ладно, чего там.
- А знаешь, ее письмо меня действительно - освободило, что ли. Я все это время, как одержимый, все охотился на новый астероид или комету, чтобы назвать их - Лель. Столько интересного и важного за бортом оставил в пылу этой погони...
- Ничего, может, еще назовешь. Знаешь ведь, как бывает: как только перестаешь искать - сразу же находишь!
- Спасибо на добром слове, Эдуардыч.
- Светозар Ярославич, машина! - долетел зычный женский голос со стороны гостиницы.
- Спасибо, Стася, иду! - крикнул Тихомиров в ответ.
Он перехватил вопросительный взгляд Игоря и, словно оправдываясь, сообщил:
- Гостиница наша ведомственная без хозяина совсем начала разваливаться, вот директор обсерватории и сделал меня администратором - тоже головная боль... Хотел было я гостиницу назвать в честь Лель, но она в таком состоянии, что желание быстро пропало!
- И правильно сделало, - заметил Игорь и отвернулся.
Они помолчали, достали по новой сигарете. Игорь чиркнул спичкой, прикурил и заговорил куда-то в сторону, так что временами Светозару приходилось напряженно прислушиваться, чтобы разобрать слова:
- А у меня ведь тоже надежды были большие... на ее имя. Хотя что тут на нее-то злиться, любым бы другим именем назвал - все точно так же кончилось бы. "Лель" - это была моя троечка "ресторан - ночной клуб - казино". Гладко все катилось, да нашла коса на камень - и тогда все покатилось уже откровенно под откос, как она тогда, помнишь?
Светозара передернуло:
- Помню...
- Ну, я и попал под собственную раздачу. На нарах позагорал, парашу понюхал... А пришел я к тебе не затем, чтоб ты меня жалел - а ну, быстро нацепил другую морду лица! Во... так лучше... А затем, что у меня к тебе предложеньице есть.
- Какое?
- Ты давно смотрел со стороны на вашу гостиницу?
- Ой... не сыпь мне соль на рану, - сморщился Светозар.
- Не лей мне чай на спину, - передразнил Игорь. - А дело-то вполне поправимое. И я тебе его поправлю, если тебе по душе моя идея. Только не спеши воротить нос, мол, нам ваших грязных денег не надобно... Грязные все ветром унесло, а какие остались - те чистые.
- Что у тебя за идея?
- Идея простая. Места здесь кругом - умереть, не встать, красивые. Гостиница у тебя большей частью пустая стоит. Почему никто не едет? А потому, что, даже если бы и не капало сквозь крышу на голову, туристу здесь верная смерть от безделья. А я предлагаю верховые прогулки по горам и долинам! Я такие места знаю - ну что я тебе говорю, ты и сам тут не первый год. А? Как, закрутим туристический бизнес?
- Я планов наших люблю громадье, как говорил Маяковский. Идея твоя очень даже и весьма! Считай, что мой одобрямс у тебя уже в кармане. Вот только где лошадей взять?
- А вот тебе и главный мой козырь - есть у меня лошади! Целых три, для начала хватит. А как их зовут, не догадываешься?
- Нет...
- Эх, ты! Комар, Светка и Лель.
Сообщение отредактировал shutnik - Суббота, 24.03.2012, 08:07 |
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Пятница, 30.03.2012, 14:41 | Сообщение # 50 |
|
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
| Нэсси, рассказ о ненависти и любви
Сегодня хороший день. Ветер тёплый, ласковый - он касается невидимыми пальцами верхушек деревьев, гонит зелёные волны по траве.
Две мраморных, утопленных в землю плиты - чёрная и белая - не отпускают моего взгляда. На одной золотом выбито имя Шаргон, на другой Нэсси.
Здравствуй, Нэсська. Здравствуй, моя верная девочка. Спи спокойно, не бойся ничего.
Двенадцать лет назад ты вошла в мою жизнь. И в моё сердце. Смешной пузатый головастик, похожий на белого крысёнка, розовоносый и лопоухий несуразный щенок бультерьера.
Я и Ира - моя жена - полюбили тебя с первого взгляда. Но не мой сын.
Антохе было тогда лет 14 - что можно было ожидать от озлобленного непримиримого подростка, когда его заставляли гулять с собакой? Но я пытался уверить себя, что всё хорошо, что у меня самая замечательная и дружная семья на свете.
Однажды я, выгуляв Нэсси, пришёл домой и, услышав шум из кухни, распахнул в неё дверь.
Антон видимо вернулся из школы совсем недавно и разогревал себе поесть.
А дальше произошло что-то страшное - моя Нэссенька, моя добрая девочка, которая никогда не позволяла ни то что огрызнуться - даже в игре зарычать на меня или Иру - молча, даже не оскалившись, прыгнула, целясь моему сыну клыками в горло.
И на этом кошмар не закончился: Антон увернулся, клыки со щелчком сомкнулись в воздухе, Нэсси приземлилась на пол, развернулась и с низким, приглушенным рыком снова бросилась на Антона. Слава богу, я оказался быстрее, упал на неё сверху, схватил за ошейник, но она змеёй вывернулась из него и снова попыталась укусить моего сына.
Я много лет работал с собаками, я знаю КАК собака кусает, и у меня не было сомнений - Нэсси шла убивать...
Я закричал на неё, надеясь, что привычка повиноваться её отрезвит, но тщетно, она лишь скосила на меня бешенный, остекленевший взгляд и снова прыгнула.
В последний миг я успел схватить её за задние лапы, подмять под себя и придавить к полу, сжав руками её горло.
Если вы когда-нибудь боролись с бультерьером, вы знаете, как трудно удержать этот комок упругих мышц, как бьют и царапают их сильные лапы, они как шарик ртути выскальзывают из рук - и Нэсси не была исключением. Схватив её за горло, я вскочил на ноги и зажал её своим телом в углу, за холодильником. Но вдруг за моей спиной раздался хриплый от ненависти голос Антона: - Папа, пусти её!!
Я обернулся - он стоял на другом конце кухни, сжимая в руке большой острый нож для мяса, лицо стянула злобная усмешка.
- Пусти, папа!! Я убью эту тварь!!!
Изловчившись, я приоткрыл дверь и вышвырнул за неё рычащую собаку.
Сказать, что я был зол - ничего не сказать, я готов был убить, перед глазами повисла мутная кровавая пелена, руки дрожали от перенапряжения мышц и нервов.
Одним движением я выхватил из руки сына и отшвырнул нож, схватил Антона за плечо и со всей силы встряхнул:
- Я хотел бы услышать от тебя, что произошло!!!! Что ты с ней сделал!?
- Это собака, папа!! У неё в мозгах помутилось!!!
- Не ври мне!! Ты её бил??
- Да не бил я её! Она вчера с лестницы навернулась, когда мы гулять шли, наверное, решила, что это я виноват!
Он так и не признался мне, что случилось между ним и Нэсси, но с того дня между ними началась война, страшная война, подогреваемая огнём взаимной ненависти.
Их нельзя было даже на миг оставить одних, они были одержимы убийством. Но если моего сына сдерживал страх наказания, то для собаки этой преграды не существовало.
Тогда я стал надевать на неё намордник, снимая его только когда Антона не было рядом - во время кормежек и прогулок …
День за днем, месяц за месяцем - долгие четыре года, полные страха, злобы и ненависти.
Однажды ко мне в гости зашел старый знакомый - увидев Нэсси, он просто онемел от восторга и, зная мои проблемы, начал упрашивать меня продать её ему.
Сначала эта мысль показалась мне кощунственной: продать??? бросить??? предать???
Продать существо, которое беззаветно любит тебя, готово жизнь за тебя отдать, для которого весь мир состоит из двух неравнозначных частей - ТЫ и всё остальное…
Как об этом можно подумать???
Тогда я с гневом отверг его предложение. Но зерно сомнения упало на благодатную почву.
Слишком больно было видеть ненависть в глазах собственного сына, тошно было смотреть в честные глаза Нэсси, покорно сующей после прогулки голову в ненавистный ей намордник…
Моя жена тихо плакала по ночам, судорожные сотрясения её спины и плеч будили во мне беспомощность и злобу… Никто не смог бы обвинить меня в меём решении… Никто..
Кроме меня самого…
Во время очередной прогулки я просто передал поводок в руки сияющего от счастья приятеля, со стыдом отпихнул его руку с деньгами - взял только десятикопеечную монетку на счастье - и как только Нэсська отвлеклась в игре, повернул за угол дома…
На повороте я не выдержал и оглянулся: Нэсси прыгала за палочкой, которую держал над головой её новый хозяин. Ласковое осеннее солнце горело в багряных и золотых листьях, запутавшихся в поникшей зелени травы, бездонно синее небо фарфоровым куполом отражалось в редких зеркальцах луж, только ветер ледяными пальцами пробегающий по лицу и рукам напоминал о приближении холодов. Белое, без единого пятнышка, грациозное тело собаки застывшее в полутора метрах над землей, блики света на перекатывающихся под кожей буграх мускулов, распахнутая пасть с нежно розовым лепестком языка между белоснежных зубов, сияющие жемчужины глаз, глаз которые умели смотреть с лукавством и честностью, нежностью и злобой, любовью и ненавистью…
Такой она запомнилась мне навсегда.
С тех пор прошло пять лет. Многое произошло за эти годы. Ссоры, непонимание, злоба - снежный ком, катившийся к подножию горы. Тогда я совершил саму страшную ошибку в своей жизни - ушёл из дома. А когда вернулся, ничего уже нельзя было исправить...
Сын связался с плохой компанией, я пытался давить на него, но он лишь мрачно молчал, и во мне поднималась волна ярости, когда я встречал его упрямый презрительный взгляд, но хуже всего было осознание того, что если б я остался, всё было бы совсем по-другому…
Однажды я совершенно случайно встретил на улице своего старого знакомого, который забрал у меня Нэсси и напросился к нему в гости повидать её, рассчитывая, что за такое долгое время она уже подзабыла меня и не будет очень сильно переживать.
Квартира, в которую мы зашли, была в ужасном состоянии, мне в нос ударила тошнотворная смесь запахов кислого пота, испортившихся продуктов, нестиранного белья и собачьих экскрементов.
Когда я спросил, где Нэсська её хозяин махнул рукой в сторону кухни. Эпицентр вони находился именно там и вскоре я понял причину.
Под грязным, заставленным немытой посудой, кухонным столом, на мокрых, вонючих газетах лежало какое-то жуткое подобие мой очаровательной белоснежной Нэсси.
Я почувствовал как желудок мой судорожно сжался и с трудом подавил приступ тошноты, вызванной даже не столь непереносимой вонью сколько ужасом от этого страшного зрелища.
Некогда белоснежная, блестящая, шерстинка к шерстинке, шерсть была грязно-жёлтого цвета, кожа туго обтягивала выпирающие из-под иссохших мышц кости, всё тело было покрыто жуткими выпуклыми розовыми шрамами, морда и брылья от их изобилия казались полосатыми.
Когда я тихо, шепотом, позвал её по имени, она с явным трудом подняла морду и громко сопя стала нюхать воздух: оба её глаза были затянуты бледно-зёленой пеленой, по морде, словно слёзы, стекали два ручейка слизи.
С внутренним содроганием я коснулся её лба рукой и вздрогнул, когда она тихо заскулила, жадно втягивая носом мой запах. Я попробовал приподнять её практически невесомое тело подмышки, но она с тихим визгом поджимала лапы, отказываясь наступать на них - оказывается, когти отросли настолько, что загнулись и почти уже вросли в подушечки лап, которые по первый сустав облысели и покрылись жуткими розовыми наростами.
Это было последней каплей. Я подхватил её на руки, стараясь не вдыхать жуткую вонь гниющий плоти и экскрементов, и вышел в коридор.
- Я забираю её, - решительно сказал я, стараясь не дать волю своей ярости.
Хозяин Нэсси кинулся на меня с кулаками и воплем, что я у него отбираю последнюю возможность заработать, хотя оба мы прекрасно понимали, что Нэсси никогда уже не выйдет на арену, не будет драться, а его очередная сожительница кинулась звонить в милицию…
В тот день мне пришлось уйти.
Удобный момент выдался только через месяц - дома я молчал, чтобы не расстраивать жену, хотя больше всего, конечно, боялся реакции Антона. Но в тот момент я готов был скорее выгнать его из дома, чем оставить Нэсси у этого живодера.
И вот однажды, подгадав время, когда хозяин Нэсси должен был быть на работе я заехал к нему домой. Его сожительница долго и обстоятельно жаловалась мне на жизнь и с явным неудовольствием говорила о его увлечении собачьими боями.
Когда я осторожно подвёл разговор к тому, чтобы забрать Нэсську назад, она явно приободрилась - собака мешала ей, на лечение нужны были деньги, а главное терпение, сострадание и любовь - а в этой квартире явно была нехватка ВСЕГО этого.
В общем, я дал этой женщине 200 р., взял тихонько поскуливающую от радости и боли Нэсську на руки и ушёл.
В машине я положил её на переднее сиденье рядом с собой и всю дорогу гладил её правой рукой по голове, сплошь покрытой бугорками шрамов.
Припарковавшись на стоянке рядом с домом, я подхватил её опять на руки и вылез из машины. Антон как раз спускался по лестнице со второго этажа. Увидев на моих руках собаку, он замер, глаза его широко раскрылись:
- Папа?.. Кто это?.. Это же… - пораженно прошептал он.
Я только молча кивнул, боясь спугнуть радостное изумление, преобразившее лицо моего сына.
А Антон бросился ко мне, прежде чем я успел прореагировать, выхватил Нэсську из моих рук и с восторженным возгласом «Нэсси, Нэссенька, любимая!!!» прижал к груди её иссохшее тельце.
Ледяной ужас сжал когтистой лапой моё сердце, когда я увидел, как прояснились глаза Нэсси, почуявшей Антона, но в следующее мгновенье по лицу моего сына замелькал розовый язык, и радостное скуление песней полилось из груди, которую некогда переполняла ненависть…
Помню, даже рыдания жены не смогли тронуть моё сердце, которое никак не хотело осмыслить и принять эту разительную перемену: отныне Нэсси спала в постели Антона, ночью она будила его и он выносил её на руках во двор, потому что, не смотря на три операции, она всё ещё не могла нормально ходить из-за жуткого воспаления.
Он мазал ей лапы безумно дорогой противогрибковой мазью, надевал детские носочки, чтобы она не слизала её, протирал ей глаза чайной заваркой и капал специальные капли, помогал есть, держа на весу миску, чтобы ей не пришлось лишний раз вставать.
Нашими общими силами она пошла-таки на поправку, правда глаза и грибок на лапах так и не удалось вылечить окончательно...
Когда она начала совсем сдавать мы взяли чёрно-белого щенка бультерьера, и этот маленький комочек ртути снова вернул ей тягу к жизни.
А вот теперь Тошка носится кругами по полю, а я стою на коленях и нежно глажу тёплый гранит плиты. Антон погиб три года назад. И ты лишь на год пережила его, дорогая моя белоснежная девочка. И в моей памяти две плиты с выгравированными золотом именами.
И теперь, когда боль уже не так терзает моё сердце, запорошенная снегом времени, я хочу сказать:
- Спасибо вам за этот урок, дорогие мои. За урок милосердия, любви и прощения. Я никогда не забуду вас.
Автор Zlata
Сообщение отредактировал Примерчик - Пятница, 30.03.2012, 14:54 |
| |
| |
| sINNA | Дата: Пятница, 30.03.2012, 15:28 | Сообщение # 51 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 426
Статус: Offline
| Спасибо за этот рассказ! Но тяжело..
Сообщение отредактировал sINNA - Пятница, 30.03.2012, 15:35 |
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Понедельник, 02.04.2012, 06:51 | Сообщение # 52 |
|
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
| Последняя ночь колдуна.
Дождливой осенней ночью, когда тучи скрывали Луну и звезды, холодные капли барабанили по крышам, а ветер плакал и стонал за окнами, в своей маленькой квартире на последнем этаже высотного дома умирал старый колдун.
Колдуны никогда не умирают днем или в хорошую погоду, о нет! Они всегда умирают в грозу, бурю, снежный буран, в ночь когда извергаются вулканы или случается землетрясение. Так что этому колдуну еще повезло – шел всего лишь сильный дождь.
А в дождь умирать легко.
Колдун лежал на кровати, застеленной черными шелковыми простынями и смотрел на свой колдовской стол. Там искрились разноцветными огнями пробирки и реторты, капали из змеевиков тягучие мутные жидкости, в стеклянных плошках росли светящиеся кристаллы… Колдун сморщился и позвал:
- Фрог!
Со старого шкафа, уставленного древними книгами в кожаных переплетах, лениво спрыгнул толстый черный кот. Подошел к кровати, запрыгнул колдуну на грудь. Тот захрипел и махнул рукой, сгоняя кота.
- Звал? – усаживаясь в ногах, спросил кот.
Говорить умеют почти все коты на свете. Но немногие их понимают. Колдун – понимал.
- Я умираю, - сказал колдун.
- Знаю, - ответил кот равнодушно. – И ради этого ты звал меня?!..
- Скажи, что со мной будет?
Фрог прищурился и посмотрел поверх головы колдуна. Как известно, все коты умеют видеть будущее.
- Ты умрешь на рассвете, когда далеко за тучами встанет солнце. Тебе будет так же больно, как той женщине, что ты проклял. И так же страшно, как тому мужчине, на которого ты навел порчу. Когда ты станешь задыхаться, я сяду тебе на горло, поглажу твои пересохшие губы своей бархатной лапкой, поймаю твой последний выдох – и отнесу своему хозяину. Так было задумано, так есть и так будет.
Колдун покачал головой:
- Я проклял женщину, которая утопила своего ребенка. Я навел порчу на мужчину, из-за которого она это сделала.
- Какая разница? – ответил кот. – Ты колдун. Ты заключил договор с тем, кому я служу. О, нет, нет, не хочу иметь с ним ничего общего! Но девять жизней – это девять жизней, колдун. Их приходится отрабатывать…
Красный язычок мелькнул между острыми зубками – Фрог на мягких лапках пошел к изголовью кровати.
- Хочешь, колдун, я помогу тебе? Мои лапки могут быть очень сильными, а твое дыхание такое слабое…
Колдун поднял правую руку – из пальца выскочила злая синяя искра и ужалила кота в нос. Тот с возмущенным мявом взвился с кровати и заскочил на шкаф.
- Не спеши, - тяжело сказал колдун. – У меня есть еще время… до восхода солнца. И у меня есть последняя ночь колдуна.
- Глупые, наивные, постыдные надежды, - фыркнул со шкафа кот, сверкая глазами. – «Если в ночь своей смерти колдун найдет невинную душу, которую терзает горе, и сможет прогнать это горе без остатка – он будет прощен».
- Да, - сказал колдун, садясь на кровати. – Ты кот колдуна, ты знаешь.
- Где ты найдешь в этом городе невинную душу? – спросил кот. – А знаешь ли ты, что ты должен развеять горе, не причинив зла никому…
- Знаю, - пробормотал колдун.
- Никому, кроме самого себя, - закончил кот.
Глаза колдуна потемнели:
- Эй, кот! Еще вчера этого дополнения не было и в помине!
- Но я кот колдуна – и я произнес эти слова, - сказал Фрог. – Извини. Ничего личного. Но девять жизней – это, все-таки, девять жизней.
Колдун ничего не ответил. Тяжело поднялся и пошел к своему столу, где над спиртовкой, в колбе толстого мутного стекла кипела и пузырилась черная вязкая жижа. Минуту колдун смотрел на нее, а потом снял колбу с огня и одним глотком выпил последнюю в мире кровь дракона. В глазах его заплясало пламя, плечи расправились, он вдохнул полной грудью и перестал опираться на стол. Даже кровь дракона не могла отвратить его смерть – но, хотя бы, он умрет не беспомощным.
- Эй, кот… где кристалл?
Кот следил за ним со шкафа и молчал.
Колдун сам нашел магический кристалл – на кухне, спрятанный среди коробок с овсяной кашей и банок с рыбными консервами. Вернулся в комнату, освещенную привычным светом ламп в кроваво-красных абажурах. Водрузил кристалл на стол – и вгляделся в него.
У злых колдунов магический кристалл черный или красный. У тех, что считают себя добрыми – прозрачный или белый.
А этот кристалл был грязно-серый. Под взглядом колдуна он засветился, изнутри проступили картинки – мутные, нечеткие.
Колдун смотрел в кристалл. И видел, как ворочаются без сна в своих постелях люди – обиженные и мечтающие обидеть, преданные и собирающиеся предать, униженные и готовящиеся унижать. Горе терзало многих, но чтобы прогнать это горе – колдуну пришлось бы причинить еще большее зло.
- Зачем ты тратишь последнюю ночь своей жизни на глупости? – спросил кот. – Когда настанет моя последняя ночь, я пойду к самой красивой кошке…
Колдун засмеялся и прикрыл кристалл рукой – будто опасался, что кот сумеет там что-нибудь разглядеть. Из своей кроваво-красной мантии он выдернул длинную нитку, от валяющегося на столе засохшего апельсина оторвал кусочек оранжевой корки. Желтый листок бумаги, зеленый листик от растущего в горшке цветка, голубая стеклянная пробка, закрывавшая пробирку, капля синей жидкости из пробирки, фиолетовый порошок из склянки. Колдун смешал все это в своей ладони – и, не колеблясь, поднес ладонь к огню. Очень многие заклинания требуют боли.
Колдун давно уже боли не боялся. Ни своей, ни чужой. Он стоял у стола, держал руку над огнем – пока семицветное сияние не запылало в ладони. А потом бросил сияние через всю комнату, через стекло, через ночь – куда-то далеко-далеко и высоко-высоко.
- Ну-ну, - скептически сказал кот. – Ты хороший колдун. Но туда тебе не войти – даже по радуге.
Колдун потрогал радужный мостик. Тот пружинил и пах медом. Тогда колдун осторожно забрался на радугу и пошел вверх, сквозь стену, ночь и дождь.
- Ну-ну, - повторил кот. Свернулся клубочком, так, чтобы наружу смотрел один глаз, и стал ждать.
А колдун шел по радужному мосту. Идти было тяжело, он быстро промок. Далеко внизу горели редкие огоньки в городских окнах, но вскоре их скрыли тучи. Молнии били вокруг колдуна, оглушительно гремел гром. Радужный мост дрожал и изгибался, будто хотел сбросить колдуна вниз.
Он шел.
Потом гром стал греметь все тише и тише, все дальше и дальше. Молнии слабыми искрами мельтешили внизу. Откуда-то сверху полился солнечный свет – и колдун опустил лицо.
А радужный мост уткнулся в Радугу – и растворился в ней.
Колдун осторожно вышел на Радугу. Казалось, она занимала небо от края и до края. Только выше было еще что-то, но колдун предусмотрительно не поднимал глаз. Он осмотрелся – очень, очень осторожно.
Если бы не Радуга под ногами, он бы подумал, что стоит в лесу. Высокая зеленая трава, тенистые деревья, журчащие ручьи… Пахло медом и свежей водой. Колдун сел под деревом и стал ждать.
Откуда-то из кустов выбежал большой черный пес. Замер, удивленный. Подошел к колдуну, лизнул его в руку. Колдун потрепал пса за уши. Пес еще раз лизнул его – и убежал.
Колдун ждал.
Прошел, может быть, целый час. Послышался шум, частое дыхание – и к колдуну бросился маленький рыжий пес.
- Хозяин! – пролаял пес, тычась в его руки. – Хозяин, ты пришел!
Колдун обнял собаку, которая была у него давным-давно – в детстве, которое бывает даже у колдунов. Уткнулся лицом в собачью морду и из его глаз потекли слезы.
- Да, - сказал он. – Я пришел.
- Почему ты не шел так долго? – спросил пес. – Ты ведь стал таким умным, ты даже можешь подняться на Радугу, я знаю! А почему ты больше никогда не держал собак? Неужели ты нас больше не любишь?
- Я стал колдуном, - ответил колдун, гладя пса. – Колдуну не положено держать собаку. Прости. К тому же я знал, что на Радугу меня пустят лишь один раз. А я знал, что однажды мне надо будет прийти… туда, куда уходят все собаки. Видишь ли… я умный колдун…
- Ты самый умный, хозяин, - собака ткнулась в его щеки, слизывая слезы. – Ты ведь пришел за мной?
- Сегодня ночью я умру, - сказал колдун. – Никто и ничто в целом мире этого не отменит…
- Ты придешь ко мне… на Радугу? – робко спросил пес.
Колдун молчал.
- Или мне можно будет пойти к тебе?
- О, - колдун засмеялся, - не стоит. Я уверен, тебе не понравится. Там обещает быть слишком жарко…
- Хозяин…
- Этим вечером у маленького мальчика из нашего города умерла собака, - сказал колдун. – Ее сбила машина. Найди ее… я отведу ее назад.
- И она будет с хозяином?
Колдун кивнул.
- Я найду, - сказал маленький рыжий пес. – Сейчас. Только погладь меня еще раз.
Колдун погладил своего пса.
- А мне можно будет пойти за вами следом? – спросил пес.
- Мне не унести вас обоих, - сказал колдун. – А мы пойдем сквозь грозу. Ты же всегда боялся грома, помнишь? Иди… будь хорошей собакой. Иди! У меня совсем мало времени.
Через два часа маленький мальчик, проплакавший всю эту ночь, задремал – и тут же проснулся. Холодный мокрый нос ткнулся в его лицо. Мальчик обнял свою собаку, пахнущую грозой и, почему-то, медом...
Окно было открыто, грохотала гроза и капли дождя летели в комнату. Странная туманная радуга мерцала за окном.
- Твою собаку всего лишь контузило ударом, - сказал кто-то, стоящий у постели мальчика. – Она отлежалась и прибежала домой. Понимаешь?
Мальчик закивал. Пусть так…
- Твои родители… не беспокойся. Они тоже с этим согласятся, - сказал колдун. Подошел к окну и шагнул на остатки радужного моста – выцветшие, истончившиеся. Пропали красный и оранжевый, синий и фиолетовый цвета. Но мост еще держался. Колдун устало пошел по воздуху дальше.
Мальчик за его спиной крепче обнял свою собаку и уснул.
Колдун медленно добрел до своего дома. Прошел сквозь закрытое окно. Где-то за горизонтом готовилось взойти солнце.
- Хитрый? – спросил Фрог. Кот сидел у магического кристалла и раскачивал его лапой. – Приготовил все напоследок? Невинная душа – ребенок, горе – умерший пес? Хитрый! А как это ты причинил горе себе?
Колдун посмотрел в глаза кота – и тот осекся, замолчал.
- Я выполнил условие, - сказал колдун. – Передашь тому, кому служишь… моя душа свободна.
Он лег на черные простыни и закрыл глаза. Последние капли драконьей крови выцветали в его глазах. Далеко за тучами вспыхнула желтая корона встающего Солнца.
- Мяу! – заорал кот возмущенно. Прыгнул на постель колдуна. – Обманул… обманул? Думаешь, обманул? Ничего личного… но, понимаешь ли… девять жизней… надо отрабатывать…
На мягких лапках кот подошел к лицу колдуна и улегся ему на шею. Колдун захрипел. Кот смущенно улыбнулся и протянул лапку к его рту. Из бархатных подушечек выскользнули кривые желтые когти.
- Ничего личного, - виновато повторил кот. – Но… девять жизней…
В эту секунду последние остатки радужного моста – зеленые, будто луга Радуги, вспыхнули и растаяли дымком. И одновременно, разбив стекло, в комнату кубарем вкатилась маленькая рыжая собачка – мокрая, дрожащая и очень, очень сосредоточенная.
- Мяу! – растерянно сказала черная тварь на шее колдуна. В следующую секунду собачьи челюсти сжались на ее шее, встряхнули – и отшвырнули прочь.
- Ничего личного, - сказал пес. – Но у меня одна жизнь.
Он вытянулся на постели и лизнул соленое от слез лицо колдуна...
Где-то за окном тучи на миг расступились, в глаза колдуну ударил солнечный луч. Колдун зажмурился и пальцы его что было сил вцепились в черные простыни.
Но свет все бил и бил колдуну в веки. Тогда он открыл глаза.
Пес что-то пролаял – и колдун понял, что больше не слышит в лае слов.
Но так как он был умный человек, то встал и пошел на кухню – варить овсяную кашу с сосисками. А маленький рыжий пес в ожидании завтрака остался лежать на теплой постели – как и положено умному псу.
Сообщение отредактировал Примерчик - Понедельник, 02.04.2012, 07:04 |
| |
| |
| sINNA | Дата: Понедельник, 02.04.2012, 15:48 | Сообщение # 53 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 426
Статус: Offline
| Очень! Очень хорошо! И красиво. И таким добром светится,.. А кто автор?
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Вторник, 03.04.2012, 07:25 | Сообщение # 54 |
|
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
| автора, увы, так и не обнаружил!..
|
| |
| |
| sINNA | Дата: Воскресенье, 08.04.2012, 09:37 | Сообщение # 55 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 426
Статус: Offline
| А я нашла! Это - Сергей Лукьяненко !
|
| |
| |
| papyura | Дата: Четверг, 12.04.2012, 08:25 | Сообщение # 56 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1551
Статус: Offline
| Оранжерея
Пожалуй, мое детство было счастливым. Счастливое детство — такой затертый штамп, что, как только произносят одно, сразу приходит на ум другое. И это правильно. Дети — удивительные существа, умеющие радоваться каждой мелочи, будь то стеклянный шарик с искоркой солнца внутри, самолетик, сложенный из тетрадного листа, или бумажный змей, который тянет за нитку, рвется из рук, так и норовя утащить за собой в небо.
Лет до пяти я жил с мамой и с отцом в маленьком поселке недалеко от Саарбрюккена. Отец чуть свет уходил на работу. Возвращался поздно вечером, когда за окнами сгущался мрак, а фонари у подъезда окутывались облачками ночной мошкары. Бросал мне хмуро: «Алекс, ты еще не спишь? А ну, марш в постель!», – и проходил на кухню, гремел тарелками, вполголоса переговаривался с мамой. Потом запирался в ванной, а я лежал в кроватке, щурясь на тусклый абажур ночника, и засыпал под шум льющейся воды.
- Алекс, где мы сегодня будем гулять? – каждое утро спрашивала мама. Мы часто бродили по окрестностям. Выбор был невелик: пойти можно или в лес, тянувшийся от края жилого массива до университетского городка, или на детскую площадку, покачаться на качелях и поиграть в песочнице, или на пруд с теплой, глинисто-желтой водой, в которой водились плавунцы и мальки рыб, а в начале лета — головастики. Я играл на берегу, пытался ловить живность стеклянной банкой, а мама стояла рядом или сидела на скамеечке, погруженная в свои мысли.
Иногда мы садились в автобус и ехали в Саарбрюккен, на какой-нибудь праздник, с лотереей и каруселями, в торговый центр, на блошиный рынок или еще куда-нибудь. Машины у нас не было, вернее, была, но только у отца.
А пойдем-ка в оранжерею, – предложила мама как-то раз. – В ботанический сад. Хочешь?
— Это что? О-ран-же-ре-я… – я катал во рту незнакомое слово, точно леденец. Оно таяло на языке сочным запахом апельсинов, растекалось ароматным фруктовым желе. От его терпкой цитрусовой сладости щипало в носу и в горле.
— Ну, это такой стеклянный дом, – объяснила мама, – в котором много всяких растений. Пальмы, кактусы, лимоны, кокосы, бананы. Ты знаешь, на чем растут бананы?
— На пальмах! – радостно выпалил я.
— А вот и неправильно, – мама улыбнулась и грустно погладила меня по волосам. Она всегда улыбалась так, как будто была со мной и не со мной в то же время. – Они растут на траве. На высокой траве.
«Ух, ты!», – удивился я про себя.
В автобусе мама держала меня за руку и рассказывала:
— А еще там есть такая мимоза, до которой если дотронешься, то она пугается и заворачивает листик в трубочку. Представляешь? И пруд с черепашками.
Мы вышли из автобуса и двинулись по университетскому городку, между высокими бетонно-стеклянными корпусами. Солнечные лучи пекли макушку, затекали за воротник, яркими бусинами дрожали на ресницах. Я расстегнул куртку.
— Алекс, застегнись, простудишься, – предупредила мама. – Вот вырастешь и пойдешь сюда учиться. Тебе здесь нравится?
Мне нравилось.
Университетский ботанический сад чернел развороченными клумбами, пестрел желтыми звездочками первоцветов, белыми колокольчиками подснежников, полянками голубых и фиолетовых крокусов. Возле затянутого листьями кувшинок озерца возились мужчины в комбинезонах, длинными крючковатыми палками вытаскивали на берег клочки буро-зеленой тины. Одно дерево, раскидистое, наклонившееся к дороге, цвело бледно-розовым, на других только набухали бутоны и почки. Рядом с каждой травинкой или кустиком торчала из земли маленькая табличка. Мама объяснила, что на них написаны названия растений.
Мы пересекли влажный после утреннего дождя газон и остановились перед длинным стеклянным зданием. «Оранжерея!», – подумал я с восторгом. Но обрадовался рано, дверь оказалась запертой.
Мама смущенно покачала головой.
— Извини, малыш, сегодня ничего не получится. В пятницу у них выходной, а я и не знала. Давай просто погуляем, посмотрим цветы, – и, видя мое разочарование, добавила. – Мы сюда обязательно приедем, в другой раз. Хочешь, на следующей неделе? И тогда я тебе все покажу: и бананы, и кактусы, и черепашек…
Ночью мне снились бананы на грядках, похожие на длинные кривые огурцы, крокусы на газоне и таинственный грот, кишащий юркими зелеными черепашками.
Мы и в самом деле приехали туда еще раз, правда, не через несколько дней, а месяца два спустя. За это время я успел нафантазировать столько, что хватило бы не на один домик с растениями, а на целую Страну Чудес. Представлял себе, как буду ходить под высокими тропическими деревьями, рвать апельсины, финики, хурму, и кокосы прямо с веток — где и как растут эти плоды, я тоже, увы, не знал, – как стану гладить нежные листики пугливой мимозы… Пусть она не боится меня, я добрый и совсем не страшный. В моей вымышленной оранжерее было прохладно, играла тихая музыка и пели жар-птицы. Над цветами порхали огромные прозрачные стрекозы, похожие на радиоуправляемые игрушечные вертолетики. Только бесшумные. Бабочек я в детстве не любил, думал, что они кусаются, а за легким искристым полетом стрекоз мог наблюдать часами.
Июнь в том году выдался жарким. Горячий воздух, пропахший копотью, пылью и асфальтом, обволакивал, душил все живое. То и дело взрывался грозами. Пока мы с мамой ехали на автобусе, знойное небо в считанные минуты потемнело, подул сильный ветер и в стекла забарабанили острые капли, которые тут же закрутились в тугие, хлещущие наотмашь жгуты.
– Не успели до дождя, – вздохнула мама. – Не везет нам с тобой.
Мы выскочили из автобуса, угодив прямо в лужу, и бросились бегом к ближайшему университетскому корпусу. Укрылись под навесным балконом. Я дрожал на ветру в мокрых шортах и футболке. В перепачканных грязью сандалиях хлюпала вода.
Дождь кончился так же внезапно, как и собрался. Сквозь черные, точно сажа, тучи пробилось солнце, и небо пересекла широкая изогнутая полоса радуги, разрезав его на две части — светлую и темную. От высыхающего асфальта повалил густой пар.
— Пойдем, – я нетерпеливо потянул маму за брюки, – пойдем в оранжерею!
Она нерешительно взглянула на меня.
— Маленький, но ты весь промок. Простудишься ведь.
— Мне тепло, – храбро заявил я. Действительно, гроза прошла, и опять становилось жарко.
— Нет, давай в другой раз… Сейчас поедем домой, переоденемся, а после обеда… нет, после обеда будет поздно… завтра приедем сюда опять. Хорошо? Эй, ну ты что, расстроился? – она присела рядом со мной на корточки, смеясь, заглянула в лицо. – Не грусти, малыш. Завтра… обещаю.
Завтра нужно было сходить в магазин, послезавтра мама повела меня в парикмахерскую — давно не стригся, оброс, как пудель. Послепослезавтра у мамы разболелся зуб, и пришлось ехать в Саарбрюккен к зубному врачу… Послепослепосле… да не помню уже.
Оранжерея моих фантазий все больше походила на картинку из тоненькой брошюрки, какие раздают прохожим на улицах Свидетели Иеговы. То есть, тогда я еще не знал, что их зовут Свидетелями Иеговы, но саму картинку запомнил очень хорошо. Мир, утопающий в зелени и цветах, смеющиеся люди в ярких одеждах и всякие животные: олени, зайцы, тигры, медведи, слоны. Волк лежит рядом с ягненком, маленькая девочка гладит льва, запустив пальцы в длинную шелковистую гриву. Одним словом, идиллия. В моей оранжерее тропинки переливались самоцветами, а между лианами и пальмами бродили полосатые носороги, синие тигры и золотые львы. Стоило мне положить в рот два пальца и свистнуть — а свистеть я умел громко — как ко мне тут же сбегались звери, ласково, словно котята, терлись рогатыми и косматыми головами о мои ноги. Слетались с деревьев и садились на плечи разноцветные волнистые попугайчики.
Я терпеливо ждал обещанного мамой «завтра», время от времени напоминая о том, как хорошо бы погулять в ботаническом саду и сходить… и тут я робко заглядывал ей в глаза… в о-ран-же-ре-ю. Но «завтра» никак не наступало, у мамы находились все новые и новые дела. Потом отец потерял работу. Теперь он все дни проводил дома, то сидел у компьютера, то у телевизора, то пытался что-то мастерить или чинить. Подтекающий кран, хромую табуретку, балконную дверь. Постоянно придирался к нам с мамой, одергивал, упрекал неожиданно горько и зло. Требовал подать-принести то одно, то другое. Раздражался, когда приносили не то, что надо. Вечерами я засыпал уже не под плеск воды в душе, а под долетавшие из кухни сердитые голоса.
Мама погрустнела, стала еще более задумчивой и отстраненной. В магазин все чаще ездила одна, а со мной выходила разве что на детскую площадку.
В ботаническом саду мы все-таки побывали, вместе с отцом. Стояла глубокая осень, облетали березы, и весь газон был усеян маленькими золотыми пятнышками. Воображая, что это монетки, я собирал их, влажные и холодные, вытирал о штаны и прятал в карман.
Мы побродили вокруг озера, постояли перед закрытой дверью оранжереи.
Говорил тебе, что после первого октября не работает, – проворчал отец. – Надо было меня тащить в такую погоду.
Белое осеннее небо сыпало противной моросью. Мама пожала плечами:
— Ребенок просил…
А потом отец все-таки нашел работу, но не в Саарбрюккене, а в Триере. Мы переехали. Маме удалось выхлопотать мне место в детском саду. Затем школа, первый класс, огромный, в половину моего роста, кулек с игрушками и сладостями… Жизнь катилась своим чередом, точно окованный жестью паровоз по рельсам, вперед, к горизонту, до которого все равно не добраться, но очень хочется увидеть его вблизи. Мне продолжала сниться саарбрюккенская университетская оранжерея, недостижимая и прекрасная, как тот горизонт. Там были устланные цветочными лепестками дорожки, фонтаны из яшмы и хрусталя. Там горели десятки искусственных солнц, освещая самый темный уголок моего сердца. Прибежище от ночных и дневных кошмаров. Мой персональный рай.
Только раз я, как бы невзначай, поинтересовался: «Ма, помнишь, оранжерея… там, где мы раньше жили? Ну, в Саарбрюккене… Может, сгоняем на выходных?». Мама в ответ посмотрела на меня так, как будто я предложил: «А не слетать ли нам завтра на Марс?», и больше я не спрашивал…
С тех пор прошло много лет. Я все еще живу в Триере. Один. Я знаю, что от Триера до Саарбрюккена не так уж и далеко, что можно сесть на поезд или в автомобиль и доехать до университетского ботанического сада. Но я знаю так же, что никогда этого не сделаю, и вовсе не из боязни снова оказаться перед закрытой дверью оранжереи. Совсем не трудно найти в Желтых страницах телефон и узнать часы работы.
Вот только… что я там увижу? Пару вялых лиан, плешивых кактусов и пожухлых мимоз? Ну, даже если не вялых, не пожухлых и не плешивых. Все равно. Ни сказочных фонтанов, ни добрых львов, ни доверчивых попугайчиков, ни самоцветов, ни сладкоголосых жар-птиц. Ничего из того, что изо дня в день я противопоставлял угрюмому равнодушию мира.
Не нужны мне саарбрюккенские кактусы. Пусть в оранжерее моего детства все останется, как есть.
(с) Джон Маверик
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Понедельник, 16.04.2012, 20:45 | Сообщение # 57 |
|
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
| Снегурочка
Ночная дискотека, вихрь лиц и тел, волнующееся море вскинутых рук... И одинокая девичья фигура в дальнем углу у окна - неподвижная, чуждая окружающему веселью. Девушка подпирала спиной стену, не отбрасывая упавших на лицо прядей белокурых волос. Трепетные блики разноцветных огней метались по бесстрастному лицу. Отрешенные светлые глаза из-под полуопущенных век следили, как уроненная кем-то блестящая обертка от жвачки в такт цветомузыке вспыхивает серебристой звездочкой на дымчатом квадрате кафеля, точно огонек проблескового маяка в густом тумане.
Ди-джей сменил диск, и девушка вздрогнула. Музыка неистово хлестнула ее по ушам, и перепуганный мозг в панике начал выдавать альфа-ритмы... Что это такое? Кажется, такие же ритмы испускает он в наркотическом сне...
Время остановилось. А может, зациклилось, как испорченная пластинка, и понеслось по кругу. Казалось, никогда не кончится эта ночь...
- Девушка, почему Вы не танцуете? - приблизив губы к самым ее волосам, крикнул какой-то парень. Черты его лица почти невозможно было различить в тряских судорогах света.
"И как это люди умудряются знакомиться на дискотеках?" - вяло подумала сероглазая девушка. - "Невозможно же ни расслышать друг друга толком, ни разглядеть".
Она промолчала. Но незнакомец не желал так легко сдаваться и снова задал свой вопрос.
- Я не понимаю, как под это можно танцевать! - выкрикнула девушка и отвернулась.
Но стоило ей поднять глаза, как лицо парня оказалось совсем близко, сросшиеся темные брови над темными же глазами удивленно приподнялись:
- Зачем тогда Вы пришли сюда?!
- Я искала покоя! - уже раздраженно ответила она.
Парень расхохотался:
- Ну, знаете ли!.. Более нелепый ответ трудно себе представить!
- И ничего смешного!! - теперь уже не на шутку рассердилась девушка, серые глаза сверкнули сталью. - Мне показалось, что здесь все должны быть настолько увлечены музыкой и друг другом, что никому не должно было быть дела до меня! И с какой стати, вообще-то говоря, я обязана перед Вами отчитываться, куда я пришла и зачем?!
- Конечно, не обязаны, но просто любопытно! - парень нисколько не обиделся. - Такая симпатичная девушка, и одна... и не танцует!
- Оставьте меня в покое, прошу!.. - чуть не со слезами воскликнула она и поспешно стала пробираться к вешалке, где оставила свое пальто.
Но не тут-то было! Не протиснулась она и нескольких шагов, как почувствовала на своем плече руку. Раздраженно передернула плечами и закатила прилипале со сросшимися бровями звонкую оплеуху.
Реакция парня была мгновенной. Сокрушительный удар в скулу опрокинул девушку на пол, под ноги танцующим, и кто-то, приземляясь после прыжка, не успел глянуть вниз. Узкий каблук-стилет с хрустом опустился на беззащитную голову...
* * *
Кинжально-острая боль, клубящиеся волны мрака, карусель из стен, потолка, искаженных лиц, протянутых рук... И зов, настойчивый, тихий, но неотвратимый:
- Дина... Дина... Дина...
- Кто зовет меня?
Ответа не было.
- Я умерла?!!
И откуда-то пришел ответ: "Нет".
Боль в голове отдалилась, рассыпалась на мелкие иголочки, растворилась и исчезла. Дине стало необычайно легко, она ощутила себя будто бы состоящей из пуха и несомой куда-то еле заметным ветерком. Она хотела поднести руку к лицу - и вдруг осознала, что бестелесна. Но, еще не успев испугаться, тут же почувствовала связь со своим телом. Оно было где-то далеко, Дина не видела, где, с ним что-то делали, наверное, как раз для того, чтобы удержать в нем ее - душу... Она не знала, сможет ли в него вернуться, да и не понимала толком, хочет ли.
Как только она задала себе этот вопрос - хочу ли я жить? - направление ветра, что нес ее, внезапно сменилось. Дина уловила это и огляделась вокруг. Она видела и слышала не так, как раньше, но как будто бы всею собою, и очень удивилась этому. Любопытство и страх боролись в ней. Она поняла, что по-прежнему находится в ночном клубе, но теперь он почему-то напомнил ей цифровую реальность на экране компьютера. Как во время игры, стоило ей шевельнуться, моментально и резко сменялась перспектива обзора. Музыка, агрессивная и рваная, вдруг представилась Дине туманом, с каждым аккордом вырывавшимся из динамиков и накрывавшим плотным ковром танцующую толпу. Дина подлетела к ди-джею - он не заметил ее - и стала разглядывать аппаратуру. Увидела и компьютер, и, зависнув над ним, поняла, что он может раскрыться, точно дверь, и впустить ее внутрь. С минуту Дина боролась против искушения попутешествовать по Сети изнутри, потом решительно отвернулась. Каким-то образом она почувствовала, что это путешествие не приблизит, а отдалит ее от ее тела, и побоялась потерять и без того ослабевшую связь с ним.
Что-то повлекло ее вверх, и мир снова изменился. Теперь весь город лежал внизу под ней и был виден, как на ладони. Дина была высоко над ним, но люди, против ожидания, не представились ей крохотными муравьями: именно людей она видела особенно четко, одновременно всех - и каждого в отдельности. На пустынных улицах ночного города, на вокзалах, в редких работающих третью смену цехах предприятий, в дансинг-клубах, казино, квартирах и интернет-кафе люди продолжали жить своей жизнью и не подозревали, что Дина на них смотрит. А она вдруг заметила, что видит душу каждого человека и нити мыслей, чувств, желаний, соединяющие ее с душами других. Весь город словно бы оплетала и пронизывала гигантская живая паутина, рвущаяся и выстраивающаяся вновь в бесконечный, нигде не повторяющийся узор из жизненных линий каждого человека. Дина застыла в восхищении...
Поначалу ей показалось неловко "подглядывать" за чужими жизнями, но постепенно сделалось так интересно, что она забыла стыд. Ни одна душа не походила на другую, в каждой было что-то свое, и Дина не всегда могла разглядеть сразу, что. Внезапно она поняла, что именно люди имели в виду, когда называли кого-нибудь "светлым человеком" - некоторые души ярко светили сами и согревали других, и даже невидимую им Дину. Поняла она и выражение "чужая душа - потемки": ей встречались в ночном полете души, лучи которых были остры, как темные иглы, и от этих душ не исходило свечение, они были холодны и мрачны.
Дина снова широко огляделась вокруг и увидела под собой вокзал. Вот прибыл поезд, и среди душ встречающих несколько загорелись радостью, а навстречу им из дверей вагонов поплыли такие же яркие души тех, кого они ждали. Вот на другом перроне поезд тронулся в путь, и в одном из купе потускнела от горя душа юноши в военной форме, а на перроне осталась мерцать все слабее и вскоре погасла душа проводившей его девушки. Дине были незнакомы эти люди, но она остро почувствовала вдруг, что они никогда уже больше не встретятся, что бы ни говорили друг другу при расставании... А в соседнем вагоне ярко светилась душа немолодого уже мужчины, и удалявшийся в предрассветные сумерки поезд не в силах был разорвать, но лишь натягивал нить, что связывала душу этого мужчины с душой женщины, все махавшей вслед поезду платочком. Ровным и сильным огнем одинакового розоватого цвета горели души этой пары. "Наверное, у них настоящая любовь..." - подумалось Дине.
Она поискала кругом другие яркие души, и везде, где находила их, так или иначе понимала: да, и вправду любовь - это свет: "Души любящих одного цвета... одного света..." Дина пролетела сквозь звонницу монастыря и встрепенулась: на молчавшие колокола, на души бодрствовавших в молитве монахов нисходил свет с неба: "Бог - это свет... свет - это любовь... любовь есть Бог!" Дина вспомнила, что когда-то читала об этом, и сразу ощутила, что мир вокруг нее изменился в очередной раз. Раньше она не замечала, а теперь ясно увидела, что узор, в который сплетается паутина движения всех душ, устремлен своими линиями к некоему центру - не какому-то месту в городе, а будто бы незримой оси, уходящей прямым и широким лучом вверх - в Небеса. Дина стала приближаться к этому центру, и чем ближе она подлетала, тем яснее и ярче понимала то, что видела вокруг и внутри себя. В какой-то момент она вспомнила, как ей рассказывала бабушка - в детстве ее крестили. Вспомнила, как ей говорили взрослые, что теперь у нее есть новое имя, и как она не могла тогда понять, почему старое имя "Дина", к которому она привыкла, - это для людей, а новое, "Мария", - для худого коричневолицего старика с густой бородой, строго взирающего на нее из-под купола церкви... для Бога. Теперь ей казались смешны те детские мысли. Она подлетела еще чуть выше и ближе - и ее озарило: в тот момент, когда ее крестили, совсем маленькой, ее душа находилась точно в том же месте близ центра мира, где она сейчас!
Дина снова ощутила движение воздуха вокруг, но на этот раз ей показалось, будто не она движется, а мчится само пространство вокруг нее. Она увидела себя будто бы в темном туннеле, несущемся куда-то вниз и назад и на лету озаряемом ослепительными вспышками. В этих вспышках она с волнением начала различать мгновения своей жизни...
*
... - Ребеночек у Вас хороший, на снег родился!
- Мальчик?..
- Девочка.
- Девочка!.. Миша, у нас девочка...
*
... - Диночка, иди к папе - ай, молодец какая! Вот, смотри - видишь? Это ты! Это зеркало...
- Зелка-ло...
- А в нем ты! Ай, какая красавица у нас девочка, прямо Снегурочка!..
*
... - Мама, а где папа?
- Папа на операции, в больнице.
- Он заболел??
- Глупышка, это работа у него такая! Он сам лечит тех, кто болеет. Спи...
*
... - Мамочка, а почему папы так долго нет? У него операция сложная?
Мама ответила не сразу.
- Папа больше не придет. Он ушел от нас, Диночка.
- А как же я?! - слезы комом подступили к горлу.
- У него теперь другая Снегурочка есть... - и мама тоже расплакалась...
*
...Когда появился польский фильм "Знахарь" о том, как талантливый хирург лишился семьи и потом вновь обрел ее, Дина посмотрела его не меньше пяти раз. Снова и снова, выходя из темноты кинозала и жмурясь от света, она тут же поворачивала за угол, к кассе, и брала билет на следующий сеанс. Она пыталась поговорить с мамой о фильме, что так поразил ее, но мама отмалчивалась или старалась сменить тему разговора. Дина обиделась и перестала посвящать ее в свои секреты...
*
... - Мама, я уезжаю. Валера прислал мне телеграмму, он зовет меня.
- Ты что! Как это можно ехать к незнакомому человеку?
- Почему незнакомому - мы уже два года разговариваем каждый день, разве ты не знаешь?
- Через компьютер... да? Это же совсем не то! На деле человек может оказаться совсем другим...
- Мама, а можно тебя кое о чем спросить?
- Спрашивай.
- А сколько ты с папой была знакома, прежде чем вы поженились?
Мама опешила. Она медленно отвернулась от дочери, мелкими шажками подошла к креслу и села.
- Ну, знаешь ли... Мне остается только сказать тебе спасибо.
Дина заставила себя улыбнуться:
- Пожалуйста, мамочка!
Накинула на плечо ремень сумки, выскочила на лестницу и захлопнула за собой дверь в прежнюю жизнь...
*
...Чужой задымленный город, низкое свинцовое небо, галдящие толпы на улицах и - беда за бедой. На мосту кто-то толкнул Дину сзади, она зашаталась, поскользнулась, навалилась на перила - и сумка, соскользнув с плеча, полетела в воду. В метро кто-то (не тот же ли самый?!) разрезал ей дамскую сумочку и вытащил паспорт. Просто удивительно, что паспорт, а не кошелек... И в довершение всего - в дверях Валериной квартиры Дину встретила другая девушка. Тонкие, будто бы слегка восточные черты лица, каштановые волосы уложены в каре, дерзкие зеленые глаза не предвещают ничего хорошего...
- Тома, кто там пришел? - предательски родной голос долетел из глубины квартиры.
Дина дернулась было уйти, но почти помимо воли подалась вперед и закричала:
- Валера, это я, Дина!..
Он выбежал на лестницу и обнял ее, оттеснив Тому плечом. Та бросила на парочку уничтожающий взгляд и ушла в одну из комнат. Валера повел Дину на кухню, прямо в пальто и сапогах, усадил на стул, включил электрочайник.
- Ты ничего не хочешь мне объяснить? - тусклым голосом произнесла она.
- Динка... я не знаю, как так получилось.
- Это не ответ.
- Не смотри на меня так... Ты не можешь понять - но просто постарайся. Просто поверь: у нас все будет хорошо!
- Как это? Втроем?..
- А что? Шведская семья: живут же люди...
- Валера, это несерьезно, - Дина поднялась, собираясь уйти.
- Постой! - взгляд его сделался умоляющим. - Не бросай меня.
- Зачем тебе я? У тебя же она есть.
- Вы нужны мне обе, вы обе мне очень нравитесь - такие разные...
- Валера!.. - Дина чуть не плакала. - Что... ты... такое... говоришь?! Если меня тебе не жалко - то ее пожалей хотя бы! Ты бы видел, как она посмотрела на меня!.. Думаешь, ей будет приятно меня с тобой рядом терпеть?
- Я поговорю с ней. А ты не спеши... Отдохни с дороги, я сейчас провожу тебя в твою комнату. Не решай ничего сгоряча... - и, наклонившись, поцеловал Дину в губы.
Она не оттолкнула его, но и не ответила на его поцелуй, не разжала плотно сомкнутых губ. Валера со вздохом отстранился от нее и приобнял за плечи:
- Пойдем...
Комната выглядела уютной и, казалось, была заботливо убрана специально к Дининому приезду. Почему "казалось"? Может, так оно и было... У окна стоял письменный стол с букетом лилий в высокой сверкающей вазе, в одном углу громоздились на диване большие плюшевые подушки, в другом - стояло пианино. Дина сбросила пальто на стул у инструмента, стянула сапоги, упала на диван и, зарывшись в подушки, плакала, пока не заснула.
Среди ночи ее будто подбросило. В комнате по-прежнему горел свет, в квартире было тихо, даже тиканья часов не слышно. Звенящая тишина давила на Дину почти физически. Она вскочила, заметалась по комнате... как к спасательному кругу, кинулась к пианино. Дрожащими пальцами открыла крышку, с размаху села чуть не мимо стула и ударила по клавишам. Музыка возникала ниоткуда, помимо сознания Дины сразу перетекала в пальцы, и мелодия, стонущая, рокочущая, отчаянная, выплескивала бессонные ночи у телефона, сомнения и бурю страстей, жар неутоленной любви, щемящий трепет ожидания встречи, острую, невыносимую боль потери...
- Эй! Имей совесть, весь дом спит!!
Дина подскочила на стуле, будто очнувшись, и обернулась к двери. На пороге комнаты стояла Тома в одном белье, глаза ее метали молнии.
- Ты на часы иногда смотришь, так, для разнообразия?!
Дина молча разглядывала ее угловатую, почти мальчишескую фигуру, узкие бедра, длинные тонкие руки, неожиданно большую грудь, еле прикрытую кружевным лифчиком. "Правду, что ли говорят, что из всех женщин мужчины выбирают тех, у кого сиси побольше?.." - некстати подумалось ей.
- Ну, что молчишь? - уже более спокойно произнесла Тома и скрестила руки перед собой, пряча грудь.
- А что я могу сказать? - попыталась улыбнуться Дина.
Губы кривились совсем не в ту сторону, и улыбка получилась жалкой. Тома прошлепала босиком к дивану, откинув пинками с дороги Динины сапоги, порылась в подушках, вытянула из-под них плед и завернулась в него наподобие римской тоги. Гордо вскинула голову и уставилась на Дину, все так же неподвижно сидевшую за пианино.
- Ты ждешь от меня сочувствия? - с вызовом произнесла Тома.
- Ничего я не жду, - буркнула Дина, не глядя на нее и безуспешно пытаясь разгладить помятую во сне юбку.
Тома подошла к ней и пальцем приподняла ей подбородок, ловя взгляд. Дина вывернулась. Тома усмехнулась:
- Нет, ждешь... Но его не будет. И не потому, что мы с тобой мужика не поделили, а потому, что ты профессиональная страдалица. Ты бьешь на жалость и питаешься ею... Ты недостойна сострадания.
- Господи, о чем ты? - поразилась Дина. - Я тебя первый раз вижу, разве я когда-нибудь тебе жаловалась?!
- Ты жаловалась Валерке.
Дина вскочила и вцепилась Томе в плед:
- А ты читала мои письма???
- Ха. Ха. Ха, - ледяным тоном произнесла Тома, сбросила плед Дине на руки и ушла.
Дина с ненавистью отшвырнула плед и, стиснув зубы, принялась одеваться...
*
...Ночная дискотека, приставучий тип со сросшимися бровями, удар, мир прыгает вниз, холодный кафель у щеки, и голова взрывается болью... Хруст. Темнота...
...Туннель закончился. Душа Дины вновь очутилась высоко над городом и опять увидела пронизывающее его созвездие человеческих душ. Подумала о Валере - и увидела его. Она не ошиблась: душа его была светлой. Но великое множество лучей-паутинок тянулось от нее не только к Дине и Томе, но и ко многим другим женским и девичьим душам, и в этом стремлении охватить необъятное сияние Валериной души вспыхивало неровно, судорожными волнами. "Когда-нибудь он растратит себя, лопнет, как мыльный пузырь, и останется одиножды один", - с горечью подумала Дина.
Она перевела взгляд на Тому. Против ожидания, и у соперницы ее душа не была темной. За частоколом из ледяных колких лучей мерцал теплый огонек - хрупкий, ранимый, мятущийся. "Словно роза защищает лепестки шипами..." - подумалось Дине почти с сестринской нежностью.
Она продолжала созерцать души Валеры и Томы, пока не почувствовала какое-то сопротивление. Оно исходило не из города, не от этих душ, но откуда-то из центра, от оси мира. Будто бы кто-то стремился заставить Дину отвернуться, посмотреть в другую сторону. Она повиновалась - и увидела еще одну душу. Яркая и теплая, она пыталась приблизиться к Дине, охватить ее своим светом. Дина ощутила, что эта душа как-то связана с ее телом, о котором она почти уже успела забыть, но которое все боролось, цеплялось за жизнь... В той душе, что искала и звала ее, Дине почудилось что-то родное...
"Это папа!" - внезапно поняла она. И снова, в который уже раз, окружающий мир преобразился. Теперь он говорил с ней, говорил не словами, но Дина понимала все. Она поняла, что должна вернуться к жизни среди людей на земле, потому что из множества миров и реальностей, которые видела, она только что выбрала свою. Поняла, что там, где она сейчас, на самом деле ее душа живет все время, но пока еще ей рано рвать связь с миром земным, потому что на земле ее любят и ждут, потому что ей предстоит еще сделать в жизни очень многое... Будущее мелькнуло перед Диной чудесным радужным калейдоскопом, но так стремительно, что она ничего не успела ни разглядеть, ни запомнить. И когда погасла его последняя искорка, что-то начало мягко отталкивать Дину от центра мироздания. Снова вдали и внизу показался город, он все рос и приближался, и Дина влетела, точно пушинка, прямо сквозь закрытое окно в ослепительно-белую комнату, залитую ярким холодным светом. То была операционная, и на столе Дина увидела себя. Вокруг стояли врачи, и в том из них, кто держал сейчас в руках ее жизнь, Дина угадала отца. Он постарел до неузнаваемости, но душа его горячо пылала решимостью победить смерть. Дина знала, что ему неведомо, кого он спасает, но поняла, что это и не важно. Она поняла, что он врач от Бога - и что он успел удержать ее на самом краю бездны.
* * *
Дежурная медсестра послеоперационной палаты склонилась над Диной и увидела, как дрогнули ресницы.
- Михаил Степанович, она пришла в себя!
Хирург, едва успевший сомкнуть глаза после многочасовой операции, моментально стряхнул с себя сон и вскочил. Он осторожно, тихо вошел в палату и тоже склонился над Диной:
- Вы слышите меня?
Кивнуть Дина не могла, голова была налита свинцовой тяжестью, но она собрала все силы и еле слышно выговорила:
- Да...
- Как Вас зовут?
- Осейкова... Дина Михайловна... - она облизнула губы и перевела дух.
Что-то мелькнуло в красных от усталости глазах врача, но он сморгнул удивление и заговорил снова:
- Вы помните дату своего рождения?
- Двадцать... третьего марта... семьдесят...
- Доченька!.. - потрясенно прошептал врач.
Он уткнулся лицом Дине в одеяло и осторожно обнял за плечи.
- Снегурочка моя...
Ю.Лункина(хотя в авторстве стопроцентно не уверен...)
Сообщение отредактировал Примерчик - Понедельник, 16.04.2012, 20:47 |
| |
| |
| дядяБоря | Дата: Вторник, 17.04.2012, 06:33 | Сообщение # 58 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
| душевная, жизненная история.
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Четверг, 26.04.2012, 21:48 | Сообщение # 59 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
| ДЕНЬ БЕЗ ВРАНЬЯ
Сегодня ночью мне приснилась радуга.
Я стоял над озером, радуга отражалась в воде, и получалось, что я между двух радуг - вверху и внизу. Было ощущение счастья, такого полного, которое может прийти только во сне и никогда не бывает на самом деле. На самом деле обязательно чего-нибудь недостает.
Я проснулся, казалось, именно от этого счастья, но, взглянув на часы, понял: проснулся еще и оттого, что проспал.
Скинув ноги с кровати, сел, прикидывая в уме, сколько времени осталось до начала урока и сколько мне надо для того, чтобы собраться и доехать до школы.
Если я прямо сейчас, босой, в одних трусах, побегу на троллейбусную остановку, то опоздаю только на полторы минуты. Если же начну надевать брюки, чистить зубы и завтракать, то после этого уже можно никуда не торопиться, а сесть и написать заявление об уходе.
Меня позвали к телефону. Это звонила Нина. Разговаривала она со мной так, будто она премьер-министр и министр обороны Цейлона Сиримаво Бандаранайке, а я по-прежнему учитель французского языка средней школы.
Сдерживая благородный гнев, Нина спросила, приду я вечером или нет. Я сказал: постараюсь, хотя знал, что, наверное, не приду.
Вернувшись в комнату, я подумал, что последнее время вру слишком часто - когда надо и когда не надо, - чаще всего по мелочам, а это плохой признак. Значит, я не свободен, значит, кого-то боюсь - врут тогда, когда боятся.
Я надел брюки и решил, что сегодня никого бояться не буду.
Троллейбус был почти пуст, только возле кассы сидела женщина и читала газету. Она держала газету так близко к глазам, что казалось, будто прячет за ней лицо.
В десять часов утра мало кто ездит. Рабочие и служащие давно работают и служат, а те, кто не работает и не служит, в это время, не торопясь, одеваются, чистят зубы и завтракают. Для них десять часов рано.
Для меня десять часов поздно, потому что через двадцать минут я должен начать урок в пятом "Б".
Я преподаю французский язык с нагрузкой двадцать четыре часа в неделю. Я бы с удовольствием работал двадцать четыре часа в год, но тогда моя годовая зарплата равнялась бы недельной.
Когда-то я хотел учиться в Литературном институте, на отделении художественного перевода, но меня туда не приняли. Окончив иняз, хотел работать переводчиком, ездить с делегациями за границу, но за границу меня никто не приглашает, а самому ходить и напрашиваться неудобно.
Моя невеста Нина говорит, что я стесняюсь всегда не там, где надо. А её мама говорит, что я сижу не на своем месте. "Своим" местом она, очевидно, считает такое, где моя месячная зарплата равнялась бы теперешней годовой.
Надо было платить за проезд. Я порылся в карманах, достал мелочь три копейки и пять копеек. Подумал, что если брошу пятикопеечную монету, то переплачу: ведь билет стоит четыре копейки. Если же опущу три копейки, то обману государство на копейку. Посомневавшись, я решил этот вопрос в свою пользу, тем более что рядом не было никого, кроме близорукой женщины, которая читала газету.
Я спокойно оторвал билет, сел против кассы и стал припоминать, как мы с Ниной ссорились вчера по телефону. Сначала я говорил - она молчала. Потом она говорила - я молчал.
Женщина тем временем опустила газету и строго поинтересовалась:
- Молодой человек, сколько вы опустили в кассу?
Тут я понял, что она не близорука - наоборот, у нее очень хорошее зрение - и что она контролер. Опыт общения с контролерами у меня незначительный. Но сегодня я не воспользовался бы никаким опытом. Сегодня я решил никого не бояться.
- Три копейки, - ответил я контролерше.
- А сколько стоит билет? - Такие вопросы в школе называют наводящими.
- Четыре копейки, - сказал я.
- Почему же вы опустили три вместо четырех?
- Пожалел.
Контролерша посмотрела на меня с удивлением.
- А вот сейчас оштрафую вас, заплатите в десять раз больше. Не жалко будет?
- Почему же? - возразил я. - Очень жалко.
Контролерша смотрела на меня, я - на контролершу, маленькую, худую, с озябшими пальцами. Она была такая худая, наверное, оттого, что много нервничала - по своей работе ей приходилось ссориться с безбилетными пассажирами.
А контролерша, глядя на меня, тоже о чем-то думала: припоминала, наверное, где меня раньше видела. На меня многие так смотрят, потому что я похож на киноартиста Смоктуновского, только у меня волос побольше. Но моя контролерша скорее всего в кино ходила редко и про Смоктуновского вряд ли слышала.
- Может, вы просто забыли бросить копейку? - Это был следующий наводящий вопрос.
- Я не забыл. Я пожалел.
Такой искренний безбилетник контролерше, очевидно, раньше не попадался, и она не знала, как в таких случаях себя вести.
- Вы думаете, мне приятно брать с вас штраф? - растерянно спросила она.
- По-моему, в этом заключается ваша работа.
- Нет, не в этом; моя работа в том, чтобы касса делала полные сборы. Да. А некоторые так и норовят обмануть. Или вовсе ничего не платят, а билет отрывают... - Контролерша, видимо, хотела сказать мне о роли доверия на современном этапе к человеку, о принципе "доверяй и проверяй" и о том, что именно они, контролеры, призваны повышать сознательность граждан.
Но ничего этого она не сказала, а, махнув рукой, прошла вперед и села под табличкой "Места для пассажиров с детьми и инвалидов".
Троллейбус остановился, я бросил в кассу пятикопеечную монету и сошел. Это была моя остановка.
В школе было тихо и пустынно. Школьный сторож Пантелей Степаныч, а за глаза просто Пантелей, сидел в одиночестве возле раздевалки в своей неизменной кепочке, которую он носил, наверное, с тех пор, когда сам еще ходил в школу.
Пантелей - и сторож, и кассир, и завхоз, он чинит столы и парты, прибивает плакаты и портреты знаменитых людей. Если бы ему поручили, он мог бы преподавать французский в пятом "Б" и делал бы это с не меньшим успехом, чем я. Во всяком случае, приходил бы вовремя.
Увидев меня, Пантелей скорчил гримасу, как Мефистофель, и погрозил пальцем:
- Смотри, жене всё скажу.
Это была его дежурная шутка. Молодым учительницам он говорил то же самое, но заменял слово "жене" словом "мужу": "Смотри, мужу все скажу".
Учительниц это раздражало, потому что мужей у многих не было, а Пантелей каждый раз напоминал об этом.
Я стал раздеваться и уже видел свой пятый "Б" в конце коридора второго этажа: Малкин бегает по партам, давя каблуками чернильницы, а Собакин наверняка сидит под потолком.
В пятом "Б" раньше помещался спортивный зал, и в классе до сих пор осталась стоять шведская стенка. Собакин каждый раз забирается на самую верхнюю перекладину, и каждый раз я начинаю урок с того, что уговариваю его сойти вниз.
Обычно это выглядит так:
- Собакин! - проникновенно вступаю я.
- А! - с готовностью откликается Собакин.
- Не "а", а слезь сию минуту.
- Мне отсюда лучше видно и слышно.
- Ты слышишь, что я тебе сказал?
- А чё, я мешаю?..
Дальше начинается ультиматум с моей стороны, что если-де он, Собакин, не слезет, я прекращу урок и выйду из класса.
Собакин продолжает сидеть на стенке, завернув носы ботинок за перекладину. Класс молча, с интересом наблюдает. Несколько человек болеют за меня, остальные за Собакина.
Я проигрываю явно. Выйти я не могу: стыдно перед учениками и попадет от завуча. Собакин слезать не собирается. Мне каждый раз хочется подойти, стянуть его за штаны и дать с уха на ухо, как говорит Нинина мама, чтоб в стенку влип.
Кончается это обычно тем, что детям становится жаль меня, они быстро и без разговора водружают Собакина на его положенное место.
Сегодня я, как обычно, "открыл" урок диалогом с Собакиным.
- Собакин!
- А!
- Ну что ты каждый раз на стену лезешь? Хоть бы поинтереснее что придумал.
- А что?
- Ну вот, буду я тебя учить на свою голову.
Собакин смотрит на меня с удивлением. Он не предполагал, что я сменю текст, и не подготовился.
- А вам не все равно, где я буду сидеть? - спросил он.
Я подумал, что мне, в сущности, действительно все равно, и сказал:
- Ну сиди.
Я раскрыл журнал, отметил отсутствующих.
Уроки у меня скучные. Я всё гляжу на часы, сколько минут осталось до звонка. А когда слышу звонок с урока, у меня даже что-то обрывается внутри.
Я прочитал в подлинниках всего Гюго, Мольера, Рабле, а здесь должен объяснять Imparfait спрягаемого глагола и переводить фразы: "это школа", "это ученик", "это утро".
Я объясняю и перевожу, но морщусь при этом, как чеховская кошка, которая с голоду ест огурцы на огороде.
Я скучаю, и мои дети тоже скучают, а поэтому бывают рады даже такому неяркому развлечению, как "Собакин на стенке". Сегодня Собакин слез сразу, так как, получив мое разрешение, потерял всякий интерес публики к себе, а просто сидеть на узкой перекладине не имело смысла.
Отметив отсутствующих, я спрашиваю, что было задано на дом, и начинаю вызывать к доске тех, у кого мало отметок и у кого плохие отметки.
Сегодня я вызвал вялого, бесцветного Державина, у которого мало отметок, да и те, что есть, плохие. Дети дразнят его "Старик Державин".
- Сэ ле... матен... - начал "Старик Державин".
- Матэн, - поправил я и, глядя в учебник, стал думать о Нине.
- Матен, - угрюмо повторил, Державин.
Я хотел поправить еще раз, но передумал, - у парня явно не было способности к языкам.
- Знаешь что, - предложил я, - скажи своей маме, пусть она перестанет нанимать тебе учителей, а найдет своим деньгам лучшее применение.
- Можно, я скажу, чтобы она купила мне батарейки для карманного приемника? - Державин посмотрел на меня, и я увидел, что глаза у него синие, мраморного рисунка.
- Скажи, только вряд ли она послушает.
Державин задумался, а я, взглянув на его сведённые белые брови, подумал, что он вовсе не бесцветный и не вялый, - просто парню не очень легко жить с такой энергичной мамой и таким учителем, как я.
Через класс пролетела записка и шлепнулась возле Тамары Дубовой.
- Дубова, - попросил я, - положи записку мне на стол.
- Какую, эту?
- А у тебя их много?
- У меня их нет.
Я почувствовал, что если вовремя не прекратить этот содержательный разговор, он может затянуться. Удивительно, в общении с Дубовой я сам становлюсь дураком.
- Ту, что валяется возле твоей парты, - сказал я.
Дубова с удовольствием подхватилась, подняла записку, положила передо мной на стол и пошла обратно, вихляя спиной. Для нее это была большая честь - положить мне на стол записку, да к тому же даровое развлечение пройтись во время урока по классу.
Читать записку при всех мне было неловко, а прочитать хотелось: интересно знать, о чем пишут друг другу двенадцатилетние люди.
Я сунул записку в карман.
- Э тю прэ кри Мари а сон фрер Эмиль, - читал Державин.
- Переведи, - сказал я, незаметно вытащил под столом записку и стал тихо разворачивать: она была свернута, как заворачивают в аптеках порошки.
- "Ты готов? - кричит Мария своему брату Емеле..."
- Не Емеле, а Эмилю, - поправил я.
- Эмилю... Нон, Мари...
Я развернул, наконец, записку: "Дубова Тома, я тебя люблю, но не могу сказать, кто я. Писал быстро, потому плохо. Коля".
Теперь понятно, почему этот известный неизвестный каждый раз лазит под потолок.
Мне вдруг стало грустно. Подумал, что им по двенадцати и у них всё впереди. А у меня всё на середине.
- Садись, - сказал я Державину.
Я встал и начал рассказывать о французском языке вообще - не о глагольных формах, а о том, что мне самому интересно: о фонемоидах, о том, почему иностранец, выучивший русский язык, все равно говорит с акцентом; о художественном переводе, о том, как можно одну и ту же фразу перевести по-разному. Я читал им куски из "Кола Брюньона" в переводе Лозинского. Читал Рабле в переводе Любимова.
Мои дети первый раз в жизни слушали Рабле, а я смотрел, как они слушают: кто подперев кулаком подбородок, кто откинувшись, глядя куда-то в окно, залитое небом. Дубова ела меня глазами, следила, как движутся мои губы. Павлов смотрел мне прямо в лицо; в первый раз он глядел не сквозь меня.
Передо мной сидели тридцать разных людей, а раньше все они казались мне похожими друг на друга, как полтинники, и я никого не знал по имени, кроме Собакина и Дубовой.
Потом мы вместе стали переводить первую фразу из заданного параграфа: " С'est ie matin", и получилось, что эти три слова можно перевести в трех вариантах: "Вот утро", "это утро" и просто "утро".
В конце урока я вызвал Павлова - мальчика, над которым все смеются. В каждом коллективе есть свой предмет для насмешек. В пятом "Б" это Павлов, хотя он не глупее и не слабее других.
Помня о фонемоидах, Павлов старался произносить слова в нос: хотел продемонстрировать такое произношение, чтобы француз не обнаружил в нём иностранца. Я не понимал ни слова, потому что он ухитрялся произносить в нос не только гласные, но и согласные.
Дети переводили глаза с меня на Павлова, с Павлова на меня. Я сидел непроницаем, как сфинкс, - они решили, что Павлов читает правильно. И не засмеялись.
Зазвенел звонок. Это Пантелей включил электрические часы. Мне показалось, что Пантелей рано их включил. Я сверил со своими - все было правильно. Урок кончился, а я не успел объяснить Imparfait глаголов первой группы, не успел опросить двоечников.
Это значит отставание от программы; это значит высокий процент неуспеваемости; это значит, будет о чем поговорить на педсовете.
На перемене я иду в столовую. Мне надо прежде зайти в учительскую, положить журнал. Но идти туда я не хочу, потому что встречу завуча или директора.
В столовой завтракает "продленный день". Возле буфета - очередь: девчонки и мальчишки тянут пятаки, каждый мечтает о пирожке с повидлом.
Я люблю наблюдать детей в метро, на улице, в столовой, но не на уроке. На уроке я испытываю так называемое "сопротивление материала".
Я хотел взять сосиски с капустой, но в это время в столовую вошла завуч Вера Петровна, и я вместо сосисок решил взять сырники, от которых у меня изжога.
Я решил взять сырники потому, что не умею правильно есть сосиски: люблю их кусать, чтобы кожица хрустела. Такая манера есть не соответствует светскому этикету, а обнаруживать перед завучем свою несветскость мне не хотелось.
Тем не менее я беру сосиски и иду к столу.
В обществе Веры Петровны я чувствую себя сложно. Семьи у нее нет, работает она хорошо - в этом смысл ее жизни. Семьи у меня тоже нет, работаю я плохо - и смысл моей жизни, если он есть, не в этом.
Для Веры Петровны нет людей умных и глупых, сложных и примитивных. Для неё есть плохой учитель и хороший учитель.
Я - плохой учитель. Перед ней я чувствую себя несостоятельным и поэтому боюсь ее. Я обычно стараюсь дать ей понять, что где-то за школьными стенами проходит моя иная, главная жизнь. И в той жизни я куда более хозяин, чем остальные учителя, которые не читают Рабле не то что в подлиннике, но и в переводе Любимова.
Сегодня я ничего не давал понять. Я ел сосиски прямо с кожицей, ждал, когда Вера Петровна начнет говорить о моём опоздании.
- Слякоть... - сказала она, глянув в окно. - Скорее бы зима...
Я промолчал. Мне вовсе не хотелось, чтобы зима приходила скорее, потому что у меня нет зимнего пальто.
Кроме того, я понимал, что "слякоть" - это проявление демократизма. Это значило: "Вот ты опаздываешь, халтуришь, а я с тобой как с человеком разговариваю".
Я молчал. Вера Петровна блуждала ложкой в супе.
- Скажите, Валентин Николаевич, - начала она тихим семейным голосом, - вы после института пошли работать в школу... Вы так хотели?
- Нет, я хотел поехать в степь.
Я действительно хотел тогда поехать в степь. Не для того, чтобы внести свой вклад, - его и в Москве можно внести. Не для того, чтобы наблюдать жизнь, - её где угодно можно наблюдать. Мне хотелось в другие условия, потому что, говорят, в трудностях раскрывается личность.
Может, вернувшись потом в Москву, я стал бы переводить книги и делал это не хуже, чем Лозинский. Может, во мне раскрылась бы такая личность, что Вера Петровна просто ахнула?
Но, кроме всего, мне хотелось посмотреть, какая она, степь, и познакомиться с людьми, которые живут там, работают и обходятся без московской прописки.
- В какую степь? - не поняла Вера Петровна. - В казахстанскую?
- Можно в казахстанскую, можно и в другие.
Вера Петровна, наверное, подумала, что я её разыгрываю и что это неуместно.
- Что ж вы не поехали? - строго спросила она.
Теперь придется объяснять, что у меня очень больная мама, от которой ушел папа. И придется рассказать про Нину, которая к тому времени, когда меня распределяли, не закончила еще своего высшего образования, а заканчивает только в этом году.
- Я нужен был в Москве.
- Кому?
Вера Петровна думала, что я скажу - пятому "Б".
- Двум женщинам, - сказал я.
Завуч стала быстро есть суп. Она решила не задавать больше вопросов на посторонние темы, потому что неизвестно, о чем я ещё захочу ей рассказать в порыве откровенности. Вера Петровна решила говорить только о деле.
- Вот вы сегодня опять опоздали, - начала она. - За эту неделю третий раз.
- Четвертый, - поправил я.
- Вам не стыдно?
Я задумался. Сказать, что совсем не стыдно, я не мог, стыдно - тоже не мог.
- Не очень, - сознался я.
- А напрасно. Вы понимаете, что это такое? Был звонок. Вас нет, дети волнуются...
- Что вы! - возразил я. - Наоборот, они думают, что я заболел, и очень рады.
Вера Петровна посмотрела на меня внимательно и вдруг смутилась. Наверное, подумала, что я кокетничаю с ней. Это было приятно ей, хоть я и плохой учитель. А я, когда она покраснела, впервые увидел, что она еще молода и вовсе не так самоуверенна.
- Скажите, - спросила она, - неужели у вас нет большой мечты? - Это был уже не наводящий вопрос. Это был простой человеческий вопрос.
- Есть. Я хочу писать рассказы.
- Почему же не пишете?
- Я пишу, но их не печатают.
- Почему? - изумилась она.
- Говорят, плохие.
- Не может быть. У вас должны быть хорошие рассказы.
Вот всегда так. Во мне всегда подозревают больше, чем я могу. Еще в детстве, когда я учился играть на рояле, учительница говорила моей маме, что я способный, но ленивый. Что если бы я не ленился, то из меня вышел бы Моцарт. А я точно знаю, что Моцарт бы из меня не вышел при всех условиях.
Во время нашего разговора в столовую вошла учительница начальной школы Кудрявцева. Она молчит, в разговоре не участвует, обдумывает предстоящий урок. Так хороший актер перед спектаклем входит в образ.
Появилась учительница пения Лидочка.
Она мечтает стать киноактрисой и свою работу в школе считает временной; знакома со многими знаменитыми писателями, артистами и когда рассказывает о них, то называет: Танька, Лешка.
Пришел наш второй мужчина - учитель физкультуры Евгений Иваныч, или, как его фамильярно зовут ученики, Женечка.
Меня ученики зовут "шик мадера", а Женечку "тюлей".
Он считает меня размазней, интеллигентом, скучным человеком, потому что я не поддерживаю за столом Лидочкиных изысканных тем. Женечка понимает толк в стихах, любит народные песни, но стесняется обнаружить это. Ему нравится казаться хуже, чем он есть.
Мне нравится казаться лучше, чем я есть, Лидочке - талантливее.
Я редко встречаю людей, которые хотят казаться тем, что они есть на самом деле.
В конце перемены, перед самым звонком, является наш третий мужчина (всего, включая Пантелея, нас четверо), учитель физики Александр Александрович, или, как зовут его дети, Сандя.
Санде пятьдесят лет. Он любит говорить, что всех врагов нажил честно. Это правда. Сандя никого не боится, и, для того чтобы говорить правду, ему не надо постоять во сне между двух радуг. Сандя "режет" эту самую правду направо и налево. Он постоянно всем недоволен. И часто он прав. Но вместе с тем я всегда чувствую, что его больше всего интересует собственная персона. Я знаю, он подсчитывает, сколько съел за день жиров, белков и углеводов. Если углеводов не хватает, Сандя в конце дня съедает кусочек черного хлеба.
Сейчас он пил кофе с бутербродами, которые принес из дому. Ел бутерброд с икрой - в ней много белков, и на чем свет поносил фильм "Знакомьтесь, Балуев" и всю киностудию "Ленфильм".
Фильм был на самом деле плохой, киностудия действительно за последние годы почти ничего интересного не выпустила, но я чувствовал, что Сандя врет.
- Послушайте, - поинтересовался я, - зачем вы врёте?
Сандя на минуту перестал жевать. За столиком рассмеялись, потому что все видели фильм "Знакомьтесь, Балуев".
- С вами сегодня невозможно серьезно разговаривать, - сказала Вера Петровна и поправила волосы.
Зазвенел звонок. Пантелей исправно нес службу. Мне надо было идти в девятый "А".
окончание следует
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Четверг, 26.04.2012, 21:50 | Сообщение # 60 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
| окончание
У нашей школы есть "преимущество" перед другими школами в районе рядом колхозный базар. В других школах лучшие показатели по успеваемости и посещаемости, а возле нашей - базар.
Я пользуюсь этим преимуществом, чтобы купить Нине цветы и виноград. Дарить цветы считается признаком внимания и изысканности, а Нине будет приятно, если я проявлю внимание и изысканность.
Ходить с цветами по улице я стыжусь, поэтому прячу цветы в портфель.
За виноградом очередь метров в триста. Если я стану в хвост очереди, тогда мне придется пройти мелкими и редкими шагами эти триста метров, а я тороплюсь к Нине.
Я подхожу прямо к продавщице и говорю ей, протягивая металлический рубль:
- Килограмм глюкозы.
Дальше действие начинает развиваться в двух противоположных направлениях. В кино это называется "параллельный монтаж" и "монтаж по контрасту". У меня одновременно и "параллельный" и "по контрасту".
Продавщица улыбается и начинает взвешивать мне виноград, отбирая спелые гроздья и выщипывая из них гнилые ягоды. Она так делает потому, что я не требую для себя никакого исключения, и потому, что я похож на Смоктуновского.
С другой стороны, мною заинтересовалась очередь, и выразителем ее интересов явился старик, который должен был получить виноград вместо меня и тоже приготовил для этой цели металлический рубль.
- Молодой человек, - строго сказал старик, - я вас что-то здесь не видел...
- Правильно, - подтвердил я. - Вы меня видеть не могли, я только что подошел.
- А вы, между прочим, напрасно обижаетесь, - укоризненно заметил старик. - Если вы отходите, надо предупреждать. В следующий раз дождитесь последнего, а потом уже идите по своим делам.
- Хорошо, - пообещал я.
Я взял виноград и пошел. Очередь энергично выразила свое отношение мне в спину.
Нина живет на улице Горького, за три остановки от рынка. Я мог бы сесть на троллейбус, но иду пешком, потому что у меня неудобные деньги: три копейки и пять копеек. Кроме того, троллейбус останавливается на противоположной Нининому дому стороне, а я не люблю переходить дорогу.
Говорят, что я со странностями. Я, например, помногу ем, а все ровно худой. Перевожу рассказы с одного языка на другой, хотя об этом меня никто не просит и денег не обещает. Не даю частных уроков, хотя об этом меня просит большое количество людей и обещают по два пятьдесят за час.
Нина говорит, что я тонкая натура и у меня нервы.
Нинин папа - что в двадцать пять лет у человека нервов не бывает.
Нинина мама - что всё зависит не от возраста, а от индивидуальных особенностей организма.
К моим индивидуальным особенностям она относится пренебрежительно. Презирает меня за то, что я живу в каком-то Шелапутинском переулке, а не в центре. За то, что я не из профессорской семьи, что у меня нет зимнего пальто, что я не снимаюсь в кино, не печатаюсь в газетах и зарабатываю меньше, чем она.
Чтобы понравиться Нининой маме, я, предположим, мог бы обменять свою комнату на меньшую и переехать на улицу Горького. Мог бы сшить себе хорошее пальто, напечататься в газете. Но заработать больше, чем Нинина мама, я не могу.
Нинина мама работает косметичкой. Дома она приготавливает крем для лица, но не для своего. Себе она покупает крем в польском магазине "Ванда", а тот, что делает, продает клиенткам по три рубля за баночку.
Рецепт изготовления Нинина мама держит в большом секрете - боится, что стоит лишь намекнуть, как все сразу догадаются и тоже захотят сами делать крем.
Я бы, например, смог, потому что знаю секрет. Он прост, как все гениальное. Берется два тюбика разного крема, по пятнадцать копеек за тюбик - можно купить в аптеке, в парфюмерном магазине, можно при банях, в зависимости от того, куда удобнее зайти, чтобы не переходить дорогу. Надо взять два тюбика, выпустить крем из одного, из другого, перемешать крем палочкой или ложкой - лучше палочкой, потому что ложка будет пахнуть, налить немного одеколона для запаха и аккуратно разложить по баночкам. Вот и все.
По-моему, не тяжело, и каждый при желании мог бы заменить Нинину маму на её посту. Но она имеет на этот счет собственное мнение, отличное от моего. Движется она с достоинством, кожа у нее белая - польские кремы, говорят, на меду и на лимонах. Собственные мнения, которых у неё много и все разные, высказывает медленно и в нос.
Нинин папа считается в доме на голову ниже мамы. Работает он инженером. Правда, он хороший человек, но, как говорит Нинина мама, хороший человек - не специальность, денег за это не платят.
Я всё это понимаю, поэтому хожу к Нине редко - в тех случаях, когда она больна и когда мы ссоримся.
С Ниной мы знакомы пять лет, но наши отношения до сих пор не выяснены. За это время у нас было много хорошего и много плохого.
У меня такое чувство, будто сам господь бог поручил мне заботу о ней. И я не знаю, то ли жить без этого не могу, то ли мне это ни к чему.
Я до сих пор не знаю, поэтому мы ссоримся.
Вчера снова поссорились, и я опять не знаю, так ли необходимо идти к ней с цветами. Но я представляю, как она отрывисто смеется, курит папиросу за папиросой, говорит всем, что наконец-то отделалась от меня, и не спит ночь. И вот я иду к ней после работы, чтобы она перестала курить и спала ночью.
Откровенно говоря, когда мы ссоримся, я начинаю думать о себе хуже, чем это есть на самом деле, а о Нине лучше. Начинаю смотреть глазами Нининой мамы. А мне хочется видеть себя глазами Нины.
Открыла мне соседка - неправильно сосчитала количество звонков.
В квартире Нины живет восемь семей, и на двери прикреплен списочек всех жильцов в алфавитном порядке Против каждой фамилии проставлено количество звонков.
Против Нининой фамилии - восемь звонков, потому что начинается она с буквы "я" и стоит, естественно, последней.
Каждый раз, когда подхожу к двери, я думаю, что если нажимать кнопку редко, пережидая после каждого звонка, то в квартире, как в мультфильме, изо всех дверей в алфавитном порядке будут высовываться головы. Высовываться и слушать.
Я быстро звоню восемь раз. Представляю, как при этом все квартиросъемщики бросают свои дела и начинают торопливо считать, шевеля губами.
Сегодня мне открыла соседка, её фамилия начинается с буквы "ш" и стоит в списке перед Нининой. Она часто отпирает мне дверь, и мы хорошо знакомы.
Когда я вошел в комнату, Нина чертила, нагнувшись над столом, с умным видом рисовала кружок. Весь лист величиной с половину простыни был изрисован стрелочками, кружками и квадратиками.
Увидев меня, Нина перестала чертить, выпрямилась и покраснела от неожиданности, радости, от обиды, которая ещё жила в ней после ссоры, и оттого, что я застал её ненакрашенной.
Моя Нина бывает красивая и некрасивая. Бесцеремонная и застенчивая. Умная и дура. Её любимый вопрос:
"Хорошо это или плохо?" - и каждый раз я не знаю, как ей ответить.
Мать поздоровалась со мной приветливее, чем обычно, и, прихватив соль, ушла на кухню. Я понял - она в курсе наших дел.
Я разделся и сел на диван. Нина снова принялась чертить. Мы молчали.
Она, видно, собиралась сказать мне нечто такое, чтобы я понял раз и навсегда, но ждала, когда я начну первый.
А я не начинал первый, и это злило её.
Телевизор был включен. Шла передача "Встреча с песней". За столом сидели действующие лица и их исполнители, вели непринужденную дружескую беседу в стихах.
Время от времени все замолкали, за кадром включали песню - тогда один из артистов принимался старательно шевелить губами. Артист, изображающий летчика, спел подобным образом две песни - одну тенором, а другую басом.
Когда передача закончилась, диктор стал перечислять фамилии тех, кто эту передачу готовил. Я подумал: хорошо бы всей этой компании приснилась ночью радуга.
- Валя! - Нина отложила карандаш. Не выдержала.
- Прежде всего я хочу знать, за что ты меня не уважаешь?
Все-таки лучше, если бы она была только умная.
- С чего ты взяла, что я тебя не уважаю?
- Мы договорились в семь. Я ждала до семи пятнадцати, стояла как не знаю кто... Я не говорю уже о любви, хотя бы соблюдай приличия...
Последнюю фразу Нина придумала не сама, заимствовала ее из немецкого фильма "Пока ты со мной" с Фишером в главной роли.
- Я пришел в семь шестнадцать, тебя не было, - сказал я.
- Почему ты пришел в семь шестнадцать, если мы договорились в семь?
- Я не мог перейти дорогу: там, возле метро, поворот - и не поймешь, какая машина свернет, какая поедет прямо.
- Ну что ты врешь?
- Я не вру.
- Значит, считаешь меня дурой...
- Иногда считаю.
Нина посмотрела на меня с удивлением. По её сценарию я должен был сказать: "Брось говорить глупости, я никогда не считал тебя дурой".
Тогда бы она заявила: "И напрасно. Я действительно круглая дура, если потратила на тебя лучшие годы своей жизни".
Но я путал карты, и Нине пришлось на ходу перестраиваться.
- И напрасно... - сказала она. - Я всё вижу. Всё.
Что там она видит? Будто дело в том, пришел я в семь или в семь шестнадцать. Главное, что я не делаю предложения.
- Что ты видишь? - спросил я.
- То, что ты врёшь, - Нина побледнела сильнее, наверное, действительно не спала ночь.
- Когда я говорю правду, ты не веришь.
- Ты не думал, что я вчера уйду...
Я понял, Нина решила не перестраиваться, а просто сказать мне всё, что приготовила для меня ночью.
- Ты привык, что я тебя всегда жду. Пять лет жду. Но больше я ждать не буду. Понятно?
Вот тут бы надо встать и сделать предложение. Но я молчу.
Где-то в казахстанской степи есть сайгаки - такие звери, похожие на оленей. Я их видел в кино. Сайгаки эти жили еще в одно время с мамонтами, но мамонты вымерли, а сайгаки остались и, несмотря на свое древнее происхождение, бегают со скоростью девяносто километров в час.
Ленька Чекалин рассказывал, как охотился ночью с геологами на грузовике. Если сайгак попадает в свет фар, он не может свернуть, наверное, потому, что ночью степь очень черная и сайгак боится попасть в черноту.
Представляю, что он чувствует, когда бежит вот так, я очень хорошо представляю, поэтому не хотел бы охотиться на сайгака. Но вцепиться в борт грузовика, ощутить всей кожей пространство и видеть в высветленном пятне бегущего древнего зверя я бы хотел.
Если бы меня после института на оставили в Москве, я, может, увидел бы всё это своими глазами. Но меня оставили в Москве, и я боюсь, что теперь никуда не поеду. А если женюсь на Нине, то вообще, кроме Москвы и Московской области, а также курортных городов Крыма и Кавказа, ничего не увижу.
Нина ждала, что я отвечу, но я молчал.
- И вообще ты врёшь, будто переводишь по вечерам, - грустно сказала она. - Где твои переводы? Хоть бы раз показал...
- Нет никаких переводов. Я по вечерам к Леньке хожу, а иногда в ресторан.
- Я серьезно говорю, - Нина подошла ко мне. - Ты куда-то уходишь, я... ну, в общем, правда, покажи мне свои переводы.
- Да нет никаких переводов, - сказал я серьезно. - Я к Леньке хожу, а тебя не беру, ты мне и так за пять лет надоела. Там другие девушки есть.
Нина засмеялась, села возле меня, и я почувствовал вдруг, что соскучился. Мне даже невероятным показалось, что когда-то я обнимал её. Нина быстро оглянулась на дверь. Я прижал её к себе, услышал дыхание на своей шее, подумал - правда.
- Дурак, вот ты кто.
Эту фразу Нина не планировала, и это была её первая умная фраза. День еще не кончился, и если мне повезет, то я услышу вторую.
В шесть часов пришёл отец, и все сели за стол. В последнее время каждый раз, когда я прихожу, меня усаживают обедать.
Разливая суп, Нинина мама переводила глаза с меня на Нину, с Нины на меня. Ей хотелось понять по нашим лицам, помирились мы или нет.
- Разольешь, - предупредил отец. Он сидел за столом в пижамных штанах, хотя жена каждый раз говорила ему, что это не "комильфо".
Нинина мама так ничего и не поняла по нашим лицам. Пребывать в неизвестности она больше не могла, поэтому спросила:
- Ну как?
Нина покраснела.
- Мама!
- Ну как суп, я спрашиваю. Валя, как вам суп?
Суп был нельзя сказать чтобы вкусный, но лучше, чем те, которые я ем в школе.
- Ничего, - сказал я.
Нинина мама посмотрела на меня с удивлением, потому что только последний хам может есть и хаять то, что ему дают. Бывают такие положения, в которых говорить правду неприличнее, чем врать. Но сегодня надо мной висела радуга.
- Очень вкусный, мамочка, - быстро сказала Нина.
Это была её следующая умная фраза. Если так пойдет дело, то сегодня Нина побьёт рекорд.
- Валя, вы читали в "Правде", как орлы напали на самолет? - спросил отец.
Вряд ли он спросил это из соображений такта. Просто знал, что следующий вопрос о супе жена предложит ему, за двадцать пять лет совместной жизни он выучил на память все её вопросы и ответы.
- Читал, - сказал я.
- Что, что такое? - заинтересовалась Нина.
- Летел пассажирский самолет где-то в горах, кажется. А навстречу ему три орла. Один орел разогнался - и прямо на самолет.
- Идиот! - сказала Нинина мама.
- Ну, ну... - Нина нетерпеливо заерзала на стуле.
- Ну и упал камнем с проломленной грудью, а те два улетели, - закончил отец.
- Надо думать, - заметила Нинина мама, которая тоже улетела бы, будь она на месте тех двух орлов. - Только последний дурак бросится грудью на самолет.
- Это хорошо или плохо? - Нина посмотрела на меня.
- Для орла плохо, - сказал я.
- Ничего ты не понимаешь... - Нина стала глядеть куда-то сквозь стену, как Павлов сквозь меня, а я задумался: действительно, хорошо это или плохо? Мог бы я броситься грудью на самолет или улетел, как те два орла?..
- Представляешь, - медленно проговорила Нина, - наверное, он решил, что это птица.
Она глядела сквозь стену: в руках забытый кусочек хлеба, лицо растроганное и вдохновенное, глаза светлозелёные, чистые, будто промытые. Если бы знать, что она может поехать за сайгаками, я согласился бы просидеть в этой комнате всю жизнь и никуда не ездить. Согласился бы каждый день общаться с её мамой, каждый день встречать в школе Сандю - только бы знать, что Нина может поехать.
Все думали о своём и молчали, кроме Нининой мамы.
Она, очевидно, думала о том, сделаю я сегодня предложение или нет, а вслух рассказывала про соседа, который ушёл от жены к другой женщине, несмотря на ребенка, язву желудка и маленькую зарплату.
Фамилия этого человека начиналась с буквы "а", звонить ему надо было один раз, поэтому в лицо я его не видел. А жену видел и на месте соседа тоже не посмотрел бы на язву желудка и на маленькую зарплату.
- Прожить десять лет и... как вам это нравится?! - возмущалась Нинина мама.
- Мне нравится, - сказал я. - На месте вашего соседа я бы раньше ушел.
Нина засмеялась.
- А как же, по-вашему, ребенок? - поинтересовалась мать.
Отец улыбнулся в тарелку.
- Уходят от жены, а не от ребенка.
Нина снова засмеялась, хотя я ничего смешного не сказал.
- Но ведь существуют... - Нинина мама стала искать подходящие слова. Мне показалось, я даже услышал, как заскрипели её мозги.
- Нормы, - подсказал отец.
- Нормы, - откликнулась Нинина мама и испуганно посмотрела на меня.
Я должен был бы сказать, что, конечно, существуют нормы и долг порядочной женщины строго их соблюсти. Но я сказал:
- Какие там нормы, если их друг от друга тошнит?
Отец хотел что-то сказать, но тут он подавился и закашлялся.
Жена хотела заметить ему, что это не "комильфо", но только махнула рукой и быстро проговорила:
- Дядя Боря звал в воскресенье на обед. Пойдем?
Значит, меня собираются представить будущим родственникам.
- А сегодня вас дядя не звал? - спросил я.
- При чем тут сегодня? - не понял отец.
- Ни при чем. Просто я жду, может, вы уйдете...
Нина бросила вилку и захохотала, а Нинина мама сказала:
- Вечно эти молодые выдрючиваются.
"Выдрючиваться" в переводе на русский язык обозначает "оригинальничать, стараться произвести впечатление".
Странно, сегодня я целый день только и старался быть таким, какой есть, а меня никто не принял всерьёз. Контролерша подумала, что я её разыгрываю, Вера Петровна - что кокетничаю, старик решил, что я обижаюсь, Нина уверена, что я острю, а Нинина мама - что "выдрючиваюсь".
Только дети поняли меня верно.
Родители ушли. Мы остались с Ниной вдвоём.
Нина, наверное, думала, что сейчас же, как только закроется дверь, я брошусь её обнимать, и даже приготовила на этот случай достойный отпор, вроде: "Ты ведёшь себя так, будто я горничная". Но дверь закрылась, а я сидел на диване и молчал. И не бросался.
Это обидело Нину. Поджав губы, она стала убирать со стола, демонстративно гремя тарелками.
Я вспоминал, что у меня в портфеле лежат для неё цветы, достал их, молча протянул.
Нина так растерялась, что у неё чуть не выпала из рук тарелка. Она взяла цветы двумя руками, смотрела на них долго и серьёзно, хотя там смотреть было не на что. Потом подошла, села рядом, прижалась лицом к моему плечу. Я чувствовал щекой её мягкие, тёплые волосы, и мне казалось, что мог бы просидеть так всю свою жизнь.
Нина подняла голову, обняла меня, спросила таким тоном, будто читала стихи:
- Пойдём в воскресенье к дяде Боре?
За пять лет я так и не научился понимать ход её мыслей.
- Денег не будет - пойдем.
- Какой ты милый сегодня! Необычный.
- Не вру, вот и необычный.
Зазвонил телефон. Нинины руки лежали на моей шее, и я не хотел вставать, Нина - тоже. Мы сидели и ждали, когда телефон замолчит.
Но ждать оказалось хуже. Я снял трубку.
- Простите, у вас случайно Вали нет? - робко спросили с того конца провода. Я узнал голос Лёньки Чекалина.
- Случайно есть, - сказал я.
- Скотина ты - вот кто! - донесся до меня моментально окрепший баритон. Лёнька тоже узнал меня.
Я вспомнил, что обещал быть у него вечером.
- Здравствуй, Лёня, - поздоровался я.
- Чего-чего? - моему другу показалось, что он ослышался, потому что такие слова, как "здравствуй", "до свидания", "пожалуйста", он позабыл еще в школе.
- Здравствуй, - повторил я.
- Ты с ума сошёл? - искренне поинтересовался Лёня.
- Нет, просто я вежливый, - объяснил я.
- Он, оказывается, вежливый, - сказал Лёнька, но не мне, а кому-то в сторону, так как голос его отодвинулся. - Подожди, у меня трубку рвут, это было сказано мне.
В трубке щёлкнуло, потом я услышал дыхание, и высокий женский голос позвал:
- Валя!
Меня звали с другого конца Москвы, а я молчал. Врать не хотел, а говорить правду - тем более.
Сказать правду - значило потерять Нину, которая сидит за моей спиной и о которой я привык беспокоиться.
Я положил трубку.
- Кто это? - выдохнула Нина. У неё были такие глаза, как будто она чуть не попала под грузовик.
- Женщина, - сказал я.
Нина встала, начала выносить на кухню посуду.
Она входила и выходила, а я сидел на диване и курил.
Настроение было плохое, я не понимал почему: я прожил день так, как хотел, никого не боялся и говорил то, что думал. На меня, правда, все смотрели с удивлением, но были со мной добры.
Я обнаружил сегодня, что людей добрых гораздо больше, чем злых, и как было бы удобно, если бы все вдруг решили говорить друг другу правду, даже в мелочах.
Потому что, если врать в мелочах, по инерции соврёшь и в главном.
Преимущества сегодняшнего дня были для меня очевидны, однако я понимал, что если завтра захочу повторить сегодняшний день - контролерша оштрафует меня, Вера Петровна выгонит с работы, старик - из очереди, Нина - из дому.
Оказывается, говорить правду можно только в том случае, если живешь по правде. А иначе - или ври, или клади трубку.
В комнату вошла Нина, стала собирать со стола чашки.
- Ты о чём думаешь? - поинтересовалась она.
- Я думаю, что жить без вранья лучше, чем врать.
Нина пожала плечами.
- Это и дураку ясно.
Оказывается, дураку ясно, а мне нет. Мне вообще многое неясно из того, что очевидно Санде, Нининой маме.
Но где-то я недобрал того, что очевидно Лёньке.
Лёнька закончил институт вместе со мной и тоже нужен был в Москве двум женщинам. Однако он поехал в свою степь, а я нет. Я только хотел.
Пройдет несколько лет, и я превращусь в человека, "который хотел". И Нина уже не скажет, что я тонкая натура, а скажет, что я неудачник.
- Ты что собираешься завтра делать?
- Ломать всю свою жизнь.
Нина было засмеялась, но вдруг покраснела, опустила голову, быстро понесла из комнаты чашки. Наверное, подумала, что завтра я собираюсь сделать ей предложение.
Виктория Самойловна Токарева, 1964
|
| |
| |
|
