| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
кому что нравится или житейские истории...
| |
| дядяБоря | Дата: Понедельник, 30.04.2012, 14:17 | Сообщение # 61 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
| д-а-а-а! всем рассказам рассказ!
Виктория Самойловна-Мастер!
Сообщение отредактировал дядяБоря - Понедельник, 30.04.2012, 14:17 |
| |
| |
| Пинечка | Дата: Воскресенье, 06.05.2012, 08:56 | Сообщение # 62 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
| КРАСАВИЦА ЦИЛЯ
Они поселились в соседней квартире лет двадцать назад. У нас общая стенка и смежные балконы. Весной и осенью, когда не работают кондиционеры, и свежий ветерок с ковбойской лихостью врывается в настежь распахнутые окна, мы слышим каждое слово друг друга.
Хаим и Циля. Он - смуглый, высокий сефард, с шевелюрой из смоляных, туго закрученных пружинок. Оливковые глаза, мягко очерченный подбородок, тонкие усики. Большой поклонник баскетбола: "Маккаби" (Тель-Авив) - лучшая команда в мире. От бесконечного шума спортивных телетрансляций нас спасала только его работа. Хаим служил в ЦИМ - израильском пароходстве и многие месяцы проводил в рейсах.
Голос у него был низкий, с бархатным "р".
- Циля, сердце мое, - приговаривал он к слову и не к слову.
- Он ее полирует, как чистильщик праздничную обувь, - в сердцах говорила моя жена, закрывая окна. В доме становилось жарко, но слышать умильные придыхания Хаима жена больше не соглашалась.
- Ты просто завидуешь Циле, - утверждал я, отодвигая обратно створку.
- Давай, я тоже начну тебя называть солнышком или лапочкой.
В ответ жена одаривала меня взглядом мегатонной интенсивности. Если Хаим возвращался из рейса весной или осенью, мы просыпались посреди ночи от его вздохов.
- О, о, Циля, красавица моя, - шептал Хаим, и тишина приносила к нам каждый обертон. - Птиченька, рыбонька, зайчик сладкий!
- Ах, Хаим, Хаим, Хаим, - вторила Циля.
Я не раз собирался нарушить безмолвие ночи вопросом о зоологической совместимости таких определений, но так и не решился потревожить интимную жизнь моряка.
Циля - щуплая, остроносенькая, с плоскими бедрышками и цыплячьей грудкой. На ее лице царили чувственные негритянские губы. В птиченьки ее, пожалуй, еще можно было записать, но никак не в сладкие зайчики. Эти животные вызывают в памяти нечто пушистое, круглое, мягкое и ласковое, Циля же была угловатой, сухощавой и довольно резкой. Назвать ее красавицей мог только самый отчаянный фантазер. Но, судя по всему, именно он ей и попался.
В юности, сразу после замужества и после вселения в соседнюю с нами квартиру, желтые волосы Цили еще создавали некую видимость прически. С годами они то ли усохли, то ли просто повылезали и, насколько ее облик сохранился в моей памяти, с двух сторон Цилиного лица свисало нечто прямое и тусклое, походившее на застиранную пеленку.
Родить ребенка Хаиму и Циле не удавалось довольно долго. Они изрядно потратились на врачей и экстрасенсов, пока плоская поверхность между Цилиных бедер начала вспухать. Беременные женщины обычно дурнеют, Циля же превратилась в настоящее чудовище, с огромным животом, толстыми ногами, расползшейся физиономией, покрытой гадкими коричневыми пятнами. Удивительно, что уже спустя три месяца после родов она вернулась к состоянию первоначальной тщедушности.
Мальчика назвали Ашером, подразумевая, что он будет счастливым и принесет счастье родителям. Циля сходила по нему с ума. Все ее помыслы были устремлены только на Ашера, все ее время тратилось лишь на него. Четыре часа в день Циля работала ассистенткой у зубного врача, оставшиеся двадцать посвящала сыну. Муж оказался далеко за бортом интересов, ее голос полностью исчез из ночного дуэта, и сольное "Циля, красавица моя" одиноко разливалось в ночной тишине. В этот момент Циля, скорее всего, думала о проблемах Ашера.
А проблем оказалось много. Вернее, не самих проблем, а Цилиного представления о них. Еще до рождения ребенка она отличалась чистоплотностью, близкой к мнительности. Возвращаясь с улицы, Хаим должен был сменить одежду и тщательно вымыть руки. Ходить по дому в уличной обуви категорически воспрещалось. Cумка, поставленная на обеденный стол, вызывала крик ужаса.
Рождение Ашера превратило мнительность в манию. Циля объявила войну микробам, могущим покуситься на здоровье сына. Она окружила его китайской стеной аккуратности и порядка и, самолично заступив на пост, превратила караульную службу в главное дело своей жизни.
Забавно было наблюдать ее на прогулке. Стоило мальчику поднять с земли щепку или камешек, как бдительная Циля немедленно протирала его пальчики дезинфицирующей салфеткой. Все овощи и фрукты в доме обдавались кипятком, хлеб обжигался на огне, посуда не просто мылась, а после каждого использования кипятилась в специальном баке. В том же баке еженедельно обрабатывались детские игрушки: вид у них после этого был еще тот.
Вырасти в таких условиях здоровым и незакомплексованным ребенком было практически невозможно, но Ашер, вопреки стараниям Цили, вымахал в веселого и крепкого юношу. От отца он унаследовал страсть к баскетболу и довольно быстро оказался в городской команде. Хаим мечтал увидеть сына в желтой майке "Маккаби", но Циля категорически возражала против карьеры профессионального баскетболиста. На этом пути, по ее мнению, мальчика подстерегало слишком много опасностей. Идеальной профессией было программирование - чистая работа в кондиционированном помещении. Подчиняясь воле матери, Ашер ушел из городской команды и усиленно занялся математикой.
Школу он закончил великолепно, ведь деньги на репетиторов лились, как морская вода в пробитое торпедой днище. Корабль семейного бюджета держался на плаву лишь благодаря многомесячным отлучкам Хаима. Дабы залатать пробоину, нанесенную подготовкой к вузу, он пустился в самые дальние плавания, за которые платили максимальный тариф.
К психотесту Ашер готовился несколько лет и так поднаторел в решении разнообразных задачек, что сам принялся натаскивать школьных приятелей. Дорога в хайфский Технион была открыта, но тут в планы Цили вмешались неожиданные обстоятельства.
Ей почему-то казалось, будто Ашера, как единственного сына, освободят от прохождения воинской службы. К величайшему ее изумлению, у армии на этот счет оказалась иная точка зрения. Возмущенная Циля бросилась обивать пороги разных начальников, но все, что ей предложили - лишь записать Ашера во вспомогательные части и направить служить неподалеку от дома.
Делать было нечего, Технион пришлось отложить на два года и собирать ребенка в армию. Она проводила его до самых ворот военной базы и хотела пройти дальше, но гражданская жизнь заканчивалась возле будки часового, и вся энергия и решительность Цили разбивались об нее, точно океанские волны о нос корабля.
Вернувшись домой, Циля принялась за уборку. Перебирая, перекладывая с места на место вещи сына, она нет-нет да роняла слезу, и жалобно всхлипывала. Хаим болтался на своем корабле где-то между Австралией и Тасманией, поэтому утешить ее было некому. Самой близкой, привычной утешительницей служила моя жена, к которой Циля приходила со своими проблемами чуть не каждый день. Жена понемножку делилась со мной, и проблемы соседской семьи я знал почти так же хорошо, как собственной. Или так же плохо, по мнению жены, но это уже не относится к данному повествованию.
К тому времени квартира Цили превратилась в персональный музей Ашера. Запечатанные в целлофановые пакеты любовно сохранялись его волосики, начиная с первого локона. За стеклом серванта, в серебряной коробочке хранились молочные зубы. Полки были уставлены альбомами с чуть ли ни ежедневными фотографиями. Все табели успеваемости, все грамоты и благодарственные письма из школы, детские рисунки, сочинения, рефераты лежали в папках и папочках. В бельевом шкафу несколько полок занимали пеленки Ашера, его детские штанишки, маечки, рубашки с навечно въевшимися в ткань пятнами от молочной смеси. Даже сандалики и кроссовки, особенно полюбившиеся Циле, хранились в коробках, аккуратно составленных на антресоли. В трех ящиках огромного комода лежали вываренные до белизны погремушки, плюшевые зайцы и коровы, с ушами, стертыми до основы молодыми зубками, книжки-раскраски, книжки-раскладушки, кубики, лего, детский конструктор: все чистое, укомплектованное до последнего винтика, с любовно подклеенными клейкой лентой обложками. А в душевой бережно сохранялся торчащий под потолком крюк, на который когда-то вешали ванночку для купания младенца.
Хаим несколько раз покушался на музейные экспонаты, но безуспешно. Каждый раз после попыток завести разговор на тему очистки квартиры его ночные камлания прекращались на довольно внушительный срок. Любой уголок квартиры напоминал об Ашере, и теперь Циле, оказавшейся в собственными руками возведенной ловушке, оставалось только вздыхать и прислушиваться, не звонит ли телефон.
Первые три недели курса молодого бойца Ашер прошел играючи, а в четвертую их группу отвезли на Голанские высоты. Там в палатках, расположенных посреди огромного полигона, им предстояло провести еще четыре недели, отрабатывая стрельбы, марш-броски, окапывания и прочую армейскую премудрость. Маме он звонил несколько раз в день, уложив сотовый телефон в подсумок вместе с запасными магазинами для автоматической винтовки.
К концу четвертой недели его отправили в караул на дальний конец полигона. Охраняли непонятно что, скорее всего, просто учились охранять, по три часа озирая в бинокль пустынные просторы возвышенности. Ашер позвонил маме утром, как обычно, но голос его был чуть смущенным.
- Что случилось? - сразу спросила Циля. - Только не обманывай меня.
- Понимаешь, - замялся Ашер, - я проснулся среди ночи от того, что по мне кто-то бегает. Махнул рукой и наткнулся на крысу, или мышь, в общем, на какого-то грызуна.
- И что было дальше? - трагическим тоном спросила Циля.
- Ничего особенного, она меня просто укусила. Не сильно, ранку я заклеил пластырем.
- Немедленно в лазарет, - приказала Циля. - От укуса дикой крысы может быть что угодно, от столбняка до, не дай Б-г, бешенства.
- Э-э-э, - протянул Ашер, - смена приедет только к вечеру. Но ранка ерундовая. Я тебе рассказываю только потому, что обещал ничего не скрывать.
- Ладно, - сказала Циля, - на всякий случай смажь ее как следует йодом, а твоему командиру я сейчас позвоню.
- Мама, пожалуйста, не надо! - вскричал Ашер, но Циля уже повесила трубку.
У нее были записаны телефоны всех начальников сына, вплоть до командира дивизии, поэтому через полчаса за ним послали машину и отвезли в медпункт. Врача в тот момент не оказалось, а санитар, сам едва окончивший курсы, внимательно осмотрев ранку, сделал, на всякий случай, укол против столбняка, и отправил Ашера обратно в часть. Делали ли ему прививку от "бешенства", он не спросил, а случай этот, как не достойный внимания, даже не зафиксировал в журнале.
Курс молодого бойца Ашер закончил одним из лучших и был награжден трехдневным отпуском. К побывке Циля приготовила любимые блюда сына и составила план похода по родственникам. Ашер приехал под вечер, бросил в углу прихожей огромный солдатский вещмешок и, едва успев расшнуровать ботинки, рухнул в кресло. Вид у него был утомленный. Циля принесла ему стакан холодный воды с лимоном.
- Попей и быстро в ванную. А потом, - она мечтательно закатила глаза, - потом тебя ждет такой обед…
К ее удивлению Ашер не прикоснулся к стакану и от ванны тоже отказался.
- Мама, я посплю, - сказал он и, даже не вымыв с дороги руки, отправился в свою комнату.
Такое поведение настолько не совпадало с многолетними привычками сына, что Циля сразу заподозрила недоброе. Спустя час они уже сидели в приемном покое больницы, а через три страшное подозрение оказалось еще более страшной реальностью. Анализ однозначно показал тельца Бабеша-Негри, что означало одно - бешенство.
На расспросы Цили врачи только сокрушенно качали головами и отводили глаза в сторону. Циля дошла до главврача и потребовала объяснения. Тот также попытался отводить глаза, но Циля схватила его за руку и потребовала сказать ей правду.
- Видите ли, - виновато произнес главврач, - прививки против бешенства эффективны только в том случае, если их начинают не позднее четырнадцатого дня от момента укуса. В вашем же случае с момента заражения прошло больше двадцати дней.
- Что делать, доктор, - почти закричала Циля, - как спасти мальчика?
- Эффективных методов лечения не существует, - ответил главврач. - Мы попробуем симптоматическую терапию для уменьшения страданий больного. Поместим в затемненную, изолированную от шума, теплую палату и будем вводить в больших дозах морфин, пантопон, аминазин и хлоралгидрат в клизмах. Попробуем также курареподобные препараты и переведем больного на искусственную вентиляцию легких. Все эти меры смогут продлить его жизнь на несколько недель.
- Что?! - задохнулась Циля. - Что вы сказали?!
- Увы, - главврач развел руками. - Прогноз самый неблагоприятный. Имеются, правда, описания единичных случаев выздоровления пациентов, получивших полный курс иммунизации антирабической вакциной после заражения. Будем надеяться, что ваш случай окажется одним из них.
Ашер умер через шесть дней. Циля и примчавшийся на самолете Хаим не отходили от его постели. Они видели все: и обильное мучительное слюнотечение, и приступы буйства, и судороги. Ашер плевался, сдирал с себя одежду, пытался разорвать ремни, которыми его привязали к кровати. Между приступами он ненадолго приходил в себя, и Циля, словно ни в чем не бывало, строила планы о поездке за границу после его выздоровления. Ашер мечтал увидеть Венецию, покататься на гондоле, подняться на колокольню Сан-Марко, и Циля показывала ему роскошные альбомы с фотографиями и подробно обсуждала маршрут будущего путешествия.
На пятый день судороги и припадки прекратились, Ашер лежал в полном сознании и слабым голосом беседовал с родителями. Циля решила, что лечение помогло, и в ее потускневших глазах стали мелькать искорки надежды. Но Хаим, успевший прочитать несколько статей по истории заболевания, помрачнел еще больше. Он знал, что на самом деле это не улучшение, а признак близкой смерти.
Ночью у Ашера подскочила температура, градусник показывал сорок два. Он весь горел и поминутно просил пить. Прикасаясь к его груди, Циля чувствовала, как бешено, вразнос колотится сердце.
Под утро Цилю сморил короткий сон. Проснувшись, она увидела устремленные на нее неподвижные глаза сына и зашлась в истошном, отчаянном крике.
На кладбище она не плакала. Только рука, вцепившаяся в локоть Хаима, мелко дрожала, словно подключенная к электричеству. Когда в холмик воткнули табличку с именем сына, Циля вскрикнула и потеряла сознание.
Корреспондентка армейской радиостанции вытащила историю с Ашером в свободный эфир. Поднялся страшный шум, оппозиция представила парламентский запрос, почему солдатам не делают прививку от бешенства, начальник генерального штаба назначил комиссию по расследованию происшествия, два генерала в отставке немедленно припомнили подобного рода случаи, произошедшие во время Шестидневной войны. Имя Ашера носилось по радиоволнам, точно щепка от разбитого штормом корабля. Весь этот шум пришелся на семь дней траура, и квартиру Цили безостановочно посещали всякого рода делегации и разного вида общественные деятели. Два раза приезжало телевидение, а в последний день прибыл сам начальник медицинской службы армии.
- Я не могу вернуть вам сына, - сказал он, грустно склонив голову. - Но обещаю, что подобных случаев больше не произойдет. Каждый солдат получит прививку еще до того, как ему выдадут амуницию.
Циля, с лицом, потемневшим, точно маска египетской мумии, только кивала. Щеки у нее ввалились, глаза потускнели, уголки губ безжизненно опустились вниз.
Выйдя в другую комнату, начальник подозвал Хаима.
- Вам нужно серьезно позаботиться о здоровье жены, - сказал он, пожимая ему руку. - Это я вам как врач говорю. А как генерал, обещаю прислать к вашей жене лучшего армейского психолога. Вот мой телефон, - он протянул визитную карточку, - когда закончится траур - позвоните, и я все устрою.
Генерал сдержал свое слово, армейский психолог, врач с мировым именем, серьезно занялся Цилей. После нескольких многочасовых бесед он назначил лечение:
- Вам нужно заняться собой. Спорт, новая одежда, при желании - пластические операции. Вы должны снова почувствовать себя женщиной. Не матерью, а женщиной. И тогда - кто знает… Вы еще молоды, у религиозных семей в вашем возрасте рожает каждая третья.
Циля едва заметно улыбнулась уголками повисших губ, но указания врача принялась выполнять со всей тщательностью. Правда, все это стоило немалых денег, но они вдруг нашлись. Выяснилось, что моряков, уходящих в дальние рейсы, пароходство обязывало оформлять особую страховку, и предусмотрительный Хаим внес в нее жену и сына. Разница в ежемесячном взносе была небольшой, но сумма, полученная за Ашера, вышла огромной. Хаим подыскал себе какую-то работу в пароходной конторе, и все вечера проводил с Цилей. А днем она, словно угорелая, носилась по врачам, косметологам, магазинам. Четыре раза в неделю Циля посещала "Студию Си", где опытные педагоги заново учили ее правильно ходить, вставать и садиться, и сгоняли десять потов безжалостными тренировками на разных снарядах.
Свои волосы Циля остригла почти наголо и купила роскошный натуральный парик. Его мелко завили, подогнали по месту, и отличить чужие волосы от настоящих было практически невозможно.
Внимательно изучив рынок, Циля решилась сделать операцию по увеличению груди. Все подробности она обсуждала с моей женой. Подробностей оказалось много, и я невольно оказался в курсе дела. После долгих колебаний она выбрала силиконовый имплантант с пятидесятилетней гарантией. К окончанию срока гарантии Циле должно было перевалить за девяносто, и я плохо понимал, для чего в таком возрасте нужна молодая упругая грудь. Однако свои сомнения я благоразумно оставил при себе.
Когда на годовщину смерти Ашера Циля выскочила из машины и подошла к друзьям и родственникам, ожидавшим ее у входа на кладбище, то многие не смогли сдержать возгласов изумления. Легкой, энергичной походкой к ним приближалась блондинка с эффектно выпирающей грудью. Из-под короткого платья виднелись загорелые ноги с крепкими икрами, а плавно покачивающиеся при ходьбе бедра вызвали какие угодно мысли, кроме приличествующих данному месту и времени.
После кладбища все поехали к Циле. Стол был накрыт самым роскошным образом: ломтики соленого лосося млели на тоненьких кружочках французского батона, красная икра бугрилась в прозрачных вазочках, кубики рокфора, обложенные пунцовыми помидорками "шерри" просились на вилку. Разговор то и дело перескакивал с Ашера на чудесное преображение его матери.
К десяти гости разошлись. Циля принялась за уборку. Хаим относил в кухню грязную посуду, а она укладывала ее в моечную машину.
- У меня страшно болит голова, - вдруг сказала она, отложив в сторону тарелку с остатками торта. - Привези мне артофен из аптеки.
- Артофен? - удивился Хаим. - У нас ведь полно других лекарств.
- В последнее время мне помогает только артофен.
Хаим оделся и пошел к машине. Дежурная аптека находилась на другом конце города, и пока он дождался своей очереди и приехал обратно, часы показывали около двенадцати ночи.
В квартире было тихо. Гостиная сияла чистотой, посуда на кухне была аккуратно расставлена в сушилке.
"Спит, наверное", - подумал Хаим. Но в спальне Цили не оказалось. Пройдя по всем комнатам, он обнаружил ее в душевой. Циля удавилась на веревке, привязанной за крюк от ванночки Ашера. Сбившийся парик прикрывал лицо. Сквозь мелкие кудряшки торчал багровый, уже начинающий распухать язык.
После похорон Цили Хаим снова завербовался на самые дальние рейсы. Квартиру он запер на ключ и оставил под наш присмотр - сдавать на съем семейный музей он не мог.
Прошло несколько лет. Весной и осенью, когда не работают кондиционеры и свежий ветерок с ковбойской лихостью врывается в настежь распахнутые окна, я просыпаюсь по ночам и долго лежу, прислушиваясь к тихому голосу тишины. Самые разные мысли приходят в мою голову.
В чем причина разыгравшейся за стенкой трагедии? Почему погиб улыбчивый добряк Ашер? Я не могу и никогда не смогу отыскать истинный корень событий, а жить в мире, где мучительная смерть без повода настигает безвинного человека - страшно.
Сколько еще осталось мне? Долго ли доведется ежиться от предрассветного ветерка, ощущать рядом теплое плечо жены, зная, что в соседней комнате спят здоровые дети, а за несколько километров - родители.
Потом я вспоминаю Цилю. Представляю, как в непроглядной черноте могилы расползается саван и разлагается тело. Пройдет еще десять, двадцать, тридцать лет и среди потемневших костей скелета будут одиноко горбиться силиконовые имплантанты с гарантированной прочностью.
Я долго лежу, переполняемый тоской и грустью, пока спасительная волна сновидения не накрывает меня с головой.
Яков Шехтер
|
| |
| |
| shutnik | Дата: Воскресенье, 06.05.2012, 15:18 | Сообщение # 63 |
 дружище
Группа: Друзья
Сообщений: 387
Статус: Offline
| да-а-а!жизнь вообще штука нелёгкая...
|
| |
| |
| sINNA | Дата: Понедельник, 07.05.2012, 12:37 | Сообщение # 64 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 426
Статус: Offline
| К О З Ё Л
рассказ
На дачу лучше ездить на машине, а не на электричке. Даже если дача совсем близко от дома. Во-первых когда в машину залазишь, никто не толкается и на ноги не наступает. Во-вторых, не надо билет покупать и остановку свою никогда не проедешь. А в-третьих в багажник можно кучу всяких полезных вещей напихать. Лодку резиновую, мяч футбольный, удочки. И поэтому, когда однажды папа сказал нам с мамой за ужином:
- А не купить ли нам собственное средство передвижения? - то я сразу обрадовался и закричал:
- Конечно, купить!
- Надеюсь, ты не велосипед имеешь в виду? – на всякий случай спросила мама.
- Обижаете, синьора! – ответил папа. – Велосипедный спорт, конечно полезен для здоровья, но я все же предлагаю что-нибудь более серьезное. С мотором, коробкой передач и бензобаком. Короче, машину.
Мама называет папу мечтателем. И когда мечты уносят его куда-нибудь далеко, то мама папу тут же ловит и ведет на посадку. Поэтому она сразу спросила:
- А деньги где возьмем?
- А мы дорогую машину покупать не будем – ответил папа. – Мне сосед Семен Андреевич свою “копейку” предлагает. Она у него хоть и старенькая, но в отличном состоянии. Он на ней только по выходным в сад ездил. И то когда дождя не было. Я на ней порулю год-другой, а потом и на новую накопим.
Папа сдал на права и у нас появилась машина! И когда мы собрались первый раз ехать на дачу, то я тут же позвонил своему закадычному другану Фофану.
- На дачу завтра едем – сообщил я ему. – Давай с нами.
- Да ну-у! – заотнекивался Фофан. – Опять в электричке толкаться. Я лучше футбол с пацанами погоняю.
- Толкаться не надо – ответил я. – На машине едем. На нашей.
Фофан долго пережевывал то, что я ему сказал. Я уже подумал, что он не расслышал и хотел сказать про машину еще раз. Но не успел.
- На машине! – заорал он. – Круто! Еду!
Выехали мы рано утром. Нас с Фофаном посадили на заднее сиденье и мы стали глядеть в окно.
Ехал папа осторожно, никого не обгонял и рассказывал нам с Фофаном про правила дорожного движения. Не про то, как и где надо переходить дорогу чтобы тебя не переехали. А про то как надо ехать, чтобы самому никого не переехать.
- Видите, трамвай остановился – говорил папа. – И мы должны остановиться, чтобы пропустить пассажиров. А сейчас, когда они прошли можно трогаться. А вот этот знак говорит о том, что дорога будет сужаться и вместо трех полос движения останется только две. Посмотрим вправо, влево и если никого нет, перестроимся.
Мы с Фофаном слушали, глядели в окно и я чувствовал как ноги и руки у меня сами шевелятся. Будто это я, а не папа сидел за рулем.
- Па! – сказал я. – А ты научишь нас с Фофаном машину водить?
Папа немного помолчал.
- Вообще-то это взрослое дело – сказал он. – Вот подрастете немного и тогда обязательно.
Мы стали подъезжать к повороту.
- А вот этот желтый квадрат дает нам право проехать первыми. – сказал папа. – Основная дорога. Светофора нет. Поэтому показываем поворот и…
Выехать до конца он не успел. Слева раздался рев мотора и мимо нашей машины пронеслась черная “десятка”. Она вильнула два раза туда-сюда, заскрипела тормозами, перегородила нам дорогу и остановилась. Из нее выскочил молодой парень в синей форме и быстро зашагал к нам.
- Ты что-то нарушил?! – испугалась мама. – Тебя сейчас штрафовать будут?
- Желтый квадрат – растерянно сказал папа. – Основная дорога. Ничего я не нарушал! Может он спросить что-то хочет?
Папа опустил стекло, а парень почти бегом подбежал к дверце. Он наклонился и я увидел, что лицо у него злое. Или нет, даже не злое. Он смотрел на нас так, будто мы были самыми главными врагами в его жизни.
- Ты что творишь, козел!? – заорал он так громко, что мы с Фофаном вздрогнули. – Ты же меня на встречку выгнал! Ну, козел! Тебя кто ездить так учил? Кто, я спрашиваю? Понасадят, блин, за руль козлов! Жалко, я сегодня не на службе, я бы тебе выписал! Чего уставился?
Мы все вчетвером молча смотрели на него, а он все орал и орал через слово повторяя “козел”. Потом плюнул на колесо нашей машине и пошел к своей “десятке”. На спине у него желтыми буквами было написано ДПС.
Черная “десятка” взвизгнула колесами, рванула с места как ракета и умчалась.
Мы еще немного посидели молча.
- Кто это такой? – спросила мама. – Почему он такой нервный?
- Дурак Потому что Совсем – ответил я. – ДПС. А нервный потому, что ехал быстро и чуть в нас не врезался. Он сам виноват. Мы ехали правильно.
- На моего брата тоже на прошлой неделе наорали – сказал Фофан. – А ДПС это дорожно-патрульная служба.
- Он сам виноват и на нас же наорал? – сказала мама. – Тогда это не ДПС. Это ХАМ.
- А как это переводится? – спросил я.
- Никак – ответила мама. – Хам, он и есть хам.
Папа тронул машину и мы поехали дальше.
- Расстроился? – спросила мама. – Не надо. Ты ведь правильно ехал?
- Да – ответил папа.
- Ну и забудь – сказала мама. – Мало ли хамов на свете. Хоть в форме, хоть без формы. Ну, сэкономили родители на его воспитании. Так это их беда. Он и на них так же, наверное, орет.
- Да – снова ответил папа.
Потом он замолчал и всю дорогу до дачи больше не сказал ни слова.
На даче было классно! Стояла жара и мы с Фофаном искупались семь раз в речке. Потом стали играть в волейбол с папой и мамой. Потом наловили рыбы и пожарили ее на костре. А вечером пели под гитару вместе с соседями.
А ДПС-ник на черной “десятке” как-то забылся, словно уехал куда-то за речку и за лес навсегда. И вместе с ним уехала обида.
Вернулись мы поздно. Я так наотдыхался, что даже есть не стал. Только выпил чаю и тут же бухнулся спать.
А ночью чай попросился наружу. Я сполз с кровати и, шатаясь спросонья пошел в туалет.
До туалета я не дошел. Потому что увидел под дверью на кухню желтую щелочку. Кроме меня в нашей квартире не спал еще кто-то.
Я открыл дверь на кухню и увидел папу. Он в одних трусах сидел за столом и курил. Папа тоже увидел меня и спрятал сигарету за спину.
- Ага, попался! – сказал я. – Ты же бросил курить. Сам говорил, что вредно.
- Вредно – подтвердил папа и загасил сигарету. – Больше не буду. Не спится что-то.
Я сел напротив него.
- Ты из-за этого ДПС-ника не спишь? – спросил я. – Который на нас орал?
- Из-за него – признался папа. – Честно говоря я даже не расстроился вначале. Будто мимо меня его оскорбление пролетело. На даче в суете вообще думать забыл. А ночью проснулся, и уснуть не могу.
- Надо тебе было его тоже как-нибудь обозвать – сказал я. – Можно бараном. Нас так учитель по физре называет. И тогда бы ты спал спокойно.
Папа пожал плечами.
- Не могу – сказал он. – Видно не тому чему надо меня учили твои бабушка с дедом.
- А чему они тебя учили? – спросил я.
- Только не хамству – ответил папа. – И, наверное, зря. Насколько бы легче мне жилось, если бы я умел хамить. Представляешь, прихожу я в магазин, спрашиваю у продавщицы почем килограмм сахару. Она мне в ответ – дурак, глаза разуй, цена на витрине! А я ей на это – дура, твое дело отвечать, а не выступать! А она мне… А я ей… Поговорили так и разошлись довольные друг-другом. Тогда бы и спалось, наверное, крепко.
Папа усмехнулся.
- Или приносит мой сын из школы двойку. А я вместо того, чтобы головой укоризненно качать и “нехорошо сынок” говорить начинаю на него орать. И обзывать оболтусом, бездарем и олухом. Или еще как-нибудь покрепче.
Я вспомнил как называет отчим Ваську Сорокина из второго подъезда. И покачал головой.
- Не – сказал я. – Лучше ты оставайся таким какой есть. Ты мне такой больше нравишься.
- А как же тогда быть с хамами? – спросил папа. – Молча их слушать и во всем соглашаться? А потом по ночам не спать?
- Я не знаю – сказал я. – Ты же взрослый. Ты и придумай.
- Я многое понять могу – сказал папа. – Может от этого ДПС-ника жена ушла или дочка ночевать не вернулась. Вот он на других зло и срывает. Но он все равно неправ. И должен был бы извиниться.
- Должен – согласился я. – А как это сделать?
- Делать это себе дороже – сказал папа – Сначала мне нужно будет как-то найти его. Потом потребовать извинений, от которых он наверняка откажется. Хамы извиняться не любят. Не было ничего ответит и все тут. Тогда, наверное, надо будет к его начальству пробиваться и жаловаться. Заявления писать, по кабинетам ходить. Волокита. В конце концов плюнешь и постараешься забыть.
- А он снова будет хамить – сказал я. – Уже кому-нибудь другому.
- Совершенно верно – вздохнул папа. – Эта болезнь трудноизлечима.
Папа поднялся и пошел вытряхивать пепельницу в туалет.
- Пойдем-ка спать – сказал он. – Все проходит. Пройдет и это.
- Пройдет – сказал я. – Только в туалет я первый. А то сейчас описаюсь!
Когда я забрался в теплую постель, то вдруг понял, что тоже спать не хочу. У меня перед лицом все время стояло лицо этого парня в синей форме. Он смотрел на меня и орал по всякому. Так, как на меня даже родители не орут. Потому что они на меня не орут вообще никогда.
Я вертелся с боку на бок и думал. И чем дальше думал, тем все больше говорил сам себе, что надо этого ДПС-ника обязательно заставить извиниться. Чтобы мы спали спокойно и чтобы он больше никому никогда не хамил.
Я стал придумывать как это сделать. И у меня столько придумалось всяких способов, что я встал, включил свет и стал эти способы записывать. Чтобы утром не забыть.
Утром я проснулся рано. Наверное потому, что меня ждали важные дела. Родители уже ушли на работу. Я быстренько умылся и сел за стол читать листок со способами извинений. А когда все прочитал, то листок порвал. То, что казалось мне хорошим ночью, утром было совсем никудышным. Ну что это такое – натравить на ДПС-ника фофанскую овчарку Найду. А когда она этого парня повалит на землю, то подбежать и заставить извиниться. Или – проколоть у его “десятки” колеса. И подбросить записку, что если он не извинится, то мы разобьем стекла в его машине. Ерунда какая-то!
Я повздыхал, походил кругами по комнате и стал звонить Фофану. А когда он взял трубку, то я прямо так и спросил:
- Фофан, ты мне друг?
- Че, велик, что ли надо? – спросил Фофан. – Приходи, бери. Мне не жалко.
- Не, велик мне не нужен – ответил я. – Мне нужна твоя помощь. Но дело, похоже, опасное. Можешь отказаться.
Фофан немного посопел в трубку.
- Щяс приду – сказал он и в трубке раздались короткие гудки.
Фофан скоро пришел и стал хрустеть чипсами, которые я ему подсунул чтобы он не перебивал меня. А когда я рассказал ему про дело, то он полностью со мной согласился.
- Правильно! – сказал Фофан. – Борзый какой! Сам гонит сто километров, а на других орет. А как ты хочешь заставить его извиниться?
- Не знаю – ответил я. – Я тут немного напридумывал, но мне не понравилось. Надо как-то по другому.
- А че придумывать-то? – сказал Фофан. – Придем к нему и прямо так и скажем издалека – ну ты, извиняйся короче! А то хуже будет! И вообще, сам козел!
Я вспомнил как папа ночью говорил мне про продавщицу. Он ей – дура, она ему – дурак.
- Нет, Фофан – ответил я. – Я так не хочу. Я хочу чтобы я ему вежливо и он мне вежливо.
Фофан подавился остатками чипсов.
- Какой ты злой! – сказал он. – Заело сильно, что ли?
- Заело! – ответил я. – Полночи не спал. Ты номер его “десятки” помнишь?
- Записывай – сказал Фофан. – Истома.
- Какая еще истома? – не понял я.
- И-100-МА.
Я записал номер на листок.
- А как мы его найдем? – спросил Фофан. – На дороге дежурить будем?
- Ни фига – сказал я. – У нашего соседа в компе программка есть. В нее номер машины пишешь, а она тебе р-раз, и адрес выдает.
Мы сбегали к соседу и вскоре я держал в руках адрес.
- Сопильняк А. Ю. его зовут – сказал я. – Улица Дзержинского, 25-12
- Это за мостом – сказал Фофан. – Туда куча маршруток ходят. Поехали?
Дом, где жил ДПС-ник Сопильняк оказался высокой свечкой с одним подъездом. Рядом с домом была стоянка, на которой скучали без хозяев несколько машин.
Мы поднялись на четвертый этаж и остановились перед металлической дверью. Я вздохнул поглубже и надавил на звонок.
Дверь мне открыла молодая, но такая толстая тетка, что я даже отступил на два шага, чтобы разглядеть ее всю.
- Че надо? – спросила тетка. – Давайте короче, у меня суп на плите.
- Нам Сопильняка А. Ю. надо – сказал я. – Позовите, пожалуйста.
- Нет его – буркнула толстуха. – А на кой он вам сдался?
- По личному вопросу сдался – ответил Фофан. – Переговоры с ним хотим устроить.
Тетка смерила его взглядом с головы до ног.
- Надо же! – хмыкнула она. – От горшка два вершка, а туда же. Переговоры! На обед он скоро приедет, тогда и переговаривайте.
В коридор выбежал малой с грязным лицом и без штанов.
- Зачем с горшка встал, скотина!? – заорала на него тетка. – Сейчас по жопе получишь!
- А вы продавщицей наверное работаете, да? – спросил я и на всякий случай отошел еще немного назад.
- Ну, продавщицей – сказала толстуха. – А че?
- Ничего – сказал я и мы с Фофаном выбежали во двор. Где сели в тенечке и стали ждать.
Черная “десятка” с истомой на заду зарулила к дому ровно в час дня. Сопильняк А. Ю. вылез из машины, повернулся к нам своей ДПС-ной спиной и стал протирать тонированные стекла. Мы подошли поближе.
- Здравствуйте! – сказал я. – Вы нас помните?
Сопильняк через плечо бросил на нас с Фофаном короткий взгляд и ничего не ответил.
- Мы вчера в машине ехали – напомнил Фофан. – И стали поворачивать с главной дороги. А вы нас обогнали и потом наорали.
Сопильняк снова посмотрел на нас, уже чуть-чуть подольше.
- Брысь! – буркнул он – Уши оборву!
Мы с Фофаном переглянулись.
- А мы к вам пришли чтобы вы извинились – сказал я. – И больше не хамили.
Сопильняк перестал вытирать стекла и повернулся к нам всем передом. Он смерил взглядом сначала меня, потом Фофана и вдруг расхохотался. Так громко, что в доме зазвенели стекла.
- Извинился?! – со стоном сказал он. – Я?! Перед вами? Да скажи спасибо, что я вообще разрешил вам дальше ехать. Позвони я ребятам из ГАИ, они бы вашего папочку быстро на штрафную стоянку загнали.
- А он ничего не нарушал! – сказал Фофан. – Это вы нарушили!
- Да какая разница! – заорал Сопильняк. – На дороге кто всегда прав? Тот, у кого больше прав! Значит я! Запомните это, козлы и вашему папочке – козлу передайте! Прислал своих недомерков права качать! А ну брызнули отсюда!!
Он сделал шаг и мы с Фофаном бросились наутек.
- Вот так! – сказал Фофан, когда мы тряслись на маршрутке домой. – Это все с твоей вежливостью. Надо было хоть перед тем как убегать его тоже козлом обозвать.
- Я что-нибудь получше придумаю – сказал я. – Он ведь, наверное, этого и ждет. Чтобы мы тоже начали хамить. А я не буду. Назло! А извиниться заставлю!
- И как ты это сделаешь? – спросил Фофан. - Я вообще не врубаюсь.
- Нам торопиться некуда – сказал я. – Пошли, будем думать.
Мы думали четыре дня. И три ночи. Мы часами сидели за столом и рисовали разные схемы с кружками и стрелочками. Мы лежали на диване и говорили друг-другу разные способы заставить ДПС-ника Сопильняка А. Ю. извиниться. Мы стали учить правила дорожного движения, чтобы хоть там узнать, что нам можно сделать. Даже приставали ко всем пацанам во дворе во время футбола. И когда проигрывали, то они все сваливали на нас с Фофаном.
И наверное от этих постоянных дум на третью ночь мне приснился сон. Будто я и Фофан художники. И мы участвуем в каком-то конкурсе. А рисуем мы не на бумаге, а на простынях. И моя мама стоит рядом со стиральным порошком к руках и говорит нам – вы еще кипятите белье? Тогда я иду к вам!
А потом она как шагнет ко мне да как закричит!
- Кто в доме всегда прав? Тот, у кого больше прав! Значит я!
Я вздрогнул и проснулся. И тут же понял что нам с Фофаном надо делать!
Утром я все рассказал другану. Он выслушал меня и поднял большой палец.
- Круто! – сказал он. – А фотоаппарат я у Васьки Сорокина возьму.
Сначала мы проследили где работает ДПС-ник Сопильняк А. Ю. Как мы с Фофаном и думали, он ездил по утрам в городскую ГАИ. А уже оттуда на патрульной машине вместе с другими гаишниками отправлялся орать и хамить в город.
Потом мы занялись приготовлениями. На это у нас ушел весь день. Первым делом я утащил у родителей из шкафа две белые простыни и разрезал их на половинки. Потом мы эти половинки отнесли однокласснице Таньке Букиной и она за шоколадку сшила из половинок длинную полосу. Краски мы купили в магазине канцтоваров.
- Будем писать красной – сказал я. – Как у светофора.
- А что писать-то будем? – спросил Фофан. – Ты уже придумал?
- Да! – гордо сказал я. – Почти всю ночь не спал! Зацени.
Фофан прочитал то, что было написано на листке бумаги и закивал головой.
- Ваще! - похвалил он. – Как у писателя!
Половину дня мы ползали по полу и пыхтели, выводя на простынях выдуманную мной надпись. А когда краска высохла, то растянули простынную полосу по коридору и немножко в комнату. И стали любоваться на свой труд.
- Ну вот – сказал я. – Теперь приделаем ручки и завтра пойдем на дело.
Мы приспособили для ручек две лыжные палки и Фофан ушел домой.
На следующее утро сотовик разбудил меня в шесть часов. Я обозвал его ненормальным и хотел уже спать дальше. Но увидел в углу комнаты свернутую простынную ленту и тут же вскочил с кровати.
Фофан ждал меня около подъезда. Мы по-мужски молча пожали друг-другу руки и пошли на остановку.
Около городской ГАИ мы сели на лавочку и стали ждать.
Постепенно к зданию стали съезжаться ГАИ-шные патрульные машины с голубыми номерами и мигалками. Они выстраивались в два ряда, а гаишники, которые из них выходили, от нечего делать курили и громко смеялись.
- Вон он! – сказал Фофан и ткнул пальцем. – Ржет громче всех.
Я посмотрел куда показывал мой друган и увидел Сопильняка А. Ю. Он тоже курил и плевался на колесо. И радовался чему-то. Как будто выиграл миллион в лотерею “Русское лото”.
Я совсем не злой, нет! Мама говорит, что я даже где-то там в глубине чего-то рубаха парень. И готов с себя эту рубаху снять, чтобы отдать ее тому, кому она больше нужна. То есть я добрый. Но сейчас я вдруг почувствовал злую радость. От того, что представил как вытянется рожа у этого Сопильняка А. Ю. когда он прочитает придуманную мной надпись.
Из городской ГАИ вышел какой-то начальник и все гаишники стали строиться перед своими машинами. Лицами к нам.
- Пошли, Фофан! – сказал я. – Пора!
Мы подбежали к низенькой загородке, за которой начинался гаишный газон и стали разворачивать простынную полосу. А когда развернули, то воткнули лыжные палки в землю. И получился плакат. На котором было написано:
“Сотрудник ДПС Сопильняк А. Ю.! Вы хам! Я требую от вас извинений!”
- Отойди подальше, Фофан! – сказал я другану. – И чуть что, беги! Только сфотографировать не забудь как меня бить будут!
Фофан отошел за киоск.
Сначала там, где стояли гаишники ничего не происходило. Их начальник приложив руку к голове отдавал честь, говорил что-то про защиту граждан и все внимательно его слушали. Потом один из гаишников показал рукой на наш плакат. Потом это же сделал другой. Потом третий.
А потом все разом зашумели. Начальник перестал говорить про граждан и, не опуская руки повернулся ко мне.
Я на всякий случай тоже отдал ему честь.
Наверное, начальнику это не понравилось. Потому что он что-то возмущенно загудел басом как шмель и от гаишников ко мне побежал патрульный в синей форме. В руке у которого была полосатая палка.
У меня немного затряслись коленки и я сжал их вместе.
Чем ближе подбегал гаишник, тем злее становилось у него лицо. А когда он оказался около меня, то это лицо превратилось прямо в рожу.
- Ты что тут хулиганишь?! – закричал он и затряс перед моим носом своей полосатой палкой. – Кто позволил? По заднице захотел?
Я на всякий случай закрыл одной рукой живот, а другой нос. Третьей руки, чтобы прикрыть себе задницу у меня не было.
- Я не хулиганю – сказал я, когда гаишник чуть-чуть замолчал, чтобы перевести дух. – Я хочу, чтобы этот Сопильняк А. Ю. извинился перед моим папой, которого он обозвал козлом. А это не хулиганство!
Гаишник зарычал что-то и схватил меня за шиворот. Я подумал, что он сейчас заедет мне палкой и зажмурился.
Но рука, которая держала меня за воротник вдруг исчезла. Я осторожно открыл один глаз и увидел, что гаишник спрятал палку за спину. И еще он улыбался. Но улыбался он как-то странно. Будто ему затолкали в рот пол - лимона. И смотрел гаишник не на меня, а куда-то в другую сторону. Я обернулся и увидел Фофана, который нацелился на нас фотиком.
- Вот что, малой! – сказал гаишник сквозь зубы. – Вали отсюда и чтобы я тебя больше не видел. А ваш лозунг я заберу.
Продолжая кривиться в улыбке гаишник смотал наш плакат, сунул его под мышку и ушел.
Ко мне подвалил Фофан.
- Ну че, не вышло? – спросил он. – Повторять будем?
- Конечно! – ответил я. – До тех пор, пока наша не возьмет. Только на этот раз давай у твоих родителей простыни стащим. А то у нас только цветные остались. В подсолнухах и розочках.
Наверное мы хорошо натренировались в первый раз, потому что следующий плакат рисовали всего два часа.
- Больше к городской ГАИ не пойдем – сказал я. – Там нас не понимают.
- Не понимают – поддакнул Фофан. – Палками над головами машут. Надо к простым людям обратиться.
- Откуда обращаться будем? – спросил я. – Надо ведь, чтобы простые люди нас увидели!
Обратиться к простым людям мы решили с моста, на котором и под которым ездили машины. И внизу их всегда было очень много.
В середине следующего дня, когда машины под мостом ехали сплошными рядами мы приволокли новый плакат и стали разворачивать его вдоль перил. Потом перекинули его на другую сторону, так чтобы всем шоферам было хорошо видно, что Сопильняк А. Ю. хам и привязали проволокой к железному ограждению.
А потом встали на мосту и начали глядеть вниз. Что будет.
Как и у городской ГАИ сначала ничего не было. Машины как ехали, так и продолжали ехать медленной длинной лентой. Потом у одной из них вдруг мигнули фары и она загудела. Следом за первой замигала и загудела вторая, третья, четвертая. И скоро почти все машины внизу орали на разные голоса. И легковушки и Камазы и даже автобусы.
А потом машины остановились. И из них стали выходить шоферы. Они показывали на наш плакат, смеялись и что-то нам кричали. А некоторые даже хлопали в ладоши.
- Хорошо мы с тобой придумали! – сказал я Фофану. – Простой народ нас с тобой понимает!
- А вон гаишники приехали – сказал друган. – Сейчас они нас тоже понимать будут. Я достаю фотик!
Я оглянулся и увидел что за нашими спинами остановились две патрульные машины с мигалками. Из них вышли четыре гаишника и направились к перилам.
Они остановились около нас и стали смотреть с моста вниз. И оттого, что они были на одной стороне перил, а плакат на другой, то что было написано они не видели. А может просто думали, что там рекламка какая-то. И они с удивлением глазели на шоферов, которые тыкали в них пальцами и хохотали.
- Не пойму я, что там происходит – сказал один гаишник. – Авария что ли какая-то?
- Первый раз вижу, чтобы при аварии так радовались – ответил другой. – Это, наверное, съемки какой-то хроники. Рассказ о городе. Телевидение, в общем. Вон, видишь парня с камерой!
- Точно! – обрадовался третий, самый молодой – Завтра себя по телевизору увидим!
Гаишники поправили фуражки и сделали умные лица. Мы с Фофаном покатились со смеху.
- А что это он все время только нас снимает? – вскоре спросил гаишник. – Нет, тут что-то не так!
И они стали оглядываться и смотреть, может что-то за спинами у них не так. Но за спинами у них были только их машины. Тогда гаишники стали заглядывать вниз, под мост. Самый молодой сильно перегнулся через перила и чуть не свалился вниз. Его успели подхватить за китель другие гаишники. Он не упал, но зато увидел наш плакат. И когда вытер пот с испуганного лица, то присел на корточки и стал читать слова с обратной стороны плаката. Там, где краска проступила через простыни красными загогулинами.
Читать он начал как все читают – слева направо. И у него стала получаться всякая ерунда.
- йиненивзи – прочитал гаишник. – юуберт Я. !мах-ыВ. !кяньлипоС СПД киндуртоС.
Он прочитал так, немного приоткрыл рот и посмотрел на других гаишников.
- Ничего не понимаю – пробормотал он. – Кянлипос СПД киндуртос! Безграмотный кто-то писал. Восклицательные знаки не там поставлены. Они в конце слов должны стоять, а не вначале.
- Не может быть такого – сказал другой гаишник. – Для чего же тогда здесь этот плакат повесили? Он должен какую-то полезную информацию нести, а не о киндуртосах рассказывать.
Он подошел к перилам и закричал водителям.
- Мужики, чего там написано?
И приложил руку к уху, чтобы ему было лучше слышно.
Снизу, из под моста все шоферы сразу с удовольствием стали читать плакат. Но одни из них читали медленно, другие быстро, третьи громко, а четвертые тихо. А пятые и шестые вообще ничего не читали, а только смеялись и свистели. И поднялся такой шум и ор как будто все это было на карнавале в Бразилии, который мы с Фофаном видели по телеку.
Гаишник послушал этот карнавал, потом махнул рукой и повернулся к самому молодому.
- Санек, сгоняй вниз! – сказал он. – И вызови меня по рации, когда прочитаешь что на этом плакате накалякано.
Санек умчался на машине вдоль по мосту.
Прошло несколько минут и рация на поясе у гаишника запищала. Он поднес ее к уху.
- Так! – закричал он. – Так! Как? Так? Что, прямо так и написано?! Ничего себе! Прославился Андрюха Сопильняк! Ладно, отбой!
Он выключил рацию и повернулся к остальным гаишникам.
- Плакат сорвать – приказал он. – Немедленно. Он оскорбляет честь и достоинство сотрудников ГАИ.
Гаишники бросились выполнять приказ.
Сначала они попытались достать плакат через перила. Но мы с Фофаном повесили его низко, и сверху до плаката никак нельзя было дотянуться. Тогда гаишники стали просовывать руки через прутья ограждения и рвать бывшие фофанские простыни длинными полосами.
Я подошел к главному гаишнику. Не очень близко.
- А почему этот плакат оскорбляет честь и достоинство? – спросил я. – Может этот Сопильняк обидел кого-нибудь? Козлом назвал. Ведь тогда он хам, да?
Гаишник посмотрел на меня и сморщился. Наверное, хотел сказать – не твоего ума дело, пацан. Или еще что-нибудь такое, что часто говорят нам взрослые когда мы задаем им трудные вопросы. На которые они не могут или не хотят отвечать. Но потом гаишник передумал и решил меня повоспитывать. И лицо у него стало как у нашего директора. Мудрое.
- Есть такое понятие как честь мундира, мальчик – ответил он. – Я не могу позволить, чтобы на нашего товарища бочку катили.
- А на него никто и не катит – сказал я. – Его ведь извиниться просят и все.
- Ты не понимаешь – терпеливо сказал гаишник. – В нашей среде должно быть единство. Может Андрюха и неправильно поступил, но он наш. А своих защищать надо. В конце-концов мы из одной бригады.
- Из бригады? – удивился я. – Как в кино про мафию? А я думал, что вы милиционеры!
Лицо у гаишника тут же превратилось из мудрого в злое. Он, наверное, сразу прохотел меня воспитывать.
Гаишник шагнул ко мне. Я шагнул от гаишника.
И тут снизу, из под моста раздался такой хохот, что я даже присел от неожиданности. А потом подбежал к перилам.
Машин на дороге было столько, что они исчезали где-то за поворотом. И на всех этих машинах лежали шоферы. Кто-то лежал на капотах, кто-то висел на дверце, кто-то навалился на руль. А кому негде было лежать, те просто стояли и, хохоча показывали пальцами на плакат, который продолжали рвать гаишники.
Я стал читать те буквы, которые остались от нашего простынного плаката. Чтобы понять, чего там шоферы увидели нового и над чем так смеются. Но пока я читал одни буквы, гаишники рвали непрочитанные. И в конце концов от плаката не осталось ничего.
Гаишники побегали немного, собрали клочки от простыней, которые ветер разбросал по мосту и сели в патрульные машины. Патрульные машины тут же уехали. Шоферы под мостом, увидев, что карнавал закончился, погудели нам напоследок и тоже стали потихоньку разъезжаться по своим делам.
Мы с Фофаном направились к остановке.
- Белых простыней у нас больше нет – сказал я другану. – Что делать будем?
- Все по плану – ответил Фофан. – Пошли в магазин.
Мы купили в магазине баллончики с краской.
До конца дня мы успели нарисовать красной краской объявление про Сопильняка А. Ю. на трех бетонных заборах, которые загораживали стройки, и одном доме, который должны были скоро разломать. И про мост, конечно, не забыли. На этот раз мы сделали надписи с двух сторон дороги под мостом. Чтобы никто из шоферов, которые едут туда и обратно не обижался что ему не видно. Еще Фофан предложил написать объявление на железнодорожных вагонах “Москва – Владивосток”. Но я отговорил его, объяснив, что во Владивостоке Сопильняка не знают.
- Пока хватит – сказал я. – Завтра нужно будет объявления на бумаге напечатать и на стены наклеить. На асфальте еще мелом написать. Малым из нашего дома по мороженке купить. Чтобы они около городской ГАИ бегали и наше объявление кричали. Работы много. Пошли отдыхать.
Домой я пришел усталый, но довольный. И увидел на столе записку, в которой родители сообщали мне, что ушли в гости. И что ужин на плите, а вести я себя должен хорошо.
Я решил вести себя хорошо. Достал из буфета конфеты, сел в кресло и стал смотреть телевизор и трескать конфеты.
И незаметно сам для себя уснул.
(Продолжение следует)
|
| |
| |
| sINNA | Дата: Понедельник, 07.05.2012, 12:39 | Сообщение # 65 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 426
Статус: Offline
| К О З Ё Л (Продолжение)
Разбудил меня звонок. Я вскочил с кресла и стал бегом ползать по полу, собирать фантики от конфет. Потому что решил, что это пришли из гостей родители и мне сейчас попадет за конфеты. Вернее за то, что я их все съел.
Но пока я ползал, то совсем проснулся. И понял, что это не в дверь звонят, а телефон надрывается на столе в другой комнате. Я схватил трубку и в ухо мне бабахнул громкий фофанский голос.
- Ты че, дрыхнешь, что ли? – орал друган. – Включай телевизор, там нас с тобой показывают!
Я бросил трубку и побежал к телевизору.
Начало передачи я проспал. И середину тоже. Но конец, спасибо Фофану, увидел. В конце были знакомые гаишники, которые драли лоскутками наш плакат и шоферы, которые свистели и орали. А орали они так громко, что голос девушки с микрофоном был почти не слышен.
- Как вы оцениваете сложившуюся ситуацию? – спросила девушка какого-то усатого шофера и поднесла к его усам микрофон. – Вы согласны с выдвигаемыми требованиями?
- А то! – закричал шофер и девушка отдернула от него микрофон. – Сколько можно терпеть хамство со стороны сотрудников ГАИ? Вот я однажды еду, а меня тормозят! И говорят мне – вы на красный проехали! А я им – не на красный, а на мигающий желтый! А они мне – мы че, слепые по-твоему? А я им – а че, нет что-ли? А они мне….
- Недоразумения в общении сотрудников ГАИ с водителями, конечно имеют место – перебила шофера девушка. – Но все же надо находить общий язык. Вы тоже так считаете?
- А то! – сказал усатый шофер. – Конечно надо. А то они меня куда-нибудь пошлют, потом я их, а так недалеко и до греха… Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!
Шофер схватился за пузо и лег на капот своей машины. Девушка растерянно оглянулась и камера, которая снимала этот карнавал тоже поехала вслед за ней.
И я тоже как и усатый шофер лег от смеха животом. Только не на машину, а на стол рядом с которым стоял.
На плакате, из которого гаишники вырвали несколько полос было написано:
“Сотрудник ДПС Соп..л..як А. Ю.! Вы хам! Я требую от вас извинений!”
Картинка с экрана пропала, а когда появилась то на дороге никого уже не было. И самой дороги не было. Потому что показали студию, откуда рассказывают все новости. В студии сидела другая девушка.
- По поводу этого инцидента мы связались с начальником городской ГАИ подполковником Сергеем Вьюжным – произнесла она. - И вот что он нам сказал по телефону.
Подполковник Сергей Вьюжный говорил долго и так запутанно, что у меня закружилась голова. И из всего, что он наговорил я только понял, что все-превсе гаишники очень сожалеют о грубости своего товарища Сопильняка А. Ю. И сам товарищ Сопильняк тоже ужасно сожалеет. И готов принести извинения. Только не знает кому. Поэтому авторы плаката должны позвонить по указанному телефону и все будет распрекрасно!
Внизу экрана появился номер. Я его быстренько записал на конфетном фантике и побежал к телефону звонить Фофану.
- Наша взяла! – закричал я в трубку. – Будем звонить?
- Седня поздно уже – сказал Фофан. – Давай завтра утром!
Утром я вскочил ни свет ни заря в десять часов и сразу побежал к телефону. После того, как я набрал номер в трубке что-то запикало и мне быстро-быстро сказали:
- Опративн дежрн п гродскм ГАИ кпитан Вссов слушт!
Я немного посоображал и понял, что это оперативный дежурный по городскому ГАИ капитан Власов слушает. А может Волосов. Или Вострецов.
Наверное, этот капитан думал, что чем быстрее он будет разговаривать, тем быстрее уйдет с дежурства домой.
- Нас просили позвонить – сказал я капитану Вссову. – Это мы, те, кто плакат нарисовал. Про Сопильняка А. Ю.
ГАИ-шный капитан помолчал чуть-чуть, потом очень осторожно и вежливо сказал:
- Здравствуйте! Вы не могли бы сейчас подъехать в городскую ГАИ? Если вас не затруднит, конечно. Мы за вами машину пришлем.
- Спасибо – ответил я. – Не затруднит. Присылайте.
- Ваш адрес подскажите, будьте добры – попросил капитан Вссов. – Я вас слушаю.
- Пожалуйста – ответил я. – Подсказываю.
Когда я положил трубку, то почувствовал, что от такой вежливости даже вспотел весь.
Потом я позвонил Фофану.
- Давай ко мне! – сказал я другану. – Сейчас за нами машина приедет! Фотик на всякий случай не забудь.
Когда я вышел из подъезда, то гаишная машина уже стояла недалеко от дома.
- Садитесь – сказал нам гаишник. – Пожалуйста.
Он включил мигалку и мы полетели по улицам.
В городской ГАИ было много народа, который сидел на скамейках, ходил по коридорам и заглядывал в кабинеты. Мы прошли мимо этого народа и поднялись на третий этаж.
Тут народа было мало. Зато были ковры на полу и люстры на потолке.
Гаишник подвел нас к красивой блестящей двери.
- Подождите, пожалуйста – сказал он и зашел внутрь.
Ждали мы недолго. Гаишник быстро вышел наружу и распахнул перед нами дверь.
За дверью оказался кабинет, огромный как наш спортзал в школе. Посредине этого кабинета-спортзала стоял длиннющий стол в самом конце которого сидел мужик с седыми волосами. На плечах у него были погоны с двумя большими звездочками.
- Подпол – прошептал Фофан. – Сергей Вьюжный.
Подполковник встал из-за стола и подошел к нам.
- Ну, здравствуйте, правдоискатели – сказал он. – Крутую кашу вы заварили. Мне сегодня уже кто только не звонил. И из администрации и из областной ГАИ. Посмеиваются, а в конце разговора обязательно спрашивают, что мол за непорядок в твоем заведении. Нехорошо.
- Это не мы заварили – ответил я. – Это ваш Сопильняк А. Ю. заварил.
- Разговаривал я с ним – сказал подполковник. – Сотрудник ДПС Сопильняк свою ошибку признал. Искренне раскаивается и готов извиниться. Хоть сейчас.
Мы с Фофаном переглянулись и я протянул подполу Сергею Вьюжному листок бумаги.
- Это извинение – объяснил я. – Мы хотим, чтобы он сказал как здесь написано.
Подполковник прочитал то, что было на листке и нахмурился.
- А вот это, в конце может быть не надо? – сказал он. – Человек и так переживает. Ославили на весь город, взыскание получил.
- Нет, надо! – ответил я. – И еще пусть сюда моих папу и маму привезут. Он ведь всем нам нахамил.
Подполковник устало потер глаза.
- Н-да! – сказал он. – Из ничего проблема возникла. Побыстрее решать надо. Номер телефона у твоего отца какой?
Пока он звонил по телефону, мы с Фофаном сидели за длинным столом и разглядывали кабинет.
- Хорошо живут в городской ГАИ – сказал Фофан и провел пальцем по блестящему дереву. – Даже пыли на столах нет. Может после школы сюда пойти?
- На фиг нужно! – сказал я. – Попадется тебе вот такой Сопильняк и начнут тебе звонить из администрации. А ты оправдывайся. Не, в ГАИ не пойдем. Если хочешь быть начальником, то лучше в депутаты идти. Они никакой администрации не боятся. Что хочешь говорят. Помнишь, на прошлой неделе по телеку?
Мы стали вспоминать, что было по телеку на прошлой неделе. И вздрогнули, когда в кабинет неожиданно влетели мои папа и мама.
Мама сразу бросилась ко мне и стала трогать мои плечи и голову.
- Что случилось?! Что произошло? – испугано повторяла она. – Вы под машину попали, да?
- Они бы тогда в больнице были – сказал папа и повернулся к подполковнику. – Что они натворили?
- Да в общем, ничего предосудительного – ответил Вьюжный. – Вы садитесь, пожалуйста. Тут один небезызвестный вам человек хочет сказать кое что.
Он нажал кнопку на столе и произнес:
- Сопильняка ко мне.
Андрей Сопильняк появился в кабинете так быстро, словно сидел под креслом в коридоре и ждал когда его вызовут.
Он остановился на пороге. Вид у него был такой, как будто он неделю не ел и не спал. Лицо у него было серое как шерсть у нашего кота Тимофея, а глаза красные как у Таньки Букиной крысы Лариски.
Подполковник протянул ему листок.
- Ознакомься – сказал он. – И если согласен, озвучь. А если не согласен, то сам знаешь что. Я с тобой по этому поводу уже имел беседу.
Сопильняк облизал сухие губы и запинаясь стал озвучивать.
“Уважаемый Виктор Борисович! – прочитал он. – Я приношу вам свои искренние извинения. Я был неправ, когда нахамил вам. Вы не нарушали правил дорожного движения. А эти правила нарушил я сам. И пытался свалить все на вас. Простите меня, потому что это не вы, а я ко… коз…козё...”
- Достаточно – перебил его папа. – Не надо унижать человека. Я удовлетворен.
- Свободны, Сопильняк – сказал подполковник. – Пока работайте.
Сопильняк А. Ю. тихонько вышел из кабинета.
А потом двинулись домой и мы. Не поехали на гаишной машине, хотя подполковник Вьюжный и предложил нам, а просто сели на трамвай.
Дома папа еще раз перечитал то, что мы сочинили для извинения.
- Какой взрослый поступок! – сказал он. – Мне стыдно. Так должен был поступить я. Что бы мне сделать для вас хорошее?
Папа задумался.
- Вот что, мужики! – решил он, подумав. – В эту субботу на даче учу вас водить машину. Годится?
- Ура! – закричали мужики. – Годится!
И от восторга запрыгали до самого потолка.
Разбойников
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Вторник, 08.05.2012, 06:01 | Сообщение # 66 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
| прекрасный сказочный (потому как такого с ДПС произойти не может, чтобы извиняться!..) рассказик.
|
| |
| |
| shutnik | Дата: Вторник, 08.05.2012, 08:28 | Сообщение # 67 |
|
дружище
Группа: Друзья
Сообщений: 387
Статус: Offline
| спасибо sINNe за найденный рассказ, душевно написано!..
Сообщение отредактировал shutnik - Вторник, 08.05.2012, 08:29 |
| |
| |
| дядяБоря | Дата: Пятница, 11.05.2012, 08:07 | Сообщение # 68 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
| ВТОРОЕ СЕРДЦЕ
Похоронив мать, полковник израильского спецназа Арье Куперман возвращался на свою базу. Было ему сорок шесть лет, коротко подстриженные волосы уже начали редеть и налились сединой. Лицо, покрытое плотным загаром много находящегося под открытым небом человека, прорезала тонкая сеточка морщин. Когда полковник улыбался или сердился, кожа натягивалась, и складки, распрямляясь, открывали не загоревшие участки, отчего выражение лица полковника резко менялось.
Он гладко брился, и всегда, даже в отпуске, носил военную форму. Ему казалось, будто гражданские, свободно свисающие маечки или обширные пиджаки будут казаться нелепыми на его поджарой, высушенной бесчисленными марш-бросками фигуре.
Арье Куперман двадцать лет возглавлял школу спецназа и, сам того не подозревая, превратился в легенду, персонаж фольклорных историй и анекдотов. Особенно изощрялись ученики над его привычкой возглавлять финальный марш-бросок, заменяющий выпускной экзамен. Небольшая группа, добравшаяся до окончания курса, должна была пройти за три дня непрерывного движения больше трехсот километров, постоянно натыкаясь на всевозможные препятствия и засады. Их заранее готовил лично полковник Куперман, и он же, все три дня идя впереди цепочки, задавал темп. Двигался он легко, словно танцуя, и поэтому к нему крепко прилепилась кличка Танцор.
Жил полковник в помещении школы, во временном вагончике, давно ставшем для него постоянным домом. Школа располагалась в центре Самарии, и ночные тревоги часто оказывались совсем не учебными. Он родился и вырос в тенистом Реховоте неподалеку от Тель-Авива, там была квартира его родителей, в которой до недавнего времени еще жила мать. Куда бы судьба руками начальства ни забрасывала полковника, ему казалось, будто корень его души по-прежнему пребывает в небольшом салоне, уставленном старой мебелью, возле шкафа со школьными табелями Арика Купермана, альбомами детских фотографий и коробочкой, наполненной молочными зубками. Мать словно отгораживала Арье от леденящей бездны вечности. Пока она жила, в цепочке перед ним круглилось еще одно звено. И, вот - все кончилось.
Он ехал по шоссе, рассекающем Самарию на две половинки, подобно тому, как нож разваливает апельсин, и вспоминал события последней недели. Звонок из больницы не застал его врасплох. Все годы своей самостоятельной жизни он каждый день звонил матери. Исключение составляли только особые задания, на которые запрещалось брать сотовый телефон. Даже во время марш-бросков он не отступал от своего правила; ему нравилось, идя впереди группы изнемогающих от напряжения курсантов, разговаривать с матерью, не задыхаясь, спокойным тоном, так, будто бы он сидел в своем кабинете.
На кладбище его поразила четкость работы похоронной команды. Объявленное заранее начало церемонии не задержалось ни на минуту, и весь процесс оказался до предела лаконичен и четок. Когда он отходил от свежей могилы, один из похоронщиков прикоснулся к его рукаву и спросил:
- Кто будет говорить кадиш? Одиннадцать месяцев, каждый день. Утром, днем и вечером.
Скорбное сочувствие струилось из него, точно вода из переполненного кувшина.
- Не знаю, - ответил полковник. Подробности выполнения ритуала его мало интересовали.
- Есть еще родственники? - продолжил похоронщик. Полковник остановился, достал кошелек, вытащил, не глядя, несколько крупных купюр и протянул похоронщику.
- Хватит?
Тот быстро, словно само их появление было оскорбительным, схватил протянутые деньги и спрятал в карман.
- Хватит. Я все устрою наилучшим образом. Не беспокойтесь.
За семь дней траура, которые Куперман провел в родительской квартире, сидя на низеньком пуфе, приставленном к стене, перед ним промелькнули, казалось бы, давно ушедшие из его жизни лица. Школьные друзья, с которыми он не виделся десятки лет, бывшие сослуживцы, ученики, родственники. В его распорядке дня не было места для подержания отношений и связей, служба заполняла его до самого верха, под пробочку.
Согласно религиозной традиции, все семь дней полагалось сидеть, не выходя из квартиры. Но он не мог столько времени оставаться без движения и несколько раз во второй половине дня ускользал на прогулку. Он долго ходил по Реховоту, разглядывая улицы своего детства. Садик, школу, парк с самолетом. Реховот сильно изменился, утратив обаяние маленького городка, а размаха и шика большого города приобрести еще не успел. Почему-то полковнику казалось, что он видит все это в последний раз. Вернее, он догадывался, почему, но отгонял эту мысль, упрятывая ее в дальний уголок сознания.
Началось это несколько месяцев назад, на марше. Не финальном, а одном из промежуточных. Через четыре часа ходьбы полковник с удивлением почувствовал, что не может идти. Во рту пересохло, и его наполнил гнилостный привкус, а в правом боку явственно бился пульс, словно в нем поселилось еще одно маленькое сердце. Пришлось придумать вводную, разворачивать группу в атаку на воображаемого противника, потом разбирать ошибки. В общем - часовой привал. Курсанты были довольны - такой поблажки от неутомимого Танцора никто не ожидал.
Вернувшись с марш-броска, он долго думал, сидя в своем домике и разглядывая плоские, разорванные ветром облака, несущиеся над каменистыми холмами Самарии. Из его жизни ушли несколько знакомых, ушли по причине похожей на ту, которой могла обернуться боль в боку. Он помнил, как они отправлялись в больницы с испуганными, но полными надежды лицами. Отправлялись еще вполне здоровыми на вид людьми, а возвращались на колясках: высохшие, измученные процедурами скелеты. Возвращались лишь для того, чтобы, спустя несколько недель, снова оказаться на больничной койке. Уже в последний раз.
"К чему эти мучения? - думал полковник. - Беспощадная химия, от которой выворачивает внутренности, уколы, процедуры, обманутые надежды, уклончивые взгляды врачей, сочувствующие лица родственников. Моя жизнь сложилась так, что я никому ничего не должен. Не случилось женщины, согласившейся разделить мои неприятности и порадоваться моим удачам, нет детей, ожидающих поддержки и заботы. Если со мной случится нечто подобное, то я доживу до момента, с которого прекращается нормальное существование, и своими руками поставлю точку".
Гуляя по Реховоту, он несколько раз ощущал знакомое биение в правом боку, а запах гнили то и дело всплывал из желудка, примешиваясь ко вкусу пищи. Смерть не страшила, он сжился с ее близким дыханием, и столько раз наблюдал за ее приходом. Пугали страдания, беспомощность в руках врачей, их холодное, профессиональное отношение к живым мучениям тела. Он принял решение, и намерен выполнить его. Без колебаний, спокойно, словно выполняя приказ. Оставалось только определить, когда.
Утром, перед тем как выйти из дома, он достал свой сотовый телефон и по памяти набрал секретный номер.
- Кого-нибудь из наших, - попросил он. - Из тех, кто сейчас в квартирном бизнесе. Реховот, Нес-Циона, Ришон.
Получив адрес, он вошел в директорию "Набранные" и вытер номер. Затем поехал к маклеру.
- Доброе утро! - по лицу маклера и тому, с какой скоростью тот выскочил из своего кресла, полковник понял, что узнан. Он оформил документы на сдачу родительской квартиры, не глядя, подписал доверенность на имя маклера, отдал ключи и уехал. Полковник знал, что его не обманут.
До базы оставалось минут двадцать езды, когда ожил сотовый телефон, надежно упрятанный в ложе разговорного устройства. Полковник нажал кнопку, и голос командира базы наполнил кабину.
- Танцор, ты где?
- На подъезде.
- Извини, что не даю спокойно войти в курс. Незаконное поселение на горе Гризим помнишь?
- Конечно.
Вопрос был праздным. За двадцать лет полковник промерил собственными ногами каждую тропинку Самарийских гор и мог служить живым справочником.
Поселение представляло собой несколько жилых вагончиков на вершине горы, с наспех протянутым электрическим кабелем и шлангом водопровода. Жили в нем шесть или семь семей, и ежу было понятно, что рано или поздно их оттуда выселят. Для создания нормального поселения требовалось решение правительства и огромное количество подписей в разных министерствах. Заниматься бумажной волокитой никто не хотел, поэтому время от времени группки энтузиастов захватывали то там, то здесь вершину горы, затаскивали на нее вагончики, привозили детей и скарб и жили в полевых условиях, иногда довольно долго. В конце концов их все же выгоняли, хотя на памяти Купермана несколько поселений, заложенных таким образом, в итоге получили статус постоянных и уже превратились в довольно большие поселки.
Обе стороны знали правила игры и, стараясь не выходить за когда-то установленные рамки, предавались ей с увлеченной последовательностью идеологически ангажированных людей.
Полковник старался не вникать, кто больше прав, а кто более благороден в этой игре, он вообще держался подчеркнуто аполитично и за всю свою армейскую жизнь ни разу не принимал участия в выборах. Такая позиция позволяла ему спокойно выполнять приказы, не задумываясь о том, какая партия сегодня у власти. Когда же ему приходилось высказываться на эту тему, он всегда припоминал один случай.
Они тогда брали главу подпольной ячейки ХАМАСа в Шхеме. Хасан, мужчина тридцати шести лет, уже успел организовать несколько террористических актов и отправить в Тель-Авив двух смертников, с поясами, набитыми взрывчаткой. Жил он в роскошном новом доме, вместе с двумя женами и дюжиной детей от этих жен, и пока не собирался лично насладиться обещанными утехами семидесяти райских девственниц.
В два часа ночи дом окружили двумя кольцами оцепления. Во внешнем стояли резервисты, с приказом стрелять, не раздумывая, а во внутреннем разместились курсанты школы Купермана. Прорваться сквозь первое кольцо у Хасана не было ни малейшего шанса, и второе поставили только потому, что так требовала инструкция. Ведь иногда случается и небывалое.
Полковник вежливо постучал в двери дома. Ответил недовольный мужской голос. Хасан, по всей видимости, не предполагал, что его обнаружат, и вел себя как ни в чем не бывало. Конспирировался он тщательно, заметая следы, точно настоящий лис, но в ШАБАКЕ сидели опытные лисоловы.
- Отопри дверь и выходи, - приказал полковник. - Руки заложи за голову. Стреляю без предупреждения. Понял?
Тишина.
- Дом окружен, если ты не выйдешь сам, я прикажу взорвать дверь.
Прошло минут десять. Куперман подозвал курсанта и велел приготовить гранату. В это мгновение дверь распахнулась и Хасан в белой галабие, размахивая топором, бросился на полковника. Подбежав почти вплотную, он со всего маху запустил топор в его голову.
Полковник легко присел, пустив топор поверху, и вскочив, встретил прикладом автомата опускающийся нож. Затем перехватил руку и, используя инерцию Хасана, перекинул его через себя. Когда тело бандита переваливалось по спине полковника, он ощутил динамитные шашки, обвязанные вокруг его пояса. Медлить было нельзя, полковник внезапно подломился, упал на землю, в падении выхватил пистолет и выстрелил прямо в голову Хасана. Пуля развалила ее на куски, кровь и белые ошметки мозга полетели во все стороны и набились в раскрытый рот Купермана.
- Я знаю, что такое вкус войны, - всегда говорил полковник, завершая свой рассказ, - и знаю, как пахнет труп врага. Тот, кто утверждает, будто это хороший запах - самый отъявленный лжец.
- Так вот, - продолжил командир базы. - Пришел приказ высоту освободить, вагончики убрать, площадку полностью очистить. Я послал туда бульдозер и роту резервистов, а они застряли. Там какая-то бешеная баба свирепствует, орет и плюется. Можешь разобраться, в чем там дело?
- Хорошо, разберусь.
Командир базы в свое время учился у Купермана, и звания был такого же, хоть занимал более высокую должность. Разговаривая с полковником, он никогда не позволял себе приказного тона, все его указания носили характер просьбы.
Спустя полчаса Куперман добрался до места, выключил двигатель и слегка потянулся, пробуя, на месте ли второе сердце. Оно тут же отозвалось, тихонько тюкнув два раза. Полковник выскочил из машины и подошел к командиру резервистов. Увидев Купермана, тот вздохнул с явным облечением и принялся рассказывать. Рассказывать, впрочем, было нечего. Вагончики на вершине окружал высокий забор из колючей проволоки, а ворота были заперты на несколько замков. Поселенцы прятались внутри вагончиков. Рядом с забором стоял огромный бульдозер с поднятым ковшом.
- Она мне все лицо заплевала, - пожаловался командир резервистов. - Орет как сумасшедшая. Я ей говорю, что сам из Маале-Адумим, тоже поселенец, но приказ есть приказ. А она… - он махнул рукой и еще раз провел пальцами по лицу, словно проверяя, не остались ли на нем капельки слюны. - У меня, говорит, приготовлена канистра с бензином, если начнете ломать забор - подожгу себя и детей. Просто сумасшедшая и больше ничего.
- Пусть бульдозерист заглушит мотор и вылезет из кабины, - приказал полковник, направляясь к забору.
Стало тихо. Хлопал по ветру огромный израильский флаг, вывешенный на мачте посреди вагончиков, нестерпимо слепило глаза солнце, пересвистывались в низком кустарнике невидимые птицы. Между неплотно сдвинутых жалюзи на окне ближайшего вагончика блестели чьи-то глаза. Полковник приветственно помахал рукой и сделал приглашающий жест. Тишина. Он подождал еще немного и вдруг с необыкновенной ясностью, которая иногда опускается на человека, понял, что смертельно болен, и что жить ему остается совсем немного, и что эта тривиальная операция по выселению, возможно, его последнее задание в армии. Он стоял, оглушенный этой мыслью, когда дверь вагончика распахнулась, из него вышла женщина и решительным шагом направилась к полковнику.
Ей было давно за сорок. Волосы скрывала плотно сидящая на голове шапочка, брови почти отсутствовали, щеки слегка подрагивали от ходьбы. Крупный рот увял, хотя четко очерченные губы еще сохраняли форму, но морщинки уже разбегались вдоль углов и лучились под носом. Фигура женщины напоминала конус, начинающийся от горла. Просторный балахон синего цвета казалось, только подчеркивал этот конус.
- Как же она, бедняга, выглядит без одежды, - вразлад с предыдущими мыслями подумал полковник. - Родила, наверно, дюжину детей, да и что такое спорт, давно забыла. Если знала когда-нибудь.
Женщина подошла к забору и остановилась напротив полковника. Ее лицо было ему знакомо, он чуть было не сказал: "Привет, как дела?" - но имя, вертевшееся на языке, так и не всплыло из памяти.
- У меня приказ на ваше выселение, - сказал полковник, стараясь нарочито мягким тоном скомпенсировать жесткость слов. - Я прошу вас собрать вещи и покинуть вагончики.
Женщина только улыбнулась.
- А у меня приказ на заселение, - она ткнула пальцем вверх, указывая, откуда получен приказ. - Эту землю Всевышний отдал мне и моим детям. По своей воле мы отсюда не уйдем.
- У вас не найдется стакана воды? - спросил полковник. Этим нехитрым психологическим приемам он обучал своих курсантов. Сбить, увести разговор в сторону, облечь его в одежды бытовой беседы. Разговаривая с противником на привычные темы, невольно перестаешь видеть в нем врага.
- Вы же сами перекрыли воду, - женщина ткнула рукой в черную змею шланга, струящуюся по склону холма.
- Это не мы, - сказал полковник. - Хотя не могу ручаться, я только что приехал из Реховота, еще не успел войти в курс дел. Траур по матери закончился сегодня утром.
Лицо женщины переменилось.
- Хаим! - крикнула она, обернувшись к вагончику. Из него выскочил парень лет двенадцати, похожий на мать, но с более резкими чертами лица.
- Помоги полковнику перебраться.
Хаим вытащил из-за вагончика две лестницы, одну приставил к забору, быстро взобрался на вершину и, перекинув вторую, спустился вниз.
- Прошу вас, - приглашающе кивнула женщина.
Куперман перелез через забор, стараясь не задеть за шипы колючей проволоки.
- Робинзон Крузо, - вдруг вспомнил он прочитанную в детстве книгу. - Просто Робинзон Крузо.
Между вагончиками оказалась уютная площадка, с белыми пластиковыми стульями вокруг такого же стола. От солнечных лучей площадку прикрывал тент, сделанный из старого парашюта. Ветерок приятно тянул по стульям.
Женщина уселась на один из них, полковник на другой. Хаим принес из вагончика бутылку запотевшей минеральной воды и одноразовый стаканчик. Полковник налил его до краев и с удовольствием выпил.
- Мне знакомо ваше лицо, - сказала женщина, пристально разглядывая Купермана. - Так вы из Реховота?
- Да.
- А зовут как?
- Арье Куперман.
Женщина всплеснула руками.
- Арик! Б-же мой, это Арик!
Полковник внимательно взглянул на лицо женщины.
- Не узнаешь? Вот дурной! Я Лея. Лея Шахар!
Он еле сдержал вскрик изумления. Да, конечно, это она. Но как изменилась. Кошмар, что с ней стало. Что стало со всеми нами!
- Лея! - он постарался не выдать удивления. - Сколько мы не виделись? Двадцать лет? Двадцать пять?
- Да, что-то около этого. Странно, как до сих пор не встретились!
Лея была королевой его класса. Да что там класса, всей школы, всего Реховота. Не было мальчишки, который не мечтал бы с ней дружить, но с Ариком она компанию не водила. Вокруг нее вились самые красивые и богатые ребята, ему оставалось только вздыхать, разглядывая ее волнующую фигурку во время ответов у доски.
Рыжие, играющие электрическим блеском волосы, она укладывала высокой башенкой, под Бабетту, кофточки носила обтягивающие, так, что грудь выдавалась далеко вперед, а разлетающаяся от быстрых движений юбка заканчивалась высоко над коленями. Ее круглые, покрытые светлым пушком икры, сводили Арье с ума.
В девятом классе они поехали всей школой в двухдневный поход по Негеву. Арик уже тогда выделялся среди сверстников своей неутомимостью, и к концу первого дня, когда все еле тащились, высунув языки от жары и усталости, он вызвался вскарабкаться на вершину горки, посмотреть, сколько осталось до лагеря. Вид с горки открывался совершенно фантастический: рыжие, с фиолетовыми прогалинами холмы, желтые горы на горизонте, черные промоины, оставшиеся от весенних потоков, полностью пересыхающих к началу лета. От восторга он запрыгал, замахал руками, приглашая одноклассников присоединиться. От группы отделилась одна фигурка и поползла по склону. Передвигалась она довольно быстро и через десять минут рядом с Арье запрыгала от восторга Лея, девушка его снов.
Лагерь с горки не был виден, они поохали еще немного, крутя головами во все стороны, а потом начали спускаться. Их группа тоже двинулась с места, огибая горку.
- Слушай, - предложил Арье, - зачем догонять группу понизу? Давай спустимся с другой стороны.
Они быстро оббежали вершину и начали спуск. Через сто метров путь преградила широкая расселина, и пришлось довольно долго идти вдоль нее, потом возвращаться, огибая слишком крутой спуск, потом Лея поскользнулась и минут десять сидела, поглаживая ногу, и надув от боли губки. В итоге группы внизу не оказалась. Позднее выяснилось, что инструктор решил, будто эти два резвых козлика поскакали прямо в лагерь, и даже послал вперед парней из одиннадцатого класса изловить беглецов и вернуть обратно. Когда же добрались до лагеря, и выяснилось, что Арье и Лея отсутствуют, инструктор вместе с десятком старшеклассников помчался назад. Поиски продолжались до темноты, но без всякого результата.
Арье и Лея, покричав минут с десять, решили догонять группу. Тропинка раздваивалась, но Арье, внимательно осмотрев местность, обнаружил на правом ответвлении пустую жестянку из-под кока-колы. Банка выглядела совсем свежей, поэтому решили идти направо. На беду ребят, утром по этому же маршруту проходила другая группа, которую в конце ждали джипы, и брошенная банка сбила Арье с правильного направления - в лагерь вела левая тропинка. Через час, когда они вышли на ровное, как стол, плато, безжизненное на расстоянии взгляда, подозреваемое стало очевидным: заблудились.
Начало темнеть. Ночь в пустыне опускается стремительно; не успело солнце скрыться за вершинами гор, как наступила темнота.
Хорошо еще, что до окончательной мглы, они успели отыскать ложбинку, выложить вокруг нее двойной ряд камней для защиты от змей и забиться в расщелину, тесно прижавшись спинами друг к другу. Допили остатки воды из фляги, и стали смотреть на глубокое черное небо, осыпанное холодно мерцающими звездами. В городе небо было совсем другим.
Конечно, утром их найдут. Максимум, пригонят из Беэр-Шевы полицейский вертолет и быстро отыщут. Главное, продержаться до утра. Все-таки пустыня: змеи, шакалы, да мало ли что…
Лея держалась довольно бодро, но когда из глубины ночи донесся отдаленный вой, она, взвизгнув, обернулась к Арье и прижалась к нему всем телом. Не веря своему счастью, он нашел ее губы и прильнул. Лея ответила на поцелуй. Она оказалась куда опытнее Арье и быстро взяла инициативу в свои руки. Он и не подозревал, как многое можно сделать с двумя телами.
Когда начало светать и черные контуры гор проступили на серой замше горизонта, ему показалось, будто он спит и видит чудесный, невозможный сон. Лея лежала рядом, ее волшебные рыжие волосы, рассыпавшиеся от возни, касались его плеча. Арик приподнялся и опустил голову на ее грудь.
- Уйди, дурной! - засмеялась Лея. - Давай поспим хоть немного.
Он не соглашался, продолжая целовать ткань кофточки, пьянея от запаха ее тела.
- Вот же долгоиграющий! - Лея легонько стукнула его по затылку, а затем взъерошила волосы. - Неутомимый, безудержный, дурной, дурной, дурной…
Вертолет не потребовался, бедуинские следопыты, вызванные из батальона пограничников, охраняющих границу с Египтом, обнаружили их через два часа. Много было шума, волнений, разбирательств, потупленных взглядов и торжественных обещаний. Но и это прошло, как проходит все на свете.
На первой же перемене после возвращения в школу Арье подошел к Лее, прикоснулся к ее руке, выше локтя, в том месте, где особенно нежно просвечивал золотистый пушок, и небрежно произнес:
- Привет, как дела?
Она вздрогнула, словно укушенная змеей.
- Лея, это я, Арик!
- Привет, - словно очнувшись, сказала она.
- Что ты делаешь сегодня после школы?
- Еще не знаю.
- Можно тебя проводить.
- Попробуй.
До конца уроков Арик задыхался от счастья. Оно наплывало волнами, ударяя теплом под ложечку и разбегаясь оттуда электрическими искрами в кончики пальцев, щеки, уши. Иногда он бросал косой взгляд на Лею, и мурашки нежности осыпали его спину.
Она быстро сбежала по ступенькам крыльца, прошла рядом с Ариком, словно не заметив, ловко вскочила на мопед, обхватив за талию сидящего на нем десятиклассника. Тот рванул с места, порыв ветра взметнул на мгновение Леину юбку, обнажив загорелые ноги и белую полоску трусиков...
Арик шел домой, скрипя зубами от злости, честя Лею последними словами. Все, в его жизни она больше не существует, он вычеркивает ее из сердца, вытирает толстым, упругим ластиком до самой маленькой черточки и смахивает крошки в мусорное ведро. Все, да - все, да - все!
Он действительно больше не подошел к Лее, однако она, похоже, не очень расстроилась. Арик пытался влюбиться в других девочек, но как-то не получалось. После окончания школы они больше не виделись.
С тех пор через его жизнь прошло немало женщин: некоторыми он увлекался не на шутку, с другими просто проводил время. Но ни такой нежности, ни такой ненависти в нем никто не смог пробудить.
- Первая любовь, - говорил сам себе полковник, когда возвращался мыслями в далекую пору школьного тумана. - Что же ты хочешь, на то она и первая…
И вот Лея сидит рядом с ним. Впрочем, какая это Лея! Трепетная мучительница его сердца и нежная царица его ночей осталась далеко за поворотом, там, где сгущается сумрак времени. К этой женщине она не имеет ни малейшего отношения.
- Слушай, - вдруг спросил полковник, - ты помнишь поход в Негев? Как мы потерялись и провели вместе ночь. Помнишь?
- Вот дурной, - улыбнулась женщина, и знакомая интонация, словно машина времени, отбросила Арика за поворот. - Нашел, что вспоминать! У меня уже трое внуков и две внучки. А у тебя?
- Нет, ты послушай, послушай, - не отступал Арик. Ему вдруг стало очень важным узнать, что же тогда произошло, открыть дверь, которую он когда-то запер собственными руками, а ключ выбросил.
- Почему ты тогда не захотела со мной разговаривать? Тогда, после похода.
- Так ты же пристал прямо посреди класса! Надо мной и так девчонки смеялись, что от ночи в пустыне губы пухнут. Подошел бы в сторонке, как человек. А ты ходил, надутый, точно бука, и только глазами сверкал. Дурной, и больше ничего!
Полковник замолчал. Второй раз за сегодня крылья прозрения зашуршали над его головой. Он понял, что во всех женщинах искал ту самую Лею, которую замуровал в своем сердце. Она пряталась в нем, недоступная для глаз, и, посмеиваясь, морочила его, отбрасывая, выбраковывая всех кандидаток на принадлежащее только ей одной место.
- Жена, дети? - не успокаивалась женщина. - А живешь где, по-прежнему в Реховоте?
- Нет, нет, - очнулся полковник. - Ни жены, ни детей. Не сложилось. А живу на базе, в вагончике. Так проще.
Женщина протянула руку и провела по ершику седых волос полковника.
- Бездомный песик! Бедный бездомный песик!
Прошло несколько минут, тягучих и благостных. Из вагончика раздался плач, и несколько детских голосов заспорили, что лучше: сменить подгузник или дать соску.
- Внучка проснулась, - сказала женщина.
- А где же ваши мужчины? - спросил полковник. - Бросили вас?
- Бросили! - возмущенно махнула рукой женщина. - Молодых два дня назад срочной повесткой в армию вызвали. А остальных оцепление задержало, когда с работы возвращались. Остались только женщины и дети. Да что я тебе говорю, будто сам не знаешь!
- Не знаю, - полковник покачал головой. - Я действительно прямо сейчас из Реховота.
Он помолчал несколько секунд и добавил.
- Что делать будем, Лея?
Она быстро взглянула на него. Было понятно, что этап воспоминаний кончился, и теперь полковник спрашивает ее совсем о другом.
- Будем делать каждый свое дело, - сказала она спокойным голосом. - Я к этой вершине сердцем приросла. Вернее, теперь у меня два сердца, одно в груди, - женщина положила руку на бесформенный холм, выпирающий из балахона, - а второе - вот в этой земле. Я отсюда не уйду.
- Хорошо, - полковник поднялся и пошел к забору. Возле лестницы он обернулся и посмотрел на женщину. Она стояла, прислонясь к стенке вагончика, и глядела на Арика глазами, полными печали и сожаления.
- Я сделаю, что смогу, - произнес он в ее сторону, отвернулся и быстро перелез через забор.
В боку закололо, но не больно, почти не больно.
Полковник подошел к командиру резервистов.
- Бульдозер убери отсюда к чертовой матери, а оцепление перенеси к подножию горы. Вагончики не трогай, пусть бабы сидят себе, пока по мужьям не соскучатся. И воду, воду открой - там целые ясли младенцев.
Он сел в машину, захлопнул дверь и посмотрел на командира резервистов. Вид у того был растерянный.
- Мы не воюем с женщинами и детьми, - сказал полковник. - А с этой "бешеной бабой" я в одном классе учился. Такое может учинить - себе дороже.
Он перевел взгляд на вершину. За колючей проволокой виднелся темный конус женского платья, и полковнику вдруг показалось, будто Лея взмахнула рукой в прощальном приветствии. Куперман поднял стекло, развернул машину и поехал на базу.
Яков Шехтер
|
| |
| |
| shutnik | Дата: Понедельник, 14.05.2012, 12:07 | Сообщение # 69 |
|
дружище
Группа: Друзья
Сообщений: 387
Статус: Offline
| хороший рассказ с некоторыми реалиями нашей нынешней жизни...
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Среда, 23.05.2012, 08:35 | Сообщение # 70 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
| Шма, Исраэль!
- Квод hа-рав, я пришел к вам с просьбой.
- Требуй, мальчик, требуй, Одед. У тебя сейчас есть право не просить, а требовать.
Одед смущенно заерзал на стуле. В сентябрьский полдень, все еще по-летнему жаркий, на Одеде, как и обычно вне базы, были легкая тенниска, джинсы и сандалии на босу ногу, что несколько не соответствовало цели визита к раву Лоэ, одному из наиболее просвещенных и уважаемых раввинов. Даже кипу, балбес, не догадался надеть.
- Квод hа-рав, я собираюсь жениться.
- Мазаль тов.
- Я знаю, что вы не проводите свадьбы. Но мне бы очень хотелось, чтобы именно вы женили нас.
- Договорились. Так кто же твоя избранница?
- Очень хорошая девушка. Тоже солдатка. Я приведу ее к вам, когда вы разрешите.
Рав Лоэ просмотрел несколько страниц настольного календаря.
- Как насчет третьего дня, скажем, в шесть часов вечера?
- Отлично. Спасибо огромное. И еще одна просьба, если вы настолько любезны. На свадьбе вместе со мной будут все десять ваших мальчиков. Я понимаю, что это не вполне соответствует нашей традиции, но не сможете ли вы как-нибудь в любой момент, какой вы посчитаете удобным, вставить ту самую фразу, произнесенную вами, когда вы стояли на табуретке? Эх, если бы сейчас вы смогли произнести ее так, как вы произнесли ее в том холодном каменном дортуаре...
Долгое молчание заполнило кабинет раввина. Казалось, фолианты с позолоченными корешками и старые потрепанные книги на стеллажах от пола до потолка вдоль стен чутко прислушиваются к мыслям своего хозяина.
...Длинная дорога из Тулузы в аббатство, затерянное в складках Пиренеев, дорога вдоль левого берега Гарроны через Мюре, такая знакомая дорога, такой знакомый город, разбудивший в нем бесчисленные воспоминания, большей частью печальные, связанные с его сиротством, Черный "Опель-капитан", все еще эсэсовски-немецкий, пахнущий войной и оккупацией, хотя его владелец, высокопоставленный чиновник французского министерства внутренних дел, из шкуры лез, чтобы убедить рава Лоэ в том, что без его, чиновника, участия не была бы достигнута победа над проклятыми бошами...
Интеллигентный пожилой аббат в огромном холодном кабинете. Аббат, чья глубокая вера должна была избавить его от присущих человеку чувств.
Произнести ту самую фразу... Конечно, на свадьбе ее не произносят. Допустим, он что-нибудь придумает. Но как объяснить Одеду, что только тогда, стоя на табуретке в полутемном дортуаре с пятьюдесятью детскими, наспех сколоченными топчанами, он смог так произнести эту фразу? Как объяснить ему, что это Создатель произнес ее его устами?
- Дорогой мой Одед, я попытаюсь. Но свадьба, к счастью, не то событие, которое может вызвать у меня эмоции, подобные тем, возникшим двадцать два года тому назад. Попытаюсь. У меня сложилось впечатление, что твое сердце не плавится от любви к Франции?
- Не плавится. Вы же видите, как повел себя де Голль во время войны и как он ведет себя сейчас, спустя три месяца после нашей победы, вызвавшей изумление и восхищение во всем цивилизованном мире. Только не во Франции.
- Но если я не ошибаюсь, ты командуешь эскадрильей, которая летает на французских самолетах?
- Да, у нас "Миражи". Хорошая машина. А в наших руках она даже лучше, чем считали ее французские конструкторы и испытатели. Вы знаете, Квод ха-рав, как мы уничтожили египетскую авиацию?
Рав Лоэ вскинул бороду, демонстрируя предельное внимание.
- Русские советники уверили египтян в том, что их аэродромы практически неуязвимы. Они знали, что радиус действия "Миражей" едва позволит нам атаковать аэродромы с северо-востока. А для этого нам пришлось бы преодолеть сильнейшую русскую противовоздушную оборону в Синае, на Суэцком канале и на восточном берегу Нила. Это было бы самоубийством для израильской авиации. Но мы приучили "Миражи" летать на одном моторе, расходуя почти вдвое меньше горючего. Таким образом мы чуть ли не удвоили их радиус действия. Обычные летчики смогли бы пролететь так, скажем, несколько десятков километров. А мы на одном моторе полетели над Средиземным морем, атаковали аэродромы с запада, откуда нас не ожидали, и на одном моторе вернулись домой. Но, вероятно, мы смогли бы это сделать и на русских и на американских самолетах. А что касается французов, то уважение к вам не позволяет мне произнести слово, которым мы их называем.
Рав Лоэ кивнул. Он знал французов лучше этого мальчика. Он знал. Этот, в "Опель-капитане" удивлялся его французскому языку, его произношению. Министерство внутренних дел, безусловно, собрало досье на раввина, въевшегося в печенки высоких французских инстанций, требовавшего возвращения уцелевших еврейских детей, спрятанных в монастырях. Но какую информацию оно могло собрать о человеке, который во Франции никогда не был раввином, а в детстве носил фамилию приютившей его семьи? У рава тоже не было информации о попутчике, но черный немецкий автомобиль, принадлежавший какому-нибудь эсэсовцу, был очень сродни напарфюмеренному французу.
Даже в самом изысканном обществе, выставлявшем напоказ свой либерализм и терпимость, рав Лоэ безошибочно улавливал присутствие колебательных частот антисемитизма, как глубоко его бы не пытались упрятать. По пути из Тулузы чиновник несколько раз возвращался к его французскому языку, и рав Лоэ, чтобы отделаться от вопросов, в конце концов, сказал, что глубокое изучение иностранных языков - его хобби. На таком же уровне, как французским, он владеет немецким, английским, польским, русским и, естественно, ивритом и языком идиш. Он только не объяснил, что, осиротев, из Вильно был отправлен к тетке в Мюре, где окончил гимназию, а в Тулузе - два курса политехнического института. Он не рассказал о внезапном зове сердца, заставившем его, лучшего студента, блестящего математика, внезапно оставить политехникум и вернуться в Польшу, чтобы продолжить длинную цепь потомственных раввинов Леви-Лоэви-Лоэ.
Он не рассказал о застенках НКВД и двух годах в концентрационном лагере на Печоре, отличной школе русского языка, где он освоил даже идиомы, которые не сыщешь ни в одном словаре. Он не рассказал о том, как с группой освобожденных польских граждан приехал в Иран, каких усилий стоило ему добраться до Палестины и попасть в английскую армию. Он не рассказал, как, уже будучи боевым офицером, не сумел вовремя приехать в концентрационный лагерь Бельзен, чтобы спасти более двадцати тысяч евреев, уцелевших после отступления немцев. Англичане накормили жирной свининой умиравших от дистрофии людей, и рав Лоэ уже застал трупы - наверно, неумышленный результат гуманизма англичан. Он не рассказал, что его миссия во Францию - не только инициатива видного раввина, что он послан подпольной организацией, осуществляющей нелегальную репатриацию евреев в Палестину.
Но эту часть его биографии чиновник министерства внутренних дел, вероятно, знал. И может быть, только то, что рав Лоэ сейчас воевал против англичан, в какой-то мере приглушало антипатию к нему француза. Они выехали из Тулузы часа в четыре после полудня, надеясь еще засветло попасть в аббатство. Но горные дороги не очень способствовали быстрой езде даже на "Опеле", а за ними еще плелся доживающий свой век небольшой автобус. Дважды они сбились с пути. Под массивную арку аббатства въехали уже в темноте.
Пожилой интеллигентного вида аббат принял раввина и чиновника в своем огромном кабинете, куда их проводил монах. Обстановка кабинета была более чем скромной - помещение схимника. Большой дубовый стол со стопкой книг на нем. Простое грубое кресло. Два простых стула по другую сторону стола. Два ряда таких же стульев у стены. Только богатое распятие над головой аббата не соответствовало обстановке кабинета: серебряный Иисус на кресте из черного полированного дерева. Аббат пригласил посетителей сесть, не подав им руки.
Рав Лоэ начал без предисловия:
- Уважаемый аббат, вы осведомлены о цели моего визита. У нас есть абсолютно достоверные сведения о том, что ваше аббатство спасло и приютило еврейских детей. Пославшая меня организация и я лично не находим нужных слов, чтобы выразить вам благодарность за вашу смелость и благородство. Сейчас, благодарение Всевышнему, эти дети вне опасности. Мы были бы вам не менее признательны, если бы вы возвратили нам спасенных детей.
- Уважаемый Рабби, вам известно, что творилось во Франции. Мы выполнили свой долг, то, что обязаны были сделать истинные христиане: мы приютили сирот. Сейчас у нас в аббатстве воспитываются пятьдесят детей. Я не знаю, есть ли среди них еврейские дети. Для меня не имеет значения факт рождения в еврейской семье. Все они - живые души, которые должны служить нашему господу Богу, чтобы отблагодарить его за спасение.
- Уважаемый аббат, я приехал к вам не для теологической дискуссии. Мне не хотелось бы ущемлять ваших чувств, тем более что нам известно ваше личное благородство и ваш, можно сказать, героизм во время участия в Сопротивлении. Но вы, к превеликому сожалению, исключение. Добрые католики в вашей стране и на востоке приложили руку к уничтожению большей части моего народа в Европе. Это миллионы человеческих жизней. Глава вашей церкви тоже имеет отношение к геноциду моего народа. Сейчас каждый еврей представляет для нас огромную ценность. Тем более, что речь идет не о возрождении европейского еврейства, а о возрождении еврейского государства.
- Абсурд! - вскипел аббат и тут же устыдился своей вспышки. - Простите, уважаемый Рабби.
Рав Лоэ спокойно кивнул. Он отлично понимал, что сейчас творится в душе аббата. Вероятно, не следовало упоминать возрождение еврейского государства.
Главным доводом католической церкви, что именно она наследница Библии, врученной Моисею, были факты наказания евреев Господом, разрушившим их Храм и их государство, лишившим их Своей избранности. Возрождение еврейского государства ставит под сомнение основной постулат христианства. Аббат, конечно, знает, что творится сейчас в Палестине. Умный человек не может не сделать из этого выводов. Возрождение еврейского государства очевидно.
Христианству придется выдумывать новые доказательства правомерности существования своего учения.
Чиновник министерства внутренних дел, безучастно наблюдавший за беседой двух священнослужителей, сейчас впервые почувствовал отсутствие антипатии к еврею. Он так ненавидел англичан, что перспектива их изгнания из Палестины примирила его с людьми, не имеющими права на существование.
Рав Лоэ почувствовал перемену в настроении этого антисемита и решил при необходимости воспользоваться ею, играя антианглийской картой.
- Уважаемый аббат, я не сомневаюсь в том, что вам, так же как мне, известен текст конца третьей книги Пятикнижия. Вы называете ее "Левит".
Господь вручил нам ее под именем "Ваикра". Мы принадлежим к разным религиям, но оба мы верующие люди. Мы знаем, что Он исполняет свои обещания. В конце книги "Ваикра" обещано возрождение нашего государства. Любой мыслящий человек не может не видеть признаков начала исполнения этого обещания.
Пожалуйста, продолжайте быть милосердным и великодушным. Верните нам наших детей.
- Но как вы докажете представителю министерства внутренних дел, что среди наших мальчиков есть еврейские дети, на которых вы претендуете?
- Я докажу.
- Забыл добавить, что я против унизительной проверки в стиле бошей, тем более что мальчик любой национальности мог быть подвергнут обрезанию по гигиеническим соображениям.
- И это условие я принимаю.
Аббат пристально посмотрел на рава Лоэ, но не обнаружил ничего, что помогло бы ему разгадать намерения этого еврея.
- Ну что ж, сейчас уже поздно. Дети отошли ко сну. Завтра утром вы можете приступить к расследованию. Я распоряжусь приготовить комнаты в нашей гостинице.
- Простите меня, уважаемый аббат, к сожалению, не я распоряжаюсь своим временем. Англичане вынуждают нас ловить буквально мгновения. Со мной автобус, также не принадлежащий нам. А что касается расследования, то наша религия никогда не прибегала к нему. Как вам известно, мы были только жертвами расследования.
Аббат явно смутился. Он употребил латинское слово "инквизицио" - расследование, упустив из виду, что оно приобрело иное звучание. Аббат уставился в стол. В кабинете воцарилась абсолютная тишина. Наконец он уперся в подлокотники кресла и встал.
- Хорошо. Пойдем к детям. Не знаю, как вы намереваетесь выяснять, но, пожалуйста, не больше одной фразы.
Они шли по бесконечным коридорам. Тишина, казалось, не нарушавшаяся со времен средневековья, сгущалась от стука каблуков по каменным плитам, сопровождаемого каким-то неземным эхом. В Тулузе даже по вечерам еще было тепло. А здесь, в Пиренеях, уже ощущалось приближение зимы. Тусклый свет редких лампочек, свисавших со сводчатых потолков, вырывал из темноты нескрываемую бедность. Электрические провода по всей длине коридоров были протянуты поверх стен, уже давно моливших о ремонте. Аббат молча отворил дверь в конце коридора и пропустил внутрь Рабби и чиновника.
С древней грубо сколоченной табуретки под едва теплившимся синим ночником поднялся старый согбенный монах и поприветствовал их поклоном.
Аббат посмотрел на него. Монах кивнул и включил свет.
Три анемичных лампочки, свисавших на электрических проводах со сводчатого потолка, едва осветили длинный дортуар с двумя рядами небольших деревянных топчанов вдоль стен на каменных плитах пола. Слева беззвездная темнота застеклила четыре больших стрельчатых окна, которые, казалось, источали космический холод. Серые убогие одеяла вряд ли согревали детей даже сейчас, когда горы еще не были покрыты снегом.
Рав Лоэ почувствовал тоскливый запах сиротства. До боли ему захотелось извлечь из этой печальной обители всех пятьдесят малышей, с любопытством и страхом смотревших на аббата и двух незнакомцев. Он поставил табуретку в центре дортуара и, подобрав полы длинного черного кафтана, встал на нее.
Одна фраза. Как вызвать воспоминания о родном доме, о еврейском доме у этих человечков в возрасте от пяти до девяти лет? Господи, помоги мне!
Горячий ком созрел в сердце и с болью поднялся к горлу, сдавив его. И тут вся адская мука сжигаемых на кострах Инквизиции, все отчаяние ведомых в газовые камеры, вся нежность матерей, желающих своим малышам спокойной ночи, - все это вместилось в одну фразу, в одну молитву, в течение веков произносимую всеми евреями:
- Шма, Исраэль, Адонай Элохейну Адонай Эхад!
Еще не затихло эхо под сводом дортуара, как рядом с равом на топчане под окном горько зарыдал худенький мальчик с черным ежиком коротко остриженных волос. И тут же - еще один. И еще. И еще. Десять босоногих мальчиков в длинных рубахах из грубого домотканого полотна сгрудились вокруг потрясенного рава, сошедшего с табуретки. Аббат, старый монах и даже чиновник не могли произнести ни слова.
Рав Лоэ взял себя в руки.
- Надеюсь, уважаемый аббат, что подобно мне, вы не сомневаетесь в принадлежности этих детей к еврейской нации?
Чиновник вопросительно посмотрел на настоятеля.
Аббат, все еще не пришедший в себя после увиденного, молча кивнул.
Шестилетний Андре был первым, кто заплакал, кто вскочил босиком на холодный пол и, рыдая, прижался к ноге человека, который произнес такую знакомую и уже полузабытую фразу. После нее мама всегда говорила: "Приятных сновидений, сыночек".
И сейчас, двадцать два года спустя, Одеду снова захотелось ощутить на своей голове теплую ладонь рава Лоэ...
Ион Деген
|
| |
| |
| дядяБоря | Дата: Четверг, 31.05.2012, 12:49 | Сообщение # 71 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
| два рассказа...радующих душу:
Одуванчик
Годовалый мальчик, светленький и нежный, как одуванчик - сидел, а вернее стоял у мамы на коленях, вцепившись ручками ей в плечо и с интересом разглядывал пассажиров автобуса у неё за спиной. Никто не догадывался, что мальчик-одуванчик играет в увлекательную игру: он смотрел на какого-нибудь дядю или тётю, погруженных в свои мысли, и ждал, когда они, почувствовав его взгляд, - посмотрят на него и улыбнутся.. Несколько секунд он не отрывал глаз от объекта, проверяя не случайна ли улыбка, а потом улыбался в ответ и переводил взгляд на следующего пассажира. Игра была лёгкая и приятная, потому что улыбались все и мальчик получал всё новые и новые подтверждения, что жизнь - штука хорошая и что он любим всеми на свете, а не только мамой.
Мама тем временем, не догадываясь чем занят сын - смотрела в окно, но не потому, что там было что-то интересное, а потому что стоило ей отвернуться от окна как она сразу же встречалась взглядом с господином, сидевшем к ней лицом. "Ну что он уставился?" - сердито думала она и снова начинала смотреть в окно. "Какое милое существо!" - восклицал мужчина, неотрывно глядя на хрупкую, светловолосую, словно лесная фея, женщину с ребёнком на руках. - Она похожа на одуванчик.. Я думал, что такие существа давно перевелись в нашем грубом мире.. И мальчик её как одуванчик, только чуть поменьше.."
Встретив вопросительный взгляд маленького одуванчика - он улыбнулся ему и тут же перевёл взгляд на большой одуванчик, глядящий в окно..
Стоящая в проходе молодая женщина цыганской наружности незаметно следила взглядом за мужчиной, который так откровенно что просто неудобно было смотреть, пялился на женщину с ребёнком и думала: "Почему шатенам нравятся, преимущественно, блондинки? Ну вот к примеру, что он в ней нашёл? Бесцветная какая-то и к тому же - с ребёнком.. Малыш, правда симпатичный - смешной..." Она улыбнулась мальчику и, увидев его ответную улыбку, - потеплела.. "Да нет, и мать у него - ничего..."
Мужчина средних лет, сидящий рядом с молодой беременной женой, незаметно поглядывал на цыганскую красотку и, заметив её явный интерес к женщине с ребёнком, - тоже посмотрел на них. Встретив лучезарную улыбку кудрявого малыша - он неловко улыбнулся ему в ответ. "Смотри-ка, какой пацан!" - подумал он. - Может и у нас такой будет?" Он искоса взглянул на жену, на её округлый живот - и снова на малыша, но тот, получив необходимую улыбку - уже отвернулся... Беременная женщина, увидев, что муж улыбается чужому ребёнку, чего раньше за ним не водилось - почувствовала прилив благодарности и нежности к мужу и тоже взглянула на мальчика... "Может и у нас такой будет?" - подумала она и улыбнулась мальчику-одуванчику. Тот немедленно тоже расплылся в улыбке и даже откинул назад голову, щурясь от солнца и от любви к окружающим.
Девочка лет пяти, едущая с мамой в музыкальную школу, не сводила глаз со светленького малыша и обижалась на маму: "Сколько раз говорила: куплю-куплю братика, а всё никак... Только обещает! А купит - так, небось, какого-нибудь толстого и лысого.. А мне такой нужен!" И она улыбнулась малышу, а он улыбнулся ей.. А потом снова - она, и снова - он... Они затеяли незаметную для других игру: игру, в которой все радуются и доверяют друг другу и не хотят расставаться..
Улыбки, как бабочки, летали по автобусу, пронизанному солнечными лучами, пассажиры тоже смотрели друг на друга и взгляды, переплетаясь, образовывали невесомую золотую паутину, которая оплетала всех едущих в автобусе. Воздух бул лёгок и ароматен, в воздухе царили нежность и покой, пение ангелов заглушало звук мотора.
Старик, стоящий у дверей, бородатый как Карл Маркс, хмурый и погруженный в себя, не замечал, что малыш давно уже смотрит на него, смотрит вопросительно и тревожно: ведь этот дедушка единственный, кто не участвовал в игре, в которую играл весь автобус и мальчик не мог с этим смириться, это мешало ему чувствовать себя окончательно счастливым.
Девочка, сразу же поняв причину озабоченности малыша, неодобрительно посмотрела на лохматого сарика и, чтобы отвлечь мальчика от этого страшилы, - помахала ему ркой, но малыш не обратил на неё никакого внимания. Испуганно смотрел он на старика и хотел только одного: чтобы тот улыбнулся ему, восстановив таким образом гармнонию в его душе и мире.
Старик, наконец, почувствовал взгляд мальчика, а потом и осуждающие взгляды буквально всех пассажиров автобуса, которые, увидев огорчение малыша - огорчились тоже. Повертев с непонимающим видом головой, старик посмотрел на мальчика-одуванчика, но вместо того, чтобы улыбнуться - оглушительно чихнул..
Мальчик вздрогнул от неожиданности и громко заплакал. Мама бросилась его успокаивать, уже не обращая внимание на нахального типа напротив. Пассажиры очнулись. Пассажиры почувствовали как им мешают сумки соседей, лежащие на полу. Мужчины уткнулись в газеты, женщины стали подсчитывать деньги, потраченные на рынке. Золотая паутина порвалась, её клочья повисли на поручнях. Хор ангелов смолк... Мотор заурчал раздражающе громко и пассажиры без сожаления стали выходить один за другим на остановках.
Мальчик с невысохшими слезами прижался к маме - единственному надёжному оплоту любви и, как по мановению волшебной палочки, уснул. Его мама недовольно покачала головой: почему-то он всегда засыпал именно тогда, когда нужно было выходить, а спящий он был такой тяжёлый!..
Лорина Дымова
Оператор, Будьте Добры!
Я был совсем маленьким когда у нас в доме появился телефон - один из первых телефонов в нашем городе. Помните такие большие громоздкие ящики-аппараты?
Я был еще слишком мал ростом чтобы дотянуться до блестящей трубки,висевшей на стене, и всегда зачарованно смотрел как мои родители разговаривали по телефону.
Позже я догадался, что внутри этой удивительной трубки сидит человечек,которого зовут: Оператор, Будьте Добры. И не было на свете такой вещи,которой бы человечек не знал.Оператор, Будьте Добры знал все - от телефонных номеров соседей до расписания поездов.
Мой первый опыт общения с этим джином в бутылке произошел когда я был один дома и ударил палец молотком. Плакать не имело смысла, потому что дома никого не было, чтобы меня пожалеть. Но боль была сильной. И тогда я приставил стул к телефонной трубке, висящей стене.
- Оператор, Будьте Добры.
- Слушаю.
- Знаете, я ударил палец… молотком…..
И тогда я заплакал, потому что у меня появился слушатель.
- Мама дома? -спросила Оператор, Будьте Добры.
- Нет никого, - пробормотал я.
- Кровь идет?- спросил голос.
- Нет, просто болит очень.
- Есть лед в доме?
- Да.
- Сможешь открыть ящик со льдом?
- Да.
- Приложи кусочек льда к пальцу, -посоветовал голос.
После этого случая я звонил Оператору, Будьте Добры по любому случаю. Я просил помочь сделать уроки и узнавал у нее чем кормить хомячка.
Однажды, наша канарейка умерла. Я сразу позвонил Оператору, Будьте Добры и сообщил ей эту печальную новость. Она пыталась успокоить меня, но я был неутешен и спросил:- Почему так должно быть, что красивая птичка, которая приносила столько радости нашей семье своим пением- должна была умереть и превратиться в маленький комок, покрытый перьями, лежащий на дне клетки?
Пол,-сказала она тихо,- Всегда помни:есть другие миры где можно петь.
И я как-то сразу успокоился.
На следующий день я позвонил как ни в чем не бывало и спросил как пишется слово “fix”.
Когда мне исполнилось девять, мы переехали в другой город.
Я скучал по Оператору, Будьте Добры и часто вспоминал о ней, но этот голос принадлежал старому громоздкому телефонному аппарату в моем прежнем доме и никак не ассоциировался с новеньким блестящим телефоном на столике в холле.
Подростком, я тоже не забывал о ней: память о защищенности, которую давали мне эти диалоги, помогали в моменты недоумения и растерянности.
Но только став взрослым, я смог оценить сколько терпения и такта она проявляла, беседуя с малышом.
Через несколько лет после окончания колледжа, я был проездом в своем родном городе. У меня было всего полчаса до пересадки на самолет.
Не думая, я подошел к телефону-автомату и набрал номер:
Удивительно, ее голос, такой знакомый, ответил. И тогда я спросил:
- Не подскажете ли как пишется слово “fix”?
Сначала - длинная пауза. Затем последовал ответ, спокойный и мягкий, как всегда:
- Думаю, что твой палец уже зажил к этому времени.
Я засмеялся: О, это действительно вы! Интересно, догадывались ли вы как много значили для меня наши разговоры!
- А мне интересно,- она сказала,- знал ли ты как много твои звонки значили для меня. У меня никогда не было детей и твои звонки были для меня такой радостью.
И тогда я рассказал ей как часто вспоминал о ней все эти годы и спросил можно ли нам будет повидаться, когда я приеду в город опять.
- Конечно, -ответила она,- Просто позвони и позови Салли.
Через три месяца я опять был проездом в этом городе.
Мне ответил другой, незнакомый голос:
- Оператор.
Я попросил позвать Салли.
- Вы ее друг? -спросил голос.
- Да, очень старый друг, - ответил я.
- Мне очень жаль, но Салли умерла несколько недель назад.
Прежде чем я успел повесить трубку, она сказала:
- Подождите минутку. Вас зовут Пол?
- Да
- Если так, то Салли оставила записку для вас, на тот случай если вы
позвоните… Разрешите мне прочитать ее вам? Так… в записке сказано:
“Напомни ему, что есть другие миры, в которых можно петь. Он поймет.”
Я поблагодарил ее и повесил трубку.
Paul Villard
Сообщение отредактировал дядяБоря - Четверг, 31.05.2012, 13:19 |
| |
| |
| sINNA | Дата: Четверг, 31.05.2012, 15:30 | Сообщение # 72 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 426
Статус: Offline
| Очень хорошие рассказы! Спасибо.
Действительно греющие душу...
|
| |
| |
| BROVMAN | Дата: Вторник, 05.06.2012, 09:06 | Сообщение # 73 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 447
Статус: Offline
| понравились оба рассказа, второй -чуть боле и ...попытаюсь добавить ещё два рассказа, "намекающих" на нашу ответственность за каждый свой шаг в жизни...
|
| |
| |
| BROVMAN | Дата: Вторник, 05.06.2012, 09:09 | Сообщение # 74 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 447
Статус: Offline
| БЫДЛО
Я завернул во двор и остановил машину у знакомого подъезда. Давно здесь не был. Те же облезлые лавочки у подъезда. Старые качели. Березы в палисаднике под окном. Даже лужа возле сараев – и та на месте. Ничего не изменилось. Тьфу! Как они здесь живут?
— Хорошая машина, ага!
Даже вздрогнул от неожиданности. Обращавшийся ко мне бродяга симпатий не вызвал. Откуда он вынырнул?
— У братухи моего еще лучше, ага! Знаешь моего братуху?
Я презрительно глянул на обладателя «братухи»-автовладельца. Невысокий, одетый не совсем уж по-бомжовски, но явно в вещи с чужого плеча, постарше меня на несколько лет, он стоял передо мной и улыбался во весь рот. Придурок какой-то.
— Не знаю я твоего братуху и тебя знать не хочу. Пошел отсюда, бомжара! Развелось вас, дармоедов…
Мужик как-то странно посмотрел на меня и вдруг заплакал совсем как ребенок. Идиот, точно.
— Брат мой приедет! Вот увидишь, ага… Вы все увидите!..
Блин, только этого мне не хватало!
— Митяня, успокойся! Серега, привет. Заходи, подымайся в квартиру, — услышал я знакомый голос дядьки.
Ну, хорошо хоть Николай вышел. Вовремя.
— Здорово, Коля. Что это за фигня? Кто такой? Я его вообще не трогал.
— Ничего, все нормально. Проходи – говорю, не обращай внимания. Митяня, не плачь. На, тебе двадцать рублей – пойди купи себе что-нибудь.
Бомжара перестал плакать и радостно схватил протянутые деньги.
— Пойдем, Серега. Давно ты не приезжал. Видишь, повод какой хреновый …
Мы поднялись в квартиру на втором этаже. Я переступил порог и почувствовал знакомый запах детства.
Здесь жила моя бабушка. Когда мои родители уезжали в командировку, отправляли меня к ней. Бабушка жила одна с тех пор, как умер дед. Я был единственный внук, бабуля меня обожала и баловала, как могла. Теперь её нет. В наследство отписала мне эту двушку в хрущевке. Только вот Николай и жена его – Светка…
Николай, вообще-то – мой дядька, младший брат матери. Но я не привык называть его «дядей». Николай, Коля – все так называли и я привык. А он относился к этому без претензий.
Николай раньше работал шахтером, где-то в Читинской области. Помню, хорошие бабки заколачивал в советские времена. Приезжал в отпуск с женой Светкой, оба нарядные, привозили кучу подарков матери, нам. Бабушка очень гордилась им, жалела, что так и не родили ей наследников. Говорили – Светка однажды застудилась сильно на работе. Из-за этого и не могла.
Николай устроился на шахту сразу после армии – дружок сманил разговорами о длинном рубле. Сам-то потом уехал через год, а Коля остался надолго. Стал бригадиром, вступил в партию, даже орден получил. В газете про него писали, помню – бабушка с гордостью показывала соседям статью в «Труде» с фотографией сына.
Николай со Светланой собирались перебраться на Кубань, поближе к матери, к родне. Денег копили на дом. К тому же здоровье давало знать о себе – Коля заработал инвалидность. Какая-то там болезнь у шахтеров профессиональная от отбойного молотка, что-то с вибрацией связано. Ему теперь каждый год месяц в санатории положено бесплатно. Потом эта авария в шахте. Тогда они и решили окончательно вернуться.
Приехали, купили машину – «Волгу». Оставались деньги на покупку дома. Мои родители посоветовали присмотреть жилье у моря, в Геленджике. У отца там были знакомые, вот и поехали тогда вчетвером – Николай со Светой и мои мать с отцом. Отец, уезжая, смеялся: «Вот, Серега! Будет теперь и у нас родня на море!»
Они не доехали. Водитель встречного «Камаза» заснул за рулем. Мои родители погибли сразу. У Светланы – перелом позвоночника. Николай кучу денег ухлопал на врачей. А тут еще перестройка грянула, оставшиеся деньги превратились в пыль. О доме у моря пришлось забыть навсегда. Вот и остались жить у бабушки. Стахановец с женой в инвалидной коляске.
После смерти родителей я редко приезжал сюда. Раздражать меня стал Николай. Не знаю – может обида у меня осталась за родителей. Но он свою вину чувствовал, это точно.
Нет, думаю – не это. Раздражало отношение его к жизни. Быдляческое какое-то. Сто раз с ним спорил по этому поводу – бесполезно. Опустил ручонки, работает на стройке, Светку свою катает туда-сюда. Ни к чему не стремится больше, всем доволен, все устраивает. Всё пытаются ребенка взять в детдоме. Да кто им даст его? Зарплата нищенская, пенсия за инвалидность. Квартирка только вот эта. Правда, и она теперь моя. По документам все права только у меня – бабушка при жизни так решила. Я ж не виноват.
Конечно, я не зверь. Не выгоню на улицу. Но и дарить не собираюсь. Квартира денег стоит. Дом хоть и не новый, но в центре – строительные компании давно кружат вокруг. Хорошие бабки дают. Почти все жильцы согласны. А им со Светкой и в коммуналку какую-нибудь переехать можно. Им-то все равно где жить, по большому счету. Да и вообще – что я должен за них беспокоиться, если сами за себя не беспокоятся? Терпеть не могу людей, которые зарабатывают меньше трешки баксов в месяц и считают что это нормально. Не понимаю их. Ну что ты за мужик? Подними жопу, заработай. Отними, в конце концов. Жизнь такая. Жестче надо быть. Зарабатывать надо, крутиться, а не сидеть возле жены.
Я же кручусь? Не женат – не до этого пока. И дети – что нищету плодить? Зато все нормально у меня – работа, машина, квартира в Москве…
— Ты чай какой будешь, Серый? Черный или зеленый? – прервал мои мысли Николай, — Светлана отдыхает, давай потише.
- А? Давай зеленый…
— Зеленый, так зеленый. Чего на похороны не приехал? Всё дела?
- Дела. Да и не люблю я подобные мероприятия. Не знаю как вести себя. Неуютно и фальшиво всё как-то. Все плачут. Особенно бабки – как-то по-деловому, профессионально, вроде деньги отрабатывают. Как проститутки на заднем сиденье в машине, без души.
- Хм… Ну ты сравнил! Проститутки… Совсем ты там в своей Москве…
- Что в Москве? Опять начинаешь? Думаешь, там мне с неба всё падает? Просто так деньги дают, как ты этому чумазому сявке сейчас?
— Не надо так. Это Митяня. Он… Ну, как сказать? Светка говорит – блаженный он. Жаль его.
- «Блаженный»… Да быдло он! Обыкновенное русское быдло, которое ничего в жизни не хочет, только бухать! Чего жалеть таких? Кто им виноват?
— Слушай, Серега, — Николай разгладил ладонью лежащий на столе «АиФ», — ну откуда в тебе это? «Быдло»… Это люди, Сережа. Давно сам элитой стал? Почему у тебя одни деньги в голове? Считаешь, только деньги в жизни важны?
— Ха! Опять нищебродские разговорчики про моральные ценности… Ну, а что важно, по-твоему?
— Семья важна. Дети. Люди важны, Серега.
— Это люди? Да ну тебя, что с тобой разговаривать? Бесполезно. Что с квартирой решать будем?
— С квартирой? А что решать? Ты – хозяин теперь, ты и решай.
— Короче, Николай. Ты там не подумай чего… Мне сейчас очень нужны бабки. Месяц вам на подготовку к переезду. Я сам подыщу варианты. Приеду – обсудим. Пока.
Николай даже не глянул мне вслед.
Я приехал месяца через полтора.
Николай сидел на кухне перед початой бутылкой водки. Я поздоровался и положил на стол несколько листов с вариантами по жилью.
— Тут ваши ребята-риэлторы вариантики подобрали – глянь на досуге. Бухаешь? Спаивают народ жиды-демократы? Гы-гы. Или праздник какой?
— Да какой там праздник… Ты что-то как не приедешь, так… Митяню сегодня похоронили. Я не ходил, так вот – помянуть решил.
- Митяню? Это какого? Бродягу того, что я в прошлый раз встретил? А что с ним – на работе надорвался? Ха-ха!
- Нет, — Николай как будто не заметил моего юмора, — Убили его. Забили до смерти. Может – менты, а может – малолетки безбашенные. Кому мешал?…
- Коль, я с тебя поражаюсь. Ты взрослый человек вроде. Вот что ты жалеешь быдло всякое? Они сами выбирают такую жизнь, их не переделать. Им нравится так жить, и ничего ты с ними не сделаешь. Никто же не заставляет их валяться под забором, бухать, никто водку им в рот не заливает. Что их жалеть?
— Не знаю. Только вчера как узнал про Митяню, такой ком к горлу подкатил… Чуть не расплакался, представляешь? Мать хоронил, не так было. Все-таки восемьдесят семь ей было – пожила. А тут… Да ты что, не помнишь его, Митяню? Должен помнить. Он в шестнадцатом доме жил. Брат у него еще старший – Сева. В Питере врач. Митька хороший парень был. В армии с ним что-то случилось. Не знаю, но комиссовали его через год. Может – били, может – еще что. Но он безобидный был. Не псих, нет. В дурку не брали – сказали, что номальный. Странный только. Беззащитный, как ребенок. Выпивать стал, да. Но, не то чтобы совсем уж – мать не позволяла. А когда три года назад тёть Лена – мать его, померла, приехал Севка. Продал квартиру, а Митяня на улице остался. Так и жил – ночевал в подъездах, на чердаках, питался тем, что люди дадут. Я ему шмотки свои старые давал. Он всем твердил: «Скоро приедет мой братуха, увидите! Заберет меня в Питер, ага.» Не мог поверить, что родной брат его так кинул. А тот… Даже на похороны не приехал. Я телеграмму давал… Собрались люди, похоронили… Да неужели не помнишь его?
Я вспомнил. Конечно. Митя. Дима.
Я тогда совсем пацаном был – лет шесть. Мы с местными ребятами зимой пошли на карьер. Раньше там, кажется, глину добывали или еще что. Подземные воды затопили карьер и получилось небольшое, но довольно глубокое озеро. Я тогда, чтобы не показаться трусом, первым ступил на лёд и сразу провалился. Пытался выбраться, ломая тонкий лед и с перепугу отплывая еще дальше от скользкого берега. Дружки мои испугались и бросились бежать прочь. Мне повезло, что навстречу им попался Дима. Он меня и спас. Помню, как он вытащил меня и, улыбаясь, кутал в свою телогрейку: «Что, накупался, ага? Дома-то влетит! Водолаз…» Он меня потом так и называл – «водолаз». Пока в армию не ушел.
— Да… Так что с квартирой, Серега? Когда съезжать?
- Что? А… — я взял со стола листы с адресами и порвал, — Ты прости меня, Коля. За всё…
Я налил водки себе и ему. Почти по полстакана.
— Давай лучше выпьем. За Митяню. За бабушку. За родителей моих. За нас с тобой.
— Давай за людей выпьем, Серёжа.
И мы выпили. За людей.
Не чокаясь.
(автор неизв.)
***
Фёкла выключила компьютер, накинула куртку, вышла из квартиры и чуть не растянулась, споткнувшись об огромный пакет с мусором.
- Чёрт бы побрал этих соседей, - громко выругалась Фёкла. - Что за свиньи?
Дверь пятнадцатой квартиры приоткрылась, и в проёме показалось опухшее лицо соседки.
- Под ноги надо смотреть, кобыла, - язвительно произнесла та.
- Растворись, пропойца, - огрызнулась Фёкла, - пока я твой мешок тебе на голову не надела.
- Хамло! - выкрикнула соседка и немедленно захлопнула дверь.
- Старая дура! - ответила Фёкла, пнула ногой мусорный пакет, повернула ключ в замочной скважине и направилась к лифту.
Лифт благостно распахнул перед ней свои двери. Фёкла собралась, было, зайти внутрь, и тут же передумала: на полу кабины красовалась свежая собачья куча.
- Уроды, блин! - сплюнула Фёкла. - Пристрелить бы этого поганого ротвейлера вместе с его хозяином.
- Ты на кого там вякаешь, сявка? - незамедлительно раздался сверху голос хозяина собаки.
- На тебя, придурок, - крикнула Фёкла. - Научи своего идиотского пса гадить на улице.
Хозяин собаки перегнулся через перила и, бросив окурок в лестничный пролёт, поинтересовался:
- А с чего ты взяла, что это моя собака нагадила? Там есть её автограф?
- Больше некому, - ответила Фёкла. - В нашем доме два гаденыша: ты, да твой шелудивый недоумок.
- Да пошла ты на ..., - гаркнул хозяин собаки.
- Я б сходила, - сказала Фёкла, - да вы, наверное, и там уже кучу навалили.
Выйдя на улицу, Фёкла подошла к своей машине и вздохнула. Спереди, вплотную к её "жигулёнку", была припаркована новенькая красная Тойота, а сзади, так же плотно, его поджимал огромный чёрный джип.
- Ну что за наказание? - произнесла Фёкла, убирая в сумочку ключи и разворачиваясь в сторону автобусной остановки.
В автобусе было душно и тесно. Фёкла с трудом протиснулась в середину салона, заплатила за проезд и полезла в сумочку за книжкой, случайно задев при этом локтем стоявшую рядом светловолосую девушку.
- Извините, - улыбнулась Фёкла девушке.
- Поосторожней, корова, - окрысилась девушка в ответ.
- Переживёшь, чучело, - успокоила её Фёкла. - Не так уж сильно я тебя зацепила.
- Коззза, - произнесла девушка сквозь зубы и демонстративно отвернулась.
Выходя из автобуса, она намеренно наступила Фёкле на ногу, послав ей при этом ехидную презрительную улыбочку.
Доехав до нужной остановки, Фёкла выскочила из душного салона и с наслаждением вдохнула свежий осенний воздух. Неторопливым шагом она прошла несколько метров и открыла дверь с надписью "Стоматология".
- Здравствуйте, - приветливо улыбнулась ей доброжелательная девушка на ресепшене, сверкнув безупречно белыми зубками. - У Вас назначено или Вы хотите записаться к доктору?
- Добрый день, - улыбнулась Фёкла в ответ. - Я записана на пятнадцать часов к Ивановой.
- Мне очень жаль, но доктор Иванова заболела и приёма сегодня не будет, - девушка смотрела на Фёклу с явным сочувствием.
- Как же так? - бессильно опустила руки Фёкла. - У Вас ведь есть мой номер телефона... Почему же Вы меня не предупредили?
- Я уверена, что мы Вам звонили, - ответила девушка.
Фёкла достала из сумочки телефон и начала нервно нажимать на кнопки. Входящих звонков из клиники не было.
- Послушайте, к чему это враньё? - вспылила она. - Вы сорвали мне день, из-за Вас я потеряла время, я приехала сюда из другого района... Почему бы Вам просто не признать свою оплошность и не извиниться передо мной?
Девушка, не переставая сверкать жемчужной улыбкой, пощёлкала компьютерной мышкой и произнесла:
- Я уже извинилась перед Вами по телефону. Вот, у меня всё отмечено...
- Да что за чёрт! - закричала Фёкла и ударила по стойке ладошкой с такой силой, что две старушки, сидящие на диванчике возле окна, подпрыгнули и с испугом уставились на неё.
- Не нервничайте так, - не снимая с лица профессиональную улыбку, сказала девушка. - Я запишу Вас на начало следующей недели.
- Не утруждайте себя, - рявкнула Фёкла. - Я поищу клинику, в которой секретарши не страдают потерей памяти. Благо, конкурентов у вас полно и некоторые из них в рабочее время занимаются делом, а не раскладывают пасьянсы.
Она резко развернулась на каблуках и покинула помещение стремительным шагом, напоследок громко хлопнув дверью.
- Безмозглая тварь, - буркнула она себе под нос, выйдя на улицу.
Белозубая девушка с ресепшена посмотрела на перепуганных старушек и произнесла:
- Теперь все такие нервные...
Старушки согласно закивали головами.
Рассерженная Фёкла направилась в сторону метро.
Народу в вагоне было мало, но свободных мест не оказалось. Возле дверей стояли пожилые женщины с сумками и о чём-то тихонько разговаривали. Мужчины, сидящие на скамейках, старательно изображали крепкий сон.
Фёкла прислонилась спиной к поручню и начала буравить их презрительным взглядом. Парень в потёртых джинсах и кожаной куртке приоткрыл один глаз, посмотрел на Фёклу и задорно ей подмигнул. Фёкла с отвращением отвернулась.
- Вонючие скунсы, - думала она. - Стая мерзких вонючих скунсов, не способных уступить место пожилым женщинам. Надеюсь, где-нибудь сейчас точно так же стоят их матери, сгибаясь под тяжестью сумок и глядя на таких же уродов, притворяющихся спящими.
Возле новенькой красной Tойоты суетилась юная брюнетка.
- Девочка, почём нынче водительские права? - обратилась к ней Фёкла.
- А в чём дело? - с вызовом спросила та.
- Научись парковаться, вот в чём дело. Мне из-за тебя не отъехать, ты встала впритирку.
Юная брюнетка смерила взглядом старенький Фёклин "жигулёнок" и с усмешкой сказала:
- Да чем ездить на таком ведре, уж лучше пешком прогуляться. Ты ещё должна благодарить меня за то, что я избавила тебя от очередного позора.
С этими словами юная брюнетка села в свою Tойоту, включила магнитолу и отъехала с места парковки, выставив в окно левую руку с оттопыренным средним пальцем, который украшал хорошенький розовый акриловый ноготок.
Фёкла поплелась к дому.
Возле подъезда сидел ротвейлер и гадил прямо на асфальт.
У дверей её квартиры по-прежнему валялся мусорный пакет.
Фёкла зашла в квартиру, скинула куртку, поставила на плиту чайник и включила компьютер.
Зайдя в Живой Журнал, она написала на своей страничке пост:
"Знаете, сегодня явно не день Бекхэма. Меня не обхамила только ворона на ветке. И откуда в людях столько злобы...".
Соседка из пятнадцатой квартиры досмотрела очередную серию любимого сериала, отставила в сторону миску с чипсами, подошла к компьютеру и открыла френд-ленту.
"Милая, не нервничай, - написала она. - Поверь мне, хороших, порядочных людей на свете гораздо больше".
Хозяин ротвейлера, выгуляв своего питомца, вернулся домой, включил компьютер и стал читать френд-ленту.
"Не обращай внимания на уродов", - оставил он комментарий. И, немного подумав, написал ещё один: "Ты самая классная".
Светловолосая девушка, прочитав пост своей любимой френдессы, расстроилась и решила утешить её.
"Не отчаивайся... - написала она. - Мне сегодня тоже нахамила какая-то корова. Видимо, у хамов осеннее обострение. Наплюй и разотри, ты лучшая!"
Народу в стоматологической клинике не было. Телефон молчал, начальство ушло домой. Белозубая девушка с ресепшена освежила помаду на губах, поправила причёску и щёлкнула компьютерной мышкой. Прочитав пост, она вздохнула и ответила: "Теперь все такие нервные... Держи хвост пистолетом! Мы с тобой и мы тебя любим". И сверкнула своей жемчужной улыбкой, веря, что по ту сторону монитора почувствуют её тепло и нежность.
Парень в потёртых джинсах и кожаной куртке сидел в кафе, попивая чёрный кофе и постукивая сигаретой о стеклянную пепельницу. Он открыл ноутбук и зашёл в её журнал. Грустный пост. Её обхамили. Её! Он готов был порвать в клочья этих недоносков. Как, ну как можно хамить такой девушке? Она ведь особенная, она необыкновенная, она... Она совсем не такая, как, например, та премерзкая девка в метро, которая меряла его сегодня презрительным взглядом. Она...
Он набрался смелости, сделал глубокий вдох и написал ей: "Как бы я хотел встретиться с тобой в реале! Ты самая удивительная девушка на свете". И, зажмурив глаза, он нажал на кнопку "добавить комментарий", пока ещё смелость не покинула его.
Юная брюнетка припарковала свою новенькую красную Tойоту возле дома, поднялась в квартиру и подошла к компьютеру. Открыв френд-ленту, она прочитала пост и удивилась: "Надо же, даже ей хамят! Ей, такой язвительной, такой ироничной, умеющей посылать виртуальных наглецов на три буквы так легко и изящно, что они теряются и замолкают. Что уж тогда говорить обо мне..."
Она поудобней устроилась в кресле и розовые акриловые ноготки застучали по клавиатуре: "Как я тебя понимаю(( Я сама всегда очень переживаю, когда сталкиваюсь с хамством(( На меня сегодня тоже наорала какая-то сумасшедшая тётка, причём без всяких причин(("
Фёкла прочитала комментарии, оставленные френдами к её записи.
- Какие всё-таки славные ребята собираются в интернете, - подумала она, затягиваясь сигареткой. - Понимающие, тактичные, всегда готовые поддержать... И почему они никогда не встречаются мне в реале?
найдено в сети без подписи
|
| |
| |
| sINNA | Дата: Вторник, 05.06.2012, 11:53 | Сообщение # 75 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 426
Статус: Offline
| Очень хорошие рассказы! Спасибо!
|
| |
| |
|
