Город в северной Молдове

Пятница, 29.03.2024, 11:53Hello Гость | RSS
Главная | Поговорим за жизнь... - ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... | Регистрация | Вход
Форма входа
Меню сайта
Поиск
Мини-чат
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 28
  • 1
  • 2
  • 3
  • 27
  • 28
  • »
ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... » Наш город » земляки - БЕЛЬЧАНЕ и просто земляки... ИХ ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО » Поговорим за жизнь... (истории, притчи, басни и стихи , найденные на просторах сети)
Поговорим за жизнь...
ПинечкаДата: Воскресенье, 02.01.2011, 05:55 | Сообщение # 1
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
ПРЕКРAСНOE ДАЛЁКО

A мне вновь хочется вернуться в середину жизни. Мне снова снится Жан Габен из "Набережной утренних туманов".
Были романтики строители БАМа, и были обыкновенные люди, что жили своим будничными заботами.
Через плечо у Гриши Верожинского- сумка, набитая книгами. Он только явился из книжного магазина "Прометей". Откуда, как не из книжного магазина мог идти Гриша? Ведь даже на танцы в Дом медика он приходил со спортивной сумкой, набитой книгами.
Гриша работал во Дворце пионеров, и еще на полставки в какой-то школе, а вдобавок подрабатывал на полставки в местном драматическом театре - осуществлял музыкальное сопровождение спектаклей.
В зависимости от обстоятельств, Гриша играл на аккордеоне, на органе или пианино.
Может вы не забыли, когда люди занимали очередь в книжные магазины с вечера?
Порой лишь для того, чтоб заполнить свои "стенки" подписными томами, с которых потом станут стирать пыль. Месяцами ждали очередь на "стенку". И дожидались, если директор мебельной фабрики был твоим знакомым, и тогда ты становился обладателем модной вещи...
Теперь внимание! Отправляемся в плавание! Порт приписки - 1972 год.
...После литобъединения долго стоим на углу улиц Ленина и 28-го июня, юноши и девушки 60-х годов, южный ласковый ветерок треплет нам молодые кудри.
Кто-то начинает шутя задирать некую молодую поэтессу:
-А Вознесенского ты читала?
-Нет.
- А Булата Окуджаву?
-Нет.
-А Евтушенко?
-Тоже нет.
- Какая же ты дремучая! - называет он её имя...
Летом уезжали на Бугаз, в различные базы отдыха, кто в "Строитель , кто в "Автомобилист".
Жили в деревянных домиках. Жарились на пляже, чтобы запастись морским загаром на всю зиму.
Питались в столовых-стекляшках, резались в карты, по возможности заводили курортные романы.
уже где-то на седьмой или восьмой день пребывания в этом раю, жадно спрашивали вновь прибывших: "Ну, что там слышно в Бельцах?"
С курорта Гриша вернулся в белой приплюснутой кепочке с лакированным чёрным козырьком - в капитанке.
Тем летом "морской волк" чуть было не женился. У Риточки например, был надежный тыл - папочка "завскляд".
-Ты где работаешь? - спрашивал он очередного каnдидата в женихи.
-Я работаю в театре, - сообщил очередной кандидат.
-Что значит в театре? Есть хорошие "парнусе"?
И что дальшe говорит папочка "завскляд"?
- Я даю ему такой красивый толстый дочка, а он работает концертмейстер! А что такое концертмейстер?
Рассказывая этот эпизод своей жизни, Гриша Верожинский заливался хохотом, потешаясь над "завсклядом".
И при этом добавлял: "Представьте себе, я ещё имею успех у "курочек"...
Бельцкая жизнь выработала тип Насмешливого Бельчанина.
Вот таким Насмешливым, даже чересчур Насмешливым Бельчанином был Гриша Верожинский, а также его друг Миша Местер.
Анекдоты, хохмочки так и сыпались из них, как из рога изобилия. Однажды их по этому поводу даже вызвали в КГБ, но времена были уже не те, и Гришу с Мишей с миром отпустили.
Был весенний день в городе, цвели яблони и вишни. И все комментарии, как говорится, были излишни.
Три друга, три приятеля холостяка шли по городу. И то ли избытка молодости, то ли то избытка юмора травили анекдоты. Тонкий детский голосок по радио откуда-то, словно издалека, выводил:
"Прекрасное далёко, не будь ко мне жестОко . Жестоко не будь..."
И кто-то кричал ему вслед:
- Гриша, подожди! Ну, подожди же, Гриша! Обормот! - а он всё шёл и шёл широкими шагами, унося от кого-то свою молодость...

Sasha Soifer.
 
papyuraДата: Понедельник, 14.02.2011, 05:12 | Сообщение # 2
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
Протягивающий руку

Мы познакомились с ним на причале. Так завсегдатаи называют этот узкий помост на канале Шипсхедбэй. Разумеется, никакие корабли, даже маленькие суденышки к этому причалу никогда не швартовались, но все-таки, когда стоишь на краю настила, опираясь на железный поручень и, наклонившись к воде, возникает ощущение, что стоишь на бревнах плота, который вот-вот пустится в дальнее плавание по морям-океанам.

Моего нового знакомого звали Арон Михайлович, но здесь, на причале, каждый называл его рэб Арончик. Было ему уже за семьдесят, но выглядел он стройным, статным крепышом, полным сил и азарта жизни. Его седой чуб, подобный клочку пены с взметенной волны, развевался на ветру, дразня нагловатых чаек, но черная ермолка на его макушке своей округлостью как бы укрощала его растрепанность, взъерошенность. Говорил он кратко, словно давал команду, – привычка человека, которого в тех краях, откуда оба мы прибыли, называли не рядовым словом – номенклатура.

Обычно мы встречались по воскресеньям, когда я выводил внука на прогулку к каналу. Арон стоял со своей удочкой в руке, опираясь на поручень. Живая рыбка, как у других рыбаков здесь, на этом помосте, у его ног не билась. Не потому, что он, чего доброго, был плохой рыболов, и рыбы из своих глубин чуяли это. Наоборот, он ловко извлекал из воды серебристого, трепещущего окунька, охватывал его своей широкой ладонью и, словно разочарованный, что поймал ее, бормотал: «Дурашка, что – негде тебе больше плавать, только там, где я стою?» Потом снимал ее с крючка и бросал обратно в воду.

Однажды я даже спросил, почему он так поступает? Ответ его несколько удивил меня:
– Не поймать, а отпустить на волю... Вот что привлекает меня в этом занятии...

Вот из таких обрывков разговора, от воскресения к воскресению, скроил я эту короткую историю, где не хватает многих подробностей, но есть существенные моменты, отложившиеся в моей памяти.

«Золотой души» у Арона Михайловича не было, – всю душу, по его признанию, он отдал морю. Ему, уроженцу херсонских степей, суждено было связать жизнь с океанским простором. Еврей, капитан второго ранга, наплавался он по всем морям-океанам мира, надышался вдоволь соленой яростью штормов и закончил службу в далеком порту. Стоп-машина, что дальше? Его русская жена, занявшая к тому времени место на семейном капитанском мостике, определила курс дальнейшего плавания по житейскому морю – «Полный вперед, в Америку!».

Его сестра прибыла в Нью-Йорк гораздо раньше, и муж ее к тому времени вместе с напарником уже был совладельцем такси бизнеса. Шурин усадил Арона Михайловича в «кар» и пустил в свободное плавание. Так отставной капитан второго ранга переквалифицировался в таксиста и тем самым вписал новый пункт в свой послужной список. С тех самых пор его и стали называть попросту, по-свойски – таксист Арончик. Схема бруклинских дорог и закоулков выглядела куда более запутанной, чем карты и лоции его прежних многомильных морских маршрутов. Но он ее быстро освоил и чувствовал себя на трассе, как рыба в воде. Так прошли первые пять лет. Его сын тем временем получил диплом врача и поступил на работу в больницу.

Но, как принято говорить на флоте, беду в воде не утопишь и в землю не зароешь. Как-то в погожий день все они – его сын с женой и дочкой, Арон Михайлович с женой решили провести вместе воскресенье, выехать за город отдохнуть. А в дороге произошло то, что случается на дорогах. Может быть, окажись он, Арончик, за рулем, беда бы не приключилась. Иди знай...

Увидел он себя как бы со стороны, будто глаза его вылезли из орбит и сами по себе обозревали картину происшедшего. Окровавленный, он был туго зажат, опутан сплющенной машиной, словно гигантской змеей. Не мог дышать, не мог шевельнуть пальцем, тем более – кричать. Сколько времени это продолжалось, он не знал, мозг его работал только в одном направлении: как вырваться из железных тисков. Еле-еле удалось ему высвободить правую руку, и он протянул ее в темноту, сам не понимая кому. И тут произошло чудо: другая рука, как отражение его собственной, очень медленно потянулась навстречу и сплелась с его пальцами. Она вырвала его из мертвенного мрака.

В больнице Арон Михайлович пришел в себя. Сын сидел у его постели, держал его за руку... Позже он узнал, что находился в коме больше недели. Да, пассажиры автомобиля, слава Богу, остались в живых. Конечно, с травмами, ушибами, у внучки был перелом ребра... Как-то отделались... Все, кроме его жены... Она умерла на другой день после происшествия...

В больнице его продержали примерно полтора месяца. Раны постепенно затянулись, но не они его терзали. Сердце болело из-за гибели жены. Впервые после прибытия в Америку ему подумалось, что, может быть, останься они там, не случилось бы это несчастье, и они бы вместе старились дальше?

Сюда, в больницу, к нему начал заходить верующий еврей, из Любавичских. Нет, он не говорил с ним о Боге, о душе, о вечности и загробном мире... Просто, тихо рассказывал о своей жизни там, откуда они приехали и что им обоим, кажется, было так хорошо знакомо. К чему только ни прикоснешься словом, всплывают целые пласты воспоминаний. Любавичский говорил о своем, а он, Арон Михайлович, бывший капитан второго ранга, думал о собственной жизни. Тогда она ему казалась такой ясной и обозримой, как будничные листки и страницы красных праздников в отрывном календаре. За нее, за эту жизнь, чтобы такой она оставалась навсегда, он отдал свои лучшие годы. Когда его служба завершилась, а тот уклад жизни канул на дно, как торпедированный корабль, он вдруг почувствовал пустоту, из которой только она, его жена, могла вытащить его своей любовью и терпением.

– Я смотрел на своего Любавичского собеседника, – рассказывал Арон Михайлович, – как он навещает каждую пятницу после обеда больных, – евреев, не евреев, – угощает каждого небольшой плетеной халой, желает доброй субботы, и у меня в глазах выступали слезы. Почему так? – спрашивал я себя. Может, потому что опять пустота угнездилась в моем сердце, и больше некому было помочь мне одолеть опустошенность?..

Арон Михайлович никогда ни от кого не скрывал, что он еврей. Да и не мог бы этого сделать. Там, где Арон служил, еврейство строго бралoсь в расчет, в пятой графе оберегалось, может быть, сильней, чем он сам был в состоянии это сделать. Понятное дело, в Бога он не верил, ни разу в синагогу не заходил, по-еврейски знал десяток слов, которые можно было услышать и от не евреев... Почему же у Арона Михайловича так сжалось сердце, когда он впервые, всего через два дня после возвращения, можно сказать, с того света, взял из рук благочестивого еврея простую, свежую булочку?..

Нет, религиозным Арон Михайлович не стал, а ермолка, прикрывающая непокорную чуприну, просто знак для него самого, чтобы нечаянно не забыл, кто он есть. Так он мне объяснил и добавил: «У наших евреев такая привычка – помнить об этом они не всегда хотят». И еще: два раза в неделю он ездит в больницу, где работает его сын, и сидит у постели тяжело больных. Держит страждущего за руку и рассказывает ему, – даже не вслух, а про себя, – о морских походах, штормовых ветрах, о тайнах, которые он никогда никому не открывал и никогда не откроет, потому что они принадлежат той стране, которой больше нет, стране, где он был молод и счастлив... С тех пор и прицепилось к нему прозвище – рэб Арончик.

Борис Сандлер, Нью-Йорк

(хотелось бы уточнить: автор-бельчанин,ныне руководит изданием газеты "Форвертс")

 
papyuraДата: Пятница, 25.02.2011, 06:06 | Сообщение # 3
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
Свидание

Борис Сандлер, Нью-Йорк

Памяти моего отца посвящается

1

Мир, который отрезали от него, словно перестал существовать. Погасло солнце, посыпались в бездну звезды, и только ее лицо там, в темной бесконечности, за воротами, не исчезло. Он отчетливо видел ее вздернутый веснушчатый носик, закрывающую лоб рыжую челку, невероятно голубые глаза. Короче говоря, это была Светка. И даже когда захлопнулась тюремная щеколда, она не позволила другому миру, с которым случилась в его воображении катастрофа, превратиться в пустоту. Светка проникла вместе с ним сюда, по эту сторону ворот, спрятавшись в его памяти.

Снег падал уже целую неделю, и казалось - он никогда не кончится. Мама поднялась в то утро до пяти, потому что не было известно, сколько времени в такую погоду займет дорога. А там, куда она едет, порядки суровы. Опоздала на свидание - и всё, встреча отменяется, даже если надвигается конец света, который, казалось, действительно, надвигался.

- Дина, а может, ты сегодня никуда не поедешь? Смотри, что делается, - как всегда, пыталась уберечь близких от дурных последствий бабушка.
- Что ты такое говоришь, мама? Я целых четыре месяца ждала этого дня.

Бабушка продолжала ворчать:
- Ну кто в такую погоду выходит из дома? Собаку жалко выпустить. И хотя бы сама, так она еще и ребенка с собой тащит. Пожалела бы хоть дитя.

Дина молчала, а старуха говорила:
- Посмотри, как метет. Ты что-нибудь видишь? Там же вообще ничего не видно. Ребенок, не про него будет сказано, отморозит себе ноги.

Дина выглядывала на улицу. Там, и правда, все застилала белая муть. И руки беспомощно опускались. Срулик был уверен, что его никуда не возьмут.
- Ребенок, ребенок... - слышался около этажерки недовольный голос деда, который с полки снимал молитвенник. - И где вы видели тут ребенка? У парня на носу бар-мицва, а его все ребенком называют.

Срулик с благодарностью посмотрел на деда. Чаша весов, на которой начала было перевешивать гиря бабушки, подскочила вверх. В это время раздался знакомый сигнал машины - два коротких гудка и один длинный.
- Копытов подъехал! - встрепенулась мама. - Мигом одевайся, бар-мицвэ-бохер!
Повторять Срулику не пришлось.

А через минуту они уже ехали в кабине грузовика Копытова, который, вцепившись мертвой хваткой в баранку и втянув шею в фуфайку, напряженно всматривался в белую мглу и вел машину по скользкому насту, освещенному щупальцами яркого света фар.
- Прорвемся! - уговаривал он сам себя. - На фронте приходилось делать и не такое. Там были дороги всякие. Чего это я говорю? Какие дороги? Бывало, под колесами вообще голая степь. А сколько груза было в кузове? И какие грузы? Мины. Снаряды. Ужас! И разве это мороз? Вот там, бывало, все сорок градусов! Я уже не говорю за себя. Мотор задыхался, япона мать. Прости, Абрамовна, за выражение.

Однако фронтовой шофер явно недооценивал обстановку, погода и сейчас была не подарок.

На крутом повороте их начало заносить, и только водительский опыт помог Копытову не съехать в кювет. Он остановился, протер запотевшее стекло и двинулся дальше, еще напряженнее вглядываясь в снежное марево.
- А ты, Абрамовна, молодчина, - опять заговорил он, - Не побоялась пурги. Поехала. Не всякая жена решилась бы на такое.

Копытов жил по соседству. Вся округа относилась к нему с уважением. Машина была для него живым существом. Его жена шутила, что свое транспортное средство он любит больше, чем ее. Редкий балагула ухаживал раньше так за своей кобылой, как он - за грузовиком. Никаких механиков не подпускал к мотору. Сам все чинил. Когда он залезал под машину, то пропадал там на полдня. Только его голос доносился оттуда. То появлялось крепкое русское словцо. То возникало нежное молдавское. То певучее украинское. Его жена Дуня понимала все языки, но в разговор с мужем, когда он возился под машиной, не вступала.

- Нет, ты таки молодец, Абрамовна, чтоб я так жил, молодчина! Моя Евдокия побоялась бы отправиться в такую круговерть. Даже если бы я подыхал, не поехала б. А ты...
- Ну что вы на Дуню наговариваете, Федор Евгеньевич. Она у вас тоже преданная жена. Да она на моем месте поступила бы точно так же, - Дина минуту помолчала, а потом добавила. - Да что тут говорить, и врагу не пожелала бы я моего места.

А снег все падал и падал. Спокойно работал мотор, и все трое к нему напряженно прислушивались, это от него сейчас зависело, переплывут ли они бесконечное пространство белого океана.

2

Отец Срулика Гриша уже полгода сидел в тюрьме, которая называлась исправительно-трудовой колонией строгого режима. Для Срулика всё происшедшее было покрыто тайной. Что случилось? Почему арестовали отца? Понять он не мог. Однажды он спросил об этом Дину. Она словно ждала этого вопроса.
- Такое время, - нахмурилась она, И парень понял, что мама не хочет рассказать ему правду, но дает понять, что отец не виноват.
Она окунула лицо в его волосы и не выдержала:
- Ты должен знать и помнить, твой отец - самый честный человек на Земле.

Больше Срулик об отце не спрашивал, он понял - это запретная тема. Запрет, который иногда нарушали сами взрослые. Бабушка нет-нет да вздохнет:
- А, у них как что - евреи виноваты.

Дед в таких случаях смотрел на нее поверх очков и поправлял свою фуражку, которая называлась сталинкой, потому что вождь в киножурнале принимал первомайский парад в такой же самой. Ничего не говорил дед, только вздыхал около книжной этажерки: «Вэй-вэй!». Словно междометие это он вычитал только что в книжке о Боге.

Срулик постоянно решал про себя сложную арифметическую задачу. 13+10=? Боже мой, когда отец выйдет из тюрьмы, ему уже будет 23 года. Не может быть!

Через пару дней после того, как забрали отца, в жизни Срулика произошло еще одно событие. В их классе появилась новенькая. Колька Смирнов, которого почему-то называли Сирый, верзила с огромными кулаками, сразу "положил на нее глаз". Он сплюнул, показав расступившиеся в сторону передние зубы, и сказал:
- К новенькой не подходить! Всем ясно? Она моя. А как ее зовут?
- Светка! Светка! - будто ожидая этого вопроса, крикнул Мишка Абрамзон, который всегда находился около Сирого, пытаясь ему чем-нибудь услужить.

Обычно во время большой перемены Сирый в окружении своей кодлы околачивался в дальнем углу школьного двора, рядом с котельцовым туалетом. Там шла по кругу «цигарка» - папироса «Беломор», которую кто-то из пацанов стащил у своего отца. Папиросу прятали, воровато поглядывая по сторонам - не потребовалось ли кому-то из учителей посетить отхожее место.
В том случае, если появлялся кто-нибудь из старших, слышалось слово «атас» - и толпа рассыпалась.

Но учителя здесь появлялись редко. Сирый торжественно брал папироску и ему тут же подносили зажженную спичку. Он затягивался дымом поглубже, закатывал глаза и произносил одно и то же: «Лафа, б...!». А затем неохотно передавал «беломорину» соседу. Если кто-то жульничал и незаметно продлевал затяжку, он тут же получал подзатыльник. Сделав круг, окурок возвращался к Сирому.
- Заслюнявили, курвы, весь мундштук - вам соску сосать, а не цигарку!

Докуривал папиросу он сам. При том молча делать это было неприлично. И под одобрительный шумок своих приятелей, которые таким образом выражали уважение, он в сотый раз рассказывал, как он стал мужчиной.

В тот день компания Сирого тоже разместилась неподалеку от туалета, Была раскурена папироса. Отпускались шуточки в адрес тех мальчишек, что пробегали мимо. И вдруг на тропинке, что вела от школы к туалету, показалась новенькая. Сирый насторожился:
- Сейчас мы пощупаем эту кралю.

Он сплюнул между зубами и медленными шагами пошел ей навстречу. Компания, предвкушая развлечение, последовала за ним.
Сирый остановился перед Светой, поднял к небу глаза и ангельским голосом произнес:
- Меня зовут Николай Смирнов. Я учусь в восьмом классе. А ты кто такая, девочка?
Компания заржала. Однако Света не растерялась.
- Я Света Кашеру, - будто не замечая подвоха, отвечала она. - Я учусь в шестом классе. Что ты еще хочешь узнать обо мне, Коля?

Девочка была спокойна. Ее волнение выдавали два красных пятна, полыхнувших на щеках.
- Что еще? Да ничего. Дай мне поносить твой пионерский галстук.
- Не могу, - ответила Света. - Личный пионерский галстук передавать кому-либо запрещается.
- Что ты говоришь? Не разрешено? Слышали, пацаны? Запрещается.
А компания сомкнулась вокруг говорящих так, что Светка и Коля оказались посредине круга.
- Ладно, - сказал Коля, - можешь не давать мне галстука, но с одним условием. Прямо здесь, в нашем кругу, ты должна сделать то, для чего шла в уборную.

Школьный звонок заглушил смех пацанов. Закончилась большая перемена.
- Мы ждем, - дернул ее за рукав платья Мишка Абрамзон. - Может быть, тебе помочь? - он приблизился к девочке и улыбнулся Коле. - Сейчас я спущу ей трусы.
Не прошло и мгновения, как Света вцепилась в лицо Мишке. Он заорал от боли. Компания оторопела. Такого от девчонки никто не ожидал. Она же разорвала цепь и выскочила наружу.

После уроков Светка выглянула в окно. Во дворе, под акацией, ее ждала вся кодла.

3

Срулика разбудил сигнал, который гудел где-то в другом мире. Он открыл глаза и увидел рядом маму и снег за стеклом. Машина стояла. Копытова слева не было.
- Что случилось? - вцепился он в руку матери.
- Там, впереди, - ответила она, - перевернулась машина.
Впереди небо едва светлело. Вернее, светлел снег, который валил сплошной стеной. Там на боку лежал грузовичок. Это он-то и гудел, не смолкая ни на минуту, будто жаловался кому-то на свою судьбу.
Вокруг него в белом пространстве передвигались две тени. Срулик присмотрелся. В одной из них он узнал Копытова, в другой разглядел молодого человека в тулупе и без шапки. Молодой водитель что-то объяснял Копытову, размахивая руками. Копытову удалось открыть капот. Что-то он там сделал, и сигнал прекратился.
- Бабушка была права, - поправила мама шапку на голове Срулика, - нечего было тащить тебя с собой.
- Это не ты меня тащишь, а машина, - рассмеялся Срулик.
Мама после его слов как-то повеселела.
- И точно, машина. Вернее, дядя Федя. Не знаю, что бы мы делали без него!
Копытов распахнул дверцу. Вместе с ним ворвался в кабину запах свежего снега, морозного утра.
- Я заеду в контору! - опустив стекло, крикнул он парню. - Они пришлют за тобой трактор. Держись!

Уже совсем рассвело, но Копытов не выключал фары.
- Гнать в три шеи нужно такого диспетчера - в метель выпустил на трассу неопытного водителя. Конечно же, он уснул в пути. Еще родился в рубашке, могло произойти страшное. А вообще, япона мать, с любым может случиться.
И действительно, впереди дорога сливалась с бесконечной степью. Еще хорошо, что встречных машин было раз-два и обчелся. Хотя причиной этому могла быть не только непогода. Нужда погнала бы многих в дорогу и сейчас, но снегопад пришелся на выходной день. Самое время лежать на печке.

Копытов покосился на попутчиков, занятых своими невеселыми мыслями.
- Красота-то какая!- произнес он. – Сколько ни едем - сады, поля, виноградники. А народ все равно голодает, Загадка какая-то. Что ты об этом думаешь, а, Абрамовна?
Дина молчала.
- Нет, ты скажи, как тебе Никита? Помешался он на своей кукурузе, что ли? Засадил все «золотыми початками», а народ сидит без куска хлеба!
Копытов зевнул. Чувствовалось, что это его обычный дорожный разговор.
- Сталина не хватает. Вот тот бы сразу навел порядок. Правда?
Срулик отключился, эти разговоры его уже не касались, они ему надоели в очередях за хлебом. Доведенные до отчаянья бабы готовы были на что угодно, лишь бы получить свою буханку с мякиной, рассыпающейся, если отковырнуть подгорелую корку.

Растрепанные, ошалелые, они тоже выкрикивали:
- Сталина на вас нет! Вот если бы Сталин!
И, как правило, тут же появлялась еще одна страшная фраза:
- У, жиды! Все это через них, через евреев!

Слова в очереди Срулик связывал с теми, что слышал недавно от мамы: «Такое сейчас время!». «А какое время?» - думал он. И в ушах его звучали причитания бабушки: «У них всегда во всем виноваты евреи». А дальше слышался тяжелый вздох деда. Но как это все относилось к отцу, к тому, что его арестовали? Как? Он не понимал. Хотя чувствовал, что связь между всем этим есть.

Раньше отец часто уезжал в командировки. И все дома ждали его возвращения. Он обычно приезжал через несколько дней. И всем привозил подарки. Теперь слово «возвращение» приобрело другой смысл. У деда оно стало очередным горьким вздохом, после которого начиналась молитва. У бабушки каждый день наворачивались на глаза слезы, когда она выглядывала в окно. Мама замкнулась в себе. Но по ночам, когда она думала, что все спят, слышались в ее комнате сдавленные всхлипы.

А у Срулика грамматика перемешалась с арифметикой. Слово «возвращение» имело синоним - 23 года.

Машина медленно двигалась по белой степи. Копытов неторопливо чихвостил Хрущева. Дина продолжала молчать.
- И правильно, Абрамовна, правильно делаешь, что молчишь. Нечего тебе лезть в наши дела. Это наши, русские дела. Мы и должны разобраться с ними сами, без вас.

Срулику это уже было совсем неинтересно. Его клонило ко сну. Он закрыл глаза, и в белом пространстве появился Светкин веснушчатый вздернутый нос.

4

Он забыл в парте тетрадку и вернулся за ней. В классе была только новенькая. Она стояла у окна и смотрела на улицу.
- А ты домой не собираешься?
- Нет. Я люблю оставаться, когда все уходят. А тебя зовут Срулик, да?
- Да. А что?
- Ничего. Первый раз слышу такое имя. У нас в Сибири ни у кого такого не было.
- А что ты делала в Сибири?
- Жила. Мой папа военный. Его переводят из одного места в другое. А мы с мамой едем за ним.
И неожиданно она спросила:
- А кем работает твой отец?
Срулик не знал, что ей ответить. Он смутился.
- Мой? Неважно. Он сейчас в командировке. А отчего ты все-таки не идешь домой?
Светка кивнула в окно.
- Не знаю, что и делать. Видишь - от женихов спасу нет. Прохода не дают.

Срулик глянул, куда она показывала. Посматривая на школу, там стояла компания Сирого.
Срулик не дружил с этими "головорезами", как сказала бы его бабушка, но и не чурался их. Однажды, когда он, развесив уши, слушал о любовных похождениях атамана, Мишка Абрамзон подкрался к нему сзади и, просунув руку между ногами Срулика, завопил:
- Смотрите, и у этого тоже стоит!
Под общий хохот он отскочил, а Срулик стоял как оплеванный.

Желание помочь этой девчонке совпало с возможностью хоть как-нибудь насолить своим обидчикам.
- Я знаю, где запасной выход. Они уверены, что ты новенькая и не догадаешься. Пошли.

А ночью Светка приснилась ему. Когда он проснулся, по телу медленно расходилось тепло. Будто камень, брошенный в пруд, пошел ко дну, а круги один за другим расходились по поверхности. И тысячи веснушек светились перед глазами, словно искры над потушенным костром.

Скрыть от школьной банды нельзя было ничего. Скоро ищейки Сирого пронюхали, кто помог новенькой обойти засаду. Они ждали удобного момента, и Срулик постоянно чувствовал, что за ним наблюдают.

И вот в очереди за хлебом, тянувшейся вдоль магазина и дальше, вдоль деревянного заборчика, за ним выстроилась вся эта компания.
- А кто у нас крайний? - спросил Сирый.
И, подыгрывая ему, ответили:
- Как это кто? Срулик у нас крайний.
- Пацаны, какой это Срулик? - снова спросил Сирый. - Тот самый Иван Сусанин, что ли?

Срулик схватился за штакетник, от которого его пытались оторвать хулиганы. Очередь делала вид, что ничего не происходит. Вот если бы кто-нибудь лез к прилавку, тогда другое дело. Только один рыжий дядька обернулся:
- Хлопцы, шо вы такое робыте?
- Дяденька, он залез ко мне в карман! Вытащил гроши на хлеб. Вот они! - закричал Мишка Абрамзон.
- А, тоди другое дило, - пригладил рыжий усы. - Колы ворюга - тоди нехай.

Срулика оторвали от забора и поволокли во двор магазина.
- Иван Сусанин - жидовская морда! - подскочил Мишка и со всего размаха ударил Срулика по носу чем-то твердым.
Срулик упал и закрыл лицо руками, а толпа озверевших подростков била его ногами по голове, по спине, по животу - куда попало.
Пришел в себя Срулик дома, в кровати. Тьма, которая его обступила, начала рассеиваться. Первой он увидел маму. Она прикладывала лед к его лбу. За ее спиной причитала бабушка:
- Изверги! Головорезы! Холера им в бок!
На своей лежанке сидел с молитвенником дедушка. Казалось, что маленькое лицо его улыбается, а по щекам текли слезы.

Две недели Срулик не поднимался с кровати. У него было сломано ребро. Тело его плотно забинтовали. В первые три дня врач запретил принимать гостей. И бабушка строго выполняла это указание.
- Такая нахалка, - жаловалась бабушка маме, - я ее еле удержала. Рвалась к Срулику.
- Кто, бабушка?
- А я знаю, кто? Какая-то девчонка. Светка. Только ее здесь не хватало!
- Бабушка, я тебя очень прошу, пусть она войдет.
- Так она уже ушла.

На следующий день Света опять пришла. И на этот раз бабушка ее пустила к больному внуку.
Девчонка стала забегать каждый день после школы. Вместе они готовили уроки. Обсуждали школьные новости. А новости случались постоянно.
На этот раз компании не повезло. Драка получила широкую огласку. Сирого после бурного педсовета исключили из школы. Мишке Абрамзону тоже собирались выдать "волчий билет", но его родители упросили Дину пойти к директору школы. Его оставили с условием, что отныне он будет тише воды.
- Он твоего сына чуть не убил, а ты просишь за него, - ворчала бабушка.

Света тоже была настроена более воинственно.
- Их, тетя Дина, вообще нужно было отвезти на необитаемый остров и оставить с дикими зверями, как делали раньше с пиратами. Папа говорит правду - сорняки необходимо безжалостно выкорчевывать из советского общества.

Срулик молчал. Он не слышал слов. Он чувствовал ее голос. Его волновал поворот ее головы, движение ее волос. Его глаза тайно, когда никто не видел, прикасались к ее коленям. И уж совсем по секрету от всех он совершал запретное - представлял себе, как продолжаются Светкины ноги за подолом ее платья.

- Ты согласен со мной, Срулик, с ними нужно быть жестокими? Верно?
- Может быть.

Для Срулика эти встречи были освещены какой-то никогда до этого не испытанной радостью. Но по обе стороны ее таилась печаль. Он знал, что все равно им предстоит расстаться, и уже сейчас, находясь с ней рядом, скучал по ней.
Как-то девочка сказала:
- Где-то строится для нас дом. Отец говорит, что места там дивной красоты. А пока мы живем у тетки, и папа приезжает только на выходные. А знаешь, Срулик, он хочет познакомиться с тобой.

................
 
papyuraДата: Пятница, 25.02.2011, 06:14 | Сообщение # 4
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
продолжение...

..............

5

Никогда до этого Срулику не приходилось есть пельмени. Вареники - да, вареники бабушка готовила часто: и с творогом, и с картошкой, и с вишнями. А тут внутри свиное мясо. Некошерное, но такое вкусное. И больше ничего готовить не надо, сколько бы ни было гостей - одни пельмени.

И сколько же их сделано! На столе - пельмени, на буфете - пельмени, на окне - пельмени, на балконе -тоже пельмени. По-военному построились рядами по восемь и маршируют по квартире.

Их не только все вместе едят, их все вместе лепят. И хозяева, и гости, и соседи. Делают их весело. Мать Светки раскатывает тесто, целая бригада помощников режет его стаканом, прокручивает мясо. А уж в конце всего отец - в военной гимнастерке и в фартуке поверх нее - готовит продукцию. Аромат в воздухе витает необыкновенный. Еще никто ничего не ест, а настроение у всех такое, будто давно идет пир.
- Сибирские пельмени - это тебе, брат, не хухры-мухры, - улыбается Срулику Тимофей Харитонович. - В нашей деревне под Юргой каждая семья готовила их по-своему. И рецепт передавался по наследству внукам и правнукам. Пельмени лепят на всю зиму. Зарежут кабана, и часть мяса идет на пельмени, А потом в небольших мешочках вывешивают их в амбаре под потолком - на каждый зимний день. Домашняя продукция замерзает, и каждый мешочек звенит, если его потрясти, как морские камушки на ладони.
- Папа, папа, расскажи ему про пельмени Трофима!

Тимофей Харитонович бросил в кастрюлю первую очередь пельменей, понюхал воздух над варевом, удовлетворенно улыбнулся и сказал:
- Трофима? Да, это, действительно, смешно. Итак, был у нас такой сосед - Трофим. Особой скупостью отличался. Но пельмени делал отменные. Сам замешивал тесто, сам готовил фарш, сам лепил и сам варил пельмени. Никому из домашних не доверял эту работу. Ему даже прозвище дали в деревне - Пельмень Иванович. Мы, пацаны, летом совершали вылазки в сады, за яблоками. А зимой шкодили по части пельменей. И вот прорыли мы как-то с братом Митькой норку в амбар Трофима. Я разулся, скинул полушубок, чтобы легче было карабкаться к потолку, а братан остался сторожить мою одежду.
Я уже сую за пазуху второй мешочек и вдруг, как в кино про разведчиков, слышу: внизу скрипнули двери. Входит в амбар Пельмень Иванович с керосиновой лампой в руке. Почувствовал, что у него в хозяйстве происходит что-то неладное. Митька с моим обмундированием мгновенно скрылся, а я затаился, как летучая мышь, между небом и землей.
Только Пельмень был глазастым, он меня сразу определил и стянул с верхотуры. И наказание его было таким - он заставил меня идти по снегу босиком с двумя ледяными мешочками пельменей за пазухой.
- Неси, неси их, пусть твой батя увидит, какой ты у него вор.
И отец мой продолжил это наказание. Он сварил пельмени соседа и заставил меня съесть их все до одного. Долгое время после этого мне и думать о пельменях было противно... А сейчас прошу всех к столу! Могу поклясться - это не хуже, чем продукция Пельменя Ивановича.

Домой Срулик возвращался уже ночью. Начинался снегопад. Белый воздух кружился легко и весело. Света провожала его, и ее голос звенел не умолкая.
- А ты понравился папе.
- Ну да? С чего ты взяла?
- Что я, слепая?
- Мне тоже твой папа понравился. Веселый человек.
- А знаешь что, давай, познакомим наших отцов.

Срулик замолчал.
- Что случилось? У твоего отца неприятности?
- Да, я тебе после расскажу. Через пару дней.
- Как хочешь...

Снег падал на Светкино лицо. На бровях ее он не таял. Срулик закрыл глаза и в темноте почувствовал губами вкус снега над широко распахнутыми глазами девочки.

6

Поселок, где была тюрьма, назывался Криково. Письма от отца приходили раз в две недели. Чаще писать не разрешалось. Отец работал в шахте, где добывали котелец*, резали камень для строительства домов.
Как бы случайно Срулик стал возвращаться домой из школы так, чтобы пройти по базарной площади, где велось большое строительство универмага. Рядом с котлованом складывали белый строительный камень, который привозили на грузовиках с прицепами.
А вдруг папа пилил под землей эти котельцовые залежи, спрессованные когда-то древним океаном!
- Эй, дяденька! - крикнул он как-то строителю. - Откуда привезли котелец?
- А хрен его знает, хлопчик. Тебе не все равно?

Нет, ему было не все равно!
Четыре месяца добивалась мама свидания с отцом. Как-то пришла она домой радостная. Срулик ее не видел такой с тех пор, как забрали папу.
- Ты тоже поедешь со мной, - улыбнулась Дина. - Тебе тоже разрешили свидание с ним.

В бумаге, которую привезла она, указывался год, месяц, число и час этого свидания. Там писалось, что им разрешена встреча на сорок минут. А также особо предупреждалось, что в случае опоздания, встреча переносится до нового официального разрешения, ходатайствовать о котором можно только через полгода.

Копытов подсчитал, что, учитывая погоду, до Криково им добираться четыре, ну, пускай даже пять часов. И вот они давно уже в пути. Срулик внимательно следит за стрелкой часов, которые находятся рядом со спидометром. На них десять часов двадцать пять минут. Значит, через два часа и пять минут он увидит отца. Не верится.
- Все нормально, Абрамовна, - успокаивает Копытов. - Идем, опережая график. Видишь слева деревушку, за ней повернем налево, проедем посадки, взберемся на гору, а там и Криково уже видать.

И вот, действительно, стоят саманные дома по слепые окошки в снегу. Если бы не шел дым из труб, могло бы показаться, что деревушка вымерла.
- И это, с позволения сказать, село. Овца не заблеет, корова не замычит, Все вырезал дорогой наш Никита Сергеевич.

Неожиданно прямо на середину дороги выбежала какая-то ошалелая собака. Выскочила, повернула голову к машине и замерла, как зачарованная.
Тормозить на такой дороге было нельзя. Копытов крутанул руль влево, потом рванул его вправо и каким-то чудом объехал собаку. Он вцепился в баранку, чтобы не потерять управление но за обочину его все равно вынесло. Сугроб погасил скорость. Мотор рявкнул и заглох.
- Япона мать! - выругался Копытов. – Все целы?
- Все, - отозвался Срулик, выглядывая из-за плеча матери.

Когда понесло машину, Дина схватила его в охапку, стараясь накрыть собой. И теперь гладила сына по голове.

Копытов вылез из машины, оставив двери открытыми. Слышно было, как он ругался, обходя грузовик.
- Абрамовна, - заглянул он в кабину, - самим нам отсюда не выбраться. Я смотаюсь в деревню за трактором. Вдруг там есть.
- Федор Евгеньевич, - засуетилась Дина, - возьмите деньги. Трактор ведь не бесплатно.
- Успокойся, Абрамовна, - отмахнулся Копытов, - это уж моя забота. Двери захлопни. Надо беречь тепло - не лето.

Вскоре на капоте вырос сугроб. Какое-то время они молчали. Потом Дина сказала:
- Эта собака у меня перед глазами. Как она на нас смотрела. Мне показалось, что она бросилась под колеса специально.
- Ну да, скажешь тоже. У собак так не бывает.
Дина не отвечала. Она и раньше была неразговорчива. А после того, как забрали мужа, и вовсе замкнулась в себе. Каждый день стучалась она в глухие кабинеты. От одной двери до другой поднималась по каменным ступеням и ковровым дорожкам - пыталась доказать, что муж ее невиновен.
Как говорила бабушка, «билась головой о стену». Вот и сейчас вся ушла в свои невеселые мысли.
- Мама, а когда люди начинают любить друг друга?
- Приходит такое время.
- Когда приходит?
- Когда жить без этого не могут.
Срулик прижался к матери. Больше он никогда не услышит так близко, как гулко бьется ее сердце. Когда не могут жить друг без друга! Завтра он все расскажет Светке.

В белом мареве еще ничего не было видно, но уже слышался вдалеке рокот мотора.
Потом, уже в пути, Копытов вспоминал:
- Нема с кем говорить было в деревне. Все напились. Третий день гуляют. Агроном женит сына. Иди отыщи в этом повальном запое тракториста. Однако отыскал. А он - лыка не вяжет, в стельку. Любой другой растерялся бы, но у меня фронтовой опыт. Я ему как начал уши снегом тереть! Давай, воскресай, солдат, воевать надо! С ушей возвращается к людям сознание вместе с болью. Он кричит как недорезанный, а я ему тру, пока не поставил хлопца на ноги. Тут главное - не прозевать момента. Как только он соображать начнет, что к чему, необходимо пятьдесят граммов самогона ему в стакан вбухать. Клин - клином.

Срулик смеется, и даже Дина улыбнулась.
- Ну, Федор Евгеньевич, такое не забывается. Очень я вам благодарна, Никогда не смогу рассчитаться с вами.
- Ладно, будет тебе, Абрамовна. Придет время - выпьем с твоим Гришей.

До Криково было уже совсем близко. Вот сейчас они свернут, и останется взобраться на холм. А там можно и расслабиться.

Но что это? Судьба готовила им новое испытание.
Сначала они увидели костер, около которого грелись люди. А потом огромную вереницу машин, выстроившихся вдоль дороги в самом начале подъема на холм. Оказывается, колея от тяжелых грузовиков ночью замерзла, а затем лед накрыл выпавший снег, и ни одна из подоспевших утром машин не могла подняться и на метр.
- Военные обещали подослать тягачи, - жаловался один из водителей. – Но мы их ждем уже часа три. План горит, а мы бездельничаем.
- А сколько до Криково? - вышла из кабины Дина.
- А, чепуха, - ответил кто-то у костра. - Километров пять-шесть. В хорошую погоду это не расстояние. Час пешего ходу.
- Нет-нет, Абрамовна, - заволновался Капытов. - И не замышляй. В такую метель я тебя одну никуда не пущу.
- А кто вам сказал, что я пойду одна? Со мной взрослый сын. Правда, Срулик?
- Конечно, мама! – обрадовался мальчишка.

7

Тридцать лет миновало с того беспросветного утра. Через четыре года вышел из тюрьмы Гриша, отец Срулика. Его не только освободили, но и реабилитировали - он больше не был вредителем, врагом трудового народа. Этот народ даже попросил его вернуться на прежнее место работы – в должности главного инженера крупного пищевого комбината.

Такова была эта страна, и такими были эти люди, в ней живущие.
Но отец их простил. И снова себя отдавал работе. Но однажды не выдержал.
- Все, хватит, катись всё к черту! - сказал решительно он.

Для Срулика Израиль давно стал родиной. Как-то он узнал, что в Тель-Авиве живет с недавнего времени и Абрамзон. Мишка через знакомых пытался выйти на Срулика. Однако Израиль - не та страна, где забывают прошлое. Он помнил и драку, которая случилась давным-давно. Хотя в детстве чего не бывает. Но уж слишком подло тогда поступил Мишка. Помнил Срулик и школьное комсомольское собрание накануне своего отъезда. Его исключали из комсомола. Господи, чего только они не говорили, его соученики и учителя!
"Неблагодарная свинья! Подонок! Отщепенец!". Но громче всех разорялся Мишка: "Он предатель! Он всегда был предателем! Меня из-за него один раз чуть из школы не выгнали!".

И вот в Тель-Авиве, на автобусной станции Срулик увидел своего одноклассника. Им предстояло в одном автобусе добираться до Иерусалима.
Да, Срулик помнил все из своего детства. Сейчас, глядя в окно автобуса на бегущие мимо кусты, он вспоминал тот страшный день, ледяной и скользкий, с белыми змеями поземки, которые струились вокруг, заползали в валенки, лезли за ворот пальто, в рукава и под шапку. Они с мамой остервенело шли напрямик через неубранное кукурузное поле. Жесткие листья царапали им лица. Но они не обращали на это внимания. Скорее! Скорее!
- Еще немного, Срулик, и мы увидим папу.
И он, жмурясь от летящего снега, рвался вперед, несмотря на то, что лицо жгли царапины, а ноги окоченели...

Сейчас он не обижался на ту страну. На ее людей. На этого Мишку Абрамзона, которого презирал.
Срулик поднялся со своего сиденья и столкнулся с ним лицом к лицу.
- Что, Абрамзон, не узнаешь?
- Нет. А вы кто?
- Что ж ты, братец, не узнаешь жидовскую морду, по которой ты однажды врезал?

Абрамзон на какое-то время смутился.
- Срулик, это ты? Ни за что не узнал бы. Кто помянет старое... – попытался он обнять Срулика.
- А я тебя приметил еще в Тель-Авиве, - отстранился Срулик.
- И не признался. Ай-ай-ай! Сейчас я тебя познакомлю со своей женой. Она меня встречает. Да ты ее знаешь. Помнишь Светку Кашеру? Она всю свою семью сюда забрала. И маму, и отца.
- Тимофея Харитоновича?
- Ну да. А вот и она. Светка, иди сюда! Ты сейчас своим глазам не поверишь. Смотри, кто перед тобой!

8

На свидание они все-таки опоздали. Дина оставила мальчишку на улице, чтобы он не видел, как она унижается, а сама побежала к лагерному начальству - хоть на коленях выпросить свидание с мужем.
"Тоже ведь люди, должны понять... - уговаривала она сама себя. – Такая непогода".

Срулик стал осматриваться. В снегопад в ту и другую сторону от них уходила высокая каменная стена с колючей проволокой над ней. Над всеми этими сооружениями торчали вышки, а на них топталась охрана с автоматами наперевес, закутанная в тулупы. Срулик оказался в замкнутом пространстве между двумя глухими стенами. Сбоку виднелся дом. В него и пошла мама - хлопотать о разрешении. В тюрьму их еще не пустили. Но прежняя жизнь уже оставалась за первыми воротами. Школа, Сирый, Светкино лицо. Все это отодвинулось, стало далеким прошлым.

И Срулику сделалось страшно. Ему показалось, что его маму отсюда не выпустят. Эти серые стены надвигались на него. Колола глаза ржавая колючая проволока. Мальчишке почудилось, что охранники целятся в него, а поземка превратилась в свору белых волкодавов, которые с лаем мчатся к нему.

Он подбежал к охраннику:
- Выпустите маму! Отдайте мне мою маму!
В это время появилась Дина. Глаза ее были полны слез.
- Пойдем, Срулик.
- Ну что?!
- Не разрешили...

Медленно приоткрылись вторые ворота. За ними стояли два ряда солдат с собаками. Псы остервенело лаяли. Охранники сдерживали их. Над людьми и животными клубился пар.

Чуть в стороне стояли офицеры. Один из них показался Срулику знакомым.
- Вот, вот он начальник, - сквозь слезы прошептала мама. – Изверг.

"Пельмени нужно приперчить по вкусу. Хорошо их полить уксусом. И с горчичкой... Чтобы слезы из глаз..." - Срулику показалось, что он слышит голос Светкиного отца.

Ну конечно, как он мог усомниться! Начальник лагеря - это Тимофей Харитонович. Майор внимательно посмотрел на посторонних, но сделал вид, что не узнал мальчишку. Срулик отвернулся. Ему вдруг стало невероятно стыдно!..

По лагерю к выходу двигалось длинное серое живое существо. Это была колонна заключенных. Плотный конвой вел их на работу.

- Смотри в оба! - Дина схватила Срулика за руку. - Там где-то папа.
Глаза мальчика скользили по бесцветным лицам. Десятки, сотни одинаковых лиц, на которых лежали одни и те же серые тени.
А колонна ползла, исчезая в снежном мареве. Низкие тучи всасывали ее, обволакивая ватой лай собак и команды людей. Снег валил и валил, будто надвигалась космическая катастрофа - белый потоп.

* Котелец - известняковый материал.

Перевел с идиш Рудольф Ольшевский

 
papyuraДата: Суббота, 09.04.2011, 04:18 | Сообщение # 5
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
«Никогда ничем не опозорил званья человека на земле…»

У Михаила Светлова есть такие строки:

На кладбище гроб мой пойдут провожать
Спасенные мною герои…
Прохожий застынет и спросит светло:
Кто это умер, приятель?
Герои ответят: умер Светлов,
Он был настоящий писатель.

Недавно наше поколение – взрослых, зрелых людей «от сорока и выше», которые все прошли, многое осознали и прочувствовали – простилось еще с одним «настоящим человеком» – Муслимом Магомаевым. Кем он был для нас? Звездой, как теперь принято говорит, кумиром? Да нет, не только. Чем-то гораздо большим.
Магомаев в последние годы уже не выходил на сцену, а мы так остро чувствуем потерю! Почти так же плакали о Высоцком. (Своими глазами видела в Москве в те дни в 1980-м огромными буквами написанные полотнища, которые спускались с балконов: «Володя, мы тебя любим! Прощай!»).
У Андрея Вознесенского есть стихи на смерть Высоцкого:
Все говорят, что умер Джо Дассен,
И все молчат, что умер наш Высоцкий.
Что нам Дассен? Его не знали мы совсем…
Володька ж пел о нашей жизни скотской.

С ним расставались как с очень близким человеком. Когда такого теряешь, что-то отсыхает в душе. Как будто стал хуже видеть. Наверное, в этом и ценность этих людей. Не важно, что формально они чужие. Потеря больна, и очень близко ее принимаешь. Как и Высоцкий, Магомаев был одним из наших родных.
Нет, мы не преследовали их, не писали письма, не мотались в другие города на концерты. Но когда случалось оказаться в Москве и ты стоял на Красной площади в растерянности, куда бы пойти, сразу вспоминалась песня Магомаева: «Кто никогда не бывал в этом городе светлом, Над вечерней рекой не мечтал до зари…», и Москва становилась своей, понятной, простой.
Я плакала навзрыд, когда умер Марк Бернес. Был 1969 год. Работала тогда на целине в Казахстане поваром студенческого строительного отряда, и вдруг по радио объявили: «Нет Марка Бернеса…» Его любили все – от правителей до колхозников. «Ты идешь-идешь по январю, Холодно, следы как многоточие, Хочешь, я с тобой заговорю, Руку дам, и станет путь короче…» Слова эти брали за душу, могли поддержать в трудную минуту. А ведь Бернеса считали «певцом без голоса»...
Магомаеву талант дан от Бога. Такой голосище! Пел классику, стажировался в знаменитом «Ла Скала» в Италии, чем в Советском Союзе очень гордились, и в то же время не пренебрегал простыми народными песнями. Приезжал в какой-нибудь заштатный городок, выходил на балкон гостиницы (в Бельцах, например), и когда ему начинали аплодировать – пел. Да, так было!
Бернес, Магомаев, Высоцкий… На первый взгляд, совершенно разные люди. Но они вместе с народом радовались, огорчались и не думали о том, сколько это стоит. Раз тебе подарен талант, должен его отдать, протянуть людям на открытой ладони. Самое главное качество, отличавшее наших кумиров – бескорыстная щедрость...

У нового времени, конечно, свои кумиры. Все они вылощены, «причесаны» под одну гребенку. Смотришь на экран телевизора и думаешь: в этих песнях нет слов. Нет простоты и душевности, которая трогает.
У нынешних абсолютно все оттиражировано – и чувства, и привычки, и расценки на талант.
Прочла в «Комсомолке», что Киркоров берет по 100 тыс. евро за концерт и недавно, на зависть Людовику XIY, обставил новую квартиру в Бургасе «золотыми» диванами.
Интересно, этот человек испытывает настоящее человеческое счастье и настоящую печаль?
Разве можно между денежными купюрами втиснуть душевные качества и чувства?
Никогда.

Чем мне еще мил Магомаев, так это тем, как он ушел с эстрады. Красиво ушел, по-английски, не устраивая из этого пиар.
Он словно сказал нам всем: я свое спел, все, что мог, дал зрителям. А теперь поживу как простой смертный.
И не стал до бесконечности, как модно у некоторых мэтров, эксплуатировать былую славу, не пытался опуститься до уровня новой эстрады, лишь бы признали своим в шоу-бизнесе.
Потому что «быть лучше одному, чем вместе с кем попало»…
Не было скандала, который огорчил бы поклонников. Не дал повода себя не уважать, никогда не занимался крохоборством, мелкой крысиной возней из-за денег, славы или порядкового номера при выходе на сцену.
Талантливые люди не придают этому значения.
Для них главным было и остается искусство, красота музыки, звучание слова. Они делают акцент на чувстве и глубине мысли.
Магомаев сумел в себе это саккумулировать: и силу звучания голоса, и красоту мелодии, и простоту.
Любой из появлявшихся его шлягеров становился общим праздником.
И оставлял, несмотря на внешнюю легкость, глубокие впечатления.
Даже тем, кто не относился уж так серьезно к его творчеству, не могли не нравиться песни Магомаева и он сам. Хорошо одет, красив, лицо выражает искреннюю радость – и ты тоже невольно начинаешь светиться.
Помните «Королеву красоты»?
Когда она звучала, каждая девочка чувствовала себя королевой. И сегодня, когда слышишь голос Магомаева, вспоминается не просто какая-то полюбившаяся песня, а целая эпоха, живой мир с его красками, звуками и запахами, радостями и печалями.
Как будто включили машину времени. Его песни пели все. И музыку, и стихи такие исполнители тщательно выбирали.
По принципу: веселиться – так от души, а задуматься – до глубины, до корня...

Общеизвестно, что Магомаева во время гастролей у трапа самолета в каждом городе встречала толпа поклонниц, и женщины кричали: «Муслим, я хочу от тебя ребенка!»
Это в Советском-то Союзе, где «секса нет»!
И никаких пошлых скандалов, которые непременно раздули б теперь. К нему грязь не липла. Хотя слов таких – секс-символ – в нашей стране еще не существовало, а он им был.
Дело, конечно, не только во внешней привлекательности и голосе.
Есть люди, с которыми невозможно говорить на жаргоне.
Встречаешь такого человека и невольно начинаешь вспоминать слова красивой, богатой русской речи. Эти люди не диктуют тебе свои правила и ничего не требуют, но невольно настраиваешься на их тон.
Муслим был таким.
Хотелось сидеть так же красиво и расслабленно, как он. Хотелось подражать тому, как он брал чашечку кофе, как пил...

Счастливы те, кто видел его вживую, пусть мельком, когда он вышел на крыльцо гостиницы «Октябрь» и спел по желанию трудящихся масс. (Была тогда, в 70-х, полоса «Мэрцишоров», когда в Бельцах выступали и Пьеха, и Хиль, и Гуляев, и многие другие звезды советской эстрады первой величины).
Конечно, он не бежал к зрителю по первому свистку. Кто любит панибратство?! Простой человек – это не значит простофиля.

Магомаев и жил и ушел с эстрады достойно. Избежал неприличия, когда уже только из уважения хлопают, а бывшая звезда все никак не может проститься со сценой. Хотя в принципе-то здесь все просто: твоя остановка – будь добр, выходи.
Вспомнился сейчас Лещенко.
Уже не слышно о его сольных концертах, поет только на юбилеях и праздниках, но не пропускает практически ни одного.
Не дай ему Бог стать Кобзоном!
И чего б им, спрашивается, не сидеть уже в жюри «Минуты славы», оценивая народные таланты?! Их у нас не счесть. Я люблю, например, приехав в деревню, послушать стариков. Выпьют чарочку и начинают петь. Какая музыка, какие голоса!
Бог дает человеку очень много, но не каждый умеет этим воспользоваться. К тому же бесчисленные телевизионные шоу на свой манер перекроили представления об успехе, таланте и счастье, к которому каждый певец добирается на личном Коньке-Горбунке (это уже не Пегас, его заездили!). Иногда просто страшно становится...
Век короток, и счастливы те люди, которые найдут свое место на земле.
У Магомаева были и трудности, и неудачи, но было и самое главное: Его свеча горела высоким пламенем, освещала жизнь вокруг него и согревала многих.
Свет таких звезд еще долго струится, и пока живы мы, да и наши дети, наверное, Магомаева, Высоцкого, Бернеса не перестанут вспоминать.
Это не кумиры даже. Давайте назовем их проще: наши любимые.
Если бы из тех, кого хорошо знаем (не лично, конечно), кем по-настоящему гордимся, создать город, очень даже неплохой мегаполис бы получился.
Ревность и зависть к их успеху неуместна и глупа. И даже если ты сам не многого достиг на этом фоне – не стыдно быть в тени такого дерева.
Своим талантом и присутствием на нашей земле Магомаев вселял радость в сердца.
Такие люди ценятся.
О них – помнят.

Наталья ГУДКОВА,
бельчанка.
 
papyuraДата: Вторник, 12.04.2011, 16:58 | Сообщение # 6
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
Утро в Бельцах.

Устало гаснут фонари. Простуженные,кашляющие автобусы развозят горожан по предприятиям и ужреждениям.
В осенней слякоти просыпается город. В одном из микрорайонов,ничем не отличающемся от других, разве что более удобно расположен,недалеко от центра, который так любят евреи, происходят свои события.
Итак, утро.
Декорация: кухня.
-Нёма, возьми больничный! Всё равно памятник эти сволочи тебе не поставят! - стонет хозяйка.
-Кушай меня с маслом, а я должен ехать в командировку!
Нёма не так уж молод. Особая "бельцкая" походочка. Ножки идут впереди пузика, в такт покачиваются плечики.
И Нюньчик одевает свой заслуженный макинтош.
Потому что электрофикация у нас есть. Социализм у нас есть. А вот переключателей к электрокарам нет. Без переключателей ни туды, ни сюды...
И Нюньчик садится в свой персональный самосвал и едет за переключателями.
Там его спрашивают:"Что ты можешь дать нам взамен?"
-"...Нет, нет, ваши электрокары, что предлагаешь, нас не интересуют. Вот если бы ты мог достать несколько тонн листового железа..."
И вот наш герой выставляет перед окошечком кассирши "убойную" батарею: флакон духов "Красная Москва", подарочную коробку "Пьяная вишня в шоколаде" , потому что билетов на самолёт, конечно, нет.
-Привет вам от Николая Борисовича!
Кассирша подгребает подарки к себе, и они исчезают из поля зрения. Заодно интересуется:-А кто такой Николай Борисович?
-Николай Борисович-это я...
Нюньчик прилетает в интересный город, который задымлен немного: много фабрик и заводов. Нюньчик спешит в самую задымленную часть города-в ресторан.
-Ребята,- говорит он тем, кого привёл сюда. - Отлично помню, что у вас на складе есть столько-то и столько-то тонн листового железа. Действительно, тютелька в тютельку!..
Четвёртый закон механики: не подмажешь-не поедешь!
Нюньчик доставляет в Бельцы необходимое листовое железо, взамен по бартеру получает столь нужные родному предприятию переключатели.
Гип-гип-ура! Играет духовой оркестр. Директору электротехнического завода Николаю Ивановичу Родионову повезло. У него в отделе снабжения работает такой ас, как Нюньчик.
...А на следующее утро всё сначала.
Нюньчик звонит в какое-то учреждение и представляется:-Здгавствуйте, с вами говогит Нюньчик...
На другом конце провода барышня отвечает, что не знает никакого Нюньчика.
-Ах, вы не знаете Нюньчика?.. А если я вам передам привет от Николая Борисовича?...

P.S.
Когда я показал эту небольшую историю одному моему знакомому, тоже бывшему снабженцу, тот мне рассказал такие истории про советских снабженцев, многие из которых были евреи, что мой рассказ выглядит лишь бледным слепком.
Ну что ж... Роман на эту тему предоставляю написать кому-то, кто знает больше моего...

СОЙФЕР
 
papyuraДата: Понедельник, 18.04.2011, 19:23 | Сообщение # 7
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
ДЕТДОМ

Наверное он был по своему тёплым тот детский дом.
До революции его здания служили кадетским училищем. Где-то в прошлом остались казачьи бунты... Сложили свои головушки кадеты, что учились тут.
И вот уже большой портрет Кирова висит на стене в нашей спальне.Киров с улыбкой встречает утром, когда встаём и застилаем свои сиротские кровати. Он же провожает нас взглядом, когда отходим ко сну. Увидев однажды фильм "Алые погоны", плакала душа моя, узнавая в недетском суровом быте маленьких суворовцев приметы и нашего детдомовского бытия. Я был одним из тех мальчиков-одуванчиков, которых ветер войны запросто мог сдуть с лица земли, и которым не досталась масса тепла не только от бабушек, тётушек, но и от собственных родителей.
А теперь представьте как в темноте спальни появляется привидение. Визг, крики, особенно в девчачьей спальне, хотя девчонки знали откуда всё это бралось. Рукотворное привидение делалось так. На голову ставилась подушка на ребро. На подушку набрасывалась простыня, чтоб прикрывала и подушку, и того кто под ней. И вот такое зловещее существо молчаливо отправлялось по спальням...
А утром:
- Строиться! По двое разберись! Идём на Хопёр! И в лес!
- Ура! Строиться! Строиться!
- Песню, запевай!
"По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд" - затягивает нестройный хор детских голосов.
Неожиданно вдруг вдали начинает сверкать под лучами солнца белый изгиб реки. Белоснежный песок обрамляет её берега. Нигде не встречал потом такого белоснежно-девственного ласкового песка.
Завораживающий переход по длинному мосту. Между щелями в деревянном настиле глубоко внизу плещется вода. Когда идёшь кажется что вот-вот провалишься в щель через которую осторожно переступаешь.
Заканчивается мост. И перед тобой, обласканный солнцем во всей красе предстаёт лес - заповедник.
Строй мальчиков и девочек - детдомовцев шагает по просёлочной дороге. Мимо выстроившихся высокой стеной деревьев. Выше крон - только солнце, а ниже - высокая густая трава. Над отрядом вьётся песенка, которую нестройно подхватывают то здесь, то там.
В душе до сих пор живёт не только мотив, но и слова той нехитрой, весёлой песенки:
И любо мне и весело
Смотреть по сторонам.
Голубеньким и беленьким
Я радуюсь цветам.

И вот уже ласковое майское солнце проглядывает сквозь ветви деревьев. Под раскидистым деревом окружённая детьми сидит наша воспитательница.
В руках у неё книжка. Книжка называется "Аленький цветочек". И ты сидишь тесно прижавшись к воспитательнице, а в воображении твоём всплывают удивительные образы той, теперь уже забытой сказки.
Глаза зорко следят за жизнью, что кипит вокруг. Вот стрекоза с синеватыми прозрачными дрожащими крылышками уткнулась головкой в зелёный листик. Летают, роятся какие-то мушки. Садятся по каким-то, только им известным причинам на цветы, и тут же улетают.
Возле ног лениво ползёт огромный коричневый жук. У него свои неотложные заботы в этом заповедном лесу. Он не торопится, медленно переползая через лежащий на пути сучок. Из травы выглядывают головки голубеньких колокольчиков, белых ромашек, жёлтых одуванчиков, кроваво-красных "граммофончиков".
Умопомрачительный запах свежести.
О, этот гудящий, жизнеутверждающий мир! Я встаю перед ним на колени и готов вглядываться и вглядываться! Сколько лет мне тогда было? Пять, шесть, может все семь? А кто за обедом не хотел, чтоб ему досталась горбушка?
Права на горбушку были у Савельева и Медведева. Детдомовская жизнь выработала своих предводителей. И худо было тем, за которых некому было заступиться. Мне покровительствовал Медведев, крепкий коренастый мальчик на года два старше меня.
Особым лакомством был макух, или как его ещё называют жмых - то, что остаётся от спресованных семечек, после как из них выжали масло.
Кусочек твёрдого, зеленовато-коричневого с чёрными прожилками макуха можно было бесконечно долго держать во рту и отсасывать как конфетку.
Однажды объелись "калачиками". Весь детдом лежал кверху пузом. "Калачики" это такая трава, внутри которой плод похож на свёрнутого калачиком белого червячка.
Находили косточки слив и абрикос, разбивали их. Мягкие, горьковатые зёрнышки тоже были лакомством.
В старых конюшнях, находившихся во дворе, мечталось увидеть что-то таинственное. На самом деле ничего таинственного там не было. Под дырявой крышей носились воробьи. Пахло сеном и лошадьми, которые когда-то стояли тут. Чтобы проникнуть в высокое деревянное помещение надо было воспользоваться маленьким лазом почти у самой земли. И мы это делали с большим удовольствием.
Как хорошо было здесь играть в войну. Более того, играть в войну интересно. Не было больно если тебя ранят. И ты знал, что даже самая страшная война закончится тем, что позовут кушать:
- Строиться! Строиться на обед!
Я так и не научился как следует ходить в строю.
Казённые детдомовские годы...
- Что наступаешь на пятки?
- Я не наступаю...
- Ещё раз наступишь, дам по "кумполу".
...В большом зале среди шума и гама расхаживает погружённая в себя женщина, ни на кого не обращая внимания. И говорит, говорит сама с собой. Как звали эту воспитательницу, уже не помню. У неё муж погиб на фронте... Ей не до нас.
Через несколько дней она поведёт нас к себе домой. На столе гора пирожков.
Так мы справили поминки по погибшему под Курском солдату.
Перед Новым годом впервые услышал слово "шефы".
"Шефы" - это, оказывается, тёти и дяди, которые приносят подарки детям.
После прихода тётей и дядей из горисполкома у нас осталась, например, маленькая деревянная ветряная мельница. Мне она очень пришлась по душе. Надо было намотать верёвочку на деревянный валик и потом дёрнуть. Крылья деревянной мельницы начинали быстро-быстро вращаться...
Зима 43-го года... Какие причудливые сугробы образовались вокруг детдома! Как замело и забило окна снегом!
Как только распогодилось, пошли в военный госпиталь. Был морозный день. Необыкновенно ярко, до боли в глазах сияло солнце. Чёткие вороньи следы на снегу. Дымились кругляшки конского навоза. Проходили через скверик, в котором стоял бюст Ленина. И тут же начали вразнобой декламировать:

Ленин, Ленин, дорогой
Ты лежишь в земле сырой,
Я немного подрасту,
В твою партию вступлю...
Сгрудившись возле дверей, даём в госпитале концерт. Гора пальтишек на столе у входа в одну из палат. Из рукавов торчат на тесёмочках варежки.
Отличилась Тамара-певунья. Шестилетняя коротко, как все мы, стриженая девочка с конопатым личиком знала множество песен о любви и о войне.

Я сидел на постели раненого. Он достал из тумбочки несколько кубиков сахара и протянул мне. Сахар весело захрустел на зубах и во рту стало сладко-пресладко. В один из зимних дней весь детдом голый. Дезинфекция. Забрали матрацы, одеяла, подушки, простыни. Даже одежду куда-то увезли.
Боялись вшей и тифа...
В большом зале под несколькими старыми, дырявыми одеялами сидят отдельными группами мальчики и девочки. Холодно. Зуб на зуб не попадает. Проходит час, другой, одежду не привозят...
И тогда в холодном, не очень отапливаемом помещении начинается движение маленьких обнажённых фигур, дрожащими ручками тянущихся к печке погреться...
Наступил 1944-ый год...
Осенью, группу будущих первоклассников ведут в школу, где с ними должны познакомиться учителя. В большой комнате, называемой классом, какая-то женщина пишет мелом на широкой чёрной доске палочки, нолики, закорючки, спрашивая что написано.
Я понимаю все её вопросы. Но подавленный открывшейся новизной, отрешённо молчу не в силах открыть рот.
Учительница решает: "Он ещё не созрел для школы." Наверное принимает во внимание и мой маленький рост. Я выглядел младше своих одногодков.
В заборе, который окружал детдом кто-то выломал доску. И ты стоял возле этой щели и смотрел на улицу думая, что может быть вот тот дядя, который идёт по тротуару вдруг окажется твоим папой. И ты крикнешь ему:
- Папа! Папа! Я здесь! Иди забери меня быстрей!
То, что война идёт к концу, мы почувствовали, когда то одного, то другого стали забирать приходившие родственники.
Однажды пришли и за Тамарой-певуньей. Сразу отец и мать. Он - высокий, в чёрном морском кителе. Пришёл как будто из песни, которую пела она про седого боевого капитана. Они одарили каждого из нас кусочком трофейного шоколада.
Из детдомовской жизни память настойчиво выхватывает такой эпизод.
В одно пасмурное майское утро 1945-го года проснулись необычно рано. Кто-то вбежал в спальни и закричал:
- Война закончилась! Вставайте!
Что тут было! Мы бросались подушками. И воспитатели ничего не могли поделать. Теперь мне кажется, что они не особенно старались нас угомонить.
Ведь сами были вне себя от радости. Целый день взрослые занимались только тем, что вывешивали флаги и портреты вождей.
На складе в детдоме хранились две вилочки с монограммами, довоенное фото и бабушкин подсвечник - всё, что осталось от нашей семьи.
В это время моя тётя и её муж - люди далеко немолодые скитались по Северному Кавказу. Дядя работал бухгалтером в колхозе, где они жили, тётя Роза - зубным врачом в райцентре, в нескольких километрах от села.
Когда началось наступление немецких войск, рвавшихся на Кавказ к бакинской нефти, решено было эвакуировать племенное стадо колхоза в глубинку. Они гнали скот, чтобы он не попал в руки врага, прошагав почти четыреста километров, по горячим, выжженным степям Прикаспия.
Вот тогда-то нежные руки зубного врача познали тяжелейший труд: научились доить коров и проделывать ещё тысячу разных дел...
Война ещё продолжалась, а Господь всё настойчивее шептал тёте Розе и её мужу:
- Детей у вас нет. Вы должны взять на воспитание Шурика - Сониного сына .
- Да, но мы скитаемся и сами не устроены. Мы голые и босые".
- Но если у вас есть кусок хлеба на двоих, то найдется крошка и для третьего" .
- Но мы не знаем, где его искать .
- Ищите и найдёте. Помните ищущий, да найдёт.
Желающий сделать добро, да сделает его.
И они стали искать, посылая запросы в разные инстанции, пока не получили наконец ответ, что я нахожусь в детдоме города Урюпинска.

Через несколько дней группа мальчиков и девочек стояла возле дверей детдома.
Букеты душистых ландышей на подоконниках напоминали о лесе, откуда их только что принесли, чтобы они украсили детдомовскую жизнь.
Кое-кто принёс с собой ещё полные пазухи кислых лесных яблочек. Вываливали их на стол в кабинете у директрисы детского дома, получив за это нагоняй.
Именно в тот день я почувствовал, что должно произойти что-то необычное.
Мы только пообедали, как вдруг ко мне подходят:
- За тобой приехали!
И услышал я почти забытый голос: - Шурочка, дорогой!
Я уткнулся во что-то мягкое и тёплое. - И это мягкое и тёплое не кто иной, как тётя Роза (сестра матери), приехавшая забрать меня из детдома...
Шурочка, какие мы проезжали леса и поля! Какие то были реки! Лежали под откосами изуродованные, покорёженные паровозы и опрокинутые вверх колёсами вагоны. Реки были со взорванными мостами. На земле лежали самолёты -- словно птицы, с распластанными крыльями, которым уже никогда не взлететь.
Ещё недавно вдоль железнодорожных путей, по которым мы ехали, прошли тяжёлые бои, и перед моим взором открывались те удивительные картины.
А помнишь тесный, покачивающийся вагон? Сколько людей в нём ехало!
Кто-то бегал через линии на станцию за кипятком. Кто-то делился нехитрым пайком. На верхней полке кто-то метался и кричал что-то бессвязное. Видимо для него война ещё не кончилась.
Может быть, он снова видел себя бегущим в атаку.
Может, лежaл полузасыпанный в окопе или корчился от боли на операционном столе.
Две девушки, сидят в уголку у вагонного окна, укрывшись одной шинелью, и поют про синенький, скромный платочек, что падал с опущенных плеч...
По вечерам в отсветах вагонного фонаря, после того, как проводник вставлял в него керосиновую лампу, по вагону метались длинные, уродливые тени.
И всё-таки мир казался голубым и зелёным. Он пах свежими ландышами и острым запахом карболки на вокзалах.
Каким счастливым я тогда был! Была у меня тётя Роза, и было мне к кому прислониться.
Я уже не был таким одиноким и заброшенным в том жестоком послевоенном мире.

Sasha Soifer.
 
papyuraДата: Суббота, 07.05.2011, 07:31 | Сообщение # 8
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
Всего полтора месяца отделяют нас от того страшного дня!
Семьдесят лет со дня начала войны,о которой будут помнить в веках...
Совсем немного людей осталось в живых из тех, кто видел ужасные первые дни, когда фашисты со своими румынскими прихвостнями вломились в пределы Молдавии...
Этой памятной дате в истории посвящает свой материал наш земляк Стэф Садовников, согласившийся опубликовать его на сайте...(описанное в отрывке не является вымыслом- всё происходило в небольшом селе Валя-луй-Влад)

Итак,слово автору:

"ДОЛИНА ЛЕГЕНДЫ"
(фрагмент повести)

1

Медленно заканчивалась теплая и душная ночь, а Следопыт все не спал и никак не находил себе места. По природе своей был он постоянно замкнут и молчалив. И с годами эта молчаливость в нем заметно прогрессировала, отчего утончалась энергия его для занятий общеполезным трудом. Временами его переполняло желание высказаться, да только не знал, кому... Вот и сейчас, в эту душную ночь, у Следопыта молчание готово было выплеснуться, и он с трудом дожидался не только утра, но и, кажется, первого встречного.
Вчера, на площади, у центрального телеграфа, Следопыт неожиданно встретился с Пионером,-пропадавшим в очередной раз где-то целый год- и услышал от него весьма необычную историю. Следует сказать, что этот краснощекий, брызжущий невероятной энергией и оптимизмом, всегда веселый и вечно юный Пионер, после очередного исчезновения, легко выдавал всем некие фантастические истории...-то о своих мифических походах во Вьетнам, где он, заслужив героя, воевал с "янками", то о поездке в Европу за сбором воспоминаний ветеранов эскадрильи "Нормандия-Неман". Подобных историй он мог запросто напридумывать сколько угодно. И обычно жертвы его пионерских баек все эти бредни воспринимали, покручивая пальцем у виска,хотя и с улыбкой.
Но на сей раз Пионер, возможно впервые, был настолько озадачен, и даже не в меру задумчив, что Следопыт внимательно выслушал его рассказ. И когда они распростились, Следопыт вернувшись домой, еще долго не мог прийти в себя от поведанного. Ничем не мог толком заняться, ни домашними делами, ни чтением, и все слышался ему рассказ Пионера.
Это было в "долине легенды" - рассказывал Пионер
-Как-то стою в опустевшем классе в ожидании приема директора. И, чтобы не скучать, подошел к окну и тупо, и долго озирал горизонт. А горизонт, обычно, открывался однообразным тускло-зеленоватым цветом, отчего скука лишь усиливалась, и в такие минуты клял себя за то, что подался в учителя, а не ушел в геологи. Но уже стояла поздняя осень, сорвавшая последние летние платья с полей и деревьев, и вдруг вижу на самом краешке горизонта белую гряду, очень напоминающую стадо овечек. Ну, думаю, вот и подались они на зимние квартиры. Через день-другой я снова к окну, так как стало намного интересней наблюдать горизонт - зашевелилась хоть какая-то жизнь. А там, смотрю, вроде бы то же, а может другое белое стадо - пасется, либо стоит, отдыхает. Продолжаю наблюдать еще несколько дней, но картина не меняется. Белое стадо словно слилось с пространством. Странно - подумал я - так же не бывает! Тогда что это за явление я вижу уже который день? С этим вопросом подхожу к директору, а он мне и отвечает, что это вовсе не стадо, а груда обычных камней. Сам он туда не ходил, но слышал от сельчан. И что это обычная история, когда на горизонте может проживать что угодно, даже белые камни. Вполне возможно, что кто-то, навезя туда камней, решил себе построить дом - закончил директор. Этим я вроде бы и успокоился. Прошла зима. И вот как-то в начале лета, сидя на теплом пригорке и, уперевшись взглядом в горизонт, я снова вспомнил о белом стаде. Сижу я так, покуриваю "шипку" и неожиданно рядом присаживается незнакомый старик. Необычный какой-то, скорее даже странный, особенно его глаза - то ли блаженного, а может и пророка. И я, подумав, что он местный, все знающий житель, ибо посторонних тут, в большом отдалении от главной дороги, не бывает, возьми да и спроси:
- Извините за нескромный вопрос. Вы случайно не знаете, зачем на горизонте люди складывают камни. Дом что ли решили построить?
Старик улыбнулся, с интересом посмотрел на меня и ответил:
- Это плиты, чтобы вы знали, памяти времени "разброса камней", и для стройки они не годятся.
- Как Вас понимать?
- Ну, так и понимайте, молодой человек. Всё по вечной книге - есть время собирать, и есть время разбрасывать - с той же улыбкой, и с тем же мягким взглядом, то ли пророка, а может и блаженного, произносит незнакомец, а сам меня как бы осматривает...
Ответ его еще больше заинтриговал меня, и я снова стал донимать старика:
- Знаете, поначалу мне показалось, что вижу на горизонте стадо белых овечек.
- Да-да, вы правы, молодой человек - не дав мне закончить фразу, ответил старик - Там действительно жертвою пали ни в чем неповинные овечки человеческие.
- Хотите сказать, что там, на горизонте - кладбище? - еще более не унимался я, удивившись словам этого странного старика с глазами пророка.
А пророк мне и отвечает:
- Это была одна из испорченных страниц переписчика вечной книги истории.
- Извините. А вы сами кто и откуда всё это знаете?
- Молодой человек! Я из той самой книги и есть...
Следопыт, вспоминая рассказ Пионера, устав от бессонницы и от ходьбы по тусклому пространству комнаты, прилег и под самое утро легко заснул.

2

Автор пришел домой с работы, ополоснулся в ванной от жары и усталости, пошел ставить на плитку чайник и услышал стук в дверь.
- Заходите, не заперто - крикнул он из кухни.
- Привет, я к тебе - входя в комнатенку, сказал Следопыт, прошел и тяжело сел в одно из полупродавленных кресел.
- Привет-привет, рассказывай, какие вести-новости принес.
- Газеты надо читать - улыбнулся Следопыт - Только в газетах, к сожалению и в основном, рапорты без новостей и репортажи о рапортах.
Оба улыбнулись, помолчали. Но было видно некое волнение-возбуждение Следопыта, и автор спросил:
- Скажи, а что ты сейчас пишешь?
- Пока что исследования не продвигаются. Вот и стал писать, в отсутствие новостей, жизнь в слухах.
- Забавно - улыбнулся автор - И с каким это жанром твои слухи сплетаются?
Следопыт замолк, не ответив, но после паузы, и как бы уйдя в себя, тихо произнес:
- Знаешь, дорогой мой автор, что жизнь намного сложнее всяческих жанров, в ней сплетается всё... Скажи, а ты давно видел Пионера?
- А разве ты не знаешь, что наш город удивителен тем, что он - так же тихо ответил автор - словно бермудский треугольник. Люди откуда-то появляются, а потом исчезают, будто бы попадая в иное измерение. Затем неожиданно откуда-то вновь возникают и снова могут исчезнуть, и порой - навсегда. Один из этого числа и наш юный Пионер.
- Извини, автор, мне не до шуток... Тут вот какая история и она, как ни странно, от Пионера.
Следопыт вкратце рассказал о пионеровой школе, о горизонте, необычном старике и его рассказе. Затем, помолчав, он продолжил.
Это было в "долине легенды".
Стояла ночь 22 июня 41 года. В соседнее село ворвалась колонна немецких мотоциклистов. И разбуженное село встало под автоматными дулами и на ломаном русском услышало:
- Евреи, коммунисты, комсомольцы - есть?
Кто-то громко им ответил - Тут у нас таких нет!
Мотоциклисты спешили, они резко развернулись и умчались в глубь ночи...
А за холмом мирно спала "долина легенд", не слыша рокота мотоциклов.
Немцы неслись в этой разорванной ночи, ничего не зная и не подозревая, что в этой долине жили именно те, кого они так яростно искали и безжалостно уничтожали.
И в ту же ночь половина села, выпив для храбрости и вооружившись, кто чем, с топорами и вилами, с одичавшими глазами от великого предвкушения, промаршировала за этот холм. И взвился в кромешной ночи долины вой неслыханный, да стон смертный. И убивали всех, от мала до велика, богатых и нищих, больных и здоровых, стариков и детей, женщин-тружениц и дев прелестных. И убиты были практически все, ибо никто не смог супротивиться озверевшему сердцу, испоганенным душам, неожиданности и вероломству. И никто перед занесенным топором не смог преодолеть смертный страх да пещерный испуг.
И долго еще летал пух из вспоротых подушек и перин, и, тихо опадая, белым рваным саваном прикрывал поржавевшие раны смертные, лица застывшие и текущую по улочкам невинную людскую кровь. Из всей "долины легенды" в живых осталось несколько молодых человек, которым чудом спастись удалось, убежав от преследующих палачей. Они в ту ночь, преодолев от страха и ужаса десятки километров, пни и коряги, болотца и заросли, по абсолютному бездорожью, одним махом добежали до нашего города и укрылись у добрых людей.
А была до войны эта долина знатным местом торговым да центром знаний. И отделял ее маленький холм от соседнего, обычного села, от проживавших в нем жителей мирных и смирных. И было в долине множество мастерских да умелых ремесленников, и стояла большая каменная мельница с искусственной запрудой и водопадом, крутящим ее жернова. И молола эта мельница для всей округи, для соседних сел и деревень, дабы люди могли вместе есть хлеб Господний. А на самой вершине холма, разделявшем соседей, проживала большая школа, в которой учились дети жителей долины и жителей соседнего села, ставших убийцами.
И за годы войны
разобрали соседи
долину по камешкам.
Все добро из домов
распродали, разграбили,
а что и в хаты свои занесли.
А из камешков этих
оград да заборов
себе понастроили.
И от места когда-то жилого
остался лишь мельничный остов,
да памятных плит сотни три
на далеком отшибе долины,
что затем, по обычаю,
превратили соседи
в груду белых камней.
Вот и всё...
Следопыт замолк.
И воцарилась тишина.
Оба сидели подавленные и, казалось, что молекулы пространства их окружающего словно заново пропитались энергией некогда пролившегося зла.
- Нет слов - с трудом раздвинув тишину, глухо произнес автор - мозги мои отказываются принимать...
Следопыт всё еще молчал, но на лице его начала медленно появляться улыбка с неопределенным подтекстом.
- Думаю, что эта история - продолжил автор - требует своего летописца. Ты, например, точно не из этих рядов. Да и не твоя тема, не твой стиль.
- Да уж... Не мой стиль. К слухам это не отнесешь.
Автор встал и вышел на пропыленный улицей, балкончик - свой наблюдательный пункт, и оттуда крикнул Следопыту
- Слышь, историк слухов, выходи на балкон жизни!

Стэф Садовников
 
дядяБоряДата: Четверг, 12.05.2011, 07:30 | Сообщение # 9
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
Йоська Бабай

Борис Сандлер, Нью-Йорк

В городке его знали все, от мала до велика. Матери пугали его именем непослушных детей, как пугают, к примеру, лешим или Бабой Ягой: «Вот Йоська идет! Сейчас он тебя сунет в торбу!». И маленький плакса сразу затихал: прятал лицо в маминых ногах, вцеплялся ручонками в ее платье и даже не смел оглянуться, как будто страшный Йоська Бабай уже стоял сзади, прямо за его трепещущими плечиками, плечистый, весь обросший волосами, с жуткой своей избитой рожей и, конечно, с огромной торбой, куда можно было бы уместить половину местных шалунов.

Настоящий Йоська - полная противоположность тому Бабаю, который рисовался пугливому воображению детей, маленький круглый Йоська в длинной, до пят, шинели, в пыльных изношенных сапогах, в мятой армейской фуражке с отломившимся козырьком, которая придавала ему вид отслужившего четверть века николаевского солдата без кола и двора, заблудившегося в наших днях, - настоящий Йоська слонялся тем временем возле железной халабуды, где продавали свечи, мыло и керосин.

Правда, физиономия у него и впрямь была побита и торба действительно имелась. Тут мамаши детей не обманывали. Однако она была не так велика, как дети себе представляли, - обычная кошелка, с какими женщины ходят на базар. Она болталась у него на левом боку, подвязанная веревкой, как сумка у почтальона, и носил он в ней то засохший поминальный калач, то ломоть черного хлеба с куском брынзы, то пару луковиц или круг колбасы ... словом, что бог посылал и сердобольные люди давали. Попрошайкой, боже упаси, Йоська не был, под окнами не ходил и у базарных ворот с протянутой рукой не сидел. Он честно зашибал свою нищую копейку, помогая хозяйкам относить домой жестяные канистры с керосином. Это и был его хлеб насущный - маленькая, впрочем, краюшка. Потому-то его и можно было всякий день видеть у железной будки, где Бер-керосинщик, косоглазый мужичина, весь пропитанный огнеопасным духом, - не дай бог спичку поднести! - продавал керосин, бензин, черные, в трещинах, брикеты хозяйственного мыла, иголки для примусов и слипшиеся от долгого лежания стеариновые свечи.

Само собой понятно, что в летнюю пору Йоське приходилось туго. Другое дело зимой, когда топят печи и у хозяек уходит больше керосина - на освещение и растопку. А летом ... летом, случалось, Йоська целыми неделями перебивался с хлеба на квас. К тому же иные хозяйки поумнели: зачем им мучиться с примусами и керогазами, когда в городе появилась такая новинка, как газовая плита, и одного баллона с этим самым газом хватает почти на месяц? Таким уже не приходилось бегать каждый раз к Беру, гробя на это дело полдня, и тем более им не нужен был Йоська с его дюжими руками и ногами, которые были готовы за рубль (старыми деньгами) доставить вам хоть двадцать литров керосина куда хотите, пусть вы даже живете в окраинной махале.

Бер-керосинщик ему однажды сказал:
- Да, Йоська, боюсь, мы скоро останемся без работы.

Йоська почесывал косматый затылок: и кто только его придумал, этот непонятный газ? Кому было плохо, что он, Бабай, мог заработать свою пару копеек? Еще хорошо, что остаются поминки.

Да, поминки не раз выручали его в трудную минуту.
И к тому же потом кое-что перепадало. Хоть невелика йоськина торба, но пару дней можно было прожить. И даже старая цыганка, у которой он квартировал, в таких случаях харчилась при нем. Еда - не деньги, Йоська не попрошайка. Конечно же, нехорошо, когда человек умирает и в мире становится еще пустынней. Не зря Йоська пролил столько слез по чужим людям, но разве он виноват, что они умирают? Там, на поминках, ему однажды объяснил напористый старикашка, что людьми (и, значит, Йоськой тоже) правит бог. Он сидит наверху, на небесах, и сам выбирает, кого прибрать к себе раньше, а кого позже. В божьи дела никто не может вмешаться, даже самый главный министр.

- Бога не проведешь, - твердил старикашка, глядя на Йоську голубыми глазами, потряхивая козлиной бородкой и грозя пальцем, словно именно он, Йоська Бабай, скрывает что-то от бога. - Высоко сидит, далеко видит.

А Йоське нечего было прятать ни от бога, ни от людей. Вот Беру-керосинщику - другое дело. Однажды Бер украдкой влил в большую бочку с бензином пару ведер дешевого керосина. Оглянувшись, он встретил изумленное Йоськино лицо, на котором точно было написано: «Что ты делаешь?». Глаза керосинщика злобно блеснули, и он гаркнул: «Пошел вон, бешеная собака!».

Йоська также знал, что за ним лично следят сразу два бога: еврейский и украинский, потому что отец у Йоськи был евреем, а мать - украинкой. И, тем не менее, ни тот, ни другой бог не защитили его родителей и маленькую сестренку от злодеев, которые однажды ворвались к ним в дом, вывели отца с матерью и сестричкой во двор и, приставив к стенке сарая, застрелили. Йоська видел всё своими глазами. Он успел спрятаться в кукурузе до того, как два пьяных полицая ввалились в ворота. Мама и отец лежали рядом, словно спали. Мама упиралась затылком в стену, ее голова была приподнята, длинные черные волосы колыхались под легким ветерком и рассыпались по ее лицу. Сестренку Йоськи она по-прежнему держала на руках, только еще крепче прижимала к сердцу.

В тот самый день с Йоськой что-то случилось. Так он был здоров как бык, но вот голова... Стоило ему услышать плач ребенка, он пускался бегом и громко выл, как бездомная собака. Злые мальчишки изводили его нещадно: они разнюхали Йосьину слабость и, сойдясь вокруг, плакали лживыми голосами. Йоська вырывался от них, а они догоняли и дразнили:

Йоська-собака, бешеный пес,
Дохлую кошку в торбе принес!

Тогда Йоська останавливался, срывал с головы фуражку без козырька и начинал изо всех сил бить ею себя по лицу, кусать себе руки и кричать одному ему понятные слова: «Пика-пока, пика-пока!». Мальчишки катались со смеху, а он еще больше входил в раж: «Пика-пока!». Потому-то лицо у него всегда было опухшее и разбитое.
Где же они, эти боги? Куда они смотрят и что видят?

Правда, изредка случалось, что украинский бог нет-нет да и напоминал о себе. На площади, рядом с церковью, торчала единственная в городке колокольня, упиравшаяся в небо позолоченным крестом. Когда там, на звоннице, били на разные лады в колокола, Йоська догадывался, что украинский бог наконец-то услышал его «пика-пока». Тогда Йоська, где бы он ни был, оборачивался лицом к церкви, бухался на колени и истово крестился. Мальчишки не унимались, из расчёмканного носа капала кровь, но Йоська ничего не слышал и не чувствовал.

Колокола звенели-надрывались, заполняли гулами все вокруг, и постепенно, как эхо, в йоськиной голове начинал отзываться им другой перезвон. Эти новые звуки приходили издалека, со сгоревшего хутора, где у самого шляха стояла когда-то покосившаяся наполовину вросшая в землю кузница. Там работал его отец, коваль Гершко, со своими подмастерьями. Йоська бежал по траве с узелком. Серебристая роса щекотала его босые пятки, и он невольно смеялся. Его звонкий голос сливался с перезвоном молотков из кузни и уносился высоко в чистое небо. Ах, если бы у него были крылья! Он бы взлетел вон к той крохотной пташке, что черной точкой висит у него над головой, и вместе с ней играл бы над зеленой долиной, захлебываясь от радости и восторга. Но нет, жаворонку придется подождать: сначала Йоська отнесет отцу обед. Мама наказывала ему, чтобы он нигде не задерживался: и так она завозилась сегодня с сестренкой. У Иоськи теперь есть сестренка, ее зовут Маричкой. Она еще совсем крошка, но Йоська уже любит ее. Стоит ему поманить ее пальцем и позвать: «Маричка, Маричка!» - И она сразу тянет к нему из колыбельки пухлые ручки. После рождения Марички отец стал приходить домой совсем поздно - Йоська смотрел уже третий сон. Зато по пятницам, в канун святой субботы, он возвращался из кузни; когда солнце только склонялось к закату. В такие дни Йоська садился на плетень и высматривал отца издали. Увидит - бегом домой: «Батько йде!». Через минуту Йоська вылетал во двор с ведром воды в одной руке и куском мыла, завернутым в лист лопуха, в другой. Через плечо у него был переброшен чистый рушник. Отец тем временем уже стаскивал у сарая почерневшую, пропахшую потом и тлеющими угольями рубаху, вешал ее на гвоздь, торчавший из-под стрехи, нагибался и командовал: «А ну, браток, лей помалу!». Йоська старался. Он ловко зачерпывал кружкой воду и опрокидывал ее на подставленную спину, а уж потом начинал лить тонкой струей. Отец своими грубыми заскорузлыми ладонями намыливал шею, тер под мышками, разбрызгивал воду во все стороны и фыркал при этом, как соседский конь: «Фр-р, фр-р!».

Йоська обмирал от удовольствия. В хату они входили вместе. Мама протягивала отцу на вытянутых руках чистую белую сорочку со шнурками на груди. Сорочка была субботняя, праздничная, она сама ее вышивала. И вся семья садилась вечерять: отец, нацепив картуз - во главе стола, справа от него - мама с Маричкой на руках, слева - Йоська. Ах, как он любил эти ранние долгие вечера в канун субботы со вкусными запахами украинского борща!

Колокольный звон понемногу затихал в воздухе, и вместе с ним расплывалась, как радужное пятно керосина на поверхности лужи, чудесная картина, которая накрепко врезалась в больную память Йоськи. Он облизывал разбитые губы, словно сохранявшие еще вкус маминого борща. Но слезы, пот и кровь имеют одинаковый вкус, и Йоське Бабаю он был хорошо знаком.

Ни одной молитвы, ни еврейской, ни православной, Йоська не знал. Если два его бога слышат, они поймут и без молитв, только бы захотели услышать. Йоська, наверное, знал, что в церковь надо входить с непокрытой головой, а в синагогу - наоборот - в фуражке. Но ни в церкви, ни в синагоге Йоська ни разу не был, конечно же, не потому, что его не пускали, - нет! Он просто боялся, как бы украинский бог не обиделся за то, что он заглядывает в синагогу, да и еврейский бог приревновал бы, если бы Йоська переступил порог церкви. Тут были свои тонкости. Боги могли поскандалить из-за него, а когда боги ссорятся, страдают люди. Зачем же ему, Йоське, причинять неприятности всему белому свету.

И все-таки он чуть больше любил украинского бога, потому что тот, пусть изредка, напоминал ему о детстве звоном колоколов.

Старая цыганка смеялась над ним: «Сумасшедшая собака, сдались тебе эти боги, если ты им не нужен!». Но Йоська хорошо помнил слова голубоглазого старикашки: без бога в сердце человек - не человек. Они запали ему в душу, потому что Йоська Бабай очень хотел быть человеком, а не бабаем или сумасшедшей собакой.

Шло время. Маленькие шалуны, которых еще вчера пугали йоськиной торбой, слава богу, подрастали и теперь сами травили его, как бешеного пса. Керосиновая железная халабуда стояла, как и прежде, на старом месте, но на ее дверях появился большой висячий замок. Бер-керосинщик вышел на пенсию. Время от времени Йоська видел его на базаре. С тех пор, как Йоська остался без заработка, ему пришлось сесть у базарных ворот и, держа между ногами перевернутую фуражку, просить подаяния. Сам он до этого, может быть, никогда не дошел бы, но старая цыганка не давала ему житья: «Плати за угол, а иначе - на улицу!». Что же ему оставалось?

Бер-керосинщик, впрочем, его не забыл. Теперь он разгуливал расфуфыренный, в темно-синем костюме с начесом, в красной клетчатой рубахе. Приходя на базар, он непременно останавливался возле йоськиной фуражки и снисходительно спрашивал: «Ну? .. А когда же ты выйдешь на пенсию?» - и глаза его привычно разбегались в разные стороны. Потом он доставал из внутреннего кармана кожаный лоснящийся бумажник и, солидно покопавшись в нем, доставал целковый - бумажный рубль (уже на новые деньги). Он шел своей дорогой, а Йоська вертел в руках подачку, подносил бумажку к носу, принюхивался к ней, и ему чудилось, что она пахла воровской смесью бензина с керосином.

И так день за днем Йоська Бабай таскался по улицам из домика старой цыганки до базарных ворот и от базарных ворот к домику старой цыганки, изменяя этому маршруту только тогда, когда в городке случались поминки. Люди умирали, жизнь вокруг шла своим ходом, менялась, преображалась, и только он, Бабай, оставался прежним: та же торба на левом боку, та же армейская фуражка без козырька, та же долгополая шинель с плеча жалостливого старшины-артиллериста, те же сапоги (если их износишь вконец, потом можно носить до смерти). И лицо его ни чуточки не менялось. Оно, как и прежде, частенько бывало опухшим, разбитым, с присохшими кровавыми ссадинами...

И вдруг однажды Йоська исчез. Не стало Иоськи Бабая - и всё! Как в воду канул. Конечно, никто его особенно не хватился: ни Бер-пенсионер, ни старая цыганка, ни хозяйки, которым он когда-то нашивал керосин, ни, тем более, рассеянные злые мальчишки - словом, никто. Правда, иной раз его имя еще приходило кой-кому на память: «Вот придет Йоська Бабай!..». А случалось и так, что в каком-нибудь уличном разговоре вдруг проскальзывало: «Послушайте, что-то не видать эту бешеную собаку». Одни пожимали плечами, что должно было означать: да и черт с ним! Другие высказывали предположение, что Йоську наконец забрали в сумасшедший дом, а третьи...

Но почти все замечали одну странность: Йоська Бабай исчез в тот самый день, когда снесли с площади высокую старую колокольню, поддерживавшую небо своим позолоченным крестом.

Перевел с идиш Александр Бродский

 
papyuraДата: Суббота, 28.05.2011, 07:14 | Сообщение # 10
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
"СКАЖИТЕ, ДОКТОР, ВЫ ЕВРЕЙ?"

Для моей соседки Фейги, женщины слабой и мнительной, было счастьем обрести сочувствие со стороны. Она млела от удовольствия, когда интересовались здоровьем, выслушивали ее жалобы и сетования по поводу врачей, у которых "душа не лежит к больному".
Хотя, если положить руку на сердце, многие свои хвори она попросту придумывала. Чаще всего это случалось после просмотра телепередачи "Здоровье". Вот когда она жаждала собеседника - и, надо же, он тут же появлялся.
- Что-то вы, тетя Фая, очень бледная, на вас лица нет. Барахлит сердце, тревожит печень?
Тетя Фая всплескивала руками:
- Ой, что тебе сказать, вчера мне было так плохо, что даже покойник выглядел лучше меня. Одна "скорая" сменяла другую. Еще немного - и ты бы присутствовал на моих похоронах. Слава Богу - с Его помощью я осталась жива.
Со своим мужем Овадией Фейга прожила много лет. Как он ее понимал! Она называла его ласково "Ой-веди", что как нельзя лучше символизировало его предназначение.
Прогуливаясь вечерами в парке, Ой-веди нежно вел свою спутницу под руку, держась на четверть шага впереди и преданно заглядывая ей в глаза. Жену он называл не иначе как מיין ליבע פייגעלע, מיר זאל זיין פאר דיר [майн лИбэ фЭйгелэ, мир зол зайн фар дир] ("моя любимая птичка, чтобы мне <досталось> вместо тебя").
Однажды я встретил его в длиннющей очереди за свежей рыбой.
- Шолэм-алэйхэм, дядя Ой-веди. Как ваше здоровье?
- Что тебе сказать, дорогой, тетя Фейга снова больна. Может, от рыбы ей станет легче, она ее очень любит.
- Дай-то Бог, пусть она будет здорова.
Я знаю, что дядя сам почистит и помоет рыбу, разделит на части и смачно зажарит на сковороде. А потом, расстелив белоснежную скатерть, выложит на тарелку золотистые кусочки и пригласит к столу жену.
На бледном лице тети появится мягкая улыбка: она уже начала выздоравливать.
А знаете, о чем всю жизнь мечтала тетя Фейга? Чтобы в ее семье, как у других порядочных евреев, был свой врач.
Единственная дочь Бэллочка, в которой она души не чаяла, окончила школу с золотой медалью. Тетя Фейга аж дрожала от радости: вот кто будет в ее доме доктор!
Девушка тоже этого хотела и по настоянию матери подала документы в Кишиневский мединститут. Счастье было уже совсем близко. С замиранием сердца подошла она после экзамена к доске, на которой был вывешен список зачисленных. Золотой медалистки Бэллочки в нем не было.
Первый раз в жизни так горько споткнулась девушка о пятую графу. А кому пожалуешься? И она поступила в другой вуз, стала инженером-конструктором.
Один Бог знает, как выдержала тетя Фейга этот удар. Но вот появился внук Ромочка, и отныне вся надежда на него.
Тетя Фейга умеет ждать, только бы какая хвороба не переступила дорогу. Аккуратно, каждый месяц, она вносила деньги в сберкассу из расчета два процента годовых - на его будущую учебу.
Рыженький веснушчатый Ромка, бывало, досаждал бабушке. Увидев у ее постели человека в белом халате, он, передразнивая бабулю, спрашивал: "Скажите, доктор, вы еврей?"
Тетя Фая неоднократно задавала этот вопрос всем посещавшим ее врачам. И при утвердительном ответе проникалась к доктору доверием. Свой спасет, считала она, - выпишет такие лекарства, которые помогут.
Ее Ромочка обязательно станет большим врачом и излечит бабушку от всех болезней. Только бы дожить до того дня, когда он наденет белый халат и на шее у него будет стетоскоп...
Годы к старости летят быстро и незаметно. Пусть не в Кишиневе, но в Новосибирске учился-таки Рома в мединституте.
Всем встречным она с предвкушением радости говорила: "Скоро, скоро меня будет лечить мой внук. И поверьте, איך זאל אזוי לעבן[их зол азОй лэбм] - чтоб я так жила, как он меня вылечит!"
И вот Ромочка уже дома, в Бельцах, и работает на "скорой помощи".
На одном из ночных дежурств доктор Роман Котигер увидел на бланке вызова знакомый адрес. С бабушкой плохо!
В этот раз он как никогда подгонял шофера: "Быстрее, быстрее!"
Когда Роман в белом халате и белой шапочке подошел к постели бабушки, она его не узнала и еле слышно вымолвила:
?זאגט, דאקטער, איר זייט א ייד [зогт, дОктэр, ир зайт а ид?] -скажите,доктор,вы еврей?...

-------

Мендель Вейцман, Беэр-Шева
 
papyuraДата: Вторник, 07.06.2011, 05:22 | Сообщение # 11
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
Четыре коротких рассказа


Театрал


Посвящается Ларисе Финкель

За Хаимом закрепилась кличка «театрал». Он любил ходить на редкие в их городке спектакли на идиш. И, как правило, один, потому что жена была вечно занята либо на кухне, либо за стиркой, отнимающей много времени. Он часто вспоминал Сиди Таль и Нехаму Лифшицайте, их яркие незабываемые выступления на сцене Дворца культуры.

Откровенно говоря, спектаклей видел он не очень много, так как с каждым годом сужался круг людей, играющих на идише. Но Хаим упрямо повторял:
«Идиш жил, идиш жив, идиш будет жить!»

- Смотри, - говорила ему жена, - доиграешься…
- Не бойся, Клава, уже прошли те времена, когда за анекдоты сажали. А это стихи.
- Тоже мне Лермонтов! Чем стихи складывать, ты бы лучше поленницу сложил, а то дрова под дождем сыреют.

Сочинять Хаим любил. Иногда баловался, записывая аккуратным почерком стихи в общую тетрадь, но читать вслух осмеливался только на дне рождения близких ему людей. Но больше всего ему удавались экспромты на идише.

После просмотра оперетты «Баядера», он пришел домой и на вопрос:
- Ну как было? – ответил: - О, Баядера, мир из калт ин ди фис… (О, Баядера, холодно моим ногам...).

Последние несколько лет, достигнув пенсионного возраста, Хаим засыпал в мягком кресле, не дожидаясь окончания спектакля. Это происходило как-то незаметно и помимо его воли.

Медленно гас свет, загоняя волнение зрителей в уголки их душ, трепетно ожидающих услышать со сцены слово на идише.

Разбудила его билетерша. Она шлепнула его несколько раз по щеке, успевшей за день покрыться седой щетиной.
- Вставайте, граф, рассвет уже полощется!
- Какой рассвет? – встрепенулся Хаим и быстро встал, держась за поясницу.

Дома жена спросила:
- Ну, как было в театре?
Хаим, взбодренный прохладным вечером, стряхнувшим с него остатки сна, ответил:
- Мен гейт арайн,
Мен шлуфт зих ойс,
Мен hопт а пач
Ун мен гейт аройс
(Заходят, высыпаются, получают оплеуху и выскакивают).

Жена, привыкшая к его экспромтам, улыбнулась и сказала:
- Садись к столу, «театрал», я ужин уже два раза грела.

Язык

Идиш тем и хорош, что можно самому придумывать новые слова и все тебя поймут. Или почти все.

Например, в нашем городе прижилось слово «Карлихе». Ну, допустим, не в городе, но на улице им. Ворошилова точно.

Фельдшер Карл жил напротив нашего двора. Работал в больнице. В свободное от смен время рыбачил. И, надо сказать, удачно, в отличие от нас, пацанов, улов которых составлял максимум пару небольших карасиков величиной с ладошку.

Как звали жену Карла, я не помню.
Однажды мама, рассказывая о ней, запамятовала ее имя, но видя нетерпение в глазах собеседниц, тут же нашлась, сказав:

- Ди Карлихе…
И все поняли, о ком идет речь.

Жену жестянщика Касьяна называли «блехерке».
Человека, говорящего в нос, - «фанфавотер» (от ивритского глагола «гнусавить»).

C кличками было еще проще:
Мойше мешигенэр, Янкель косоке (косой), Сруль дер кример (кривой), Дудл столяр.
Дудл – это мой отец. Иногда добавляли для уточнения – дер нидерикер (низкорослый).
Участкового врача нашего района величали «участковая». Так и говорили: «ди участковая».

Первые уроки на эту тему я получил от мамы. Глядя на полную старушку, переваливающуюся при ходьбе, как утка, она сказала:
- Зи гейт ун качет зих. (Она идет и качается. Качке на идиш «утка»).

Учителя физики нашей школы – инвалида с протезом, который поскрипывал при ходьбе и заставлял его подпрыгивать, - называли «Шпулька-моталка». Обидное прозвище. Но что было – то было…

По городу быстро разнеслось высказывание старухи Нехамы. Правда, это не относилось к прозвищам и кличкам, а было связано с патриотическими чувствами. Нехама заявила:
- Эс Эс Эс Эр на весь мир!

Этим своим утверждением она в сжатой форме подчеркнула величие страны, ее просторы, могущество и влияние. Так, как она это понимала. И хотя с тех пор прошло много лет и СССР распался, но все равно то, что осталось, впечатляет и сейчас. Так что Нехама не так уж и сильно преувеличивала.

Я был знаком с одной пожилой женщиной, которая написала письмо Л.И.Брежневу с просьбой выделить ей квартиру. Жила она в такой хибарке, что наши восемнадцать квадратных метров на шесть человек казались хоромами.

Конечно, письмо дальше райкома не пошло, и к удивлению соседей, родственников и просто «законопослушных граждан», она с семьей получила двухкомнатную квартиру в «хрущевке». Так называли малогабаритные квартиры, строящиеся во времена Н.С.Хрущева. Правда, в полуподвальном помещении. Но все-таки квартирка со всеми удобствами.

Старушка была так потрясена удачей, что остаток жизни провела на скамеечке возле дома и всем, кто ее спрашивал, каким образом ей это удалось, (а она вмиг сделалась городской достопримечательностью), отвечала:
- Их hоб гешрибн а брив цум Брежневн. Ун эр hот мир гегэбн а штиб.*
Что было, то было…
________

*Я написала письмо Брежневу, и он мне дал квартиру.

Укроп

Когда доллар достиг десятирублевой отметки, Сема сказал жене:
- Маня! Будем паковаться. Едем к детям.

Сборы были недолгими. Продали все, что могли, и без сожаления. Талоны на сахар отдали соседям, книги сдали в букинистический магазин. Но деньги за проданные тома классиков получить не успели. Много семей уезжало, и магазин был забит хорошей литературой, с большим трудом собранной за многие годы.

Складывая инструменты в большой ящик из многослойной фанеры (Сема специально заказал ящики из этого материала в надежде использовать его в хозяйстве), он услышал голос жены:
- Сема! Ну, зачем тебе инструменты? Там купим.
- Нет, Маня, такой инструмент нигде не купишь. Даже в Израиле. Это же шведская сталь.

Сема работал слесарем. И на заводе его считали мастером на все руки: и сварка, и токарное дело – все у него получалось. И когда он принес директору бумаги из ОВИРа на подпись, тот с нескрываемым сожалением их подписал.
- Семен Маркович! Поверь, отпускаю тебя, но с большой неохотой. Такие специалисты, как ты – раз, два и обчелся.
Семен развел руками и с грустью посмотрел на директора.

В Израиль прилетели накануне Хануки.
- Тебе хорошо, - сказала ему жена,- ты хоть идиш знаешь, а я кроме «хануке гелт» ни бум-бум. Родители иногда между собой на идише говорили, чтобы я ничего не поняла. Да и то редко.
- Ничего, пойдем в ульпан, там всему и научат, - ответил Семен, стараясь придать голосу осторожный оптимизм.

В ульпане проучились всего два месяца. Выучить язык в их возрасте оказалось совсем непросто.
- Память уже не та. Нам на двоих сто двадцать лет, - заметила Маня.
- Быстрее всего запоминаются цифры. Это, наверное, потому, что цифры связаны с деньгами, - продолжал разговор Семен, переводя его в шутливое русло.

Единственное место, где они чувствовали себя комфортно, был базар.
- Пойду пошукаю, куплю овощи и фрукты.
- Смотри, Маня, - заметил Семен, - звучит почти как на иврите: «пошукать» - от слова «шук».

Маня быстро выучила названия овощей и фруктов, а вот с зеленью вышел казус.



Хотелось засолить огурчики к приезду детей. Приближаясь к продавцу, Маня заранее стала вспоминать название нужной зелени и засомневалась. Перебирая слова Шамир и Шарон, она гадала:
- Так… и Шамир, и Шарон – это зелень. Точно! Но какая из них укроп? Ведь обе продаются. Зелень мужского рода, оба, значит продаются…
Когда она подошла к прилавку, ее осенило:
- Ой, боже мой! Старая дура. Шарон – это же министр. Его народ прозвал бульдозером. Значит, Шамир. Да, но Шамир – премьер-министр… И укроп. Наверное, укроп… - засомневалась Маня, и, протянув блестящий шекель продавцу, молча указала пальцем на изумрудный пучок травы.

Диалект голландского

Полетели мы в Лондон. В самолете договорились разговаривать на идише, чтобы не поняли, что мы из Израиля. Ситуация в нашем районе накалилась, можно сказать, опять напряженная. А когда она не напряженная?

Я идиш понимаю очень хорошо, но говорить не могу. Просто никогда не говорила, а мой муж и муж подруги разговаривают свободно, как и многие «румыны» их возраста.

Сидели как-то вечером в ресторане. Мужчины наши выпили и громко делились впечатлениями о прошедшем дне.

Вдруг подошел к ним один из посетителей ресторана, относительно молодой человек, извинился и на немецком языке сказал:
- Я давно прислушиваюсь к вашему разговору. Конечно, не все понимаю, но мне очень нравится диалект голландского языка, на котором вы говорите. Он такой приятный, мягкий…

Арон Вейцман, Беэр-Шева
Прикрепления: 8816047.jpg (97.9 Kb)
 
дядяБоряДата: Четверг, 09.06.2011, 06:23 | Сообщение # 12
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
Одессит

Какой еврей не любит вкусного, наваристого бульона из свежей курицы с домашней лапшой и укропчиком? Когда он потихоньку булькает на плите, его волшебным запахом наполняется вся квартира. "А вкус!.. Это же поэма, а не вкус!" - говорил незабвенный ценитель блюд из кур и гусей мудрый старый еврей Михаил Самуэльевич Паниковский.

- О чем вы говорите, это же сплошной холестерол! Кому это можно кушать? - скажет кто-нибудь из вас.

Ничего, наши предки всю жизнь ели этот самый "холестерол" и были здоровее нас с вами! Людям ослабленным и детям прописывали куриный бульон как панацею от всех болезней. Даже после одной тарелки такого горячего лекарства ощущается приток сил и энергии. А куриная печенка? Она тоже полезна - так считали и наши родственники, когда от случая к случаю приносили ее для детей.

* * *

В один из воскресных дней я получил задание от жены купить на базаре продукты и одну живую курицу.

- Но я в этом совсем не разбираюсь, - попробовал возразить я. - А если тебе не понравится?

На что жена ответила:

- Пройдись разок-другой по рядам, присмотрись, как это делают другие. Или попроси кого-нибудь помочь тебе.

Сделав необходимые покупки, я отправился в ряды, где продавали живую птицу. Здесь было очень оживленно. Громкие голоса людей смешивались с гоготом гусей и уток, отчаянно кудахтавших кур и кукарекавших петухов. Они лежали гроздьями на прилавках, связанные за ноги. Переходя от ряда к ряду, я брал в руки одну за другой волнующихся, бьющихся крыльями кур и, держа на весу, как это делали другие, справлялся о цене, но остановиться на какой-либо не решался, все-таки одна курица стоила почти трехдневного заработка.

То тут, то там разгорался оживленный торг с продавцом за приглянувшуюся птицу. Внезапно мое внимание привлек немолодой бритоголовый мужчина небольшого роста, полноватый, одетый в черный морской китель, застегнутый на все пуговицы. Из-под ворота выглядывал щегольской белый подворотничок.

Он деловито приподнимал курицу с прилавка, определяя ее вес. Что-то щупал под крылом, потом лихо поворачивал ее к себе хвостом, направляя непрерывную струю воздуха между перьев.

"Как видно, он не новичок в этом деле!" - решил я и подошел к нему.

- Извините, но, может быть, вы мне поможете выбрать одну птицу, я стараюсь выполнить задание жены.

- С удовольствием, молодой человек. И не нужно далеко ходить. Вот у этой хозяюшки как раз то, что нам нужно. Видите, какие у них красные гребешки? А под хвостом, между перьями определяется ее упитанность, кожа должна быть желтой, ну, и вес ее тоже имеет значение, - объяснил он со знанием дела.

- Значит, так, милочка, обратился он к хозяйке, - за этих двух птичек мы даем тебе двадцать пять рублей, хотя они и двадцати не стоят, а ты хочешь все тридцать. За пятнадцать рублей можно купить целого слона!

- Хотите купить, покупайте, нет - не морочьте мне голову! - отрезала хозяйка.

- Ну ладно, ладно, зачем мне слон? Это так много мяса, а холодильник у нас маленький...

Произнося эту шутку и хитро посмеиваясь, моряк стал отсчитывать деньги. Я тоже уплатил, и хозяйка помогла мне уложить курицу и сумку.

- Я вам очень благодарен за помощь, будьте здоровы, - обратился я к незнакомцу.

- Подождите, молодой человек, а резать эту курицу вы сами будете?

- Нет-нет, я не умею. Да никогда и не стал бы этого делать. Попрошу мою соседку.

- Это никуда не годится, послушайте меня, пойдемте со мной. Тут недалеко живет шойхет (резник). Он сделает все как надо, даже ощиплет и прочтет браху.

Я знал, что мои родители тоже так поступают, и согласился составить ему компанию.

Шойхет действительно жил совсем близко от базара. Это была улица с маленькими приземистыми домиками, наполовину ушедшими в землю. Каждый домик окружен серым покосившимся забором.

На громкий лай собаки к нам вышел пожилой небритый мужчина, обутый в тапочки на босу ногу, в кепке, чуть сдвинутой набок. Он постоянно поддергивал свои великоватые брюки, которые держались на ремне, продетом не во все ушки. Мы отдали ему сумки с курами. Сутулясь и шаркая тапочками, он удалился в фанерную пристройку в конце двора. А мы расположились на лавочке у калитки, под роскошным кустом сирени.

- Давайте, наконец, познакомимся, меня зовут Мендель, - сказал я, протягивая спутнику руку.

- А меня - Игорь Львович, или просто зовите меня Изя, мы ведь даже к Богу обращаемся на ты. Я вижу в ваших глазах вопрос, кто я и почему в морском кителе. Не так ли, Мендель, я угадал?

- Я и вправду хотел вас спросить об этом.

- Мы приехали с женой из Одессы, живем здесь всего год. Пришлось уступить уговорам жены, здесь проживают ее родственники, больше у нас никого нет, детей нам Бог не дал...

"Одесса, Одесса, мой город родной", - грустно пропел он. - Скучаю по своей красавице. От прошлой жизни остались одни воспоминания и вот этот черный китель. Когда-то я был морским офицером, всю войну отслужил во флоте. Многое пришлось повидать.

Он помрачнел, глубоко вздохнул, маленькие подслеповатые глаза потускнели. Мой новый знакомый о чем-то задумался, неподвижно смотря в одну точку. Но в следующую минуту он уже смеялся, мелко сотрясаясь всем телом. Я недоуменно смотрел на него, не понимая, в чем дело.

- Послушайте, дорогой. Я вспомнил одну презабавную историю! - сказал Изя, успокаиваясь и вытирая мокрые глаза большим клетчатым платком.

- Моя мама, царство ей небесное, всегда посылала меня к шойхету с парой кур, вложив мне в руку несколько монет.

Дорога была неблизкой, и я время от времени разжимал кулак и поглядывал на деньги, представляя себе, что бы мог на них купить.

Однажды мне пришла в голову хорошая мысль заняться самому этим делом, ведь я столько раз видел, как работает шойхет.

В очередной раз, запасшись острым ножом, я выбрал уединенное место на пустыре, зарезал кур, а денежки приятно позванивали у меня в кармане. Так продолжалось несколько месяцев. И вот однажды в синагоге родители повстречали шойхета. Он поинтересовался, почему они перестали пользоваться его услугами.

- Как же так, мы посылаем нашего Изю только к вам!

Посмотрев в недоуменные глаза шойхета, мама тут же догадалась, чьи это проделки.

Дома, прочитав мне кучу нравоучений, отец вытащил из брюк ремень и, положив меня к себе на колени, хорошенько всыпал "горяченьких".

- Я же всегда при этом произносил браху! - кричал я, защищаясь.

- Твои брахот корове под хвост, - сердито сказала мама.

- И с тех пор я никогда этого не делаю сам, а хожу к шойхету, - улыбаясь, закончил Изя.

Получив своих птиц и рассчитавшись с исполнителем еврейского закона, мы дружески расстались.

* * *

Прошло много времени, пока мне посчастливилось вновь услышать об Игоре Львовиче. Часто в разговоре родителей упоминался человек, которого называли "одессит". Среди пенсионеров, собирающихся в сквере поиграть в домино, поговорить о политике, поделиться новостями, он пользовался почетом и уважением. Он умел объяснить тот или иной закон и знал все городские новости, которые интересовали пожилых людей.

Когда я попросил описать его, то понял, что это тот самый человек в черном морском кителе, с которым я познакомился таким интересным образом.

- Одессит сказал, что на следующей неделе в Доме Советов будут выдавать крышки для консервирования, по 10 штук на человека, - объявил отец еще с порога.

И еще одна новость: в отделе для ветеранов отпускают наборы дефицитных продуктов одни раз в месяц. Туда входят один кг гречки, две пачки сливочного масла, полкило колбасы, один кг рагу или суповой набор, - сообщил отец в другой раз.

И вот однажды, вернувшись с работы, я был приятно удивлен, увидя своего знакомого у себя дома, в кругу моих родителей.

Он поднялся мне навстречу, здороваясь за руку и широко улыбаясь:

- Какая приятная неожиданность! Очень рад вас видеть!

И одессит сел на место, продолжая прерванный разговор.

- Нет, вы только послушайте, надо же, какие есть бессовестные люди, язык без костей, - обратился он ко мне. - Вчера в гастрономе давали колбасу и сливочное масло. Я подошел с левой стороны, где уже стояли несколько человек. Но тут из очереди выскочила какая-то фигура и набросилась на меня.

- Что это вы здесь пристраиваетесь, разве вы инвалид? А удостоверение у вас есть? Небось, купленное? Езжайте в ваш Израиль и там покупайте без очереди! - выпалила она.

- Ну и что, вы думаете, я сделал? Не на того напала! (Он обвел пас торжествующим взглядом). Я вытащил свое удостоверение в переплете красного цвета и. помахивая им перед ее носом, сказал: "Вы кто, тайный агент израильской разведки? Сколько людей завербовали?" А затем обратился к обступившим нас людям, указывая пальцем: "Вы свидетель, вы свидетель и вы свидетель, пойдемте в отделение милиции, там разберемся". Моя обидчица оторопела. Ее как ветром сдуло!

Мы смеялись от души. Наш гость был доволен своей победой и произведенным на нас впечатлением. Когда все успокоились, он обратился ко мне:

- Вы знаете, что сделала моя жена с курицей, которую мы вместе покупали? Помните, я же заплатил за нее пятнадцать рублей, а жене сказал, что пять.

Мой отец незаметно покосился на маму и стал смеяться и одобрительно кивать головой. Ведь и он частенько проделывал такие фокусы, чтобы купить чего-нибудь вкусненького и подороже. Мама же зачастую не знала истинной цены покупки.

- С нами по соседству живет одинокая старушка и по нескольку раз и день навещает нас, чтобы скоротать время, - продолжил одессит. - Моя жена как раз занималась приготовлением обеда и рассказала ей, какую удачную покупку сделал я всего за пять рублей.

"Ваш Изя - молодец, он умеет покупать! А не могли бы вы продать мне половину курицы?" - попросила старушка.

"Ну конечно, почему же нет, возьмите и ешьте на здоровье", - сказала моя жена, заворачивая половину курицы за два рубля и пятьдесят копеек.

- Я сидел у телевизора и молча наблюдал за происходящим, но не вмешивался, не мог же я себя выдать, - весело закончил он свой рассказ.

Все смеялись, обсуждая эту историю, больше похожую на анекдот.

С тех пор я часто имел удовольствие встречать этого неунывающего человека, неутомимого рассказчика и выдумщика. У него всегда была в запасе веселая шутка или история, которые я с истинным наслаждением выслушивал, не замечая, что за разговорами он провожал меня до самого дома.

До сих пор я припоминаю его смешные истории и пересказываю их своим друзьям.

Мендель Вейцман
 
papyuraДата: Понедельник, 27.06.2011, 04:46 | Сообщение # 13
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
Друзьям
Господи, как жизнь нас разбросала!
Растянули нити кружева -
Нет конца, потеряно начало...
Опустела горькая межа.

Раскидало всех по разным странам,
Разбросало по большой Земле,
Потому что появилось это право, -
Выбирать одежку по себе.

Облаченье всем ли по размеру?
Одинокий, улетевший лист...
Начатая заново карьера,
Начатая заново вся жизнь...

Я на связи с каждым зарубежьем,
И в сплетенье неизбывных тем
На просторах песенно-безбрежных
Лишь мажора я желаю всем.

Близкие, родные в разных весях...
Сколько у тебя, Земля, сторон?
Ноты общей и любимой песни
помнит пусть не только телефон...

***

На земле Обетованной

Здесь птицы – вестники зимы!
От ярых холодов сбегая,
В края, где обитаем мы,
Летят, летят, - за стаей стая.

Они летят от той зимы,
Где снег кружит в полёте плавном.
Они летят из той Земли,
Где забывали мы о главном.

Прилёт пернатых – как салют
Счастливых дней, речей прощальных…
А здесь зимой дожди польют
На кущи райские и пальмы.

Отмыт деревьев изумруд,
И стаи птиц взорвут рассветы!
И снова за душу берут
весны щемящие приметы.

Мы провожаем птиц – с теплом,
В весну, где жили и любили,
Они несут земной поклон
Краям, где близких схоронили.

Птиц перелёт – он так знаком,
Ведь перелётные мы сами.
Пусть тот скворечник под окном
Они наполнят голосами!

...А мы всё лето ищем тень,
Иль холодок, чтоб не растаять.
Но напоённый зноем день
Горячим воздухом вздыхает…

2008
Галина Маламант

 

«Учитесь, а то колхозниками станете!», - внушал мне, сестре и брату наш мудрый папа. И каждый из нас окончил по два ВУЗа. Бельцкий педагогический и Кишинёвский институт искусств – «мои университеты».
Работала диктором бельцкого радио, журналистом в газете, заместителем директора Дворца культуры, телеведущей и автором телевизионных программ.
Страх к слову «колхозник» окончательно переборола, когда стала заядлой «огородницей». Такая роль у меня была в авторской телепередаче «Во саду ли, в огороде», самой рейтинговой программе телерадиокомпании «Beltsy», затем «Blue star», где трудилась десять лет до переезда из Молдовы в Израиль (который случился в ноябре 1999 года).
В настоящее время - журналист газеты «Новости недели», веду рубрику «Криминал». Автор поэтических сборников лирики «Бархатный сезон» и «Пасьянс души». В 2007 году издала книги «Собственной персоной» и «Тюремный роман».
 
papyuraДата: Четверг, 07.07.2011, 04:35 | Сообщение # 14
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
Сегодня юбилей Игоря Губермана.

П О З Д Р А В Л Я Е М !

Ниже, интервью с ним нашей землячки...

ИГОРЬ ГУБЕРМАН:

«СЧАСТЬЕ – ЭТО ВСЕГДА СВОБОДА»

1936, 7 июля – дата рождения: «Я родился в Харькове, но записан в Москве, потому что меня мама поехала рожать, а приехала через 8 дней, так что я думаю, что втайне от отца возила на обрезание».
1958 – диплом Московского института железнодорожного транспорта
Трудовая деятельность: «Лет 20 работал инженером-наладчиком, ездил по всей Советской империи, потом начал писать книги».
1988, март – дата репатриации
Публикации: Научно-популярные книги, статьи, сценарии научно-популярных фильмов, «негритянские» книги («за членов Союза писателей, поэтому назвать их не могу»), а также:
«Третий триумвират» (биологическая кибернетика,1965), «Чудеса и трагедии чёрного ящика» (об исследованиях мозга, 1968), «Побеждённое время» (в серии «Пламенные революционеры» - о народовольце Николае Морозове, 1973), «Бехтерев, страницы жизни» (1976), «Гарики» (1989), «Гарики на каждый день» (2 тома, 1990), «Прогулки вокруг барака» (1990), «Гарики из Иерусалима» (Три иерусалимских дневника, 1996), «Пожилые записки», (1996), «Закатные гарики», (1998).

«Я - реалист...»

- «Блажен незлобивый поэт», - считает Некрасов. Что вы можете сказать об антиподе?
- То же самое. У слова «блаженность» есть очень много значений; поэтому тоже - блажен.
- С кем себя можете сравнить по колкости?
- Хотел бы себя сравнить с Сашей Чёрным...
- У Вас есть шкала приоритетов – что делаете в первую очередь?
- В первую очередь я пью кофе, курю сигареты, читаю книги, люблю жену.
- А во вторую очередь?
- Работаю. Опять-таки, читаю книги, но уже по делу, что-то пишу.
- Когда остаётесь наедине с самим собой, в Вас что-то меняется?
- Да! Да, я ощущаю крохотный глоток свободы, которую очень люблю. И, когда ощущаю такой глоток, тут же сажусь читать и думать о разных глупостях.
- Бывает такое, что Вы теряете контроль над собой?
- Последнее десятилетие – нет.
- Вы себя считаете интеллигентом?
- Я не знаю теперь, что такое интеллигент...
- Какой у Вас характер?
- Чудовищный. Я – угрюмый, мерзкий, малосимпатичный, молчаливый, недоброкачественный в отношениях человек.
- С таким характером можно влюбляться?
- Сейчас уже нет, потому что я очень люблю жену.
- Когда влюбились в неё, были смелым и решительным, или стеснительным?
- Нет, стеснительным я не был никогда.
- Как же она в Вас влюбилась, в такого «мерзкого» и «угрюмого»?
- Думаю, по доброте своей и отзывчивости.
- Вы любите, когда Вас хвалят?
- Нет!
- А хвалить других умеете?
- Да. Люблю. Во всяком случае, не знаю, умею ли, но, действительно, люблю.
- В своих строках Вы критикуете всё и вся. Как относитесь к критике в свой адрес?
- Я не люблю слово «критиковать», - от него пахнет советским: «Покритиковали на собрании, и он исправился»... Этот глагол я категорически отвергаю. Другое дело: «ругают», «осуждают», «бранят». Я никого не критикую, потому что пишу то, что думаю, говорю то, что думаю. А когда обо мне говорят то, что думают, - на здоровье! – я не реагирую.
- Что такое для Вас комфортность?
- Комфортность – это возможность полежать, покурить, поспать...
- Обстановка, интерьер?
- Нет. Это для меня не имеет никакого значения - я сплю, где угодно...
- Как относитесь к деньгам?
- К деньгам отношусь наплевательски! К сожалению...
- Взаймы даёте?
- Да, очень много, и даже предлагаю.
- А в долг берёте?
- Когда бывает необходимость, совершенно спокойно беру.
- Вам так же спокойно одалживают?
- Да, да!
- Вы – обязательный человек?
- Я – необязательный человек, но долги возвращаю.
- В каких случаях можете быть необязательным?
- Если меня просят что-то передать, когда я бываю в других местах, что-то отвезти... Я могу совершенно спокойно об этом забыть, потом мне об этом напоминают, я извиняюсь... Так что – необязательный.
- К вопросу о деньгах: что нельзя купить?
- Подавляющее большинство того, что приносит удовольствие, за деньги купить нельзя.
- Вы можете заработать миллион?
- Нет, конечно!
- Бесценен труд сатирика?
- Я – не сатирик. Это опять-таки слово из советско-российского обихода. Я нечто такое пишу... Юмором я не занимаюсь, сатирой тоже. Я больше – реалист.
- Тогда обозначьте сами: чем реалист занимается в реальной жизни?
- В реальной я пишу стишки, пишу прозу, гораздо худшую, чем стишки. Вот, собственно, и всё. Стишки – всю жизнь...
- Вам слово «стишки» больше нравится, чем «стихи»?
- Они маленькие, и я привык их называть стишками. Я к ним не отношусь с чудовищным уважением, поэтому стихами этого назвать нельзя.
- Кто-то над Вашими строками смеётся, кому-то не по себе, бывает и больно... А Вам-то каково?
- Когда пишу – смеюсь. Больно мне становится раньше, чем написал.
- Плакать не хочется?
- Нет!
- А вообще – слезу можете пустить?
- Да, я пускал в своей жизни – в молодости. А во взрослом состоянии? – Знаете, тоже пускал...
- Можете вспомнить?
- Когда мы уехали, в Вене – это я впервые был за границей, в 88-м году, увидел маленькую мясную лавку. Там висело безумное количество всякого мяса, колбасы. Я заплакал – от унижения, от боли, от горечи – потому что рядом огромная страна, которая в упор десятилетиями не видит этого, а здесь какой-то зачуханный районный магазинчик, и всего – сколько угодно. Такое чувство, я знаю, бывало очень неприятно...

«Чтоб мы так жили...»

- На что Вы обращаете внимание, когда впервые видите человека?
- Это зависит от пола человека и оттого, что я знаю о нём заранее – это могу сказать совершенно определённо. Ну, а в общем, - на его слова, на тональность...
- Что может оттолкнуть с первого взгляда?
- Довольно многое: самоуверенность, хамство, мерзкий тембр голоса, со вкусом сказанная глупость, чрезмерная значительность, важность...
- Что может привлечь с первого взгляда?
- Противоположные тенденции: сдержанность, умные слова, спокойный, доверительный тон, расположенность, явная доброжелательность.
- А со второго?
- Эти вещи – на уровне чувств, и очень трудно поддаются словам.
- С какими людьми не хочется общаться?
- Я не могу их перечислить. Но не общаюсь, с кем мне не хочется, и от которых слышу такое.
- Кто Ваши друзья?
- Друзья – самые разные. Есть инженеры, художники, музыканты, чиновники, пенсионеры, юристы, врачи... Спектр – совершенно неопределённый и случайный.
- Некоторые в компании любят слушать, другие – говорить. Вы из каких?
- Я – болтун, но слушать обожаю. Если в компании появляется человек, который всех развлекает, то я, вероятно, - один из самых благодарных слушателей.
- Вас выбирают тамадой, тосты произносите?
- У нас в застольях нет такой замашки. Если в компании хорошо, я всегда произношу тост, который когда-то услышал в лагере: «Чтоб мы так жили, как мы сидим».
- Говоря об уродливых явлениях в жизни, себя к ним относите?
- Конечно! Во-первых, потому что сам человек – очень смешное и искалеченное создание; во-вторых, советский человек – это втройне искалеченное создание, и я точно такой же. Я могу и видеть всё только потому, что такой же...
- Монстр?!
- В значительной степени.
- От такой жизни чувствуете свою вину?
- Перед кем?! За что?! Перед Б-гом, что ли?
- Жизнь людей, которые рядом с Вами, - стараетесь облагородить?
- Облагородить – нет, облегчить – стараюсь.
- Каким образом?
- Помощью, участием, добрым словом или рюмку наливаю...
- По дому что-нибудь делаете, к примеру?
- Дома, если жена заставляет, - выношу мусор, могу помыть посуду, подмести. То есть я могу сделать всё, что угодно, но, по счастью, жена – великодушный человек, поэтому меня от всего этого избавила...
- У Вас большая семья?
- Жену зовут Тата, она филолог. В Москве работала в музее имени Пушкина. Здесь 6 лет работала в университете, сейчас – домохозяйка. Дочь зовут Таня, работает в детском саду воспитательницей, есть внучки Гила и Талия. Сын Эмиль – программист, у него – свой сын, Ярон. Все живут в Израиле.
- Как близкие Вас воспринимают?
- Внучки воспринимают, как докучливого дедушку, с которым не о чём разговаривать, потому что он знает только русский язык. Они меня ценят за то, что я готов пощекотать по первой же просьбе, не более того. А дети – для меня всегда загадка... По-моему, хорошо воспринимают.
- Вы себя считаете хорошим мужем, отцом, дедушкой?
- Об этом лучше спросить мою жену. Думаю, что для них я – плохой дедушка, плохой отец, был плохим сыном... Хорошим – не считаю... Терпимым? Может быть...
- В Вас есть хоть что-то хорошее?
- Думаю, да: готовность признать все свои плохие черты.
- Вас кто-то бил – не образно, как Вы, строками, а конкретно?
- Меня били...
- За стихи?
- За стихи – нет, никогда. Много били в молодости...
- Заслуживали того?
- Да, ещё как! И я очень благодарен этим людям.
- Что из Вас выбивали?
- Упрямство. Желание часто влезать не в свои дела. Меня били, когда я был мал совсем, за то, что лез драться на слово «жид» - так меня обучил старший брат. Потом просто били, потому что я был малосимпатичным человеком: я был хорошо учившийся еврей из приличной семьи, - таких детей били.
- Кто Ваши родители?
- Папа был еврей, и поэтому – инженер-экономист, естественно. А мама окончила консерваторию и юридический. Но у старшего брата было 28 раз воспаление среднего уха, и поэтому стала домохозяйкой.
- О чём мечтал мальчик из приличной еврейской семьи?
- В раннем детстве – не помню. Когда подрос – конечно, о девочках. А в целом у меня была затушеванная чувствительность, я не помню, чтобы мечтал стать космонавтом или милиционером, или борцом против наркотиков, - не было острых побуждений.
- А родители Вас наказывали?
- Меня папа в детстве бил, и правильно делал. К сожалению, бил очень мало.
- За что доставалось?
- Однажды проверял закон Ньютона и прыгнул из трамвая против движения, - бил. Потом однажды я съел чужие яблоки... Что-то не то говорил... Меня несколько раз всего били, я помню побои, а причин всех, конечно, не помню...

«Обо всем сужу со своего пупка...»

- Как всё же родилась в Вас склонность к иронии и сарказму?
- Это появляется само по себе, как детская сыпь, как старческая пигментация, так что этого во мне никто не воспитывал.
- Вам приходится себя заставлять что-то делать?
- Всю жизнь, непрерывно всю жизнь. Терпеть не могу что-нибудь делать, и поэтому только и заставляю себя...
- Вы из принципиальных соображений не очень открытый человек в личной жизни, или стремитесь быть недосягаемым?
- Нет, я не стараюсь быть недосягаемым. У меня нет тайн в личной жизни... Я ничего не скрываю, я просто такой – примитивное создание.
- Через что бы Вы никогда не переступили?
- Через собственную лень я переступаю очень мало и стараюсь не переступать... Думаю, через убийство... К неудовольствию – вижу некоторых людей, тоже, наверное, переступил бы...
- Прощать умеете?
- Да, да!.. Но не забываю.
- Какое впечатление было самым сильным в жизни?
- Затрудняюсь сказать... Я не помню ни в тюрьме, ни в лагере, ни при аресте, ни при освобождении, чтобы было такое какое-нибудь наэлектрилизованное сумасшедшее впечатление – яркое или чудовищное...
- Любите ли почивать на лаврах?
- Я всю жизнь почиваю на лаврах, даже когда их не было.
- Высмеивая, имеете в виду конкретного человека, или создаёте собирательный образ?
- Не могу ответить на этот вопрос, потому что очень часто не высмеиваю недостатки, а сам что-то сочиняю.
- То есть, не «слизываете» из жизни, а воображение работает на Вас?
- Именно так: воображение работает на меня.
- Насколько Вам при этом присуща мера объективности?
- Понятия не имею! Думаю, что не присуща. И вообще не думаю, что есть на свете объективные люди. Я – очень субъективный, обо всём сужу со своего пупка. У меня своя система ценностей, думаю, что и у всех так.

«Губерман с утра и до вечера...»

- Беседуя с Вами, невозможно не цитировать Вас: «Губерман с утра и до вечера» поднимает настроение. А у Вас в какое время суток бывает хорошее настроение?
- Точно – не с утра. С утра я злобен максимально: мерзок, угрюм, подозрителен, не контактен, и т.д. Варю себе кофе. Даже жена со мной утром не общается... Вечером, вроде...
- Так это Вы о себе писали:
«Мужчина – хам, зануда, деспот,
мучитель, скряга и тупица.
Чтоб это стало нам известно,
Нам просто следует жениться»?

Какие титулы из упомянутых окружающие присваивали Вам?
- Никогда и никто, это всё – что я сам о себе думал.
- А каким должен быть мужчина в семейной жизни?
- В семейной жизни мужчина, каким бы он ни был, даже в диаметральных проявлениях – благородный, заботливый, - всё равно, в каком-то настроении или состоянии, жена его упрекнёт за эти же черты.
- Каким должен быть мужчина по отношению к женщине?
- Он должен быть мужчиной, и этим всё сказано.
- Кто лучше: мужчина или женщина?
- Оба хуже.
- Что самое аморальное во взаимоотношениях между мужчиной и женщиной?
- Лживая патока, лицемерная патока...
- Вы говорите комплименты?
- Да, всем подряд. Перечень? «Ты сегодня прекрасно выглядишь», «Ты жутко умён», «Ты – гениальный поэт», «Ты – великий художник», «Тебе всегда удаётся»... Могу привести, но приводить не буду, слова – прямо противоположные значению, которые в моих устах, друзья знают, как я люблю сочные выражения, - звучат тоже поощрительно, хотя они из области ругательной.
- «Сочные выражения» подразумевают мат?
- Мат – естественная часть «великого, могучего, правдивого и свободного» русского языка. Я сейчас читаю толстые российские журналы – вернулась неформальная лексика в литературный текст, и ничего от этого текст не потерял.
- А что приобрёл?
- Приобрёл полноту речи передаваемой личности, что очень важно для языка.
- Выходит, можно вовсю использовать?
- Я никак не склонен приписывать «можно» или «должен». Я употребляю, потому что считаю, что так лучше и точнее передаётся.
Я знаю великие книги, написанные с неформальной лексикой, например, Алешковским, Венедиктом Ерофеевым... Полагаю, что каждый может пользоваться языком в той мере, как он хочет: свобода есть свобода!

«Человек живет там, где ему хочется...»

- Давно пора, та-та-та-та...»
- Давайте договоримся: если Вы захотите приводить эти строки, то – либо полностью, либо без многоточий!
- Что ж: «Давно пора, ебёна мать, умом Россию понимать», - как Вы понимаете Россию сегодня?
- С одной стороны, с жутким чувством счастья на неё смотрю, потому что свобода – это всегда счастье; и с оптимизмом, но с большой боязнью, потому что Путин мне сильно не нравится. Больно уж он похож на эдакое некрупное пресмыкающееся с хищными, но спрятанными замашками. Поэтому ужасно боюсь, что выйдет что-то нехорошее.
- «Из нас любой, пока не умер он,
себя слагает по частям:
из интеллекта, секса, юмора
и отношения к властям», - какая из перечисленных частей в Вас доминирует?
- Есть немножко юмора; есть немножко интеллекта; есть немножко, я надеюсь, секса, во всяком случае, - было; по отношению к властям я не вижу доминирующих черт, к сожалению.
- «Когда дела на самотёк
по всей Руси пойдут серьёзно,
тогда пускаться наутёк
уже евреям будет поздно».
Как Вы считаете, все евреи должны покинуть Россию?
- Ни в коем случае. Человек живёт там, где ему хочется, потому что если он живёт не там, где ему хочется, то он вреден для окружающей среды. Я не люблю слова «должен», нет, совершенно не должен. А стишок этот – некая шутка. В шутке всегда есть доля правды, однако, это не очень серьёзный прогноз. Но если пойдёт, как в Германии, то ведь всем понятно...
- «Причудливее нет на свете повести, чем повесть о причудах русской совести...», - наблюдаете ли причуды еврейской совести?
- Да, довольно много наблюдаю. Всё отношение «левых» к арабам, в том числе моё, - это ведь некоторые причуды еврейской совести, и вот мы хлебаем это отношение полной мерой.
- Почему это случилось: «Здравствуй, небритый Израиль!»?
-У меня судьба сложилась очень счастливо по приезде. На редкость. Я вытянул выигрышный билет, потому что я ехал, совершенно не зная, что у меня есть читатели, готов был на что угодно, просто хотел сменить жизнь. Было ощущение, что одна жизнь уже прожита, начал вторую.
- То есть, вторая жизнь - это правильный шаг?
- Я в этом абсолютно убеждён, мне здесь очень хорошо, приезжая в Россию, вновь в этом убеждаюсь.
- Как Вы полагаете, коренные израильтяне горазды на юмор, могут ли они Вас понять?
- Думаю, что чрезвычайно горазды. А меня не понимают, потому что меня никто не переводит. И наш российский юмор, думаю, не очень понятен, у них достаточно своего.
- У Бабеля: «Беня говорит мало, но он говорит смачно». Как оцениваете особенности еврейского юмора?
- Очень высоко. Я думаю, что этот юмор уникальный, потому что нет другого такого народа в мире, который бы так смеялся над собой. Не случайно книжка Фрейда «Остроумие и бессознательное» - вся сплошь на еврейском юморе. А умение смеяться над собой – это очень высокая человеческая черта, и она евреям свойственна в немыслимой степени. Я очень ценю этот юмор.
- Что ещё бы ценили и прославляли в нашей жизни, если бы не были автором колючих строк?
- Есть замечательная пословица: «Если бы у бабушки был бы хер, то она была бы дедушкой»... Что бы я прославлял? Думаю, ту же свободу, потому что очень её люблю. Бог даровал человеку свободу не случайно, это великая штука...
- Толстой говорил, что в чернильнице писателя должна быть кровь. Чем заправлена Ваша ручка?
- Моя ручка заправлена чернилами. Я не склонен к категорическим преувеличениям.
- Может, ядом?
- И ядом – тоже нет. Слегка вином – разве только...
- К Вашему творчеству – неизменный массовый интерес. На Ваш взгляд, почему?
- Во-первых, это иногда смешно, а людям безумно не хватает смеха, потому что этот витамин должен всегда быть в жизни. Потом, безумное количество людей, которые умничают, я – не умничаю, я пишу очень простые вещи, я прост и доступен, и я такой легко употребляемый – продукт массовой культуры.
- Что «за кадром» - как оценен Ваш труд?
- Чувство дикого счастья за кадром: что меня совершенно не замечает критика, и мне никогда не давали никаких премий. Меня это радует очень, потому что когда настолько так, - это становится знаком «плюс», а не «минус».
- Почему дали одной из книг название «Пожилые записки» - ощущаете груз возраста?
- Да, конечно – ещё более ленив, чем ранее, никуда не хочется выходить, всё больше хочется читать...
- Как в таком случае происходят многочисленные встречи с почитателями Вашего творчества?
- Это – работа, это – кусок хлеба. Я хожу, потому что моя работа такая.
- В Вас есть артистизм?
- Те, кто меня смотрит, говорят, что есть. Я думаю, что нет, я просто самодеятельный чтец-декламатор...
- «Что день грядущий нам готовит»?
- Я пишу сейчас очередную книжку стихов, и заканчиваю книгу воспоминаний, она будет называться «Книга странствий».
- Можете изложить свою точку зрения о веке минувшем?
- Это было потрясающее столетие, потрясающе интересное, важное не только и не столько техническими достижениями, сколько тем, что человечество избавилось (я надеюсь, - избавилось!) от иллюзий, что мир можно перестроить.

Любимые:

Актёр – «Больше всего на свете люблю Евгения Терлецкого из театра «Гешер».
Книга – «О Красной Шапочке» - за победу добра... Слишком много любимых...»
Периодическое издание - журнал «Знамя»
Музыкальные пристрастия – «Никаких, – я без слуха и без голоса. Обожаю блатные песни»
Художник – Александр Окунь
Сатирик - Игорь Иртеньев
Напиток – виски
Блюдо – макароны по-флотски
Время года – «Весна, пожалуй»
Время суток - вечер
Парфюм - «Хозяйственное мыло. Помните, было такое, здоровенное?..»
Праздник – «Все до единого»
Город – «Иерусалим и Ленинград»
Анекдот – «Самых любимых нет. Один из гениальных - о еврее, владельце булочной. Его распяли при погроме на дверях собственного дома. Утром сосед его спрашивает: «Моше, больно?» - «Нет, только когда смеюсь...»
Хобби - «Живопись собираю»
Пожелание читателям – «Быть исключительно свободными людьми, - это очень важно»


Галина МАЛАМАНТ

Величальная

Игорю Губерману исполнилось 75 лет.

Многолетний юзер алкоголя,
Боевого секса ветеран,
Славная тебе досталась доля,
Достославный друг мой Губерман.

Двух народов ты любовью греем,
Или согреваем, что верней,
Будучи потомственным евреем,
Ты для русских – Пушкин наших дней.

Что тебе сказать, мой старший тезка,
Всенародно признанный пиит,
Нашей жизни катится повозка,
Хоть при этом гнется и скрипит.

Сил тебе, здоровья и успехов,
Долгих лет и острого пера!
Тыщи верст в повозке той проехав,
Тыщи строк ты выдал на-гора.

Так подольше ей скрипеть и гнуться
Немощи завистливой назло!
Ведь с повозки этой нае*нуться
Нам покамест время не пришло.

И, покуда русский мат могучий
Вольным ветром в гариках сквозит,
Этот самый медицинский случай
Нам с тобой, Мироныч, не грозит.

Игорь Иртеньев
 
papyuraДата: Воскресенье, 10.07.2011, 10:01 | Сообщение # 15
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1542
Статус: Offline
Десять золотых монет

Где лучше всего хранить свои богатства, как вы считаете? Одни скажут: в банках, другие - что их надо вкладывать в дело и получать с этого прибыль. Короче, дело сугубо индивидуальное и советы постороннего здесь не нужны.

Многие, особенно те, кто привыкли традиционно перестраховываться, хранят свои ценности дома.
Как? Тут уже как фантазия подскажет - в кубышках, коробках из-под обуви, зашивают в подолы платьев, замуровывают под плитки в туалетах, прячут в куриных тушках, которые сразу же заталкивают в морозилку холодильника.

Здесь-то как раз и происходят всяческие курьёзы. Вот какую историю рассказала мне моя бабушка, которая всю свою жизнь прожила в Молдавии.

Была у неё подруга по имени Фейга, и ей ещё до войны от родителей досталось огромное по местечковым понятиям наследство – десять полновесных золотых монет царской чеканки. Это было настоящее богатство, которое со временем не таяло, а только росло в цене. Не каждому перепадает такое счастье.

Но тут началась война, и стало ясно, что немцы скоро сюда придут, а потому надо спасаться.

Фейга решила не рисковать и закопала монеты под деревом у собственного дома, затем благополучно отбыла в эвакуацию. И не прогадала. После возвращения в родные места она нашла свои ценности в полной сохранности. Это было замечательно.

Хуже было другое. Муж её погиб на фронте, а сын женился, стал жить отдельно и с нею почти не общался.

Но у неё были десять золотых монет, с которыми она решила больше никогда не расставаться. Зимой она хранила монеты в муфте, они лучше любого меха или шерсти согревали ей руки и душу. Летом ходить с муфтой было неловко, поэтому Фейга пошила из старого бархатного платья подушечку, и всегда носила её с собой.

Никто не знал секрета подушки. Усаживаясь на уличную скамейку, Фейга всегда подкладывала её под себя и постоянно ёрзала из стороны в сторону. На вопросы соседок отвечала однозначно, что делает массаж интересной части тела, но стыдилась сказать, что и ночью не расстаётся с подушкой, однако подкладывает её уже под совсем другую часть тела – под голову. Видно и тут ей был необходим массаж.

Лишь самой близкой подруге она рассказала про сокровища, но тотчас заставила побожиться, что та никому и никогда не скажет об этом. И та, надо отдать должное, слово сдержала.

Однако годы бежали, и Фейга, как бы от того ни отнекивалась, отправилась в мир иной. Как говорили у нас: «Вос кон мэн цу зогн, вос hот мэн цу рэдн – эс из а опгередтэ зах » (Что тут скажешь, о чём говорить? Дело-то решённое…).

После похорон подружка Фейги вкрадчиво попросила у безутешного наследника, только сейчас вспомнившего о существовании матери, что-нибудь на память об усопшей. К примеру, её любимую подушечку, с которой та до последнего часа не расставалась. Каково же было её изумление, когда наследник сообщил её, что подушку подложили покойной под голову, и пусть подруга Фейги возьмёт себе на память что-нибудь другое…

Чем эта история закончилась? Понятно, ничем. Вряд ли подруга решилась под покровом ночи раскапывать могилу и красть у покойной Фейги её так никому и не пригодившееся богатство. Не тот она человек. Хотя… всякое может быть. Тем более, у нас в Молдавии, где далеко не каждому достаются в наследство десять золотых монет царской чеканки.

Мендель Вейцман, Беэр-Шева
 
ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... » Наш город » земляки - БЕЛЬЧАНЕ и просто земляки... ИХ ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО » Поговорим за жизнь... (истории, притчи, басни и стихи , найденные на просторах сети)
  • Страница 1 из 28
  • 1
  • 2
  • 3
  • 27
  • 28
  • »
Поиск:

Copyright MyCorp © 2024
Сделать бесплатный сайт с uCoz