11 июля прошлого года в хайфской больнице «Рамбам» умер выдающийся писатель, драматург, поэт, философ Марк Азов. Он похоронен в городе Нацерет-Илит (Верхняя Назарея), там, где обрел свою вторую родину и новую суть.
Да, это тот самый Марк Азов, который писал миниатюры для Аркадия Райкина, человек, родившийся с особым везением, «баловень судьбы», как его называли... Если бы не псевдоним «Азов», его могли много раз арестовать. Марк Азов шестнадцатилетним мальчишкой пошел на фронт, выжил, пройдя все ужасы войны, вернулся, - его снова могли арестовать, как сделали со многими, вернувшимися с войны.
Кто запустил в народ серию анекдотов про Рабиновича? Тот же Марк Азов. За эти анекдоты его могли бы посадить. А кто написал множество стихов на музыку Максима Дунаевского, Александра Флярковского и других?!. Получались песни, которые все до единой становились шлягерами. Те, кто знал имя Марка Азова, радовались, что «есть луч света в темном царстве», «есть люди в наше время».
Но только в Израиле Марк Азов раскрыл свой истинный потенциал. Он основал и возглавил литературное объединение «Галилея» со своим журналом и театром. За 16 лет интенсивной работы, неустанного литературного творчества вышли в свет 9 его пьес и 4 книги. А сколько эссе, статей, комментариев – не сосчитать! Последняя книга – «Сочинитель снов» - не дождалась своей презентации.
О Марке Азове очень точно сказал поэт Борис Кушнир: «Творческая свобода Марка Азова абсолютна. И, кажется, нет такой немыслимой ситуации, невозможного сюжета, которые не ожили бы под его пером, в которые не поверил бы всем сердцем читатель. Такое доступно только высшим, от Бога талантам. По пальцам их можно пересчитать».
Светлая память Вам, Марк Азов!
-------------------------
Марк Азов:
«Я исчерпал весь лимит везения, отпущенный человеку...» из последнего интервью
«...Мне же платят за каликчество, а кто мне будет платить за какчество? Регбус, кроксворд... Большая промблема... И пока эта промблема решена не будет, я всегда смогу оторвать на свой кусок хлеба твой кусок масла...» «Это же я твой кран на две крутки недокрутил...» «А ты громче кричи “попка дурак”...» «А у нас кто не работает, тот у нас и не ест». «Крипич “бар” – кирпич есть, раствор “ек” – раствор нет. Что делать? Перекур делай». Автор этих и множества других монологов и скетчей, в течение многих лет исполнявшихся Аркадием Райкиным, жил в Израиле и скончался в больнице в Хайфе. Ему было 86 лет... Мы познакомились на семинаре писателей. За этим парнем ходили толпы, заглядывая ему в рот. А в столовой за право сидеть с ним за одним столом завязывалась небольшая потасовка. – Это кто? – спросил я. – Азов. – Как Азов? Тот самый? Я знал с детства, кто такие Азов и Тихвинский. Когда я был маленьким, у папы была пластинка с Райкиным. На ней я учился ставить пластинки на патефон и запомнил тексты на память. Если б мне кто-то сказал тогда, что я встречу живого автора всего этого!.. Марк Яковлевич Айзеншадт (Азов). Ветеран Великой Отечественной войны. Автор множества киносценариев, пьес, повестей и рассказов, а также монологов и скетчей для Райкина и других известных артистов – Вы, пожалуй, единственный в Израиле человек, который был близко знаком с Аркадием Исааковичем Райкиным. Что вы можете сказать о нем как о человеке? – Мы встречались с Аркадием Исааковичем в основном по работе, и он производил на меня благоприятное впечатление. Он такой холодноватый, разговаривает вполголоса, очень себя бережет, очень себя любит, но при этом ведет себя подчеркнуто вежливо. У меня с ним сложились хорошие отношения. В нашей авторской паре (я и Тихвинский) мой партнер был более активным и общительным, и он бесконечно приставал к Райкину с просьбой о билетах для своих знакомых. Я этого не делал. На премьере нашего первого спектакля «Время смеется» (в 1960 году) я стоял в проходе. Во время антракта Райкина, как боксера, массировали, растирали, и его костюмерша никого к нему не подпускала, но когда он услышал мой голос, он сказал: «Марк, заходи». Он, по-видимому, хорошо ко мне относился, потому что я не был «приставучий». Если у кого-то были проблемы, кто-то просил его о помощи, он мчался выручать людей. Помню, одного директора из «Мультфильма», которого почему-то отдали под суд, Райкин выручил. Аркадий Исаакович был неплохой человек, но в нем было явное ощущение своей значительности, тем более что ему на каждом шагу об этом напоминали. Ему милиционеры честь отдавали! Когда он уезжал в Париж и его провожала большая толпа, Райкин сказал: «Эти провожания – вещь неприятная. Нужно о чем-то говорить, а что говорить – не знаешь. Скорей бы поезд тронулся». – Как проходила ваша с ним работа над текстами? – Монолог строителя («каликчество– какчество», «перекур») родился из нашего скетча «13 несчастливых». Это была история о 13 строителях, каждый из которых строил какую-то часть дома, был построен дом сверх плана (13-й), и все они получили в этом доме квартиры. Мы придумали миниатюру, в которой каждый из 13-ти появляется на сцене по очереди, всех их должен был играть Райкин в разных масках. В результате выяснялось, что никакого 13-го дома не существует – его просто приписали для отчета. Во время репетиций Райкин вдруг заявил: «Я больше в масках играть не буду, – это всё грубо, картон, я от этого отказываюсь». И действительно, с того времени от масок он навсегда отказался. – Но ведь это ваш, райкинский жанр! – говорю я. – Мимов и разговорников существует множество, а Райкин – единственный, кто работает в жанре трансформации. – Но кто из нас Райкин?! – Аркадий Исаакович, я без конца слышу, что вы – гениальный артист, но это еще не значит, что вы самый умный человек. Так я ему сказал. Плохой человек мне бы такого не простил. Но после этого объяснения мы с ним проработали еще долгие годы. В начале 1960-х годов в газете «Культура и жизнь» (это был орган отдела пропаганды ЦК КПСС) появилась статья известного критика о том, что «авторы нашли объект для издевательства – дурака, а дурак – это человек больной, несчастный, и как можно над ним издеваться...» Если бы тогда за нас не вступился Аджубей (зять Хрущева и главный редактор «Известий»), предоставив возможность Райкину в газете ответить, нам бы досталось крепко. Райкин ответил, что «дурак – это человек не на своем месте, если назначить меня министром здравоохранения, я тоже стану дураком». Тот же критик отметил, что Айзенштадт – это очень плохой автор и нехороший человек, а Азов – хороший, а вот Амарова (один из моих тогдашних псевдонимов) он не тронул вовсе, очевидно, приняв его за узбека: нацкадры обижать нехорошо.
– Мы затронули очень интересную тему – однородный этнический состав актеров и авторов советской эстрады. – Советская эстрада всегда была еврейской. Юмор – это особенность еврейской натуры. Русский юмор либо площадной, либо несмешной. Юмор, который был свойственен евреям, еврейскому искусству, стал советским. Когда появилась афиша нашего первого спектакля, все фамилии в ней были «нежелательными», и нас попросили взять псевдонимы. Я сначала стал Амаровым, а затем – Азовым. – Вас не обвиняли в «клевете на советский строй»? Как строилось ваше общение с цензурой? – Главное было – сдача готового спектакля комиссии. Там принимали по-настоящему. Особенно тяжело было сдавать спектакли в Ленинграде при Толстикове и Романове, поэтому старались сдавать спектакли в Москве. Но премьеры Райкин старался устраивать в Одессе. Там же он впервые показал миниатюру, намекающую на отставку Хрущева. Несмотря на ее оглушительный успех, Райкин заявил, что он больше этой миниатюры играть не будет. «Но почему, – говорили ему, – ведь зал смеется и аплодирует!» – «Они так смеются, что у меня мороз по коже идет»... Руководство минкультуры Райкину доверяло, полагая, что он лишнего не скажет... – Вы были достаточно известным человеком, а как вам живется здесь? Кризис алии на вас не отразился? Как насчет престижа, социального статуса? – Я приехал в Израиль в 1994 году, будучи пенсионером. Когда пять лет назад в нашем театре и литобъединении в Нацрате праздновали мой юбилей – 75 лет, я не сидел на сцене с важным видом: это был капустник, который я сочинил, где играл разные роли, пел песни и танцевал и вообще вел себя неприлично для своего возраста. – Насколько я понимаю, жизнь здесь у вас довольно интенсивная... – Я председатель северного отделения Союза русскоязычных писателей и литобъединения при нем, редактор журнала «Галилея». Кроме того, получилось, что я организовал в Нацерете театр, который возглавляет профессиональный режиссер Зигмунд Белевич, а играют профессиональные актеры. Наш театр дает спектакли в разных городах страны. – И всё же, мне кажется, о вас мало знают за пределами Нацрата... – Я вообще-то человек стеснительный... Там, где я уже появился, там я могу себя реализовать. Но для меня проблема проявить инициативу, куда-то пойти... Я привык, чтобы мне звонили, чтобы кто-то организовывал. Когда я ехал в Израиль, я сказал себе, что еду умирать – буду сидеть на скамейке с пенсионерами... – Оказалось, что это не так. – В магазине, где мы покупали продукты, одна женщина случайно узнала о том, кто я такой, и сказала, что хочет познакомить меня с редактором местной газеты Валерией Барташник. Она мне позвонила и попросила написать что-то для газеты. Я написал юмористический рассказ и с тех пор стал писать их еженедельно. Получилась серия рассказов «Новые приключения Рабиновича в Стране Обетованной». Оказалось, что Валерия – председатель амуты, которая занимается организацией культурных мероприятий. Меня втянули в эту амуту. С тех пор пошло-поехало... – Вам не обидно, что фразы типа «регбус – кроксворд» знает весь советский и постсоветский народ, а того, кто это придумал, знают далеко не все? – Это, наоборот, очень приятно. Я получаю огромное удовольствие, когда при мне цитируют Райкина (то есть мои фразы). В этом вся прелесть. Ты становишься… фольклором! Многие мои байки стали анекдотами. Это высшее счастье для писателя – оказаться автором старого бородатого анекдота. – А теперь поговорим на тему «Юмор и война». – На войне было очень много юмора. Я, кстати, запомнил в основном именно смешные эпизоды военной жизни. Когда люди, в особенности молодые, живут рядом, в постоянном общении, юмор всегда присутствует. Постоянно над кем-то подшучивают, смеются, и никакая война этому помешать не может. Один из наших разведчиков после тяжелого обстрела шутил так: «Это же не война, а сплошное смертоубийство!»... Я должен сказать, что мне очень везло на войне. Я исчерпал весь лимит везения, отпущенный человеку. Поэтому вся моя дальнейшая жизнь после войны, по теории вероятностей, должна была состоять из сплошных неприятностей. Если б меня спросили в 1944 году, сколько я собираюсь прожить после войны, я бы ответил, что надеюсь дожить до ее конца. А то, что после войны я проживу еще 60 лет, это мне ни в каком сне не могло присниться! Не раз бывали моменты, когда я уже считал себя убитым. Скажем, снаряд разорвался в подбитой машине, в которой я прятался от дождя, – а я в последнее мгновение успел выпрыгнуть. Я был уверен, что этот снаряд разорвет меня на куски. – Вы слышали «свой» снаряд? – Нет. Меня оглушило. Поэтому я и успел выпрыгнуть из машины. На меня падали осколки и обломки машины, глаза залепило землей. Это видели мои сослуживцы, и мои родители получили на меня похоронку... Однажды с моими военными воспоминаниями случился большой скандал. Во время съемок фильма по моему сценарию я пристрастился пьянствовать с осветителями, помощниками оператора – с рабочим классом – и рассказывал им всякие смешные эпизоды из моей военной жизни. И вдруг эти ребята замолчали и стали на меня косо смотреть. «В чем дело?» – спросил я. «Дядя Марк, ты наших отцов оскорбил! Они тоже воевали и рассказывали о войне страшные вещи. А у тебя война – сплошное веселье». Отцы этих ребят были мрачные люди (кстати, все они спились после войны и рано умерли из-за пьянства) и видели всё в мрачном свете. Кроме того, они начали воевать в 1941-м, а я пришел на фронт уже в период нашего наступления. На войне я ни стихов, ни прозы не писал, а лишь «травил» истории в компании. – А вы не считаете, что массовый послевоенный алкоголизм был спровоцирован «фронтовыми 100 граммами»? – Русский человек всё равно пьет. Никто сознательно не приучал. Что такое 100 грамм водки для русского человека? Мне, как офицеру, выдавали 200 грамм. И, несмотря на то, что я был еврейским интеллигентом, быстро к этому приучился. – Но ведь стакан водки – это приличная доза? – Чаще всего водку выдавали после боя. Наши старшины были хитрые. Они рассчитывали, что, когда в бою многих поубивает, у них останется больше водки. Так что нас не подпаивали перед боем и пьяными в атаку мы не ходили. К русскому человеку было такое отношение: всё равно пойдет, всё равно помрет. Солдат гнали на убой. – Но ведь у выпившего человека снижается координация, а надо быстро бежать, реагировать на действия противника. – Какая там координация?! Солдата гнали на пулеметы, рядовой солдат – это пушечное мясо. Главное, чтоб он встал и пошел в атаку, бежал и орал. Чтоб массой брал. А координация нужна была, скажем, разведчикам, отдельным людям, которые сознательно выполняли задания. – А теперь поговорим о том, чем вы занимались в послерайкинский период. – Я со своими соавторами – Владимиром Тихвинским и Валерием Михайловским – написал более 40 пьес для театра кукол, которые идут до сих пор по всей стране и за границей. Потом мы стали писать пьесы для «живого» театра, сценарии для кино. Например, последний фильм Марка Донского «Супруги Орловы»... Много я сочинил песен для театральных спектаклей и фильмов, музыку к которым писали Максим Дунаевский, Журбин, Флярковский, мою песню исполняла Камбурова. Я работал во всех эстрадных жанрах, а их было множество. Это сейчас остался один монолог, а тогда были куплеты, фельетоны, конферанс, миниатюры, эстрадные обозрения, театрализованные программы. Работал я и для цирка – придумывал клоунады и антре, репризы, сценарии конных аттракционов, аттракционов со львами... – Зачем льву сценарий?! Чтобы он случайно не рявкнул что-нибудь не то? – Сценарий нужен не для льва, а для его начальства. Это сценарий аттракциона. Писал я также полные сценарии цирковых представлений. Мы с Тихвинским много лет писали сценарии «Голубых огоньков». Начал я и как поэт, писал серьезные и юмористические рассказы, комедии, трагедии. Юмор и сатира – далеко не единственное мое занятие, хотя я терпеть не могу слез без смеха так же, как смеха без слез. Я работал и сейчас работаю во всех жанрах литературы, кроме романа. В Израиле вышли две мои книги: «Галактика в брикетах» и книга избранного «И смех, и проза, и любовь», куда вошли автобиографическая повесть «Ицик Шрайбер в стране большевиков» и историческая трилогия, поставленная театром «Галилея»: действие трагедии «Весенний царь черноголовых» происходит в одном из шумерских царств 49 веков назад, «Ифтах-однолюб» – трагедия эпохи Судей и «Последний день Содома». За спектакль по мотивам Шолом Алейхема «Блуждающие звезды» мы с театром получили дипломы фестиваля «Славянский Базар» в Витебске. Там я играл Гоцмаха. Были у меня и другие комические роли – сбылась моя детская мечта стать клоуном... Марьян Беленький
Дата: Понедельник, 16.07.2012, 12:39 | Сообщение # 47
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1550
Статус: Offline
Kosher nostra
Газеты называли его «криминальным гением», «шефом шефов всеамериканской мафии», «крестным отцом крестных отцов» и даже «кошер ностра», приписывая ему все нераскрытые преступления в Соединенных Штатах.
В апреле 1911 года, пароходом «Курск», на нью-йоркский остров Эллис-Айленд — тогдашний иммиграционный центр, прибыла семья Сучовланских (по другим данным — Шушлановских) из Гродно. Прибыла «на воссоединение» к отцу Шимону Сучовланскому, обосновавшемуся в «а голдэнэ мединэ» двумя годами ранее. С другими членами семьи на американский берег сошел и десятилетний Меир... Десять лет — это не так уж и много, поэтому о России Меир не помнил почти ничего. «Почти»... потому что одним из немногих воспоминаний, все-таки вывезенных Меиром, был призыв солдата-еврея к своим единоверцам: «Евреи! Сколько вы можете терпеть?! Давайте сдачи!!» Fight back, «давать сдачи» стало его жизненным принципом. Невысокого и не очень сильного Меира боялись самые отпетые драчуны Нижнего Ист-Сайда. Он дрался до последнего — зубами, локтями, коленями... В те годы Ист-Сайд представлял собой настоящий котел, в котором варились ирландские, итальянские и еврейские иммигранты, и временами этот котел начинал кипеть. В одной из драк Меир сталкивается с главой итальянских уличных мальчишек Сальваторе Лучано, по прозвищу «Счастливчик» (Лаки). Лучано, «курировавший» местных девиц легкого поведения, в тот момент «наезжал» на Беньямина Сигеля, который пользовался «благосклонностью» одной из девушек бесплатно. Меир как раз возвращался с работы (его отдали в ученики к слесарю, и, учитель предрекал, что когда-нибудь Меирке станет хорошим мастером и будет зарабатывать доллар в день!). Увидев еврея в беде, Лански ударил Лучано сундучком с инструментами по голове... «Выяснив отношения», они стали друзьями. Друзьями на всю жизнь, и именно эта дружба во многом определила дальнейший путь Меира. Что еще повлияло на юного Меира, так это уличная игра. Однажды в канун субботы мама послала его в булочную за халой (и его родители и он сам всю жизнь соблюдали субботу и праздники), а Меир проиграл данный ему матерью «никель»(десять центов)... Мама не стала его ругать, она заплакала, и тогда Меир пообещал ей, что никогда не будет проигрывать. Именно так — не «не будет играть», а «не будет проигрывать». После этого он долго наблюдал за игрой издали, изучал ее особенности и действительно больше никогда не проигрывал. Он решил для себя, что будет игроком особого класса: Меир понял простую вещь — проигрывают все, кроме тех, кто держит банк, игорные дома и автоматы. И вообще, игра — это всегда наличные Меир Сучовланский меняет фамилию (точнее, обрезает ее), а со временем становится «Гением Лас-Вегаса», королем казино в Гаване и на Багамах, одним из богатейших людей Америки и несомненным кумиром миллионов. Игру он рассматривал как бизнес (может, не всегда легальный, но...), потому что «Люди всегда играли, играют и будут играть». Но в то же время у него был и собственный моральный кодекс — он запретил проституцию в своих игорных домах и категорически отказывался от торговли наркотиками, несмотря на баснословные прибыли, которые сулило это занятие... В 1939 году к берегам Кубы подошел корабль с еврейскими беженцами из Европы. Кубинское правительство не разрешило ему войти в порт. В этот момент на Кубе находился некий еврей (догадались, кто это?), владелец всех казино на Кубе, в силу этого пользовавшийся огромным влиянием в стране (часть доходов от игорного бизнеса получал тогдашний кубинский президент). Гавана.Меир Лански с сыновьями Меир Лански отправился в иммиграционную службу и добился отмены запрета, заплатив за каждого сошедшего на берег по 500 долларов (очень большая сумма по тем временам) и обещая помочь всем новоприбывшим, пока они не станут на ноги. В годы «сухого закона», с 1919 по 1933, американцы пили так, как не пили никогда — ни до, ни после, и Лански начинает заниматься бутлегерством — незаконной продажей спиртных напитков. Пользуясь тем, что в Канаде «сухого закона» не было, Лански вступает в союз с владельцем канадских винодельческих заводов Сэмом Бронфманом. Сэм Бронфман тоже был евреем. Виски контрабандой перевозили через озеро Онтарио, которое в народе, а иногда и в газетах, стали называть «еврейским озером». Вообще-то, контрабандой алкоголя занимались не только (скорее, не столько) евреи — одним из конкурентов Меира Лански был Джозеф Кеннеди из Бостона, основатель клана Кеннеди. Да и пили контрабандное виски все, но, пресса замечала только евреев. Половина доходов уходила на подкуп полиции, чиновников, таможенников, но давала баснословные прибыли и поэтому была поставлена на широкую ногу. Пользуясь лазейками в законодательстве, (производство и продажа спиртных напитков были запрещены, но запрет не распространялся на производство спирта для медицинских целей), так вот, пользуясь лазейками в законодательстве, Лански приобретает полностью или частично множество спиртзаводов. Далее все просто: шотландское виски смешивается со спиртом, подкрашивается (у Лански был целый штат химиков), разливается по бутылкам с этикетками высших сортов и отправляется в сеть кафе и магазинов, где нелегально продается. На пике «сухого закона» на 17 млн. галлонов купленного в Канаде виски было продано 49 млн. галлонов виски «а ля Меир Лански». В те годы Лански уверял, что его бизнес больше, чем бизнес Генри Форда, и, наверное, он был прав. В 1933 году «сухой закон» отменен. Но Лански еще раньше возвращается в игорный бизнес, открывая казино в Кливленде, Детройте, Чикаго. Тогда же, с подачи друга-компаньона Меира — гангстера Бени Сигеля — создается компания по строительству игорных домов и гостиниц в Лас-Вегасе. По примеру Монте-Карло, создается игорная столица Америки. Каждый должен чувствовать себя миллионером — зеркала, хрусталь, мрамор, бархат, позолота, и, куда бы ты ни направлялся — обязательно надо пройти через казино. Лас-Вегас строился долго, большинство объектов были открыты только в 1947 году. А в 1933 году Европе ситуация накалилась. К власти в Германии пришли нацисты. Начались антиеврейские выступления. Соединенные Штаты Америки 20-х годов были страной негласного антисемитизма. А в тридцатые, когда в Европе появились «братья по разуму», за океаном начались открытые выступления нацистов. В те дни Меиру Лански позвонил нью-йоркский судья Натан Перельман и сообщил, что имеется негласное разрешение властей на разгон нацистских митингов. Общественная и финансовая поддержка гарантируется. Единственное условие — никого не убивать. Бить и калечить можно, убивать — ни в коем случае. Лански согласился, отказавшись от денежного вознаграждения, и вскоре на сборища нацистов начали нападать отлично подготовленные, агрессивные молодые евреи — члены группировки Лански-Сигеля. Зубы сыпались сотнями, руки ломались десятками, но слово свое гангстеры сдержали — ни один демонстрант не погиб. Да и сами демонстрации как-то быстро прекратились В те же годы Лански начинает помогать еврейским подпольщикам в Эрец-Исраэль. После признания Соединенными Штатами Государства Израиль (спустя 11 минут с момента его провозглашения) Лански переводит новому государству 50 тысяч долларов (очень большая сумма по тем временам). Молодому государству приходилось нелегко — арабские страны начали войну, а европейские державы и США «держали нейтралитет», не продавая оружие Израилю. В то же время у арабских военных оно каким-то образом появлялось. И тогда Меир Лански, пользуясь своим влиянием на Восточном побережье США, особенно в Нью-Йорке и Нью-Джерси, организует отправку в Хайфу партии оружия, вернувшегося в Америку после окончания Второй мировой. Половина оружия была совершенно новой... Более того, Меир Лански сумел прервать нелегальные поставки оружия Египту. Этой операции предшествовала встреча Лански с президентом Израиля Вейцманом. Гангстера интересовал один-единственный вопрос: «Это правда, что евреи воюют? И они действительно убивают? Так же как и все?..» Принцип «давай сдачи» никогда не оставлял Лански равнодушным... Выслушав ответ Вейцмана, Лански сказал: «Я дам вам деньги. Но на эти деньги должно быть закуплено оружие. И только оружие». Вейцман согласился, а что было дальше — вы уже знаете. В отличие от итальянских «крестных отцов», которые передавали свои «семьи» детям, руководители еврейской мафии старались сделать своих детей респектабельными гражданами страны. Сын Меира, Пол Лански, окончил военную академию Вест-Пойнт и, став капитаном ВВС, воевал в Корее; выйдя в отставку, он занимался преподавательской работой. Дочь получила прекрасное образование, вышла замуж за бизнесмена, очень далекого от криминала. Вообще, с частной жизнью Лански не связано ни одного скандала: верный муж, прекрасный отец, верующий еврей. Но зато в жизни общества нет такого преступления, в котором бы его не обвиняли. За ним по пятам ходили люди из ФБР, все его телефоны постоянно прослушивались, регулярно проводились обыски, однако властям не удавалось предъявить ему каких-либо обвинений. Себя он рассматривал как жертву антисемитизма. Правда это или нет — сказать трудно, хотя ФБР, подавая о нем рапорты, обычно подчеркивало «еврейский элемент» в организации криминала. В 1970 году Лански, наконец, устал от постоянного надзора: ему было уже 69 лет, да и сердце от такой нервной работы стало сдавать. Он уехал в Израиль, для которого немало сделал не только личными денежными взносами, но и «производственными» отчислениями с доходов всех отелей и казино Лас-Вегаса. У Лански была туристическая виза на два года, но он планировал остаться в Израиле навсегда. У него была масса связей, и даже премьер-министр Голда Меир удостоила его своей аудиенции. А ФБР настоятельно требовало выдачи Лански. Голда Меир симпатизировала Лански, но намеревалась его предать, считая, что таким образом укрепит безопасность. Лански не стал дожидаться унизительной и для Израиля и для него самого процедуры передачи его американским властям и в ноябре 1972 года, за несколько дней до истечения срока визы, сам покинул пределы Израиля. Агенты ФБР шли за ним по пятам. Ни одна страна мира не приняла Меира Лански, несмотря на законные документы и наличие въездных виз. Облетев полмира, он приземлился в Майами. Состоялся суд, но в ходе судебного разбирательства все обвинения были сняты по причине их бездоказательности. Несмотря на это, заграничный паспорт Меира Лански был аннулирован, и выехать за пределы Соединенных Штатов он не мог. Последние годы Лански провел в Майами в своих апартаментах. Он скончался в возрасте восьмидесяти одного года. Однажды репортеры спросили его: «Из всего, что Вы сделали в этой жизни, чем Вы гордитесь больше всего?» В ответ он не вспомнил о своей помощи Израилю, о сыне, закончившем сверхпрестижный Вест-Пойнт, и о своих благополучных внуках. Он сказал, что наибольшей своей заслугой считает борьбу и победу над официальным антисемитизмом в Америке. «Когда мы начинали, большая часть Флориды и многих других районов страны были закрыты для евреев. До Второй мировой войны евреям запрещалось входить внутрь многих отелей, казино и апартаментов. Наши казино были прекрасным местом, открытым для всех». И еще одно его высказывание, которое нельзя не привести: «Когда Б-г спросит меня: «Что ты делал на Земле?» — я отвечу, что был евреем».
Дата: Понедельник, 23.07.2012, 13:45 | Сообщение # 48
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
Фиричелла (20 лет назад не стало талантливой художницы - керамистки Эсфиры Греку)
Судьбы многих женщин, особенно жен больших художников, – это, по сути, самопожертвование в прямом и переносном смысле. А в случае, если и они сами являются творцами, их вклад в искусство становится особенно заметным после ухода из жизни. Мои родители – Михаил Греку и Эсфира Брик-Греку – прожили счастливую жизнь… Отец называл ее Фиричелла…
Напиши о своей маме! Легко сказать, а ведь как хочется не впасть в сентиментальность, остаться строгой и объективной, чтобы воздать должное этой необыкновенной женщине, спутнице художника Михаила Греку. Сказать о ней те слова, которых она действительно заслужила своей верностью искусству, творчеству, глубоким проницательным умом и застенчивой скромностью, находясь всю жизнь в тени, но при этом зная себе цену. «Она была избранницей изящных искусств, – вспоминает писатель Аурел Бусуйок, – и сегодня, спустя столько времени с тех пор, как она нас покинула, я продолжаю считать ее аристократкой…» Тонкий и наблюдательный психолог, казалось бы, далекий от маминых увлечений и тревог, вдруг дает ей меткую характеристику: «В своем призвании она выделялась страстностью и талантом…» А Ион Унгуряну сравнивает ее (после премьеры «Кирицы» в театре «Лучафэрул» в 1969 г., она тогда сделала костюмы для актеров) с редким цветком на фоне унылого пейзажа тогдашних реалий! Видимо, духовная энергия талантливого человека не исчезает, она заряжает своей силой окружающих, переливается и превращается в разные формы тонкой космической материи. «Тебя воспитала доамна Фира», – сказал мне как-то поэт Георгий Водэ, когда мы с ним сидели в последний раз на террасе Дома писателей. Да, может быть, и так, но специально она мною не занималась. Я была как бы молчаливым свидетелем и слушателем ее размышлений, ее монологов. Игры и книги Она знала и любила французскую, русскую и румынскую литературу. Помню ее долгие интереснейшие литературные схватки с писателем Василе Василаке. Она его называла мистификатором. И когда я обнаружила связку ее писем (не отправленных и черновиков) к приятельнице Симоне, живущей в Париже, я в свои 50 лет записалась на курсы французского языка, чтобы прочитать их. За два года научилась понимать этот язык, который открыл мне некоторые тайны души моей мамы, еще одну грань, сокровенную и неизвестную. Когда я была ребенком, мы играли с ней в такую игру – я показывала маме совсем маленькие фрагменты репродукций картин французских импрессионистов, а она угадывала (и всегда безошибочно) авторов. Она учила меня читать только хорошую литературу, безошибочно подходящую для подростка: Диккенс, Майн Рид, Вальтер Скотт… Благодаря ей я самостоятельно выучила румынский, и среди первых книг на этом языке был «Дневник Анны Франк». Я читала запоем, изредка спрашивая об отдельных словах, чтобы не заглядывать в словарь, и неслась дальше, захваченная трагическими событиями. По ее совету я поехала в Эстонию, поступила в художественный институт, на отделение керамики. Когда я там училась, мы переписывались уже на румынском. Ее румынский был легким, элегантным, за что наши молдавские писатели ее уважали, а некоторые преклонялись перед ее высокой культурой. Больше всего она ненавидела национализм и шовинизм во всех их проявлениях, поэтому война в Транснистрии 1992 года привела ее в состояние страха и шока, от которого она умерла в день перемирия – 21 июля 1992 года. Настороженное отношение Всю свою жизнь мама вложила в творческую судьбу своего супруга Михаила Греку. Она всегда верила в его талант и даже в страшные годы военной эвакуации хранила фотографии со времен Бухареста, где она жила счастливо со своими родителями и сестрой и где познакомилась с моим отцом в Академии художеств. На обороте фотографий я совсем недавно обнаружила ее слова, обращенные к отцу, которого отправили на трудовой фронт, – слова о том, что ужасы войны закончатся, они вернутся на Родину, в Бессарабию, и он станет большим художником. Меня потрясли эти пророческие слова, написанные в 1942 году (ей было всего 23 года), в самый разгар войны, в Поволжье. Наступление немцев, голод… Далеко позади оставались богемный Бухарест, богатый родительский дом, Академия художеств. В 1939–1940 годах на факультете академии появились молодчики-легионеры, которые стали «вытеснять» бессарабцев и евреев, и мои родители, спасаясь от фашизма, бежали в Бессарабию, а затем, с началом войны, – на Северный Кавказ, позже – в Казахстан. «Великий Греку и, если хотите, великая Фира Греку, которых я не могу разделить… Она была соавтором этого художника, которого трудно было укротить…» – эти слова писателя Серафима Сака, недавно покинувшего нас и наблюдавшего Михаила Греку во многих ситуациях, справедливы лишь частично. Мама не укрощала отца, не была ему соперницей, а помогала выбраться на большую дорогу большого искусства. В те, 50–60-е годы, идеологический аппарат республики не прощал никому творческой свободы, чувства личного достоинства. Греку за его новую живопись обвиняли в космополитизме, национализме, «грубом формализме». Однако идеологический фронт республики одновременно нуждался в ярких талантах, в крупных достижениях национальной политики. Ежегодные отчетные всесоюзные художественные выставки, декады национальных искусств в Москве, выездные секретариаты на места, в республики, визиты высоких гостей в Молдавию. Надо было что-то демонстрировать, чем-то гордиться – своим, талантливым, оригинальным. Поэтому отношение к Греку было двойственным и, я бы сказала, несколько циничным. Для гостей, для Союза художников СССР он был ярким талантом, с ним считались, ему покровительствовали, его награждали высокими премиями, орденами. У себя дома, в своей республике, он был фигурой неудобной – у нас не любили независимых, одаренных, смелых, активных людей. Жена художника Фира Львовна, очень любившая мужа и сострадавшая ему, в какой-то момент осознала свою миссию. Она создала отцу условия для спокойного целеустремленного творчества, взяв на себя все мелкие заботы. Она украшала наш дом и его мастерскую редкими произведениями народного искусства, подавала ему идеи, будоражила его вдохновение. Аурел Бусуйок вспоминает: «Работала она до изнеможения, что не мешало ее обязанностям матери и жены. Благодаря ей маэстро-философ Михаил Греку располагал временем, как и завистью и озлоблением многих «коллег»…» Вокруг Эсфиры и Михаила Греку всегда было многолюдно. Как признается Андрей Стрымбяну, тогда еще молодой поэт, «в мастерской Греку собиралась очень интересная публика. Это была, по существу, школа, т. к. прийти к Греку означало сдать серьезный экзамен, и центром притяжения там, без сомнения, были сам МихаилиГреку и его супруга…» Ближний круг В нашем доме бывали писатели, журналисты, актеры, художники. Помню, часто заходил Оскар Дайн с какими-то хорошенькими студентками. Александру Козмеску со своей загадочной улыбкой гадал дамам по руке и на кофейной гуще. Бывали Георге Водэ, Ион Унгуряну, Ада Зевина, Лазарь Дубиновский, Ихил Шрайбман. Паул Михня принимал Греку у себя дома (он жил рядом), у него была прекрасная фонотека, папа дарил ему свои этюды. Приезжала московский театральный критик Ирина Уварова, часто заходили археолог Э. Рикман со своей женой Милой, Семен Молдован, Руфин Гордин, Роза Захарова, журналисты и др. В 50–60-е годы мама дружила с С. Чоколовым. Их связывали, думаю, общие взгляды на искусство, на народное ремесло. Под его влиянием мама увлеклась керамикой. Они оба были людьми европейской культуры. Ездили по гончарным центрам Молдавии, создавали рядом с мастерами и свои произведения. Иногда мама брала меня с собой. Но в секции керамики в Союзе художников была иная атмосфера. Новые произведения Чоколова и Фиры Греку встретили недоброжелательно. Чоколов накануне был исключен из СХ, а кандидатуру мамы, претендента в члены СХ Молдавии, четыре раза отклоняли. Вместе с тем в Москве ее очень высоко ценили и приглашали для участия в творческих группах по керамике в Ригу и на международные симпозиумы, а также для оформления больших всесоюзных и республиканских выставок по народному и декоративному искусству. Фира Львовна очень помогала молодым художникам, особенно в период, когда была избрана в комитет секции декоративного искусства при СХ МССР. Но со временем в ее советах перестали нуждаться, а бескомпромиссность ее стала раздражать. Чтобы помнили Альбом «Эсфира Греку», который удалось выпустить в прошлом году, напомнил всем нам, как много было сделано художницей в прошлые годы. На протяжении отпущенных ей лет она развернула и реализовала целую программу – от простой гончарной народной формы к экспрессивным керамическим объемам, вдохновленным античностью, полным пространственной динамики, с намеренной раскованностью в пластике вращения на гончарном круге. Здесь сыграли свою роль и поездки в Прибалтику, в керамические центры, и осведомленность в современных художественных тенденциях развития искусства, и даже местная технологическая база, которой мы располагали в прошлом в мастерских Художественного фонда республики и которой сегодня уже не существует. Ссылаясь на успехи в соседних странах, мы, к сожалению, безразлично взираем на исчезновение искусства керамики в собственной стране. Поэтому хочется надеяться, что жизнь и творчество этой художницы станут нам уроком бережного отношения к нашей культуре и традициям.
Популярный эстрадный актер, концертмейстер Владимир Коралли родился в Одессе в семье портового грузчика Филиппа и Полины Кемпер. Он был самым младшим, тринадцатым ребенком в семье. Отец будущего актера был очень сильным человеком, с высок о развитыми организаторскими способностями, которые впоследствии унаследовал и Володя. После тридцати лет тяжелого труда, в возрасте пятидесяти трех лет, отец скончался от воспаления легких. Полине, его жене, пришлось одной поднимать шестерых детей (семеро умерли в раннем детстве).. Конечно, была беднота, порой денег не хватало даже на селедку, только на красную икру (в то время она была дешевле)... Восьмилетнего Володю мама отвела в Бродскую синагогу на ул. Жуковского, угол Пушкинской. Его старшие братья, Эмиль (который впоследствии возглавил Ленинградский джаз-оркестр) и Зиновий также пели в хоре этой синагоги. Вход в неё был только для именитых горожан, многие из которых имели там постоянные места (например, градоначальник Одессы Сосновский). Бедным людям вход был заказан и они слушали хор с улицы. Хормейстером был Новаковский - известный музыкант и композитор, который, обнаружив у мальчика абсолютный природный слух, даже положил ему оплату - «три рубля в месяц, а сверх того - по двадцать копеек за каждые похороны». Выйдя из синагоги, мать обняла сына и сказала: «Вот теперь и ты, мой «мизынык» (т.е. самый младший), стал кормильцем»... Первый раз Володя выступил на сцене в пять лет: он изображал бессловесного турчонка в спектакле «Запорожец за Дунаем». Когда Володе было около десяти лет, мама Поля отвела его и Эмиля в театр «Водевиль», где антрепренер организовывал детские утренники. Эмилю поручили ответственную роль Волка в «Красной шапочке», а Вове - роль Цветочка в хоре. Оба дебюта оказались удачными... Перед их выходом раздался голос режиссера: «Братья Коралли, на сцену!». Мальчики не реагировали: их не предупредили, что им придумали звучный псевдоним. Впрочем, задержка не помешала успеху. ...а псевдоним им дали в честь Веры Коралли, известной балерины (она выступала в Большом театре с В. Нижинским) и кинозвезды. Когда Володя был уже достаточно знаменит, его пригласили принять участие в бенефисе администратора Колосова, специально для которого гимназист Макс Поляновский написал песню о солдате. На одном из концертов Вова выступил вместе со всемирно известной Изой Кремер, и она от всего сердца поздравила Полину с успехом сына. Однако жизнь становилась все сложнее - Первая мировая война переросла в гражданскую и в 1918 году Володя покидает синагогу, прослужив там четыре года. С тех пор его хлебом стало исполнение куплетов на злободневные темы, конферанс и чечётка. Володе довелось выступать перед разной публикой - и на сценах театров, и в военных эшелонах, и просто перед селянами. Удивительно, но на тот момент ему было всего двенадцать лет. Вот так, в конечном счете, и случилось: работа, помогавшая выжить в детстве, стала делом всей жизни Владимира Коралли - знаменитого куплетиста из Одессы. Под этим псевдонимом он приобрел популярность в Одессе, его приглашают выступать на лучших эстрадных площадках вместе с тогдашними «звездами», среди которых еще ничем особым не выделяется 20-летний паренек Ледя Вайсбейн, нашедший себе звучный псевдоним - Леонид Утесов. Куплеты и монологи для успешного вундеркинда сочиняют ведущие одесские авторы Н. Южный, Р. Чинаров, М. Ямпольский (автор знаменитой «Одесской свадьбы»), но основным автором остается почти столь же юный друг, 14-летний Макс Поляновский. Когда Макс вырастет, то станет известным московским журналистом и даже получит Сталинскую премию, написав вместе со Львом Кассилем повесть «Улица младшего сына» о пионере-герое Володе Дубинине, но тогда он об этом не знал и писал куплеты своему другу. В 1928 году, будучи в Харькове, Коралли заметил начинающую певицу, которая часто приходила на концерты одесских гастролеров. Ею оказалась Клавдия Шульженко. В декабре 1929 года, отправляясь на гастроли в Нижний Новгород, Владимир оказался с нею в одном купе. Это была судьба. Молодые захотели соединить свои судьбы, но мать Володи была против: «Я буду между двух Ивановен» (жена Эмиля - Мария Ивановна Дарская, которая позднее погибла в застенках ЧК), - любовь победила, и Полина сдалась. В Одессу молодая пара приехала на гастроли в 1930 году. Оба очень волновались - как мать и одесситы примут их?! Все прошло хорошо. Полина была доброжелательна, а Шульженко одобрил даже сам Петр Соломонович Столярский! В апреле 1930 года состоялся их супружеский союз, который не мог не быть и творческим, а 7 ноября 1930 года Коралли организовал в Ленинградском театре им. Кирова эстрадную постановку «Карта Октября» с участием И.Дунаевского, Н.Акимова, Л.Утёсова. Премьера этой постановки прошла с огромным успехом. Спектакль шёл с аншлагами более двух лет и вошёл в анналы почти всех обзорных очерков, посвящённых советской эстраде. Много творческих достижений В.Коралли связано с сотрудничеством с джазом Якова Скоморовского и оркестром Алексея Семёнова. Супруги приняли участие в I Всесоюзном конкурсе артистов эстрады, где Шульженко была удостоена звания лауреата (Коралли, как, между прочим, и Менакер, прошел только во второй тур).
В 1930 году семья Коралли и Шульженко пополнилась - родился сын Гоша... Супруги вместе с Ленинградским фронтовым джаз-ансамблем, руководителем которого был Владимир, прошли дорогами военных лет (только за первый год войны они дали около пятисот концертов - для бойцов, раненых, рабочих; особо гордились присвоением медали «За оборону Ленинграда»). Шульженко и Коралли прошли сквозь травлю послевоенных лет, снимались в кино. Они получили признание в эстрадных спектаклях, концертах... Им довелось сотрудничать с Николаем Акимовым, Ольгой Берггольц, Всеволодом Вишневским, Касьяном Голейзовским, Ильей Набатовым, Леонидом Утесовым, Яковом Скоморовским, Исааком Дунаевским и многими другими деятелями культуры. Не раз слышали они добрые слова признания от Юрия Олеши, Валентина Катаева, Константина Паустовского, Аркадия Райкина, Валерии Барсовой, Аллы Тарасовой, Николая Хмелева, Арама Хачатуряна, Михаила Гаркави, Давида Ашкенази, Александра Корнейчука, Корнея Чуковского, Модеста Табачникова, Евгения Евтушенко, Михаила Водяного... Оба списка можно было бы продлить, но... Коралли и Шульженко расстались в середине пятидесятых годов. Сейчас трудно судить, кто был прав, кто виноват. Быть может, они просто устали от четвертьвекового непрерывного общения друг с другом. Ходила даже эпиграмма: «Шульженко боги покарали: у всех мужья, у ней – Коралли»... Но тёплые отношения остались до самых последних дней. Клавдия Ивановна в одном интервью призналась: «Эта любовь - как сон. Я помню всё. Сколько бы раз ни приезжала в Одессу, я еду в Аркадию, чтобы постоять на том обрыве, где мы открыли для себя, что не можем друг без друга». После Шульженко Владимир Коралли больше никогда не женился. Клавдия постепенно превращалась в легенду советской эстрады, получила высшее в стране звание «Народная артистка СССР», а о Владимире Коралли вспоминали разве что историки эстрады. К очередному юбилею он получил звание заслуженный работника культуры - для артиста с таким послужным списком просто унизительное, но он был рад и этому - выбирать, как говорится, не приходилось... Когда Клавдии Ивановне исполнялось 70 лет, она пригласила своего бывшего мужа на празднование юбилея. Этот потрясающий концерт запомнился многим - прекрасная атмосфера, грандиозный успех - слушатели всех поколений любили задушевный талант Шульженко. Владимир посвятил великой артистке стихи, за что она его от всего сердца поблагодарила, подарив комплект своих пластинок с автографом: «Володя! Мой многолетний и верный друг! Пусть эти песни тебе напомнят о нашей совместной жизни и творческом сотрудничестве...». Интересно, что последний концерт Клавдии Шульженко состоялся в Одессе. В 1984-м году великой советской певицы не стало. Владимир Филиппович воспринял это как предупреждение от Судьбы. Это сподвигло его написать книгу воспоминаний – ему было о чем рассказать, но сначала родилась концертная программа «Жизнь, отданная эстраде», в которой артист собрал воедино все наиболее примечательные произведения из своего репертуара. В 1985-м году Владимир Коралли выступал с этой программой в одесском Дворце моряков. Казалось, что в зале собрались все осколки «той» Одессы: на концерт шли семьями - от прабабушек до правнуков - посмотреть на бывшего малолетнего куплетиста. Больше уже в Одессе никогда не собиралось в одном месте и в одно время такое количество старых одесситов... Одна семья подарила Владимиру вырезку из старой одесской газеты, рекламировавшей выступление «популярного малолетнего куплетиста Володи Коралли». Когда ошеломленный Владимир Филиппович спросил, каким образом сохранилась эта вырезка, смущенная прабабушка призналась, что на оборотной стороне помещено сообщение о смерти ее дедушки. Это был бесценный дар для артиста, а фотокопию старой газеты Коралли поместил на обложке своей книги «Сердце, отданное эстраде», которая вышла в 1988 году тиражом 50 тысяч экземпляров. Вся серия была довольно быстро раскуплена, и в самой Одессе достать эту книгу было очень сложно. Он уже начал было заранее готовиться к своему 90-летию, втайне рассчитывая получить вожделенное звание народного артиста, но скончался, не дотянув до юбилея лишь несколько дней. Коралли просил своего сына похоронить его рядом с бывшей женой. Сын выполнил его просьбу. Прах Владимира Коралли покоится на Новодевичьем кладбище рядом с могилой Клавдии Шульженко, у которой он был единственным официальным мужем...
«Если они испугаются, то начнут делать необратимые вещи»
Вячеслав Ивáнов — The New Times
ЧТО ждать? — этот вопрос мы задавали политикам, социологам, силовикам, людям при власти, около нее и в оппозиции к ней. Сегодня, когда кажется, что ответ предопределен, мы задали этот вопрос последнему энциклопедисту нашего времени, человеку, мыслящему эпохами, оперирующему культурными пластами, сопрягающему математику, антропологию и филологию, читающему на всех европейских языках и многих языках почивших цивилизаций, профессору американского университета UCLA и РГГУ, автору книг и статей общим счетом более 1000 — академику Вячеславу Всеволодовичу Ивáнову Хорошие варианты у нас еще остались? У истории есть свой план. Если у истории есть план не погубить человечество, что я сейчас все-таки допускаю, то тогда в ближайшее время история нам должна помочь. Вы мыслите столетиями и тысячелетиями: «Индоевропейский язык и индоевропейцы» — так назывался ваш знаменитый двухтомник. Поэтому «ближайшее время» — это когда? Год-два. Но это не стопроцентно. Параллели Я очень опасаюсь Парижской коммуны. Что было? Они добились временного успеха, как, я думаю, вполне можно добиться в Москве, но при условии, если, скажем, часть ОМОНа или какая-то маленькая часть из тех, кого называют силовиками, от него, от Путина, тоже устала и по своим причинам хочет его сменить — тогда можно добиться временного успеха. Но это кончится очень большим кровопролитием. Это то, с чего началась теперешняя французская буржуазная демократия — как результат Великой французской революции, которая длилась примерно 100 лет. Наша революция, которая началась в 1905 году, тоже уже длится немножко больше 100 лет. Но Россия (по размерам территории) гораздо больше, поэтому точные сроки у нас и Франции не могут совпадать. Но то, что сейчас происходит, это последние отблески того, что началось в 1905 году. Конечный результат нам понятен: буржуазная демократия — это будет. Вопрос: какой ценой? Наибольшая цена — неудачное восстание. Чем неудачнее, тем кровавее. Оно может даже иметь короткий успех, но потом будет подавлено. И это будет стоить огромной человеческой крови. Я не преувеличиваю: вся история говорит о том, что это так. Значит, надо было бы найти такую систему хитрости, которая бы все-таки часть руководящей верхушки убедила в том, что им самим выгоднее мирным образом это кончить. В этом нельзя убедить ни Путина, ни Медведева, ни Чурова и так далее, но какое-то количество, скажем, олигархов, то есть людей, у которых реальная финансовая и другая власть — можно. Выбор такой: или мы проливаем массу крови, или все-таки находятся умные политики. Умные политики, это не значит — хорошие люди. Это значит — люди, которые умеют идти на компромиссы. И компромисс в данном случае нужен: смена верховной власти необходима, и чем быстрее, тем лучше, но это надо делать с осторожностью. Ошибка Ходорковского Вы не допускаете, что Путин может пойти на либерализацию режима? Вот это просто невозможно. Почему? Потому что у него патологическая страсть, я думаю, к деньгам. Не к власти — тогда можно было бы просто его сделать «Его Величеством». Он, наверное, об этом думает. Но он труслив. Если бы не боялся, то стал бы императором. Но любит он все-таки символические деньги. Ну зачем, скажите, ему нужно столько? Это ненормальность, но серьезная ненормальность: он понимает, что бежать ему будет некуда — хотя это был бы наилучший вариант, если бы он сел в самолет и улетел бы, скажем, в Финляндию или Италию. Но дальше начнутся расследования, Интерпол и прочие неприятности — он это понимает. Я в его лице читаю смесь трусости, небольшого ума, бездарности и каких-то подавленных комплексов, которые делают его очень опасной личностью. Боюсь, что он вообразил себя воплощением национального духа или что-то в этом роде есть у него. Отсюда и эти игры с РПЦ. „ Смена верховной власти необходима, и чем быстрее, тем лучше, но это надо делать с осторожностью” В смысле — «всякая власть от Бога», РПЦ становится для него источником недостающей легитимности? Я и говорю, если бы он не боялся, то короновался бы. Еще, может быть, и коронуют… Многие с вами не согласятся, скажут, что вы недооцениваете ум и хваткость ВВП: он разделался с олигархами, кого-то заставил бежать в эмиграцию, кого-то, как Ходорковского, посадил — другие выучили урок. Он заставил бизнесы платить налоги — его предшественники, ни один, этого не смогли, он приучил, что без его решения ничего в стране не случается — ни большие сделки купли-продажи, ни обогащение, ни инвестиции… Он бандит. Бандит умеет очень много делать. Сталин был бандитом. Вот, пожалуй, в этом смысле он сопоставим со Сталиным, потому что Сталин был тоже неумный и неспособный человек. Но бандит. А те, с кем он играл в политическую игру, даже Бухарин, который с ним как бы дружил, они его все-таки воспринимали как человека. А человеком он не был, у него не было человеческих эмоций. Я думаю, что у Путина только к собаке есть человеческие чувства. Я думаю, что ни к кому из окружающих у него никаких чувств нет. Понимаете, человек без человеческих чувств — это ужасно. В чем ошибка Ходорковского? Ходорковский думал, что оттого что они едят шашлыки, которые жарил Абрамович, они становятся если не друзьями, то людьми в каких-то человеческих отношениях. А с ним никаких человеческих отношений быть не может. Почему вы так в этом уверены? Я с ним немножко разговаривал — сразу после ареста Ходорковского. Я ему сказал, что Ходорковский, по-моему, заслуживает хороших слов, поскольку он понимает, что нужно науку финансировать. Путин тогда был президентом и вручал мне медаль. То есть это были те времена, когда он еще не снял маски. Но когда я произнес имя Ходорковского, он позеленел. Реакция была биологическая. Передо мной уже никакой маски не было, а был страшный, кровавый человек. Вот я своими глазами это видел. Поэтому все, что происходило потом, меня уже ничего не удивляло. А если протест, давление снизу будет нарастать? Предположение, что на него можно оказывать давление, все-таки основано на том, что у него человеческие реакции. Уверяю вас, что нет. Его опасно пугать. Неопасно реально что-то делать. А вот просто пугать — опасно: если они испугаются, то начнут делать необратимые вещи. А это плохо. Вы полагаете, что у них есть ресурс по-настоящему завинтить гайки? Согласитесь, сейчас свободы много больше, чем было при советской власти.
Мое объяснение — это от их крайней бездарности и неэффективности. Я не думаю, что они умеют что бы то ни было организовать. Это мое впечатление по тому, с чем я соприкасаюсь. Я немножко занимался последние два года финансированием науки. Чего-то добился. Вижу, как там пытаются мне помешать люди, которые хотят эти деньги прокручивать и так далее, не буду погружать вас в известные детали. Но во всем видно, что хотя они и преступники, но исключительно мало способные и очень мало удачные. То есть им удается просто потому, что на самом деле им никто не сопротивляется. Но поначалу-то — сопротивлялись. А в результате оказались в Лондоне. Путин сумел поставить под контроль все самые важные и ресурсные монополии.
Путин — пахан в огромной бандитской шайке. В бандитской шайке, я думаю, поначалу были способные люди. Тот же Абрамович, раз он столько денег заработал. Но они Путина недооценили: это грандиозная ошибка целой группы людей. Потом большую часть способных людей Путин растерял. Сил у них становится все меньше — режим рассыпается. Советский режим же тоже сам рассыпался.
Колея Вы говорите, говорили и раньше, что мы сейчас проходим через финал революции, которая началась в 1905 году. Почему 1905-й, а не 1917-й? Потому что в 1905-м впервые было действительно широкое народное движение и были уже политические партии. То есть то, что необходимо для реальной революции. Революций в истории было довольно много: английская, мексиканская, китайская, и все они более или менее проходят через одинаковые циклы. Первый — победа, потом — ряд внутренних стычек между вождями, друг друга убивают. Потом приходит Наполеон, или Сталин, или Кромвель. После них — разного рода бездарное междуцарствие… Знаете, я во времена Брежнева увлекался перечитыванием сочинения Карла Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», там описан Наполеон Третий, и там сказано: «Вокруг таких людей всегда есть циркачи». Ну подумайте, значит, даже циркач в семье Брежнева был предсказан. Не потому что Маркс, Маркс был гениальный, но не в этом дело, а в том, что это все закономерности. И мы живем в этой закономерности. И побороть это нельзя. Мы находимся в этом, и нельзя выйти. Вот один из нас не может сказать: простите, до свидания, я ушел, история будет идти по-другому. Нет, не бывает. То есть историческая колея предопределена?
Абсолютно точно. Так же как точно, что бывают кризисы, и никуда не уйти экономике капитализма от кризисов, это предсказанные и даже хорошо описанные вещи.
Правильно я понимаю, что, с вашей точки зрения, эволюционной смены режима — пусть даже через половинчатые, но постепенные реформы — быть не может? Нет. Абсолютно нельзя на это надеяться, это ошибка. Кажется: вот произошел всплеск, люди массово вышли на улицу и сейчас власть начнет сама себя менять. Так, кстати, как раз было в 1905 году.
Но тогда, после событий 1905 года, царь даровал свободы, Конституцию, Думу… Дал. А потом он арестовал вот этих же думцев — отец Набокова сел в тюрьму вместе со всеми другими депутатами первой Думы**В результате разгона I Государственной думы (8 июля 1906 г.) 180 из 499 депутатов в Выборге составили воззвание, в котором призывали население в знак протеста не платить налоги и бойкотировать призыв в армию. 167 депутатов, подписавших Выборгское воззвание, были арестованы.. И сейчас ровно так же ничего не выполнено: это было вранье, пустые слова Медведева. Сейчас туман рассеивается, он ушел, и понятно, что ничего сделано не будет.
Значит, новые протесты тоже ничего не дадут? Такие же, как были зимой, я думаю, ничего не дадут. Все — бесполезно, ждать пока само развалится? Нет. Мне кажется, что надо действительно вести работу по всей стране. То есть надо ездить, объяснять людям. Я думаю, что как ни относись к этой истории с Шеиным, но действительно нужно, чтобы в любой Астрахани, в любом Ульяновске люди начали просыпаться. Это совершенно необходимо. Парижская коммуна потому и погибла, что она была только в Париже. Да, Ленин совершил революцию в Петербурге и сам понимал, что это страшно рискованно. Но большевикам довольно быстро удалось Москву подчинить. А тогда Петербурга и Москвы было для России достаточно. Но в нашем случае, боюсь, что Петербурга и Москвы уже мало. Из-за экономики, из-за того, что все-таки большая страна уже с Уралом, который требует внимания к себе, с Владивостоком и так далее. Какие-то большие центры надо охватить. Иначе возникнет опасность распада страны на куски. Ну то, что и было в начале гражданской войны (1918–1921 годов), но тогда было не страшно, что Омск был у Колчака, потому что от Омска мало что зависело. А сейчас, если вдруг, ну теоретически, Урал отпадает от Москвы и Петербурга, очень трудно удержаться той власти, которая возможна. Потому что государство устроено в предположении, что это единая экономика. И так плохо работает экономика. А если распадутся все связи, наступит хаос. Погрузить Россию сейчас в хаос очень легко. Вот поэтому мне кажется опасным слишком мобилизовывать толпу: надо с помощью интернета все подготовить, проиграть варианты и только потом — действовать. И у вас нет опасений, что это обернется новым 1917 годом — левые настроения в стране по-прежнему сильны? Нет. У нас в России интеллигенция восприняла идею, что духовный мир не нуждается в материальных ценностях, что плохо. Поэтому типичный русский интеллигент богатство не любил никогда. Это вообще необязательное наше наследие, хотя оно представлено Толстым и другими, но это мне не кажется сильной стороной русской традиции. Думаю, что это само собой пройдет. Но отчасти общая нелюбовь к олигархам связана именно с этой традицией, делает ее возможной вообще. А на самом деле, конечно, должно быть безразлично, что происходит с твоим соседом, и если он богатый, то скорее это хорошо, а не плохо. А вот внушить это среднему русскому мещанину очень трудно, но тем не менее можно.
Среди сегодняшних российских политиков вы видите Путину альтернативу?
Так нам разве нужен новый диктатор? Абсолютно нет. Как раз многие говорят, что Навальный может быть опасен именно тем, что он явно сильная личность. А в общем, нам, наверное, нужен более или менее спокойный человек, который бы занял ритуальное место и разрешил бы какой-то группе людей коллегиально управлять… Какой-то вариант парламентской республики: при теперешнем состоянии экономики это, я думаю, уже возможно.
А какое у вас сложилось впечатление о Навальном?
Способный человек, у которого есть будущее. Если его не убьют.
Причины и следствия
Не могу не спросить вас: на переломе 1980–1990 годов 27 стран встали на путь посткоммунистической трансформации. В большинстве стран Центральной и Южной Европы, бывших сателлитов СССР — демократия, у нас же… Почему в России этот путь к буржуазной демократии, о которой вы говорите как о неизбежности, проходит так тяжко и со столькими откатами назад?
Я много раз бывал в Польше, могу об этом говорить. Там не было геноцида интеллигенции и способных людей, как в России. У нас же практически поколение старше меня просто уничтожили на войне, во время террора и так далее. То есть первое, что поразило меня в Польше еще до всякой «Солидарности», это то, что у них есть это поколение. В Катыни действительно убили десятки тысяч людей, но ведь это так заметно именно потому, что в поколении офицеров Катыни погибло сравнительно мало людей. У нас поколение старше меня и мое — люди либо погибли, либо развращены. А следующее поколение училось у развращенного поколения. Знаете, я когда пишу на свои темы, то все время вижу — какое же количество талантливых людей погублено! Это просто трудно себе представить — как вообще страна выжила, как могла существовать? Образовалась гигантская пропасть… Поэтому сейчас и надо полагаться на молодых, на поколение Навального и Удальцова. Вот отсюда уже начинаются некоторые возможности… Ряд исследователей, в частности Збигнев Бжезинский, считает, что в Польше особую роль сыграл институт Церкви — она сохранила свою независимость от государственной власти даже при коммунистах, в то время как в России РПЦ всегда поддерживала власть. В этом есть резон?
Ну да, это наша старая русская традиция, но я думаю, что она тоже преодолима. У нас хороших священников, я думаю, и сейчас много. Это все-таки опять влияние той самой верхушки. Вот Путин и Медведев, они задают плохой тон. Я так примерно себе представляю характер духовников у этих двух людей, это — фундаменталисты… Церковь разделится, и я не думаю, что она будет сильно влиять. Надеюсь, что нет.
Сейчас в России принимаются какие-то средневековые законы, направленные против людей нетрадиционной ориентации. Это неизбежно влияет на общественное сознание. Я думаю, что очень много проблем сейчас возникает от того, что вообще много запретов. Главное — избавиться от идеи запретов. Потому что и роль православной церкви, и гонение на гомосексуализм, и многое другое — это все результаты того, что нет свободы в полном смысле. А свобода в полном смысле — это совсем не просто политическая свобода, нужна культура в широком смысле. И при всех недостатках американского устройства им удалось то, чего мы не сделали, что мы должны сделать были в конце горбачевского времени — не написана Конституция и основные законы России, которые должны гарантировать свободу. Потому что то, что у нас есть, это не Конституция, а ерунда. У России есть свой, особый путь? Не вижу и не думаю… Но тут проблема с Китаем, конечно, поскольку мы рядом с Китаем. Если Китай действительно пойдет по пути конфуцианства, так говорят мне китаисты, то есть у них марксизм вроде уже такой внешний, а в основном — религия государства. И вот это соседство для России, конечно, плохое, потому что обожание государства — оно в Китае может привести к очень большой стабильности режима. Ну, наверное, это тоже будет капитализм, но особого, китайского уровня. Желательно нам все-таки быть ближе к Европе, чем к Китаю. Путин как раз склоняется к Китаю, он, наверное, подробностей не знает, но интуитивно понимает, что лучше не быть в Европе, Европа его не вынесет, а Китай, наверное, до поры до времени его потерпит. Нет, я не думаю, что нам нужен какой-то особый путь, не видно его… Экономика — очень жесткая вещь, а сейчас эпоха глобальной экономики, и в целом она устроена одинаково. И у России нет другого выхода, как идти… В Европу? Там не только Европа, сейчас и Бразилия идет по этому пути, и в конце концов и Иран пойдет по этому пути. Россия в принципе одна из обещающих стран за пределами Европы. Бразилия уже прошла через период диктатур. В Чили была диктатура. Но вообще большая часть Латинской Америки пережила все, что было у нас, как раз относительно благополучным образом.
Все-таки вы не слишком ли демонизируете Путина? Уж очень мрачно все получается. Я хорошего ничего от него не жду, а плохого жду — сильно испугавшись, может начать стрелять, сажать… В этом смысле ситуация, увы, очень опасная. Она не безнадежная, потому что страна и экономика, все на свете требует того, чтобы что-то изменилось. Даже Кудрин, который столько лет был тихим, это понимает. Но я боюсь, что первые два-три месяца президентства Путина могут быть опасные. Да, сейчас интернет, который, если его не отключат, может позволить мобилизовать людей, создать сначала виртуальные протесты в разных больших центрах страны, проиграть тщательно варианты и только потом разворачивать реальный протест. А если это будет только в Москве — это очень рискованно. Понимаете, сейчас месяцы не определяют, это все-таки проблема года-двух. Хотя вообще у человечества очень мало времени. Мы все можем погибнуть, если будут такие правители.
Чтобы не заканчивать на этой печальной ноте, да и просто из любопытства: почему вас близкие называют Кома? Когда родился, мама меня назвала Комочек — я всегда был такой шарообразный. Это мамино имя, а потом мне не удалось освободиться.
А почему Ивáнов с ударением на втором слоге, а не на третьем, как обычно? Ивáнов — это правильное старое произношение в Сибири. Мой отец из Сибири, и наша фамилия в Сибири всегда звучала так. Вообще мы, конечно, никакие не Ивáновы, потому что мой предок — это незаконнорожденный сын генерала Ивáнова, адъютанта генерал-губернатора и барона Кауфмана, покорителя Туркестана, и предположительно экономка родила от него. А нижний по чину взял на себя вину вышестоящего. Вот я и говорю, что, когда антисемитизм дойдет до крайности, я объявлю себя Кауфманом…
Вячеслав Всеволодович Ивáнов Родился в 1929 г. Его отец — известный советский писатель, автор пьесы «Бронепоезд 14-69» Всеволод Ивáнов. Сфера научных интересов Ивáнова — математическая лингвистика, антропология, семиотика, литературоведение. Его первая диссертация (1955 г.) — это исследование клинописного хетского языка, а вторая (1978 г.) — балтийского и славянского глагола. Большую часть своей жизни Ивáнов посвятил изучению индоевропейского праязыка и индоевропейской общности, результатом чего стал фундаментальный труд «Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры», написанный совместно с Т. Гамкрелидзе и переведенный на многие языки мира: первый том посвящен фонетике, а второй — семантике языка-предка всех индоевропейских языков. Его перу принадлежат книги и статьи, посвященные Велимиру Хлебникову и Варламу Шаламову, им написаны «Очерки по истории семиотики в СССР», книги «Лингвистика третьего тысячелетия» и «Наука о человеке: введение в современную антропологию». Ивáнов, который сам затрудняется сказать, на скольких языках мира он говорит и читает, переводил Гюго, Лопе де Вега, Киплинга, Тувима, в его переводах вышел сборник «Луна, упавшая с неба. Древняя литература Малой Азии»: это переводы с хеттского, аккадского, иероглифического лувийского, финикийского, ликийского и других древних языков Малой Азии. Вячеслав Ивáнов — академик РАН, он окончил филфак МГУ им. Ломоносова (1951 г.), где потом вел семинар по математической лингвистике (1955–1958 гг.) — первый подобный в стране. В 1958 г. он был уволен из МГУ за несогласие с официальной оценкой романа Бориса Пастернака «Доктор Живаго» и поддержку знаменитого языковеда, профессора Гарвардского университета Романа Якобсона: через 30 лет, уже в перестройку, это решение руководства МГУ было признано ошибочным и отменено. Ивáнов стал заведующим кафедрой теории и истории мировой культуры МГУ, а потом и Института мировой культуры университета. До этого он 18 лет руководил сектором структурной типологии Института славяноведения АН СССР. В 1989–2001 гг. Ивáнов преподавал в Стэнфордском университете США, и уже 20 лет, с 1992 г. — профессор департамента славянских языков и литератур и программы индоевропейских исследований UCLA — Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. Ивáнов также профессор РГГУ: в 2008 г. был издан курс его лекций «Дуальные структуры в антропологии» — в Москве Ивáнов, как правило, читает лекции в начале осени. Жена Вячеслава Всеволодовича — Светлана Орлова, тоже филолог, выросла в семье известных диссидентов советского времени — Раисы Орловой и Льва Копелева.
На заре ХХ века Иван Поддубный показал всему миру, что самые сильные люди живут в России. Его физический облик, характер, неслыханные победы у людей со всего света ассоциировались со страной, где он родился. В самом имени непобедимого борца слышна Россия. Да и вся жизнь «чемпиона чемпионов» укладывается в исключительно русский сюжет, где счастье победы, народная слава и трагедия забвения сливаются в одно неразделимое целое. Поддубные были из запорожских казаков. Их предки сражались в войсках Ивана Грозного, защищая Русь от татар, а при Петре I бились со шведами под Полтавой. Иван родился в Полтавской губернии в 1871 году. После первенца у четы Поддубных появились еще трое сыновей и трое дочерей. Иван, как старший из детей в семье, где привыкли считать гроши, к тяжелой крестьянской работе был приучен сызмальства и выполнял ее шутя. Односельчане не удивлялись тому, что мешки с зерном он бросал на телегу так, будто их набили сеном. Яблоко от яблоньки недалеко падает: глава семьи Максим Иванович сам был богатырского роста и силы геркулесовой. Через много лет, будучи всемирно известным чемпионом, Поддубный скажет, что человек сильнее его — только отец. Для сына Максим Иванович стал и первым тренером, и первым противником. По праздникам на радость жителям деревни они боролись. Оба силача, окруженные со всех сторон тесной стеной односельчан, брали друг друга за пояса и не отпускали до тех пор, пока кто-нибудь не окажется лежащим на лопатках. Иногда Максим Иванович, щадя самолюбие сына-подростка, великодушничал и поддавался. Больше никогда у Ивана не будет таких благородных соперников — явятся ожесточенные, хитрые, бесчестные...
Пересечения линий любви и таланта Покинуть родные места Ивана заставила сердечная драма: Аленку Витяк, дочку зажиточного хозяина, с которой у него случилась первая любовь, за него, бедняка, не отдали. Иван подался в Севастополь. Здоровенного парня тут же взяли в грузчики греческой фирмы «Ливас». Четырнадцатичасовой рабочий день, когда Поддубный с пудовыми мешками туда-сюда сновал по трапу, не казался таким изнурительным из-за надежды заработать побольше денег, вернуться в село и отобрать Алену себе. Однако все сложилось иначе. Переведенный в феодосийский порт Иван поселился на съемной квартире с двумя учениками мореходных классов. Его соседи оказались завзятыми спортсменами, и именно от них Поддубный узнал, что такое физические упражнения и система тренировок. А тут еще в Феодосию приехал цирк Ивана Бескоровайного. В состав труппы наряду с привычными персонажами: жонглерами, «девушками из каучука» и шпагоглотателями входили известные атлеты и борцы, портреты которых украшали все городские тумбы. На афишах говорилось, что все желающие могут помериться с ними силой. Судьба, как говорится, подтолкнула Поддубного в спину: посмотрев несколько цирковых представлений, он вызвался на поединок с атлетами-профессионалами и… потерпел жестокое поражение. Это раззадорило будущего героя. Он понял — одной силы мало. Нужна еще и спортивная техника. Осознание этого дорого стоило: отныне и до конца жизни Поддубный не оставит свое тело в покое, не станет полагаться на свои действительно феноменальные данные. Сила, как любой дар природы, требует взамен работы, самоограничения, дисциплины. Он установил себе жесточайший спортивный режим: упражнения с 32-килограммовыми гирями, 112-килограммовой штангой. Он обливался холодной водой, по-особому питался, напрочь и навсегда отказался от спиртного и курева. Спорт стал для Поддубного стержнем жизни. Лучшим местом для демонстрации своих талантов он считал цирк, к тому же выступления на арене могли приносить и неплохие деньги. С греческой конторой он рассчитался, чтобы стать борцом-профессионалом. В начале января 1898 года двадцатисемилетний Иван снова появился в Севастополе. Экс-грузчик стал борцом цирка итальянца Энрико Труцци. Первые же выступления принесли ему известность. Высокий, прекрасно сложенный, с четкими, мужественными чертами лица борец быстро обзаводился поклонниками и поклонницами. На арене он потрясал. Ему клали на плечи телеграфный столб и с обеих сторон повисали человек по десять, пока столб не ломался. Буря оваций после этого номера вызывала на его лице лишь снисходительную улыбку. За подобной безделицей-разминкой начиналось то, для чего Поддубный выходил на арену — исконно русская борьба на кушаках: соперники забрасывали кожаные ремни друг другу за талию, стараясь повалить. Поддубному на его противников хватало пять минут. Газеты печатали портреты новой звезды цирка, барышни вырезали их на память, а на представления шли с букетами цветов для своего кумира. Сердце же кумира оказалось быстро занятым роковой цирковой дивой Эмилией. Дама в возрасте под сорок, но безумно темпераментная венгерка-канатоходка, заставила изрядно потускнеть в памяти Ивана девически невинный образ Аленки. Поддубный узнал, что такое страсть зрелой, многоопытной в амурных делах женщины. Он был совершенно околдован, предлагал руку и сердце, не подозревая, что является не единственным обладателем прелестей красавицы. Между тем случайно оказавшийся на цирковом представлении и кое-что уловивший из здешних слухов односельчанин привез Максиму Ивановичу невеселые вести о том, что его сын в самом «срамном» виде, в обтягивающем трико, вместо того чтобы заняться делом, кидает гири. Да к тому же говорят, что «девка-венгерка его сманила, которая у них в цирке по канату ходит. Жениться он на ней, вроде, собрался». Вскоре Поддубный получил письмо от братьев: «Отец на тебя гневается и грозится обломать о тебя оглоблю. Лучше к Рождеству не приезжай». Ему и без того было не до праздников: коварная канатоходка сбежала-таки с богатым поклонником. И он, решив избавиться от тяжелых воспоминаний, подается в Киев. Говорили, что на вопрос, есть ли кто-нибудь на свете, кто может его одолеть, Поддубный без промедления отвечал: «Есть! Бабы! Всю жизнь меня, дурака, с пути-дорожки сбивали». Можно относиться к этому заявлению как к шутке, но в биографии богатыря действительно немало драматических страниц. В труппе Киевского цирка братьев Никитиных, с которыми Поддубный подписал контракт, он познакомился с прелестным юным существом — Машей Дозмаровой. Он мог бы усадить ее на ладонь, настолько она была крохотна и изящна. Горячее чувство переполняло великана. Поддубный понял, что это такое — замирание сердца. Но оно, могучее, не сбивавшееся с ритма при сверхчеловеческих нагрузках, именно замирало, когда он, задрав голову, наблюдал, какие трюки проделывает Маша на своей трапеции под куполом цирка. Любовь была взаимной. Поддубный решил жениться и называл девушку своей невестой. Все оборвалось в один миг. Поддубный ждал, когда окончится Машин номер за тяжелой драпировкой, отделявшей сцену. Вдруг послышался глухой удар, женские визги. Выскочив на арену, он увидел распростертое тело. Он поднял его на руки. Маша была мертва. ...Связанный контрактом, Поддубный выходил на публику без малейшего желания. Киевская арена стала для него местом ужасных воспоминаний. Чтобы как можно меньше времени оставаться наедине с самим с собой, он зачастил в клуб атлетов. Здесь собиралась киевская интеллигенция — адвокаты, врачи, да и просто влиятельные лица в городе. Все они очень увлекались французской борьбой, дававшей возможность большего маневра на ковре и требовавшей не только силы, но и ловкости, прекрасного владения телом, особой тактики ведения поединка. Поддубный познакомился тогда с А.И. Куприным, которого часто видели в клубе атлетов. Писатель оценил в Поддубном не только самородка, удивительное произведение природы, но и человека большой внутренней силы. ...Не в силах забыть о своем горе, Поддубный подумывал покончить с цирком и вернуться в феодосийский порт. Однако, как известно: «Бог нашей драмой коротает вечность — сам сочиняет, ставит и глядит». Самоутверждение Перелом в жизнь Поддубного внесла телеграмма, полученная из Петербурга. Его приглашали для важного разговора. Что все это значит? Иван Максимович не раз перечитал имя человека, чья подпись значилась на телеграмме: председатель Санкт-Петербургского атлетического общества граф Рибопьер. В сущности, Поддубный обрадовался этой телеграмме только как поводу куда-нибудь и зачем-нибудь ехать. Он взял билет до Петербурга. И телеграмма, и заинтересованность Г.Н. Рибопьера в мужике, недавно таскавшем мешки на крымских пирсах, удивлявшем зрителей бродячего цирка, имели свое объяснение. В начале 1903 года граф получил предложение французского спортивного общества направить представителя России для участия в международных соревнованиях на звание чемпиона мира по французской борьбе. Оказалось, Поддубный уже достаточно долго находился в зоне наблюдения основателей атлетического общества, сообщений о его победах в их копилке собралось достаточно, чтобы кандидатура богатыря показалась самой подходящей. Поддубный признался графу, что лишь недавно занимается именно французской борьбой, на что получил ответ: у него будет лучший тренер, мсье Эжен де Пари, и три месяца на подготовку. Тренировки начались незамедлительно. Француз, сам в прошлом борец-профессионал, не щадил подопечного. Все приемы отрабатывались до автоматизма. На чемпионат в Париже приехали 130 борцов, среди которых были мировые знаменитости. Условия состязания были жесткими — единственное поражение лишало права дальнейшего участия в состязании. О чемпионате говорил весь Париж. Места в театре «Казино де Пари» брались с боем. Никому не известный «русский медведь» выиграл одиннадцать схваток. Поддубному, которому уже исполнилось 33 года, предстоял поединок с любимцем парижан, двадцатилетним красавцем атлетом Раулем ле Буше. Тот с первых же секунд схватки пошел в бешеную атаку и скоро выдохся. Поддубному только и оставалось положить его на лопатки, но француз как рыба выскальзывал из рук. Стало ясно, что Рауль смазан каким-то жировым веществом. В ответ на протест Поддубного, обвинявшего противника в жульничестве, судейская коллегия, хоть и убедилась, что на тело Рауля нанесено оливковое масло, постановила борьбу продолжать, а «скользкого» противника Поддубного каждые пять минут обтирать полотенцем. Подобное решение походило на анекдот, но все именно так и случилось. За час схватки с Раулем Поддубному не удалось положить француза на лопатки, хотя преимущество было явно за ним. Даже зрители, болевшие за соотечественника, возмутились, когда судьи, признавшие мошенничество Рауля, присудили победу все-таки ему «за красивые и умелые уходы от острых приемов». Поддубный был потрясен даже не тем, что незаслуженно, нагло был выведен из дальнейших состязаний. Впервые выступив, он понял, что и на таком представительном авторитетном форуме перед лицом многих сотен следящих за схваткой зрителей возможно торжество самой черной лжи и человеческой бессовестности. Этот урок навсегда сделает Поддубного непримиримым, бескомпромиссным врагом «грязного спорта». В Петербурге знали о парижском инциденте, но, не желая крупного скандала, по телеграфу предложили судейской коллегии повторить поединок Поддубного и Рауля. Но «победитель» категорически отказался. Однако Париж оказался лишь отправной точкой дальнейших выяснений на ковре «русского медведя» и любимца французов. Судьба то и дело сводила их — людей, по своим убеждениям олицетворявших светлую и темную стороны спорта. Рауль ле Буше — сильный, техничный борец — смог справедливо оценить Поддубного. Было ясно: в открытом единоборстве ему с ним не сладить. Терять же звание кумира публики, звезды французского спорта не хотелось. И когда Рауль приехал в Петербург на Международный чемпионат, он предложил Поддубному взятку в 20 тысяч франков. Это предложение, которое странный русский счел оскорбительным, стоило «звезде» двадцатиминутного стояния на четвереньках под свист зала. «Это тебе за жульничество! Это тебе за оливковое масло!» — приговаривал Поддубный. Отпустил он Рауля только по настоянию судей... Куда более крепким орешком стал для Поддубного другой француз — чемпион мира Поль Понс — высоченный атлет, известный виртуозным владением всеми приемами борьбы, которые он обрушивал на противника с той молниеносностью, которая не давала опомниться. Собственно, этой игре предстояло стать главным событием чемпионата. Цирк братьев Чинизелли с его трехтысячной публикой, кажется, готов был взорваться от заранее нагнетавшегося напряжения. Предчувствие легкой победы над каким-то мужиком, не отмеченным ни одной медалью, после унизительного, под хохот и улюлюканье всего зала, проигрыша Рауля покинуло мсье Понса. Чемпион мира, человек опытный, он понимал, что его победа не будет легкой. Первые минуты противники словно присматривались друг к другу: борьба шла вяло. Публика, болевшая за «нашего», не понимала, что случилось с Поддубным. Его стиль знатокам уже был известен: гигант с Полтавщины никогда не ждал, когда его атакуют. Он первый шел в наступление и работал всеми мышцами своего могучего тела. Однако в этот раз действия Поддубного были оправданны: перед ним — чемпион мира, борец, никогда им не виденный. В считанные минуты надо было понять его тактику, найти слабые стороны. Все что случилось дальше, известно со слов очевидца — тогда молодого, а впоследствии одного из самых знаменитых дрессировщиков, Бориса Эдера: «Понс был непохож на обычного Понса. Никто еще с ним не обращался так дерзко, как Поддубный, он швырял его по арене... Понсу не пришлось сделать ни одного приема, он еле-еле успевал защищаться от Поддубного. К концу борьбы на Понса жалко было смотреть: его шаровары спустились, как будто он внезапно похудел сантиметров на двадцать в талии, его майка задралась, скомкалась и превратилась в тряпку, которую хотелось выжать»... За пять минут до окончания двухчасового поединка Поддубный положил чемпиона мира на обе лопатки. Победа досталась все-таки очень тяжело, а напряжение буквально затмевало сознание. Иван вспоминал, что на какое-то мгновение потерял контроль над собой. Прижав противника к ковру, он лежал на нем до тех пор, пока его не оттащили за ноги. Вокруг творилось нечто невообразимое. На арену летели букеты, студенческие фуражки, картузы, дамские перчатки. Публика поднялась с места. Это был уже не общий ликующий крик, а рев, долетавший, как утверждали, до Невского проспекта. «Свое дело я сделал, — сказал русский богатырь. — Русской чести не посрамил. Французы меня долго будут помнить». Извозчик, который вез в ту ночь победителя сквозь живой коридор народа, стоявшего от цирка Чинизелли вдоль улиц и Литейного моста, под аплодисменты и крики «ура», обернулся к своему седоку: «Да кто ж ты, барин, такой будешь, скажи на милость...» Золотая пятилетка В начале ХХ века вся Европа была охвачена интересом к новой «королеве спорта» — борьбе. Школы, общества, атлетические клубы вырастали как грибы после дождя. Появилась целая когорта борцовских знаменитостей. Соревнования устраивались очень часто, публика на них валила валом. Поддубного приглашали на все крупные состязания. В 1905 году в Петербурге он получил первую в жизни золотую медаль и крупный денежный приз. Но в том же году в Париже готовились к проведению международных соревнований на звание чемпиона мира. И Иван Поддубный уже твердо знал, какая цель стоит перед ним. И снова Париж... Состязания на звание чемпиона мира проходили в знаменитом парижском театре «Фоли Бержер». Это был смотр борцовской элиты. Среди 140 лучших представителей этого вида спорта находилось несколько чемпионов мира прошлых лет. Заключались пари на фантастические суммы. Мало кому известная фамилия русского атлета не фигурировала в списке тех, на чью победу делались ставки. А Поддубный продвигался к заветной цели неудержимо, уверенно укладывая на лопатки тех, кто вставал на пути этого поистине триумфального шествия. Вот и еще одна, уже третья, встреча с Раулем ле Буше. С дикой злобой смотрят на Поддубного глаза и в этот раз поверженного противника. «Ты у меня заплатишь за все кровью», — хрипит Рауль. Парижский чемпионат закончился триумфальной победой Поддубного. Впереди было долгое турне по Италии, выступление на состязаниях борцов в Северной Африке. Его видят в Бельгии, Германии, где он положил на лопатки первоклассных немецких силачей. Все это производит настоящий фурор. «Золотая пятилетка» с 1905 по 1910 год превратила Поддубного в человека-легенду. И вот в Ницце, куда его, уже к тому времени шестикратного чемпиона мира, пригласили на двухнедельное выступление, на горизонте замаячила фигура давнего знакомого Рауля ле Буше. В один из дней Поддубного обступили четверо дюжих парней, которые стали говорить, что, мол, русский борец мог бы угостить болельщиков шампанским. У каждого из них Поддубный заметил нож, спрятанный в рукаве рубахи. Понимая, что ему, безоружному, с ними не справиться, он решил действовать хитростью и пригласил к себе домой, на что апаши (наемные убийцы) охотно согласились. Решив выиграть время, Поддубный сделал верный ход. По дороге ему повстречался знакомый. Поддубный незаметным кивком показал на следовавших за ним субъектов. К счастью, тот все понял и повернул к полицейскому участку. При входе в дом Поддубный сказал парням, что сейчас включит свет, а сам броском вытащил из-под матраса пистолет. Те опешили, увидев направленное на них дуло, а сзади — двоих полицейских. Скоро разнесся слух, что Рауль скоропостижно скончался от менингита. Истина состояла в том, что апаши, хоть и не выполнили свою работу, потребовали от заказчика убийства денег. Рауль им отказал, и был избит резиновыми палками по голове, отчего скончался. Этот случай и ряд подобных не избавляли Поддубного от тягостного ощущения, что спорт все больше и больше попадает в руки дельцов, людей без совести и чести. «Они торговали борцами оптом и в розницу, заранее обговаривали сумму, за которую спортсмен должен был на какой-то минуте сам лечь на ковер», — вспоминал он. А пресса, которая без зазрения совести называла гонорар, в которую обойдется хвалебное слово? По-крестьянски прямолинейную натуру Поддубного это коробило. Не терпевший мошенничества, он ругался с антрепренерами, разрывал контракты, нажив себе славу человека с тяжелым, неуживчивым характером. Все чаще Поддубный отказывался от соревнований. Со второй половины 1910 года он ушел от активной деятельности на спортивной арене. Олимпийская дисциплина Вид спорта, в котором Поддубному предстояло поддержать престиж России, зародился в Древней Греции. И вскоре борьба стала настолько популярна, что вторым видом спорта после бега была включена в одну из первых Олимпийских игр. Эстафету Древней Эллады подхватили римляне, среди которых этот вид спорта стал очень популярным и приобрел впоследствии название греко-римской борьбы. Придя в упадок из-за нападок церкви в Средние века, вновь возродилась в XIX веке. В 1848 году в Париже прошел первый Международный турнир с участием борцов Германии, Италии, Турции, России и, разумеется, Франции. Возможно, в память этого события греко-римскую борьбу стали называть французской. В 1896 году в России был утвержден устав Петербургского атлетического общества, а через год был проведен первый Всероссийский чемпионат. Он и стал у нас стартом французской борьбы, популярность которой вышла далеко за пределы северной столицы. Во французской борьбе, в отличие от вольной, работает лишь верхняя часть тела. Схватка заканчивается, когда имеет место падение одного из противников, то есть когда одному борцу удается положить другого на лопатки, хотя бы на полсекунды. В СССР Всесоюзный комитет по физкультуре и спорту в 1948 году принял решение называть французскую (греко-римскую) борьбу классической. В 1991-м вернулись к прежнему названию — греко-римская борьба. Помещик из Красеновки Поддубному, вволю наскитавшемуся по городам и весям, невыносимо захотелось пожить своим домом. К этому решению его подтолкнули и изменения в личной судьбе. На сорок первом году жизни Поддубный женился на женщине ослепительной красоты, актрисе Антонине Квитко-Фоменко. Вместе с ней и двухпудовым сундуком золотых медалей он объявился в родной деревне Красеновке и решил завести хозяйство на широкую ногу. Не считаясь с затратами, купил вдосталь земли, наделил ею всю родню, а себе с ненаглядной Антониной выстроил усадьбу. Крестьянская косточка давала себя знать — ему пришло на ум завести мельницу, пасеку. В этой сельской идиллии Поддубный прожил года три. Правда, помещиком он оказался не слишком сноровистым. Одним словом, хозяйство приносило одни убытки, а деньги кончались. Поддубный снова шагнул на ковер. Его увидели на цирковых манежах, на подмостках летних театров. Зарабатывать на шикарную жизнь требовательной Антонине ему становилось все труднее: спортивная форма у чемпиона уже была не та, да и годы брали свое. Со своих гастролей Иван Максимович привозил жене совсем не такие суммы, о которых она мечтала. Теперь Красеновка казалась ей красивым капканом, куда она попала, польстившись на чемпионское золото, а больше всего на то, что осталось у Ивана лежать в заморских банках. ...Времена же наступали какие-то смутные. Грянула революция. Поддубный плохо разбирался в раскладе сил, боровшихся за власть и обещавших вскорости самую замечательную жизнь. Но пока что приходилось наблюдать совсем иную. Во время состязаний по борьбе, которые как-то устроил большой ее поклонник, глава крупной табачной фирмы в Бердянске, Поддубного едва не поставили к стенке налетевшие махновцы. В Керчи пьяный в дым офицерик чуть не убил его, зацепив плечо. Иван признавался, что порой начинал выступления при красных, заканчивал его при белых. Во время гастролей в Одессе в 1919 году он узнал, что его Антонина сбежала с деникинским офицером, прихватив с собой изрядное количество золотых медалей из заветного сундука. Это известие буквально свалило великана с ног. Иван Максимович отказывался от пищи, целыми днями лежал, перестал узнавать знакомых. Много позднее он признался, что был на краю настоящего сумасшествия. Через несколько лет беглянка подала о себе весть. Просила простить. Поддубный сказал: «Отрезано».
И снова борцовский ковер В 1922 году Ивана Максимовича пригласили работать в Московский цирк. Ему уже шел шестой десяток. Врачи, исследовавшие его, не переставали удивляться: после тренировок или выступлений у Поддубного не было заметно даже легкого утомления сердечной мышцы. «Иван Железный» — называли они его. Поддубный обладал феноменальным организмом, позволявшим ему мгновенно развивать энергию, подобную взрыву. Как-то на гастролях цирка в Ростове-на-Дону Поддубный заглянул к молодому борцу, своему тезке, Ивану Машонину, которого еще мальчишкой наставлял на правильный борцовский путь. Теперь, за столом, накрытым его матерью, ладной, симпатичной вдовой, они проводили долгие часы за чаем да разговорами. Гастроли еще не закончились, а Поддубный уже понял, что видеть Марию Семеновну каждый день сделалось для него необходимым. Уломать ее такому герою было несложно. Вдова приняла предложение руки и сердца, хотя и не представляла в точности всего значения этого имени — Иван Поддубный. Для него же обретение семьи имело большое значение. По настоянию Марии Семеновны он, человек нерелигиозный, даже обвенчался с нею. Не имея собственных детей, к пасынку относился с отцовской нежностью. Как глава семьи, Поддубный считал своим долгом достойным образом содержать жену и сына. А в Ростове-наДону, где он остался, на большие заработки рассчитывать не приходилось. И вот он решается на зарубежные гастроли. Но в Германии, куда он приехал и промыкался год, повторилась та же история: обман преследовал его. Ему сулили огромные деньги за сделку с импресарио. Победа над ним, пусть и липовая, оставалась мечтой для борцов. Само его имя и спустя десятилетия после первых побед все равно означало некую почти мистическую абсолютную силу. Того, кто справился бы с ней, пресса и реклама мгновенно превратили бы в полубога. «Я им говорю: «Вы что, Поддубного забыли? Кто положит — под того я лягу». А они отвечают: «Ну, дело ваше, не согласны — так и бороться не будете». Я — в другой цирк. Потом в другой город, в третий. Всюду одно и то же. У них трест. Борцы борются, а хозяева расписывают, кто кого должен положить», — вспоминал Поддубный. И он подписал контракт с чикагским антрепренером. По прибытии в Америку дело, правда, чуть не расстроилось: по американским законам атлеты старше тридцати восьми лет могли выйти на ковер только с разрешения специальной врачебной комиссии. Поддубный подвергся тщательному освидетельствованию. Было признано, что его здоровье соответствует сорокалетнему возрасту. Реклама кричала: 54-летний «Иван Грозный» вызывает смельчаков на поединок. Но и здесь были свои подводные камни. Очень быстро Поддубный понял — классическая борьба, имеющая кодекс своих правил, американцам неинтересна. На ковре они хотели видеть зрелище, когда льется кровь, трещат кости, вопят от боли дерущиеся. То, что здесь принималось за спортивную борьбу, оказалось ее вырождением. В разгаре была слава Эда Льюиса, прозванного Душителем за его отработанный прием — захват головы, заставлявший противника сдаться, под угрозой быть задушенным. Понимая, что надо быть готовым ко всему, в том числе и настоящим дикостям, Поддубный срочно овладевал навыками вольной борьбы. Первые же схватки оправдали самые худшие ожидания. Соперник — канадец, которого он уложил на ковер и дожимал грудью, — схватил его за усы, за что, правда, тут же поплатился... Блестяще проведя встречи с известными борцами, Поддубный боролся в Чикаго, Филадельфии, Лос-Анджелесе, Сан-Франциско. Он собирал полные залы. Но здешние нравы, сам торгашеский дух спорта, даже ничем не завуалированный, вызывали в нем чувство, похожее на брезгливость. И он принял решение расторгнуть контракт, потеряв при этом огромные деньги. Никакие уговоры и посулы антрепренеров не помогали. ...Американские гастроли Поддубного освещались в советской прессе. Совершенно явно на него делали ставку как на воплощение силы и мощи страны победившего социализма. В Ленинградском порту, куда приехала встречать мужа Мария Семеновна, ее удивили огромные толпы народа, жаждавшие увидеть легендарного богатыря. В честь Поддубного был устроен грандиозный праздник, в котором принимали участие все именитые спортсмены города. Известие о том, что 17 июня 1928 года неувядаемый «чемпион чемпионов» будет бороться на открытой сцене Таврического сада, мгновенно облетело город. Все милицейские кордоны к началу состязания были прорваны. Деревья облепили мальчишки, которые от дедов и отцов слышали о человеке, пришедшем в реальную жизнь, казалось, со страниц былин и сказок... В Ленинграде же Поддубный обнародовал заявление о том, что «ввиду своих солидных лет решил оставить профессию борца». По его словам, целью жизни теперь для него будет популяризация классической борьбы среди молодежи, передача ей своего огромного опыта, чтобы «найти себе среди русских борцов настоящего преемника». В 1934 году исполнилось сорок лет с того момента, когда грузчик Феодосийского порта вышел на ковер. Он все еще его не покинул, укладывая на лопатки куда более молодых. История борцовского спорта такого долголетия не припомнит. Как не припомнит столь долгой, из поколения в поколение передающейся славы. Поддубный принимал участие в физкультурном параде на Красной площади в 1939 году. Жил в гостинице «Москва». Вместе со своим коллегой по спорту, чемпионом СССР по борьбе 1939 года Александром Сенаторовым, они прошли перед Мавзолеем, спустились к Василию Блаженному, и тут народ, не обращая внимания на молодого чемпиона, узнал Поддубного. Милиция ничего не могла поделать с наседавшей со всех сторон толпой. Сенаторов вспоминал: «Вижу, дело плохо: помнут Поддубного или совсем задавят. У меня глаз наметанный. Я прежде в милиции служил. Говорю: «Иван Максимович, спасаемся!» Он посмотрел и ответил: «Тикать надо, Саша». Не помню уж, как мы выбрались из этой переделки...» ...В том же 1939 году Указом Президиума Верховного Совета СССР Поддубный «за выдающиеся заслуги в деле развития советского спорта» был награжден орденом Трудового Красного Знамени.
Под занавес Последние 22 года своей жизни Поддубный провел в Ейске на берегу Азовского моря. Это сегодня Ейск — 100-тысячный город-курорт с целебными грязями, не уступающими, как утверждают, разрекламированным грязям Мертвого моря. До войны же уютный городок был тих, малолюден. Дом Поддубных стоял на высоком обрыве над лиманом. Но началась война. В августе 1942-го в Ейск вошли немцы. Этот период в биографии «русского богатыря Ивана Поддубного» или вовсе не освещается, или авторы отделываются невразумительными фразами. Однако, как это часто бывает, народная память имеет свойства хранить сведения, пусть не всегда точные, субъективные, но все-таки позволяющие хотя бы в общих чертах восстановить недостающее звено в прошедшем. А в биографии Поддубного это недостающее оказалось горьким, трагическим. ...Семидесятилетний Поддубный не захотел эвакуироваться: «Куда бежать? Помирать скоро». У него и вправду стало пошаливать сердце. Не доверяя лекарствам, он лечился настойками из степных кубанских трав. В первые же дни оккупации его задержали люди из гестапо. Они увидели преспокойно расхаживающего по улице старика в соломенной, видавшей виды шляпе, в серой рубахе навыпуск и с пятиконечной звездой на ней — орденом Трудового Красного Знамени, который Поддубный никогда не снимал. Из гестапо старика со звездой тем не менее выпустили. Слава спасла Поддубного — там его имя было хорошо известно. Более того, скоро он стал работать маркером в бильярдной — надо было кормить близких. Но поскольку рядом располагался бар, то перебравших игроков Поддубный, как котят, вышвыривал за дверь бильярдной, выполняя таким образом роль и вышибалы. По воспоминаниям очевидцев, жителей Ейска: «фрицы-дебоширы очень гордились тем, что сам Иван Великий выставляет их на улицу. Однажды к Поддубному приехал представитель немецкого командования, предлагал уехать в Германию, чтобы тренировать немецких спортсменов. Тот отказался: «Я — русский борец. Им и останусь». И это заявление сошло Поддубному с рук. Немцы преклонялись перед его силой и всемирной славой. Поговаривали, что в бильярдную к Поддубному заходили местные старики втихую послушать наше радио. В феврале 1943-го в Ейск вошли части Красной Армии. На Поддубного посыпались доносы, мол, на немцев работал. За Ивана Максимовича взялось НКВД. Провели обстоятельную проверку, никаких фактов сотрудничества с фашистами не обнаружили. Что касается бильярдной, то ее квалифицировали «как чисто коммерческое заведение». Конечно, Поддубному повезло: осудить и отправить в лагерь его тогда ничего не стоило. Эта магическая фамилия, видимо, подействовала на самые горячие головы СМЕРШа. После освобождения Ейска Иван Максимович ездил по близлежащим воинским частям и госпиталям, выступал с воспоминаниями. Время было нелегкое. Народ голодал… Тот паек, на котором сидел весь Ейск, не мог даже в малой степени удовлетворить потребности могучего организма борца. Он написал в Ейский горсовет: «По книжке я получаю 500 граммов хлеба, которых мне не хватает. Я прошу добавить мне еще 200 граммов, чтобы я мог существовать. 15 октября 1943 года». Он просил помощи у Ворошилова, но ответа из Москвы так и не дождался. Немцы выдавали ему по 5 килограммов мяса в месяц. Теперь он нередко приходил к директору ейского хлебозавода. Тот никогда не отказывал старику в куске хлеба. Если Поддубному присылали из Краснодара дополнительный сахарный паек на месяц, он съедал его за один день. Чтобы поддержать себя, носил в скупку одну за другой медали. Иногда от недоедания он сваливался в постель и лежал несколько дней, чтобы подкопить сил. Было заметно, что вечное ощущение голода, невозможность насытить свой организм, далеко не такой, как у всех, накладывали на него свою печать. После войны видели уже другого Поддубного: с опущенными плечами, с выражением грусти и обиды, застывшим на лице. Всегда натура широкая, бессребреник, он стал прижимист. Насыпав в короб муки, ставил на ней отпечатки пальцев, чтобы никто не смог взять даже щепотки. Такие мелкие подробности лучше всех пространных описаний дают представление о последнем этапе жизни самого прославленного и непобедимого из русских богатырей. А ведь где-то на Западе на счетах Поддубного лежали огромные суммы, которыми он не воспользовался, весьма интересовавшие его дальних родственников.
...Ноги уже не держали старика. Однажды, возвращаясь с базара, он упал. Врачи поставили диагноз: закрытый перелом шейки бедра. Могучий организм теперь отказывал в помощи: кость не срасталась. Ему удавалось на костылях добираться лишь до скамейки, которую выставляла к калитке его жена. Здесь он мог хоть поговорить с проходившими мимо людьми. Умер Поддубный в 1949 году на семьдесят восьмом году жизни. Кто знал их семью, говорили, что для Поддубных это не возраст — там помирали далеко за сто лет. Кряжистый род был, вечный... Получив телеграмму из Москвы «Хоронить как положено», гроб с телом Поддубного установили в здании спортшколы. Похоронили его не на кладбище, а в городском парке, где от военных лет остались могилы погибших здесь летчиков. Поставили простую ограду, на дощечке написав суриком: «Иван Поддубный».
Вскоре всю эту территорию затянуло травой. Тихо и мирно здесь паслись местные козы с коровами. Но однажды по Би-Би-Си передали, что в городе Ейске в запустении, почти стертая с лица земли, находится могила Ивана Поддубного — человека, которого так никто и не смог положить на лопатки. Тогда власти стали искать место захоронения и поставили гранитный памятник. На черном камне высечено: «Здесь русский богатырь лежит». Наверное, имена и лица прошлого возвращаются к нам не случайно и даже не по случаю круглой даты, а когда в том появляется общественная потребность. Она неосязаема, но факт ее существования отрицать невозможно. В нашей сегодняшней жизни, когда всему, кажется, определены цена и такса, фигура Ивана Поддубного — не только непревзойденный спортивный феномен, а укоризна. Это чувствуют даже совсем молодые люди, недавно написавшие о нем так: «В среде профессиональных борцов существовали понятия «шике» и «бур». Первое означало работу на зрителя — артистичную демонстрацию эффектных приемов. Финал «шике» был заранее известен борцам. В «буровой» же борьбе определяется наисильнейший... Поддубный никогда не ложился по приказу организатора чемпионата на лопатки. Только за одно это мы, проводящие большую часть жизни в «шике», обязаны помнить о Поддубном». И к этому нечего добавить.
Вчера моя дочь, барышня томная, нравная, сочиняющая стихи, музицирующая на гитаре, любящая, наконец, поваляться в постели часиков до 12... пошла в армию. Понимаю, что окончание этой фразы для российского читателя может показаться диким. Ну сначала, конечно, она пошла в армию до пятницы -- новобранцев, как правило, на первую же субботу отпускают по домам: возможно, показать, что жизнь не кончилась и мамино крыло по-прежнему рядом. Время нервное: весь наш двенадцатый класс постепенно -- по мере персональных дат рождения -- подгребает военная машина. Чуть ли не каждый день гудят отвальные -- то у Иры, то у Шломо, то у Марка, то у Шимона. Поздно вечером звонит уже с базы "забритый" утром Шимон и диктует моей дочери: "Значит, так: в палатках холодно, бери все теплое, что есть в доме, -- вязаную шапку, перчатки, свитера!" Честно говоря, матерью солдата я уже однажды была, лет двенадцать назад, но как выяснилось, многое забыла. Например, то, что новобранцы в израильской армии собираются на службу примерно так, как бравый Портос в романе Дюма экипировался перед военной кампанией во славу короля и Франции. То есть заботы о некоторых деталях экипировки лежат на плечах семьи. И за две недели до призыва мы, высунув языки, скупали по магазинам теплые мужские кальсоны (да-да, с ширинкой, неважно, декабрьская ночь в палатке слезам не верит), мужские майки с начесом, теплые носки, ботинки, наконец. -- Как -- ботинки?! Армия не выдает ботинок?! -- восклицаю я возмущенно. Нет, армия потом возвращает расходы, но ботинки ребенку надо выбирать отдельно, подбирать тщательно, по ноге, пробовать, менять, требовать другие, затем топать, прыгать и опять примерять. Мамин глаз надежнее. Опять же, простыню и подушку изволь тащить в армию тоже. -- Что-о?! -- кричу я. -- У Армии обороны Израиля нет денег на подушки для солдат?! Да есть, конечно, есть... Но пусть-ка этот изнеженный "мами" поспит в холодной палатке, подложив под голову свою армейскую куртку. Такая вот первая трезвящая плюха, как в той песенке из трофейного американского фильма времен Второй мировой, которую всю жизнь напевает другой солдат в семье -- мой отец: "Здесь вы в казарме, мистер Грин! Здесь нет подушек и перин! Завтрак в постели и в кухне газ -- эти блага теперь не для вас!"... Накануне призыва и у нас дома гуляли по-человечески: выпили, как взрослые, блевали, как взрослые, уронили на балкон соседей внизу цветочный горшок и три пары разных ключей. Наутро хмурый сосед Давид стучит в дверь и молча протягивает эти ключи моей дочери. В глазах его -- осуждение. Та рассыпается в извинениях: это была вечеринка перед призывом, и ребята... -- Ты идешь в армию? -- его лицо расплывается в улыбке. -- Какие войска?.. Молодец. А я был в морском десанте... Ну, счастливой службы, солдат! В этом обществе все -- солдаты. Даже те, кто не успел послужить по возрасту или по здоровью. Все солдаты -- мамы, папы, бабушки и дедушки, братья, сестры. По пятницам вся страна ожидает своих солдат на побывку, все автобусы приобретают изнутри густо зеленый, бежевый, серый колер военной формы разных родов войск. Никто не жалуется, что в тесноте его пихнули дулом винтовки. Вчера утром, в день призыва, мы отвезли свою нежную девочку на сборный пункт. А там -- зрелище посильнее, чем "Фауст" Гете, причем значительно сильнее: целый цветник рыжих, темноволосых, каштановых кудрей... День призыва такой -- девчачий. А вокруг, у двух автобусов, сопровождающие -- их сверстники с винтовками. И уже стреляют глазами направо-налево представители обоих полов. -- Господи! -- бормочет мой муж. -- Что за жизнь фронтовая... Да, жизнь такая, что множество молодых пар в этой стране изначально -- боевые товарищи. Дают команду -- по автобусам. Заплаканные мамы кричат последние указания -- не забывай наполнять мобильник! Надень на ночь две пары кальсон!!! Ребята с автоматами влезают последними в обе двери, автобусы разворачиваются и выезжают со двора на шоссе. Мы же плетемся к своей машине и сразу -- рука сама тянется -- включаем радио. Новости наших будней: из густонаселенных кварталов арабского Хан-Юниса палестинские боевики продолжают обстрелы еврейского района Гуш-Катиф. Ответный огонь открыл наш батальон бригады "Голани". -- Ты не помнишь, -- спрашивает меня муж, -- она взяла синий свитер?
----------
РУЖЬЕ ДЛЯ ЕВЫ
А все-таки лучше бы глазками стреляли
Кончена жизнь -- в моем доме появилось ружье. Не в том смысле, что оно должно непременно выстрелить в четвертом акте, а в том смысле, что покоя от него нет, как от недельного младенца. Ружье выдано солдату Армии обороны Израиля, а именно моей дочери Еве в порядке прохождения курса молодого бойца. Она звонит нам с базы, захлебываясь от восторга и гордости: -- Ма, я классно стреляю! Меня командир похвалил! Я знаешь, сколько выбиваю! (Вообще-то странным образом у нас в семье все неплохие стрелки. А сын так вообще был лучшим ночным стрелком в роте. Так что я не особо удивляюсь.) -- Нас учили сегодня разбирать и собирать ружье, и я классно это делаю! И вот это самое ружье (между прочим, хорошеньких несколько кило) должно находиться при солдате днем, ночью, в ванной, в туалете -- куда бы солдат ни подался. Если он в форме. Устав такой. Мы, предки то есть, -- безнадежные лапти -- все время обнаруживаем свое невежество и отсталость. Вот на автобусной станции в Иерусалиме мы встречаем ее, отпущенную в увольнительную на субботу. Вот она появляется с огромным солдатским баулом на плече и с немалым рюкзаком за плечами. Ружье тоже на плече, и этих хрупких плеч явно не хватает для всего багажа, где бы еще взять парочку? -- Дай подержу, -- я протягиваю к ружью руку. В ответ -- округлившиеся от возмущения глаза: -- Ты с ума сошла?! Вообще-то, что мы с отцом сошли с ума, мы узнаем теперь с перерывом в несколько минут. Например, вечером в субботу она собралась встретиться с друзьями в баре в Иерусалиме. -- Господи, неужели я сниму наконец эту зеленую робу и надену человеческую юбку! Но куда спрятать ружье? -- Пусть лежит себе в шкафу, -- неосторожно предлагаю я. -- Ты с ума сошла?! А если в дом ворвутся враги?! -- Ну запри в комнате, а ключ проглоти, -- советует отец. -- Папа!!! Ты с ума сошел?! Дверь в комнату выбивается ударом ноги! Отец вздыхает и замечает, что его служба в Перми среди снегов и морозов в казарме на 200 человек была гораздо проще... Наконец за Евой заезжает прямо со своей военной базы ее друг Шнеур, или попросту Шнурик, и наш дом благословляется еще одним ружьем. Сейчас мы уже можем держать против врагов круговую оборону. Сначала оба ответственных стойких солдата, сидя на ковре, осматривают свои ружья (идиллия по-израильски), потом бродят по квартире, раскрывают шкафы и кладовки, придумывают тайники, пытаются просчитать логику врага. Ура, выход найден! Оба ружья-близнеца укладываются на бочок на дно ящика Евиного дивана, заваливаются одеялами и подушками, дверь в комнату запирается на ключ, который прячется в тайнике в кладовке. И вот уже два радостных штатских обалдуя выскакивают из дому, чтобы успеть на автобус... Через час я слышу в кладовке копошение. Это муж что-то ищет. -- ... куда они запропастили ключ от ее комнаты, не знаешь? Я забыл там фломастеры, а мне до завтра... -- Ты с ума сошел?! -- кричу я. Последним автобусом ребята возвращаются из Иерусалима. Из своей комнаты мы слышим, как закипает на кухне чайник... Потом долго разыскивается тот самый ключ в кладовке, при этом роняется с полок все, что спокойно стояло там месяцами... Наконец каждый укладывается, потому что подниматься завтра в половине пятого и тремя автобусами добираться до базы -- на другой конец страны, вернее, каждому -- в свой конец своей небольшой страны, ибо курс молодого бойца они проходят на разных базах. Утром гром будильника поднимает меня, отца, нашу собаку, соседей в квартирах под и над нашей... И только два солдата, два защитника родины спят по своим углам в обнимку со своими ружьями -- сладко, надежно, беспробудно... Как дети.
Присяга
Воинская присяга в Армии обороны Израиля -- дело серьезное, торжественное и даже волнующее. Но... все-таки и эта церемония, как почти все церемонии в стране, напоминает выезд на пикник большого шумного семейства. На присягу любимого отпрыска едут родители, братья-сестры, бабушки-дедушки с домашними животными, а также соседи-друзья с рукописными плакатами -- как болельщики на спортивные состязания. С утра огромный пустырь перед военной базой начинает заполняться машинами разных марок, а на обочине вдоль огромного плаца солдатики выставляют для родных ряды пластиковых стульев. Мы приехали едва ли не первыми и сразу заняли места в нужном ряду -- повезло! -- уже через час публика рассаживается на земле, сидит на корточках, с любопытством бродит с фотоаппаратами и видеокамерами по той части плаца, куда их пускают, потому что поодаль на столах выложены ружья и высокими стопками лежат Пятикнижия в синих тисненных обложках. И вот туда-то подходить нельзя -- столы охраняют девушки в форме... -- Боже, -- замечает мой муж меланхолично, -- посмотри на этих бравых солдат: как они воюют с этими попами, с этими цицами?! Он вообще настроен критически и, кажется, продолжает оставаться патриотом Советской армии времен его службы в Перми, какие бы тяжелые воспоминания та ни оставила. А девочки действительно как на подбор, "у теле"... Как говорила моя бабушка, "нивроку, маешь вешч"... Туда-сюда по плацу бегает лохматая рыжая собака. Наверняка кто-то привез с собой и сейчас не может удержать на месте... Между тем напряжение возрастает, солдатская родня в возбуждении привстает и даже привскакивает с мест; наконец со стороны далеких, едва видимых отсюда армейских палаток раздается слаженный гул команд и топот ног: на плац повзводно выводят подразделения. Наглая рыжая собака по-прежнему свободно бегает по плацу, сопровождая каждый вновь появившийся взвод. Да что ж это, в самом деле, почему хозяева не отзовут ее, и как армейское командование позволяет псу болтаться под ногами марширующих солдат?! -- Это разве строевой шаг! -- замечает мой муж. -- Вот у нас был настоящий прусский строевой шаг! Мне хочется попросить его заткнуться, но, увы, не могу не согласиться: советские солдаты на парадах шагали как-то... четче! Отрезанней! Их, выходит, гоняли тщательнее?! Недоработочка наша! А уже там и тут вспыхивают радостные вопли мам и бабушек: кто-то уже узнал своего... свою... Какие же все они одинаковые! -- Ты ее видишь? -- тревожно спрашивает меня муж с мечущимся по плацу взглядом... Я ни черта не вижу! В беретах, в форме -- все девочки похожи одна на другую. Сердце колотится, как будто всех их сейчас погрузят на грузовики и отошлют на фронт... Но вот все выстроились -- все четыре подразделения. С огромным трудом отыскиваем свою -- с бледным серьезным лицом, вторую справа в третьем ряду в первом подразделении. У всех очень бледные и очень суровые лица. Наконец играют гимн и -- по команде -- солдаты с победными криками подбрасывают в воздух береты... Этим заканчивается церемония присяги, и мгновенно толпа штатских с воплями и объятиями смешивается с "зеленью". Вот тут и начинается настоящий пикник. Мамаши и бабушки торопливо разверзают необъятные сумки со "вкусненьким" и "домашненьким"... Мы в панике бросаемся на поиски своей и с трудом ее отыскиваем -- незнакомую, с собранными по уставу на затылке волосами. Она стоит в окружении солдат и треплет по загривку рыжего пса! -- Что это за пес, в конце концов?! -- кричу я. -- Где хозяева?! Оштрафовать, к едрене фене! -- Мы -- хозяева... -- улыбаясь, отвечают солдатики. -- Он здешний... всех знает, всех встречает-провожает... Это наш солдатский пес... ...Вот такая у нас была торжественная воинская присяга...
Дина Рубина
Сообщение отредактировал Марципанчик - Четверг, 16.08.2012, 14:44
КАРТОШКА ДЛЯ МУНДИРА Дочка голодает в израильской армии
Каждую пятницу, ближе к полудню, у меня дома раздается звонок. Я снимаю трубку и слышу страстный голос дочери: "Ставь жарить картошку, я уже в Иерусалиме!!!". Я хватаю самую большую сковороду, раскаляю масло и вываливаю на нее целую миску чищенной с утра и нарезанной картошки. Когда в первую свою побывку из армии она позвонила с воплем: "Го-о-оло-о-одна-ая-я-я как соба-а-ака-а!!!" -- отец философски мне сказал: "А что ты думала? В любой армии всегда голодно... У нас в Перми, помню, плеснут тебе щей в миску, а там три синих пленочки плавают вместо мяса...". Ну, вваливается ребенок и, едва сполоснув руки, набрасывается на картошку... -- Что ж ты голую картошку-то... -- пытаюсь я сердобольно встрять, представляя, как же оголодала девочка, если ей одной лишь картошки довольно... -- Вот, возьми баклажаны. Она с полным ртом: -- Какие баклажаны?! Я их уже видеть не могу! У нас каждый день пять видов закусок с баклажанами... -- Ну, рыбку возьми... Она вытаращивает глаза: -- У меня рыба уже из ушей лезет! То тунец, то форель, то карп, то копченая, то соленая... Я несколько оторопела. -- А курицу будешь? -- Мам, ну сколько можно эту курицу есть! Каждый день курица?! -- Минутку, ты сказала, что голодная... Я поняла, что вас плохо кормят. -- Ужасно! Ужасно кормят! Тут я взялась за допрос серьезно. -- Так. Давай с самого начала. Молоко дают? Она удивилась: -- Молоко? А зачем? Оно на столах стоит, конечно, но только для кофе. Зачем его пить? Есть же йогурты, творог разный, кефир, ряженка, то-сё... -- А именно что -- то-сё? -- Ну, сыры там всякие, какие-то каши дурацкие... Салаты... Яйца... омлеты в основном. Глазунью сделать как следует не умеют. Я говорю: "Дуду, не зажаривай слишком, я так не люблю!". А он, как назло, зажаривает и зажаривает! Когда с луком, так еще ничего, а когда с грибами -- тут он вообще не умеет... -- Понятно... -- ледяным тоном сказала я. -- А выпечка? -- А что выпечка? Кому нужны эти круассаны и пироги -- килограммы набирать? Это вообще еда нездоровая. И гарниры все эти... Я вместо них просто овощи и фрукты ем. -- Знаешь что, -- сказал мне отец. -- Гони ты отсюда в три шеи эту зажравшуюся буржуйку! Дай сюда ее картошку, я доем! -- Не-е-ет! -- заорала дочь, обнимая тарелку. -- Картошечка моя любимая, такую только мама готовит! ...Помню, в самом нашем начале здешнем, лет пятнадцать назад, когда мы только обосновались на съемной квартире, когда я железно знала, что могу потратить на продукты в супермаркете только 20 шекелей в день и ни копейкой больше, к нам в гости приехал из Тверии (не из Твери) мой старый друг... К тому времени он жил в Израиле уже год и даже успел прослужить полгода в армии. И вот тогда он с возмущением рассказывал нам о здешних армейских "порядочках". -- Ужас! -- говорил он, -- нет сил смотреть, душа болит: то, что не съедается за завтраком, выбрасывается мгновенно. Не дай бог выставить банку йогурта в обед -- накажут самым жестким образом. И главное -- запечатанные, далеко не просроченные йогурты -- все сметается в помойный бак! Мы ахали, качали головами, приговаривали: "Как же так, почему бы не раздать неимущим?! Какое попустительство, какое разбазаривание добра!". И нам казалось, что только бывшесоветский разум может навести в этой стране надлежащий порядок. А без нас пропадут, захлянут, выкинут, разбазарят... -- Как тебе не стыдно, -- говорю я дочери. -- Помнишь, на Малой Полянке нас остановил солдатик, попросил 5 рублей, у него в авоське болтались булка и баночка кефира? Вот ему бы выпечку, которую ты не съедаешь! Или йогурты, которые вы сметаете в помойный бак. -- Мама! -- строго отвечает она. -- Ты с ума сошла? Это запрещено! В армии продукты должны быть наисвежайшими! У нас и так проблем выше макушки. Еще не хватает, чтоб от тухлятины на марше весь полк обосрался! Мне нечего ей ответить. -- Но почему именно картошка? -- только спрашиваю я. -- А это у кого что мамино любимое... Ирка по пельменям тоскует, Юдит ждет субботы из-за "пэсто"... Кто чего, словом... И я лишь плечами пожимаю. Но с утра в пятницу первым делом становлюсь в свой кухонный наряд. Сковорода наготове. Жду: вот-вот зазвонит телефон, и голос дочери пропоет нетерпеливо: -- Еду-еду! Кар-то-о-ошечку-у-у!!!
С 10 августа 2012 в Ростов начали прибывать участники мемориальных мероприятий, посвященных 70-летию трагедии Холокоста в Змиевской балке.
В числе первых гостей – раввин Исраэль Меир Лау, в течение 10 лет бывший главным ашкеназским раввином Израиля, сегодня - главный раввин Тель-Авива, председатель Совета Мемориала Холокоста "Яд ва-Шем".
Его визит в Ростов-на-Дону – официальный, но в то же время – и глубоко личный. В этом городе жил Федор Михайличенко – человек, который в 1945 году в "детском блоке" лагеря смерти Бухенвальд поддерживал и спасал от гибели семилетнего еврейского мальчика, оставшегося сиротой... После войны судьбы советского парня и еврейского мальчика из Польши, потерявшего родину и семью, разошлись – первый отправился на родину, в Ростов. Он предлагал своему маленькому другу поехать вместе с ним и стать его приемным сыном. Но Исраэль Меир вместе с чудом уцелевшим старшим батом Нафтали, выполняя предсмертное завещание отца, уехали в Эрец Исраэль...
Они потеряли друг друга на целую жизнь – ведь еврейский ребенок и русский подросток так и не знали фамилий друг друга, их заменяли номера…
"67 лет я жду этого момента, чтобы поблагодарить Федора за то, что он сделал для меня. И вот этот день настал", - сказал рав Лау на пресс-конференции в Ростовской синагоге после встречи с дочерьми Федора Михайличенко.
Он рассказал журналистам ростовских СМИ историю своего горького военного детства и чудесного спасения: "С Федором я познакомился в Бухенвальде в январе 1945 года – после пяти с половиной лет страданий, когда я уже не видел света в конце тоннеля. Мне было семь с половиной лет, когда я потерял отца, маму и 13-летнего брата. В лагере нас разлучили с моим старшим братом, 18-летним Нафтали – его отправили к старшим, а меня - в "детский" блок, и я остался один во всем мире. И тогда в моей жизни появился этот прекрасный человек. Он был красив и внешне, и внутренне – у него было особенное сердце. Мне до сегодняшнего дня непонятно, каким мужеством нужно было обладать, чтобы каждый день, с риском для себя спасать маленького еврейского ребенка.
Каждый день он находил где-то картошку и варил мне суп, и каждый день у меня было горячее блюдо – так он спасал меня от голода. Каждый день мы должны были 2 часа стоять на плацу, на поверке – а на улице был двадцатиградусный мороз.
Федор нашел старый свитер, принадлежавший умершему человеку, распустил его и связал мне такие наушники – и каждый раз следил, чтобы я не забыл их надеть и не простудился.
Чтобы жить в лагере – надо было работать. Я должен был убирать в блоке, где мы жили, на улице, и еще в туалете – выгребной яме с такими огромными дырами.
Федор сказал своим товарищам, старшим ребятам: "Достаточно того, что у этого мальчика нет родителей - нельзя украсть у него еще и детство"... ... и каждый день они вставали на час раньше общего подъема, чтобы выполнить за меня эту тяжелую работу.
Но самый большой героизм Федор проявил в последний день, когда освобождали Бухенвальд, и шли страшные бомбежки - Федор взял меня на руки, побежал к месту, где была братская могила, положил меня на землю и сверху прикрыл собой - он действительно спас мою жизнь".
В 1989 г. рав Лау, будучи главным раввином Израиля, с неофициальным визитом (между СССР и Израилем тогда еще не было дипломатических отношений) приехал в Москву и в Кремле встретился с президентом страны Михаилом Горбачевым и премьер-министром Николаем Рыжковым.
"Эта встреча произошла 9 мая, - говорит рав Меир, - и я сказал, что в этот день, 44 года назад, еврейский ребенок и русский парень стояли рядом, держась за руки – и у наших стран сеть такая возможность: быть вместе и иметь дружеские отношения". И еще он попросил руководство страны помочь ему в поиске своего спасителя. На следующий день в центральных газетах было опубликовано объявление о поиске советского парня Федора, спасшего жизнь маленькому еврею. Но сведений было мало – или объявление не дошло до "адресата", но еще почти десять лет поиски были безуспешными.
И только четыре года назад раввину позвонили с израильского радио и сообщили, что в Чикаго прошла пресс-конференция профессора Кента Волшерса, который в только что открытых для исследования архивах личных дел военнопленных и заключенных лагерей Бад-Арользена нашел сведения о заключенных "детского блока", и уже по спискам восстановил фамилию маленького Лелика-Юрчика, как его называл Федор, и данные о самом спасителе. Как оказалось, в гестапо на Федора Михайличенко было заведено особое дело: нацисты следили за "странным" поведением русского заключенного и, не в силах понять природу его душевного порыва, подозревали наличие у него "еврейской крови"…
Рав Лау сразу же позвонил в Ростовскую еврейскую общину с просьбой передать эту информацию в городскую администрацию для дальнейших поисков. Но "народный розыск" сработал первым: Хаим Фридман, бывший тогда раввином Ростова, в этот же день рассказал людям, собравшимся в синагоге на встречу Шабата, эту чудесную историю.
И оказалось, что один из членов общины был другом детства Федора и поддерживал с ним отношения, но ...,увы, на тот момент этого светлого самоотверженного человека уже не было в живых – в 1993 году, в возрасте 66 лет он умер от тяжелой болезни… Но у его семьи осталась запись своеобразной "экскурсии", которую Федор Федорович незадолго до смерти провел для одного из российских каналов по лагерю Бухенвальд – он много и с волнением рассказывал о своем маленьком подопечном, и горевал, что ничего не знает о нем – жив ли он, как сложилась его судьба… Так в этой цепи судеб восстановилось последнее звено…
В 2009 году ростовчанину Федору Федоровичу посмертно было присвоено звание Праведника народов мира – титул признания величия человеческого духа тех, кто с риском для жизни спасал евреев в годы Холокоста. На церемонию в Мемориал "Яд ва-Шем" приехали дочери Праведника – Юлия Федоровна Селютина и Елена Федоровна Беляева.
После торжественной церемонии на Аллее Праведников чета Лау пригласила их на обед.
На встречу с дочерьми человека, которому глава их семьи обязан жизнью, собралась многочисленная семья Лау – на тот момент у восьми детей рава Исраэля Меира и рабанит Хаи было уже пятьдесят своих детей и пять собственных внуков.
"Кто все эти люди?" - спросили Юлия и Елена. "Они все – дети вашего отца", - ответил рав Лау.
Создатель идеологии персонального компьютера и его первого промышленного образца «Альтаир-8800» Генри Эдвард Робертс (H. E. Roberts) родился в 1942 г.
Будучи дипломированным инженером, владельцем производства персональных компьютеров, он привлёк к себе студента Билла Гейтса и в компании с ним организовал знаменитый «Microsoft». Все знают, чем это кончилось, но далеко не всем известно, что в 1986 г. Г. Э. Робертс продал свою долю в компании, поступил в захолустную медицинскую школу, закончил её, а потом резидентуру по внутренним болезням. С тех пор он успешно работал сельским врачом в небольшом посёлке Кохран (около 4500 жителей) в штате Джорджия. Компьютер он использовал только для внесения регистрационных данных о своих больных и динамики этих данных. Его психологический контакт с больными был идеален, его медицинский авторитет был очень высок...
Эту поразительную информацию я нашел в книге А.П.Зильбера “ЭТЮДЫ МЕДИЦИНСКОГО ПРАВА И ЭТИКИ” Москва 2008.
Заинтересовавшись, я полез в англоязычную Википедию и узнал дополнительно еще несколько деталей... Оказывается, этот Робертс еще с юности хотел быть врачом, но кто-то в колледже, увидев, какой он мастер на все руки, уговорил его сначала стать электро-инженером. Он стал им, и вскоре придумал электронный калькулятор, который оказался очень популярным. Робертс открыл собственную маленькую фирму и быстро заработал свой первый миллион. Но затем крупные электронные фирмы задавили его, и он погряз в долгах. Тогда он придумал первый персональный компьютер (еще без экрана). Дело вновь пошло, стало не хватать рук, и тогда он нанял Билла Гейтса и еще несколько головастых ребят, дабы развернуть производство...
Но тут он вспомнил, что ему уже 41 год - ведь его уже не примут в мединститут!.. Он срочно продал свою долю за 2 миллиона долларов и поступил в только что открывшийся, на его счастье, захудалый провинциальный мединститут и окончил его в 47 лет!!! Затем он устроился на работу участковым (семейным) врачом в малюсеньком городишке, скорее селе на 4000 жителей и там счастливо проработал до своей смерти от пневмонии в 2010!... Он умирал в местном госпитале, и все переполошились, когда туда вдруг приехал самый богатый человек в мире - знаменитый Билл Гейтс - проститься со своим первым работодателем... Какая жизнь!!! А ведь Билл Гейтс вполне мог завидовать Робертсу...
14 августа исполнилось 5 лет со дня смерти известного советского композитора и общественного деятеля Тихона Николаевича Хренникова. Творчество Тихона Николаевича Хренникова неотделимо от СССР. В его музыке отразилась наша советская жизнь, а песни, написанные ко многим кинофильмам, любимы несколькими поколениями. Будучи длительное время Генеральным секретарём Союза композиторов СССР (1948 – 1991), обласканным властью и лично Сталиным, Хренников имел огромное влияние на музыкальную жизнь страны и судьбы музыкальных деятелей. Существует мнение, многими оспариваемое, что Тихон Хренников во времена репрессий и »борьбы с космополитизмом» ( читай, с евреями) спас многих композиторов от преследований и физического уничтожения... Вот, что говорил Хренников о своей жене Кларе Арнольдовне: Я познакомился с ней на танцах. В 1935 году мы вместе с Хачатуряном ходили в танцевальный кружок в Союз композиторов, где балетмейстер из Польши учил нас танцевать бостон. Клара была журналисткой и работала в Союзе композиторов. Я влюбился в нее… Она тогда была замужем, и я увел ее от мужа. С тех пор мы прожили вместе почти 70 лет… Я имел неприятности из-за того, что она — еврейка. Начиная с 1950 года, в годы борьбы с космополитизмом и раздувания ‘дела врачей’, я не давал в обиду ни одного еврея-композитора. Да и не только евреев, но и русских тоже. От меня требовали компромата, но я всегда писал только суперположительные характеристики, так что оснований для арестов не было. Помню, как-то раз арестовали Вайнберга на несколько дней, так я такой скандал закатил!.. Характер у меня сильный, я не позволял собой командовать, и в своих решениях был самостоятелен. ...из высказываний композитора о влиянии евреев на музыкальную жизнь в СССР ( Интервью в журнале »Лехаим», январь 2001 года ): Я приехал в столицу из уездного городка Ельца в конце 1927 года. Показал Михаилу Фабиановичу Гнесину свои сочинения, и с тех пор он стал моим учителем. У него, прежде всего, я учился композиции. Но никаких специальных разговоров о еврейской музыке, о ее влиянии на творчество у нас не было, ведь я композитор, музыкант, а не музыковед. Великолепная, конечно, музыка у него была – «Рыжий Мотэле». Ну, а что написано в энциклопедиях, меня никогда не интересовало. Что там музыковеды писали о его еврейском периоде, тоже не знаю, но помню, это широко тогда не обсуждалось. И он сам не нажимал на эти педали… Я преклоняюсь перед семьей Гнесиных, их общественная и преподавательская деятельность имеет огромнейшее значение для развития русской музыкальной культуры. Они сделали не меньше, чем семья евреев Рубинштейнов. Их влияние колоссально, они по сути дела определили развитие музыкальной культуры России, музыкального образования в нашей стране… Возвращаясь к вопросу о влиянии еврейского фольклора на музыку советского периода, хочу заметить – я этим никогда не занимался специально, не изучал это. Естественно, были великолепные композиторы – например, друзья Гнесиных семья Крейнов, Александр Крейн, Григорий Крейн и его сын Юлиан; в Союзе композиторов СССР евреев было больше, чем русских. Еврейская творческая музыкальная струя была очень сильна. Были композиторы, которые специально занимались национальным фольклором, например, композитор Пульвер писал музыку для театра Соломона Михоэлса. А вообще, еврейские композиторы влились в русскую музыку и мы никогда не различали – это музыка еврейская, это русская, а это еврейские мотивы в русской музыке. Проблема влияния еврейской музыки на творчество русских композиторов – это специальная тема, которую надо особо изучать, разрабатывать... Вот, к примеру, «Широка страна моя родная». Написал еврей-композитор, но это целиком русская музыка. Дунаевский писал и еврейскую музыку для какого-то фильма, там была еврейская свадьба. Он специально ее писал. Но Дунаевский – это великий русский композитор. Гениальный русский композитор. Еврей по происхождению, но как композитор – русский. И Виктор Белый, талантливый был композитор, тоже еврей, писал русскую, я бы сказал, европейскую музыку. Это был блестящий трезвый ум, мой главный советчик во всем. Талантливый, образованный человек, увлекающийся и, одновременно, с очень здравым восприятием. Так и Михаил Фабианович специально изучал еврейский фольклор, но в то же время у него много симфонических сочинений, где нет никаких еврейских мотивов. Просто европейская музыка… ...Было много черносотенных людей в Союзе композиторов. Даже некоторые крупные композиторы. Они все писали в ЦК на меня доносы, что я еврейский ставленник в Союзе, что я покрываю евреев. Когда я приходил в ЦК, Суслов давал мне читать эти письма. Я их читал, видел подписи. То были мои помощники. Мы вместе работали. Они у меня обедали почти каждый день. Союз размещался на первом этаже, а моя квартира несколькими этажами выше. Наверное, после обедов они на меня и писали. Один музыковед писал, что я нахожусь под влиянием евреев, сионистов, и объяснял, как евреи на меня воздействуют через жену и других людей... Однажды защитил Дунаевского, когда во времена космополитизма началась его страшная травля. Поднялась невероятная истерия: «Он распустил свою семью, он богатый». Действительно, Дунаевский был вполне обеспечен – много работал и зарабатывал композиторским трудом. У него была машина; сын, из-за которого весь сыр-бор разгорелся, ездил на ней. Против Исаака Осиповича началось что-то та-а-акое, невероятное. А Дунаевский был моим другом. Бывало, и он поддерживал меня. Помогал в жизни много раз. Возмущенный всем этим делом, я пришел в ЦК и потребовал, чтобы разнузданная кампания против Исаака была немедленно прекращена. И даже пригрозил выступить во всех мыслимых и немыслимых органах и дать свою оценку всей этой гадкой истории, преднамеренно развязанной некоторыми людьми. Я сказал, что назову все фамилии и т.д. Видно, некоторые испугались, сразу же все было прекращено. Я ничего Дунаевскому не рассказывал, а он меня не благодарил. И так было понятно. Сына его, Женю, вновь, кажется, приняли в ГИТИС после исключения. Лишь недавно, через пятьдесят лет, я узнал о его реакции. Снимался тут один фильм, и ко мне приехал режиссер, чтобы я рассказал о Дунаевском, что знаю. – «А вы не читали его письмо к сестре, где он про вас пишет?» – «Нет, не читал». И мне дают письмо, где написано: «Дорогая Зиночка. Я разучился молиться. Но если ты не потеряла этой способности, то помолись нашему еврейскому Б-гу за русского Тихона. Он спас мне жизнь и честь». Я был потрясен. Вот так. Это был мой друг, любимый композитор. Я считаю его гениальным композитором, лидером нашей песенной культуры 30-х, 40-х и всех последующих годов»
Сообщение отредактировал Марципанчик - Пятница, 21.09.2012, 14:39
Первое апреля называют «днём дураков». Но... дирекцию Лувра это совсем не смущало: первого апреля 1896 года музей торжественно объявил, что купил редчайшую вещь — настоящую тиару, или парадную корону, скифского царя Сайтаферна, который жил в третьем веке до нашей эры. За золотую тиару парижский музей выложил огромную - по тем временам - сумму, больше 200 тысяч франков. Корона и впрямь была великолепна. На ней были изображены сцены из поэм Гомера «Илиада» и «Одиссея»: эпизоды осады греками Трои, фигуры древнегреческих богов и героев, приключения царя Одиссея. Внизу показаны скифские воины, звери и сцены охоты. Верхняя часть тиары была украшена чеканным орнаментом в виде цветов и змеиной чешуи. И самое главное — надпись: «Великого и непобедимого Сайтаферна почитает совет и народ Ольвии». Лучшие археологи Франции заявили, что надпись уж точно доказывает подлинность покупки. Ольвия была одним из древнегреческих городов-колоний на побережье Чёрного моря. Учёные знали, что жителям Ольвии приходилось платить дань воинственному Сайтаферну, владыке кочевников-скифов, ведь он то и дело грозился уничтожить их город. Тиара, видимо, была частью такого подношения. В Лувре она стала украшением зала античного искусства... И тут случился конфуз — известные археологи из России и Германии объявили золотую корону современной подделкой. Нашёлся даже французский художник, который уверял, что сам изготовил её. Правда, он оказался обманщиком. Наконец, в одну французскую газету пришло письмо: «Я могу вас уверить, что тиара была сработана моим другом Рахумовским. Я часто навещал его, когда жил в Одессе, и видел много раз, как он работал в своей мастерской над этой пресловутой тиарой». Газетчики быстро разыскали одесского ювелира Израиля Рухомовского (так правильно пишется его фамилия). В Одессе его знали как мастера золотые руки. Это был невысокого роста человек с короткой бородкой, в тёмных очках. Он родился в 1860 году в белорусском местечке Мозырь. Вырос в религиозной еврейской семье, и родители надеялись, что Израиль станет раввином. Но мальчика влекло искусство. Он самостоятельно изучил ювелирное и гравёрное дело, работал в лучших мастерских Киева, потом переехал в Одессу и открыл собственную лавку. Работал он без вывески: чтобы обзавестись ею, нужно было приобрести патент купца третьей гильдии, а на это денег не было... «Талмуд говорит, что для каждого человека в своё время наступит его час. Для меня мой час наступил теперь, — сказал журналистам Рухомовский. — Я не отрицаю своего участия, но вместе с тем не могу подтвердить, что эта тиара та самая, которую делал я. На этих днях я выезжаю в Париж, по собственному моему желанию, и когда увижу тиару, тогда всё кому следует расскажу». В Париже не смолкали споры. Как так? Неужели еврейский ювелир из Одессы сумел обмануть видных археологов и прославленный Лувр?! Вскоре спорить стало не о чем: Рухомовский привёз в Париж целый чемодан рисунков и чертежей и вызвался повторить по памяти любой фрагмент золотой короны. Наверное, вы думаете, что Рухомовского арестовали как мошенника. Вовсе нет ! Он был честным человеком. Тиару заказали ему торговцы, промышлявшие фальшивыми древностями. Эти ловкачи обманули мастера. Рухомовскому они сказали, что собираются подарить его изделие какому-то учёному на юбилей, и снабдили ювелира золотом и рисунками древних украшений... Рухомовский превратился в знаменитость. Тиару выставили в отделе современного искусства Лувра с надписью «Сделал Рухомовский». Он получил золотую медаль парижского Салона. О мастере «говорит весь Париж, печатают его портреты, его зовут в компаньоны известные купцы, его произведения принимают в Салон и они становятся приманкой для толпы», — писали газеты. И всё же Рухомовский вернулся в Одессу... Но жизнь в России была неспокойная. В 1905 году началась революция, которая была жестоко подавлена, в разных городах, в том числе и в Одессе, происходили еврейские погромы... Рухомовский с семьёй всё-таки уехал в Париж. Ювелир работал в реставрационных мастерских Лувра и вскоре познакомился с банкиром и филантропом Эдмоном де Ротшильдом, большим любителем искусств. «Счастье улыбнулось мне. Словом, повезло, — вспоминал Рухомовский. — Я получил хорошего клиента, а Ротшильд — хорошего мастера. Мы нашли друг друга: он — красивую работу, а я — хороший заработок». Рухомовский создал множество украшений, продолжающих традицию еврейского прикладного искусства. Он изготовил крошечный золотой саркофаг, внутри которого покоился скелет размером около 10 сантиметров, состоявший из 167 костей. Скелет в точности повторял строение человеческого тела. В Париже Рухомовский написал книгу воспоминаний «Моя жизнь и моя работа». Он очень гордился сыновьями и считал, что в мастерстве они даже превзошли отца.
Сегодня потомки Рухомовского живут в США, Израиле, Франции и других странах, и среди них много известных ювелиров и художников. А его тиара признана выдающимся произведением искусства. Умер Рухомовский в 1934 году . Чувствуя приближение смерти, он изготовил золотую миниатюру собственного надгробия с трогательной надписью: «Всю жизнь я был счастлив. Мир и покой, хлеб и одежда всегда были в моём доме. Я любил свою работу, свою жену и свой дом. Даже после смерти моя душа сохранится в моих творениях, которые я оставил после себя».
Дата: Понедельник, 01.10.2012, 06:31 | Сообщение # 58
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1550
Статус: Offline
Юрий Борисович (Юдка Беркович) Левитан родился во Владимире, в еврейской семье. Его отец Борис Семенович (Бер) Левитан работал в артели портным, мать Мария Юльевна была домохозяйкой. С детства Юра мечтал стать артистом. Известным, чтобы афиши повсюду висели и автографы на каждом углу просили. Пробовал даже поступать в кинотехникум, получил направление в Москву, но отношения с кино из-за забраковавшей семнадцатилетнего паренька приёмной комиссии не сложились. Так бы и вернулся он в родной город Владимир, не попадись ему на глаза объявление о наборе в группу радиодикторов... Была не была, - решился юноша и через день вновь предстал перед очередным жюри. Членов комиссии, среди которых был знаменитый мхатовский актёр Василий Качалов, разумеется, не могли не смутить и юный возраст поступающего, и его провинциальный костюм - спортивные штаны и полосатая футболка, и владимирское оканье. Но всё решил голос - чёткий, поставленный, завораживающий. Не зря же в детстве ребята прозвали Юрия Трубой - его голос был слышен за несколько домов, и нередко отчаявшиеся мамаши просили мальчика позвать своих запропастившихся чад.
Так Юрий Левитан был зачислен в группу стажёров Радиокомитета, чтобы вскоре стать диктором № 1, чья популярность вполне могла сравниться со славой главной советской кинозвезды Любови Орловой.
Первое время Левитан занимался тем, что разносил по кабинетам различные бумаги, готовил коллегам чай и бутерброды, а по ночам усиленно избавлялся от володимирского говора. Наконец, Юрию поручили прочесть по радио статью из "Правды" - так в тридцатые годы передавали в отдалённые уголки Советского Союза тексты завтрашних газет: диктор почти по слогам читал материал, а стенографистки на местах записывали и отправляли статьи в типографию.
Надо же было случиться, что в тот день, а точнее, в ночь, когда стажёр Левитан впервые получил доступ к микрофону, у приёмника оказался Сталин. Вождь традиционно работал по ночам, и радио в его кабинете не выключалось. Услышав Левитана, он тут же набрал номер телефона тогдашнего председателя Радиокомитета СССР и сказал, что текст его завтрашнего доклада на открывающемся утром XVII съезде партии должен прочесть диктор, который только что передавал статьи из "Правды"…
В 12 часов дня в студию привезли запечатанный пакет со сталинской речью. Белого от волнения Левитана провели в студию, где он в течение пяти часов читал священный текст, не сделав при этом ни одной ошибки. На следующий день девятнадцатилетний юноша стал главным диктором Советского Союза. Несмотря на безоговорочное признание коллег и начальства, Левитан продолжал серьёзно работать над своей дикцией. Просил кого-нибудь из помощников поворачивать лежащий перед ним текст то вправо, то влево, а то и вовсе становился на руки и читал написанное вверх ногами.
Враг Гитлера № 1 Маршал Рокоссовский как-то сказал, что голос Левитана был равносилен целой дивизии. А Гитлер считал его врагом рейха № 1. Главнокомандующий Сталин значился под номером 2. За голову Левитана было обещано 250 тысяч марок, а специальная группа СС готовилась к заброске в Москву, чтобы ликвидировать диктора. Для того чтобы обезопасить главный голос СССР, Левитану выделили охрану, а по городу распускали ложные слухи о его внешности, благо в лицо Юрия Борисовича знали немногие. Однажды это чуть было не сыграло с Левитаном недобрую шутку. "Нас не покидала одна мысль, одна мечта - когда же наконец доведётся читать приказ о полной победе над гитлеровской Германией? - вспоминал он. - И эта мечта сбылась… 9 мая 1945 года мне выпало счастье прочесть акт о безоговорочной капитуляции Германии… А вечером нас с председателем Радиокомитета Алексеем Александровичем Пузиным вызвали в Кремль и вручили текст приказа Верховного Главнокомандующего о Победе над фашистской Германией. Прочесть его надлежало через 35 минут.
Радиостудия, откуда велись такие передачи, находилась недалеко от Кремля, за зданием ГУМа. Чтобы попасть туда, предстояло пересечь Красную площадь. Но перед нами - море людское. С помощью милиции и солдат взяли с боем метров пять, а дальше - никак.
Товарищи, - кричу, - пропустите, мы по делу!
А нам отвечают: Какие там дела! Сейчас по радио Левитан приказ о победе передаст, салют будет. Стойте, как все, слушайте и смотрите!
Ничего себе совет… Но как быть? Если пробьемся дальше, в такое плотное окружение попадем, что не выберемся. И тут нас осенило: в Кремле ведь тоже есть радиостанция, нужно читать оттуда! Бежим назад, объясняем ситуацию коменданту, и тот даёт команду охране не останавливать двух бегущих по кремлёвским коридорам людей. Вот и радиостанция. Срываем с пакета сургучные печати, раскрываем текст. На часах 21 час 55 минут. Говорит Москва. Фашистская Германия разгромлена…"
Отец-одиночка О своей популярности Юрий Борисович говорил со свойственным ему юмором. "Я как-то спросил у него: Юра, тебе твоя популярность не мешает?, - вспоминал актер Борис Сичкин. - Очень мешает, - ответил Левитан. - Понимаешь, раньше, когда меня никто не знал, я шёл и плевал направо и налево, а сейчас, чтобы плюнуть, надо искать урну".
Однако несмотря на всенародное обожание личная жизнь у Левитана не сложилась. Женился он в 1938 на красавице - студентке Института иностранных языков. При первой же встрече он взял её за руку и произнёс: Люблю тебя…. А помолчав, продолжил: …Петра творенье! и до конца продекламировал вступление к пушкинскому Медному всаднику.
Молодые поженились, у них родилась дочь Наташа. Но через 11 лет совместной жизни супруга Левитана, которую друзья в шутку называли Мадам Приказ, полюбила другого человека. "Что ж, уходи. Останемся друзьями, - сказал Юрий Борисович". И до конца дней действительно поддерживал с бывшей женой и её вторым мужем дружеские отношения. Они даже Новый год встречали вместе. Это моя двоюродная сестра, - представлял в компаниях Левитан бывшую супругу.
Сам Юрий Борисович больше не женился и жил в квартире на улице Горького (ныне Тверская) вместе с дочерью Наташей и тёщей Фаиной Львовной. Та обожала зятя, пусть и бывшего, и всячески старалась создать дома уют. Когда Левитану, которому по статусу полагались всевозможные льготы, предложили пропуск в кремлёвскую столовую, Фаина Львовна отговорила его воспользоваться лестным на первый взгляд предложением. И сама готовила Левитану его любимый винегрет, который он мог есть на завтрак, обед и ужин... Когда Наташа выросла и вышла замуж, она родила ему внука Боречку, которого Юрий Борисович просто обожал. Потом Левитан переехал в другую квартиру, но продолжал ходить к Наташе обедать. Дочь работала редактором на радио. Ее жизнь закончилась трагически. Зимой 2006 года все информагентства передали сенсационную новость: в своей квартире убита дочь известного диктора Юрия Левитана 66-летняя Наталья Сударикова. Из бесценного архива Левитана исчезла часть документов. К счастью, дед не дожил до этой трагедии...
Начиная с семидесятых годов Юрий Борисович почти не выходил в прямой эфир. Начальство считало, что голос Левитана ассоциируется у населения с какими-то чрезвычайными событиями. Мол, не читать же диктору, объявлявшему о начале войны или салюте в честь Дня Победы, сводки об итогах уборочной.
И Левитан, которому первому среди дикторов присвоили звание народного артиста СССР, стал озвучивать кинохронику, читал закадровые тексты к художественным фильмам, записал для истории Сообщения Информбюро (во время войны выступления Левитана никто, разумеется, не записывал). А ещё с удовольствием встречался с ветеранами, для которых его голос был так же свят, как сама память о минувших боях.
В августе 1983 Юрия Борисовича пригласили принять участие в торжествах по случаю 40-летнего юбилея со дня освобождения Орла и Белгорода. Перед отъездом Левитан пожаловался друзьям на боли в сердце. Но на все попытки отговорить его от поездки неизменно отвечал: "Я не могу подвести людей. Меня ждут".
Тот август выдался необычайно жарким - столбик термометра зашкаливал за 40 градусов... Во время выступления на митинге Левитан почувствовал себя плохо. Его сердце не выдержало, и в ночь на 4 августа 1983 года его не стало...врачи деревенской больницы, в которую доставили Левитана, ничего сделать уже не могли…
Юрий Левитан Александр Городницкий
С полей пылающих днепровских, Где шел наш пыльный эшелон, Я помню голос этот жесткий, Военного металла звон. В дни отступленья и отмщенья, В дни поражений и тревог, Он был звучащим воплощеньем, Небесным голосом того, Кого от центра до окраин Любили, страху вопреки, И звали шепотом: "Хозяин", - Как будто были батраки.
Того, кто их в беде покинул, Кто гением казался всем, Кто наводил им дула в спину Приказом двести двадцать семь. Я помню грозный этот голос В те исторические дни. Он был подобьем правды голой И дымной танковой брони. Он говорил о Высшей каре, Он ободрял и призывал. Владелец голоса, очкарик, Был худощав и ростом мал.
В семейной жизни не был счастлив, Здоровье не сумел сберечь, И умер как-то в одночасье, Не дочитав чужую речь. Но в дни, когда в подлунном мире Грядет иная полоса, Когда на сердце и в эфире Звучат другие голоса, Когда порой готов я сдаться И рядом нету никого, Во мне рокочет Государство Железным голосом его.
