Интересное интервью со знакомым нам всем человеком:
На днях в редакцию заходил Эдуард Семенович Ханок, подарил свежеизданный диск со своими лучшими песнями, признался, что теперь уже окончательно прощается со свой старой профессией композитора. Сама по себе это вроде как и не новость, ведь песни, а тем более шлягеры Ханок не пишет уже давно, со времен «А я лягу-прылягу». Так, время от времени выдает что-то забавное типа песни «Самурай». Уже больше 20-ти лет он занят теорией волны, согласно которой у любого творческого человека только однажды, ну если повезет - дважды случается настоящий успех, а после этого как ни бейся, до высот былой популярности ну никак не взлететь. Сегодня Ханок ученый-практик, исследователь судеб известных артистов: Магомаева, Мулявина, Чайковского…Сидит в Москве в библиотеке и составляет волнограммы. Так вот согласно своей же теории волны, все возможные волны у самого Ханка-композитора уже были и больше ловить нечего. Но в прощальной речи Эдуард Семенович обмолвился, что профессия композитора сделала его рублевым миллионером… А это уже совсем другой разговор - не про песни и не про волну, а про деньги… Это же всех интересует!
- Эдуард Семенович, а свой первый рубль вы как заработали?
- В Бресте на танцах в парке. Мне тогда, наверное, лет 17 - 18 было.
- А на свадьбах играли?
- Ну это было, когда уже в Минске в музыкальном училище учился. Тогда по вечерам мы играли в ресторане «Неман» (сейчас ресторан «Фрайдис» напротив «Макдональдса» на проспекте Независимости). У нас был веселый состав: скрипка - Друйкин, аккордеон - Ханок, фортепиано - Махлин, барабаны - Синдер… Представляете, какой созвучный ансамбль: Синдер, Махлин, Друйкин, Ханок. Исполняли советские песни, в месяц получали рублей, наверное, 100. Для меня, студента, когда стипендия была 14, 16, 18 и 20 рублей (в зависимости от курса), это были деньги. С этого и началось мое благосостояние.
- Ну а как тратили? С шиком?
- Я был весь в классической музыке. Жил на квартире у студента Игоря Киени на улице Фабричной, что в начале Партизанского проспекта. И он надо мной издевался. Я был фанатом учебы и жил по режиму. Когда его бабушка приоткрывала дверь моей комнаты, это был сигнал «пора вставать», я вскакивал, одевался и выбегал на улицу, растирался снегом, делал зарядку, а потом возвращался домой и завтракал… Приоткрытая дверь - и срабатывал рефлекс. Игорь так не фанател. Зачем ему? У него все было. Домой он возвращался часа в 2 - 3 ночи. И время от времени, чтобы поиздеваться надо мной, открывал дверь в мою комнату… Ну а что было дальше, вы знаете. И только когда я прибегал после зарядки домой, он признавался, что еще только три часа ночи и можно спать до шести. Но мы дружили.
- Эдуард Семенович, а насколько важно мужчинам зарабатывать? И как вы переживали периоды безденежья?
- Периоды безденежья - не худшие, кстати, времена. Они учили меня ценить то время и те обстоятельства, когда деньги были. Например, когда я поступил в консерваторию в Москву, я был нищим. Первый курс точно. Питался на рубль в день. Стипендия была 22 рубля. Утром и вечером в «Булочной» у Моссовета брал кофе с молоком и «Калорийную» булочку, она так и называлась. Обед в студенческой столовой. А потом устроился играть в ресторан «Будапешт». И в ресторане нас кормили, досыта. Ой, помню там такой курьез произошел. В Москве проходил съезд партии, за «Будапештом» была закреплена делегация Москвы, и Гагарин, и Хрущев в те дни в этом ресторане перебывали. Но дело не в этом… С одной из делегаций вдруг заходит в ресторан мой консерваторский профессор Дмитрий Кабалевский. Не знаете такого! Ну что вы! Это же был Шостакович нашего времени. Ну, все музыканты учились на его «То березка, то рябина…». Это человек-легенда. При его фамилии знающие люди вздрагивали. Он заходит, видит меня, но ничего не говорит, а потом смещает меня от рояля и начинает играть сам, а потом еще и за стол приглашает, и все начинают жалеть бедного студента. Налили водки, а там оказалась вода, а мне тогда от страха так хотелось выпить, ведь музыкантам нельзя было пить во время работы.
- А кстати, Эдуард Семенович, вы ведь, по-моему, всю сознательную жизнь не пьете. Почему?
- Однажды, когда у меня были проблемы с желудком, мне кто-то умный сказал: запомни, здоровье нужно в старости. И я запомнил. Исключил алкоголь и курево. И сегодня я здоров как в 25 лет, все болячки какие-то мелковатенькие. А вообще, когда человек находит свое призвание, он самый добрый, самый хороший, его никакая холера не возьмет. Ведь кто я раньше был - консерваторию закончил, а сам песенки писал. А сейчас я исследователь, и моя работа будет полезна людям творческих профессий, ведь волнограмма поможет объяснить, почему у творца провал и чего ждать впереди. И вот теперь я прихожу в московскую консерваторию, вижу в фойе портрет Чайковского и думаю: «Его волнограмма есть! А вот Шопен. Ну, этот подождет».
- То есть все время, пока вы писали шлягеры, вы были недовольны собой?
- Да, в плане призвания, хотя деньги зарабатывал хорошие. После окончания консерватории я понял, что симфонистом мне не стать, ну не получится у меня… И я стал песенником. Я видел, что эстрада в те времена уже была в почете. И как только вышел мой первый шлягер «Потолок ледяной», я сразу получил подтверждение тому, что поступил правильно. Мне, как автору известной песни, сразу дали 4-комнатную квартиру в Днепропетровске на берегу Днепра. И мы с женой переехали из шахтерского города Кривого Рога. А уж когда вышла «Была ля млына каліна»! Эту песню крутили на всех танцплощадках Советского Союза, и пошли хорошие авторские. Это была моя первая финансовая волна. А в 80-е была «Малиновка» и вторая волна. В течение десяти лет все было хорошо. А еще Юрий Богатиков нас баловал, приглашал в Ялту поработать. Он нам не платил, но это был момент кайфа. Сегодня богатенькие ездят в Куршавель, а тогда у нас была Ялта с Богатиковым. Гостиницу в Ялте в те времена было не заказать, а Богатиков для нас делал. И каждый концерт заканчивался шикарным застольем, на которое приходило все местное начальство.
Это была волна богатства. В Беларуси я был самый богатый композитор. От 2-х до 5 тысяч советских рублей авторских отчислений в месяц! В Москве, конечно, композиторы побогаче были… Мне, безусловно, было с ними не тягаться. Антонов больше 10 тысяч в месяц получал. Я думаю, что в те времена даже первому секретарю ЦК меньше платили. Горбачев, по крайней мере, получал 4 тысячи советских рублей.
Кстати, за свои творческие встречи я получал больше, чем Пугачева за свой концерт. Я - 123 рубля, она - 47.50.
- Как так?
- А вот так. В советские времена оплата шла не за популярность, а за образование. А образование-то у меня было консерваторское. Самые высокие ставки были у оперных и камерных певцов, потом - солисты-инструменталисты классического направления. Эстрада на последнем месте, а ВИА - вообще в хвосте. Но лазейки были. Например, Хиль, Кобзон и Магомаев шли как классические исполнители, поскольку образование позволяло, а в программу наряду с популярными песнями включали арии. Еще с тех времен пошло выражение «В полном Кобзоне», это значит, в полном порядке. При его огромной ставке в 202 рубля он был еще и самый работоспособный. Пугачевой уже потом сделали личную ставку, она ведь закончила ГИТИС, а нужен был диплом консерватории.
- Ну а тратили-то как? Что-то я пока не пойму…
- А вот, как выясняется, надо было тратить. Много денег пропало, когда Союз развалился.
- Но хоть не все?
- Успел купить «Волгу», построить кооператив старшей дочери, да и вообще ни в чем себе не отказывал.
- У каждого свое «ни в чем себе не отказывал»…
- Ну, скажем так, в икре и прочих деликатесах.
- Ну а потеряли сколько? Еще одну «Волгу»?
- Больше, больше… Ведь ничего нельзя было купить, а доллары покупать мы боялись. Совки! В момент стал нищим. Спасибо Василию Васильевичу Невмержицкому, который взял меня тогда к себе на фирму помощником по культуре. И Сергею Прокоповичу, который за 3 тысячи долларов купил у меня для Солодухи песню «Здравствуй, чужая милая».
- И сколько денег принесла эта песня?
- А ничего не принесла. Только эти 3 тысячи. Поменялось время. Если в советские времена самыми состоятельными были авторы и композиторы, то потом огромные деньги на концертах стали зарабатывать певцы, а композиторов даже перестали объявлять. Сегодня уже опять по-другому, авторских мне хватает на оплату съемной квартиры и мобильного…
- Много разговариваете?
- Каждый день звоню жене в Минск сказать, что я ее люблю. (Здесь Эдуард Семенович точно не лукавит, потому что немногим ранее Евлалия Ивановна мне рассказывала об этих каждодневных звонках супруга. - О.У.). Долларов 100 – 150, иногда 300 у меня на телефон в месяц уходит.
А вообще, богатство ничего не решает. Если нет любимого дела и вообще любви в душе, человек находится в тупом тяжелом состоянии и нет гармонии. Ну хорошо, купил себе новую дорогую машину, еще купил что-нибудь… И что? Организм ведь требует признания, ищет себя. Сегодня в Москве у людей денег миллионы, а что делать, многие не знают… Вот и маются дурью в Куршевеле.
- А почему богатые люди очень часто скупы?
- Есть такое. Я это сам пережил. Чем больше денег, тем больше их жалко. Вот есть 50 тысяч, и жалко отдать 30 на какое-нибудь дело. Ведь останется всего 20. Чем богаче человек, тем расчетливее, тем больше подозрений, что все от него что-то хотят.
- Так а зачем они, деньги, тогда нужны?
- Для самоудовлетворения.
- А семья ваша не страдает?.. Я вот читала, что самый богатый человек мира Уоррен Баффет не помогает даже своим детям.
- Иногда и семья страдает. Все время как бы от себя отрываю. Сейчас я рублевый миллионер, и все равно: если надо отдать деньги на отдых, на зубы, жалко… Это ж вместо 100 тысяч, к примеру, останется, 90, а потом 80, а потом и вообще страшная сумма - 70 тысяч.
Но детям, конечно, помогаю. Старшей дочери Руслане я помог купить машину, да и ту самую «Волгу», купленную за последние советские деньги, я отдал зятю. Вот сейчас пройдут выборы в российскую Госдуму, можно будет и младшей Светлане начать строить квартиру в Израиле, она уже давно там живет.
- А жене за долгие годы семейной жизни дорогие подарки дарили?
- 48 лет мы вместе. Каюсь через газету: многого я ей не купил. Жадный был, а может, ничего не понимал. Я и в гости старался не ходить, чтобы подарки не дарить. Только туда, где я сам подарок. Спел - вот и подарок.
- То есть вы не смогли справиться с этим… э-э-э… недугом?
- Это невозможно. В ресторане заплатить не жалко, а когда речь идет о суммах, ничего с собой сделать не могу.
Сегодня я живу на ренту, и мне хватает на нормальную, небогатую жизнь. Плюс заказные песни, халтуры. Кормит главным образом песня «Самурай», ее очень любят некоторые высокопоставленные люди в России. Вот они и подарили мне приличный капитал.
- А сколько тратите на себя?
- (Думает.) Ну, дай господи, если долларов 700 - 800 в месяц.
- А я думала, вы в Москве живете…
- С февраля 2010 года я живу в Раменском под Москвой. Это идея моего сына Алексея. До станции мне 10 минут ходьбы, а там я сажусь в комфортный поезд «Спутник», полупустой и с кондиционером. Лучшего транспорта нет. Электричка делает 23 остановки, «Спутник» - 3. Я снимаю туфли, пиджак и через 45 минут я в центре Москвы. Чем вы еще так быстро и комфортно доберетесь? Смотришь на эти лимузины у Думы, вроде завидно, а за угол заглянешь - все коптятся в пробке. А я сел и поехал. Сын живет от меня в 3 км в Кратово, любимая внучка Маша, в выходные я у них, шашлыки, то-сё.
- А сыну передались ваши гены?
- Да вроде все у него хорошо. Он заместитель директора фирмы, которая снабжает российскую армию пайками, жена - гендиректор, сват - хозяин.
-Ну а какие-нибудь привычки богатого человека у вас есть?
- Никаких. Когда было богатство, покупать было нечего. Вот мой друг, поэт Илья Резник, он как барин, он в самом деле с привычками, а я 24 часа в сутки работаю. Ведь я хочу войти в мировую историю не как поэт-песенник, а как человек, открывший секрет всех профессий на земле.
- А пенсию как тратите?
- Кажется, тысяч 700 белорусских рублей у меня пенсия, но я ее даже не вижу. Ее жена забирает. И еще 100 тысяч мне доплачивают за звание народного артиста.
Святочная басня В промозглый вечер на исходе года Один банкир, покинув офис свой зеркального стекла, С крыльца спустился: «Ё, ну и погода, Кошмар! Скорей до дому, Коля! У стола, За новогодней уткой по-пекински Семья любимая вовсю копытом бьет, Уж теща-гадина, небось, вторую пьет, Маруся в жемчугах а-ля Настасья Кински С прислугою затеяла скандал: Что повар — вор, что гувернер опять, подлец, поддал, Что горничная привела солдата, И где, мать вашу, авокадо для салата? А Митька, старший, чует мое сердце, Закрывшись в детской, набивает косячок, Дочурка Фекла ждет очередного перца, И ей, бедняжке, невдомек, что дурачок Давно в ментовке утирает юшку, Чтоб не раскатывал губешки на Феклушку. Ну, запускай мигалку, верный кореш мой, И двинули по-быстрому домой!». Так говорил шоферу Николаю Банкир и депутат, двадцатый в списке «Форбса», Любовью преданной к семье своей пылая, Не замечая мрачности шоферской. Вот новогодняя людская кутерьма Осталась в стороне от Новорижской трассы. «Эх, чтоб тебя, гнилого <...>, Не обошла, как Ходора, тюрьма!.. (здесь часть басни удалена цензурой...) Чтобы не я твоим, а ты моим бы стал водилой, Чтобы не я, а ты сидел в дерьме», — Мечтал шофер, и синий глаз во тьме Сверкал, подобно дьявольскому оку, И мчался с жутким воем джип навстречу року. Что это было? Классовый момент, Когда любой продажный мент Роднее кажется, чем барин-благодетель? Холоп лишь в том и видит добродетель, Чтобы предать тебя сто раз на дню. Кормильцев челядь ненавидит сроду, И в этом сила революций, что народу Несут сплошную, блин, эгалитню. Или виной всему тотальный кризис в мире, Благодаря которому наш Коля — оба-на! — Пяти заместо штук стал получать четыре, И ярость благородная вскипела, как волна? Короче, черт вмешался в дело: Вдруг в карбюраторе чего-то загудело, Закашляло, в моторе зачихало, Заперхало — и мощное авто (Одно стекло, наверно, тысяч сто) — Вдруг, дернувшись, как вкопанное встало. Ни тпру, короче, и ни ну, как говорится. «Ну, выручай, Колян! Одиннадцать, брат, тридцать! Есть маза встретить Новый год на трассе…» — «Нет, Палыч, вот что я тебе скажу: Хорош кататься на рабочем классе. Я тоже человек. И, типа, ухожу. Как раз успею напрямки. А за твою четвёру Горбатиться такому, блин, шоферу, Как Николай Блинов, под самый Новый год — Пошел ты, знаешь…» И пропал, урод. А стало холодать. И по шоссе пустому Наш Палыч припустил пешком — причем не к дому, Поскольку ночь чернил была черней, А в направленьи городских огней Нетвердыми он двинулся шагами, Так как давно отвык ходить ногами. Попуток нет. А если бы и были, Сам дедушка Крылов вообразить не в силе, Что б он достал, к примеру, из кармана От Сен-Лорана модного кафтана, Кроме десятка платиновых карт? Облом, читатель мой! Друзья мои, не фарт! Вы спросите: чего же он, козел дебильный, Не позвонил, к примеру, на мобильный Кому-нибудь? Шоссе ведь — не могила. Не вызвал, скажем, верную охрану? Да просто в гневе он разбил мобилу! Ну, в общем, кроме лейбла Сен-Лорана И прочего подобного дерьма, Что он имел? Да в целом — ни хрена. Прикиньте, ужас! Холод, ветер, тьма, И Новый год… Нет, хуже лишь война! И тут наш Палыч, выгорев дотла, Решив, что вот и смерть его пришла, — Дымок почуял… Лесополоса… Живые души! Костерок теплится, И ангелы поют… А впрочем, то — людские голоса! И бульканье! И: «Можно приземлиться, Товарищи, вернее, господа, Точнее, братцы?» — «А, садись, болезный. Плеснем солдатику. Ишь, чистый! Ну, тогда Прибор ему отдельный. Не побрезгуй!» Воскресший Палыч выцедил стакан, Колбаскою закушавши полтавской, И захмелев, лесной окинул взглядом стан И разрыдался от нежданной ласки Добрейших мужичков, от их простой закуски, От стоптанных сапог, от елок и берез… «Так значит, вот оно — любить и жить по-русски!» — Подумал Палыч наш и весь промок от слез. Вот так бомжи приветили банкира, Поскольку меж людьми не может быть чужого пира. Читатель, ежели умом остер, Наверняка мораль из басни вынес: Простой народ не кинет крупный бизнес Ни в трудный час, ни в праздничный костер.
Эта правдивая байка случилась где-то в Америке, но вполне вероятно, что могла случиться и у нас с каким-нибудь Новым Русским или государственным чинушей (что впрочем почти одно и тоже). Итак, вот вам вольный перевод с английского: Один из авиарейсов американской компании United Air отменен. И все пассажиры этого рейса терпеливо стоят в очереди к очаровательной представительнице компании (напомню, что дело происходит в США) чтобы их переписали на ближайший удобный для них рейс. И вдруг, расталкивая других, подваливает какой-то наглый тип и говорит, что ему надо переписать билет на такой-то рейс, причем Первый Класс ONLY. Ну девушка ему вежливо так говорит что, мол, не будет ли так любезен многоуважаемый господин встать в очередь, как все другие. На что наглый америкос буквально зашипел на нее: - Да ты знаешь КТО Я ТАКОЙ !? Девушка спокойно берет микрофон и объявляет на весь аэровокзал: - Леди и джентльмены! Сэр возле восьмой стойки нуждается в помощи. Не может ли кто-нибудь идентифицировать его личность. Он забыл кто он !!! Очередь так и упала со смеху, а борзый тип только и смог сказать "fuck you!!!" На что милое создание не меняя выражение лица заявила: - Очень сожалею, сэр, но и для этого Вам тоже придется встать в очередь !!!
Вчера я ехал на работу В метель, туман и гололёд, Вдруг мимо пронеслась Тойота, Ввзяла опасный поворот. Пересекая автостраду Там, где сплошная полоса... Водитель мазалась помадой И тушью красила глаза! Как тут от злости не беситься? Я в гневе бритву уронил (Я дома не успел побриться И по дороге щёки брил). Упала бритва в кофе прямо (Между колен стоял стакан - Мне вкусный кофе варит мама - Его я пью в такой туман). Когда предмет тяжёлый падал, Крутой горячий кипяток Плеснул туда, куда не надо - Там третьей степени ожог. И вот от боли я подпрыгнул, И из моей руки другой Вдруг выпал телефон мобильный - И снова - в кофе по прямой. Не помню, что там дальше было.... Открыл глаза: больница? морг? Теперь ни тачки, ни мобилы... Зато повязка между ног. Весь загипсован под завязку, Без гипса только голова. А вот мораль всей этой сказки - У ВСЕХ БЫ БАБ ЗАБРАТЬ ПРАВА!
ПРИТЧА В давние - давние времена Господь слепил десять Адамов. Один из них пахал землю, другой пас овец, третий - ловил рыбу... Спустя некоторое время пришли они к Отцу своему с просьбой : - Всё есть, но чего-то не хватает. Скучно нам. Господь дал им тесто и сказал : - Пусть каждый слепит по своему подобию женщину, кому какая нравится : полная, худая, высокая, маленькая... А я вдохну в них жизнь. После этого Господь вынес на блюде сахар и сказал : - Здесь десять кусочков. Пусть каждый возьмёт по одному и даст жене, чтобы жизнь с ней была сладкой. Все так и сделали. А потом Господь сказал : - Среди вас есть плут, ибо на блюде было одиннадцать кусков сахара. Кто взял два куска? Все молчали. Господь забрал у них жён, перемешал их, а потом раздал, кому какая попалась... С тех пор девять мужчин из десяти думают, что чужая жена слаще, потому что она съела лишний кусок сахара. И только один из Адамов знает, что все женщины одинаковы, ибо лишний кусок сахара съел он сам...
Мать у меня профессиональная коммунистка, всю жизнь проработала в горкоме и религия для неё была табу. Потом уже будучи на пенсии в перестроечные годы она решила всё-таки приобщиться к религиозному дискурсу. И началось.
-Так что же это получается? Они же там все были евреи?
-Да.
-И Христос был еврей?
- И он тоже.
- А православным тогда какое дело до этих еврейских разборок?
Вот что тут скажешь? Тем более что я сам атеист.
Хорошо что есть верующие родственники. Матушка долго с ними общалась, что-то такое поняла. И опять пристала с вопросами: "Ты можешь мне человеческим языком объяснить, что там случилось и что мы празднуем?".
Я попытался пересказать ей новый завет в понятной терминологии.
- Вот представь, была Римская империя, вроде СССР.
- Понятно.
- А в ней была союзная республика Иудея.
- Ну вот уже по-человечески.
- Там был первый секретарь, по-ихнему первосвященник, Анна, как положено из местных. И зам у него был по оргпартработе - Каиафа. А второй секретарь, как положено был из центра, назывался прокуратор.
- Это Понтий Пилат который? И что они не могли сразу по-человечески написать! Ну и ?...
- Ну и вот, был у них большой партийный праздник Песах. Все готовятся, там отчетные собрания, торжественные доклады, все как обычно. А тут вдруг приезжает на осле какой-то диссидент. Деклассированные элементы ему осанну кричат. Нехорошо.
- Ага, поняла, это Христос значит. А в чем было его диссидентство?
- Ну, он выступал против формализма и начетничества.
- Ясно, волюнтарист!
- Ну типа того. Общественник Иуда доложил куда надо, Христа повязали, засунули в обезьянник, решили устроить показательный процесс.
- То есть гласность у них была!
-Контролируемая. Анна и Каиафа собрали пленум, стали решать как бороться с чуждыми проявлениями. Распять диссидента у них полномочий не было, санкция нужна была из центра, вот они и прошли ко второму секретарю Понтию Пилату. Говорят, давай распни диссидента этого, а то мы настучим, что ты провалил работу с местными кадрами.
- Да, эти баи в союзных республиках вечно так... Хорошо еще хоть спросили. Ну и дальше что?
- Понтий Пилат им говорит: не вешайте на меня своих диссидентов, идите к иудейскому предисполкома Ироду, он исполнительная власть, пусть и решает. Пошли к Ироду,тот отнекивается, дескать не моя юрисдикция и вообще у меня вон Иродиада хуже Галины Брежневой себя ведёт, а тут вы ещё.
- Надо же, всё как у людей!
- В том и смысл. Ну вот, пошли опять к Пилату, тот дал наконец санкцию, но с оговорками, как обычно: "Я умываю руки, под вашу ответственность, я докладную напишу, перегибы на местах и т.д." А Христа распяли.
-Ну вот теперь понятно!
-Ну слава богу!
-Нет, стой, непонятно!
-Что непонятно?
-Как это может быть чтобы первый секретарь был еврей?...
Анна Сохрина родилась в Петербурге, окончила факультет журналистики Ленинградского государственного университета. Печатала рассказы в популярных журналах "Аврора", "Звезда", различных еженедельниках и сборниках. Теплое предисловие к ее первой литературной подборке написала известная писательница и сценарист Виктория Токарева. Рассказы и повести Сохриной отличают юмор, теплота интонации. С 1994 года Анна живет в Германии. Ее рассказы, повести посвящены русским евреям, эмигрировавшим в Германию в начале 90-х годов. В 2003 году берлинское издательство Oberbaum-Verlag перевело ее книгу "Моя эмиграция" и издало сборник прозы на немецком языке. А в 2008 году в петербургском издательстве "Алитей" в серии " Русское зарубежье" увидела свет новая книга рассказов Анны Сохриной "Дамские штучки", предисловие к которой написала Дина Рубина.
«Евреи – нация вождей»
Шум, гам, скандал – что такое? Предвыборное собрание в синагоге. С кличем «Русские идут» пришло в волнение местное еврейство. Вспенились, забурлили, заклокотали, заговорили на два языка общины. Где два еврея – там три мнения. Евреи – нация вождей. «Русские» рвутся к власти, хотят участвовать в правлении синагог. – Соломон, что это такое? Они же по-немецки едва-едва. На молитву не ходят. – А кто сказал, что с еврейским Б-ом надо говорить по-немецки? Ваш раввин? – А почему, собственно, «русские»? Циля, как тебе это нравится? Там в отделе кадров мы евреи, а здесь в синагоге – мы русские… – А мне вообще здесь ничего не нравится. – Да дайте же сказать Рабиновичу! – Я за справедливость и за демократические методы правления. Здание старой синагоги продали? Продали. А где моя доля? Шум, гам, спор, разноголосье. – Сема, он из «наших»? Нет? Тогда я за него не голосую. Принципиально. Чьи интересы он выражает? – Товарищи дорогие… Что спорить, мы в храме, здесь все евреи, все друг другу братья… – Правда, один брат живет в особняке, ездит на «мерседесе» и имеет свою фабрику, а другой в – в комнате общежития, имеет свой «социал» и карточку на проезд после девяти часов утра. А причина в том, что один приехал на двадцать лет раньше другого. Главное – все сделать вовремя. А тут не успели приехать, как в стране кончились деньги! – Раньше «социала» не было! – Зато была работа. – Если ты такой умный, то почему такой бедный? – Роза, кого мы выбираем? Кого? Что эта дама собирается в правлении делать? Я ее на рынке недавно встретила, так она даже предвыборную платформу толком рассказать не могла. Что она нам даст? – А что тебе надо? – Пусть устроит на работу моего зятя. Шум, гам, крики. – Да дайте же сказать Рабиновичу! – Я требую справедливости и демократических методов правления. Старую синагогу продали? А где моя доля? – Фима, так кого они выдвинули? Это он на благотворительности себе такие щеки наел? Шум, гам, пререкания. – Да они на наши еврейские деньги дворцы себе построили, самолеты купили! – А что, у вас было много денег? – Голосуйте за Рабиновича! Он нам поможет! – Никогда! Он себе только и поможет. Тоже мне кандидат, выскочка. А чем я хуже? – Моня, да кто нас спросит? Кому мы нужны. Они же все купленные... – Товарищи, мы собрались здесь, чтобы спокойно обсудить… – Долой Рабиновича! – Я за справедливость и демократические методы правления. Здание старой синагоги продали, где моя доля? – Соломон, я все понял, мы можем спать спокойно. Мы победим. «Русские» никогда между собой не договорятся... Шум, гам, скандал – предвыборное собрание в синагоге. В результате выбрали не того, не туда и не так. Евреи - нация вождей.
По пляжу у самой кромки воды ходил задумчивый верблюд в наморднике. — А намордник зачем? — спросила дочь. — Чтоб не плевался?
От той поездки в Израиль остались глянцевые фотографии, где мы с Машкой стоим измазанные целебной грязью Мертвого моря (ах, какой становится кожа от той грязи — как у девочки!) и хохочем в затвор фотообъектива. И стопка записей на случайных клочках бумаги, салфетках из кафе, страничках, криво вырванных из блокнота. Разобрать и перечитать их просто не доходили руки, все вылилось в устные рассказы сразу по приезде. Такое бывает. Давно заметила: не записанное по свежим впечатлениям постепенно тускнеет, съеживается, уменьшается, как шагреневая кожа, и так и не становится написанным.
Так какую же предысторию имела эта? В моей яркой и беспутной молодости у меня были две близкие подружки — Машка и Катька. Обе блондинки, обе русские. А я, конечно, ходила в еврейскую компанию, где были другие мои приятельницы и интеллигентные кудрявые юноши, сыновья маминых подруг.
С чистотой крови в семье было поставлено строго. — Замуж, доченька, надо выходить за того, кого полюбишь. Но полюби, пожалуйста, еврея...
Горькую правду маминых слов, четкую правильность этой формулы, выстраданную народом в течение тысячелетий (несмотря на многие исключения!), я осознала гораздо позже, когда начались массовые отъездные ситуации. И большая еврейская семья, сидевшая на чемоданах и истово желающая уехать из опостылевшей антисемитской страны, не могла тронуться с места из-за русской жены сына, которая, в свою очередь, не имела права бросить на произвол судьбы своих больных и престарелых родителей. И это были трагедии, разыгрывавшиеся на моих глазах в разных вариациях, но с упрямой повторяемостью сюжета.
Но тогда, в конце семидесятых, мы были еще молоды, ни о чем таком не думали и с удовольствием проводили время на своих беззаботных тусовках: танцевали, ездили на природу, бегали в киношку и театр. И я, естественно, таскала в нашу компанию своих русских подруг. Это были хорошие интеллигентные девочки, начитанные, белокурые и стройные. И вновь по упрямой логике сюжета их полюбили наши еврейские юноши, а полюбив, захотели жениться. И, преодолев сопротивление семей, сделали это.
Несколько лет спустя Катька с мужем Фимой благополучно уехала в Америку, а Маша с Борей и годовалой дочкой — в Израиль. А я по иронии судьбы осталась сидеть в ветшающем на глазах Питере и досиделась там до последнего, пока судьба мощным пинком не выкинула меня в Германию. В Германии я первое время чувствовала себя, как мелкая рыбешка, выброшенная на прибрежный песок и задыхающаяся от отсутствия привычного воздуха. Потом, правда, как-то обжилась, нашла оправдания: "Ради детей, только ради детей и ехали...".
В гости в Израиль мы собирались долго и довольно тщательно. Я ходила по дешевым немецким магазинам и выбирала подарки многочисленным израильским родственникам и друзьям. Наконец, прилетели. Аэропорт Бен-Гурион встретил нас сухой жарой и пылкими объятиями родственников. Впечатления израильского гороскопа — как разноцветные камешки на берегу Красного моря. В памяти остались какие-то сценки, сиюминутные картинки, обрывки разговоров.
Однако общее впечатление было таким: внутри что-то оттаяло. В Германии, особенно в первые годы, я ощущала себя так, будто замерзла и жила в виде замороженного полуфабриката, когда душа замирает, инстинктивно экономя силы, откликаясь только на самое необходимое. А в Израиле вдруг согрелась. Виной ли тому близкие лица старых друзей и повсюду вспыхивающая русская речь, и эта израильская открытость, когда в автобусе спрашиваешь, где тебе лучше сойти, и двадцать человек по-русски начинают наперебой объяснять: "А ты, милочка, выйдешь тут, пройдешь две улицы, завернешь налево, там сберкасса... А вы откуда сами -то?".
И вот тут происходила заминка. Сперва я в простоте душевной говорила: — Я живу в Германии. И, видя, как закрывается и стекленеет лицо, спешила поправиться: — А вообще-то из Ленинграда... — А в Германии что делаете? — Живу. — И как же еврей может жить в Германии?
Два проклятых вопроса, и по сей день повергающих меня в душевный раздор, потому что не могу ответить на них открыто и просто. А отвечая, понимаю, что до конца неискренна, и прячусь от своих страхов. Это извечный вопрос немцев: "Зачем вы сюда приехали?" — и вопрос евреев, живущих в других странах мира, задаваемый с глубинной ехидцей: "Ну, и как еврей может жить в Германии?"
Интересно, что прошло три года, и уже во второй мой приезд в Израиль ситуация поменялась. Еврейская эмиграция в Германию из стран развалившегося СНГ приобрела массовый характер, и у многих в чистеньких немецких городах поселились друзья и родственники. Евреи стали ездить друг к другу в гости, и постепенно выяснилось, что в Германии тоже можно жить. А предпочитающим материальные блага жить и вовсе неплохо. Всё стало на свои места, и я уже смело говорила русским израильтянам: "Живу в Германии". - Да? А у меня там дядя в Дюссельдорфе. А правда, что евреям в Германии бесплатно квартиры дают?
Но я забегаю вперед. На пятый день поездки я попала, наконец, в объятия Машки, о которой я рассказывала выше и которую, можно сказать, своими руками выдала замуж за хорошего еврейского парня и отправила в Израиль. Мы не виделись десять лет. Сколько воды утекло за это время, сколько судьбоносных моментов произошло, говорить бессмысленно. Скажу только, что у Машки ко времени нашей встречи было четверо детей и свой дом в Маале Адумим — на той самой Масляничной горе, которую так талантливо описала Дина Рубина в своей лучшей, на мой взгляд, повести, посвященной русским евреям, приехавшим в Израиль, - "Вот идет Мессия".
В Маале Адумим поселилась, как я поняла, в основном, московско-ленинградская интеллигенция. Не ортодоксальная, но верующая. Свято соблюдающая шаббат и традицию. В общем, Машка прошла гиюр и стала религиозной. Мне, человеку со стопроцентной еврейской кровью и помнящей Машу обычной русской девчонкой в брезентовой штормовке у туристского костра в лагере комсомольского актива, смириться с этим сразу было нелегко. Во-первых, внешне она осталась почти той же белокурой, жизнерадостной и открытой, а родив четверых детей, умудрилась сохранить стройность. Но после первого дня нашего радостного щебетания и восклицаний: "А помнишь?" стала проступать новая и неожиданная для меня Маша.
- Шляпу-то сними, что ты на улице все время в шляпе? От солнца, что ли? Машка странно посмотрела на меня: — Нельзя. — Почему? — искренне удивилась я. — Еврейской женщине без головного убора на улице нельзя. Только у себя дома перед мужем. — Ты что, серьезно? — растерялась я. — Вполне, — и перевела разговор на другое. — Слушай, сегодня концерт Окуджавы в Иерусалиме, так я закажу билеты?
Оставленная в машкином доме одна, я допустила серьезную оплошность. Пожарила на сковородке колбасу и накормила ею четырехлетнюю Ривку и пятилетнего Давида, младших детей. Вдобавок после колбасы я скормила им по йогурту и осталась очень довольна собой, решив, что все обязанности подменной мамы выполнила "на отлично". Маша была в ужасе. Во-первых, сковородка оказалась "молочной", и теперь ее надо было специальным образом "кашеровать" или просто выбрасывать. Во-вторых, и это было самым страшным, дети не имели права есть мясное с молочным, но по своему малолетству не сумели мне это объяснить. Маша весь вечер охала и была в неподдельном отчаянии, и я поняла, что чего-то в этой жизни не догоняю.
Завтра наступил шаббат, и я не без интереса поучаствовала в зажигании свечей, но в субботу мне надо было позвонить одному знакомому еще по Ленинграду редактору и договориться о встрече: дни, оставшиеся до отъезда, стремительно улетали. — Нельзя, — коротко сказала Маша. — Шаббат. — Слушай,— вскипела я. — В конце концов, я уважаю твоего Бога, но дай мне позвонить по телефону!
В понедельник я с шестилетней дочкой, Маша с младшими детьми и ее беременная двойней подруга втиснулись в машкин тесноватый джип и поехали на Мертвое море. Пыльная дорога петляла, поражая пейзажами, мелькающими за окном. Вот молодая девушка-израильтянка редкой красоты, с автоматом у бедра стоит у пропускного пункта перед арабским поселением, вот бедуин с задумчивым видом, неспешно покачиваясь, едет на верблюде...
Наши дети подружились и общались по-русски. Но вот Ривка с Давидом затянули песню на иврите. Моя дочь долго вслушивалась в непонятные слова, а потом запела по-немецки... На каком ещё языке, кроме русского, могла она петь, привезенная в трехлетнем возрасте в Германию?
Как причудливо и необратимо повернула нас жизнь, если белокурые дети Маши поют на иврите, а мое классически семитское дитя — на немецком, и что будет с нами всеми по прошествии еще нескольких десятков лет? Как ответить мне на эти терзающие меня вопросы?
И успокоиться... И успокоить других.
... в 2000 году за рассказ «Дорога на Мертвое море» Анна Сохрина получила литературную премию, учрежденную музеем Пушкина в Нью-Йорке и кафедрами славистики американских университетов.
Дата: Воскресенье, 03.04.2011, 13:01 | Сообщение # 11
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Offline
Алло, пожаpна…
- Алло, алло, пожаpна? Сpочно пpиизжайте - гоpит.
- Адpес?
- Геpцль 34 кв. 12
- Геpцль? Это где?
- Та навпpотив шyка.
- Hапpотив чего?
- Та шyка! Ви шо, на шyке не бyли?
- Говоpите конкpетно. Какой это pайон?
- Та Ромема ж! Гоpить. Хватит там pасспpашивать, пpиезжайте а потом я вам все pаскажy.
- Hо кyда? Адpес?
- Так я ж сказала - Геpцль, шоб он сдох, 34.
- Как тyда ехать?
- Та шо там ехать. Пешком можно пpойти. Это ж у центpе. Давайте сpочно.
- Как к вам пpоехать?
- Та нам вси автобyси ходять.
- Мы не знаем, где это . Это что, новый pайон?
- Та який там новий! Такий большой дом, полно маpоканцив.
- Каких еще маpоканцев?
- Та маpоканских. Ви шо, маpоканцив не бачили? Чоpние такие y тpyсах. Златая цепь на дyбе том. Кpичать все вpемя.
- А, гpyзины?
- Та яки там в биса гpyзины? Маpоканци! Hy мyзика y них такая занyдливая - дpин дpин ...
- А, казахи?
- Та идить ви в жопy с вашими шyточками. Hашли вpемя. Ви пpиидите чи ни?
- Hо мы не знаем такой yлицы.
- Hy едете по Яфо, своpачиваете налево и ось вам Геpцль.
- По Яфо?
- Hy а як же еще? Яфо це ж центpальна yлица ее вси знають.
- Ви откyда звоните?
- Та из домy ж и звоню. Гоpить все.
- Говоpите конкpетно как к вам пpоехать
- Та я ж сказала - по Яфо и налево. Вам любой скажет. Геpцль. Вы шо, пpо Геpцля не слышали. Hy с боpодой, обещав всем счастливyю жизнь.
- А, Маpкс?
- Та який там Маpкс? Ви довиябyетеся шо все сгоpить...
- Пpоспект Маpкса 34 ? Здесь никакого пожаpа нет.
- Засyньте вашего Маpкса себе в пожаpнy машинy. Я говоpю Геpцль, а вони мене Маpкса тычyть. Та на биса нам тyт здався ваш Маpкс! Hам свого Геpцля хватае. Спасите! Пожаp!
- Подождите. Мы подняли в воздyх пожаpные веpтолеты. Hигде никаких следов дыма не обнаpyжено.
- Та шо ви там, ослипли! У нас весь дом в димy.
- Женщина вы вообще тpезвая?
- Hy випила, а шо низя? У нас тyт водка по 6.50 - пей не хочy.
- Это где же вы нашли водкy за 6.50?
- Та y нас в маколете.
- Где?
- Hy в лавке. Я пошла за водой, такая жаpа, дай дyмаю захвачy бyтылкy Голди. Може до мене ктось пpийде, може я кyдись пойдy. Hичего водка, пить можна.
- Погодите, какая жаpа?
- Та гpадyсов 30, я ж не меpяла.
- Как 30? Да на yлице дождь пpоливной идет.
- Та шо ви таке говоpите? Раньше Рош А Шана дождя не бyдет.
- Раньше чего?
- Та Рош ашана. Hовый год. Чеpез месяц.
- Как чеpез месяц? Еще полгода до Hового года.
- Так то по-нашомy. А по-ихньомy, по-жидовськомy вже новый год!
- Погодите, вы кyда звоните?
- Та y пожаpнyю ж!
- Какого pайона?
- Та скоко вам pаз повтоpять - Геpцля, шоб его на том свете в костpе ваpили, как он нас сюди заманил.
- Кyда?
- Та кyды ж? Сюди!
- Вы из какого гоpода звоните?
- Та с Иpyсалимy, шоб он сгоpел.
_ А чего ж вы в Киев звоните?!!!
- А кyди же мени звонить, як они тyта человечеського языка не понимають... Так вы им позвоните и по-своемy, по-пожаpномy объясните. Гоpить!
Нас утро встречало прохладой... ................... Ах, время, советское время... Как вспомнишь - на сердце тепло. И чешешь задумчиво темя: Куда ж это время ушло?
Нас утро встречало прохладой, Вставала со славой страна, Чего ж нам ещё было надо, Какого,простите,рожна?
На рубль можно было напиться, Проехать в метро за пятак, А в небе сияли зарницы, Мигал коммунизма маяк...
И были мы все гуманисты, И злоба была нам чужда, И все кинематографисты любили друг друга тогда...
И женщины граждан рожали, И Ленин им путь озарял, Потом этих граждан сажали, Сажали и тех, кто сажал.
И были мы центром вселенной, И строили мы на века. С трибуны махали нам члены... Такого родного ЦК!
Капуста, картошка и сало, Любовь,Комсомол и Весна! Чего ж нам козлам не хватало? Какая пропала страна!
Мы шило сменили на мыло, тюрьму променяв на бардак. Зачем нам чужая текила? У нас был прекрасный КОНЬЯК!!!
Сообщение отредактировал Пинечка - Среда, 20.04.2011, 07:26
Советское время, будь оно проклято, было счастливым от того, что мозги у всех были свободны.
Полдня за молоком.
Полдня за мясом.
Стой свободно, расслабленно.
Пять минут — шаг вперед.
Думай, читай, учись.
И ты не один.
Ты движешься по общему маршруту.
Жена знает, где ты, ты знаешь, где она.
Этот отдых для мозгов назывался "очередь".
Первое добровольное построение советских людей в затылок друг другу.
Следующий отдых для мозгов — собрание.
Поднять! Укрепить! Создать!
Два часа свободного времени.
Тренируй кисть, сжимай мячик.
Тяни под столом ногами эспандер.
Курилки битком.
В туалетах примерочные.
В комнатах настроение.
Кто-то входит в отдел — все животом ящики задвигают.
В ящиках — рюмашка, огурчик, детектив.
Мозги свободны.
И советские труженики не боялись тонкого юмора и сложных стихов литературы, произнесенных со сцены вслух.
В политике ясно.
Великое противостояние двух систем: всеобщего равенства и низкой производительности труда, с одной стороны, и вопиющего неравенства и большой производительности труда, с другой.
И в пику обществу потребления нами было построено общество борцов за справедливость.
Общество борцов пело, читало и защищало диссертации, время от времени испытывая нужду в продуктах питания.
Но это считалось для борцов естественным состоянием.
Как волны, накатывались поэты и барды на скалистый берег коммунизма и откатывались, крупновспененные и шумные.
Снова собирались, сочиняли и снова с грохотом и гулом под овации налетали на скалы грудью, ногами, лицом.
С коммунизмом боролся каждый.
От первого секретаря ЦК до дворника, только что защитившего диссертацию.
С песнями и стихами было хорошо.
Еды не было по-прежнему.
Не давалась борцам еда.
Не давалась одежда.
Все гордились низким заработком и тайгой.
Коммунизм надо было строить, а капитализм строить не надо было.
Он там сам (или сам там) возник на основе дикой конкуренции и неимоверного труда.
Там платили за все, что продавали.
Отчего было много продуктов и товаров.
"Гнусные торговцы!" — кричали им борцы и пели хором.
Там не пели просто так и в лицо друг другу.
Там продавали хоры и покупали голоса.
Петь просто так было убыточно.
Физики у них не шутили, а клепали бомбу, секреты которой продавали нам их шпионы.
Их шпионы хотя и были поклонниками нашего строя, но жить у нас не хотели.
Наши тайны там шли плохо.
Один автомат. Один самолет.
Стихов не брал никто.
Юмор не переводился.
Наши, побывавшие там, возвращались, обвешанные транзисторами и сандалиями, долго и туманно говорили об отсутствии свободы, не уточняя — где, а ночью слушали транзистор.
Постепенно привлекательность вещей стала расти, особенно среди наших женщин,— этой черной силы, всегда предающей интересы мужчин и выбивающей из них волю и непреклонность.
Мужчины в ногах валялись у властей, чтоб поехать и привезти какую-нибудь вещь и косметику.
Противостояние стихов и косметики продолжалось долгих семьдесят лет.
И женщины победили.
Они перестали петь, начали красить щеки и ресницы.
Мужчины отбросили гитары и сели за руль.
Дети выбросили книги и ударили по кнопкам.
Ученые стали продавать, не изобретая, свое тело и мозги.
Спортсмены поменяли массовость на отъезд с продажей мастерства и мышц на Запад.
Газеты перестали думать над фактами и стали торговать фамилиями.
Секс стал покупным, прозрачным и отделился от любви.
Словами: "Хотите заняться сексом или поедим?" — встречают гостей в приличных домах.
Книги стали читаемо-выбрасываемые.
Их жизнь, как у всего продажного,— одна ночь.
Задачей искусства стало освобождение мозгов.
Уже видно, как в зрительном зале освобождается организм от наболевшего и пережитого.
Это хохот. И кто осудит...
Шахматы сверху опустились вниз и расчертили жизнь на риск и расчет.
Богатые перестали спиваться — риск велик.
Итог жизни в сорок лет. Расцвет итога в семьдесят.
В сорок лет денег нет и не будет. В тридцать лет таланта нет и не будет.
Пошла торговля.
Мы им продаем то, что горит, то есть водку и нефть.
Они нам — то, что едят и смотрят, то есть продукты и кино.
С едой по-прежнему не идет, не мычит и не телится.
Почему у нас с едой не сложилось?
Господи! Меняются уклады, а голод стоит неподвижно, как Кремль посреди страны.
Уже и душевные враги-евреи в пустыне выращивают и выкармливают, а мы все объясняем и выясняем, почему жрать нечего.
И кто был виноват в XIX, XVIII, XVII, XVI веках и ниже, вплоть до мамонта Феди.
Сейчас все уселись вдоль трубы и запели.
"Качает!" — поют аборигены.
"Течет-течет!" — танцуют аборигены.
И так, с танцами и песнями, провожают каждый баррель.
И слово какое пенистое!
Теки-теки, дерьмо зеленое...
Продаем из-под себя!
Под названием "энергетическая сверхдержава".
Оттуда деньги в мешках передают нам, но не дают потратить, чтобы мы не распухли и не упились.
Сидим мы, смотрим, как деньги в мешках свою ценность сохраняют, а мы свою теряем в плохо пригнанной одежде.
Старики и старухи, как и их песни, со следами былой красоты, мало едят и уже не рассчитывают ни на государство, ни на своих детей, безумно занятых мозгами.
Родители уже не помогают в юности и не мешают в старости.
Они нужны только для зачатия.
С помощью детского питания и компьютера с родителями покончено в малолетстве.
В странах потребления их грузят в автобусы, и они ездят отдельно от людей.
В странах ископаемых старики ходят по базару и все прицениваются, прицениваются, прицениваются, прицениваются и не могут прицениться.
А мозги в правительстве работают очень напряженно — как обойти трубой настырного соседа. Как газом усмирить зарвавшийся электорат. Как сделать всю еду нахала холодной и сырой.
Интеллектуальный низ страны по партиям и капиллярам лезет вверх, в парламент, за мигалкой.
— Мигалку дайте поносить!
Снял с крыши — замигала в глазах.
Потушил в глазах — замигало в руках.
Потушил в руках — замигало в штанах.
Без подмигивания — не жизнь.
Жизнь взялись делать заново.
Делаем, как умеем.
Сделаем, снимем брезент, боюсь, опять получится советская власть, в душу ее!
Или то, что мелькнуло на Кутузовском проспекте,— грязный "роллс-ройс" с мигалкой...
