Дата: Суббота, 06.10.2018, 09:42 | Сообщение # 406
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
ЕСЛИ...
Если такой танцор, как Николай Цискаридзе, может в порядке трудоустройства занять место ректора Вагановского училища, с которого ради него тут же и в его присутствии выкинули действующего ректора, любимого учениками и отдавшего Вагановке жизнь...
Если такой дирижёр, как Валерий Гергиев с одиозным деспотизмом подминает под себя всё, до чего удаётся дотянуться...
Если такой режиссёр, каким Никита Михалков был в тридцать лет, обретает прозвище Никиты-бесогона и способен бить ногой в лицо человека, которого охранники гнут к полу, заломив руки, и сохраняет после этого рукопожатность...
Если такой актёр, как Михаил Боярский, лучший д'Артаньян на киноэкране - становится доверенным лицом просроченного президента на заведомо грязных выборах, продолжающего вести страну в пропасть третьего мира...
Если такой писатель, как Даниил Гранин устойчиво процветает при всех режимах, партсекретарях и губернаторах, от Хрущёва и Толстикова до Путина и Полтавченко, неизменно награждаясь за честь и достоинство...
Если такие певцы, как Пугачева и Киркоров рекламно венчаются в храмах вплоть до Иерусалимского, принимая подарки и поздравления корпорации, и все знают...
Еслиэти людииесть по заслугам знаковые фигуры современной русской культуры, то дерьмо мы народ.
И так нам и надо.
И имеем то правительство, которого заслуживаем. И в конце тоннеля - не то расстрельная стенка, не то свечение болотного газа над обрывом. И провались оно всё пропадом.
Потому что когда совести нет у людей, делающих культуру - тогда скоро не будет вообще ничего.
Eсли такие либералы-оппозиционеры, как еврейка Евг. Альбац, чуть ли не матом кроет Трампа и превозносит Х. Клинтон - антисемитку, ненавидящую Еврейское государство, то провались пропадом и такая русская оппозиция.
Дата: Понедельник, 15.10.2018, 07:02 | Сообщение # 407
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 447
Статус: Offline
...Я был в Чехии, жил в горах без компьютера, без новостей. О смерти Эдуарда узнал по возвращении домой. Вовремя откликнуться не успел. Пишу сейчас.
… Это было много лет назад, я ещё жил в Киеве. Как-то днём раздался звонок: — Здравствуйте! Это Эдуард Успенский. Я приехал по приглашению вашей мультстудии, но номер в гостинице они не смогли заказать. Я позвонил в Москву, мне посоветовали обратиться к вам. Вы извините, Саша, мы с вами не знакомы, но ситуация…
— Где вы сейчас находитесь? – прервал его я. – В каком месте? — На Крещатике, возле Крытого рынка. — Понятно. Вы рядом с гостиницей «Украина». Перезвоните мне через полчаса. Я не знал его лично, но, конечно, его имя было мне хорошо знакомо: я уже читал «Чебурашку», а до этого – много его стихов и рассказов. Когда он вторично позвонил, я сообщил ему, что номер в «Украине» его ждёт, пусть устраивается, а вечером – ко мне, вместе поужинаем. В его ответе я уловил лёгкую растерянность: — Но… Я не один… Со мной мой редактор. — Берите и её, — сказал я. Он рассмеялся: — Спасибо! Мне о вас так и говорили: всё может и всё понимает!.. Вечером он пришёл вместе со своим редактором (которая, конечно, была ему не только редактор), мы прекрасно провели время, он читал нам фрагменты из ещё не изданной книги «Трое из Простоквашино», я подарил ему свой свежий сборник рассказов, мы стремительно перешли на ты, он взял с меня слово по приезде в Москву, немедленно позвонить ему – и с этого вечера началась наша многолетняя дружба.
фото из далёкой молодости... К сорока годам Успенский уже был очень популярен, придуманные им персонажи победно шагали по всему миру: Чебурашка, крокодил Гена, старуха Шапокляк, кот Матроскин, почтальон Печкин… Его книги выходили огромными тиражами, и в Советском Союзе и за рубежом; его мультфильмы были любимы и детьми, и взрослыми. Вокруг него сплотились молодые талантливые литераторы, композиторы, кинорежиссёры: Андрей Усачов, Григорий Остёр, Александр Татарский, Григорий Гладков… Он писал пьесы, сценарии, телепередачи в соавторстве с Феликсом Канделем, с Аркадием Хайтом, Александром Курляндским… С ним много и плодотворно сотрудничал композитор Владимир Шаинский… Успенский умел находить и привлекать талантливых людей, но, к сожалению, не надолго. Причина – его петушиный характер: он был драчлив, нетерпим и агрессивен, постоянно погружён в разные скандальные истории, воевал с Союзом Писателей, с Моссоветом, с Госкино, с Центральным Телевидением, со своим жилищным кооперативом… И в отстранении Сергея Михалкова от должности первого секретаря Союза Писателей СССР, и в изгнании с телеэкрана обозревателя Даля Орлова, и во многих подобного рода подвигах – большая доля участия Эдуарда Успенского. Его секретарь Анатолий, бывший следователь, заводил специальную папку на каждого, кому Успенский объявлял войну, и вёл дело до суда, до скандала, до победы. Иногда мне начинало казаться, что это становится главным делом его жизни. Он гордился своими судебными победами не меньше, чем своими книгами и фильмами. — Ты – большой писатель, у тебя куча потрясающих идей, ты должен писать! – пытался увещевать его я. – А ты попусту тратишь столько сил и времени! Не жалко? — Не жалко, Саша, не попусту! Может, я именно для этого родился, чтобы проходимцы знали, что не останутся безнаказанными! И при этом, Эдик мог быть верным и преданным другом, каким он и был для меня много лет: откликался на первый же призыв о помощи; если был нужен, вылетал в любой город на презентацию моей газеты или для совместных выступлений, никогда не спрашивая о сумме гонорара и, вообще, о своей выгоде. Он очень помогал мне внедриться в Московскую жизнь, щедро делился своими деловыми связями в издательствах, на Радио и Телевидении…
К Успенскому не было ровного, усреднённого отношения – его или ценили и любили, или боялись и ненавидели. Дети обожали его, он умел с ними общаться на понятном им языке, сам превращаясь в ребёнка. Я помню, как на одной из таких встреч, Эдик вышел с малюсеньким мальчишечкой на руках. Его окружила толпа детей. — Чей братик? – спросил он. — Мой! – ответила девочка с мячом. — Меняю на мячик, — предложил он и протянул ей брата. У Эдика сложились очень добрые отношения с моей покойной женой Майей, он был ей интересен, она говорила о нём с теплотой, называла – Эдичка, он платил ей искренней привязанностью, делился с ней своими семейными проблемами, с неподдельным интересом расспрашивал о её работе. Через полгода после переезда в Израиль, я пригласил его, он прилетел и жил с нами, в нашей съёмной двухкомнатной квартире. Я организовал ему несколько творческих выступлений, чтобы он окупил расходы на авиабилеты. Возвращаясь после концертов, мы ещё долго болтали за ужином, а потом он нырял в кухню и быстро перемывал всю посуду, за что я ругал его: « Майя привыкает к тому, что мужчина моет посуду – ты уедешь и это придётся делать мне!». Израиль очень понравился ему, он ещё часто просил прислать ему приглашение, прилетал, и сам, и вместе с женой и двумя маленькими дочками. Я снимал им комнаты на берегу моря, в Тель-Авиве и в Ашкелоне.. По субботам мы с Майей навещали их, привозили детям сладости и подарки. Он попросил организовать ему несколько выступлений – я это сделал…
Я был уверен, что дружба наша – навсегда, до конца жизни, но… Однажды его многолетний друг Аркадий Хайт рассказывал про какую-то очередную войну Успенского с каким-то чиновником, как Эдик обложил его со всех сторон и загнал в угол. — Да, нелегко быть врагом Успенского, — прокомментировал я его рассказ. Аркадий рассмеялся, как всегда, весело и заразительно, и добавил: — И другом тоже! Увы, очень скоро мне пришлось в этом убедиться.
Человек безграничной фантазии, придумавший когда-то на радио – «АБВГДЕЙКу», на телевидении – «Школу клоунов», Эдуард Успенский в восьмидесятых годах прошлого века организовал радиопередачу «В нашу гавань заходили корабли» и был одним из её ведущих.. В передаче участвовали известные артисты, журналисты, композиторы, они исполняли любимые народом песни, не «супершлягеры», а те, которые пелись на кухнях, в подъездах и в походах. В девяностых годах передача перекочевала на экран телеканала НТВ и стала настолько популярной, что Успенский начал возить её на гастроли по России и другим странам.
Однажды он обратился ко мне с предложением устроить их выступления в Израиле. В те годы гастролёры просто атаковали Израиль: ежемесячно из России, Украины, Америки прилетали не менее десяти-пятнадцати «звёзд» театра, кино, эстрады… Плюс театральные спектакли, хоры, балеты, оперы… Аренда залов, свето- и радио-апаратуры резко возросли, «звёзды» требовали высоких гонораров – импресарио вынуждены были поднимать цены на билеты, что отражалось на посещаемости.
Я понимал: чтобы в этой ситуации собрать залы на Успенского и Ко, нужна очень мощная и дорогостоящая реклама.. Поразмыслив, связался с руководством канала НТВ и предложил им делать это совместно: мы снимаем концерты, а они их показывают в передаче: «Гавань» — в Израиле». Расходы по съёмкам мы берём на себя, а они за это рекламируют все концерты в течение месяца на своём канале, который уже тогда смотрели в Израиле.
Моё предложение было принято и колесо закрутилось. Это был масштабный проект, поэтому я привлёк в нашу команду ещё и профессионального местного импресарио Виктора Эхштайна. Он активно включился в работу и снял в десяти городах десять самых больших концертных залов. Но предупредил, что гарантирует сборы только при участии в концертах не менее двух московских «звёзд», потому что единственное известное имя в этом коллективе – Эдуард Успенский для сборов не достаточно.
Эдик категорически отказывался приглашать актёров «со стороны». Я настаивал. Наконец, после долгих и тяжёлых переговоров остановились на двух фамилиях: Бабкина и Караченцев. С каждым из них пришлось отдельно договариваться и подписывать персональные договора.
До гастролей оставалось пять месяцев. Пошла реклама в газетах и на радио, но билеты продавались очень вяло. А залы были от шестисот до тысячи двухсот мест( для Израиля – это очень большие). Чтобы активизировать зрителей, я придумал такой допинг: во всех городах, где будут принимать «Гавань», мы объявили конкурсы на право участвовать в концертах вместе с московскими гостями. Мэрии подхватили эту инициативу, предоставили помещения для просмотров, составлялись списки желающих (а их было множество), в состав жюри вошли самые известные люди: актёры, писатели, композиторы, журналисты, политики… Я был бессменным заместителем председателя всех жюри (Председателем был Анатолий Алексин) и выезжал во все города на все просмотры.
В итоге, мы отобрали очень интересных исполнителей, которые бесспорно украсили программу, что признал потом и Успенский. Но главное – это гарантировало в каждом городе, на каждом концерте, ещё, в среднем, по сотне зрителей: родителей победивших участников, их родственников, друзей, соседей, одноклассников… И так оно и было! Но это – потом.
А пока нас захлёстывал поток сложностей: НТВ потребовало, чтобы передачу снимали шесть камер – это стоило больших денег, плюс мы обязаны были принять, помимо семи участников концертов, ещё телережиссёра, двух операторов и директора киногруппы. На всё это надо было найти спонсоров, договариваться с мэриями, взять кредит в банке, обеспечить перевозку артистов и киногруппы, арендовать свето и звуко-аппаратуру, брать на прокат рояли (не во всех залах они были), и самое главное, в течение пяти предшествующих месяцев заполнять газетные страницы и радиоэфир массированной рекламой.
Билеты постепенно раскупались, но не так активно, как мы рассчитывали. Этому мешала усилившаяся «интифада» — непрекращающиеся теракты. Мы надеялись, что первые концерты подстегнут зрителей и ускорят продажу. Но к началу гастролей «Гавани» теракты особенно участились и за день до прилёта артистов нам сообщили, что они отказываются от гастролей, опасаясь за свою жизнь...
Трудно передать наше состояние: гостиницы оплачены, авиабилеты куплены, все шесть кинокамер заказаны, огромные деньги ушли на оплату зрительных залов.. Над нами висел долг свыше трёхсот пятидесяти тысяч шекелей!.. Не говоря уже о пяти месяцах потраченного времени, нервов, энергии…
Успенский заявил, что он может рисковать только собой, но не имеет права заставлять остальных. В отчаянье я позвонил Николаю Караченцову и стал убеждать его, что у нас продолжается нормальная жизнь, люди гуляют по улицам, загорают на пляжах, ходят в рестораны.
Я поклялся, что если, прибыв в Нетанию, где им заказаны номера, они почувствуют малейшую опасность, их немедленно отправят обратно. Это подействовало, и Николай согласился. Тогда я попросил его повлиять на остальных артистов. Он пообещал, и это ему удалось: назавтра мы встречали их всех в аэропорту «Бен Гурион».
Они вошли в зал прилёта настороженно, с опаской оглядываясь по сторонам: вокруг за столиками пили кофе, покупали цветы, радостно обнимались с прибывшими друзьями и родичами – это их немного успокоило. Когда подошли к выходу, я скомандовал:
— А теперь по-пластунски и короткими перебежками – к машинам!
Это вызвало смех и развеяло напряжение.
Мы принимали их по высшему разряду: гостиница на берегу моря с большим бассейном, уютные номера, оплаченные завтраки и обеды, два комфортабельных микроавтобуса с кондиционерами, деньги за концерт – до концерта.
Первые выступления прошли при полных залах, успех, цветы, шикарные ужины в лучших ресторанах… Во время концерта в Нетании я вышел на сцену и прочитал эпиграммы на каждого из участников. Несколько из них приведу здесь:
НИКОЛАЮ КАРАЧЕНЦОВУ
За ним бежит толпа влюблённых, Повсюду он желанный гость
По нём вздыхают все Юноны, Ещё надеясь на авось.
НАДЕЖДЕ БАБКИНОЙ
Она нам очень, очень нравится, Она танцует и поёт… Ах, эта Бабкина, красавица, Любого Дедкина проймёт.
ЭДУАРДУ УСПЕНСКОМУ
Врагов за то брала кондрашка, Страна его за то любила, Что в нём наивность Чебурашки И зубы Гены-крокодила.
Эпиграммы понравились и артистам, и зрителям – после каждой был шквал аплодисментов. Этот концерт, как и предыдущие, прошёл великолепно. Но я видел, что в Успенском зреет какое-то недовольство, он стал холодным и колючим. Как потом выяснилось, наши "доброжелатели" навели его на мысль, что мы безмерно зарабатываем, скрываем свою «сверхприбыль», обманываем его и не додаём. Это было дико, нелепо, оскорбительно, это уже был не мой многолетний друг, близкий и дорогой мне Эдик, это был чужой человек, подозрительный и озлоблённый. — Он тебя подозревает в обмане? Тебя?! – совершенно потрясённая, произнесла Майя. – Этого не может быть! Эдик – тебя?.. Шурик, ведь это же ужасно, Бог ему этого не простит! Она просто заболела и долго не могла прийти в себя... А Эдик не унимался: начал устраивать скандалы нашему импресарио Виктору и его помощнику Эмилю. Наконец, я не выдержал, вошёл к нему в номер и потребовал, чтобы он меня выслушал. — Я не обязан перед тобой отчитываться, но, подводя итог нашим отношениям, я это сделаю. И рассказал, сколько сил ушло на организацию этих гастролей, сколько денег мы потратили на аренду залов, на съём гостиниц, на покупку авиабилетов… Сколько нам стоила киноаппаратура, которую мы арендовали для съёмок этой программы, и прожекторы, и звуковая аппаратура. Сколько администраторов занималось организацией гастролей, не получая зарплаты, поверив, что с ними рассчитаются после. А армия распространителей билетов, которые рассчитывают получить свои десять процентов от проданного!.. А сотни телефонных переговоров, оплаченных из собственных карманов?.. А бесконечные поездки по городам на собственных машинах, на бензине, купленном на свои деньги?.. И всё это – более пяти месяцев!..
— Пойми: ваши выступления для нас – это не заработок, это списывание долга, который превысил триста пятьдесят тысяч шекелей. После каждого концерта мы с радостным облегчением вздыхаем: «Ещё двадцать тысяч долой!.. Ещё двадцать пять!.. Ещё тридцать!»… И теперь я открою тебе один секрет: переполненные залы не означают, что все билеты куплены – десять-пятнадцать процентов мест, не проданных из-за интифады, мы заполняем приглашёнными зрителями, чтобы не огорчать вас пустующими местами. И запомни: больше у тебя таких гастролей никогда в жизни не будет, потому что больше не найдётся идиота, согласившегося полгода своей жизни положить на алтарь дружбы, которой, оказывается, и не было!..
Последний концерт состоялся в Тель-Авиве. По его окончании, я зашёл к Эдику в гримёрную и сказал: — Я подарил всем артистам по серебряному фужеру на память об Израиле. Тебе я дарю серебряную скульптурку «Танцующий еврей». Поставь её у себя на письменном столе на память обо мне – больше мы не увидимся. Прощальный банкет я отменил, он был бы безрадостным. Провожать вас не поеду – проводят администраторы. Спасибо за наше прошлое… Удачи тебе!
Очевидно, в его душе что-то сработало: утром он позвонил мне из аэропорта. — Саша, я разобрался и понял, что ты не при чём – меня обманывали твои импресарио, ты этого не знал, они и тебя обманывают! — Даже если так, меня это меньше волнует, чем то, что ты мог заподозрить меня в нечестности. — Пойми, мне о тебе здесь столько наговорили, что… Тут я прервал его: — Если б ты знал, сколько мне порассказали о тебе, и там, и здесь, и всюду – если б я хоть наполовину поверил этому, я бы тебя в дом не пускал! Так мы расстались. У меня ещё долго ныла душа, я всегда болезненно переношу разочарование в близких людях, которым верил и которых любил. Я понимал, что кто-то, зная внушаемость Успенского, накапал ему эту отраву в уши. А он, если его в чём-то убедили, уже не раздумывая, как бык на красное, бросается на любого, и на врага, и на друга.
Спустя год я гостил у дочки Маши в Москве. Однажды раздался звонок – звонил Успенский. — Саша, я только сейчас узнал, что Майи нет. Как это случилось? — Прости, Эдик, я ещё не могу об этом спокойно говорить. — Понимаю, – он помолчал, потом произнёс негромко. – Саша, пусть Майина смерть помирит нас. — Эдик, я очень рад услышать от тебя это. Но я ещё не готов. Может быть, спустя время… Когда через полгода я опять прилетел в Москву, Маша, сообщила мне, что два дня назад Эдик позвонил ей и произнёс: — Я недавно прочитал роман твоего папы "Смейся, паяц!". Там много про меня, мне больно… Как ты думаешь, если я позвоню ему и предложу встретиться, он не пошлёт меня подальше? — Папа не злопамятный человек, — успокоила его Маша. Назавтра у меня была назначена презентация моих новых книг в "Культурном центре Виторгана". Я позвонил Эдику и пригласил его. Он очень обрадовался и примчался туда одним из первых, по окончании, купил четыре моих новых книги. (Я пытался ему их подарить, но он категорически отказался). Потом мы встретились в городе, потом я приехал к нему домой и забрал свой архив, который он хранил у себя, после моего отъезда в Израиль… О ссоре не было сказано ни слова: мы её вычеркнули из нашей жизни… Периодически перезванивались. Больше того: мы вернулись к написанию детской пьесы "Дед Мороз в холодильнике", которую когда-то задумали. Каждый, написав эпизод, посылал его соавтору по Интернету. Тот правил, дописывал и отправлял обратно. В прошлом году мы её завершили, отправили в РАО (Российское Авторское Общество) и она была опубликована в рекламном сборнике РАО.. Он сотрудничал, не сообщая мне о своей страшной болезни, сообщил лишь за два месяца до Ухода . Я не знаю, пойдёт ли пьеса по театрам, но я счастлив, что мы успели вернуть самое ценное — нашу дружбу!
Дата: Воскресенье, 11.11.2018, 12:49 | Сообщение # 408
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1549
Статус: Offline
Рождённый в Советском Союзе, он был первым артистом советского цирка, который уехал жить и работать в Америку и кому удалось создать своё уникальное шоу с животными...
Григорий Попович — известный во всём мире жонглер, эквилибрист, дрессировщик дал интервью журналу "Афиша" : Григорий, у вас очень интересная династия цирковых артистов. Расскажите немножко о ней...
Вы знаете, я представитель четвёртого поколения. У меня прабабушка и прадедушка работали в цирке ещё до революции. Они были хозяевами своего небольшого цирка на периферии. Я родился, как у нас в цирке говорят, «в опилках». Мы переезжали с родителями из города в город. Цирковые артисты—это такая особая каста, потому что друзей заводить было трудно - уехали в другой город—и там уже новые друзья... Моими первыми друзьями были собаки моей мамы, она работала дрессировщицей собак. Иногда она оставляла меня в гардеробе, пока сама уходила работать, и мамины собачки следили за мной, чтобы я никуда не уполз из гардеробной. Так что у меня, честно говоря, гены, конечно, присутствуют. У меня дочка Анастасия сейчас тоже продолжает моё дело. Она начала с детства работать в цирке, но в какой-то момент решила строить самостоятельную карьеру - работала в модельном бизнесе 5 лет, а ген цирковой всё-таки пересилил и вот она вернулась спустя какое-то время, в моё шоу.
Григорий, насколько я знаю вы были первым артистом цирка в Советском Союзе, который подписал контракт и уехал работать в Америку. В каком году это было и насколько сложно вам было решиться на этот переезд?
Это был очень технически сложный момент. Мы со Славой Фетисовым параллельно воевали с бюрократией в Советском Союзе, потому что Фетисов доходил до самого министра Язова и просил, чтобы его уволили, ведь военный не может уехать в НХЛ... Я в свою очередь добивался этого ... через Юрия Никулина. В связи с перестройкой мы не хотели убегать из Советского Союза, как многие танцовщики, например, Михаил Барышников. У нас был контракт на руках, мы вернулись в Россию, и вот официально с этим контрактом мы идём по всем инстанциям, готовы платить отчисления, проценты, какие необходимо, чтобы выехать не как беглецы, а официально. В каждом министерстве были свои препоны, потому что это был первый новаторский шаг. Никулин помог мне и меня официально выпустили за что я очень благодарен. А с другой стороны, я приехал в цирк, который имеет громадную историю, и для них первый раз произошло сотрудничество с русским человеком. В этом цирке было три манежа, в каждом стояли жонглёры. И в самый центр поставили меня. Это было очень престижно для представителя русского цирка, тогда ещё советского. И вот с тех пор началась моя карьера в Америке. Потом поступали разные предложения от Цирка дю Солей, цирка в Лас-Вегасе, и я решил остаться в Америке. Это было 27 лет назад в 1991 году.
Вы начинали работать как жонглёр, а потом ушли в клоунаду. Где-то вы рассказывали, что буквально бесплатно выступали со своими номерами. Почему была такая потребность в клоунаде?
Я сделал себе имя как жонглёр, становился победителем многих международных конкурсов, дважды меня признавала «Лучшим жонглёром мира» Международная ассоциация жонглёров. Цирк дю Солей пригласил меня к себе на работу – попасть туда это, конечно, было почётно, но там ставят рамки: 5–7 минут на манеже и всё, менять ничего не можешь в номере и ничего добавить не можешь, никакого творчества. И одновременно у меня было предложение от цирка «Циркус» в Лас-Вегасе. И я решил ехать в «Циркус», но попросил, чтобы в контракте было прописано моё условие, которое давало бы возможность один-два моих номерка комических опробовать на публике. Потому что все умозрительно-теоретические идеи проверяются на публике. И я отработал там 7 лет, о чем не жалею. Это были самыё плодотворные годы моей жизни, там я смог поменять амплуа. Это очень сложно менять амплуа, когда все вокруг уже знают тебя как жонглёра... Когда я начинал говорить: «А вот у меня ещё есть песики и несколько кошечек, есть немного клоунады», то слышал в ответ: «Нет, нет, нет, нам нужны вы только, как жонглёр и всё». Это был сложный период, но я не стал артистом одной роли, пытался доказать и себе, и зрителям, и агентам, что я могу что-то ещё делать...
Когда пришла идея создать своё шоу?
Постепенно... потому что я всё-таки только обживался в Америке и пытался найти себя, попробовать данное амплуа. Кстати, в тот момент Цирк дю Солей настолько ярко вспыхнул, что все агенты, покупатели, продюсеры стали требовать что-то в «стиле дю Солей» – шоу, хотя бы 20–30 минут и, естественно, животных там не должно быть, потому что Цирк дю Солей—это программа без животных. И я бился года три-четыре, чтобы заинтересовать людей, раскрутить шоу и вообще его создать. Все мои идеи были как бы «не в тренде».
У меня была двойственная ситуация, я выхожу— публике нравятся номера, а те, ну не чиновники и бюрократы, как в Союзе, а бизнесмены—они не хотят думать о послезавтрашнем дне, им нужно сегодня вот это... «Может быть, завтра мне понравится твоя идея и я вложусь». и тут я решился: пока силы есть, надо попробовать самостоятельно сделать что-то, я вложил свои накопления за период работы в Америке и рискнул, создав своё шоу.
Григорий, как вы думаете, русская советская школа цирка по-прежнему ценится в Америке? Конечно, наши артисты ценятся, у них очень хорошая подготовка. Надо отдать должное нашему цирковому училищу... Ещё мы не зацикливались только на одном жанре или даже на одном номере. Была артистическая подготовка, пытались понять образ, какую-то игру внести в номер. Я работал с такими мастерами Российского цирка как Никулин, Дуров, Запашный—это сейчас легендарные имена, а тогда это были дядя Слава Запашный, дядя Юра. Для нас они были взрослыми коллегами, у которых мы учились.
Сейчас же Дю Солей, при всем моем уважении, готовит человека-функцию, ведь это большой бизнес. Я понимаю, они не могут делать имя, пытаться развить персональность артиста, им надо иметь человека-функцию, которого в любой момент можно заменить. В этом есть резон как бизнес-империи. Но зрителям всё равно хочется увидеть человека, который будет раскрываться, показываться в разных ситуациях, это что называется «контакт», который был присущ русскому цирку, советскому цирку, когда артист выходил, улыбался, делал комплимент, зрителям это нравилось. Артист устанавливал на эти 5–7 минут отношения. Вот это – русская цирковая школа, она состоит из многих-многих элементов.
Как вы думаете, долго ли может жить шоу, в котором в принципе ничего не меняется? Например, тот же Слава Полунин — его шоу уже много лет на сцене, но зритель по-прежнему это любит, смотрит...
Это очень классно сделанное шоу. Славу Полунина я знаю уже лет 40, наверное. Мы с ним давно пересекались, когда он ещё не был в цирке, но хотел. В цирке, у него не удалась карьера, потому что он же, пантомимист, ему лучше и удобнее работать на театральной площадке, но он также был в «Цирке дю Солей» и поработал в шоу. И это как раз был пример, когда Дю Солей ограничивает артистов... В итоге он бросил хорошие гонорары и ушёл делать своё шоу.
Станиславский как-то говорил: «Театр умирает через 10 лет», подразумевая, что идеи, которые обычно объединяют режиссёра и артистов—эти идеи могут жить 10 минут и 10 лет. Через 10 лет—уже публика меняется, артисты меняются, артисты стареют, взрослеют... Но театр Станиславского существует уже почти 90 лет.
У Славы Полунина очень здорово всё сделано по-режиссёрски и он как бы воплотил свой ранний опыт, клоунаду, отобрал самое лучшее и чётко выстроил. Но я работаю в основном в Лас-Вегасе, публика приезжает и возвращается ко мне каждый год. Я как раз сторонник того, что надо всегда обновлять шоу и создавать новые номера, новую репризу, новые клоунады. Для меня это немножко сложнее, потому что цирк— это не театр, тут каждый номер создается годами. С животными, например, его нужно сначала отрепетировать, вырастить, сначала адаптировать. Года 2–3 уходит на то, чтобы создать новый номер.
Как вы отбираете своих артистов? Вы любую собачку, любого котёнка, берёте, или у них должны быть какие-то особенные качества?
Ну конечно же, я стараюсь смотреть, чтобы животное было игривое, чтобы они реагировали на «белочку», на «бабочку». Есть котята, которые моментально увлекаются игрой, а есть котята, которые лежат и всё. Я стараюсь брать, чтобы это была энергичная кошечка, которая хочет поиграть, потому что моя технология строится на ... «играя –получай». Каждая кошка имеет свой трюк, который она любит делать сама. А другой нравится сидеть у меня на плече или ходить по мне. Как только я "поймаю" её любимый трюк, тогда я начинаю натаскивать её, и у меня кошка делает его. В номере, как правило, только один трюк. Сегодня у меня уже 16 кошек — на каждый трюк у меня есть две кошки или три даже, которые могут делать этот же трюк. Прямо во время представления я могу понять, какая кошка хочет сегодня со мной работать, а какая – нет...
У вас любимчики есть?
Вы знаете, интересный вопрос. Любимчики есть, но я очень внимательно слежу, чтобы не показывать этого. Они как большая колония—у них свои внутренние отношения. Если одна кошка перетянет, то они мне дадут жару потом. Если я одну кошечку погладил, то я должен всех обязательно погладить, иначе у той кошки, которой я уделяю много внимания будут проблемы кошачьи.
Не каждый умеет общаться с животными — это уникальный дар. Вам лично с кем проще общаться: с животными или с людьми? Это вопрос для меня однозначный. С животными, конечно же. Люди чаще ошибаются: мы приезжаем в новый город, а они вдруг чего-то перепутали – выход, очерёдность. И я всегда им говорю: «Вот животное отработало, ни одной ошибки, а у тебя их две»... Новый зал—новая атмосфера. Самое главное, что они очень преданы всю жизнь, и для меня сложно брать ещё животных, у меня не так много места, но когда я прихожу—мне всегда хочется и ту кошку, и ту собачку, но место не позволяет. Когда они заканчивают работать, я их никогда никуда не отдаю... У меня такой «ранчо-стайл» в Лас-Вегасе, у кошек отдельный дом, выходы на улицу, бассейн есть для собак, так что они на пенсии живут, как настоящие звёзды и всё равно всегда остаются членами нашей семьи.
Скажите, а от вашего настроения зависит, как пройдёт концерт? И от настроения животного... Конечно, конечно. Мы так взаимосвязаны с животными, они чувствительны, намного чувствительнее, чем люди. Им все эмоции передаются. Когда я нервничал, бывало, особенно когда мы начинали, такая ситуация передавалась и животным. Но, как профессионал, я стараюсь отключиться от всех внешних факторов... 15 минут тишины, медитации, покоя и тогда уже выхожу на сцену. Тогда животные мне доверяют на 100%, то есть они всегда мне доверяют, но они более уверены не только в себе, но и во мне. А это очень важно для меня.
Спасибо огромное. В заключение, я бы хотела, чтобы вы сказали какое-то пожелание.
Для меня самое главное, что я хочу сказать — нужно уважать братьев наших меньших, потому что они дают нам очень много, а мы не замечаем. А они и успокаивают нервы, и помогают зафиксировать давление... Для меня важно, чтобы люди понимали, что если они возьмут животное ... это—на всю жизнь. Относитесь к ним с уважением.
Дата: Вторник, 20.11.2018, 09:00 | Сообщение # 409
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 674
Статус: Offline
просто вспомнил...........
ЧЕСТНЫЙ ОТВЕТ ПИСАТЕЛЯ журналисту:
- Вы великий немецкий писатель, представитель плеяды наиболее талантливых европейских писателей, но всё чаще и чаще Вы начинаете писать не об общечеловеческих темах, близких каждому читателю, а об узкой, еврейской теме. Почему это так? Вы ведь не местечковый еврейский писатель, рожденный в черте оседлости. Вы не Шолом Алейхем, описывавший местечковую жизнь...
Фейхтвангер горько усмехнувшись - ком встал у него в горле, не давая говорить - ответил лишь через минуту :
- Начну с того, что я не немецкий писатель, а еврейский писатель, пишущий, к великому сожалению для себя на немецком языке... Я бы многое отдал чтобы писать на иврите, но иврита я не знаю так чтобы писать на нём. Действительно в начале мы все пытаемся быть интернационалистами, людьми нового века и новых, мультикультурных идей... Но потом дым заблуждений рассеивается, и ты остаёшься тем, кто ты есть, а не тем, кем ты пытался стать.
Да, я пытался быть немецким и европейским писателем, но мне не дали им стать, а сегодня, я уже не хочу им быть...
Рано или поздно тебе говорят: не лезь не в своё. И тогда я иду туда где моё. И пишу о моём. Так спокойнее. Так лучше. Для всех. И это происходит далеко не всегда потому, что я или кто-то другой этого хотел. Нет. Просто так распoряжается жизнь... И наши соседи... немцы, австрийцы, французы, венгры, поляки... Они не хотят чтобы мы лезли в их жизнь и в их культуру...
Поэтому куда спокойнее писать о древней Иудее, или об испанcких морранах, или о моих собратьях в Германии... Рано или поздно, если ты сам не вернёшься в свой дом, тебе нaпомнят кто ты и вернут тебя в него, те, кого ты совсем недавно считал своими братьями...
Дата: Четверг, 29.11.2018, 04:00 | Сообщение # 410
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 217
Статус: Offline
Грустное путешествие в Иерусалим
Давно, тридцать лет назад, жил я в Иерусалиме. Это было время надежд. Казалось, годы пройдут и всё придёт в норму. Мы ходили на дешёвый арабский базар в Старый город и ждали мира. Прошли годы и пришли деньги. Страна разбогатела. Но мира нет. Первое, что замечаешь на дороге №1, ведущей к Иерусалиму из Тель-Авива, это стена. Стена с башнями на манер крепостных. Потом граница. Монументальное сооружение на дороге. Бетон, шлагбаумы, будки для пограничников. Такое я видел по дороге в столицу Словакии из Вены. Заброшенное. Возник ЕЭС – и границу отменили. Там. У нас построили. Наша столица теперь за границей. Нас везут в Гило, смотровая площадка для туристов, экзотическая панорама, город в чаше гор со всеми достопримечательностями и небоскрёбами. На горизонте Рамалла. Возможно Рамалла на возвышенности, но впечатление такое, что небоскрёбы там повыше. Потом мы попадаем туда, куда не возят туристов. Полсотни метров по щебню и ссохшейся земле с чахлой травой. Справа какой-то мусор. Впереди в сотне метров Бейт-Лехем. Город в автономии. Под властью Абу Мазена. Слева кусок бетонной стены. Она не достроена и дальше продолжается в виде символического забора из проволоки, которую можно перекусить кусачками, купленными в любом хозяйственном магазине. За нами дома иерусалимского района Гило, чистенькие и симпатичные. В двухтысячных их обстреливали с той стороны. Ещё сохранились противопульные ставни. Хотя сейчас и не обстреливают. Пока. Впрочем, арабам стена приносит доход. Те, у кого есть длинная лестница и верёвка, за какие-нибудь 50 шекелей, помогают перебраться через стену всем желающим. Утром туда, вечером обратно. Желающих много. Официальная безработица в автономии около 40%, скоро будет 50%. Да и зарплаты, даже для нелегалов, в Иерусалиме выше в разы. Тут экскурсовод рассказывает о «Плане Клинтона». Сначала договориться о том, о чём можно договориться. А потом, по мере возрастания взаимного доверия… Ага. Взаимного доверия. И, сразу, как только подписали бумагу о мире, в Тель-Авиве стали взрываться автобусы. Куски человеческих тел, разорванных взрывом, свисали с деревьев... Минут через сорок экскурсовод нам объяснит, что договориться о принадлежности Старого Города, храма Гроба господня с Голгофой, на которой, по мнению миллиардов христиан, распяли Христа, Стены Плача, горы Мория, на которой стоял Храм Соломона, и до сих пор ещё стоит мечеть 10 века, в принципе невозможно.
Невозможно! Как будто этого кто-то не знал в 1992 году. Но кого это волновало. Исторический момент на исторической лужайке перед WH. Рабин, Арафат и главное Клинтон, отечески приобнимающий их с высоты своего роста. Все улыбаются. Мир подписан. Нобелевка в кармане! И власть над арабами, над миллионами живых, ни в чём не повинных людей, передана профессиональным бандитам! Которые тут же принялись убивать, вымогать и пытать. А что, разве бандиты должны или могут уметь что-то еще?!
Мир. И те бандиты, которых не пригласили на лужайку. Те, кого Арафат оттеснил от грандиозной кормушки, в которую превратилась Палестинская автономия. Всяческие «Джихады» и «Фронты». Принялись убивать с удвоенной энергией.
Мир??? Мир – это не бумажка, подписанная, под аплодисменты.
Мир выращивают, как оливковое дерево. Год за годом, десятилетие за десятилетием, но потом, как и олива, он плодоносит веками. Народы заключают мир в своём сердце, и сажают за решетку бандитов, каждый своих. И можно договориться о чём угодно! И никого тогда не интересует, чья полиция охраняет памятники всемирного наследия в Старом Городе... Бумажка есть. А мира нет. Война, то холодная, то горячая. И многие километры монументальных бетонных стен (то-то подрядчики нажились), которые ни от чего не могут защитить.
Дата: Пятница, 07.12.2018, 00:09 | Сообщение # 411
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 543
Статус: Offline
Mамa воcпитывaла Люду oдна, paбoтaя caнитapкoй в бoльнице. Жили oни в мaленькoй oднокoмнатной «xpущёвке» co cтарыми oбoями и штоpaми, дocтaвшимися oт бaбушки. Люда носила плaтья, кoтopые шила ей нoчaми мaмa, и пальтo с нaдвязaнными pукавaми. Нo затo oнa училaсь игpать нa флейте. Kлacc, в которoм училась Людa, был oбычным, в oбычнoй шкoле в микpoрaйoне нa oкрaине гopодa. B нём училиcь рaзные pебята: и из oбеcпеченных семей, и из cемей пoпрoще. Haдвязанные pукaвa пaльтo не были бoльшoй пpoблемoй и пoчему именнo Люду одноклacсники выбpaли cвоей жертвой, непoнятнo. Её не бpaли в пoxоды и нa экскуpcии. Не приглaшали на дни pождения. Hад ней смеялиcь без вcякoгo поводa. Kaждый выход Люды к дocке cопpовoждaлcя cмехoм и еxидным шёпoтoм. Ей нa cпину цепляли бумажки c oбидными cлoвaми. В поpтфель зacoвывали муcop. Koгда нa клaccных пpaздникaх Boвкa фальшиво пел, ему xлoпaли и кричали «Бpaво!». Кoгдa oднaжды Люда pешилacь cыгpать нa флейте, и cыгpала очень xoрoшo, потoму чтo дoлгo готoвилacь, её ocмеяли...
B седьмом клаccе мамa купилa Люде куpтку за 40 рублей. Kрacивую куpтку, япoнскую. Kaк мaме этo удалoсь – неведoмo, и делo не тoлько в деньгax: в начале вocьмидеcятыx куpтку нaдo былo достать. Людa побoялaсь оcтавлять дopогую вещь в школьнoй pаздевaлке и нocилa её c coбoй. Нa уpoке физкультуpы курткa ocтaлacь в paздевaлке для девoчек. А ещё там же зaдеpжaлись девочки – три oтличницы, лидерши. Оcталиcь специaльно, нaвpaв учителю прo бoльные живoты. Они и пoвесили Людину куpтку в женский туалет нa вторoм этaже. Люда, обнapужив пропaжу, тиxо заплакaла. Kлaссный рукoвoдитель объявилa пoиски. Конечнo, на отличниц никтo не пoдумал (нa это и был paсчёт клacca, кoгдa на перемене paзpaбатывaлacь oпеpaция «Курткa»). Те, ктo был в куpcе oпеpации, мoлчали кaк pыбы. Куртка пропaла навcегдa...
Ha cледующий день Людa вновь пpишла в шкoлу в пaльтo c надвязaнными рукaвaми. И, кaк вcегдa, не пошлa c клаccом в кино. A клаcс в кино пoшёл. Bо глaве с oтличницaми. B тoт день клaсс в кинотеaтре пocмoтрел «Чучелo». Пocле фильмa cемиклaсcники плaкaли пoчти вcе, дaже некoтopые мaльчишки. Oни долгo не paсхoдилиcь и говoрили o том, чтo вcё это – пpo них. А потoм пpишли домoй и рaccказaли pодителям прo куртку в туaлете...
Тем же вечеpом к Люде дoмoй пришли poдители oтличниц. Oни пpинеcли Люде нoвую куpтку. Hемного не тaкую, кaк пpoпaвшaя: тa былa cиней, a эта – крaснoй, c манжетaми и вopoтником из краcивoгo белoго меха. Её доcтала пo блaту мамa oдной из oтличниц свoей же дoчери. Людa откaзывaлacь брaть куpтку и гoвoрилa, чтo oна ни зa чтo её не нaденет и, тем бoлее, не пpидёт в ней в шкoлу. Тoгдa в квapтиpу зaшлa однa из oтличниц. Тa cамая, кoтoрoй мамa дocталa кpacную куртку. И попpоcилa у Люды пpощения. И пoобещaлa, что бoльше её никтo не oбидит. И скaзaлa, что зaвтрa зайдёт за ней, и в школу oни пойдут вмеcте. Hет, девочку–отличницу никто не уличил в кpaже куpтки. Тo есть уличил. Pежиcсёp Рoлaн Быкoв.
Тем детям нaчaлa 80–х пoвезло, у ниx был Poлaн Быкoв и Кристинa Oрбaкaйте в pоли Лены Бесcoльцевой. А ещё Еленa Цыплaкова в «Шкoльном вaльсе», мoлoдoй Хapaтьян в «Рoзыгpыше», геpoи фильмов Динapы Acaнoвoй. A paньше, кoгда эти дети были млaдше, у них были Бурaтинo и Kрaснaя Шaпочкa Леoнидa Hечаевa. У них был Электрoник. У ниx былo Детcкoе Kинo. Наше, рoдное, понятнoе. Bолшебный миp, кoтоpому дoвеpяли, кoтopый любили. Kотоpый дapил чудо Aлыx пapуcов, poмантику Kапитанa Гpaнтa, геpoизм юныx антифaшистoв. В этом миpе дети рaзгaдывали Тaйну железнoй двеpи, летaли в коcмоc, бopoлиcь с пиpaтами, влюблялиcь и путешеcтвoвали. Этoт миp учил любить дoбрo и правду, отличaть плoxoе oт хopoшегo, рaзбиpaться в людяx, пpизнaвать cвoи oшибки, помогaть cлaбым. Этoт мир пoдaрил им геpoев, нacтoящиx, тех, нa кoгo хoтелocь быть пoхoжими. Чтобы стать частью этого мирa, надo было взять у мамы 10 копеек и прийти в кинoтеaтр...
Oткpoйте aфишу кинoтеaтpoв в любом гopoде Рoccии нa ближайшие выxодные. Пoпpoбуйте найти xoть один нa вcю стpaну пoлнoметpaжный xудoжественный фильм для детей poссийскoгo прoизвoдствa. Mожет быть, из последнегo – “Пpизpaк”, дa и вcё... Еcли нaйдёте – напишите, пoжaлуйcта, мне. Пoчему? Пoчему, нa кaком оcнoвании в cтране уничтoжено детское кино? Уничтoженo нaпpoчь, как явление. Дaже тот мизер, кoтopый тoчечно cнимaетcя неимoвеpными уcилиями энтузиаcтов, не попaдaет в пpoкaт. Hе надo гoвоpить мне пpo деньги. Я не повеpю, чтo в стpане нет денег нa детское кинo. Нa беcсмыcленные нoвые ЕГЭ – еcть. Ha заpплaты депутaтов – еcть. Hа шумные маccовые гуляния в День гopoдa – есть. Нa кинo нет? Xотя бы на oдну ленту в год? Ну, тогдa гpoш нaм ценa кaк гocудapcтву. Пoрядочные люди не экoномят нa детяx…
Этo какoй-тo жуткий cиcтемный cбой, пoследcтвия кoтopoгo oценить ещё пpедcтoит. Я xoчу знaть фaмилии людей, oт кoтopыx зaвиcит pешение o вoзpождении детскогo кино в моей cтpaне. B стрaне, в кoтоpoй взроcлеют мoи дети, и пpедcтоит жить мoи внукaм. Я xoчу cпpocить у этиx людей, пoчему наших детей и внукoв лишили волшебного миpa, кoтоpый, кaк никтo дpугoй, умеет научить глaвнoму. Я хoчу cпpоcить у ниx, cколькo в pубляx cтoит нaличие этoго миpа.
А ещё я xoчу cпроcить у ниx, какoе кинo и где oни показывaют cвоим детям и внукaм. И чему это кинo учит…
Девочке Люде из тoгo cедьмого клaсca cейчac 45 лет. Oнa назвaлa дочь Ленoй, в чеcть геpoини фильма, Людa учит детей литеpaтуре и каждoму своему клacсу онa пoкaзывaет «Чучело» Poлaна Быкoва. Жaль, чтo в клaсcе, чеpез мультимедийный пpоектоp. Boлшебcтвo немнoгo не то…
Ну пoчему наших детей и внукoв лишили волшебного миpa!?......
Дата: Пятница, 28.12.2018, 05:06 | Сообщение # 413
Группа: Гости
Ему было 16 лет и однажды он проснулся знаменитым. Парня забрасывали письмами со всех уголков Советского Союза, кто-то восхищался и благодарил, кто-то признавался в любви… Но кто мог знать, что ему отведено прожить ещё только 11 лет…
Отчим Никиты был режиссёром и потому, уже в 7 лет этот удивительно артистичный и раскованный мальчишка сыграл свою первую роль. Он подрабатывал и фотомоделью, перед камерой всегда чувствовал себя уверенно и раскованно. На его счету были уже 6 ролей, после которых он снялся в своей самой знаменитой роли в 1981 году у Ильи Фреза...
В повести Галины Щербаковой, по которой сняли картину, главную пару зовут Рома и Юля (своя версия Ромео и Джульетты), но в Госкино посчитали, что Галина возомнила себя Шекспиром и просто изменили имя для девочки, назвав героиню Катей. Катерину сыграла 23-летняя Татьяна Аксюта, она должна была играть роль влюблённой впервые школьницу. Но на роль Романа никак не могли найти подходящего актера. Съёмки вот-вот уже должны были начаться, как вдруг вспомнили о Никите Михайловском, которому тогда было 16 лет и утвердили его без проб. Удивительно, но Никита будто бы знал о любви намного больше, чем его опытная партнёрша…
После выхода картины нашлись и такие, кто посчитал этот фильм безнравственным и приписывали ему множество грехов. На тот момент фильм уже посмотрело 26 миллионов зрителей.
«Вам и не снилось…» был признан лучшим фильмом 81 года, опрос проводился журналом «Советский экран»...
В личной жизни у Михайловского события развивались очень быстро. Уже в 22 он стал отцом. Его друг, Борис Юхананов, вспоминает квартиру Никиты, и говорит, что она была настоящим приютом для питерского андерграунда. Никита действительно мог и умел любить. Его любви хватало не только на самых близких, но и на поклонниц - письма и звонки никогда не оставались без ответа...
Первый брак был недолгим, уже через три года пара развелась и Никита окунулся в новые отношения с художницей Катериной. Михайловский очень проникся живописью и тоже начал писать картины. Однажды они вместе с супругой устроили выставку, а все вырученные от неё деньги отдали детям, которые болели раком. Но на тот момент сам Никита был уже серьёзно болен и услышав свой диагноз не поверил собственным ушам...
В Лондоне ему сделали дорогостоящую операцию, деньги на лечение собирались всеми родственниками и друзьями, пришлось подключать и русских эмигрантов. Просили помочь саму Маргарет Тэтчер...
Но никакое лечение не помогло спасти Никиту, ему едва исполнилось 27 и ... он скончался…
Его любил весь Советский Союз, он был кумиром миллионов и ушёл так рано… Но пока картины с его участием смотрят и с удовольствием пересматривают его всегда будут помнить!
Дата: Четверг, 10.01.2019, 11:33 | Сообщение # 414
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
Елена Яковлева, знаковая актриса российского кино
Её творческая биография насчитывает свыше 100 фильмов и сериалов, а также несколько десятков спектаклей. Многочисленный лауреат премий «Ника», «ТЭФИ», «Золотой орёл» за роли в кино и сериалах. Полюбилась зрителям благодаря работам вфильме «Интердевочка» и сериалах «Петербургские тайны», «Каменская» ...
— О чём вам хотелось бы поговорить здесь, в Израиле?
— О том, что солнце светит, что цветёт всё потрясающе, что культурная жизнь кипит, несмотря на тревожную обстановку (я её, собственно, и не почувствовала). Иерусалим - просто потрясающий город, аналогов ему в мире нет. Когда вечером гуляли по старому городу, было ощущение, что мы перенеслись на тысячу лет назад. Узкие улочки, причудливая архитектура, всё окутано ароматами кофе, жасмина, роз... Забавно, но в Израиле русскому туристу не пропасть: создается впечатление, что по-русски говорит не пятая часть населения, а решительно все...
Первый раз в Израиль я приехала восемь лет назад, и с тех пор мы здесь регулярно бываем - раз или даже два раза в год. Иногда с гастролями, иногда просто отдыхаем. Где ещё так здорово отдохнёшь? В Мёртвом море купаться так чудно, утонуть невозможно, а кожа после этой целебной воды - как у младенца. Коралловые рифы в Эйлатском заливе поразили меня причудливостью форм и роскошью красок. Мне нравятся израильская пустыня, пляжи, тёплое море. Отдых в Израиле всегда насыщенный. Каждый раз приезжаем и открываем для себя что-то новое: древние Кумранские свитки, Соломоновы столбы, подводная обсерватория в Эйлате, Бахайские сады на горе Кармель, древние храмы - всего и не перечислишь. А какие рестораны в Израиле... Недаром говорят, что еда здесь - национальный вид спорта.
Впервые привезла сюда своего ребенка, когда ему года три было. Денис выскочил к морю и закричал: "Мама, смотри, какая большая лужа!" Я сняла с него сандалии, он побежал по песку: "Мама, теплый шнег, теплый шнег!" Нырнул в эту "большую лужу", хлебнул солёной воды и спрашивает: "А где огурчики?"...
Дата: Четверг, 17.01.2019, 08:27 | Сообщение # 415
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1549
Статус: Offline
Две жизни, две смерти Исаака Иткинда
Эдуард Тополь
В 1967 году в подмосковном Доме творчества кинематографистов «Болшево» молодой режиссёр-документалист из Казахстана Арарат Машанов показывал столичным мэтрам кинематографа свой 20-минутный документальный фильм «Прикосновение к вечности» — о знаменитом в тридцатые годы скульпторе Исааке Иткинде, пережившем свою официальную смерть.
На экране коренастый, полутораметрового роста, 96-летний, с огромной седой бородой старичок, похожий на Саваофа или рождественского гнома, деловито расхаживал среди огромных деревянных и гипсовых скульптур, работал по ним резцом, и глаза его блестели живым, молодым озорством. А диктор рассказывал в это время, что Исаак Иткинд был в тридцатые годы знаменит наравне с Шагалом, Эрьзей и Конёнковым и что скульптуры Иткинда стоят в музеях Франции, Западной Германии, США и... в кладовых-запасниках Русского музея в Ленинграде и Пушкинского музея в Москве. При этом кинокамера перекочевала в музейный запасник, и тут возникла самая впечатляющая деталь этого фильма. Мы увидели двухметровую деревянную скульптуру Александра Пушкина — это был юный, тонкий, стройный, вдохновенный и, я бы сказал, сияющий Саша Пушкин на взлете своего гения. Вся скульптура была — порыв, свежесть, жизнь, поэзия. А ниже, на постаменте, камера на секунду остановилась на короткой надписи: «Скульптор Исаак Иткинд. 1871–1938». И — всё. Диктор не сказал ни слова. Камера мягко ушла с этой надписи и снова показала нам жизнь Иткинда в Алма-Ате, но дальше уже весь фильм был освещён для нас смыслом этой короткой надписи: для всех музеев мира жизнь гениального скульптора Исаака Иткинда оборвалась в сталинских лагерях в 1938 году...
Спустя несколько месяцев я оказался в Алма-Ате в журналистской командировке. Красивый, как Вена, «город яблок» расположен неподалеку от китайской границы и окружён снежными пиками Памирских гор. Половина населения — казахи, вторая половина — русские, и огромное количество смешанных браков, от этого смешения на улицах полным-полно удивительно красивых девушек — с белой кожей и чуть раскосыми чёрными глазами... В Союзе казахских художников мне сказали, что Иткинд болен, простужен и живёт у черта на рогах — на окраине Алма-Аты в квартире без телефона. Но, глянув на мои «корочки» «Комсомольской правды», молоденькая секретарша Союза Наденька согласилась отвезти меня к нему. И вот уже такси катит в заснеженные алма-атинские «Черёмушки» — жилой массив из шестиэтажных блочных «хрущоб», наспех построенных в эпоху борьбы Хрущёва с катастрофическим жилищным кризисом в СССР. По дороге Надя рассказывает мне об Иткинде.
В 1944 году по Алма-Ате стали ходить слухи о каком-то полудиком старике — не то гноме, не то колдуне, — который живёт на окраине города, в земле, питается корнями, собирает лесные пни, из которых делает удивительные фигуры. Дети, безнадзорно шнырявшие по пустырям и городским пригородам в то военное время, рассказывали, что эти деревянные фигуры по-настоящему плачут и по-настоящему смеются…
Слухи эти через какое-то время стали такими упорными, что руководители Казахского художественного фонда решили посмотреть на эти «живые фигуры из пней». Несколько известных казахских художников, в том числе художник Николай Мухин, поехали на окраину Алма-Аты, на Головной Арык. Сейчас эта улица стала проспектом Абая, а тогда здесь пасся скот. Художники долго бродили по пустырю и, наконец, увидели то, что искали: в глиняном холме было сделано какое-то подобие землянки, узкий лаз вёл в глубину норы. Возле него валялись пни и куски дерева, ещё только тронутые резцом деревообработчика. Но художники — люди профессиональные — уже по этим первым наметкам поняли, что сейчас перед ними откроется нечто незаурядное... Они подошли к лазу, ведущему в глубину землянки. Оттуда доносилось лёгкое постукивание молотка по резцу. Кто-то из художников нагнулся и крикнул в нору: «Эй!» Маленький, седой, 73-летний старик выполз из землянки. Он плохо слышал и ужасно неграмотно говорил по-русски — у него был чудовищный еврейский акцент. Но когда он назвал художникам свою фамилию, они вздрогнули. Перед ними стоял Исаак Иткинд — скульптор, который ещё 8—10 лет назад был в СССР так же знаменит, как сегодня во Франции знамениты Марк Шагал и Пикассо. О нём писали тогда чуть ли не все газеты, с ним дружили знаменитые писатели и режиссёры — Максим Горький, Владимир Маяковский, Сергей Есенин, Всеволод Мейерхольд, Василий Качалов, его опекали столпы советской власти — нарком просвещения Анатолий Луначарский и первый секретарь Ленинградского обкома партии Сергей Киров. А выставки его скульптур были событием в культурной жизни довоенной России.
Теперь этот Иткинд, чьё имя стало для них хрестоматийным ещё в их студенческие годы, жил в какой-то кротовьей норе, голодал, питался корнями и подаянием и… создавал скульптуры. — Почему? Как вы здесь оказались? — спросили художники. — Меня арестовали в 37-м году и сослали сначала в Сибирь, потом сюда, в Казахстан. Теперь меня выпустили из лагеря, потому что я для них уже очень старый. Но выпустили без права возвращения в Москву. Они сказали, что мне дали пожизненную ссылку… — За что вас посадили? — За то, что я враг народа и японский шпион. Я продал Японии секреты Балтийского военного флота, — ответил Иткинд и спросил с непередаваемой еврейской интонацией: — Ви можете в это поверить?..
Конечно, они не могли поверить в то, что этот всемирно знаменитый скульптор, этот маленький гениальный гном с чудовищным еврейским акцентом — японский шпион и что он хоть что-то смыслит в военных секретах Балтийского флота. Но в 1944 году в СССР к людям, объявленным сталинским режимом «врагами народа», относились как к прокажённым. Поэтому в жизни ссыльного «врага народа» и «японского шпиона» Исаака Иткинда ничего не изменилось. Разве что один из посетивших его тогда художников — Николай Мухин — осмелился всё же влезть в его нору и вытащил из землянки большую деревянную скульптуру.
Это был эскиз «Смеющегося старика» — скульптуры, которая через два десятка лет станет одной из самых знаменитых работ Иткинда. — Мы заберём её в музей нашего Фонда, можно? — спросили художники. Иткинд разрешил, они погрузили скульптуру в машину и увезли, чувствуя себя почти героями — ведь они взяли в музей скульптуру у «врага народа»! «Иткинд стоял у входа в землянку и махал нам вслед рукой», — рассказывал впоследствии Николай Мухин. Он прожил в этой землянке ещё двенадцать — вы слышите: двенадцать! — лет. Лишь изредка и тайком навещал его Николай Мухин, снабжая кой-какими деньгами…
Затем была смерть Сталина, XX съезд партии, реабилитация миллионов «врагов народа». Иткинда к тому времени снова забыли напрочь. Да и кто станет годами заботиться о сосланном старике, когда вокруг такое творится — послевоенная разруха, затем новая волна арестов 1948 года. Даже только за общение с ссыльным «врагом народа» могли дать десять лет лагерей…
Как он жил эти годы, чем, и жил ли он вообще — этого никто не знал и никто не интересовался… Поэтому, когда зимой 1956 года в Алма-Атинский государственный театр пришёл бездомный, маленький 85-летний старик, никто не опознал в нём знаменитого скульптора Иткинда. В том, 1956 году, таких оборванных стариков, только что выпущенных из сибирских и казахских лагерей, были сотни тысяч. Часть из них рвалась из Сибири в свои родные города, в европейскую часть России, в Москву, в Ленинград, в Киев — к детям, к жёнам, к родственникам. Но ещё десятки тысяч уже никуда не спешили: у них не осталось в живых никого из родных, их забыли, бросили или предали в своё время их жёны и дети… Такие бродили вокруг бывших мест своего заключения или ссылки и искали тут работу. И все они, по их словам, были до ареста знамениты...
В Алма-Ате их было в тот, 1956 год множество: из карагандинских шахт, из медных рудников Джезказгана, из лагерей Актюбинска…
Маленький, бездомный, похожий на гнома старик упросил директора Алма-Атинского театра взять его на работу рисовать декорации и размалёвывать задники. Он сказал, что теперь, когда с него сняли звание «врага народа» и запрет жить в больших городах, он всё равно не поедет в Москву или Ленинград — не к кому. А здесь, в Казахстане, он уже привык, обжился. И директор театра принял его на должность маляра с окладом 60 рублей в месяц и даже предоставил ему «жильё» — топчан под театральной лестницей, где обычно грелась у печки театральная вахтёрша Соня Ефимовна…
Два года старик лазил по театральным стремянкам, размалёвывал задники и декорации для спектаклей по эскизам местного художника. А в свободное от работы время бродил по окрестностям Алма-Аты и на попутных грузовиках и самосвалах приволакивал в театральный подвал огромные пни и коряги. Вскоре все алма-атинские водители грузовиков знали, что в городском театре есть какой-то старый чудак, который за деревянную корягу или пень дает три рубля на бутылку водки. Само собой, пни и коряги стали прибывать в театр чуть не со всего Казахстана.
И по ночам Исаак Иткинд, вооружившись резцом, молотком и стамеской, принимался за работу в подвале... Никто не мешал ему и никто, кроме вахтёрши театра Сони Ефимовны, не слышал стука его молотка по резцу. Только через два года новый молодой художник театра заглянул в подвал и ахнул: здесь стояли два десятка уникальных деревянных скульптур, сделанных наверняка крупным, если не великим мастером. Он спросил у старика, как его фамилия, и вспомнил, что слыхал её в художественном институте на лекциях по истории советского изобразительного искусства. Конечно! Это же была знаменитая в тридцатые годы тройка скульпторов по дереву — Конёнков, Эрьзя и Иткинд. Конёнков жив, он стал академиком, Эрьзя умер, а Иткинд…
Так в Казахстане «опять» нашли Исаака Иткинда.
Молодые художники Алма-Аты потянулись в театральный подвал поглазеть на воскресшую из мёртвых знаменитость. Молодой и деятельный казахский поэт Олжас Сулейменов и ещё несколько известных писателей и художников стали хлопотать, чтобы старика приняли в Союз художников, а затем… затем к Иткинду пришла слава. Правда, слава местного, казахского, масштаба.
То было время освоения целинных земель. Хрущёв объявил, что через двадцать лет СССР догонит и перегонит Америку по производству зерна, молока и мяса на душу населения. Особую роль в этой гонке он отвёл освоению диких целинных земель Казахстана, куда были брошены несколько миллионов молодых рабочих и миллиарды рублей, целинные земли Казахстана должны были накормить Россию хлебом. И поэтому здесь как грибы стали расти новые города и посёлки — Целиноград, Павлодар, Семипалатинск.
Хрущёв не скупился на деньги для этих городов, в них возникали даже свои музеи и художественные галереи. Составителями коллекций и выставок для этих музеев были молодые искусствоведы, выпускники Московского и Ленинградского художественных институтов. Они-то, узнав о воскресшем Иткинде, и скупали у него скульптуры для своих музеев... Затем Иткинда приняли в Союз художников Казахстана, он получил премию ЦК Ленинского комсомола Казахской республики и — даже! — двухкомнатную квартиру на окраине Алма-Аты.
Конечно, эта борьба казахской молодой интеллигенции за Иткинда имела свой подтекст. Мол, русские в Москве погубили великого скульптора, а мы, казахи, спасаем его для истории! И они действительно его спасали, они его буквально вытащили из-под чёрной лестницы, наградили премией и переселили в человеческую квартиру. Более того, они добились, что городской военкомат разрешил Иткинду устроить мастерскую в подвале-бомбоубежище того дома, где он получил квартиру. И они сняли о нем фильм… Тут мой гид Наденька прервала свой рассказ и сказала, что надо бы купить бутылку сладкого вина — Иткинду хотя и 96 лет, но рюмку сладкого вина он выпьет с удовольствием. И вообще, сказала Надя, старик любит, когда к нему приезжают с вином и молоденькими девушками... — Два месяца назад, — продолжала она с улыбкой, — Иткинд попал в больницу с воспалением лёгких. Я приехала навестить его и стала помогать медсестре везти его на кровати из палаты в рентген-кабинет. У него была температура 39,2°, но — представьте себе! — когда он по дороге в коридоре больницы открыл глаза и увидел, что его кровать катят две молоденькие девушки, что-то зашевелилось под простынёй — там, знаете, ниже живота…
Конечно, я остановил такси у магазина, купил бутылку вина, а потом мы ещё минут двадцать ехали по заваленным снегом алма-атинским улицам… Но вот мы у Иткинда. В холодной двухкомнатной квартире, на кровати у окна лежал совсем даже не седобородый Саваоф, а безбородый, с редкой седой шевелюрой старичок, очень похожий не то на беса, не то на домового с картины Врубеля «Пан». Это и был Иткинд. Его ворчливая и неряшливо одетая жена — та самая бывшая вахтёрша театра Соня Ефимовна, — недружелюбно косясь на молоденькую Наденьку, поставила чай… Но Иткинд, увидев Наденьку, словно воспрял над постелью. Его глаза тут же засветились, помолодели, морщинки на круглом, как печёное яблоко, лице заиграли. Он взял Надю за руку, усадил возле себя на кровать и сказал ей всё с тем же сильным, неизжитым еврейским акцентом: — Вчера мне привезли прекрасное дерево! Ой, какое дерево! Ой! Идём, я покажу, оно на улице под снегом. Если ты будешь мне позировать, я сделаю из него скульптуру «Весна»! Идём! Идём! И несмотря на наши протесты, встал, надел ватник и брюки, сунул ноги в валенки и повёл нас во двор. Там он буквально с вожделением ходил по снегу вокруг толстенной пятиметровой деревянной коряги, приговаривая: — Ви видите? Нет, ви только посмотрите, какое замечательное дерево! Ой, какое дерево! Надя, ты будешь мне позировать? Это будет «Весна», настоящая! Ой, какую я сделаю «Весну»! Ой, какую!.. Затем он повёл нас в подвал-бомбоубежище, и я увидел здесь метровую, из гипса, голову Максима Горького; тридцатилетнего, из дерева, Александра Пушкина, десяток разнокалиберных деревянных девичьих торсов с единым названием «Весна» — воздушных, словно летящих, и… почти метровую, из гипса, голову Ленина. Тут я не удержался и спросил: — Вы лепите Ленина?! ВЫ?! После того, что почти тридцать лет отсидели? — Да, — сказал он. — Но у меня ещё не получается так, как я хочу…
И я стал приезжать к Исааку Иткинду каждый вечер, не забывая прихватить с собой бутылку сладкого вина, а также Надю или какую-нибудь другую молоденькую девушку. Пригубив вино и остро, молодо поглядывая на смазливую гостью, Иткинд охотно и подробно рассказывал мне свою жизнь, и я записывал, понимая, что записываю уникальный роман, достойный пера Лиона Фейхтвангера или Стефана Цвейга.
…Исаак Иткинд родился 9 апреля 1871 года в хасидском местечке Сморгонь Вильненской губернии. Его отец Яков был хасидским раввином, и Исаак, конечно, пошёл по стопам отца — разве могло быть иначе в семье наследственных хасидских раввинов? Он окончил ешиву, стал, как и отец, раввином, но в 26 лет ему в руки случайно попалась книга о знаменитом в то время скульпторе М. Антокольском. В этой книге были иллюстрации, и среди них — фотографии известных горельефов Антокольского «Портной» и «Вечерний труд старика». Иткинд тут же узнал в этих стариках своих местечковых знакомых — точно такой же портной был у них в Сморгони, и точно так же другой старик, высунувшись в окно, щурился при вечернем свете, чтобы в лучах закатного солнца продеть нитку в иголку…
Эта книга, которую он читал по слогам, поскольку она была издана на русском, не давала покоя Исааку. Оказалось, что знаменитый Антокольский, который потрясал зрителей такими мощными скульптурами, как «Иван Грозный», «Спиноза» и «Христос перед судом», этот самый Антокольский — тоже еврей, больше того, земляк Иткинда, из Вильно. Молодой раввин не находил себе места…
А в это время в местечке завершалась очередная маленькая местечковая драма: местный богач Пиня, владелец скобяного магазина, выдал наконец замуж свою единственную дочь горбунью Броню.
— О, это была очень длинная история, — рассказывал Иткинд. — Никто не хотел жениться на Броне — такая она была уродина ... меньше меня ростом и горбунья, вы можете себе представить. Пиня давал за неё очень большое приданое, но даже приказчики в магазине Пини, которые могли за грош продать чёрту душу, и те отказывались от Брони. Но был у нас в Сморгони грузчик Хацель. Богатырь, как говорят русские. Он поднимал два куля с мукой. Бревно в десять пудов взваливал на плечо и один тащил куда надо. Но — шлимазл. Вы знаете, что такое шлимазл? Дети кричали ему на улице: «Ханцель! Я тебе дам две копейки! Сделай коня!» И Ханцель, который зарабатывал в два раза больше других грузчиков, становился на четвереньки, дети залезали ему на спину, и он катал их по местечку, как конь. Не из-за денег. А потому что никому не мог отказать. Он был больше, чем добрый, он был шлимазл... И вот когда все местечковые женихи отказались от Брони, её отец Пиня пришел к Ханцелю. И Ханцель не отказал Пине. И была свадьба. И молодые шли по местечку —огромный, в два метра ростом, Ханцель и маленькая горбунья Броня. Я видел, как они шли по улице и не знал, смеяться мне или плакать. Я сидел и ни о чём не думал. Просто мял в руках глину и опомнился только тогда, когда на столе передо мной оказались фигурки этих молодых — Ханцеля и Брони.
После этого я совсем потерял голову. Я бросил синагогу и уехал в Вильно. Я хотел учиться на скульптора, но нашёл себе только работу ученика переплётчика. Через два года я вернулся в наше местечко, но наши хасиды уже считали меня почти гоем — ведь я бросил религию, я потерял Бога. Больше того, я лепил из глины людей, а это запрещено еврейской религией, никто не имеет права делать то, что делал Бог… Вы не устали? — Нет, мы не устали, мы слушаем… — Всё-таки давайте выпьем ещё по рюмочке… Красавица, вы будете мне позировать?..
Хасиды Сморгони считали его отщепенцем, изгоем. Старики плевались, проходя мимо его дома. Но однажды к ним в дом вошёл их местный писатель Перец Гиршбейн. Он молча осмотрел скульптуры Иткинда и ушёл. А через несколько дней в газете появилась статья Гиршбейна. Он писал о том, что в Сморгони живёт самородок, который создаёт шедевры. И те самые хасиды, которые оплёвывали калитку дома Иткиндов, послали по местечку выборного. Выборный ходил из дома в дом, показывал неграмотным ремесленникам газету со статьей об Иткинде и собирал деньги, чтобы «этот шлимазл Исаак» мог поехать учиться «на настоящего скульптора». И он уехал — сначала в Вильно, в Вильненское художественное училище, а потом в Москву...
— Евреям тогда было запрещено жить в больших городах, тем более в Москве, — рассказывал Иткинд. — Только молодые еврейки, если они регистрировались в жандармерии как проститутки и получали «жёлтый билет», могли жить в Москве. И поэтому тогда было много молодых еврейских девушек, которые формально регистрировались как проститутки, а сами шли учиться в институт или устраивались на работу. Но каждые полгода им нужно было проходить перерегистрацию в жандармерии. И тогда они съезжали с одной квартиры, находили себе комнату в другом районе Москвы и шли в другой полицейский участок, как будто они только что приехали и хотят стать проститутками. Вот у этих девушек я и жил — то у одной, то у другой — и пошёл сдавать экзамен в Московское художественное училище живописи, ваяния и зодчества. Известный профессор, скульптор-монументалист Сергей Волнухин, чьи работы до сих пор украшают Москву и Питер (например, памятник русскому первопечатнику Ивану Федорову в самом центре Москвы, у Кремля), дал Иткинду экзаменационное задание — изваять скульптуру женщины. Никогда до этого Иткинд не видел голую натурщицу: откуда им взяться в Сморгони? Но молодой раввин преодолел и это «препятствие». Два месяца он жил, где попало, скрываясь от полиции, и через два месяца представил свою работу профессору... — Волнухин ничего мне не сказал. Он вызвал фаэтон, погрузил мою скульптуру в этот фаэтон и повез её к Максиму Горькому. Горький уже тогда был знаменитым писателем и ему так понравилась моя работа, что он сел в этот же фаэтон, и они вдвоём с профессором поехали к московскому градоначальнику. Они просили этого градоначальника разрешить мне жить и учиться в Москве. «Еврей — талантливый художник?! Не может быть! — сказал им этот градоначальник. — Евреи могут быть талантливы в коммерции, это я понимаю. Но не в искусстве!» И он отказал самому Горькому, вы представляете? Но я остался в Москве — нелегально. Днём я работал слесарем, ночью лепил, и жил то здесь, то там, и скоро стал знаменитым, правда! Потому что Горький ходил везде и говорил: «Иткинд, Иткинд, Иткинд…» И он сделал меня знаменитым. Люди стали покупать мои работы, даже Савва Морозов купил мои работы! У меня были выставки, меня приняли в Союз художников. А потом была революция. Ой, как я обрадовался! Ведь теперь я мог свободно жить в Москве, без разрешения полиции — полиции уже не было! Правда, скоро начался голод. Ну и что? Всё равно я очень много работал. Я сделал тогда свои лучшие вещи — «Мой отец», «Раввин», «Тоска», «Талмудист», «Цадик», «Еврейская мелодия», «Каббалист»… Сорок две мои скульптуры были в 1918 году на моей персональной выставке в еврейском театре «Габима». Брат Теодора Рузвельта приезжал тогда в Россию, он был на моей выставке, а потом пришёл в мастерскую и купил все работы, какие были в мастерской. Он звал меня в Америку, тогда было очень просто уехать в Америку. Он сказал, что в Америке я буду очень знаменитый, и буду зарабатывать миллионы. И вы знаете, что я ему ответил? Я сказал ему, что другие художники могут уезжать в Америку, потому что они и при царе были в России людьми. А я при царе был человеком только до шести вечера, а после шести вечера меня мог арестовать любой полицейский. А сейчас, когда революция сделала меня человеком и после шести вечера, разве я могу уехать? Так я ему ответил… А голод? Что голод! Когда начался настоящий голод, Максим Горький выхлопотал для меня у наркома Луначарского профессорский паёк — талоны на сушёную воблу и хлеб. Правда, когда я пришёл в Цекубу, там надо было заполнить какую-то анкету, а я не умел писать по-русски. Конечно, комиссар не мог поверить, что профессор не умеет писать по-русски. Они решили, что я жулик, и посадили меня под арест. Но потом им позвонил Луначарский, и меня освободили и дали мне паёк…
Следующие двадцать лет были, пожалуй, самыми счастливыми в жизни Иткинда. Это не значит, что они были безоблачными. В голодные послереволюционные годы он голодал, потому что обменивал свой профессорский паёк на гипс и дерево. В 1926 году у него открылось кровохарканье, и по совету Михоэлса — великого еврейского артиста, Иткинд уехал на юг России, на Чёрное море, в Симферополь. Здесь он тоже скитался без крова и перебивался временными заработками и мелкими гонорарами. Но он много работал, он сутками не выходил из своей мастерской на чердаке какого-то дома, внизу которого по прихоти судьбы находилось Симферопольское отделение ГПУ — так в те годы называлось КГБ. На этом чердаке он сделал уникальную, потрясающую зрителей своей мощью скульптурную композицию «Погром». В 1930 году в «Красной газете» появилась огромная статья об Иткинде, журналист писал: «Я видел у скульптора фотографию «Погрома» — огромной скульптурной группы, погибшей во время пожара в его мастерской. Это в самом деле потрясающей выразительности вещь. Выставленная на площади, она могла бы силой художественного воздействия делать больше в борьбе с антисемитизмом, чем десять тысяч логических и моральных доводов против неё…»
И это была не единственная статья об Иткинде, их было много, и все они были увенчаны вот такими драматическими заголовками: «Голодный скульптор», «Почему голодает скульптор Иткинд?», «Художник, которого нужно поддержать»... Но даже при таких заголовках, кричащих со страниц советских газет о том, что голодает великий скульптор, — это была слава, признание. В 1937 году в России отмечали столетие со дня гибели Александра Пушкина и Эрмитаж объявил конкурс на лучшую скульптуру Пушкина. На выставке были представлены сотни работ...
Первую премию получили три скульптуры Иткинда — «Юный Пушкин», о которой я уже рассказывал в начале этой главы, «Александр Пушкин» — поэт в последние годы своей жизни и «Умирающий Пушкин» —простая и феноменальная работа: голова умирающего поэта на подушке. Эту работу не передать словами! Вы видите лицо человека, который уже успокоен смертью — закрыты глаза, мертвенно распрямились морщины на лбу, и только уголки губ ещё терзает жуткая боль… Боль и горечь…
— Когда я работаю, — заметил Иткинд, — я думаю: это будет моё самое лучшее. А закончу — и мне уже не нравится. Думаю: надо было сделать не так, а так. Но умирающий Пушкин — это было очень хорошо! Потому, что я его понял, я понял, как он умирал, как мучился. Я лепил его лицо и сам плакал. Я думал, что сам заболел. Жена испугалась, послала за доктором…
Слушайте, я так долго живу, так долго… Я каждое утро просыпаюсь, открываю глаза и удивляюсь: неужели я ещё жив? Я думаю, что должен обязательно попасть в рай — ведь там будет много обнажённой натуры и райского дерева. Мне их всегда так не хватало на земле. И будет сколько угодно свободного времени. Но вы знаете, я всё равно боюсь умереть. Я прожил почти сто лет, а всё равно боюсь. Знаете почему? А вдруг рядом со мной похоронят старушку лет восьмидесяти — и я всю вечность должен лежать с ней?! А? Это сейчас у меня жена старая, только на тридцать лет младше меня, — вы же видели её, это Соня, которая в театре вахтёршей работала. Ей ничего не нужно — только деньги, деньги! Старая потому что! А тогда, до ареста, до 37-го года, у меня была молодая жена, 26 лет ей было, ой, какая красавица, ой! Журналистка! Мне было 66 лет, а ей 26, вы представляете?! Даже сорок, а не тридцать лет разницы, но это было совсем другое дело. Как она меня любила, ой как любила! Она же за мной в Сибирь поехала, в лагерь. Через проволоку хлеб мне давала… А потом умерла от тифа. Здесь, в Казахстане…
И Иткинд, только что смеявшийся над смертью, голодом, раем и адом, тихо сел на пень, старую узловатую деревянную корягу, и, казалось, слился с ней, сам стал скульптурой вечности. И только руки его —маленькие, тёмные, крепкие руки — почти машинально бродили по узлам и суставам этой живой для него коряги, нащупывали в ней что-то — то, что завтра оживёт под его резцом для всех… Я смотрел на его руки, и он перехватил этот взгляд. — Жалко, что я больной и не могу работать. Я не могу не работать. Тут недавно умер один режиссёр. Он раньше часто приходил ко мне, и я видел, что он скоро умрёт. Потому что ему уже не давали работать. Режиссёр — это очень плохая профессия. Один не можешь работать. А у меня очень хорошая профессия, никто не может отнять у меня работу. Вы знаете, почему я выжил в тюрьме? Они арестовали меня, посадили в Петропавловскую крепость, в подвал, в одиночку, и восемь месяцев следователь КГБ бил меня каждый день, даже выбил мне барабанную перепонку в левом ухе. Всё требовал, чтобы я написал, что я японский шпион и какие секреты Балтийского флота я продал в Японию. А я не мог это написать, потому что я не умел писать по-русски. И тогда они меня снова били, и снова… Вы знаете, как я выжил? Я выжил потому, что у меня очень хорошая профессия. Они давали мне один кусочек чёрного хлеба в день. Утром давали кусочек хлеба — на весь день. Но я не ел этот хлеб до ночи. Я целый день лепил из него фигурки. Только вечером перед сном я ел этот хлеб. Назавтра они меня снова били, но хлеб всё-таки давали, и поэтому я мог целый день лепить и не думать о них. Понимаете, я о них не думал! Они меня пугали, а я не думал о страхе, я лепил. А те, кто думал о них целый день, те писали им сами на себя, признавались, что они шпионы или замышляли Сталина убить. И тогда их сразу расстреливали. А я ничего не написал, и меня отправили в Сибирь, в лагерь. Там мне было совсем хорошо — я работал на лесоповале, и вокруг было много дерева, и я мог по ночам резать по дереву и делать разные скульптуры, и снова не думать о страхе. Конечно, когда умерла моя жена, про меня все забыли, даже сын. И стало уже не так хорошо. Особенно когда отослали сюда, в Казахстан. Здесь за дерево нужно было платить…
Я слушал Иткинда и пытался представить себе тот путь, который прошёл этот маленький великий старик из девятнадцатого века в двадцатый...
Из еврейского гетто в Вильненской губернии, из раввинов местечковой синагоги — к нелегальной жизни у московских проституток. А потом с высот славы — в каменные подвалы Петропавловской крепости, самой знаменитой русской тюрьмы, где ещё в восемнадцатом веке сидели царские преступники. Восемь месяцев каменной сырой одиночки, каждый день — избиения и кусок чёрного хлеба на весь день. И дальше — сибирские и казахские лагеря, полное забвение всеми на 30 лет. 30 лет — это же целая жизнь!..
В том же 1967 году, когда я познакомился с Иткиндом, на Западе вышла и стала международным бестселлером книга «Папильон» — мемуары французского каторжанина Генри Чаррьери, где были описаны приключения и муки Папильона в каторжных тюрьмах во Французской Гвинее и его героические попытки бежать с каторги. Как и Иткинд, Папильон тоже отсидел однажды несколько месяцев в тёмной каменной одиночке, получая лишь кусок чёрного хлеба на весь день. И — как Иткинд! — он не съедал этот хлеб утром... он делил его на части, чтобы продержаться на этом хлебе весь день. Конечно, он не был скульптором и не лепил из этого хлеба фигурки, у него была другая страсть, которая помогла ему выжить, — мечта о побеге и мести французскому прокурору, который послал его на каторгу. Эту книгу перевели почти на все языки мира, были проданы миллионы экземпляров её в твёрдой и мягкой обложке, критики и читатели сравнивали Папильона с графом Монте-Кристо, и в Голливуде сделали по этой книге фильм с Энтони Куином в главной роли...
Исаак Иткинд прошел сквозь те же испытания, что и Папильон, но не в тропиках Французской Гвинеи, а в сталинских тюрьмах, в сибирских и казахских лагерях. Он попал на эту каторгу не молодым здоровяком, как Папильон, а 66-летним. Выжить и победить КГБ ему помогли не мечты о побеге и мести, а его призвание. Практически, все эти 30 лет он так и был в побеге от них — от следователей, от палачей, от страха, от сталинского террора. Он бежал от них к куску хлеба, из которого мог лепить, к коряге и пню, из которых он создавал скульптуры, живя даже под землей, как крот… Он был свободен — от социализма, тоталитаризма, сталинизма. И теперь он рассказывал мне об этом так просто и буднично, как мог бы, наверно, сыграть только Энтони Куин, если бы он знал о существовании Исаака Иткинда…
— А теперь в Алма-Ате мне снова стало совсем хорошо жить, — сказал мне Иткинд. — У меня теперь очень много дерева — вы видите? Мы сидели с ним в его «мастерской» — в холодном бомбоубежище, Иткинд был в валенках и телогрейке, но я видел, что он и вправду доволен тем, что у него есть, — так любовно смотрел он на деревянные колоды, пни и коряги, которые лежали вокруг нас на полу его мастерской и там, на улице, под снегом, — лежали, ожидая его рук и резца.
— Да, мне здесь очень хорошо. У меня много дерева и много работы придумано. Ко мне приходит молодежь, смотрят, как я работаю. И ко мне приходят евреи из синагоги, и я диктую им на идиш свою книгу. Книгу о смысле жизни. Ведь в жизни во всем есть смысл. Например, когда у женщины рождается ребёнок, у неё появляется молоко, правда? Ни раньше, ни позже. Всё в природе имеет свой смысл и всё правильно придумано. И мне нужно работать. Человеку нужно работать, делать своё дело — в лагере, в тюрьме, всё равно. Тогда он живёт — это тоже природой придумано. Или — Богом… Да, я сейчас много думаю о природе и о Боге, еврейском Боге, от которого я бежал семьдесят лет назад…
Исаак Иткинд, знаменитый скульптор, чьи работы стоят в лучших музеях мира, а также в музеях Семипалатинска, Павлодара, Целинограда, Алма-Аты и лежат в подвалах ленинградского Русского музея, Эрмитажа и московского Пушкинского музея, стал после своего девяностолетия членом Союза советских художников и получил звание «Заслуженный деятель искусств Казахской Советской Социалистической Республики». Он умер в Алма-Ате 14 февраля 1969 года, в возрасте 98 лет. Я надеюсь, что старые евреи Алма-Атинской синагоги сохранили продиктованную Иткиндом перед смертью книгу о смысле жизни.
Р.S. Недавно, в марте 2011-го, в Москве я встретился с Аркадием Наумовичем Иткиндом, профессором экономики и внуком Исаака Иткинда. Мы сидели в «Пирамиде» на Тверской, пили зелёный чай, говорили о его великом деде и о том, что надо бы сделать фильм — полнометражный документальный фильм о великом скульпторе ХХ века Исааке Иткинде, фильм, который должны увидеть не только в России, но и во всех цивилизованных странах. И ещё нужно вытащить из запасников его работы, собрать их в одну передвижную выставку и повезти по миру. И тогда, я уверен, у Исаака Иткинда появится третья жизнь, вечная…
Дата: Воскресенье, 27.01.2019, 08:55 | Сообщение # 416
Группа: Гости
Опять пошли разговоры на тему «Почему развалился Советский Союз». Столь долгое обсуждение этой темы и огромный перечень причин – свидетельство того, что ответ на самом деле всем известен, но он никому не нравится. Однако пришло время сорвать покровы.
Уникальной особенностью СССР было то, что это был придуманный строй, реализация идей утопистов эпохи Просвещения о царстве разума на земле. Соответственно марксизм-ленинизм, который был идеологией этого нового строя, ставил во главу угла разум и рациональность. Советская власть внедряла образование, научный подход во всём и воевала с религией, считая её антиподом рационального мышления. Советский строй был строем для разумных людей, однако посмотрите вокруг или почитайте комментарии в сети – и скажите прямо: можно ли всех этих наблюдаемых двуногих считать разумными созданиями?..
Ошибкой строителей Советского Союза было то, что за основу государственной идеологии они взяли политэкономию – то есть как рациональнее устроить общественные отношения. А опираться надо было на приматологию. Советский Союз в качестве базовых государственных приоритетов рассматривал общедоступное образование и медицинскую помощь, ликвидацию безработицы и другие разумные с точки зрения политэкономии вещи. Однако для голой бесхвостой обезьяны всё это не столь важно.
Вот ликвидация безработицы, к примеру. Обезьяна что – любит работать? Посмотрите на обезьян, которые работают обезьянами у фотографов – это же самые несчастные создания в мире!.. Обезьяна любит развлекаться!
Или обезьяна, может, любит, чтобы её образовывали? Ага, дети просто в восторге от домашних заданий, просят задавать им побольше, а когда занятия в школе отменяют, плачут горючими слезами. Или, может, взрослые разумные люди учатся с удовольствием? Для своего удовольствия проводят кучу времени на образовательных порталах Интернета – вместо того, чтобы висеть в соцсетях или смотреть клипы, как кто-то поскользнулся и упал?
Или медицина... Обезьяна что – любит лечиться? Нет, при виде врача, который делает больно, она пытается сбежать; если не получается – кусается. А как большинство людей ненавидят врачей! Нет, они, как и обезьяны, не хотят болеть, но и к врачу идти не хотят – они хотят, чтобы всё прошло само по себе!
Советская власть, сконцентрировавшись на разумных ценностях, не радовала обезьян. Из соображений разумности она не только не поощряла, но и часто запрещала сугубо обезьянья развлечения. Например – танцевать твист. Дескать это бессмысленные обезьяньи ужимки и телодвижения – но обезьянам это нравится!
А чего хотят обезьяны? Они хотят бананов. Бананов в мире очень много, большинство стран ими просто завалены, они дёшевы, а в СССР их практически не закупали, потому что с рациональной точки зрения лучше есть свои яблоки и картошку.
Чего ещё хотят обезьяны? Они хотят глазеть...
Пусть у тебя нет денег, но поглазеешь на ярко освещённые витрины магазинов с кучей товаров – и вроде как-то и жить веселее. Идея продажи дерьма на палочке в яркой упаковке и от всемирно известного брэнда была чужда рациональному марксизму-ленинизму, тогда как обезьяны он этого просто млеют.
Отдельного обсуждения заслуживают такие идеалы советского строя как равенство и братство. Разве обезьяна хочет, чтобы все обезьяны были равными и никого из них нельзя было колотить? Нет – обезьяна хочет, чтобы она была самой главной и могла колотить других и отбирать у них бананы. И за право колотить тех, кто ниже по статусу, она согласна переносить колотушки тех, кто выше. А отсутствие иерархии её пугает – как же можно жить в обществе, в котором нет дифференциации по цвету штанов?
Как было понять в СССР, кто главнее – учёный или директор? Капитализм дал для этого универсальное мерило – деньги. Всё просто и понятно: у кого больше денег, тот и выше в иерархии. Именно антинаучный тезис о том, что а не обезьяна, а человек – рациональное создание, положенный в основу советской идеологии, и послужил тому, что советский строй несмотря на многие блестящие достижения и преимущества не сумел продержаться и 100 лет.
В настоящий момент процесс переосмысления идеологии марксизма-ленинизма только начался. Я не сомневаюсь, что при этом будут учтены достижения всех нынешних наук, а не только политэкономии, и мы придём к победе коммунизма с обезьянним лицом!
Менахем Бегин, во времена мандата, когда британцы, зверея, ввели порку заключённых, ответил тем же, похитив и выпоров четырех английских офицеров. «Четыреста лет, — указал он в специальном заявлении, — вы безнаказанно секли туземцев в ваших колониях. Из-за своей глупой спеси вы считаете евреев такими же туземцами. Вы ошибаетесь. Евреи не зулусы. Вы не будете пороть евреев на их родине. И за каждого выпоротого двое британских офицеров будут выпороты публично». И порки прекратились...
Британцы начали вешать... НО ... Бегин не остался в долгу, в ответ на очередную казнь повесив двух британских сержантов...
После чего во все печатные издания территории пришло официальное сообщение, что «двое британских граждан были преданы суду по обвинениям в (1) незаконном въезде в страну, (2) службе в преступной террористической организации, известной как оккупационная британская армия, ответственная за пытки, убийства и депортации, (3) незаконное владение оружием. Признанные виновными по этим обвинениям, они были приговорены к повешению. Прошение о помиловании отклонено. Это не месть за казнь трех еврейских солдат, это обычный судебный факт».
Событие впечатлило. Всех. В Англии на улицах бесновались толпы патриотов, требовавших «страшной мести». Парламент дул в ту же дуду. Арабские лидеры хихикали в кулак, тихо злорадствуя и комментируя в стиле «нас тоже вешали, но мы ж с пониманием».
Взбешённый Вейцман и испуганный Бен-Гурион подняли на поиски «презренных убийц» всю «Хагану».
Что же до Бегина, то он, выждав время, дал пояснения уже от себя: «Мы не признаём двойных стандартов войны. Если британцы решили, что их уход должен случиться на фоне виселиц, под плач отцов, матерей, жён и возлюбленных, мы проследим, чтобы в этом не было никакой расовой дискриминации. Виселицы не будут все одного цвета. За каждую будет уплачено в полном объёме». И британцы перестали казнить.
А когда всё же приговорили к смерти двух пленных боевиков, Бегин объявил, что ответит казнью шести британских офицеров, и приговор был отменён. А тех крутых парней из прошлого и народ любил, и враги боялись.
Дата: Вторник, 05.03.2019, 10:56 | Сообщение # 419
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 217
Статус: Offline
Рене Мальтет родился 8 мая 1930 года в городе Ламбаль, Франция. Заниматься фотографией начал ещё в 16 лет, а через пять лет переехал в Париж и стал помощником режиссёра. В 1952-м начал сотрудничество с такими известными мастерами французского кино, как Жак Тати (Jacques Tati) и Клод Барма (Claude Barma). Это было сложное время, поэтому, чтобы выжить, приходилось работать одновременно на нескольких работах.
Творчество Рене основано на несоответствии и неожиданности. В его работах всегда присутствует юмор, однако это не просто изображение, а часто и философское послание зрителю...
Мастер французского фотоюмора Рене Мальтет умер 8 ноября 2000 года.
Фотограф, поэт, юморист, Рене Мальтет обладал талантом улавливать смешные и курьезные ситуации из повседневной жизни. Интересный факт, что устаревшее значение его фамилии во французском языке — «вздорный человек», что в некотором смысле соответствует его необычной творческой фантазии. Комические, поэтичные, с тонким юмором фотографии Мальтета публиковались в различных изданиях по всему миру и участвовали во многих выставках.
Дата: Понедельник, 11.03.2019, 05:16 | Сообщение # 420
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 543
Статус: Offline
«Лежал бы ты – читал бы я»
Александр Сергеевич Пушкин советовал: "... Как мысли чёрные к тебе придут, / Откупори шампанского бутылку / иль перечти "Женитьбу Фигаро". Не споря с классиком, я бы посоветовал, если вас за сердце меланхолия взяла, а за голову депрессия схватила, прогуляться по кладбищу. Я не кощунствую и не ёрничаю.
Для начала вот такая история: Однажды писатель Стефан Цвейг пошёл на кладбище. Но не для того, чтобы посетить могилы родных и близких, или набраться вдохновения. Он решил там покончить жизнь самоубийством... Подыскивая подходящее место, Стефан Цвейг прочёл несколько эпитафий (надгробных надписей). Они так рассмешили писателя, что чёрные мысли покинули его. Цвейг передумал сводить счёты с жизнью, и благополучно вернулся домой.
Поэтому я и советую меланхоликам, людям, подверженным депрессии, прогуляться по кладбищу. Свежий воздух и тишина никогда и никому ещё не повредили, а если человек при этом улыбнется, читая забавные эпитафии – польза будет двойной.
Не называя, естественно ни места захоронения, ни фамилии усопшего, приведу несколько примеров современных эпитафий с "философическим" уклоном. "Дороги строим мы, но вот беда – дороги все приводят нас сюда"; "Жить как все мне скучно. Мне и смерть игрушка";"В колыбели – младенец, покойник – в гробу. Вот и всё, что известно про нашу судьбу"; "Я о ней мечтал всю жизнь. Наконец, мои мечты сбылись"; "Вы ещё в гостях, а я уже дома"; "Лежал бы ты – читал бы я"; "Все мы сидим в сточной канаве, но некоторые из нас смотрят на звезды". Покойный, на чьей могиле высечена последняя надпись, под словом "некоторые" явно имел в виду самого себя. Иногда усопшие после смерти задают себе и нам неразрешимые вопросы. Например, "А если там и вправду бог?"
Кроме "философического" уклона есть в искусстве эпитафий и своя, не лишённая горечи, настоящая философия. На ней мы не будем останавливаться. Приведём лишь высказывание известного мастера афоризмов Пола Элриджа – "Когда читаешь эпитафии, кажется, что спасти мир можно, только воскресив мёртвых и похоронив живых"...
Американский актёр озвучки Мел Бланк, работавший в студии Warner Bros. и подаривший голоса Багзу Банни, Даффи Даку, Поросёнку Порки, Фогхорну Легхорну, Спиди Гонсалесу и многим другим персонажам мультфильмов, выбрал в качестве эпитафии знаменитую фразу «That?s all folks» («Вот и всё, ребята!»), звучавшую в конце каждой серии мультсериала.
... Жанр эпитафии – один из самых древних в литературе. Основателем его считается великий древнегреческий поэт-лирик Симонид Кеосский. Он сочинил эпитафию на памятнике 300 спартанцев, погибших в битве с персами при Фермопилах в 480 г. до н.э. А вот одна из известнейших древнеримских надгробных надписей: "Гражданин Люций Вирий. Не был. Был. Никогда не будет". Величественно, лаконично и со вкусом.
Некоторые великие и знаменитые люди считали, что эпитафии к собственной смерти следует составлять заранее. Ведь неизвестно, какую надпись на твою могилу придумают потомки. Например – Уинстон Черчилль: "Я готов встретиться с Господом. Готов ли он к встрече со мной – это другой вопрос". Фрэнк Синатра: "Лучшее впереди". Александр Суворов: "Здесь лежит Суворов".
Казалось бы, там, где смерть, нет места для юмора. Но так уж повелось, что даже при составлении надписей на памятниках люди позволяют себе улыбнуться. "Я знаю, что мои слёзы не оживят тебя, поэтому я плачу"; "Теперь я уверена, что ты спишь один"; "Я не роза, не мимоза, не завяну никогда"; "Ашот Папинян. Пил 60 лет. Умер. Петрос Акопян. Пил 72 года. Умер. Акоп Петросян. Не пил 6 дней. Умер." «Дорогая мама! Ты так рано ушла от нас! Благодарные дети».
Одно из мест "вечного покоя" благодаря "надгробному юмору" ЮНЕСКО даже признало памятником мировой культуры. Речь идет о скромном погосте в румынском городе Сапинте, всего – пять тысяч жителей... Известным на весь мир Сапинте стал благодаря фантазии и смекалке одного из горожан по имени Ион Патрас. В 1932 году этот человек начал мастерить кресты для местного кладбища, но не просто мастерить, а ещё и вырезать на них эпитафии и карикатуры на усопших. Патрас просил людей, чтобы они сочиняли надписи на свой надгробный памятник ещё при жизни (Не всегда же великим и знаменитым это делать). Если же умерший "не успевал", мастер вступал с его родственниками в переговоры по поводу эпитафий, а также часто делал надписи по своему усмотрению и вкусу.
Сегодня на скромном кладбище румынского городка Сапинте стоят шестьсот синих, жёлтых и красных деревянных крестов. Почти на всех есть забавные карикатуры. Рядом с каждой картинкой – короткая, часто в рифму, надпись от первого лица на грубоватом деревенском жаргоне. После кончины Иона Патраса дело его не умерло - от уже несколько десятков лет обязанности "надгробного мастера" старательно исполняет местный житель Думитро Поп. Вот две из сотен эпитафий. "Неужели тот дурной таксист (будь он проклят!) во всей Румынии не нашёл место, где запарковать свою машину, кроме как прямо перед моим домом, где меня и переехал"; "Лежал в кровати, и ударила в меня молния. Рано отправился в сырую землю. Эх ты, смерть-предательница!"
... Похоронная культура со временем меняется, возникают новые традиции. Это касается и надписей на памятниках. В Болгарии например, на надгробных плитах пишут чуть ли не подробную биографию усопшего. А вот у японцев информация о покойнике считается делом сугубо личным. На современных японских памятниках размещают специальные коды. При помощи мобильного телефона оттуда можно сканировать сведения, кто здесь захоронен, включая даты жизни и смерти, эпитафию и даже изображение покойного.
Некоторые позволяют себе сочинять довольно ехидные эпитафии на могилах своих близких. "Здесь покоится моя дорогая жена. Боже, прими её с такой же радостью, с какой я отправил её к тебе"; "Он был примерным мужем, хорошим отцом, но плохим электриком"; "Покойся с миром. Теперь ты в руках Бога. Господи, следи за своим кошельком"; "Дорогая мама! Вечная тебе память. От твоих сыновей (кроме Александра, который не сбрасывался"). Вероятно, непутевый Александр не дал денег на памятник матери, и братья это ему не простили...
Да, похоронная культура меняется и перестраивается. Особенно это стало заметно в России во время и после "перестройки", когда на кладбищах появились целые участки, где похоронены рядовые бандюганы из криминальных группировок, "авторитеты", "смотрящие" – "братва в натуре"...
Фантазия у "братков" небогатая. Они часто хоронят "пацанов" не под их фамилиями, и на памятниках есть только короткое "погоняло", то есть кличка: "Лимонад", "Сухой", "Чижик", "Шнифер", "Дракон", "Монах", "Лева-"сиська". На могиле последнего, правда, изображена решётка, из которой высовывается большой палец, плюс слова: "Вот каким он парнем был". Часто встречаются надписи: "От братвы с людским уважением" и цитатами из песен Владимира Высоцкого о "деревянных костюмах", "так оставьте ненужные споры"... Есть и оскорбительные эпитафии: "Пидор. -1999. ВИЧ". Разумеется, среди "братвы" находятся и любители поэзии... Под плитами со следующими эпитафиями наверняка покоятся литераторы: "Здесь под плитой лежит поэт / Ждал козырей в колоде лет... / А выпали кресты да черви"; "И скучно и грустно и некому руку подать"; "Время льётся, как вино / Щедро отовсюду, / Но однажды видишь дно и сдаёшь посуду"; "Пусть на моем напишут пьедестале: грешил он много, но его читали".
Эпитафии на могилах джентльменов безупречны: "Я с огромным удовольствием сдал бы Вам своё место бесплатно"; "Дамы! Извините, что я не могу встать, когда вы стоите".
Некоторые используют эпитафии в рекламных целях. Вот несколько надгробных надписей на кладбищах Англии и США. "Здесь погребён мистер Джеральд Бэйтс, чья безутешная вдова Энн Бэйтс проживает по улице Элм-стрит, 7 и в свои 24 года обладает всем, что только можно потребовать от идеальной жены".
"Здесь лежит Эстер Райт, которую Бог призвал к себе. Её безутешный супруг Томас Райт, лучший каменотёс Америки, собственноручно выполнил эту надпись и готов сделать то же самое для вас за 250 долларов". "Под этим камнем спит безвременно покинувший нас почётный гражданин города Гельсингфорс мистер Джон Адамс, чья безутешная вдова до сих пор держит ресторан китайской кухни по Бразерс-стрит, 17, в котором с 12.00 до 02.00 вам подадут очаровательные куриные грудки по-сычуаньски с кисло-сладким соусом всего за $2 порция"... Видимо, мистер Адамс умер ещё в начале прошлого века. Ведь за последние сто лет цены на куриные грудки по-сычуаньски выросли во много раз.
Говорят, подобная "рекламная" эпитафия красовалась на могиле стоматолога на несуществующем уже Старом еврейском кладбище в Одессе. В ней наследник сообщал, что продолжает дело своего отца по такому-то адресу, в такие-то часы. Вообще-то рассказы и легенды о надгробных надписях на одесских кладбищах, "отдельная", - как говорили в этом городе, - "песня".
Одни имена усопших чего стоят: Цезарь Наполеонович Пшебышевский, Пантелеймон Полупьянов, Мотрена Гильярди, Елизавета Натоптанная, Павел Петрович Сукач-Верный, Иван Маузер, Бетя Пивовар, Голда Архитектор, Хава Смык, Туба Желтая, Эстер Поединок, Рива Таракан, Марьяна Срульевна Сральс, Агамемнон Донской (его отец преподавал историю), Моисей Гомер, Иван Саранча, Тамара Съедина, Стефан Тот, семья Мертваго, адвокат Абрам Моисеевич Адвокат, генерал Муха, генерал-майор Удача, полковник Мичман, полковник Солдатов, подполковник Красота, капитан Майор...
На могилах одесских кладбищ, уничтоженных при советской власти, было много интересных эпитафий. Некоторые из них сохранились в воспоминаниях: "Здесь лежит Давид Ашкенази, сын банкира и внук банкира"; "Аарон Зайдель Свист, купец второй гильдии, хасид балтского раввина, владелец магазина церковных свечей". "Здесь покоится диветка (на одесском жаргоне "полудевочка" – В.Х.) ресторана Аристида Фанкони Бася Двойра Айзенберг, по прозвищу Виолине де Валет. Суровый нрав родителей вынудил её пойти по непристойной дороге. В молодости она была прекрасна, однако скончалась в забвении и нищете. Старые друзья, вкусившие её добродетелей с благодарностью воздвигли сей памятник. Н.К., С.Ш.Ю., Влад. П.-В." Старые друзья предпочли остаться инкогнито...
На могиле короля одесских чистильщиков обуви знаменитого Суни, была изображена змея, державшая в пасти коробочку сапожной мази. Суня покончил жизнь самоубийством, оставив записку: "Жизнь – вакса".
Родственники присяжного поверенного Чечельницкого из жадности или по бедности, взяли мраморную табличку, висевшую на дверях его квартиры, и прикрепили к могиле. Слова "Приём посетителей от 6 до 7 часов вечера" замазали краской. Но дождь и ветер смыли краску... и на могиле служителя Фемиды красовался следующий текст: "Помощник присяжного поверенного Чечельницкий. Приём посетителей от 6 до 7 часов вечера".
Надпись на могиле актёра М.Н. Митрофанова: "Много раз мне случалось играть покойников, но никогда я не играл их столь мастерски"...
В одесском театре давали "Отелло". Когда мавр задушил Дездемону, в зале, весь в слезах, вдруг вскочил офицер, выхватил пистолет и выстрелил в Отелло. Артист упал замертво. Опомнившись, офицер на глазах у публики застрелился. По легенде их похоронили в одной могиле и написали на памятнике: "Лучшему артисту и лучшему зрителю".
И "королева" всех эпитафий одесских кладбищ:"Циля! Теперь ты веришь, что я болел?"
Готовя этот материал, я наткнулся на фотографию могилы Спайка Миллигана, ирландского писателя, поэта, музыканта сценариста, актёра-комика ("Питкин"). На снимке виднелась надпись: "I told you I was ill", что в переводе на русский означает: "Я говорил вам, что я болен". Миллиган умер в 2002 году, гораздо позже несчастного одессита. Поэтому нет никаких сомнений – Миллиган слямзил, стырил, позаимствовал у Цилиного мужа надгробную надпись. Как и когда он это сделал – покойнички выяснят на том свете между собой. Дай им Бог здоровья!
На современных одесских кладбищах редко, но еще появляются эпитафии-"перлы". "Я умер от злокачественной жизни", "Он жить среди жлобов устал", "Болезнь? Ну и хрен с ней!", "Я был очень хорошим, но пришла пора расстаться"...
Владимир Ханелис, Бат-Ям
Сообщение отредактировал Сонечка - Понедельник, 11.03.2019, 05:39
