| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
еврейские штучки
| |
| REX | Дата: Пятница, 14.03.2014, 13:36 | Сообщение # 211 |
|
Группа: Гости
| ИНФЕРНАЛЬНИЦА
Наверное, у каждого эмигранта хотя бы однажды возникала мысль вернуться туда, откуда уехал. Не насовсем, конечно... Просто в один прекрасный день, преодолев сопутствующие такому шагу сомнения, собрать чемодан и отправиться поглазеть: а как оно там теперь? Возвратиться... И сделать это, повинуясь едва-едва осознанному импульсу, чтобы уже раз и навсегда избавиться от ностальгии или, пережив её ремиссию, ощутить новый мучительный приступ. Прошлое не забыть. Остаётся лишь гнать от себя воспоминания, если они угнетают, или лелеять их как святыню, если они – единственный островок радости. Не говоря уже о том, что прошлым можно жить. Да и заканчивается ли прошлое, вообще?..
Алик был, пожалуй, единственным среди своих друзей, кто после приезда в Америку так и не посетил ни разу Одессу. И это он, покинувший её с разбитым сердцем и со слезами в глазах? Ну ладно, никуда бы не выбирался и сидел бы сиднем в Нью-Йорке... Так ведь нет! Что ни отпуск, так сразу за океан – отдышаться от американской действительности и глотнуть европейского воздуха. Да уж, вот они, странности эмигрантской натуры... Причём потянуло Алика на старый континент чуть ли не через два года после того, как он более или менее обжился в Америке. Вдруг заскучал по старинным городам, которых прежде никогда не видел, и обложило его душу такой смертной тоскою, что впору было бросить всё к чёртовой матери. Хотя бы на время... Одним словом, созрел к далёким путешествиям, имея на руках только гринкарту и разрешение на обратный въезд в страну. Вроде опасаться тут нечего, но без паспорта пересекать границу всё же как-то неуютно...
– А чего ты не отправишься в Одессу? – каждый раз удивлялись знакомые в Бруклине, встречая Алика после его очередной вылазки в Европу. – Там сейчас класс! А с зеленью ты и подавно желанный гость.
Алик не без интереса слушал рассказы очевидцев, улыбался, не возражал, но, тем не менее, туда не ехал. Почему? По разным причинам... Из боязни разочароваться, например. Так, во всяком случае, он объяснял свои мотивы особо надоедливым землякам и в том же старался убедить себя самого.
Говорят, что, избежав встречи с первой любовью, можно сохранить её вкус. Не стоит подвергаться в очередной раз потере иллюзий – их и так в жизни хватает. А уж человеку сентиментальному город, в котором он родился и вырос, не менее дорог, чем когда-то любимая им женщина. Те же волнения от прошлых ощущений. Вот и Алик сохранил к Одессе самые трепетные чувства. Потому, наверное, и не спешил возвращаться туда, где ему пришлось провести лучшие годы. Он слишком хорошо запомнил, как однажды судьба столкнула его со школьной привязанностью. Лучше бы этого никогда не случилось... Девочка, которая ему так часто снилась, выросла. Столкнувшись с ней, Алик вдруг растерялся от разительного несоответствия увиденной им обыкновенной тётки в дешёвом пальто и с сопливым малышом на руках тому нежному цветку-образу, бережно хранимому им в душе. Хрупкий символ чего-то недостижимо прекрасного как-то сразу пожелтел и померк, словно лампа дневного света, горевшая слишком долго, и погас уже навсегда. Хотел Алик или нет, но эта негаданная встреча, поначалу не предвещавшая перелома в его сознании, настолько развеяла последние остатки любовного наваждения, что он, облегчённо вздохнув, даже невольно подумал:
"...Однако Бог миловал... А ведь я мог стать её мужем..."
Так и с Одессой. Менее всего Алик, как он полагал, желал взглянуть на неё уже совершенно другими глазами. Вроде безумно хотел туда поехать и посмотреть, но ещё сильнее опасался разочароваться. Город, запомнившийся ему романтически красивым, теперь, после великолепия европейских столиц, вполне мог показаться задрипанным и провинциальным. Ну как не страшиться такого? Однако существовала и другая причина, куда более серьёзная. В ней Алик стыдился себе признаться, но именно она, а не иные отговорки, определяли выбор его очередного маршрута.
Дело состояло в том, что Алик элементарно стеснялся появиться в Одессе бедным. То есть он не видел для себя моральной возможности возвратиться туда обыкновенным неудачником. Ему хотелось пожаловать победителем на белом коне и с весомыми трофеями, а не наведаться втихаря незаметным визитёром – одним из тысяч муравьёв-тружеников, поменявших, в итоге, шило на мыло. Это ведь раньше, в середине восьмидесятых, любой оборванец, прикативший в Одессу из Штатов, мог заливать, какой он там за океаном весь из себя капиталист. Стоило такому привезти в подарок ошалевшим от счастья родственникам видеомагнитофон и чемодан дешёвого тряпья, как о нём уже слагал легенды весь квартал. Миллионщик! Да Алик и сам ещё совсем недавно, открыв рот, смотрел в Одессе на бывших советских граждан, рискнувших отправиться на побывку в СССР.
В Америку он подался как раз накануне развала Советского Союза, когда среди потенциальных эмигрантов разгуливали всякого рода легенды и мифы. Как, например, устойчивые байки о небывалой щедрости спонсоров-аборигенов...
– Представляете, прямо из аэропорта привезли в полностью обставленную квартиру с забитым холодильником! – передавали из уст в уста восторженную историю подобные ему отъезжанты.
Ох уж эти меблированные хоромы и ломившиеся холодильники... Какую же жуткую нищету, должно быть, испытывали те, кого поразили в Америке диваны, обитые чуть ли не бумагой, разнокалиберная посуда и продуктовые наборы для беженцев? Конечно, такие люди не могли нарадоваться возможности кашеварить когда вздумается, а не прорываться к плите как к алтарю по расписанию в коммунальной кухне. А уж обретённое сибаритство не бежать по утрам сломя голову в уборную, пока её не оккупировал проворный сосед, казалось верхом блаженства. Что ни говори, а за устроенным бытом поедешь куда угодно...
К подобным бедолагам, хлебнувшим по горло безденежья и жилищного лиха, Алик не относился и сразу понял, что в Америке статус-кво – отдельная квартира и собственная машина – отнюдь не индикатор материального успеха. Даже роскошная шуба, которую он прикупил жене Людмиле к зимнему сезону, не стала свидетельством процветания семьи. В Одессе его Людочка смотрелась бы в ней как боярыня, а здесь, где в натуральных мехах куталась от холода чуть ли не половина Брайтона, она до обидного выглядела как все. И вообще, самооценка Алика в Америке понизилась, как гемоглобин в крови от неправильного питания в непривычных условиях. Оттого, вероятно, и врастал он в американский быт с превеликим трудом. Долго не мог найти приличную работу, но даже с грехом пополам устроившись, не ощущал удовлетворёния ни от рода занятия, ни от зарплаты. Хотелось чего-то масштабнее. Чтобы и платили получше, да и перспективы чтобы маячили поотчётливей. Короче, втайне страдал. Не то что его некоторые приятели, которые не знали, как благодарить судьбу, даровавшую им шанс малярить не в Одессе, а в Нью-Йорке. Один из них, Додик, прославившийся полоумными баснями о том, как его дядя ювелир делал на заказ серьги самой супруге президента, чувствовал себя абсолютно счастливым. А признайся ему Алик в собственном смятении, так тот просто покрутил бы пальцем у виска:
– Малахольный...
Жизнь Додика изменилась ровно в той степени, что свиные отбивные он покупал теперь не у своего рубальщика на Привозе, а шёл в "Интернэшэнл" и брал там первоклассную вырезку. Впрочем, не только... Ещё при знакомстве тот, протягивая руку, ныне самодовольно называл себя мистером.
Алик мистером себя не ощущал. Как и вообще никем. Его дни плавно чередовали друг друга, одинаковые, как разовые бутылочки с питьевой водой в пластиковом брикете. Работа, дом, да русский ресторан по праздникам и именинам. Единственной отдушиной стали для него вылазки в Европу. Раз в год и крайне непродолжительные; только в составе туристической группы от авиакомпании "Американ Эйрлайнз", предлагавшей самые дешёвые поездки. Никаких достойных внимания событий и сплошная сумятица в душе – это всё, чем Алик мог похвастаться в тот момент, когда его отыскал привет из Одессы. И как обычно бывает, произошло это совершенно неожиданным образом...
В один прекрасный день в Нью-Йорке объявилась Майечка. С ней Алик был знаком когда-то близко и даже очень... Очевидно, именно поэтому та не увидела для себя препятствий ему позвонить...
– Вот приехала поглядеть на американскую жизнь, – прощебетала она задорно, – а заодно и друзей навестить.
Последние слова Майечка произнесла так, что у Алика как-то нехорошо ёкнуло сердце.
– Ты мне не рад?
– Нет... Отчего же? – он, едва совладев с охватившем его предчувствием чего-то неминуемого, терялся в догадках о целях её звонка.
– Как поживаешь? – поинтересовалась Майечка. И хотя Алик не виделся с ней уже больше двадцати лет, он не мог не услышать в её голосе хорошо знакомые ласковые нотки.
– Нормально. Как ты? Надолго в Нью-Йорк?
– Не знаю. Как получится. Хотела показать дочке её отца... – Майечка вдруг замолчала, выдерживая многозначительную паузу. – И ты не спрашиваешь, кто он?
– А почему я об этом должен спрашивать? – Алик ощутил противную сухость во рту – предвестницу негаданного известия.
– Ну... Я не знаю. Ведь и у нас с тобой теоретически мог быть ребёнок...
– Майя, – жёстко перебил её Алик, – по-моему, мы всё тогда решили. Не так ли?
– Ты решил...
– Что ты имеешь в виду?
– А то, милый, что ты дал денег на аборт и преспокойненько умыл руки. Вот только аборт я делать не стала...
У Алика на секунду пропал дар речи, словно он подавился куском отварной индюшачьей грудинки. Ему моментально припомнилась нервотрепка тех дней и сопутствующее ей скверное настроение.
– Ты это серьёзно?
Представить, что молодая особа, смышлёная и недурная собой, захочет родить без мужа, просто не укладывалось в голове...
"...И почему же она всё это время молчала? – мелькнуло естественное подозрение. – И чего хочет добиться сейчас?.."
– Да ты не волнуйся, – Майечка, будто прочитав беспокойные мысли, возникшие у Алика, покровительственно рассмеялась в трубку.
– Я без претензий. Ирише, слава Богу, исполнился двадцать один год. Совершеннолетняя. Сама уж невеста. Кстати, захочешь её увидеть, позвони. Я у подруги остановилась.
Майя не спеша и чётко продиктовала номер, уверенная в расторопности бывшего кавалера разыскать карандаш и бумагу. А уж в его порядочности и подавно...
Она не ошиблась. Алик, судорожно записавший телефонный номер, пребывал теперь в неописуемой прострации. Да и какие ощущения посетили бы душу вполне ответственного мужчины, в одночасье ставшего отцом взрослой дочери? Который к тому же не злостный неплательщик алиментов, а добропорядочный супруг, имеющий в браке тоже почти взрослого ребёнка?
Всю ночь Алик не смыкал глаз. Ворочался с боку на бок и, перебирая в памяти короткий роман с Майечкой, так ни до чего не додумался. История ему виделась крайне странной. Майя всегда была хорошо себе на уме. Даже пообщавшись с ней очень недолго, Алик без труда разглядел, с кем имеет дело. Она относилась к типу тех женщин, которые никогда не ждут счастливой случайности, как девица у окошка, подперев кулачком нежную щёчку, истомившись и вздыхая про себя: "И где она там запропастилась?.."
Напротив, подобные Майечке практичные особы открывают ворота пошире, чтобы та, сердешная, не дай Бог, не заплутала часом и не ошиблась дверью:
– Эй, девушка! Вам, драгоценная, сюда. Ну, куда, дура, попёрлась? Говорят тебе – сюда, значит, сюда...
Попробуй, откажись от такого приглашения! И вдруг выясняется, что благоразумная и деловая Майечка – чуть ли не мать-одиночка?.. Ведь даже про беременность она тогда сообщила совершенно невозмутимо, с твёрдым намерением избавиться от неё. И без сопутствующих такой ситуации колебаний. Мол, есть знакомый доктор и за двести рублей сделает аборт. Взяла деньги, и на этом расстались...
Жену Алик решил ни во что не посвящать. И хотя Людмила не ревновала его к добрачным связям, всё равно заикнуться о подобном казалось Алику неловким. Впрочем, и Майечке он не поверил безоговорочно, но, тем не менее, предложил встретиться. На его счастье, Людмила работала в предстоящую субботу, что давало Алику удобный шанс без её ведома провести пару часов с новоявленной дочкой и с её мамой. А уж потеряться от посторонних глаз в Нью-Йорке проще простого. Решили сходить вместе на ланч...
Майечка сильно изменилась, превратившись из смазливой барышни в представительную даму. И выглядела теперь отнюдь не хуже той девушки, с которой появилась в итальянском ресторане, куда Алик их пригласил. Обе стильно одетые, они вовсе не производили впечатление обиженных жизнью женщин. Да и в глазах юной особы и, по логике вещей, его дочки, Алик не заметил терзающего совесть упрёка ребёнка-безотцовщины. Наоборот, они смотрели на него если не с равнодушным любопытством, то уж наверняка без всякого осуждения.
– Ну, вот, Ириша, можешь с полным правом называть этого человека папой, – представила Алика Майя. Тот смутился и вдруг поймал себя на мысли, что ищет в лице девушки собственные черты. Свой фамильный нос с горбинкой или слегка скошенный подбородок, доставшийся ему от мамы и от бабушки... Какой-нибудь внешний признак, который подскажет ему их кровное родство. Внимательно разглядывать девушку Алик постеснялся, но потом, время от времени, бросал на Ирину пристрастные взгляды, как бы примеряя на себя новый статус.
– Здравствуйте, – чинно поздоровалась девушка.
– Именно таким я вас всегда и представляла, – тепло добавила она.
– Каким?– прервал наконец напряжённое молчание Алик, воодушевлённый её доброжелательным тоном.
– Интересным мужчиной, с которым мне хотелось бы появиться перед друзьями. Я наверняка испытала бы гордость, представив вас как своего отца.
Ирина виновато улыбнулась, не скрывая сожаления о том, чего до сих пор была лишена...
Во время ланча никто никуда не торопился. Для начала Алик заказал бутылку вина и карпаччо. В перерыве между закусками Майечка решила ненадолго отлучиться. Она словно нарочно оставила Алика и Ирину наедине, а когда вернулась, нашла их подружившимися. Отец с дочкой что-то живо обсуждали. На прощанье они даже обнялись...
Последующие дни Алик прожил под впечатлением от душевной встречи, но ещё сильнее на него подействовало объяснение с Майечкой.
– Ты так быстро тогда согласился, – горько усмехнулась она, когда Алик завёл разговор о том, что между ними произошло. – Будто испугался, что я надумаю рожать. Ах, Алик, ты даже не представляешь, насколько предупредительная готовность мужчины заплатить за аборт может стать для женщины оскорбительной. Мне показалось, что этим ты меня предал. А как я хотела услышать твой протест. Ну хотя бы одно слово в защиту будущего ребёнка... Нашего ребёнка! – У Майечки на глаза навернулись крупные слёзы. – Потом я узнала, что ты с кем-то встречаешься. Даже видела тебя с ней в городе... Не стала мешать твоему счастью. Да и сердцу, как известно, не прикажешь... Ведь и со мной оставалась частица любимого человека. Ну, как я могла решиться лечь под нож?..
Алик слушал её, терзаясь и позабыв о прежних сомнениях. И пусть он давно уже ничего не чувствовал к этой женщине, его честь и достоинство сразу же подтолкнули предложить ей посильную помощь.
– Ведь ты не будешь возражать? – краснея, спросил он Майечку, взволнованную воспоминаниями. – Я хочу это сделать для Ирины. Пожалуйста, не отказывай мне...
Незаметно прошёл месяц, и однажды вечером Людмила за ужином поделилась с Аликом свежими сплетнями, принесёнными ею из "Мэйсиса" – универсального магазина, где она работала в отделе посуды.
– У меня там сменщица, тоже русская. Да я тебе говорила о ней. Лилька! Одесситка. Помнишь? У её родителей ещё дача была в Аркадии рядом с нашей.
– Угу, – машинально кивнул Алик без всякого интереса. К новостям о личной жизни своих соотечественников он испытывал полное равнодушие.
– Слушай, такое рассказала! У неё подруга из Одессы гостила. Не поверишь, что вытворила... Комедия!
– Гастролёрша?
– Не то слово... И вроде, чудачка уже в возрасте, однако за неделю успела раскрутить здесь сразу двух мужиков. Причём, по полной программе...
– Способная, – отметил Алик, продолжая жевать и слушать вполуха.
– И чем же она их так прельстила? – он скептически усмехнулся. – Или в Бруклине уже не кого посмотреть?
– В том то и дело, что не тем местом, что ты думаешь. Она им работала раньше, – расхохоталась Людмила, – а теперь всё больше, головой. Развела этих дурней мулькой о взрослой дочери.
– В смысле? – Алик почувствовал, как у него в пищеводе на пути к желудку застрял кусок голубца.
– Наплела о себе душещипательную историю. Ну, вроде того, что когда-то переспала с каждым из них и потом одна растила ребёнка.
– Чьего ребёнка?..
– Алик, ты что, не врубаешься? Просто как всё гениальное. Разыскала телефонные номера своих бывших ухажёров, с которыми когда-то развлекалась, и каждому преподнесла сюрприз: мол, у тебя, дорогой товарищ, дитё имеется. А найти в Нью-Йорке мужиков, знакомых по Одессе, у которых рыльце в пушку, дело несложное. Уж где-где, а здесь, слава Богу, осела чуть ли не половина Молдаванки.
– И те поверили? – упавшим голосом произнёс Алик, уже догадавшись, о ком конкретно идёт речь.
– Как тут не поверить, если и доченьку предъявили в качестве вещественного доказательства. Лилькина подруга какую-то местную молодую оторву нашла и платила ей стольник за встречу с любимым папой. Ну, там слезу пустить для пущей убедительности или на шею, расчувствовавшись, кинуться к родителю... В общем, действовать по обстоятельствам. И что ты думаешь? Оба схавали. Ещё и в рестораны водили. Поили и кормили по первому разряду...
В тоне Людмилы послышалось невольное уважение к разбитной бабёнке, сумевшей так элегантно облапошить двух наивных простачков. И хоть поступила та некрасиво, сыграв на лучших мужских чувствах, сострадания к её обмишурившимся жертвам Людмила не испытывала.
– Я так полагаю, что эта находчивая красотка и на аборт в своё время с каждого из них получила. Который, кстати, никогда и не делала.
– Нет?.. – Алик потерянно смотрел на поквецанный и остывший голубец у себя в тарелке. Аппетит у него пропал начисто...
– Естественно! Лилька знает её чуть ли не со школы. Для той подобные мансы были всегда в порядке вещей.
– И где она теперь? – пытаясь оставаться безучастным, спросил Алик.
– Кто? Лилькина подруга? Да намылилась уже благополучно. Погуляла вволю в Нью-Йорке, скупилась, отбила поездку благодаря своей сообразительности, и обратно домой. В Одессу...
Виктор Бердник
|
| |
| |
| REALIST | Дата: Суббота, 29.03.2014, 21:16 | Сообщение # 212 |
 добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 217
Статус: Offline
| Ася Гликсон: Эх, хорошо в стране еврейской жить…
Знаете, ребята, посмотрела я на это всё и лишний раз поняла (если только разы в понимании бывают лишними) — мне здорово повезло. Я живу в чудесной стране….
В стране, которая после всех арабско-весенних революций не то что там войска никуда не ввела, а даже и от комментариев практически воздержалась: да, они наши враги, они нас ненавидят и откровенно мечтают уничтожить, но со своими делами пусть разбираются сами. А мы последим, проанализируем и будем, соответственно, готовы к возможным поворотам.
В стране, которая никогда ни одному государству мира не давала советов, рекомендаций и указаний. Тогда как, наоборот, весь мир от самого главного президента до последнего блогового хомячка точно знает и всегда готов рассказать, что моя страна должна делать и чего не должна.
Моя страна живет на вечном вулкане при вечной угрозе военных действий и при этом умудряется оставаться одной из самых безопасных стран мира.
И это все, чего она хочет — безопасно и спокойно растить своих детей. Дети в моей стране — главный предмет культа, поклонения и обожествления.
В обычной светской семье четыре ребенка — чуть ниже среднего количества. Про религиозных уж и вообще молчу.
В моей стране большинство СМИ принадлежит оппозиции (не материально принадлежат, а идеологически). И жарят эти СМИ по правительству и премьеру — только почесываться успевай. А та оппозиция долгие годы упорно пытается на нынешнего премьера найти хоть какой-нить компромат, землю роют, силы тратят немеряные. И труды их увенчались успехом — нашли все же несколько вопиющих фактов — например, что премьерова жена выгнала домработницу и что сам премьер как-то раз летал на конференцию на слишком большом самолете…
А вот президента бывшего таки посадили. Он аж трех, а то и четырех служащих соблазнил. Уголовное дело завели, когда он еще президентом был. Ну, он, конечно, в отставку сразу, а его в тюрьму. Народ, разумеется, очень возмущался таким президентским беспределом, но кое-кто ехидный все-таки не удержался от фразы «лучше президент трахающий, чем трахнутый» (на иврите это лучше звучит)…
В моей стране толпы демонстрантов постоянно выходят на всякие сборища и громко протестуют. Особенно это дело любят студенты во время летних каникул — организуют лагерь протеста посреди города, играют на гитарах, пьют пивко и рисуют красивые плакаты с требованием всего, много, сразу и бесплатно, а еще всех отпустить и законы переотменить. И ведь ни одному полицейскому даже близко к голове не подойдет до кого-нибудь из них дотронуться. …
В моей стране сто тыщ недостатков и проблем, а правительство делает сто тыщ ошибок. Потом извиняется и пытается исправить...
Или не извиняется и не пытается, и тогда быстренько отправляется на заслуженный отдых и объявляются досрочные выборы. Свой четырехлетний срок за последнее время ни один ни разу не отсидел, кажись. Хотя могу и ошибаться, поправьте….
В моей стране народ расколот по десяткам разных признаков и граней — светские и религиозные, правые и левые, ашекназы и сефарды. Все постоянно спорят, ругаются до хрипоты, обвиняя оппонента во всех смертных грехах и высказывая впятером пятьдесят мнений. Но когда, не дай бог, что-нибудь случается — забывается все мигом.
Во время Второй Ливанской я получила десятки приглашений от совершенно незнакомых людей — приехать всей семьей на юг, в безопасные районы. А когда был Литой Свинец, уже мы были готовы принять южан на любое необходимое время….
А по выходным люди выходят на набережную танцевать.
Просто танцевать, так, для настроения. Все подряд.
Еще в моей стране два раза в год звучит сирена в память жертв Катастрофы и израильских войн за независимость.
И тогда вся страна замирает на эти две минуты. На скоростных трассах останавливаются все машины, люди выходят и стоят, опустив головы.
На рынках, магазинах, на работе, даже если человек дома один — все встают и замирают. Отмороженные подростки останавливаются посреди сумасшедших своих развлечений. Вышедшие на прогулку из детского сада четырехлетки прекращают ныть, орать, отбирать друг у друга игрушки и застывают и ... стоят тихо-тихо. Кто этого не видел, тому очень сложно представить.
Моя страна непростая, шумная, жаркая, крикливая. Умная и злая. Наивная и терпеливая. Бесстрашная, но осторожная.
Одна из самых маленьких и самых великих стран на планете.
Одно из самых древних и самых новых государств.
Это моя страна. И я ее, грешным делом, люблю.
Сообщение отредактировал REALIST - Суббота, 29.03.2014, 21:17 |
| |
| |
| Метроном | Дата: Воскресенье, 06.04.2014, 11:58 | Сообщение # 213 |
|
Группа: Гости
|
читал где-то, что эта маленькая страна - ненавистный для многих Израиль , вода в котором не вес золота, а повсюду песок и камни, поставляет в одну великую державу ( в которой находится 50 % чернозёмной земли мира!) ... около 200 тысяч тонн морковки в год!
Одной только моркови...
|
| |
| |
| shutnik | Дата: Четверг, 10.04.2014, 16:53 | Сообщение # 214 |
 дружище
Группа: Друзья
Сообщений: 387
Статус: Offline
| Евреи
Почему у нас диктатура и свобода вызывают позыв антисемитизма? При диктатуре – сверху, при демократии – снизу.
– Евреи принесли много вреда России, – тепло сказал мне зав. отдела юмора «ЛГ». – Ты ведь не станешь отрицать, Миша?
Что я мог отрицать, что я мог утверждать. Этот разговор не терпит доказательств. Требуется одна убежденность. У него она была. А мне нужно собирать факты, а их у меня не было.
Евреи – масонская организация. Они не нация, они организация. Какая? Сколько «С» в этом слове?
– Надо знать, если ты там состоишь, – она мне тоже говорила в самый лучший между нами момент. – Ты даже не знаешь. Но ты там состоишь.
Какой смысл состоять, если не знаешь?
– Вы английский шпион.
– Согласен.
– Вы – масон.
– Конечно.
– Вы – импотент.
– Нет. Могу доказать.
– Посмотри состав первого правительства: 80 процентов – евреи.
– Изя, это правда?
– Правда, Миша.
И мы сидим подавленные.
Евреи стреляли в царя, оказывается. Евреи убивали евреев.
И мы сидим подавленные.
Евреи учат нас всему плохому. Евреи разрушают города. Если это делают русские, то учат их евреи. За Сталиным стоял еврей, за царем стоял еврей, за Наполеоном стоял еврей, за Эйнштейном стоял еврей…
Почему же они так любят вторые роли?
Мы, видимо, нашли друг друга и, к обоюдному ужасу, не можем расстаться.
Это редкое счастье – иметь на все случаи своего виноватого, который виноват, что приехал, и виноват, что уехал, что стрелял в Ленина и что промахнулся…
И большое счастье иметь такого товарища, что вспомнит тебе все, о чем ты не знаешь.
– Вы убиваете своих.
– И вы убиваете своих.
– Вы обманываете.
– И вы обманываете.
– Вы нас презираете.
– И вы нас презираете.
– Вы слишком умные.
– И вы слишком умные.
– Вы оккупанты.
– И вы оккупанты…
Мы будем вечной несчастной семьей, ибо никакие другие люди не считают, что всеми их действиями кто-то руководит. Большая дружба скреплена почему-то только одной кровью.
Пусть евреи придумали самое жуткое государственное устройство, но почему они смогли его применить именно здесь?
Они разрушили соборы и синагоги… Ребята, а вы все где были? Как вы позволили этим гадам?
Да вы же их уже не раз хватали за задницу, били, стреляли, увольняли, не принимали, не обучали, пятую графу ввели… Почему эти гады так изворачиваются, почему они меняют имена, отчества, фамилии, пишутся русскими? Для чего это им так нужно, если они вами командуют?
И еще из хитрости, для отвода глаз, командуя Сталиным, убили своих лучших писателей и поэтов.
– Ну, это так им надо было…
Большой смысл в этом разговоре:
– Он противный – и все.
– И все?
– Да. Очень противный – и все, и все…
Так и тянет сказать:
– Тебе ж не повезло дико. Страна у тебя, к сожалению, многонациональная, тебе ж чистить и чистить. Это ж когда только ты всех вычистишь? !
Это ж когда только ты заживешь по-человечески? !
Этнические конфликты
Чувство национального выбора – тонкая вещь.
Почему комары не вызывают отвращения, а тараканы вызывают? Хотя комары налетают, пьют самое дорогое, а тараканы просто противные.
Противные, отвратные и все.
Куда бы они ни побежали, откуда бы ни выбежали, все с криком за ними. А комары… Хорошо чтобы не было. Но если есть, ну пусть, ну что делать, в обществе все должны быть. Кроме тараканов, конечно.
Тигров любим, шакалов нет. Хотя тигр подкрадется, набросится, разорвет не то, что одного, а целое КБ. Инженеров сожрет, руководство покалечит, веранду разрушит и уснет глубоко удовлетворенный.
А шакал? … Кто слышал, чтоб кого-то разорвал шакал?
За что мы его ненавидим? Противный. Да.
А тот красавец полосатый – убийца, это доказано. И еще на территорию претендует. Ничего, пусть будет среди нас. А шакалов гнать.
Где логика? Шакал разве виноват? В своем обществе он разве противный?
Он такой как все. Это когда он попадает в другое общество, там он кажется противным. Но если ихняя мама смотрит на себя в зеркало или на своих детей, разве они ей кажутся такими противными, как нам? Или она себе в молодости казалась ужасной? С горбом, клыками, какая есть на самом деле. Да нет. Нормальная.
И среди шакалов есть свои красавцы и свои бедняки.
Есть и богачи, хотя все имеют вид нищих и бомжей.
Но это на наш взгляд.
Им тоже противно, что мы торчим вертикально, шерсть носим только на голове. А вместо клыков протезы. И подкрасться толком ни к кому не можем.
А падаль едим также как они и еще ее варим для чего-то.
А очки? А животы? Мы очень противные в обществе шакалов. Я уж не говорю о том, что разговор не сумеем поддержать.
Или, как любят говорить, «представляете ли вы свою дочь в постели с…» и так далее.
У всех есть и нежность, и любовь, и страдания.
Так что в национальном вопросе нужно быть очень осторожным.
Михаил ЖВАНЕЦКИЙ
|
| |
| |
| Филимон | Дата: Суббота, 19.04.2014, 11:36 | Сообщение # 215 |
|
Группа: Гости
| КАК Я ПРОВЁЛ ЛЕТО
Родители говорили непонятно. Потрясая перед папиным лицом авоськой гнилой картошки, мама спрашивала:
- Что ты, поц ин тухес купил?
Что такое “поц ин тухес”? - встревал я.
- Это... - “дорогой человек”, - слегка смутившись, отвечала мама.
- Как Брежнев?
- Ой, вей - она хваталась за сердце. - Кто тебе это сказал?
- Папа.
Отец ухмылялся.
- Чему ты ухмыляешься?.. Если этот шлемазал где-то скажет...
- А что такое “шлемазал”?
Мама нервно гладила меня по волосам.
- Это... - такой мальчик...
- Толковый, - подсказывал папа.
- Молчи, лучше посмотри, какой дрек* ты принёс!
Авоська летела в раковину.
- Что такое “дрек”, мама?
- Он называет это картошкой!.. Что тут выберешь?! Гурништ!
- Что такое “гурништ”?
- Твой отец!
Я путался.
- Мы будем кушать дрек?
- Да, благодаря этому поц ин тухесу.
- Брежневу?
Мама хваталась за голову.
- Я сойду с ума! Если этот шлемазал...
- Толковый мальчик! - подсказывал папа.
- Если этот... толковый мальчик где-то брякнет. Ты понимаешь, что с нами сделает Советская власть?
Папа понимал.
Его любимой присказкой было: “Советская власть плюс электрификация всей страны!”
Он говорил это, когда гас свет и тухли спички, глохла машина и трещал телевизор, перегорали пылесос и пробки, когда стиральная машина била током, а посуда об пол. Сотню раз на день.
- Что такое элек-три-фи-кация? - с трудом выговаривал я.
- Лампочка Ильича, чтоб он был нам в гробу вечно живой! - отвечал папа.
Мне представлялся дедушка Ленин на табуретке, вкручивающий в коридоре лампочку.
- Он её закрутил?
- Он закрутил нам бейцим*!
- Что такое бейцим, папа?
- Это как мозг, только больнее.
Я терялся.
- Мама, - докучал я матери, - это правда, что Ленин закрутил нам лампочку в мозг.
- Ой, вей! - она роняла поварёшку. - Кто тебе сказал?
- Папа.
- Чему ты учишь ребёнка?! Ты хочешь цурес*?
- Что такое цурес, мама?
- Это жить с таким поц ин тухесом!
- Ты живёшь с Брежневым?
Вопросы вели к ответам, ответы к вопросам. Родителей эта цикличность приводила в бешенство, меня заводила в угол.
- Папа назвал мою учительницу некейве*. Кто такая некейве, мама?
- Тётя.
- Екатерина Семёновна моя тётя?
Из угла я почти не выходил, но и оттуда всё было слышно.
- Что это за язык? - спрашивал я.
- Еврейский, - отвечал папа.
- Я хочу его знать.
- Оно тебе надо?
- Надо.
- Оно тебе не надо.
Тогда я шёл к маме. Она жарила блинчики.
- Как блинчики на еврейском?
- Блинчикес.
- А вареники.
- Вареникес.
Картошку я помнил.
- А я знаю по-еврейски, - хвастался я своему другу Эдику. Он приезжал на каникулы к бабушке и гордо именовал себя полукровкой.
- Моя мама русская, - объяснял он, - папа еврей, а дядя удмуртский сионист - женат на удмуртке. Хочешь быть сионистом?
Конечно, я хотел.
- Вот, - говорил Эдик, расправляя на коленях чуть пожелтевшую газетёнку. - Сионистская, из самого Биробиджана.
“Биробиджан” он произносил шепотом.
- Это иероглифы, - пояснял, заметив, как округлялись мои глаза.
- Что тут написано? - мой палец скользил по диковинным строкам.
- Не туда, балда?! Не знаешь, что у сионистов всё задом наперёд?
Я вёл обратно - ясности не прибавлялось.
- Ну? - вопрошал Эдик.
- Вещь! - откликался я.
Вечером, кружа по комнате задним ходом, говорил папе:
- Видишь, я сионист.
- Так-так, очень хорошо...
Папа смотрел хоккей.
- Сегодня газету из Биобиджана читал.
- Давай, давай, поднажми!
- Вырасту, женюсь на удмуртке.
- Молодец, Харламов!.. Что ты сказал?!
Эдик учил меня алфавиту.
- Это “А”, это “Б”... “В” нету... Это “Г”, это “Д”... “Ж” тоже нету.
- У сионистов нет “же”?! - таращился я. - Как же они пишут “ёжик”?
- В Биробиджане нет ёжиков.
Буквы сионисты экономили. У них не оказалось половины гласных и мягкого знака, не говоря о твёрдом. Любимое мамино “ой, вей!” не писалось, хоть режь.
- Маме это не понравится, - сокрушался я.
- Зато смотри, как красиво получается “коммунизм”!
- Да! - любовался я построенным из иероглифов еврейским коммунизмом - он красовался на заборе среди других не менее красивых надписей.
- А электри-фи-кацию можешь? - спрашивал я, и Эдик старательно выводил заказ на дверях деревянного сортира. Электрификация получалась корявой. Букв не хватало.
- Ильичу бы это не понравилось, - качал я головой. - Дорисуй лампочку.
- Что вы, оглоеды, намалевали?! - подлетала к нам русская половина Эдика, баба Лиза.
- Лампочку Ильича! - пояснял я. - Сейчас коммунизм дорисуем, будет понятней.
Вытянув нас хворостиной, баба Лиза проявила, как выразился Эдик, бытовой антисемитизм. Больше у неё коммунизма мы не строили.
Каникулы кончились. Эдик уехал. Начался учебный год.
За сочинение “Как я провёл лето” папу вызвали в школу...
- Занимался сионизмом?! - орал он, багровый, как рабоче-крестьянский стяг.
- Строил Советскую власть в туалете бабы Лизы?! Ты идиот?!
- Шлемазл, - голосил я, - толковый!
- Вот тебе жареный дрек с грибами!
Папа репрессировал меня ремнём, а мама, качая головой, всё вздыхала:
- Мешигене цайтн! Сумасшедшее время!..
"исрагео"
|
| |
| |
| papyura | Дата: Четверг, 24.04.2014, 10:37 | Сообщение # 216 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1549
Статус: Offline
| Из русских крестьян в еврейские поселенцы
Есть в Иорданской долине, неподалеку от Иерихона, маленькое поселение, примечательное сразу по нескольким причинам.
Во-первых, создано оно было в 1993 году, когда новые поселки в Иорданской долине уже не появлялись, более того, по соглашениям Осло, подписанным в тот же год, Израиль вообще прекратил строить еврейские поселения на землях, освобожденных в Шестидневную войну.
Во-вторых, построили его русскоязычные израильтяне. Собственно, почти вся страна была когда-то создана евреями из России, но в наше время такого уже давно не случалось.
Наконец, в-третьих, создали его не русские евреи, а еврейские русские — потомки русских крестьян, прошедших гиюр.
Предки основателей поселка жили в Ильинке, деревне под Воронежем. Еврейскую традицию соблюдали неукоснительно, консультировались с московскими раввинами. От советской власти спрятались на Северном Кавказе, где в начале 60-х создали артель по лесозаготовкам, точнее коммуну, или попросту киббуц. Сообща и ели, и работали, и молились. Все доходы собирали в общую кассу. И мечтали жить в Земле обетованной.
Трудолюбивые работники исправно выполняли план, а местное начальство закрывало глаза на то, что артельщики не работали в субботу. Поддерживали связь с посольством Израиля в Москве, готовясь переехать в Святую Землю. Алия была намечена на лето 1967-го. Но весной грянула Шестидневная война, а ее следствием стал разрыв дипломатических отношений СССР с Израилем.
Власти спохватились и «разоблачили гнездо сионистов».
За позорный разгром арабских армий, вооруженных советским оружием, ответили коммунары. Вместо Израиля отправились они в лагеря и психушки.
Лишь в 70-х отсидевшим и выжившим удалось наконец подняться в Эрец-Исраэль.
Ури Кармиэли родился на Кавказе, но вырос уже в Израиле. Учился в Бней-Браке, потом в Иерусалиме. Мечта родителей о создании своего поселка прочно засела в его голове. Отслужив в армии и окончив университет, он начал искать возможность воплотить ее в реальность.
Собрав друзей детства, Ури обратился в киббуцное объединение, но там объяснили, что уже давно никто новых киббуцев не создает. Ури не сдавался: если нельзя создать новый поселок, восстановим заброшенный старый. Наконец в 1993-м восемь молодых семей перебрались из Иерусалима в Иорданскую долину — возрождать оставленный за несколько лет до того киббуц Йитав (сокр. «Память об Ицхаке Табенкине»), названный в честь сионистского идеолога и лидера киббуцного движения.
Пока восстанавливали инфраструктуру, жили во времянках. Летом от жары кусок мыла в мыльнице растекался лужицей. Воду привозили в цистернах. Если она кончалась, шли к ручью за несколько километров. Тяжелее всего было идти обратно — в гору и с ведрами.
Наконец обустроились, подтянулись новые семьи. Построили теплицы для роз, посадили бананы и финиковые пальмы. Трудолюбивые киббуцники преобразили пустынный пейзаж в цветущий оазис. К гостеприимным поселенцам часто приезжают экскурсионные группы. Жители Йитава с гордостью показывают свое хозяйство.
Выросшие в Израиле и говорящие на иврите без акцента жители Йитава сохранили особенный русский язык, не похожий на современный. Вероятно, так разговаривали лет сто назад в Воронежской губернии. Неизбежно впитав в себя гебраизмы, он, на фоне субтропических окрестностей, придает рассказам сельчан сюрреалистический колорит.
Как-то раз я стал свидетелем изумительной сценки: высокий голубоглазый Миша демонстрировал группе гостей киббуцные плантации, объясняя тяготы сельского труда. Порывы ветра задували длинный русый чуб на большую вязаную кипу. Миша протянул руку, указывая на засохшие банановые стебли, и произнес: «Отож ударили первы хамсины — и повяли все наши бонаны…»
***
В начале 2000-х арабы из соседней деревни Уджа решили выжить своих еврейских соседей. Единственная дорога в Йитав шла мимо деревни и ее банановых плантаций. В машины поселенцев полетели камни. Ездить стало страшно, а с наступлением темноты и вовсе опасно.
Ури сел в машину и поехал к старосте деревни: «Если будете хулиганить, выкосим вам передний ряд бананов вдоль дороги», — пообещал он.
Староста не знал, кто такой Ури. Он внимательно посмотрел на молоденького еврея в кипе, покивал головой, посетовал, что не может уследить за всем. Ури уехал. Наутро камни продолжали лететь в сторону проезжающих поселенцев.
Вечером следующего дня все мужское население Йитава, около дюжины человек, спустилось в деревню с трактором. Как и обещали, они выкосили арабские бананы вдоль дороги и уехали. Сделали все быстро, слаженно и профессионально. Пока к месту сбегались возмущенные жители Уджи, поселенцы уже вернулись к себе.
На следующий день староста приехал в киббуц и предложил соседям мир. Он раз и навсегда понял, что к словам этих ребят нужно относиться со всей серьезностью.
Ури стал уважаемым и частым гостем в Удже. Однажды, увидев, как жители деревни загружают машину овощами, чтобы отвезти на рынок в Иерихон, поинтересовался, почем они продают свой урожай. Узнав, спросил: «Хотите получать в пять раз больше?» Жители киббуца свою продукцию отправляли на европейские рынки, где цена в разы превышала иерихонскую. Ури предложил арабам продавать их овощи вместе со своими в Европе. При условии, что они будут соответствовать необходимым стандартам качества.
Когда Арафат направил в Уджу своих боевиков «разогреть» район, их кто-то тихо сдал израильским службам безопасности. И помехи совместному бизнесу Уджи и Йитава были устранены. С тех пор прошло больше десять лет.
Сегодня Йитав производит около тысячи тонн овощей и фруктов в год. Более 90 процентов идет в Россию — Москву и Санкт-Петербург. В основном это сладкий перец и финики. В Европу продавать перестали. Не по политическим причинам, а из-за экономического кризиса в европейских странах.
По словам Ури, европейцы стали ненадежными партнерами, не готовыми платить реальную цену и не выполняющими договоры. В России же, наоборот, поставщики местных рынков скупают всю продукцию киббуца, платят хорошую цену, ответственно относятся к договоренностям и выполняют все обязательства. И просят еще. «Я бы мог в четыре раза больше выращивать, — сокрушается Ури, — только вот воды в долине не хватает…»
В киббуце Йитав живут почти четыре десятка семей — около двухсот человек. Блестящий хозяйственник Ури Кармиэли, помимо своего поселка, возглавил Фонд развития Иорданской долины, стал руководить целым рядом проектов, в том числе внедрять израильские инновации в сфере животноводства в России.
Однажды Ури дал мне послушать песню, написанную в их общине еще в СССР, специально ко Дню независимости Израиля. Сквозь шипение старой записи я вначале уловил лишь характерный напев и лад русской народной песни, исполняемой сильными женскими голосами. А потом услышал и слова. Там пелось о великой мечте жить на Святой Земле, трудиться и защищать родную страну от врагов…
Ури Кармиэли исполнил мечту своих отцов.
Александр Непомнящий
|
| |
| |
| Kiwa | Дата: Понедельник, 05.05.2014, 10:47 | Сообщение # 217 |
 настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 674
Статус: Offline
| Это фотография с израильского спутника, демонстрировавшаяся в Ванкувере...
Установив курсор в любой точке фотографии и нажимая (многократно) левую кнопку мышки, можно детально рассмотреть лицо каждого человека в толпе.
Молодцы израильтяне! Теперь понятно, как они находят нужных людоедов и аккуратно их ликвидируют.
Также понятно, почему Насралла, Хания и пр. не вылезают из своих нор - не спешат они на встречу с Аллахом...
http://www.gigapixel.com/image/gigapan-canucks-g7.html
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Пятница, 16.05.2014, 17:01 | Сообщение # 218 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
| Надежный верник
Еврейские профессии можно перечислять и перечислять. Мы еще, к слову, ничего не рассказывали ни о бондарях, ни о столярах, ни о кузнецах — к удивлению многих лиц еврейских и не еврейских национальностей еще лет сто назад в местах массового расселения евреев, четко совпадавших с бывшей чертой оседлости, эти занятия были заведомо записаны за изучаемым нами народом. Не говорили мы ни о парикмахерах, ни о представителях модной и суперсовременной (в начале прошлого века) профессии фотографа, ни о многих других включая не особо уважаемую, но кормившую слишком многих профессию посредника – фактора.
А о плотниках не упоминали потому, что эта почтенная профессия, в отличие от профессии столяра, среди евреев не прижилась. Надеемся, что о каждой из них — и даже о «людях воздуха», которые вообще и не мастера даже, а «нышт мит а гурнышт», — еще расскажем. Но сегодня хотелось бы вспомнить о верниках.
Собственно говоря, верник — это не профессия, а скорее, общественная нагрузка, как говорили в советские времена. Но ведь в советские времена и парторг с комсоргом и профоргом тоже числились не профессиями, а общественными нагрузками. А какими необходимыми людьми были!
Им даже прощалось то, что инженерами, научными сотрудниками или слесарями-сборщиками они, как правило, были никакими…
Каждая еврейская община, сколь малой бы она ни была, жила своей внутренней жизнью, стабильность которой обеспечивали раввин, шамес, даян и прочие уважаемые мужи, поддерживала тесные связи с другими общинами, обращалась к религиозным и правовым авторитетам, заключала при помощи вездесущих сватов – шадханов (шадхенов) браки, забирая невест, а то и отправляя женихов в места (точнее, местечки) достаточно отдаленные…
Но и существовала такая община отнюдь не в безвоздушном пространстве (о чем, иной раз, стоило и пожалеть). И с власть предержащими хочешь не хочешь, а надо было общаться. Да и властям, кстати, тоже надо было общаться с еврейскими общинами не только языком законов, приказов и «Временных правил о евреях», постояннее которых, как известно, ничего не было. По крайней мере, в России.
Вот с этой целью-то и выделялся общиной доверенный человек, пользующийся уважением среди евреев и заслуживающий доверия в глазах окружающего мира… во всяком случае, руководящей его части.
На идиш его называли «а верник».
Славянское происхождение этого слова сомнению не подлежит: скорее всего, от польского «powiernik» – «доверенный, уполномоченный». А поскольку язык, заимствуя слово, обычно переделывает его для собственного фонетического и грамматического удобства, то и получился «верник».
Что же требовалось от этого, скажем так, дипломата местечкового ранга?
Во-первых, как мы уже говорили, безупречная репутация. Что-то вроде комсомольской характеристики для поступления в кузницу дипломатических кадров МГИМО...
Причем, не просто репутация, а репутация, подтвержденная делом и опытом. Следовательно, это не мог быть молодой человек.
Во-вторых, очень хорошее знание русского (или, раньше, польского) языка. То есть говорить он должен был не на том чудовищно ломаным украинском или белорусском с сильным еврейским акцентом, на котором изъяснялось большинство евреев в штетлах, а грамотно и правильно излагать свои мысли на «панском», или «городском» языке. (Опять приведем в пример МГИМО, где языки являются главным предметом. Кстати, ни белорусский, ни даже украинский в те времена угнетения трудового народа языками не считались. А уж еврейский акцент — тем более.)
Не грех было иметь какое-нибудь «европейское» образование.
Не Оксфорд, разумеется, но, по крайней мере, житомирская прогимназия с её четырьмя классами за душой должна была присутствовать.
Ну и, само собой, наличие на этом посту голодранца было бы, скажем так, не понято — только зажиточный человек, лучше — по коммерческой части.
И, представьте себе, такой подходящий по всем параметрам человек, рыцарь, так сказать, без страха и упрека — находился!
Ему поручалось разбираться с возникающими проблемами, доводить до сведения сторон взаимные претензии и пожелания, которым не следовало звучать публично. Перечислять последние можно до бесконечности. Мы упомянем здесь, быть может, не о самых главных, но имевших большое значение.
К примеру, у губернатора намечается юбилей. Вот тут-то и следует дипломатически выяснить:
а) хочут ли Их Превосходительство видеть еврейскую делегацию на поздравлении или, быть может, эта часть празднеств будет проходить в кафедральном соборе;
б) а если хочут, то что они (губернатор) хочут (желают) получить в подарок от чистого, так сказать, сердца.
Ситуация, конечно же, анекдотическая, но не столь уж и редкая.
Бывали дела и поважнее, требовавшие поистине дипломатической работы.
Ну прямо хоть МГИМО кончай… Впрочем, что это мы так привязались к МГИМО?!
Его тогда и не было вовсе. А если бы и был, евреев бы туда и тогда принимать не стали…
Материал подготовил Лев Минц
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Суббота, 24.05.2014, 10:28 | Сообщение # 219 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
| И БЫЛО ЧУДО…
...- Было это в 1975 году, 30 лет спустя после Второй мировой. В неком крохотном провинциальном городке одной из стран Западной Европы жил одинокий еврей. Он был единственным евреем в этом городе, так как всех остальных уничтожили нацисты. А так как этот человек продолжал соблюдать еврейские традиции и чурался своих нееврейских соседей, то жил он почти в полной изоляции, работая поваром в одном из местных ресторанчиков. Он пытался найти себе жену-еврейку в соседнем городке или деревне, но у него ничего не вышло — нацисты прошлись по этим местам основательно. Однако рано или поздно любому человеку надоедает быть одному и чувствовать себя чужаком. Так что однажды, работая на кухне, этот еврей воскликнул: "Владыка мира, если в течение ближайших двух недель ты не пошлешь мне встречу хотя бы с одним евреем, я пойду к пастору и аккурат накануне Песаха перейду в христианство!".
А поскольку человек он был очень простой, то к таким разговорам с Богом и подобным клятвам относился крайне серьезно. И вот проходит день, второй, неделя, а никакого еврея в окрестностях не появляется. Наконец прошло две недели, а значит, истек и срок его ультиматума Богу. Посмотрел еврей на часы и понял, что пришло время идти к пастору. Снял он фартук, надел пиджак и… заплакал.
В этот самый момент на кухне ресторана появился человек в черном костюме и широкополой шляпе.
- Простите, — сказал он, — вы плачете? Возможно, у вас какое-то горе, но у меня к вам один маленький вопрос: "Вы случайно не еврей?!"
- А в чем дело? — спросил пекарь.
- Понимаете, несколько дней назад мне позвонил Любавичский ребе и сказал, чтобы я бросил все дела, поехал в эту деревню, нашел там еврея и отдал ему вот этот пакет с нашей мацой ручной выпечки. Причем ребе сказал, что я должен успеть передать мацу до этого самого дня и до этого часа, так что выделенное мне время истекает. С самого утра я бегаю по вашему городку в поисках еврея, но в ответ все смеются и говорят, что евреев здесь давно нет и в помине. Лишь один из жителей вспомнил, что в этом ресторане работает "странный повар", который, возможно, является евреем, так как у вас в меню в числе прочего значится фаршированная рыба…
Что стало с этим поваром дальше, история умалчивает. Известно лишь, что он остался евреем, а это не так уж и мало. Хабадники уверяют, что история эта подлинная, хотя не знают, где именно она произошла. Поэтому когда я ее слушал, мне невольно вспоминалась знаменитая фраза из фильма "Барон Мюнхгаузен" по сценарию Григория Горина: "Это больше, чем правда! Именно так все и было на самом деле!".
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Среда, 28.05.2014, 07:12 | Сообщение # 220 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
| ПЕСНЯ О ИЕРУСАЛИМЕ
Мы по свету скитались немало.
Было всякое в нашей судьбе.
Только наша мечта не увяла.
Всюду помнили мы о тебе.
Мы мечтали к тебе возвратиться.
Прикоснуться к святыням своим.
Дорогая моя столица!
Золотой мой Иерусалим!
Мы запомним слова Моты Гура*
После боя у Плача Стены.
Отступал враг разбитый понуро.
Слёзы счастья глотали сыны.
Мы запомним их слёзы на лицах.
Память павших в сердцах сохраним.
Дорогая моя столица!
Золотой мой Иерусалим!
Пусть враги наши злобой исходят -
Неделимою будет она.
Пусть века над Стеною проходят -
Будет вечной столица моя.
И я верю: Пророчеству сбыться -
Будет город вовек неделим.
Дорогая моя столица!
Золотой мой Иерусалим!
слова В. Соловей
*Командир десантников Мота Гур: hАР hаБАИТ БЕЯДЕЙНУ - ХРАМОВАЯ ГОРА - в наших руках
|
| |
| |
| shutnik | Дата: Воскресенье, 08.06.2014, 13:26 | Сообщение # 221 |
|
дружище
Группа: Друзья
Сообщений: 387
Статус: Offline
| Моя эвакуация - мое второе рождение
Иногда я думаю, что я родилась случайно.
Моему папе, Семену Левинзону, прочили богатую невесту, но он выбрал мою маму Эсфирь Гуревич, - сироту и бесприданницу. Ее мама, Рива Либерт, моя бабушка, умерла молодой - осталось шесть сирот.
А мачеха (точно, как в сказке) – невзлюбила детей мужа. Не заботилась о них, ругала их, плохо кормила, прятала еду, не одевала.
Все заботы о младших легли на мою маму старшую из детей, а ей было тогда всего девять лет. Она рано начала работать. С моим папой она была знакома с детства, и когда они выросли, то поженились и уехали из родных мест...
Поселились они в подмосковном городе Электросталь, где папа получил работу по специальности, он был сталеваром, и квартиру. Там я и родилась. Мы начали обустраиваться, и мама была беременна моим братом Валерием. И все хорошо – есть дом, есть работа, гнездо – но началась война, и начались бомбёжки.
Мама всю жизнь была храбрым и стойким человеком, но если уж она, будучи на 9 месяце беременности, сорвалась с места одна (папа, неверное, не мог завод оставить, или я не знаю, что там было) схватила меня, и вот мы бежим, бежим!
Я как сейчас это помню!
Как мог это запомнить ребенок, которому не было еще двух лет? Не знаю!
Помню темень – у мамы в руке патефон - мы бежим во весь дух, а за нами гонится, вот-вот настигнет нас - Опасность.
Мне снится иногда погоня-
Не убежать и не спастись,
Собаки, сапоги, погоны
Мою перечеркнули жизнь.
И – словно некуда мне деться,
И в чем-то все меня винят,
И строят для меня Освенцим,
И гетто строят для меня.
Жгут на кострах средневековых…
И в крематории потом…
Огромный, пьяный и багровый
В меня впивается погром.
Уже давно – тысячелетья -
Я мертвой падаю в траву.
Но я живу на белом свете,
Случайно, может, но живу!
Следующая картина в моей памяти. Свердловск. Комната. В ней живёт минимум двадцать человек. Теснота такая, что через комнату мы не шли, а пробирались. Однажды я протискивалась так в нарядном белом платье в синий горошек и упала! Да не просто упала, а оказалась в тазу с водой для мытья пола!
Это запомнилось...
Однажды я почти умерла. Мама рассказывала, что я была почти мертвой. Диспепсия от голода и обезвоживания. Мама взяла меня на руки и куда-то побежала. Кто это был, не знаю, врач, не врач. Меня стали отпаивать водой и оживили.
Помню голод и лютый мороз. Наш домишко был ветхий, деревянный, холодный, из подпола выскакивали мыши. Я боясь их, кидала в них пеналом. Дома мы не снимали зимнюю уличную одежду. Помню, что ради денег на еду, мама сдавала кровь. Так жить было невозможно, но назад в город Электросталь пути были отрезаны, там все пропало. У нас родился мой младший брат. И я как старшая должна была часами стоять на улице в очередях за едой. По карточкам давали какой-то кусок хлеба и больше ничего. Помню, однажды я потеряла продовольственные карточки, и это была катастрофа. Мама меня, конечно, не поцеловала. Но не била. И не наказывала. Никогда.
Другой жизни я не знала, и все трудности воспринимала, как что-то естественное. И не удивительно, что когда однажды я слышала по радио (из черной тарелки, висящей на стене), о том, как плохо живется детям в капиталистическом мире, я думала: «Какое счастье, что я живу в социалистической стране!»
Папа был сталеваром, работал сутками на заводе, часто ему приходилось надолго уезжать в Челябинск, и мы его почти не видели. Меня отдали в круглосуточный интернат, откуда нас забирали раз в месяц. Там был такой холод, что ночью дети стягивали одеяло друг с друга. Там тоже нечего было есть. И появилось щемящее чувство, что все потеряно. Жизнь нарушена. И отпечаток этого остался до сегодняшних дней, до конца. Оттуда и нынешняя моя неуверенность, и ощущение опасности бесконечной.
В школе первые четыре класса я была отличницей. У меня до сих пор хранится похвальная грамота с портретом Сталина. Я была хорошей ученицей, но помню до сих пор, что толком не было одежды. Воду таскали из колодца.
Вокруг колонки ледяная площадка. Люди падали, ломали ребра, ломали руки.
Мы, дети, не имели понятия, что такое отопление, вода из крана. Туалет во дворе. Он зимой весь обрастал льдом, помню ужас при виде дырки, куда я могла провалиться, поскользнувшись. Но это казалось нормальным, воспринималось как должное!
«Какое счастье, что я живу в социалистической стране!»
Жить было негде. Все время были съемные углы, но однажды, когда мама встретила на улице свою знакомую Рахиль Семейникову с младенцем на руках и узнала, что мужа Рахили забрали в ГУЛАГ, а ее, кормящую мать, выгнали из дома его родственники, она без колебаний забрала их в нашу семиметровую комнату-пенал. К чести моей мамы, надо сказать, что при том голоде, который мы переживали, мама регулярно поручала нам с Валеркой относить кастрюльку с едой соседке-старушке по имени Буль Буль. Это то, что нас воспитывало...
Было у меня и какое-то интуитивное чувство гордости, скорее всего, оно пришло ко мне от моих родителей, откуда еще?!.
Однажды я сказала отцу: «Папа, давай учить идиш». «давай»,- ответил он.
Я спросила: «Папа, как сказать на идиш табуретка?»
Он ответил: «Атабуретке». На этом все кончилось.
Тогда я написала в Биробиджан письмо с просьбой прислать мне еврейско-русский словарь. Как вы думаете, куда я обратилась? Конечно, в комитет комсомола! Мне никто не ответил.
Как-то раз я сидела дома в пальто и делала уроки. В комнате, как всегда, было так холодно, что стены были покрыты снегом. В те дни проходила перепись населения. К нам тоже пришли и попросили меня ответить на несколько вопросов. Один вопрос звучал: «Назовите свой родной язык». О том, что есть язык иврит, я не знала. На идише я знала только несколько слов и выражений вроде той же«Атабуретке», и еще «агицен паровоз», «афуям пипкес махен».
Но я ответила: «Мой родной язык – еврейский!»
Примерно в это время я начала писать стихи.
Началось «Дело врачей». Я помню атмосферу страха того времени. В нашем доме стали говорить шепотом. До сих пор помню перепуганное лицо тети Миры, папиной сестры. Она была военным врачом, сильным человеком, прошла всю войну, но у нее от ужаса дрожали глаза.
А в школе… Я была единственная еврейка в пятом классе. Помню, я вышла из школы по направлению к дому и почувствовала, услышала, что за мной, улюлюкая, толпой идет весь мой класс. Мне было страшно и обидно. Казалось, та толпа была готова сделать со мной все, что угодно. От нее исходила явная физическая угроза. Но Люба Малинина (мы не были подругами, мы вовсе не были подругами) встала рядом со мной. Она дала мне руку и шла со мной всю дорогу из школы ко мне домой.
Для меня это было уроком упрямства, преодоления и веры в человека...
Я плохо училась в старших классах. Прогуливала уроки, глотала снег, чтобы не ходить в школу и дома, в своем, пусть и холодном доме, читать книги.
Про Катастрофу мы почти ничего не знали а может быть не знали совсем, но однажды в моих руках оказалась книга из Чехославакии «Атлас концлагерей».
Я изучила этот страшный атлас вдоль и поперек. Там были диаграммы, названия, цифры. Статистика, которая кричала, потому что слезы не помогали.
В Эстонии 99,9% евреев убито. В Литве, Латвии – 90%. Во Франции – 60%.
Мое спасение было случайным. Я могла оказаться в одном из этих поездов, лагерей, газовых камер. Моя эвакуация была моим вторым рождением. Окажись я в каких-то двадцати километрах от того места, где нас начали бомбить, - Все!
И меня спасли вот эти жалкие километры, незабвенные наши солдаты и случай.
Встретила Сашу – свою единственную любовь. У нас родился сын Марк.
Все мои стихи, все, что я знаю в поэзии, все, что я сделала в ней, – все это выпестовал во мне Саша. Он переехал тогда в наш холодный дом.
У него не было ничего. Его отец Михаил Воловик работал на высокой должности под началом Кагановича. Поняв, что от неминуемых репрессий надо исчезнуть в провинции, он с женой Марией Воловик и двумя детьми переехал из Москвы в город Горький. Когда Саше было 10 лет, отец умер. Началась война, старшая сестра Саши, Эсфирь Воловик, военный врач, ушла добровольцем на фронт. Мальчик пережил войну в Горьком, прятался от бомбежки, голодал. Маме Саши достались все тяготы военного времени, и она безвременно умерла, когда ему не было двадцати лет.
Его бабушка Мария Марк жила в Виннице на Украине и обычно каждое лето собирала у себя своих дочерей с малышами. Летом 1941 году они, как обычно, приехали к ней. Погибли все. Все были расстреляны, сожжены в Винницком гетто...
Родственники моих родителей, Гуревичи, оставшиеся в Орше, тоже погибли. Двоюродный брат мамы Липа Гуревич был повешен. Другие погибли на фронте. Нас спас, конечно, Свердловск...
Корни
Искала корни в дедовской земле,
Там, где трава звенит легко и вольно.
Я шла за ней, и было очень больно,
Как будто я шагала по золе.
Кривые переулочки квартала,
Где было гетто. И средь бела дня
Там в яме для расстрела погибала
Вся мамина и папина родня.
По улочкам, летящим вверх и вниз,
В том городке как долго я ходила?
И вот уж звезды первые зажглись…
Искала корни, а нашла могилы…
Помню, у нас дома появилась книга «Дневник Анны Франк». Книга, которая перевернула мою жизнь. Мама стояла зимними ночами в очередях за книгами. С «Анной Франк» я с тех пор не расстаюсь.
Анна Франк
В этом городе, таком знакомом,
дверь замкни и окна затвори.
Гибелью грозит фонарь над домом
И свеча запретная внутри.
Беззащитней, чем скворец в скворешне,
Ангелу шептала: «Пожалей…»
Что ей снилось в этой тьме кромешной?
Черный ветер дул из всех щелей.
В темноте, над свечкой незажженной,
Прячется, не ведая вины,
мой двойник, ничем не защищенный,
девочка последней тишины.
И когда мы с Сашей решили репатриироваться в Израиль, именно Анна Франк взяла меня за руку и повела туда, потому что никакой другой информации у нас не было ни про Израиль, ни про Катастрофу. Но одно было ясно, что жить, делая вид, что убийства Анны Франк не было, мы не могли. Это был наш ответ нацистам.
Тут снова горькую роль сыграла наша эвакуация, потому что в Свердловске, городе военных заводов, закрытом для туристов, властвовал КГБ.
Из первых десяти человек, подавших заявления на отъезд, троих посадили в тюрьму, а четверо, мы в их числе, получили отказ. Нам опять нечего было есть, и все знакомые и незнакомые боялись к нам приближаться. Мы были как прокаженные, в полном вакууме.
Но несколько человек, рискуя свободой, помогали.
И среди них мои русские подруги.
Имена
Ветры дули, и зимы пугали,
Но сложился разорванный круг,
Люся-Люсенька, Галочка-Галя,
Имена моих русских подруг.
Все там было печальней и глуше,
Но твержу, как молитву я здесь:
Майя-Маечка, Валя-Валюша,
Отзовитесь, пошлите мне весть.
Лебединые ветры уплыли,
Дружбы вновь заводить недосуг.
Люба-Любушка, Лиличка-Лиля,
Имена моих русских подруг…
Я живу взаймы. Неважно, какие условия у меня были в эвакуации. Я живу случайно.
Это была лотерея, в которой мне выпала жизнь, а полтора миллиона детей погибли.
И мое предназначение – сделать в этой жизни все, что могу, а порой и то, что я не могу.
Так и живу.
Мне казалось, что Израиль это страна, где люди на улицах танцуют, и все прекрасны. Но нет – почти мгновенно стало понятно, что путь к нашей мечте долог и не прост. Но мы ни разу не оглянулись назад и ни о чем не пожалели.
Эта дорога была для нас единственной, единственно желанной, правильной и потому единственно возможной...
Рина Левинзон родилась поэтессой, редкостным цветком из настоящего сада поэзии... с 1976 года живет в Израиле. Она автор 15 сборников стихов на русском, пяти на иврите, одного на английском, лауреат многих литературных премий.
Живет в Иерусалиме.
Сын и две внучки.
***
Евгений Евтушенко включил стихи Рины Левинзон в свою знаменитую антологиию «Строфы века».
Подготовила Белла Усвяцова-Гольдштейн
Сообщение отредактировал shutnik - Воскресенье, 08.06.2014, 13:27 |
| |
| |
| BROVMAN | Дата: Пятница, 13.06.2014, 08:29 | Сообщение # 222 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 447
Статус: Offline
| Дом Пьеро
Александр Казарновский, Пардес-Хана
Обычное поселение в Западной Самарии, совсем недалеко от «зеленой черты». Одиноко стоящее.
Наш экскурсовод Ицхак Фишелевич рассказывает, что «Пдуэль» означает «балкон». Помните, у Высоцкого - «Светлый терем с балконом на море».
Вот именно. «С балконом» на Средиземное море и на всё, что между Пдуэлем и морем.
Здесь, как на ладони - Холон и Ашдод, Тель-Авив и Петах-Тиква, Кфар-Саба и Герцлия, Нетания и Хадера. Вот она – хадерская электростанция, что на самом берегу. Бинокля не надо.
Но Пдуэль - это еще и дом, и знаете, чей? Романа Столкарца. Как, Вам это имя мало что говорит? Что ж, устройтесь в кресле поудобнее, закройте глаза и вспомните старый детский фильм…
«Кто доброй сказкой входит в дом?
Кто с детства каждому знаком?
Кто не ученый, не поэт,
А обошел весь белый свет?
Бу - Ра - Ти - Но!»
Вспомнили Пьеро из «Приключений Буратино»?
Так вот, Пдуэль – его дом. Маленькое отступление и пояснение: тель-авивец скажет: «Мой дом в Тель-Авиве». Поселенец скажет: «Мой дом – Пдуэль (Шило, Элон-Море – ненужное зачеркнуть)!» Чтобы это понять, надо просто переехать в Иудею и Самарию. И всё.
Пьеро, то бишь Роман, некогда сыгравший роль кукольного поэта, поэтом и остался. Так же, как его герой был влюблен в голубоглазую красавицу Мальвину, он влюблен в землю Израиля, в Пдуэль.
Взахлеб рассказывает, проводя для нас экскурсию по местной синагоге, воистину прекрасной:
- У нас нет картин, у нас нет скульптур. Мы саму жизнь превращаем в искусство. Вот дверь. Ну дверь и дверь. Приладил доску – и готово. Но можно и дверь превратить в произведение искусства. Видите?..
Он показывает действительно замечательную чеканку на дверях – тигр, орел, олень и лев...
- Сказано: «Будь дерзок, как тигр, и легок, как орел, быстр, как олень, и могуч, как лев, исполняя желание Отца твоего, Который на Небесах».
А вот бама – возвышение для чтения Торы. Смотрите – пол и ступени здесь – просто обтесанные куски скал, на которых когда-то выросло поселение. У меня есть приятель в соседней деревне. Я ему говорю: «Хамдан, ты знаешь, что здесь было до нас?» Он отвечает: «Так я же здесь всю жизнь прожил! Что было? Скалы были…».
Мы поднимаемся на баму и Роман продолжает:
- Что является символом Торы? Что есть источник жизни? Вода. Поэтому края бамы сделаны в форме стенок кувшинов, а люстра – в виде падающего дождя. А вот крышка арон ха-кодеш – ковчега, где хранятся свитки Торы – видите, вязь в виде семи растений Земли Израиля? И надпись: «Выкупленные Г-сподом домой вернутся с радостью!» Вот так и мы - выкуплены Вс-вышним, вернулись домой и укоренились, как эти растения. А теперь посмотрите вверх на женскую половину синагоги. Видите - барьер украшен символическими изображениями. То ли это арфа Давида, то ли пламя свечи, то ли женские пальцы, то ли и то, и другое, и третье. А вот взгляните иа ту стену - там начертаны имена наших близких, ушедших от нас… за их души мы молимся… А рядом со стеной поставлен покрытый лаком ствол рожкового дерева. Кстати, вы знаете, у нас на въезде в поселение целый парк таких деревьев. Есть такие, которым по восемьсот лет!..
Да, конечно, это всё тот же Пьеро, тот же романтик, только не полный меланхолии, как в начале фильма, а открывший в себе бездну задора в тот миг, когда начал читать: «Лису Алису жалко, Плачет по ней палка!..».
Сам он вспоминает:
- Были зимние каникулы. Мама, врач, нашла в себе силы после тяжелого рабочего дня повести еврейского мальчика на кастинг... Участие в этом фильме имело поистине мистическое значение в моей жизни – оно всю ее изменило...
Каким образом изменило, мы так и не узнали. Быть может, сыграло роль то, что новые друзья – и Дима Иосифов, сыгравший Буратино, и Татьяна Проценко, сыгравшая Мальвину, оказались евреями, а быть может, таинственная страна, куда герои уходят в конце фильма, в сознании Романа преобразилась со временем в Эрец Исраэль.
Как бы то ни было, время пришло - и еврейский мальчик из Минска стал религиозным человеком, израильтянином, поселенцем. Пьеро, задававший вопрос: «Не лучше ли с кукольной жизнью расстаться?», с ней и расстался, и зажил - настоящей.
Фото автора
|
| |
| |
| REALIST | Дата: Среда, 18.06.2014, 15:03 | Сообщение # 223 |
|
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 217
Статус: Offline
| вот уж не думал, что "Пьеро" здесь живёт..
|
| |
| |
| Firefly | Дата: Среда, 25.06.2014, 15:30 | Сообщение # 224 |
|
Группа: Гости
| во как всех по планете раскидало-то!
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Вторник, 01.07.2014, 08:29 | Сообщение # 225 |
|
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
| Монолог старого еврея
И еще один год прошел…
И еще год.
Время летит сейчас так быстро. Это не то, что раньше, когда за день успевал переделать сто дел. А теперь что? Встал — лег, встал — лег, с Новым годом!
И опять Ханука. И опять зажигают свечи. А под их свет так хочется чего-нибудь теплого, доброго, хорошего… Чтоб душа развернулась, запела, воспряла, как когда-то в далекой молодости, чтоб хотелось смеяться звонко, от всего сердца...
Под Новый год всем хочется того, чего нам всем так остро не хватает, что в дефиците всегда — положительных эмоций.
Сказать, что в здешней жизни их стало больше, увы, не могу. Как говорит моя жена Фира, когда мы только приехали и жили на марки, она на маленькие деньги могла купить в универсаме большую тележку еды и сделать обед на три семьи.
А теперь она на большие деньги покупает маленький кулек и кормит только меня. В общем, тогда с марками было значительно веселее, чем сегодня с еврами.
Во-первых, мы приехали из бедной страны, от грошовой заработанной пенсии, получили незаработанную социальную помощь и враз стали богатыми. Нам с Фирой хватало даже на то, чтобы посмотреть мир. Особенно Европу, которую раньше могли видеть только по телевизору. Мы ходили по Берлину, Парижу и Вене, зажав наши пятьсот марок в кулаке, и чувствовали себя Рокфеллерами. И соответственно, запас положительных эмоций был больше.
А теперь, привыкнув жить в богатой стране, неожиданно очутились в бедной, и одна карточка на проезд в общественном транспорте стоит четверть нашего пособия...
Правильно говорила моя соседка Дуся в Днепропетровске, когда ее муж приходил с работы трезвым: к хорошему лучше не привыкать.
Вот оно, еврейское счастье, - не успели приехать в богатую страну, как в ней кончились деньги.
Но не будем о грустном. Не только же в деньгах счастье! У нас есть свои радости.
В конце концов, на наших балконах стоят сателлитные тарелки и мы смотрим программы на родном языке. Поэтому нам всегда есть о чем поговорить. Что там в очередной раз сделал Путин и почему у стариков отняли льготы.
Я вот недавно своей жене стихи написал: «Пусть моя Фира будет красива, пусть моя Фира будет счастлива, пусть моя Фира будет стройна…». Мой литературный успех был таким оглушительным, что куда там именитым! Фира читала мои строфы вслух всем нашим знакомым и родственникам по телефону и плакала от счастья.
А я ей тогда сказал: Фира, мы все равно уже едем с ярмарки… И уже пять лет живем в чужой стране, потому что так решили наши дети.
А что для нас главное? Дети. А что главное для детей? Их дети. Поэтому если дети и внуки устроены, то у нас уже все хорошо.
Что нам с тобой лично надо? Чтоб все были здоровы.
А то, что живем у немцев, - так что тут скажешь?
Вот мы с Яшенькой недавно в зоосад ходили и там в вольере стояли цапли на одной ноге.
Так у меня даже сердце защемило — вот он, думаю, образ еврейского эмигранта в Германии — поселились в сытом зоопарке и стоим на одной ноге. Вторую, как говорит мой сосед Зяма, бывший профессор марксизма-ленинизма, история не дает поставить. Еще Зяма за рюмкой чая любит порассуждать, что жить-то мы здесь живем и никто назад не собирается, а чемоданчик до конца не распакован… Что там мы свои корни повырывали, а здесь так и не пустили, и пустят ли крепкие корни наши дети — тоже вопрос. Почва не та. А уж про внуков — никто не скажет.
Вот Миша, мой племянник, недавно из Нью-Йорка звонил, говорил: работаем мы здесь тяжело, света белого не видим, но зато наши дети уже будут настоящими американцами.
Брат Гриша из Израиля - тоже вкалывает там на жаре, ничего особенного не достиг, зато говорит с гордостью — мои дети станут настоящими израильтянами.
А я им что скажу — мои внуки станут настоящими немцами? Ох-хо-хо, даже думать об этом не хочется…
Хотя, чего я вдруг так раcфилософствовался? Слава Богу, не профессор.
Мне сейчас другие вещи важнее. Например, чтоб Сема, не дай Бог, не потерял работу, и чтоб у Фирочки было поменьше болячек. И хоть здесь налицо достижения европейской медицины, там она болела меньше. Во-первых, была моложе, да и врачи там на нее смотрели, а не только в свой компьютер. Правда, болеть было некогда, крутилась, как белка в колесе.
Но, несмотря ни на что, моя Фирочка и здесь при деле - Яшеньку накормить надо? Надо. Полиночку на латино-американские танцы отвести и встретить надо? Надо. Почему-то все наши еврейские дети в Берлине учатся танцевать только латино-американские танцы и многие стали чемпионами среди немцев.
Я в Днепропетровске на рынок с тележкой на колесиках ездил, дешевые продукты покупал, и здесь свою тележку исправно таскаю.
Детям некогда, им нужно деньги зарабатывать, чтобы наших внуков учить. А внукам - учиться, чтобы потом хорошо зарабатывать и учить своих детей… А тем - своих…
Вот так оно и идет, и называется - еврейская преемственность поколений! А уж если наши умные головы захотят выучиться, то много чего достигнут и станут победителями всех олимпиад. Я это вижу по внукам своих знакомых и родственников. Дай Бог, чтобы их не остановили, не поставили над головой планку, как это было там.
Да, мы уже, как писал Шолом-Алейхем, фунэм ярид - с ярмарки… Но меня это не печалит. Мы свое уже пожили — и много раз зажигали свечи, и нам есть, черт побери, что вспомнить и чем гордиться. Главное, чтоб на эту ярмарку попали наши дети.
Пусть им немножечко повезет в этой непростой стране.
Мазлтов, мои дорогие!
Анна Сохрина, Берлин
|
| |
| |
|
