| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
еврейские штучки
| |
| Дюймовочка | Дата: Суббота, 13.09.2014, 09:09 | Сообщение # 241 |
|
Группа: Гости
| Скажи-ка, дядя, ведь недаром
Восточным кажется базаром
Весь этот вид.
Семь лет о мире толковали,
Друг другу цены назначали.
Теперь один сидит в Рамалле,
Другой его гвоздит.
Выходит, все напрасно, дядя?
Чего же мы старались ради
И так и сяк?
Ведь начинали при Шамире
Мы с ними говорить о мире.
А надо было их — в сортире.
Ведь знал Ицхак!
И вот теперь мы наступаем.
Плесни еще чуток... Лехаим!
За наш народ.
Теперь плевать, что нет работы,
Что кормим паразитов роты.
Зато теперь все патриоты.
Ты — патриот?
Мы всех замочим, слава Богу!
Ведь нам от них не нужно много.
Чтоб гладь да тишь.
И все равно, каким макаром.
Мы верим нашим комиссарам!
Скажи-ка, дядя, ведь недаром?
Что ж ты молчишь?
Марк Галесник
из журнала "Бэсэдэр?", 12 лет назад...
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Среда, 17.09.2014, 05:36 | Сообщение # 242 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
| ...Среди ее клиенток были Жаклин Кеннеди, принцесса Диана, королева Испании София, Нэнси Киссинджер, Элизабет Тейлор, Синди Кроуфорд, Клаудия Шиффер и многие другие знаменитости. Кто же она и чем прославилась? Она - основательница пляжной моды Леа Готтлиб.
Именно она сделала купальник, когда-то вещь сугубо функциональную, предметом высокой моды.
Детство Леи в в ее родном венгерском городке нельзя назвать счастливым. Она начала упорно работать с шести лет, и даже добившись успеха много десятилетий спустя, так и не смогла привыкнуть давать себе отдых.
Во время Второй мировой войны ее муж Армин оказался в немецком концлагере, и Леа приложила все усилия, чтобы выжить самой и спасти своих детей. И по окончании войны семейство Готтлиб — Леа с мужем и их маленькие дочери - переехали в Израиль.
Решение о репатриации было нелегким, но ситуация, сложившаяся в Венгрии в послевоенные годы, не оставляла семейству Леи почти никакого выбора...
По приезде, семья Готтлиб поселилась в Хайфе, в очень маленьком доме, расположенном в бывшем арабском квартале. Леа и Армин сразу начали работать. Леа продолжала шить детскую одежду - так же, как делала это в Венгрии, хотя это не приносило семье больших денег.
Успех и финансовое благополучие пришли к семье Леи неожиданно. Однажды Армин принес домой пять метров непромокаемой ткани, купленной на последние деньги. Армин предложил Лее сшить из этой материи купальники. Так как ткань была уже куплена, Леа согласилась. Когда купальники были пошиты, Армин отвез их в город и продал. На полученные деньги он приобрел еще ткани...
Вскоре после этого они смогли переехать в дом побольше и даже разместить там мини-фабрику с 25 работниками.
В 1954 году Леа основала свою фирму Gottex.
Выпускаемые ею купальники славились высоким качеством, безупречной посадкой по фигуре и уникальным дизайном. Они продавались во многих крупных магазинах и пользовались огромным спросом. Бизнес развивался очень быстро.
Купальники Готтлиб с удовольствием покупали даже знаменитости. Более того, многие женщины с нестандартной фигурой заказывали пляжную одежду только у нее и даже приезжали для этого в Тель-Авив из других городов и стран.
В конце 80-х в цельных купальниках Gottex (без бретелек) можно было видеть многих звезд Голливуда и модельного бизнеса, просто знаменитых и совсем незнаменитых женщин разных стран мира.
В 1991 году почти половина доходов от продаж 60-миллионного бизнеса Леи Готтлиб приходилась на Соединенные Штаты. Однако несколько лет спустя в жизнь Леи вмешались страшные беды: из-за финансового кризиса она лишилась своей фирмы, а вскоре после этого умер муж.
Смерть любимого человека выбила Готтлиб из колеи, но дочь Юдит помогла матери справиться с отчаянием. Увы, к великому несчастью, несколько лет спустя сама Юдит тяжело заболела и умерла.
Лишившись самых близких людей Леа Готтлиб продолжила выпуск купальников. Теперь ткань для ее коллекций изготавливают на заказ две итальянские фабрики, и ее купальники носят женщины из многих стран мира. В 1997 году фирму Gottex приобрел Лев Леваев, владелец группы Африка-Исраэль.
После того, как Леваев возглавил дизайнерскую группу Gottex, Леа проработала с ним меньше года.
Уйдя от Леваева, Леа основала новую дизайнерскую компанию и дала ей свое собственное имя. Увы, годы не позволили талантливому дизайнеру развернуться в полную силу.
Она умерла в своем доме в Тель-Авиве 12 ноября 2012 года, всего шесть лет не дожив до своего 100-летия...
|
| |
| | |
| Бродяжка | Дата: Суббота, 04.10.2014, 05:43 | Сообщение # 244 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
| СУДНЫЙ ДЕНЬ
Яну Дымову
Судный день. Йом Кипур. Как еврею мне пост не претит.
Элохим Адонай! Я традиций ничем не нарушу.
Целый день голодал. Нагулял неплохой аппетит.
Только солнце зашло, пообедал за милую душу.
В это время Господь, отрешась от безделья и нег,
пишет вечным пером на странице всеобщей тетрадки:
"Сагаловский Наум. Говорят – неплохой человек.
Впрочем, есть у него хоть и мелкие, но недостатки.
Он не ест овощей! Ни варёных не ест, ни сырых.
И к тому же щека у него постоянно небрита.
Пусть, во-первых, живёт. Пусть он будет здоров, во-вторых,
для чего в декабре дать ему облегченье артрита.
Пусть не тронут его злополучной судьбы жернова!
Я ему подарю светлый разум на долгие годы.
И пускай у него никогда не болит голова
за налоги, страховки, счета и другие расходы.
А ещё пусть и впредь он своих не кусает локтей,
и успехов ему в собирании яблок и вишен!
Что касается нахес от внука, жены и детей –
well, my friend, don't expect very much, I am not a magician!.."
И Господь достаёт из архива мой старый портрет,
долго молча глядит на своё неразумное чадо,
"Может, выдать ему лотерейный счастливый билет?", –
говорит сам себе и, подумав, решает – не надо...
Наум Сагаловский
|
| |
| |
| Kiwa | Дата: Понедельник, 06.10.2014, 11:38 | Сообщение # 245 |
 настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 674
Статус: Offline
| Изя, попугай и Йом-Кипур
Начался еврейский Новый год. Предание говорит, что в Рош а-шана Господь пишет судьбу всех людей в Книгу жизни, но по милости своей оставляет еще десять дней до Судного дня, Йом кипур, чтобы человек осознал свои грехи и проступки перед Богом, извинился перед людьми и начал исправлять вред, нанесенный природе.
В чем смысл этих дней, которые евреи называют страшными – от Рош-а-шана до Йом Кипура?
По-еврейски неприлично ответить прямо, а принято рассказать историю.
Шел однажды старый вдовец Изя по улице. Вдруг слышит, как из зоомагазина раздается идиш «… как дела — вус махстэ, да? Чего стоишь как поц, а?» Зашел Изя в магазин, а там сидит серый африканский попугай и говорит ему:
– Эй! Кенс ред’н идиш? Говоришь по еврейски?
– Ваш попугай говорит на идише? – спросил Изя продавца.
– Вус! Тебе что? Кажется, это китайский, – ответил попугай...
Достал Изя пятьсот долларов и унес попугая домой.
Всю ночь они проговорили. На идише. Изя рассказал, как он маленьким приехал в Америку. Как работал бухгалтером в фирме. Про пенсию, которой не хватает, чтобы переехать во Флориду. Еще рассказывал, какой красавицей была его мама в молодости.
Попугай рассказывал Изе о своей жизни в зоомагазине, о том, как ненавидел воскресенье, когда приводили детей.
Оба уснули довольные.
Наутро Изя надел молитвенные ремешки – филактерии и накинул покрывало – талит.
– Что ты делаешь?» – спросил попугай.
– Давен – молюсь.
Попугай тоже захотел и Изя справил ему маленькие филактерии, талит и ермолку. Попугай загорелся желанием научиться молитвам, и выучил их все. Позже Изя научил попугая еврейским буквам, и они вместе учили Тору. Изя полюбил попугая как друга, как человека и как еврея. Он был спасен от одиночества.
В канун Рош-а-шана, Изя оделся по-праздничному и собрался уходить в шул – синагогу. Попугай захотел узнать, куда Изя идет. Он захотел пойти вместе с ним. Изя сказал, что шул не для птиц, но после шумного спора попугай отправился в синагогу у него на плече.
Появление Изи в таком виде вызвало в синагоге большое недоумение. Все подошли спросить в чем дело. Даже ребе с кантором подошли. Они не захотели пускать попугая в синагогу на праздник, но Изя просил и клялся, что попугай умеет молиться. Евреи даже поспорили с Изей, что попугай не может говорить на идише, тем более не может молиться. Ставки достигли нескольких сотен долларов...
Во время службы все косили на попугая. Тот сидел у Изи на плече и упорно молчал. Пропели одну молитву, потом другую….
«Давен! – шипел Изя – Молись! Ты же умеешь молиться… так молись… Все на тебя смотрят…». Но ничего не помогало.
После службы выяснилось, что Изя должен прихожанам и ребе больше четырех тысяч долларов. Домой взбешенный Изя возвращался молча… Через несколько кварталов попугай вдруг запел на идише старинный молитвенный «нигун».
– Ты глупая и несчастная птица, – сказал Изя попугаю. – Ты сегодня стоил мне больше четырех тысяч долларов… И это после того, как я сделал тебе филактерии и талит, как научил тебя еврейским буквам, молиться и читать Тору, как взял тебя в синагогу на Рош а-шана! За что?!… Зачем ты мне это сделал??!!.
– Не будь шмоком, – отвечал попугай, – Подумай лучше о том, сколько ты выиграешь, когда они захотят с тобой поспорить в Йом Кипур…
* * *
У нас, евреев, все особенное. У других на праздники больше разрешено, а у нас обязательно что-то запрещено. Причем, чем больше праздник, тем больше запрещено. На Праздник Освобождения Песах запрещено все, что вкусно, к примеру, пиво с сушками. На самый главный наш праздник Судный День вообще все запрещено – есть, пить, заниматься любовью, даже надевать кожаную обувь. Это, по замыслу, должно помочь отвлечься от зияющих высот мира победившего капитализма и с трепетом ожидать решения своей судьбы на будущий год.
Рассказывают, как идет однажды Рабинович грустный-грустный, а навстречу ему толпа — веселая-веселая.
— Рабинович! Почему такой грустный? Посмотри, какое красивое небо, какая красивая луна!
— Да,- сказал Рабинович, — это они умеют...
Получаю я разные рассылки по поводу иудейского религиозного права – Галахи. Как раз накануне Судного дня пришла статья по поводу чтения “Видуй”. Это коротенькая молитва-исповедь, которую принято читать в Судный день несколько раз. Ее текст: “Господи, я грешен, виноват и преступен перед тобой, и сотворил (здесь надо огласить свой список). Я сожалею о своих проступках, мне стыдно и никогда не буду их совершать снова“.
Интересно другое. Перед постом положена трапеза. Ученые наши раввины все продумали и требуют, чтобы исповедь первый раз произносилась перед этой трапезой. В этом правиле нет никаких глубинных мистических смыслов, хотя всегда найдутся каббалисты, которые во всем подозревают глубочайшие божественные тайны.
Я не буду приводить всю учёную дискуссию, приведу лишь вывод наших мудрецов, блаженна их память – исповедь следует произносить перед трапезой потому, что если еврей подавится во время трапезы и помрет, то предстанет перед Творцом без исповеди, а это не годится...
Михаэль Дорфман
|
| |
| |
| papyura | Дата: Суббота, 11.10.2014, 11:17 | Сообщение # 246 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1549
Статус: Offline
| Эту правдивую историю рассказал мне один мой знакомый
В одной из русских львовских школ учился паренёк, коренной национальности. Звали его, допустим, Николай Петренко. Вследствие неоднородности национального состава в этой школе, любимой словами молодого пионера, а затем и комсомольца Коли Петренко, были: "Бей жидов и ... жиды убирайтесь в свой Израиль!"
Лица некоренной национальности иногда били Колю, но потом решили, что он прав и ... в конце бурных 80-х потихоньку двинули в указанном им Колей направлении.
Всё вышеизложенное, никого из вас не удивит. Я думаю у многих, если не у каждого, приличного семита был неподалёку свой, записной антисемит.
Прошло чуть меньше 20 лет и моего товарища, живущего в Иерусалиме, окликают на улице. Повернувшись, он видит перед собой религиозного еврея, одетого в чёрный лапсердак и шляпу, с пейсами - обычный религиозный еврей, каких много и в Иерусалиме и в Бней-Браке и в Бруклине.
И что оказалось?!. - перед моим другом стоял Николай Петренко...
По окончании школы, наверно из лютой ненависти к евреям, он женился-таки на еврейке.
И со временем, они переехали в землю Обетованную...
Здесь наш Коля Петренко ушел в религию. Он стал изучать Тору, прошёл ортодоксальный гиюр и получил новые имя и фамилию, еврейские, которые я опущу в своём рассказе.
В беседе он сказал, что Тора открыла ему глаза, он счастлив, он обрел себя и т.д.
Ну и что такого, в твоём рассказе, спросите Вы?..
Вы помните, как он попал в Израиль? Он женился на еврейке.
Так он с ней развёлся!!!
Вас интересует причина? Вы хорошо сидите?!
Коля Петренко не смог ей простить того, что она вышла замуж за гоя...
|
| |
| |
| Пинхас | Дата: Среда, 15.10.2014, 09:51 | Сообщение # 247 |
|
Группа: Гости
| Русский ответ на еврейский вопрос
Попытка мемуаров
Впервые и самостоятельно моя мать, Трифонова Екатерина Андреевна, 1914 года рождения, приехала в Ленинград из дальней своей деревеньки на севере Вологодской области совсем еще ребенком в 1927 году по направлению тамошних врачей для лечения травмированного крестьянской работой глаза.
Остановилась она у своей родной тетки по отцу Серафимы Трифоновны Макаровой в одном из домов Столярного переулка, в большой коммунальной квартире, в результате уплотнения которой тетка вместе с пятью дочерьми и мужем-инвалидом занимала две крохотные комнатенки. Глаз кое-как подлечили, и тетка поспешила через месяц отправить племянницу обратно в деревню.
— Я тогда и город-то не разглядела как следует, — рассказывает моя мать, — И никак не думала, что скоро опять сюда вернусь и проживу целую жизнь со всеми ее ужасами и радостями...
2 марта 1930 года Катюшка снова ступила на деревянную платформу бывшего Николаевского вокзала.
В течение двух месяцев тетя Сима (так по-городскому звали теперь Серафиму Трифоновну), работавшая тогда в столовой при какой-то новой советской конторе, откармливала девочку. Однако “за малолетством” никакой работы для нее не находилось.
— Ежели, Катюша, к месту не определишься, надо тебе в деревню возвращаться. Мне шестерых-то тащить — сама понимаешь... Ладно, ищи места.
Катюша сильно приуныла и пошла искать места. Встала у входа в булочную, что и в наши дни находится на углу Гражданской и Вознесенского проспекта, как раз у самого канала Грибоедова. И стала спрашивать входивших: “Вам, тетенька, няня к ребенку не нужна?”
В один и в самом деле замечательный майский день из булочной вышла прилично одетая дама лет сорока. Увидев девочку, она заторопилась вложить в ее ручку слойку и пару бубликов, приняв за обыкновенную нищенку.
— Я, тетенька, сытая. Мне места надо. Вам няня к ребеночку не нужна? Я с робятами могу управляться. Возьмите меня.
— А сколько тебе лет, девочка? Десять скоро? Кошмар! А где ты живешь? — спрашивала “нищенку” дама.
— Я? Тута. В Столярном, в седьмом доме, у тети моей — у Серафимы Трифоновны, — уточнила девочка...
— Это меняет дело, — улыбнулась дама. — Мы живем в доме 11, квартира во втором этаже, вход с парадного. Приходи утром. Звонок дерни посильнее, а то я в дальних комнатах могу и не услышать. Я тебя буду ждать, девочка. Нам няня очень нужна. Непременно приходи.
— Я приду! — радостно вскричала Катешка и побежала докладывать тете Симе о найденном месте.
По такому случаю тетя Сима пошла в Гостиный двор купить племяннице новенькое платьице — “из ситчика с рюшечками, по белому полю все синие васильки”, “чтобы было в чем в люди выйти”. И на утро следующего дня Катюша уже дергала со всей силы звонок квартиры, на дубовых дверях которой висела медная табличка: “Инженер-химик Вениамин Захарьевич Мельтцер”.
Хозяйка большой и богато обставленной квартиры встретила Катюшу приветливо и сразу объяснила ей ее новые обязанности. В них входило быть неотлучно при годовалой Тамарочке, жить с ребенком в одной комнате, гулять с ней в Юсуповском саду, кормить ее уже приготовленной пищей, стирать ее детские вещи, а летом выезжать на дачу в Сиверскую.
— Зовут меня Александра Львовна. Мужа... Там на дверях написано. Читала?
— Я грамоте еще не умею, — призналась Катюша, потупившись.
— Ах, понимаю, Катенька, понимаю. Извини. А вот учиться тебе надо, раз ты в большой город приехала. С осени пойдешь в школу рабочей молодежи. А за лето я тебя читать-писать выучу — это просто. Ты чай-то пей, бери варенье, не стесняйся. И вообще, когда кушать захочешь, на кухне, между дверей, все стоит. Бери, не спрашиваясь...
По всему было видно, что Катенька Александре Львовне нравится все больше и больше. Поэтому она за чаем, который сама для девочки накрыла в столовой и разлила из сервизных заварных и иных чайников в восхитительные чашки старинного фарфора, а варенье клубничное подала в изящных розетках, заочно познакомила девочку с семьей:
— У нас с Вениамином Захарьевичем два сына — Натан и Кива, но ты можешь называть его Колей. Им по 19 лет, и они только что поступили в медицинский.
Моя средняя дочка — Фридочка, она учительница. А младшая Ася и ее муж Боря — как раз и являются родителями Тамарочки. Завтра воскресенье, и ты всех их увидишь в Сиверской. Жалованье тебе будет десять рублей в месяц. С питанием. А к праздникам — к Пасхе и к Новому году — прибавка, и ко дню твоего рождения. Так, Катюша, у нас положено. Всю необходимую одежду мы тебе сами купим. А сейчас отдыхай. Тете твоей я позвоню, не волнуйся.
— У Мельтцеров я прожила счастливо почти шесть лет, до конца 35-го года, — продолжает мать свой рассказ. — Тамарочка очень ко мне привязалась, да и вся семья. Общалась я преимущественно только с хозяйкой. Она, конечно, не работала, но давала уроки игры на фортепьяно деткам своих знакомых, и делала это, надо сказать, совершенно бесплатно, для собственного удовольствия.
У Александры Львовны научилась я еврейской кухне. И через год уже понимала их речь между собой, а вскоре и сама заговорила на их языке. Александра Львовна и Вениамин Захарьевич с сыновьями часто брали меня с собой в театры, на концерты. Первоначально я надевала туда Фридочкины платья, но к Новому году мне подарили платье из панбархата, глубокого лилового цвета, и модельные туфли, и шубку из серого кролика. Я ведь уже барышней стала. У Мельтцеров была большая домашняя библиотека. Уложив Тамарочку, я стала много читать. Через день ходила в вечернюю школу, и Фрида занималась со мной русским и математикой.
Еще помню, — добавляет мать, — что когда в Ленинград из Москвы приезжала знаменитая пианистка Мария Юдина, она всегда или останавливалась у Мельтцеров, или непременно их навещала. И тогда в нашу большую столовую набивались люди — послушать Юдину. И в ее честь устраивался ужин для узкого круга. Из знаменитых тогда писателей у нас бывали Зощенко, Маршак, профессора Эйхенбаум и Тынянов. Для них Юдина играла Шопена, еще кого-то. Для помощи на кухне Александрой Львовной всегда приглашалась моя тетя Сима. Она пекла к чаю замечательные пироги с капустой и сладкие — с яблоками вперемешку с брусникой. Александра Львовна умела печь только плюшки и печенье с корицей...
Читать и писать я выучилась за одно лето в Сиверской, — продолжает мать. — И там же начала читать моей Тамарочке журналы “Ёж” и “Чиж” и сказки, конечно. Эти детские журналы были очень забавные, с великолепными рисунками, и цветными, и черно-белыми. В них было много стихов. В Сиверской Мельтцеры снимали большую дачу, и часто к ним из города и из Луги приезжало много гостей. На дачу вывозился рояль Александры Львовны, она продолжала давать уроки детям дачников и сама играла для гостей. Играла она изумительно...
В город мы возвращались самыми последними, уже в начале сентября.
Жизнь представлялась мне прекрасной и счастливой. У меня даже получалось из скопленных денег посылать два раза в год родителям в деревню. Но в самом конце 34-го нагрянула первая в моей жизни беда.
Как известно, 1-го декабря в пятом часу пополудни убийца Кирова, некто Николаев, проник в Смольный...
В декабре 1934 года ЦК ВКП(б) рассылает по стране знаменательное Письмо, озаглавленное “Уроки событий, связанных со злодейским убийством тов. Кирова”. Содержание письма сводилось к призыву выявлять и арестовывать не только всех бывших оппозиционеров, но “и вообще всех”. Катюша оказалась в их числе.
И вот каким образом.
В.З.Мельтцер, являясь директором стекольного завода в Чудове, что под Ленинградом, в партии не состоял, но был ценим как большой специалист по усовершенствованию “лампочки Ильича”. Но то ли не везде и всюду лампочка эта достаточно ярко освещала будущее счастье человечества, то ли свет ее лился не на те предметы. И уже в декабре Вениамина Захарьевича стали “дергать” на Литейный, чуя в нем потенциального вредителя и перед самой войной Вениамина Мельтцера все же посадили.
На десять лет без права переписки. Случилось это в декабре 1939-го.
Впрочем, вернемся в год 34-й.
Именно тогда в больших городах Советского Союза стала вводится сплошная паспортизация населения. Беспаспортных надлежало “высылать на 101-й километр или по месту их происхождения”...
Узнав об этом Александра Львовна сообщила своим, не входя в подробности, что “Катенька поехала в деревню навестить родителей”. А сама соорудила ей на чердаке теплое спальное место, куда нанесла тулуп и шубу, книжки и тетрадки и где приладила пресловутую лампочку. О мерах по утайке Катюши знали только три персоны: Сара Соломоновна Шехтман из соседней с Мельтцерами квартиры, Фира Абрамовна Замуилсон из кв. № 3 да еще домработница Нюра. Нюре тайна была доверена “по техническим причинам”: она была с рождения глухонемой. Она и носила на чердак Катюше провиант, меняла ей простыни и наволочки, как у Мельтцеров было заведено, каждые пять дней.
О тогдашних чердаках Ленинграда надо говорить стихами. Чердаки закреплялись за каждой квартирой, имевшей от них свой ключ и свои замки. На этих чердаках сушилось белье, там хранились соленья и маринады, вышедшие из употребления вещи домашнего обихода, запасы картофеля, моркови, мешки с сахаром, бутыли с настойками.
Мне вспоминаются запахи, ароматы этих чердаков, по стенам которых висели гирлянды украинского лука, лавровые венки, ветки сушеной черемухи и облепихи... Ах, забыл! Были еще кульки с сушеной малиной.
Вся эта продукция охранялась жирными котами, поднимавшимися на чердаки по черным лестницам угоститься не тощими мышами. Ни о каком воровстве не могло быть и речи.
Зимой от кирпичных дымоходов по чердакам разливалось тепло, уходившее медленно-медленно по кирпичным трубам в черное ленинградское небо. Так что жить можно было и на чердаках. Современный бомж даже и мечтать не может о таком блаженстве.
— Я на своем чердаке только очень скучала по Тамарочке, — вспоминает мать. — Нюра исправно приносила мне туда горячий завтрак и обед. А ужинала я как когда. Был бы хлеб, остальное под рукой было...
Так продолжалось полгода. Потом все как-то рассосалось. Весной 1935-го родители Тамарочки почему-то уехали в Севастополь. Надобность в няне отпала. Услугами домработницы Александра Львовна почему-то не пользовалась, все делала сама, да и не хотелось ей преображенную “Ежом”, “Чижом”, Шопеном, балетом и оперой девушку “держать при кухне”.
Заводские дела Вениамина Захарьевича тоже начали складываться не в его пользу. Отсутствие прислуги, казалось Мельтцеру-старшему, как-нибудь сблизит его с пролетариатом и отведет внимание ОГПУ...
Тут-то и “подвернулась” Сара Соломоновна Шехтман — соседка Мельтцеров по лестничной площадке. Она попросила разрешения у Александры Львовны взять к себе девушку в качестве... “Позже мы с Катюшей определимся”, — сказала “мадам Шехтман”, и Катюша прожила в семье Шехтманов до конца 1941 года.
Я намеренно даю имя “Сарра” в транскрипции моей матери — с одним “р”. Моя мать считает, что всем нам необходимо сохранять верность Первоисточнику.
А там — между прочим — сказано: “И Сара была неплодна и бездетна” (Бытие, гл. 11, стих 30).
Ибо Сара Соломоновна и муж ее Семен Аркадьевич были бездетны и содержали двух сирот-племянников, привезенных ими в Ленинград в конце 20-х из маленького городка под Одессой, который почему-то — по воспоминаниям матери — назывался Бордо. Оба они — Самуил и Веня — погибли в первые дни войны на Невском пятачке. У моей матери хранится их общая фотография 36-го года. На ней — на фотографии — изображены два симпатичных молодых человека в строгих костюмах и в галстуках по моде тех замечательных лет. На фронт они ушли с народным ополчением восемнадцатилетними мальчиками “из приличной еврейской семьи” (Сара Соломоновна)...
Сара Соломоновна родилась 1 января 1900 года в мало кому известном Бордо, в 17-м — под музыку революции — вышла замуж.
Это и многое другое позволяло ей сказать в конце 80-х: “Весь XX век у меня как на ладони”.
Муж Сары Соломоновны был, как она выражалась, из интеллигентных. Он закончил политехнический и был лет на десять-пятнадцать старше своей супруги, жену свою любил до умопомрачения, в жизни своей знал и ценил только дом и работу, никогда ни во что не вмешивался и Сару Соломоновну — женщину крупную, низкоголосую и яркую во всех отношениях — называл всегда только “птичкой”, особенно в минуты, когда та на него “наезжала”. А “наезжала” Сара Соломоновна на всех, или почти на всех, потому что в ее высокой груди постоянно “клокотало чувство справедливости”.
Первоначально всю свою любовь и нежность она выплеснула на своих сирот-племянников — Веню и Самуила. В 1945 году на свет появился я и, кажется, стал единственным существом в ее мире, для которого не существовало слова “нет”.
Мне было можно все. Маленький, я катался на ней верхом, когда забирался к ней в постель; в моем детстве ее окружала детвора Мельтцеров, Замуилсонов, Сапотницких, но я чувствовал и знал ее слабость ко мне и всячески отгонял от нее “прочую мелюзгу”...
По профессии Сара Соломоновна была машинисткой. Овладев этим искусством, первоначально она обслуживала какие-то учреждения. Но в силу своего южного темперамента и таланта ставить людей, невзирая на чины и лица, на их истинное место, из всех учреждений была поочередно увольняема. Поэтому она перешла на надомный труд, и по протекции Александры Львовны Мельтцер долго числилась за Литфондом и Театром Комедии.
Это она, когда мне едва минуло пять или шесть лет, научила меня “печатать” на своем чугунном “Ундервуде” пару-тройку матерных слов. Кто-то из Мельтцеров, застав нас за этим занятием, пришел в ужас: “Сара, вы сошли у ума!”.
— Я? — возмутилась Сара Соломоновна. — Ничего подобного! Это они сошли с ума. “Мама мыла раму” — это же неприлично. Мальчик должен знать свой национальный язык. Он поможет ему во дни сомнений. — И, обернувшись ко мне: — Пиши “по-шли вы все на...”. Правильно. Только это слово пишется без мягкого знака. Желателен твердый.
Сара Соломоновна была моим первым университетом, потому что еще она познакомила меня с азами астрономии и географии одновременно: “Земля — это планета. В виде глобуса. А теперь найди мне... Одессу и Черное море. Нашел? Нет, деточка, это уже Африка. Ближе, ближе... Мазлдоф! Нет, это тоже не Одесса. Это Колыма”.
В 1942 году Семен Аркадьевич, будучи начальником цеха на каком-то оборонном предприятии, вместе с заводом и супругой эвакуировался на Урал. В Ленинград Сара Соломоновна вернулась только в 47-м уже вдовой. Их квартира на Столярном была разграблена и разорена, как, впрочем, и квартиры Мельтцеров, Замуилсонов и Сапотницких.
Нюра, тетя Сима, дворник Антип — все они померли в блокаду от голода...
Перед эвакуацией на известном чердаке, под руководством Сары Соломоновны, руками моей матери была надежно спрятана маленькая корзиночка с кое-какими камешками и золотыми украшениями: “Это все, что удалось мне вывезти из Бордо вместе с племянниками. Все эти штучки нажил мой папа, торгуя немецкой мебелью и русскими мехами для Константинополя еще до революции. В 18-м его расстреляли, но я была уже в Петрограде. Мою маму и брата постигла та же участь в 21-м. Вы, деточка, присматривайте за корзиночкой. Война, я думаю, скоро кончится. И мы с вами заживем прежней жизнью”.
Поскольку по молодости лет моя мать эвакуации не подлежала и все 900 блокадных дней, пока были силы, тушила зажигалки на крышах и выезжала на рытье окопов, а как силы кончились, провалялась во вшах, она эту корзиночку сберегла. И в 47-м вручила хозяйке.
Содержимое корзиночки помогло Саре Соломоновне вернуться к жизни.
И не только ей одной: “Брюлики” поставили на ноги и нас с матерью.
Перед самой войной мать с отличием закончила вечернюю школу и все свое свободное от обслуживания “мадам Шехтман” и ее мужа время посвятила занятиям спортом: целыми днями пропадала на стадионе “Динамо”, где упражнялась в преодолении всяческих препятствий и взятии посильных высот. Говоря короче, за успехи в школе и спортивные достижения, за молниеносную готовность к труду и обороне Комитет комсомола Октябрьского района выделил матери 6-метровую комнатку в доме на Большой Подъяческой в до того уже уплотненной коммуналке. В этих шести метрах мать пережила блокаду, в эти шесть метров принесла из роддома свою двойню — меня и моего братика Юрочку. В этих метрах прожили мы долго. Из этих шести метров я пошел в 1-й класс, а в 64-м ушел в армию, в них из армии и вернулся...
1947-й год в Ленинграде — это все еще год продовольственных карточек, когда буханка ржаного хлеба в коммерческих лавках у Троицкого собора стоила сто рублей, о прочем — страшно подумать. В один из дней того года уже грузная, с венозными ногами, Сара Соломоновна поднялась на наш третий этаж с двумя большими сумками:
— Соседи у вас, деточка, конечно, сволочи, — сделала открытие Сара Соломоновна. — У вас, деточка, ребенок кричит, вы могли и не услышать. А они — будто обыска ждут, попрятались, а теперь, пока мы шли по коридору, рожи высунули. Какие, бляди, любознательные, однако.
Отдышавшись, выпив каких-то капель и выкурив свою “Звездочку” (были тогда такие папиросы с мотоциклистом на пачке), Сара Соломоновна предъявила матери содержимое своих сумок:
— Вот вам кура, колбаса, маслице, сахар, крупы и сухое американское молоко. Сейчас я вас, деточка, научу, как его разводить.
— Сара Соломоновна, — изумилась моя мать, — откуда такие сокровища?!
— Из тумбочки, деточка. Вы, пожалуйста, не сильно волнуйтесь, ибо всюду уши. И вот тут еще детские принадлежности. Их мне для вашего мальчика передали Сапотницкие. — И взглянув на меня, уже двухгодовалого (Сара Соломоновна видела меня впервые), все еще сморщенного и красного, добавила:
— Мальчик получился хорошенький. Кого-то он мне напоминает... Ишь, какой глазастый и лобастый. О смерти его братика, деточка, я уже знаю от Инночки Сапотницкой. Умница, что этого сохранила. В этих шести метрах с окном на помойку жить никак нельзя. И кухня эта ваша коммунальная рядом — звуки, запахи... Может, ко мне переберетесь? Нам хватит одной моей комнаты, она ведь большая, в остальных живут Зильберы, вы их знаете. Их дом на Васильевском разбомбило, так они теперь у меня живут, всей семьей. И скажите, деточка, на что вы существуете?
— У меня по второй группе пенсия и получаю пособие на ребенка, пять рублей, как мать-одиночка.
— Сколько пенсия?
— Сто рублей. Но я еще в дворниках по ночам. Ребенок при мне в саночках под аркой, его в ясельки не берут по слабости здоровья.
О том, что мой отец (тайна которого мне открылась только в 90-х), капитан медицинской службы, погиб 9-го мая 1945 года в Берлине, от снайперской винтовки, Сара Соломоновна уже знала. Она вообще о многом знала, потому и страдала бессонницей. Переезжать к Саре Соломоновне дорожившая своими шестью метрами мать отказалась, хотя большую часть моего детства я все же провел на Столярном, где Сара Соломоновна взяла на себя обязанности моей гувернантки..
— Еще, деточка, мне надо подумать насчет вашей работы. Пожалуй, я вас пристрою в шляпную мастерскую к Абраше. Теперешние модницы в концерты в трофейных ночных рубашках шелковых ходят, так им без шляпок никак нельзя. Заработок мы вам придумаем. Всё. Я пошла. Дайте я вас поцелую. Зайду на неделе. С соседями-сволочами будьте осторожны, о шляпках никому ни слова...
На фоне оставленного нам тогда Сарой Соломоновной провианта и безмерной наивности тогдашней моей матери мне сейчас вспомнились слова нашего гениального антисемита В.В.Розанова: “И денег сунешь, и просишь, и все-таки русская свинья сделает тебе свинство” (1912).
И вот почему.
У наших соседей по квартире, мужа и жены Бойковых, был туберкулез в открытой форме. По душевной своей простоте моя мать угостила их “чем Бог послал” — отрезала полкурицы и отсыпала крупы. В ответ услышала их украинское “спасибочки”.
А утром следующего дня ее вызвали во 2-е отделение милиции — там натурально заинтересовались, “откуда у дворничихи-инвалидки”, как они выразились, “куры, шуры и муры”. Откуда?
Мать, будучи комсомолкой и спортсменкой, врать не умела, да, кажется, и теперь не научилась, и сказала им “все как есть”.
Слава Богу, на дворе стоял не 49-й с его обостренной борьбой с “безродными космополитами”, дело “врачей-отравителей” еще только вызревало в ночных кремлевских кабинетах, а только еще 47-й...
Власть еще не вошла во вкус, и звериный антисемитизм не стал еще государственной политикой. Сару Соломоновну не тронули и никуда не вызывали.
А моей матери милицейский чин — видимо, не из самых скверных — сказал:
— Вам, гражданочка, в людях пора бы разбираться и всякую гадину курями не кормить. Вам медаль “За оборону Ленинграда” не зря дадена была. Ясно? И “За доблестный труд”. Ясно?
В тот же день, прихватив меня, мать побежала на Столярный и все там рассказала. Настороженность Сары Соломоновны сменилась на ее бесподобный смех:
— Как, как вы им сказали — из тумбочки?! Гениально! Впрочем, с властями шутить не рекомендую...
Кстати, пока вы там шляпки обрабатываете, мальчик у меня вполне пастись может. Не мучьте дитя, мадонна! Отдайте его в хорошие еврейские руки. Худому я его не научу, слава Богу. Ступайте. Вас ждут шляпки и Абрам Моисеевич. Удачи!
После прогулок в Юсуповом саду Сара Соломоновна водила меня в шляпную мастерскую, на свиданье с моей матерью. Все были довольны.
По такому случаю Мельтцеры снабдили “мадам Шехтман” комплектами “Ежа” и “Чижа”, присоединив к ним и “Ниву” за весь 1906-й год. Сапотницкие нанесли игрушек. Замуилсоны — кроватку и коляску (я начал ходить только в три года). Старые жильцы Столярного переулка и Гражданской улицы, знавшие Сару Соломоновну еще по ее привязанности к погибшим племянникам, спрашивали ее:
— Вы что, мальчика усыновили?
— Нет, — гордо отвечала им Сара Соломоновна. — Я его уматерила. Вас такой варьянт устраивает? — И толкая перед собой коляску, продолжала движение в избранном направлении...
Много позже, когда у меня возникла необходимость выучить таблицу умножения, в пятом, кажется, классе, а таблица все никак не выучивалась и Сара Соломоновна уже совершенно выбилась со мной “из последних сил”, она — между прочим — заметила:
— Геня, мне говорили, что ты идиот. Но не до такой же степени! Если к вечеру мне не будет всей таблицы, утром я выброшу твоего котенка к чертовой матери. Выбирай.
И таблица сама собой выучивалась, потому что котенка мне было жалко: я только вчера приволок его со двора.
В школу я пошел в 1953 году — в год смерти Сталина. Но в марте я все еще обретался в шляпной мастерской — прыгал между шляпных столов и болванок на деревянном коне о четырех колесах.
Включили радио. Сообщение ТАСС. Все работницы рыдали. Вошел Абрам Моисеевич, директор этой мастерской, взял меня за руку и увел “от греха подальше” на Столярный. Помню, на углу проспекта Майорова (нынче вновь Вознесенской улицы) и у бани на канале Грибоедова возле громкоговорителя стояли люди — мужчины и женщины, детей я не заметил — и плакали навзрыд...
Шли мы довольно быстро, я за рослым дядей Абрашей едва поспевал, и он больно тянул меня за руку. Шли мы молча.
Через час-другой, вся в слезах, на Столярный прибежала моя мать. Сара Соломоновна и Инночка — ее родственница и подруга моей матери еще с их юности — фаршировали щуку.
Зильберы играли на кухне за большим столом в карты.
По радио транслировали похоронную музыку. Мою мать изумило отсутствие слез:
— Почему вы не плачете?! Все плачут! Вся страна! Такое горе! — Гробовое молчание. Я тоже не плакал. Я кушал гоголь-моголь.
Моя мать повторила свои вопросы уже на грани истерики.
— Потому что мы только что пописали, — нарушила всеобщее молчание Сара Соломоновна. — Рыбу ждать долго. Поешьте, деточка, творог со сметаной.
Я кидаюсь к плачущей матери и тоже обливаюсь слезами. Мне почему-то кажется, что мою мамочку только что кто-то обидел...
К началу 50-х моей матери удалось “перетащить” в Ленинград своих сестер — моих теток, которые первоначально жили по общежитиям завода “Красный Треугольник”, а вскоре — не без вмешательства Сары Соломоновны — были удачно выданы замуж за бравых курсантов военных училищ, с которыми и укатили в военные округа страны.
Дедушка с бабушкой остались одни в деревне и очень заскучали в одиночестве. Только летом 56-го они впервые приехали в Ленинград. В нашей шестиметровке разместить их не было никакой возможности — даже раскладушка, которой, кстати, у матери не было, не помещалась; я всегда спал на стульях. Как быть?
Обращаться к Саре Соломоновне по этому поводу матери не хотелось. Она как бы стеснялась показать им своих деревенских родителей. О приезде моих бабушки и дедушки Сара Соломоновна узнала, конечно, от меня. Она тотчас дала ценные указания все тому же Абраму Моисеевичу:
— Абрам, срочно поезжайте на Подъяческую и привезите сюда Катюшиных родителей. Выделите им свою комнату со всеми причиндалами. — Абрам Моисеевич молча слушал. — Свежее белье, махровые полотенца, туалетное мыло, зубной порошок...
— Сарочка, какой порошок! Старикам уже после 70-ти,— не выдержал Абрам Моисеевич. — И потом, где будет спать моя Софа? У нее печень.
— Жрать меньше надо... Далее. Продукты все с рынка. Только с рынка. И купите две “Столичных”.
— Зачем две? — поинтересовался Абрам Моисеевич.
— Я еще не умерла, между прочим. А вот икры не надо. Вместо икры купите... жирных селедок. Я их нарублю. Торт тоже не надо — испеку “наполеон”. Кстати, ваша Софа испечет печенье, к чаю.
— К какому чаю?! Какое печенье! Софе завтра на работу.
— А кто ей дал эту работу? Советская власть? Товарищ Каганович ей дал эту работу? Я вас спрашиваю, кто дал вашей Софе эту работу? — На слове “эту” Сара Соломоновна почему-то особенно настаивала. — Молчите. Вы почему-то всегда, когда вас спрашивают, молчите.
— Я не молчу, Сарочка.
— Я вас и не спрашиваю. Делайте что должно и будет что нужно.
— А что нужно? — спросил уже совершенно обалдевший Абрам Моисеевич.
— Нужен результат, Абраша, — уже в более спокойных выражениях продолжила Сара Соломоновна, из всего своего окружения любившая Абрама Моисеевича, после меня, кажется, сильнее всех на свете.
Его и в самом деле нельзя было не любить. Он был человеком неизъяснимой доброты, великодушия, покорности и, я бы сказал, чудаковатости.
В своей шляпной мастерской он был не только ее директором, но и ее уборщицей. Он туда приезжал самым первым, затем куда-то на весь день уезжал, возвращался в конце дня и, выпроводив работниц (он называл их барышнями), брался за швабру, тряпку и ведро с обжигающим руки кипятком — и начинал уборку двух маленьких цехов. Живя под крышей Сары Соломоновны со своей Софой — она занималась зубоврачебным делом, что для женщины в те годы было редкостью, — в доме он сибаритствовал. Софья Давидовна его почти не обслуживала. Всем этим занималась Сара Соломоновна.
Он “зарабатывал на хлеб”. Софа — на масло и на то, что можно на него положить за завтраком, обедом и ужином. Их дети жили в Москве: дочь играла в оркестре Большого театра, сын служил в ведомстве Кагановича. В Ленинграде они почти не бывали.
— Катюшины родители будут здесь целый месяц. Вы в это время будете жить у Сапотницких, или у Замуилсонов, или у Мельтцеров. Я уже обо всем договорилась. Или лучше живите на даче. Сейчас там как раз зацветает жасмин и сирень.
— Нет, мы уж лучше у Мельтцеров, — согласился Абрам Моисеевич и мигом выехал на Подъяческую.
Для моей матери его визит и приглашение старикам от Сары Соломоновны явилось полной неожиданностью. Она начала что-то невнятное говорить Абраму (с ним мать уже давно была на “ты”) о могущих возникнуть неудобствах для их семейств. Но Абрам Моисеевич был непреклонен: “Катюша, ты же знаешь Сару. Если она говорит, значит это кому-нибудь нужно”.
Начнем с того, что моих вологодских дедушку и бабушку я и сам видел впервые в жизни, и они мне сразу понравились. Дед — своей подслеповатостью, глухотой, крохотным росточком, сухопаростью, постоянным обращением к висевшим у нас образам и молитве перед едой. Бабушка — своей кротостью и сказками, которые она рассказывала мне, уже большому мальчику, так, словно я все еще “лежал в люльке и сосал дулю”.
В их деревенском облике более всего меня поражали их крайняя бедность и стеснительность, а в манерах — после вечной суеты и шума в доме Сары Соломоновны — удивительное спокойствие и достоинство.
Бабушке мать сразу же “справила” черную бархатную куртку, в каких ходила тогда вся женская половина России, и красивый шерстяной платок крупными алыми цветами, а деду — яловые сапоги и добротное зимнее пальто с мутоновым воротником (дед с себя это пальто не снимал и в июне). И новый картуз военного образца, защитного цвета. Увидев моего дедушку в этом картузе, Сара Соломоновна, за полвека до Аллы Пугачевой, произнесла ныне знаменитую фразу: “Настоящий полковник!”.
В “победах” мой дед с бабкой никогда прежде не катались, привыкнув к лошадям и телегам, а зимой к саням, в которых дедушка ездил в лес по дрова. “Столичной” они тоже никогда не пили, рубленой селедкой не закусывали, столового серебра в руках не держали. В Ленинград дедушка привез — в подарок дочкам — своего производства деревянные ложки и поварешки, и очень красивых им же изготовленных воздушных журавлей (они и теперь летают, подвешенные к потолкам комнат в моей новой квартире).
Помотавшись в годы эвакуации по стране: Пермь, Златоуст, Нижний Тагил, Челябинск, — Сара Соломоновна получила все необходимые ей представления о жизни России, об укладе русской жизни, о русском характере и, если угодно, о “русской национальной идее”. Впоследствии точность ее характеристик, наблюдений и умозаключений поразили меня полным совпадением с тем, что прочитал я по этому поводу в книгах Н.Я.Мандельштам.
“Кто я такая, видно невооруженным глазом, — говорила мне Сара Соломоновна, — но ни разу никто в эвакуации не отшатнулся ни от меня, ни от моего мужа, никто ничем не оскорбил из русских людей. И эта полнота русской жизни в самой ее глубине, русского простодушия и лукавства и русской помощи, когда муж заболел в Нижнем Тагиле, — все это заставило меня посмотреть на жизнь совсем другими глазам, хотя и до того я кое-что в жизни понимала”.
Для принятия гостей стол был накрыт “по-простому”. Вся посуда была повседневной, и сервизы на стол не вытаскивались. Столовые приборы исключали ножи и были навалены на поднос. Исключением была белоснежная скатерть, положенная поверх клеенки, и немыслимая прозрачность хрусталя. Стол был накрыт, конечно, в столовой — громадный раздвижной стол, за которым в добрые времена помещалось более двадцати персон. Помню, помогавшим Инночке и Софе Сара Соломоновна говорила: “Гости не должны испытывать неловкостей. И снимите с себя все побрякушки! Наденьте простые платья. И этот ваш вульгарный маникюр! В таком виде надо торговать рыбой на Привозе. Что о вас подумают люди?!!”.
Надо сказать, что сама Сара Соломоновна обожала яркость. Она всегда красила губы “морковной помадой”, к чему приучила и мою мать. Никогда не снимала с левой руки толстое обручальное кольцо, а с правой — въевшуюся в мякоть пальцев бриллиантовую маркизу с крупным сапфиром. Только в ушах она никогда ничего не носила: “Уши женщины созданы для восприятия шума времени. Серьги им мешают”...
Дедушка за столом сразу “опрокинул” два стакана (не русских граненых, а немецких хрустальных) “Столичной” и трижды крякнул: “Хороша, мать ее дери”. Бабушка пила водку “рюмочками”. Закусывать они или стеснялись, или у них принято не было — я уж не знаю. Помню только, что к “помидорчикам” они не притронулись, поскольку впервые в жизни их видели и, кажется, боялись брать в рот.
— Пожалуйста, кушайте, — просила Сара Соломоновна. Но дед был глуховат, поэтому тихонечко спросил: “Чайво?”. И потянулся к следующему стаканчику. Водку ему — и себе — подливал Абрам Моисеевич, любивший всякую выпивку. Вторую бутылку “Столичной” Сара Соломоновна благоразумно придерживала возле себя и пила наравне с моим дедушкой. “Девушки” — Инночка и Софа, и все Мельтцеры — пили “ситро”, а мне наливался клюквенный морс. Мать моя пила водку вместе с бабушкой — рюмочками.
Сара Соломоновна курила свою “Звездочку”. А дед потянулся скрутить свою “козью ножку” со своим самосадом. Абрам Моисеевич предотвратил эту катастрофу и предложил деду “Казбека”. Новые для него папиросы дедушке “очень пондравились”.
Еще дедушке “очень пондравилась” рубленая селедочка, придвинутая к нему “вся” Софой. Кажется, им же были съедены все “огурчики”, вся “капустка”, все... Помню, бабушка моя, наступивши под столом деду на ногу, что-то ему на ухо тихонечко пролепетала, что можно было бы перевести на язык высокой литературы следующим образом: “Ну-ка, дурень, перестань есть хозяйскую герань”. Приближалась подача вареной курицы с рисом (гостям подали курицу с вареным картофелем, украшенным зеленым луком и укропом).
Дедушка как-то очень быстро протрезвел, но Саре Соломоновне делиться с ним “Столичной” совсем не хотелось, поэтому она сделала некий знак Абраму Моисеевичу, и тот достал из резного буфета бутылку отборного коньяка. Полагая, что мой дедушка станет пить коньяк из коньячных рюмок, Инночка достала из буфета и их. Но дедушке приглянулись стаканчики. Коньяка он никак не оценил, а “выпимши”, обратился к Саре Соломоновне и ко всем присутствующим:
— А за девку мою вам, барыня, спасибо. И за внучонка. Век помнить будем и молиться о здравии. Завтра свечи поставлю в церкви-то ко всем святым угодникам.
— И к Николаю Чудотворцу, — добавила моя бабушка. — Храни вас Господь, и дом ваш, и чашу вашу. Дай вам Бог здоровьица и ныне, и присно, и во веки веков.
Выпили и за это.
Мать моя сияла. Еще я заметил, как сияли в ее ушах сережки с бриллиантиками, а на шее такой же кулон на золотой цепочке. Не из той ли заветной корзиночки были они?.. Больше вроде неоткуда им было взяться.
Они и теперь украшают ее маленький и просветленный лик.
Погостить в Ленинграде старикам все же не удалось, потому что городская жизнь со всеми ее необычными для них делами и оборотами им очень скоро наскучила и надоела. Они затосковали по своей деревне — по родине, как сказал дедушка. И через пару недель отправлены были в свою вологодскую глушь.
Первоначально Сара Соломоновна намеревалась накупить им подарков, но раздумала и “ограничилась” тем, что насовала им сотенных купюр во все карманы. Дед ошалел от таких милостей: “Пошто так много-то, барыня. Мне только избу починить да корове поправить сараюшку. Вот, может, еще и “Столичную” куплю”.
За прощальным столом вдруг все запели: “Выходила на берег Катюша, на высокий берег, на крутой”. Сара Соломоновна утерла большим мужским носовым платком “скупую слезу” (прежде я ее плачущей никогда не видел) и вышла к “победе” проводить гостей.
Абрам Моисеевич уже на вокзале вручил деду пять пачек “Казбека” и бутылку “Столичной”, а бабушке “в дорогу” лимонад. Мать провожала своих родителей до Бабаева, где благополучно посадила в уже ходивший в те годы автобус и погрузила их нехитрый багаж. Меня они с собой не взяли — так и не удалось мне, всю жизнь поездив по свету, по Европам да Америкам, побывать на родине моих предков.
В 1958 году дедушка с бабушкой умерли с разницей в один месяц. Мать и тетки мои ездили на похороны. И опять меня не взяли. Я высказал мою обиду Саре Соломоновне. Она мне тогда сказала:
— Похороны, дружок, не самое веселое предприятие. Всю жизнь я кого-нибудь хоронила. Только вот Самуила с Венечкой не довелось. Когда умру я, ты тоже, пожалуй, не приходи. А пока дай я тебя поцелую!
Сара Соломоновна дожила до весьма внушительных лет и умерла осенью 1990 года в Хайфе...
|
| |
| |
| Пинхас | Дата: Среда, 15.10.2014, 10:15 | Сообщение # 248 |
|
Группа: Гости
| (окончание)
Перед своим отъездом на историческую родину вместе с Мельтцерами, Зильберами, Сапотницкими и Замуилсонами в 1972 году она отдала моей матери свою роскошную каракулевую шубу, чернобурку, гору почти неношенной обуви, большой ковер и два отреза мне “на костюмчик”.
Остальные “отделались” деньгами в мою пользу, на эти деньги я и купил свою первую квартиру в “хрущевке”.
“Тамарочка” — Тамара Борисовна — подарила мне много книг — всего Пушкина, Гоголя, Чехова, Фейхтвангера, Шолом-Алейхема и разрозненные тома Льва Толстого.
Абрам Моисеевич и его жена Софья Давидовна — первую в моей жизни дубленку.
На проводах Сара Соломоновна мне сказала:
— Никогда ничего не получается на сто процентов, И не надо к этому стремиться. Постарайся быть лучше хотя бы на двадцать процентов — и дело пойдет.
И запомни: хорошими людьми в жизни чаше бывают люди преуспевшие. Стремись к успеху — в своей работе, в своей любви, в своих будущих детях и внуках.
И еще: не жди от людей слишком многого. И тогда, может быть, они дадут тебе то, на что ты рассчитываешь.
И еще: жизнь чрезвычайно трудна и вся сплошь состоит из наших поступков. Только поступками и можно облегчить эту жизнь. У меня все. Дай я тебя поцелую!..
В 1989 году, возвращаясь из своей первой поездки в США, я, как говорится, завернул в Израиль. Мне хотелось побывать на могиле моего учителя Д.Я.Дара в Иерусалиме, умершего там в 1980 году.
Из Нью-Йорка я позвонил тете Инне Спотницкой, чтобы они меня там встретили (мы не виделись целых 17 лет!).
В Лондоне я беспрепятственно получил израильскую визу и, пересев в нужный самолет, через четыре часа приземлился в нужном месте. Меня сразу же повезли в Хайфу, так что могилу Давида Яковлевича я увидел лишь на обратном пути в Россию.
— Азохен-вей! Шлемазл, дай я тебя поцелую! Ты был в Америке?! Мазлтов! Где твоя мамочка? Очень болеет? Не переживай: больные живут долго. А о тебе я все знаю — о всех твоих приключениях. Скажи, мамочка получала наши посылки? Слава Богу! Ты, говорят, превратился в писателя и тебя впервые напечатали здесь, в Израиле?
— В этом не моя заслуга, — попытался возникнуть я со своими объяснениями. — И в Израиле, и в Америке все мои публикации устроил Давид Яковлевич.
— Знаю, знаю. Гадкий утенок! Кто бы мог подумать! Дай я тебя поцелую! — И поскольку сильнее всех прочих инстинктов в Саре Соломоновне был развит, как говорит моя мать, “кормительный”, она, повернувшись в своем кресле к “свите”, потребовала: — Что вы себе думаете?! Вы думаете покормить ребенка?! А мне по такому случаю — рюмку водки. Вы знаете — только “Столичной”.
— Вам водку запретили врачи, Сарочка, — вмешалась тетя Инна. — Вам нельзя. У вас сердце.
— Мне — можно, — угрожающе-требовательным тоном высказалась по поводу “Столичной” Сара Соломоновна. Явилась запотевшая бутылка “Столичной”. Принесли мою любимую фаршированную рыбу, правда, предварительно выложив ее на тарелку из стеклянной консервной банки фабричного изготовления. Принесли гору фруктов.
— Тебе здесь вкусно? — поинтересовалась Сара Соломоновна, не притрагиваясь к еде. — Тебе здесь хорошо, а? Сначала я выпью за твою мамочку, потом — за тебя.
— Сара, — осторожно дотронулся до руки Сары Соломоновны сильно постаревший Абрам Моисеевич, — только одну.
— Абрам, примите руки, — приказала ему Сара Соломоновна. Абрам Моисеевич руки “принял”. И уже обращаясь ко мне: — Фаршировать рыбу здесь не умеют. Здесь умеют делать красивых детей, а рыбу — нет. Ты помнишь мою рыбу на Столярном?
— Я все помню, тетя Сара, все.
— Да? Дай я тебя поцелую! Тебе в Америке понравилось? Что понравилось? Доллары? Мазлдов! Мне тоже. Мельтцеры просили меня остаться в Чикаго. Но шекели мне тоже нравятся. Ты вернешься в Россию? Правильно. Ты думаешь, у вас там все еще будет хорошо? Наверное, будет. Если, конечно, вы не будете мешать другим жить, как они хотят. Ведь это так просто! Я всегда жила как я хотела, ты знаешь. Но я давала жить другим.
— Мама вас часто вспоминает. Она всех вас помнит. Всех.
— Еще бы! Береги свою мамочку. Она тебе еще пригодится. Ты знаешь, что такое еврейская женщина? Она или самая красивая, или самая умная, или самая больная.
К последнему мы особенно приспособлены...
И русские женщины тоже все умеют. Они умеют рожать удачных детей. Умеют петь. Умеют пить. Умеют работать. А вот болеть они не умеют. Почему-то. Может быть, потому они живут трудной жизнью и редко бывают счастливы. Пусть твоя мамочка будет счастлива в тебе. Ты постараешься, да?
— Да.
— Я так и знала. Дай я тебя поцелую!
ПОСТ СКРИПТУМ
Вчера я прочитал эти записи моей матери. Она меня внимательно слушала, а затем спросила:
— Ты для кого это написал? Если для антисемитов, то поздно: легче дождаться конца света, чем конца темноты. Если для русских, то рано: когда мы прекратим хлопотать о собственном величии, мы, возможно, оценим величие других. И тогда только русские мальчики из приличных семей прекратят резать евреев в синагогах, а наше родное правительство станет охранять достоинство других людей и целых народов.
— Я написал это для себя, — ответил я, лукавя. — И для тебя.
— Для меня? Для меня ты можешь сходить за кефиром.
— Ну, может быть, еще для Егорки, — вспомнил я о своем двенадцатилетнем внуке. — Я надеюсь, он меня поймет.
— К сожалению, это зависит не только от тебя.
А за Сару Соломоновну тебе от меня спасибо.
Ступай. Я что-то устала. Да, и не забудь сходить за кефиром. Пока не началось.
Геннадий Трифонов
Июль 1999 года
|
| |
| |
| дядяБоря | Дата: Среда, 22.10.2014, 06:29 | Сообщение # 249 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
| очень даже интересная и правдивая "попытка"...
|
| |
| |
| papyura | Дата: Пятница, 24.10.2014, 08:14 | Сообщение # 250 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1549
Статус: Offline
| Жизнь еврейского местечка
|
| |
| |
| Фисташка | Дата: Пятница, 07.11.2014, 07:58 | Сообщение # 251 |
|
Группа: Гости
| Эта история произошла в Одессе, в городе, не принадлежащем никому: ни русским, ни украинцам, ни евреям, ни полякам, в городе искателей счастья, беженцев и эмигрантов…
Геналю казалось, что он умирает. Несколько дней назад жена его, забрав малолетнюю дочь, поплакала и простилась с ним — его, горящего в температурном бреду, эвакуировать она не могла. Заходила изредка соседка, что-то заносила и уносила, давала пить, что-то говорила. Геналь её не слушал и хотел только одного: спать, спать, спать…
В минуты просветления он вспоминал жену и дочь, и горькая мысль, что он никогда больше их уже не увидит, что они бросили его, предали, забыли, как ненужную вещь, делала его безразличным ко всему. В эти минуты он желал себе скорой смерти и, засыпая, думал, что вот, наконец она пришла.
Галя, нянечка, а по-одесски — фребеличка, его дочери, забежала к Левитам на минутку. Уже два месяца, как ей отказали в работе, но сейчас, узнав от знакомых, что Левиты собираются уезжать, она забежала попрощаться — кто знает, суждено ли будет когда-либо встретиться вновь. За те полгода, что она возилась с их дочерью, Галя успела подружиться и с Геналем, и с Симой, женой его, благо разницы в возрасте почти не было, и стать своей.
Войдя в незапертую дверь полупустой квартиры и увидев лежащего на кровати Геналя, Галя всё поняла. Квартира наполнялась пустотой. В ней ещё жил человек, но не было уже рук, вытирающих пыль, открывающих окно, рук, превращающих жилплощадь в Дом. Цветы без воды. Очаг без огня. Дом без женщины.
Она забежала на минутку и осталась, став нянечкой и сестрой, а когда недели через две жар спал и Геналь смог ходить, она перевезла его к себе на Слободку — Одессу оккупировали румыны, и Левиту рискованно было оставаться в своей квартире на Ремесленной.
Соседям сказала, что вышла замуж за парня из города, надела ему на шею крестик, дала свою фамилию, и стал Геналь Левит Геннадием Кучеренко.
Так началась у них семейная жизнь.
Время было тяжёлое. После массовых расстрелов евреев осенью сорок первого, в сорок втором, румыны не очень тщательно выполняли союзнические обязательства, больше полагаясь на население, которое с радостью великой само выявит и донесёт… Мир, как говорится, не без добрых людей. Да и разве можно спрятать то, что у всех на виду, — глаза, их не оденешь в брюки, они говорят сами за себя…
Так и случилось. Однажды Нина, Галина приятельница, встретившаяся как-то на базаре, игриво посмотрела на неё: «Що, Галочка, знайшла соби мужичка? А нэ боишься, що хтось донэсэ?»
В тот же день, придя домой и рассказав всё Геналю, добавив при этом пару-другую смачных, чисто одесских проклятий, Галя приняла решение.
— Всё, Геночка, одевай в субботу белую рубашечку, галстук, бери самогонку для храбрости и иди кобелячить к Нинке, штоб ей хрен поперёк горла встав.
Так и повелось. Каждую субботу, без пропусков, она одевала ему, как на праздник, — белую рубашечку, галстук и отправляла в гости к подруге.
Но, как говорится, у чужого огня долго не согреешь ноги, в апреле сорок четвёртого в Одессу вновь пришла Красная Армия.
Власть переменилась, но суббота осталась. И в первую советскую субботу, когда Геналь в силу привычки — а человек, особенно если он мужчина, ко всему привыкает быстро — надел белую рубашечку, чтобы идти в гости. Галя, ни слова не говоря, взяла с холодочку кастрюлю борща и молча вылила ему на голову.
— Сегодня мой черёд идти к подруге.
Она пришла к опешившей Нинке и, глядя ей в глаза, негромко, но тщательно выговаривая каждое слово, так что Нинка сперва покраснела, а потом побелела, произнесла:
— Вот что, подруга, собирай свои манатки и в двадцать четыре часа, чтоб духу твоего в Одессе не было. А иначе я пойду и донесу, что ты выдавала немцам явреев.
Повторять ещё раз не понадобилось. За сотрудничество с оккупантами… В общем, была Нинка и не стало Нинки.
А потом стали возвращаться в Одессу беженцы. И, представьте себе, приезжает из Алма-Аты Сима, законная жена, с повзрослевшей дочерью, узнаёт от соседей, что Геналь спасся и счастливо живёт на такой-то улице, и спешит поблагодарить Галю за сохранность своей собственности, дабы забрать её к себе обратно, на Ремесленную улицу.
И вновь пришлось Гале проявить своё красноречие, да так, что Сима быстро поняла, что поезд её ушёл в сорок первом, после чего она тихо исчезла, забрав назад свои законные права.
И родилось, прямо как в сказке, у Кучеренков три сына. Что ни мальчик — красавчик и богатырь: свежая кровь что-нибудь да значит. Так и жили они дружно в Одессе до начала семидесятых. Справила Галя поочерёдно каждому свадьбу и с собой, и в дом дала, и животы начали пухнуть у невесток, как начались отъезды на Землю обетованную, и вспомнила Галя, что они хоть и Кучеренки, но ещё и Левиты.
Каждого сына надо было поднять и отправить. В начале семидесятых уехать — легче пройти сквозь строй шпицрутенов.
А когда все мальчики уже были там и устроились, и Галя с Геналем собрались ехать — калитка захлопнулась.
До новой оттепели они не дожили. Похоронил Геналь Галю на третьем еврейском кладбище, а памятник поставить не успел. Через три месяца они встретились вновь...
* * *
Я ничего не добавил от себя, как принято обычно. Когда жена моя в первый раз умирала и в течение пяти дней медсестра ежедневно ставила на дому капельницу, в тот день, когда дела пошли на поправку, она и рассказала нам историю, случившуюся в их дворе. В трёх кварталах от нашего.
Рафаил Гругман
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Пятница, 28.11.2014, 07:14 | Сообщение # 252 |
|
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
| ЕВРЕИ , ЕВРЕИ, ВЕЗДЕ ОДНИ ЕВРЕИ…
В Москве, на площади возле Киевского вокзала, близ грязноватого и шумного стихийного рынка, привлекающего пенсионеров относительной дешевизной, несколько лет подряд районный комитет КПРФ устраивал по выходным митинги. Здесь перед микрофоном можно было любому желающему поругать Ельцина, проклясть "оккупантов"- сионистов.
Нынче времена не те. С приходом к власти Путина коммунисты поблекли, стали тише и митингов у вокзала уже не бывает. …
Но кое кто по старой привычке заглядывает сюда поговорить, поворчать, поругать "антинародный режим".
Проходя мимо, вижу двух о чем то горячо рассуждающих мужчин. Один , еще нестарый, бедно одетый, сухой, со злым крючконосым лицом, второй - дряхлый старец с клюкой, по типу в прошлом - заводской или фабричный кадровик.
- Жиды, жиды, жиды… - доносится до меня и я не в силах пройти мимо. Приближаюсь, прислушиваюсь.
- Ты глянь, - с жаром втолковывает старцу-кадровику крючконосый, - ведь они всё захапали, везде сидят, везде русскими верховодят. Всех русских споили. Разве не так? - оборачивается он ко мне.
- Кто же , интересно, это делает? - спрашиваю я, заранее предполагая, каким может быть здесь ответ.
- А то вы не знаете? Олигархи - они же евреи.
А Чубайс что творит ? Замораживает русский народ! А Шпак?
Сионисты по полной программе.
- Погодите, погодите, -останавливаю его я, -какой Шпак? Командующий ВДВ? Это ты, друг, что-то загибаешь . Я сам был в Отечественную десантником…
- Отец, - прижимает к впалой груди сухую ладошку с прокуренными пальцами мой собеседник (кадровик тем временем куда-то "слинял"), - я вижу, что ты - ветеран и уважаю, но знай правду: генерал Шпак - еврей.
Он для чего русских ребят в Чечню гонит? На верную смерть. Это его сверхзадача, понял? По приказу Штатов работает, ясно? С ним же Березовский. Как наши ребята задумают вдарить по чехам, так Абрамыч сразу мобильник в руки и Басаеву сигналит так, мол, и так… Неужели непонятно? Да они там все…
Крючконосый начинает загибать пальцы: - Иванов - министр иностранных дел - еврей, Шпак - еврей, Валя Матвиенко - пархатая, Лебедь-генерал - еврей, Россию продавал в Чечне, Примаков - давно известен, Клебанов - тоже, фотоаппаратами в Питере торговал, Лужков - Хаим, патриарх Алексий, он же Ридигер - кто? Да тут пальцев не хватит!..
И, между прочим, Путин тоже. Только он полтинник, мать еврейка. Понял, отец? А ты говоришь!
Я пытаюсь возразить, но он рта не даёт мне раскрыть:
- Ты посмотри американские фильмы, которые нам, русским лопухам навешивают. Кто там главные положительные герои? Сара, Дэвид, он же Давид, Дебoра, она же Дора, Исаак… Ни одного русского, то есть белого, чистого американца! Что, молчишь, ветеран? То-то же…
Я долго не мог успокоиться после этого разговора, хотя бредовые речи крючконосого (он назвался Иваном) казались самым примитивным пещерным антисемитизмом. Мой товарищ-еврей, которому я рассказал об этом разговоре, только расхохотался:
- С кем ты стал разбираться! Плюнь ты на этих…
- Но я слышу эти речи на каждом шагу.
- Ерунда. Таких - единицы и не стоит на них обращать внимание.
- А разговоры о том, что в Америке у власти - одни евреи, что мировая "еврейская закулиса" развалила СССР и теперь мечтает разорвать Россию?
Что "кукловоды" грабят нашу страну и спаивают простой народ? Да ведь мы слышим это не только на улице, а в Государственной Думе.
- Забудь, -сказал он, - не бери в голову.
И я решил, что он прав. Что это надо забыть...
А наутро (это было 2 сентября 2001 года), раскрыв перекидной календарь, который печатает каждый день кто сегодня именинник, прочел черным по белому, что сегодня в России именинник САМУИЛ. Вот так, ни больше, ни меньше. В православной Москве, в воскресный день - Самуил!
А несколько дней спустя в том же календаре - Моисей! А на следующий день - Давид!
Откуда они тут взялись? Да, были в России издавна месяцесловы или святцы, где на каждый день каждого месяца указывалось, каких святых в этот день чтит церковь. Заглядывая в святцы, решали, какое имя дать новорожденному младенцу. Но Самуил…
И вдруг я подумал: вот так же читает российский календарь тот же крючконосый Иван. Как ему в данном случае себя вести? Что думать? Кому и чему верить?
Может быть он по своему прав? Как бы я повел себя на его месте?
И я решил стать на его место и поразмышлять о еврейских именах…
Поскольку Америку осваивали первые поселенцы из Англии, Шотландии, Ирландии, заглянем в словарь английских имен.
Итак - Дэвид. Явно иудейское имя. А тут указано, что английское.
Вероятно, ошибка. Но королями Шотландии в начале второго тысячелетия были Дэвид Первый, а затем Дэвид Второй. Странно. Как эти пронырливые евреи оказались на королевском троне?
Более того - епископом Уэльса в пятом веке был… Дэвид! Да еще святой.
Точно также пролез в президенты США не кто-нибудь, а Авраам.
Кто мог ожидать!
И еще один нерусский, вернее неамериканец сумел неплохо там устроиться - Бенджамин, то есть Вениамин. Надо же! Не верите? А вы гляньте на доллары (если они конечно у вас есть, у простого русского работяги могут и не быть) и увидите чего? Портретики Авраама Линкольна и Бенджамина Франклина - одного из самых крутых в истории Америки. Вот так-то. А вы еще не верите, что Штатами правят одни евреи.
Идем по еврейскому списку дальше. Знаменитый английский браток, мафиозник, он же маньяк, кликуха - Джек- Потрошитель. Джек это кто? Яков… Ну тут остается только руками развести - Янкель держал в страхе Англию - владычицу морей! Или Джек Лондон. Я знал одного Лондона - Моськой звали, у нас на Таганке в соседнем дворе проживал. А этот - Яша. Родственнички. Два сапога пара...
Или вот имечко Джим. Английское? Однозначно. А я где то слыхал, что это по-нашему - Ефим. А у евреев это - Хаим.
Однако вернемся в Америку. Марк Твен. Что это еще за американский Марк?
Я знал одного еврея Марка Срулевича, зубника, что пломбы ладит, так это у нас, а там откуда он взялся? Но, оказывается - это псевдоним. Можно вздохнуть спокойно. А подлинное имя писателя? Сэмюэль! То есть Самуил.
Ну кто мог ожидать? А мы так любили "Принца и нищего", "Приключения Тома Сойера". Вот почему у него одна из главных и любимых героинь- девочка Бекки Тэтчер. А Бекки - это Ребекка или Ревекка. У наших евреев просто Рива. Знал я такую, в газетном киоске когда-то сидела на Божедомке - Рива. По фамилии Сирота. Симпатичная была евреечка.
И фамилия Тэтчер - еврейская: у нас на производстве был бухгалтер Михал Борисыч Тайчер - тоже из ихних. Но в Америке?!
Огорчил нас Самуил, просто, можно сказать, огорошил. Не ожидали.
Заглянем лучше к французам. И там от евреев не продохнуть.
Недавно захворал знаменитый киноактер Бельмондо. Куда его положили?
В лечебницу Сен-Жозеф. То есть имени Иосифа. Почему артист выбрал еврейскую больницу? Другой не было? Значит, сам… А мы ведь его очень сильно уважали…
В том же Париже читаем: вокзал Сен-Лазар. То есть имени Лазаря. Лазаря Моисеевича? Который был Каганович? Вроде родственная отрасль - там МПС и у нас метро носило когда то имя Лазаря Кагановича. Но спорить не стану. Это проверить надо.
Может быть вернуться снова в Англию? Но тут, как назло , в истории страны прописывается Исаак. Ну который Ньютон, слыхали наверное. Или вот еще Натан. Тот самый, который про Гулливера написал, может в детстве читали? Он только чуть-чуть имя изменил- Джонатан. А по фамилии Свифт. Скрывал, видать, свое еврейство. Маскировался под ирландца. Трусливая все-таки нация! Или вот "Робинзон Крузо" кто написал? Даниэль Дефо. Во первых - Даниэль. Ясно? А сам Робинзон? Он, наверное, Рабин-зон, у евреев "зон" это сын. Поняли? Сын Рабина. А может и Рабиновича.
Двигаемся дальше: тут не только англичане и французы, но немцы оскандалились. Есть, то ли в Штатах, то ли в Австралии известный актер Кейтел. Он свое еврейство даже не скрывает. А я задумываюсь: кто в Германии в сорок пятом акт о капитуляции подписывал перед Жуковым? Фельдмаршал Кейтель. Как же это понимать, не знаю. Выходит - мы не с немцами воевали!
Так, подумалось мне, вполне, вероятно, может рассуждать любой антисемит, не только мой случайный оппонент Иван.
И мне с опозданием, но все-таки хочется ему ответить.
Прежде всего я его спрошу: откуда не в Англии, и не в Америке, а в России появились фамилии Абрамов, Моисеев, Исаков, Осипов, Лазарев?
Разве герой 1812 года Денис Давыдов и его однофамилец шолоховский казак Давыдов были евреями?
Славный герой пушкинских сказок Елисей представлял иудейский народ? Пусть не удивляется, но и это имя еврейское.
А гордость Петербурга, храм святого Исаакия это как толковать? А то, что дядька пушкинского Петруши Гринева был Савельич от еврейского Савл?
И слуга гоголевского Хлестакова кто был? Осип, он же Иосиф.
А прадеда нашего Александра Сергеевича как звали? Абрам.
А как, интересно, отреагирует Иван со товарищи, узнав что имя русской царицы Елизаветы - древнееврейское? Так же, как у первого русского царя из рода Романовых Михаила. И у славного Ломоносова.
Главой и идеологом церковного раскола в России 17 века, казненным как еретик , был протопоп Аввакум (опять древнееврейское имя!).
Трудно поверить, но исконно русские имена - Илья, Фома, Назар, Анна, Ефрем, Серафим, Симеон, Сусанна, Ананий, Яким, Наум, Фаддей, Аггей, Марья, она же наша русская Машутка, наши деревенские Гаврила и Михей являются на самом деле древнееврейскими. Да и Тамара, которую у нас ассоциируют с Древней Грузией, тоже носила еврейское имя.
Евреи, везде одни евреи…
Но успокоим Ивана и его соратников. Все эти имена пришли на Русь еще в древности вместе с православной религией. Не случайно их называют библейскими. И, конечно же, носители этих имен совсем не обязательно являются иудеями.
Что же касается французских Лазарей и Жозефов, английских Дэвидов, Сар, Реббек, Речел (она же древнееврейская Рахиль), Натанов, Даниэлей и многих других англичан, то они точно также, как на Руси, получили свои имена в церкви, а не в синагоге. Кстати, любимый нашей детворой Том Сойер из одноименной повести Твена тоже носил древнееврейское имя, потому что полностью оно звучит как Томас, а по-русски это - Фома, о котором мы уже упоминали.
Хорошо известно, что у мусульман широко распространены древнееврейские имена. Только здесь Соломон это - Сулейман, Моисей-Муса, Иосиф-Юсеф, Давид-Дауд, Иаков-Якуб, Аарон-Гарун, Абрам-Ибрагим, Гавриил-Джебраил, Сара-Зара, Мария-Мириам, Адам остается Адамом …
А вот такие имена как Аркадий, Лев, Марк, Юлий, Роза напрасно приписывают евреям. Их происхождение - римское, латинское. Небезынтересно, наверное, что главный Петербургский собор было решено соорудить в честь Петра Великого. Поскольку день рождения императора совпадал с днем празднования памяти легендарного византийского монаха Исаакия Далматского, церковь назвали Исаакиевской.
Тут мне хочется улыбнуться. Если историки сообщают, что Петр родился в день святого Исаакия, то согласно церковном святцам он должен был получить имя святого монаха, то есть - Исаак. Как рассудили в то время придворные церковники, почему новорожденный царевич получил иное имя - Петр, не тема нашего разговора. Но представьте себе, что они выбрали бы имя Исаак! Тогда в российскую историю вошли бы славные деяния Исаака Великого, исаакиевские военные победы, исаакиевские реформы, столица на Неве называлась бы Исаакобург… И противники нового государя, за глаза называвшие его "жидовином" , имели бы для этого намного больше оснований.
Мало того - современные "патриоты", уверяющие, что тогда Россия пошла "не тем путем" , еще раз сослались бы на извечный "сионистский заговор"...
Что же касается Штатов, то пусть не смущает некоторых наших телезрителей обилие еврейских имен в американских фильмах. Причина - все та же. В этой стране церковь играет более важную роль, нежели во многих других странах. Вспомните - чуть ли не в каждом фильме обязательно есть эпизод с участием священника или проповедника, мы видим набожных горожан и фермеров, солдат, моряков перед священниками, сцены на кладбище под молитву духовного лица.
В Америке почти отсутствует массовый атеизм. Большинство американцев на опрос, верят ли они в Б-га, отвечают "Да".
Стоит ли после этого удивляться, что у них так распространены библейские, то есть христианские имена?
Всё это нетрудно узнать и понять, раскрыв всего две-три популярных книжки, просмотрев "Словарь русских личных имен".
К сожалению, у некоторых наших сограждан руки до этого не доходят.
А может быть им считать каждого встречного-поперечного евреем интереснее? Зачем же лишать себя такого удовольствия.
Я по-прежнему частенько прохожу мимо пятачка у Киевского вокзала, где беседовал когда то с "крючконосым", но больше он мне не встречается.
А жаль: очень хочется посмотреть на выражение его лица, когда он узнает, что Иван (он же Иоанн) - древнееврейское имя!..
Анатолий КОЗАК
|
| |
| |
| дядяБоря | Дата: Четверг, 04.12.2014, 09:42 | Сообщение # 253 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
| всё так, всё правильно, но ... кто сейчас вообще читает?! единицы таких...
какие древнееврейские имена, когда в психушках уже не осталось "наполеонов": современные придурки даже не знают кто это такой!
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Пятница, 12.12.2014, 02:07 | Сообщение # 254 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
| Рабинович умирает. Диктует завещание:
- Хаиму я завещаю 10 тысяч, Изе 50 тысяч, Абраше 250 тысяч...
Останавливается и смотрит вверх:
- Господи, где я столько денег возьму?
***
Одесса. Пятница. Вечер. Гаишник останавливает машину:
- Пили?
- Нет!
- А почему? Случилось шо нибудь?!
***
Маленький Зямочка приходит к отцу:
- Папа, у меня к тебе два вопроса.
- Да, дитя моё!
- Первый: можно ли мне получать побольше денег на карманные расходы?
Второй: почему нет...
|
| |
| |
| Метроном | Дата: Вторник, 13.01.2015, 08:00 | Сообщение # 255 |
|
Группа: Гости
| смешные они ... эти евреи
У него, у этого народа, всё с ног на голову - не как у нормальных людей:
*Они читают справа налево.
*Они работают в воскресенье.
*Они ездят отдыхать с юга на север.
*Они не "косят" от армии.
*Они предупреждают врага о своих бомбардировках.
*Они за одного своего отдают тысячу врагов.
*Они советуют своим военным при попадании в плен сдавать всю информацию, только чтобы выжить.
*Они прикрывают собой чужих детей.
*Они живут по закону, а не по понятиям.
*Они не пьют с тридцать первого на первое. А если и пьют, то первого идут на работу.
*Им не нужны чужие территории типа "затоГазанаша"..
*Их не может зомбировать ни одно телевидение.
*В субботу их семьи вместе - едят и поют.
*Они из пустыни сделали Эдемский сад.
*У них парламент - место для дискуссий. А вместе с ним и весь Израиль...
*У них офигено дорогой бензин, а по утрам страна стоит в пробках..
*У них чем выше должность, тем труднее отмазаться от суда.
*Их чем больше давишь, тем они живучее.
Израиль - слишком неправильная страна, потому что нигде больше так не ценят человеческую жизнь!
|
| |
| |
|
