Дата: Воскресенье, 19.06.2011, 10:54 | Сообщение # 16
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
Привидение
... 1941 год. Начало немецкой оккупации в маленьком городке Полтавской области. В бывший райком партии вселилась комендатура. Небольшой дореволюционный двухэтажный особняк. По коридорам снуют немецкие офицеры, взвод охраны, обслуга из местных. Стучат пишущие машинки, тренькают телефоны, немецкий порядок входит в свои права. В один из кабинетов, для разбирательства привели двенадцатилетнюю девочку. Ее поймали на улице, есть подозрение, что еврейка. На свою беду, она и вправду была еврейкой. Родители уже месяц как поджидали свою доченьку на небе, и вот пришла пора Адочки. Месяц она бродила по городу, жила, где придется. Приютить опасную девочку никто не решился.
В комнате работали два офицера за двумя письменными столами. Один оторвался от бумаг, перекинулся парой слов с конвоиром, глянув на Аду, сказал: -"Я! Дас юдише швайн!" и опять углубился в бумаги. Советская пионерка хоть и не понимала по-немецки, но что такое "юдиш" и что ее ждет, знала. Она вдруг в отчаянии бросилась к дверям и опрометью выскочила в коридор. Присутствующие не кинулись догонять беглянку, а дружно заржали, ведь в здании не было ни одного окна без решетки, а внизу на выходе круглосуточная охрана и только немецкая. Бежать-то некуда, разве что заскочить в другой кабинет... А толку? Но страх смерти не имеет логики. Ада из коридора кинулась на второй этаж и забежала в первую попавшуюся открытую дверь.
Немцы обрадовались новому развлечению и не спеша, планомерно, как инопланетяне в поисках человека, обходили комнату за комнатой: -" Тефощка. Ау! " "Кте ты ест? " "Ком, дас кляйн юдише швайн..." "Ау! Ми тепя искать!"
"Инопланетяне" обошли все помещения на обоих этажах, потом ещё раз, ещё... Им уже было не смешно. Еврейки нигде не было. Через пару часов поиска они поняли, что девчонке удалось просунуть голову между прутьями в туалете, и она сбежала. И какие же маленькие головы бывают у этих подлых еврейских детей...
Тут же вызвали "майстра" из местных, и он присобачил дополнительную перемычку к туалетной решетке. В комендатуре наступила ночь. Офицеры разошлись по домам, тёмный особняк опустел, только охрана у входа еле слышно переговаривалась. С самого утра Ада лежала внутри старинного камина, но до сих пор боялась дышать. Камин зиял чернотой в самой большой комнате купеческого дома. При советской власти барство было не в почете, экономили дрова, топили буржуйками и каминную трубу заложили кирпичом, но так удачно, что внутри на высоте полутора метров получилась кирпичная полка. Сантиметров сорок в ширину, тут пока можно было переждать. Пока... В эту ночь девочка так и не покинула своего убежища. Наступило утро, в комендатуре затрещала работа и о вчерашней сбежавшей еврейской девочке все конечно забыли. Только во вторую ночь Ада решилась покинуть свою норку. Она неслышно как привидение пробралась в туалет, без которого уже почти падала в обморок. Жадно напилась воды и вернулась в "свою"комнату... По запаху нашла в чьём-то столе спрятанное печенье и залегла до следующей ночи. Так из ночи в ночь Ада всё расширяла свой жизненный круг. Доходила даже до первого этажа, влезала в буфет, а там всегда можно было поживиться кусочком хлебушка, не обделяя господ офицеров. Она понимала, что если пропадет хоть кусочек сала, то будут подозрения и могут здание обыскать с собакой. А это смерть. Но пока сама Ада превращалась в дикую собачку, или скорее в затравленного мышонка с огромным не мышиным телом, которое нужно кормить. Все чувства её обострились. Девочка слышала даже, сколько существ находится на втором этаже и сколько на первом. Лёжа в камине, она чувствовала вибрацию стен от входящих в здание "инопланетян". Днём не спала, боялась, что во сне пошевелится. Девчонка знала всех солдат и офицеров комендатуры, хоть никогда их и не видела. Различала по голосам, походке и запаху. Вскоре приноровилась мыться и стирать белье в туалете. Самым страшным еженочым испытанием был слив воды унитазного бачка. Со временем Аду уже невозможно было застать врасплох. Она по своим внутренним часам знала, когда под утро придут истопники, работники кухни, а уж охранники, по ночам обходящие этажи, для нее казались просто махорочными топающими слонами. Человек ко всему привыкает...
Ада стала привидением, о котором даже не ходило слухов... Девочка сначала интуитивно, а потом, и по словам начала понимать немецкую речь. Жизнь шла. Ведь, несмотря на ежесекундный смертельный риск быть обнаруженной, это была всё же жизнь... Чтоб не сойти с ума, она мысленно разговаривала с родителями и со "знакомыми" немецкими офицерами. Однажды ночью, когда девчушка привычно прокралась в туалет, её как громом поразило. На умывальнике лежали: ломтик хлеба и малюсенький кусочек мыла. Это был не офицерский туалет и мыло каждый приносил своё, могли, конечно, забыть, но хлеб откуда!!?
О НЕЙ КТО-ТО ЗНАЛ!
Ада не притронулась к этому богатству. Вдруг западня... На следующую ночь все повторилось. Эх, будь что будет, взяла. В конце концов, немцы люди педантичные. Если б что и заподозрили, то не мыльцем бы выманивали, а овчарками. Через неделю девочка поняла, что доброй феей была уборщица тетя Зина. То ли по маленьким мокрым следам, то ли ещё как, но тетя Зина догадалась о "привидении". Жизнь у Ады началась царская: целый кусочек хлеба в день иногда даже с кубиком сахара. В одно прекрасное утро в комендатуре перестала звучать немецкая речь. Всё шло совсем непривычно. Дом наполнился новыми запахами и звуками. Незнакомые люди говорили только по-русски. Ада целых три дня ещё сидела в камине прислушиваясь, пока не решилась выйти к нашим. Был 1943 год.
Четырнадцатилетнюю еврейскую девочку Аду вначале отправили в полтавский детский дом, а в 44-ом во Львовский интернат. В этом городе она и прожила всю свою жизнь. Детей у Ады не было, расплата за подорванное в камине женское здоровье. Я знаю тетю Аду, сколько себя помню. Мы жили дверь в дверь. Меня часто с ней оставляли родители, когда шли в кино. От нее я и услышал всю эту жуть. Году в семидесятом, тетя Ада съездила на полтавщину, где и разыскала уборщицу тетю Зину, которая к тому времени уже давно отмотала свою "десятку".
Когда-то я написал рассказ про свою львовскую соседку пани Аду. Видимо это было кому-нибудь нужно и по моему рассказу сняли фильм «Война Анны». Фильм на днях даже «Золотого орла» получил. Думаю, что пани Ада смотрит с неба на всё это дело и ей приятно, не зря она маленькому соседскому мальчику рассказывала свою жизнь. Значит и все её мучения были не совсем напрасны...
Надо вспомнить, какое отношение к евреям было в Советском Союзе. Официальная политика не имела ничего общего с истинным положением вещей. Братский союз народов, равные права и обязанности. Но это в газетах и на лозунгах. А на самом деле? Туда не езди, там не учись, это не положено, а то - не заслужено. Но мы, как говорится, пробивали головами эти дурацкие препоны. И кое-чего добивались. И в науке, и в искусстве, и в других отраслях. Хотя иногда и с пятого раза, и с седьмого. Пока экзаменационная комиссия или начальник отдела кадров не сдавались перед нашим отчаянным упорством. Но это прелюдия. Итак...
Жила-была одна девочка, родом из маленького городка на юге России. Она говорила на дикой смеси трех языков - идиш, русского и украинского. При этом еще и картавила. Добавьте к невеселой картине высокий рост, толстые ножки, при виде которых вспоминаешь, что давно не варили холодец, рыжие волосы, отсутствие талии и присутствие длинного носа, доставшегося ей в наследство от папаши. Она так бы и помогала отцу в лавке и впоследствии заменила бы его. Но на несчастье девочка родилась умной и амбициозной. И что делать еврейскому ребенку с такими аномалиями в глухой провинции?
Короче говоря, взяла девочка из кассы лавки немного денег и поехала в Москву. Поступать в институт поехала. И не в какой-нибудь завалящий, а в, страшно подумать, МГИМО. Папаше записку оставила следующего содержания: "Дорогой отец, не волнуйся. Деньги заработаю и верну. Твоя Ида".
Это ее так звали. Ида Ицковна Гринблат. Ну? Где МГИМО, а где Ида Ицковна Гринблат? Представьте себе эту комическую картину. Заходит Ида в этот институт, где без связей и русскому делать нечего. Находит приемную комиссию и громко, на понятном только ей и жителям родного городка языке, спрашивает: - Хде тута учут на дыпломатов? Там же, понимаете, никакого паспорта не надо было, чтобы понять, что написано у девушки в пятой графе. Но, поднимем большой палец вверх, проклятая демократия и соблюдение приличий. Не принять у Иды документы не было никаких оснований. Аттестат с пятерками, советское гражданство, комсомол и так далее. Поэтому Гринблат оказалась в числе абитуриентов. И даже получила место в общежитии, как иногородняя. Студенты же в ту пору на каникулы разъехались. Представьте себе забор, в котором все дощечки одна к одной, зеленые. И вдруг одна желтая. Вот так и фамилия Гринблат в списке поступающих среди сплошь Ковалевых, Петренко и Драчиков. Что очень нервировало членов приемной комиссии. В общем, Ида Ицковна была обречена. Уже был разработан план, как ее завалить на первом же экзамене, то есть сочинении. Тем более, что с таким диким акцентом она наверняка и писала так же. По крайней мере, так думали в приемной комиссии. Если вы не в курсе, то фамилии абитуриентов не ставят на их письменные экзаменационные работы. Только номера. Якобы для непредвзятости.
У Иды номер был тринадцатый. Уже неплохо. А? И проверять ее работу должна была член партии с сорокового года, Нинель Ивановна Ибрагимова, в девичестве Курощипова. Представляете, что Иде Гринблат светило? Но есть бог на свете, тем более, что, простите за напоминание, он тоже был евреем.
Была одна организация, о которой мало кто знал, чутко следящая за различными проявлениями несправедливого отношения к нашим людям. Нет, на каждую несправедливость они, естественно, не реагировали. Это ж какой штат и связи надо было иметь! Но иногда…
А руководил тогда организацией Иван Иосифович Перчик. Почему Иван? Да мало ли. Может, для конспирации. Вот к этому-то Ивану и попала информация, что какая-то безумная девица из провинции сдает экзамены в МГИМО. И там тоже были наши люди. То ли завхоз, то ли бухгалтер, не знаю точно. Может, ради смеха. А, может, ради того, чтобы отточить, так сказать, профессиональное мастерство, Перчик заинтересовался этим делом... Изучив обстановку и преподавательский состав в МГИМО, Иван понял, что внутри ему положиться не на кого, кроме самой Иды Гринблат. Но её саму в известность ставить было нельзя. Испугалась бы провинциалка и все бы испортила. Завхоз или бухгалтер ему в этом деле тоже были не помощники. Но организация имела связи во многих сферах. Иначе невозможно было бы решать такую массу разнообразных вопросов. Короче говоря, кто-то сверху прислал проверяющего в МГИМО. Типа, для проверки объективности и исключения взяток. Тот, который сверху, понятия не имел, что делает это ради аномалии по имени Ида Ицковна Гринблат. Ему просто намекнули на какие-то темные обстоятельства и подсказали, кого именно надо направить. Честного и неподкупного товарища, Василия Петровича Куркина. Из министерства образования. Этот Вася Куркин, как и многие тогда, тщательно скрывал от окружающих свою еврейскую маму из Крыжополя. Но в нашей организации стояли на учете все тайные еврейские мамы. Поэтому и обратились к Василию, нежно любящему маму, с просьбой, нет, не помочь поступить Иде Ицковне, а не дать завалить ее на первом экзамене. Хотя бы. Что уже было бы победой, по мнению Ивана Перчика. На сочинении обычно половину отсеивали. Иван Перчик пришел в министерский кабинет к Куркину и, счастливо улыбаясь, положил тому на стол упаковку мацы. - Что это? - строго спросил Вася. - Из Крыжополя, - лучезарно светясь всем лицом, ответил Перчик, - от мамы. К пейсаху вам. (Это еврейская пасха так называется). - Уберите немедленно, - побагровел Куркин. - Сюда могут войти! - Я уберу, - ласково сказал Перчик, - но не обидится ли мама? Если я ей расскажу о вашей реакции. А? - Что вам нужно? - Только справедливости, Василий Петрович, - подобрался Иван Иосифович. - В МГИМО поступает одна ваша землячка. Да, понимаю, что это бред. Но дайте девочке шанс. Пусть сдаст сочинение на общих основаниях, без пристрастия. Поможете? А я эту мацу сейчас же отсюда вон. - Как зовут вашу абитуриентку? - Куркин приготовился записывать. - Заранее благодарен. Всего один экзамен. - Мацу оставьте! - Куркин положил руку на хоть и пресные, но дорогие сердцу лепешки.
Так этот Василий Петрович не отходил от Нины Ибрагимовой, пока та не проверила все работы. И сам за ней еще раз все проверил, чтобы убедиться в объективности оценок. Ида получила четверку! Это в институте, где выше четверки вообще никому не ставили! Даже любовнице ректора. Но это еще было только начало. Иван Перчик, когда узнал про эту четверку, долго смеялся. А потом сказал, что теперь он за эту девочку отвечает. Ну, а Ида Гринблат была убеждена, что все делает правильно. Ее же в школе учили, что Советский Союз - страна равных для всех возможностей. Она вместе со всеми пела патриотические песни, собирала металлолом и ходила строем под барабан. Она была комсомольской активисткой и хотела вступить в партию. Но вернемся к вступительным экзаменам. Вторым была история партии. Сдавали устно. С одной стороны, завалить легче, с другой - сложнее. Можно задавать кучу дополнительных вопросов из всего курса. Но если ты подготовился, то можешь стоять до последнего. Ида не выходила из общежития. Она привезла с собой кучу книг и читала с утра до ночи. Думала, бедная, что от ее знаний что-то зависит. А у Ивана Перчика было свое мнение по этому поводу. Он через знакомого завхоза или бухгалтера узнал, кто будет принимать экзамен по истории. Тщательно подготовился. И вечером сел на скамеечку перед выходом из института. С газеткой "Московские новости" на английском языке. - Юрий Сергеевич? - окликнул Перчик нужного человека и радостно вскочил, раскрыв руки чуть ли не для объятий. - Мы разве знакомы? - насторожился преподаватель, замедлив шаг, но не собираясь останавливаться окончательно. - Вы меня не знаете, Юрий Сергеевич, - нежно улыбнулся Иван, - и, как говорится,крепче спать будете. Достаточно того, что я вас изучил, как мой лечащий врач-уролог изучил мою же простату. Дай им обоим бог здоровья. В смысле, и врачу, и простате. Да шучу я, Юрий Сергеевич, не обращайте внимания. - Что вам нужно от меня? Я очень спешу. - Софочка ждет?.. Не надо делать такие страшные глаза, дорогой мой. Я - её единственный дядя. И меня очень беспокоит то, что моя любимая племянница напропалую встречается с женатым мужчиной, да еще и членом партии. Да вы никак покраснели, Юрий Сергеевич! Как это мило. Если человек в вашем возрасте и социальном положении не разучился краснеть, значит, он еще не потерян для общества. Не делайте снова такие страшные глазки, Юрий Сергеевич. Я желаю вам только добра. Но поймите меня правильно. Ваша супруга Ирина Павловна и малолетние детки, Алексей Юрьевич и Елена Юрьевна, не должны переживать по поводу ваших встреч с Софочкой. Нет, если моя племянница любит вас, то я ее не осуждаю. Но какие у вас планы на ее счет? Не отвечайте. Я все читаю в ваших глазах. Юрий Сергеевич, хотите, я исчезну из вашей жизни так же внезапно, как и появился? Ответ очевиден. ...Только одна просьба. Завтра будьте снисходительны к моей другой племяннице, Идочке Гринблат. Кстати, они с Софочкой троюродные сестры. Да, разбросала нас судьба-судьбинушка. Софочка и не помнит про Идочку. Вот они, коллизии жизни. Так я надеюсь. Поклон супруге. И поцелуйте Софочку. Не надо говорить ей про наш разговор. Да, просто будьте объективны, как этого требует устав нашей любимой партии. Пролетарии, всех стран, объединяйтесь. Я бы добавил, но только по любви. Шучу, Юрий Сергеевич. А с простатой будьте поаккуратнее. Не застудите, дорогой мой... Да, если бы Перчик старался для круглой идиотки, то я бы понял ваше возмущение, дорогой читатель. Но девочка была готова на все сто. Этот Юрий Сергеевич с удивлением выслушал ответы на вопросы попавшегося Иде билета. Потом аккуратно, осторожно озираясь, задал пару сложных вопросов про французскую революцию и Леву Троцкого. И только после этого с чувством выполненного долга поставил ей пятерку. В институте запаниковали. Срочно собрали комиссию. Вопрос стоял один. Не допустить! Оставался один экзамен - английский. Если она сдаст его хотя бы на четыре - все, придется принимать. Придумали хитрый ход. Поручили секретарше сообщить Гринблат о переносе времени экзамена. К примеру, двадцатого июля в шесть часов вечера. А на самом деле оповестили всех остальных лично, что экзамен состоится тоже двадцатого, но в десять утра. Ида тем утром снова засела в библиотеке. Готовилась, дурочка. А экзамен уже вовсю шел. Но и Перчик понимал - вот он, последний и решительный. Надо мобилизовать все усилия. Иван Иосифович пошел на разговор к ректору МГИМО. Пора была горячая. Простого смертного к нему бы и не пустили. Но Перчик заручился звонком от того же знакомого из министерства образования. И в назначенный час в кипе, черной шапочке, прикрывающей макушку, и с пейсами, вьющимися из-под нее, сидел в приемной ректора. На Перчике был строгий черный костюм и лакированные туфли. В приемной стояла напряженная тишина. В самом престижном вузе страны, в советское время, когда Израиль считался одним из главных мировых агрессоров, спокойно сидела ну очень вызывающая фигура. Вокруг одни славянские лица, ожидающие приема и явно возмущенные таким соседством. Но Иван Иосифович невозмутимо читал какую-то газетку, улыбаясь чему-то смешному. И даже тихо посмеиваясь. - Перчик! - громко произнесла секретарша. Как будто объявила коронное блюдо на банкете. Блюдо встало, с уважением поклонилось сидящим в приемной и аккуратно приоткрыло дверь в кабинет ректора, на которой висела табличка "Коваленко Степан Миронович". Челюсть у Коваленко отвисла. Таких посетителей в его кабинете еще не бывало. Что-то защемило в груди... Степан Миронович уже после звонка из министерства почуял неладное. Вот оно и подтвердилось. Пейсы в МГИМО! Хана всем устоям! - Шалом! - радостно сказал посетитель, вежливо кланяясь. - Коваленко, - на всякий случай также вежливо ответил ректор. - Я вас умоляю, Степан Миронович, - пропел Перчик. - Вы только задумайтесь, чем вы руководите. Ну? Подсказать? Московский государственный институт международных отношений! Чувствуете, какая на вас лежит ответственность? Готовите кадры для всех наших международных отношений, как было сказано выше. - Вас прислали, товарищ Шалом, чтобы мне лекцию прочесть? Ближе к делу. - Куда уж ближе, Степан Миронович, - загадочно протянул Перчик. - Это очень правильно, что вы меня товарищем Шаломом назвали. Вы очень близки к истине. Скажите мне, дорогой мой интернационалист, где среди ваших отношений место для маленького государства Израиль? - У Советского Союза нет никаких дипломатических и политических связей с Израилем, - четко, как на лекции, отрапортовал Коваленко. - Правильно, - кивнул Перчик. - Но это только пока. Вы, надеюсь, в курсе, что первая волна репатриантов уже внедрилась в израильские населенные пункты? И не за горами вторая волна. - Изменники родины! - воскликнул ректор. - И мы делили с ними одну краюху хлеба! Пусть убираются, куда угодно! - Ша! - Перчик даже привстал. - Не надо делать скоропалительных выводов.... Если наша партия и лично дорогой Леонид Ильич приняли решение выпустить евреев на якобы историческую родину, то это что-то, да значит. Или вы сомневаетесь в дальновидности и стратегическом мышлении товарища Брежнева? - Да как вы можете! - Коваленко с любовью посмотрел на портрет генерального секретаря, висящий у него над головой. - Тогда только представьте себе, что через несколько лет Израиль будет похож на шестнадцатую республику Советского Союза. И к вам придут товарищи из Центрального Комитета, и спросят: "А подготовили ли вы, Степан Миронович, кадры для работы в Израиле?" И что вы им ответите на их законный вопрос? Что ни одного еврея и на дух не подпускали к стенам МГИМО? - Но что же делать? - Коваленко в отчаянии посмотрел на Перчика. - Вот! - улыбнулся тот. - Поэтому я здесь, среди вас. Я надеюсь, вы в курсе, что сейчас сдает экзамены одна очень перспективная девушка, по имени Ида Гринблат?
- Что-то такое слышал, - смутился ректор. - Позвольте, но я же не могу знать про всех абитуриентов. Коваленко нажал кнопку и сказал тут же явившейся секретарше: - Председателя приемной комиссии пригласите ко мне. Срочно! Ректор и Перчик в ожидании несколько минут помолчали. Вдруг Коваленко, будто что-то вспомнив, спросил: - Может, чаю, кофе? - Кефиру нет? - ухмыльнулся Иван Иосифович. - К сожалению, - начал оправдываться ректор, но осекся и впервые за все время разговора улыбнулся, тоже вспомнив классику. Вошел председатель приемной комиссии. Увидев человека в кипе и пейсах, в изумлении встал в дверях, не зная, как себя вести. - Гринблат Ида, - сказал Коваленко. - Как она сдает экзамены? Говорите, как есть. Здесь все свои. "Ну, если для него уже пейсатые свои"... - подумал председатель Хворостюк, а вслух ответил: - Сочинение и историю сдала хорошо, а вот на английский почему-то не явилась.
- Не может быть! - воскликнул Перчик. - Это какое-то недоразумение. - Факт остается фактом, - буркнул председатель. - Подождите пару минут в приемной, - попросил ректор Перчика. Тот пожал пейсами и вышел. Как только за ним закрылась дверь, Коваленко зашипел: - Немедленно найти ее и принять экзамен. И без этих ваших штучек. Хотите международный скандал? Уволю в тот же момент!..
Вы, конечно, не в курсе, но в Министерстве иностранных дел России давно уже работает женщина. Зовут ее Аделаида Ицковна Герловина. Лучший специалист по Ближнему Востоку.
"Неужели, Ида?" - спросите вы. И это таки правда!
Сообщение отредактировал Пинечка - Суббота, 25.06.2011, 11:28
...В два часа ночи известный на весь город доктор Хаим Канарейчик был неожиданно разбужен в своей собственной постели двумя совершенно посторонними людьми. Крепкие руки одного стащили с доктора одеяло, ещё более крепкие руки второго аккуратно приподняли его за подмышки и перевели из лежачего положения в сидячее. От неожиданности Канарейчик немножко испугался, а от испуга совсем проснулся и уставился на посетителей выпученными немножко больше обычного глазами.
- Добрый вечер, доктор, - тихим басом сказал первый, - Слушайте, вы такой шкилет на внешний вид, но этот вид таки нивроку весит!
- Доктор, - громким шёпотом произнёс второй, - Извиняйте за поздний визит, но кто же ходит спать с открытой дверью? Или мама не говорила вам, шо в этом городе полно шпаны?
- А английский замок? А внутренний засов? А стальная цепочка? -пролепетал Канарейчик.
- Йося, ты заметил шо-то такое на входе? - поинтересовался второй у напарника.
- Додик, ты с меня смеёшься? - пожал плечами тот, - Это не дверь, это настойчивое приглашение быть как дома.
- А шо вам надо, господа? - Канарейчик зябко поёжился, с опаской переводя взгляд с одного визитёра на другого, - Если полечить грудную клетку, так приходите утром, а если пограбить, так идите лучше до стоматолога Функа.
- Доктор, - Йося развёл руками и усмехнулся, - Или мы учим вас за вашу работу?
- Доктор, - Додик вежливо улыбнулся, - Беня очень просил вас быстро прибежать.
- Беня? Таки сам Беня? - доктор спустил ноги с кровати и принялся нащупывать тапки, - Или ему так плохо, шо нельзя подождать?
- Ему очень плохо, - грустно подтвердил Йося.
- Дайте мине две минуты на одеться, - Канарейчик потянулся за брюками.
- Доктор, Эдя Ротшильд затопил бы весь Париж собственной слюной, глядя на эту шикарную пижаму, - Йося взял того под руку и потянул к двери, - Ходите так. Беня ценит ваше время так же, как вы цените своё здоровье.
- Беня хочет видеть ваши уши, - внёс окончательную ясность Додик, - Так какая разница вашим ушам, доктор, во шо одет весь остальной организм?
- Главное, шобы он не пострадал через глаза, - подхватил Йося, - Так их мы вам сейчас закроем в лучшем виде.
И он полез в карман. Доктор Канарейчик зажмурился от ужаса и вжался в спинку кровати, мысленно прощаясь с жизнью. Но Йося вытащил из кармана не пистолет, а чёрную повязку.
После недолгой поездки в фаэтоне и ещё более короткой переноски, доктора поставили на пол и сняли с глаз повязку. Канарейчик стал озираться по сторонам, разглядывая комнату и находившихся в ней людей. Кроме Бени, которого знал весь город, и уже знакомых доктору Йоси и Додика, в помещении находилось ещё двое - мужчина и женщина. Беня подошёл к доктору и легко хлопнул его по плечу.
- Дорогой доктор, я так рад, шо вы мине не отказали!
- Слушайте, - наклонил голову Канарейчик, - Медицина таки может очень много, но даже она ещё не знает надёжный способ отказать Бене. Так шо я могу вам сделать, шобы скорее обратно оказать в своей кровати собственными ногами?
Беня пристально посмотрел доктору в глаза.
- Люди говорят, шо Хаим Канарейчик голым ухом услышит самый маленький хрип в самой глубине больного через зимнее пальто, даже если это пальто стоит в самом центре нашего базара. Так я спрашиваю - или люди брешут?
- Беня, стойте тихо и дышите громко, как будто вы никуда не торопитесь, - Канарейчик приложил ухо к Бениной груди и замер, прислушиваясь.
- Ну и шо там слышно внутре миня? - поинтересовался Беня.
Доктор Канарейчик посмотрел на него и улыбнулся.
- Таки вы чисто дышите, Беня. Так чисто, шо я слышу, как тикают ваши золотые часы. Интересно, шо ещё вчера эти самые часы жизнерадостно тикали на пузе этого вечно простуженного маклера, Сёмы Спектора.
- Люди не брешут или больше не зовите меня Беня, - хлопнул себя по бёдрам тот, - Доктор, таки вы маэстро слуха! У миня тут есть один головной боль, так вы же поможете мине сделать ему вырванные годы?
Он взял Канарейчика под руку и подвёл к стоящему в углу массивному сейфу.
- Если я буду медленно крутить за вот это колёсико тудой, доктор, так оно будет тихонько трещать. А вы прикладите своё ухо до этого места - я хочу шобы вы слушали и сразу сказали, если оно вдруг щёлкнет совсем другим баритоном. Потом я покручу его сюдой и вы обратно будете слушать. Когда эта дверца откроется, то король умер станет да здравствует король.
- Беня, - доктор присел перед сейфом и прижался ухом к дверце, - Я не очень понял за короля, но мине таки любопытно другое.. А если кто-нибудь, не дай бог, войдёт? А если кто-нибудь потом, не дай бог, спросит?
- Не трясите чубчиком, доктор, - кивнул Беня, принимаясь вращать циферблат кодового замка, - У нас есть маслин для всех любопытных. А на потом мы красиво сделаем вам такой бледный вид, шо будет ясно, шо вас грубо заставили. А теперь всем ша! Ваш выход, доктор...
Дверца сейфа бесшумно открылась. Беня довольно улыбнулся, обнял Канарейчка и звонко расцеловал его в обе щеки.
- Маэстро, если вам когда-нибудь перехочется мазать сопли йодом, ходите до миня. Спросите, кого хочете, или Беня таки умеет уважать квалификацию. Вы знали Мойшу Хруста? Так вот, Мойша был королём. Так он жил, как король, и умер, как король. Мойша Хруст был королём слуха и если кто-то скажет, шо это не так, то он будет иметь дело с Беней, который умеет постоять за светлую память хорошего человека.
- А шо случилось с Мойшей, Беня, вы случайно не знаете? - голос Канарейчика предательски задрожал.
- Ах, доктор, - Беня смахнул слезу и отвернулся, - Я слышал, шо Мойша думал за медицину лучше, чем мы с вами. А теперь Йоси и Додик вернут вас взад, до вашей тёплой кровати.
- Беня, я дико извиняюсь, но мы капельку забыли за алиби, - Канарейчик вежливо подёргал Беню за рукав, - Вы дадите мине такое алиби, шо городничий будет плакать в оба два глаза и жалеть миня всем своим скверным характером, если вдруг шо?
- Маэстро, не надо говорить два раза, - Беня положил руку на плечо доктора и кивнул своим бойцам, - Вы сами выберете себе такое алиби,какое хочете выдержать. Ходите тудой и нате вам.
Бандиты синхронно подняли сжатые в кулаки правые руки. Хайм внимательно рассмотрел каждый, уважительно кивая головой, и повернулся к Бене. - Слушайте, Беня, нехай к мине приложится мадам. Я имею думать, шо у неё лёгкая рука.
- Сонечка, - обратился к женщине Беня, - Удовлетворите доктора. Пускай никто не имеет сказать, шо Беня бросает слов на ветер.
Рыжеволосая Соня игриво подмигнула Канарейчику, нежно коснулась пальцами левой руки его щеки, а потом с неженской силой провела классический хук справа в челюсть. Хаим Канарейчик громко икнул, закатил глаза и стал заваливаться назад. Йося ловко подхватил обмякшее тело, закинул его себе на плечо и направился к выходу.
- Сделайте в сэйфе чисто, - велел Беня своим, - А вот эту коробочку оставьте. Не зовите миня Беней, если я забуду позаботиться за хороших людей. Все, делаем ноги.
Ближе к обеду следующего дня доктор Канарейчик сидел в стоматологическом кресле. - Таки красиво! - доктор Функ осторожно вложил пациенту тампон за щеку, - Это надо уметь, коллега. Так уронить лицо об унитаз, шобы сломать клык? Слушайте сюда, Хаим - я поставлю вам дюралевую коронку.
- А жоётую нийжа? - поинтересовался Канарейчик открытым ртом.
- Таки можно, - кивнул Функ, - Но тройной тариф, коллега. Она у меня последняя. Представляете, какой-то бандит вчера ночью очистил мой сэйф. А я спал, как грудной пожарник. Мине бы ваш слух, Хаим, так я бы, может, проснулся и успел поднять хай. И ещё.. обезболивающее тоже украли, так шо приготовьтесь сильно потерпеть..
...a вот один еврейский дедушка благодаря интернету произвел настоящий фурор, потому что лихо отплясывал возле печей крематория и перед воротами Аушвица (Освенцима). Прямо под знаменитой железной надписью «Работа делает свободным». Бывший узник этого концлагеря Адолек Корман решил таким экстравагантным способом отметить свой 90-й день рождения. Привез в Польшу своих взрослых внуков, показал им места, где умирал и чудом выжил. И сплясал со своими потомками под драйвовую песню Глории Гейнор «I will survive». При этом на его белой майке красовалась надпись «Я выжил!» Дочь Адолека Кормана – австралийская художница Джейн Корман – запечатлела этот танец на видео и выложила ролик на youtube. Взбеленились все – и антисемиты, и поборники «правильного» изучения Холокоста. Ролик потребовали удалить из Сети под предлогом охраны авторских прав создателей песни, которым, дескать, и в голову бы не пришла столь спорная интерпретация. На некоторое время ролик исчез, но потом опять появился.
При внимательном просмотре бросается в глаза, как бережно внуки поддерживают своего дедушку, как они гордятся его силой, смелостью и жизнелюбием. А если вы приглядитесь пристальней, то увидите: Адолек Корман смеется и плачет одновременно...
Возле леса, возле речки жил один еврей в местечке со своей супругой Ривой, жил, как Бог ему судил, и у этой пары дома подрастал сыночек Сёма, он всегда, зимой и летом, в красной кипочке ходил.
В красной кипочке шелковой, сам начитанный, толковый, материнскою любовью и вниманием согрет. Ой, дэр татэ мыди бэйнэр, ой, а ингэлэ а шэйнэр, то-есть, форменный красавец, хоть пиши с него портрет.
А за лесом, на опушке, в однобедрумной избушке, у глухого буерака, где растёт чертополох, проживала Баба Роза – жертва остеохондроза, по анкете, между прочим – Роза Львовна Шляпентох.
Ой, у бабушки-старушки ни укропа, ни петрушки, никаких деликатесов, только хлебушка кусок. Были гуси, были шкварки, а теперь – одни припарки, всё, как в песне: здравствуй, поле, я твой тонкий колосок!
Но зато у Мамы Ривы – куры, гуси, вишни, сливы, гоголь-моголь для сыночка – он на всё горазд и спор: в красной кипочке гуляет и на скрипочке играет, и не просто “Чижик-пыжик” – гамму ля-бемоль-мажор!
И когда утихла гамма, говорит сыночку мама: “Надо бабушку уважить, как ведётся на Руси. Положи смычок на полку и бери, сынок, кошёлку и кошерные продукты Бабе Розе отнеси”.
А в кошёлку Мама Рива уложила всё красиво: фаршированную рыбу с хреном в баночке от шпрот, яйца свежие в мешочке и гусиный жир в горшочке, деруны на постном масле и, конечно же, компот.
Вот идёт по лесу Сёма, и тропа ему знакома. Помощь бабушке-старушке – вот его священный долг! В красной кипочке из шёлка он идёт, в руке кошёлка, ничего не замечает, а ему навстречу – Волк.
Волк Иванович Свиридов – из матёрых инвалидов, пострадал уже однажды, обмануть его хитро: он был ранен в ягодицу, потому что съел девицу в красной шапочке из сказки Шарля, кажется, Перро.
Волк сперва стоит на стрёме, а потом подходит к Сёме, говорит: “Шолом Алейхем! Что за шухер? Тихо, ша! Ты куда идёшь, пархатый, и чего несёшь из хаты?” И ему на это Сёма отвечает, не спеша:
“Мне смешны твои угрозы! Я несу для Бабы Розы фаршированную рыбу с хреном в баночке от шпрот, яйца свежие в мешочке и гусиный жир в горшочке, деруны на постном масле и, конечно же, компот”.
В предвкушенье пищи сладкой облизнулся Волк украдкой, говорит он: “Бабе Розе эти яства – не нужны. Я всю жизнь по лесу рыщу, обожаю вашу пищу – фаршированную рыбу и особо – деруны.
А компот, в конечном счёте – посильней, чем “Фауст” Гёте, так что нечего мне баки забивать своей мурой”. “Ни за что я злому Волку не отдам свою кошёлку!” – отвечает Волку Сёма – в красной кипочке герой.
“Ты, приятель, из аидов, ну, а я – из инвалидов, мне положена диета на гусином на жиру! Что ж ты, красная ермолка, обижаешь злого Волка? Я сейчас пойду и с ходу твою бабушку сожру.
Не пойми меня превратно – понесёшь тогда обратно фаршированную рыбу с хреном в баночке от шпрот, яйца свежие в мешочке и гусиный жир в горшочке, деруны на постном масле и, конечно же, компот”.
“Ты мне бабушку не трогай – покараю мерой строгой!” – красной кипочкой качая, Сёма Волку говорит. “Что ж я, вместо Бабы Розы должен есть кору с берёзы?” – очень нагло отвечает этот злобный инвалид
и помчался на опушку кушать бабушку-старушку, по анкете, между прочим, Розу Львовну Шляпентох. Волк – он тоже знанье копит, у него громадный опыт поедания старушек всех народов и эпох!
В это время Роза Львовна (так зовут её условно) на трёхногом табурете восседает у окна. В однобедрумной избушке нет ни крошки, ни горбушки, оттого-то Баба Роза, как собака, голодна.
Принести ей должен внучек много разных вкусных штучек – фаршированную рыбу с хреном в баночке от шпрот, яйца свежие в мешочке и гусиный жир в горшочке, деруны на постном масле и, конечно же, компот.
А пока что Баба Роза – в состоянии психоза: голод, знаете, не тётка, всё померкло, мир умолк, головная боль, икота… Вдруг стучится в двери кто-то. “Кто там?” – спрашивает Роза, а в ответ ей: “Это Волк!”
“Удивительное дело – я б сейчас и Волка съела!” – так подумала старушка, открывает Волку дверь – он сидит в смиренной позе, говорит он Бабе Розе: “Ты меня бы в дом пустила. Не пугайся – чай, не зверь”.
А в мозгу у злого Волка бьётся мысль такого толка: “Мол, сожру её, старушку, буду к мольбам глух и нем, сам оденусь Бабой Розой, и с такой метаморфозой стану ждать внучонка Сёму, и его я тоже съем.
Съем и красную ермолку, и с продуктами кошёлку – фаршированную рыбу с хреном в баночке от шпрот, яйца свежие в мешочке и гусиный жир в горшочке, деруны на постном масле и, конечно же, компот”.
“Ходят, бабка, злые слухи, что помрём мы с голодухи, – Волк своею гнусной мордой Бабе Розе тычет в бок. – Ты была бы человеком – поскребла бы по сусекам, может быть, чего нашла бы, испекли бы колобок”.
Но старушка Роза Львовна смотрит прямо, дышит ровно. Ой, сегодня будет кто-то Бабе Розе на обед! Вот она подходит к Волку и берёт его за холку, а потом как рот разинет – ам! И всё, и Волка нет!..
Волк как пища – безыскусный, некошерный и невкусный, если нет альтернативы – утоляет аппетит, возникает сытость, дрёма… Зохен вэй, а где же Сёма? Сёма всё ещё по лесу в красной кипочке бежит.
Он бежит, роняя слёзы, и несёт для Бабы Розы фаршированную рыбу с хреном в баночке от шпрот, яйца свежие в мешочке и гусиный жир в горшочке, деруны на постном масле и, конечно же, компот.
Cёма ёжится с опаской – он знаком с народной сказкой, где несложная интрига разрешается в конце: вот приходит он в избушку, Волк уже сожрал старушку и лежит под одеялом в бабы-розином чепце,
и пойдут, пойдут вопросы, как назойливые осы – почему глаза большие? почему большой живот? почему большие уши?.. Ой, спасите наши души! Сколько можно этой сказкой без конца дурить народ?
Но глядит – жива старушка! Где моя большая кружка? В нашей сказке, кроме Волка, всем героям повезло! Здесь пора остановиться. Будем петь и веселиться алэ соным афцалухес, то-есть – всем врагам назло!
Прекратим глотать лекарства, будем есть сплошные яства – фаршированную рыбу с хреном в баночке от шпрот, яйца свежие в мешочке и гусиный жир в горшочке, деруны на постном масле и, конечно же, компот…
Окуджава Булат Шалвович (1924 -1997), российский поэт.
Под крики толпы угрожающей, Хрипящей и стонущей вслед, Последний еврей уезжающий Погасит на станции свет.
Потоки проклятий и ругани Худою рукою стряхнёт. И медленно профиль испуганный За тёмным окном проплывёт.
Как будто из недр человечества Глядит на минувшее он… И катится мимо отечества Последний зелёный вагон.
Весь мир, наши судьбы тасующий, Гудит средь лесов и морей. Еврей, о России тоскующий На совести горькой моей. ***** Над площадью базарною Вечерний дым разлит. Мелодией азартною Весь город с толку сбит. Еврей скрипит на скрипочке О собственной судьбе, И я тянусь на цыпочки И плачу о себе… Какое милосердие Являет каждый звук, А каково усердие Лица, души и рук, Как плавно, по-хорошему Из тьмы исходит свет, Да вот беда – от прошлого Никак спасенья нет. ***** Тель-авивские харчевни… Тель-авивские харчевни, забегаловок уют, где и днем, и в час вечерний хумус с перцем подают. Где горячие лепешки обжигают языки, где от ложки до бомбежки расстояния близки. Там живет мой друг приезжий, распрощавшийся с Москвой, и насмешливый, и нежный, и снедаемый тоской. Кипа, с темечка слетая, не приручена пока… Перед ним — Земля Святая, а другая далека. И от той, от отдаленной, сквозь пустыни льется свет, и ее, неутоленной, нет страшней и слаще нет. …Вы опять спасетесь сами. Бог не выдаст, черт не съест. Ну, а боль навеки с вами, – боль от перемены мест. (1993)
Через четыре часа начинается Рош-а-шана, еврейский праздник "новолетия"... подумал,что не утерплю до 31-го декабря и решил разместить найденный мною на одесском сайте рассказ сегодня:
Новогодние хроники в письмах отмечающего Михаил Шейтельман
Здравствуй, Дима. Вот мы и отметили первый Новый год в Израиле. Ты, наверное, будешь смеяться, но местные отмечают Новый год не 1 января, как везде, а где-то осенью, не помню когда. Они говорят, что это каждый раз меняется. Как дети, ей Б-гу! А сегодня, первого января, здесь вообще рабочий день. Поэтому пришлось встать в 6 утра и идти охранять свою стройку. Какой стол мы вчера накрыли! Шампанского здесь, правда, нет. Зато в честь праздника решили себя побаловать и купили очень дорогую водку «Березка», за 8 шекелей. Она, конечно, гораздо дороже «Балалайки», но зато какой тонкий вкус, можно даже не закусывать. Но мы и на закуску не поскупились — все-таки главный праздник года — пошли на шук (так здесь рынок называется) в пятницу, прямо перед закрытием. И накупили апельсинов по 50 агорот и других фруктов. Смотрели по телевизору «Голубой огонек». А с Новым годом нас почему-то поздравлял не Горбачев, а Задорнов. Он что теперь, президент СССР?.. Твой брат Женя, 1 января 1992 года. P.S. Елок здесь не продают, и не растут они здесь. Купи мне, пожалуйста, маленькую пластмассовую и передай с тетей Светой, она репатриируется в июле. А я тебе доллары передам.
* * * Димка, привет. Пишу тебе, практически, из Сирии. Точнее, с якобы оккупированных нами Голанских высот. Ты не поверишь, что я сейчас вижу за окном. Настоящий снег! Ты представляешь себе, снег на Новый год! Кто бы мог подумать, что я когда нибудь такое увижу. Мы с коллегами по работе скинулись и сняли на десятерых двухместный домик. Правда, еду и выпивку пришлось везти с собой, потому что здесь русских магазинов нет. А мы в Тель-Авиве достали даже шампанского, да еще один из моих друзей, который в Россию в гости ездил, из дьюти-фри привез бутылку настоящей «Финляндии», клюквенной. Ты пробовал когда-нибудь такое? Когда мы на работе все вместе на 1 января в отпуск отпрашивались, начальник не мог понять, чего это нам всем в один и тот же день нужно. Сказали, что Сильвестр будем праздновать. Это у них теперь так 1 января называется, не знаю почему. Надо будет следующий раз каких-нибудь знакомых израильтонов к нам на Новый год позвать. Они же нас каждый раз на Песах приглашают, и приходится сидеть агаду слушать. Пусть теперь поздравление Ельцина народу России послушают, может перестанут нас на седер зазывать. Брат Женя, 1 января 1995 года. P.S. Мы в этом году в Яффо в какой-то церкви пихту купили. Она вместо елки у нас дома стоит. Можешь мне к следующему году шариков прислать и шпиль, а то здесь такого не достать?
* * * Дима, шалом. Штемпелям на конверте не удивляйся. В этом году решили отметить Новый год в Таиланде. Потому что в Париже в прошлом году не очень понравилось. Холодновато, да и снег везде, по улицам пройти невозможно, обязательно в снег наступишь. А здесь все положенные атрибуты новогодней ночи — пальмы, море теплое. Одна беда — русских в нашу гостинцу много понаехало. Представляешь, они в 8 вечера (это как раз когда у вас 12 ночи) включили в ресторане какое-то русское телевидение и слушали, как их какой-то мужик поздравлял, на эльфа похожий. Не знаю, может артист какой то современный, я за этим следить не успеваю. Израильских каналов здесь нету, а жаль. Я в Тель-Авив звонил, мне рассказали что Барак с новогодним обращением к народу выступал. Ну да мне записали, вернусь — посмотрю. Брат Йонатан, 1 января 2000 года. P.S. И перестань уже слать нам все эти пластмассовые елки, шарики и хлопушки. У нас это на каждом углу продают.
* * * Шалом, Давид. Ну и понаехало же в последнее время в Израиль этих русских. Сегодня ночью не давали спать — напились, орали чего-то под окнами, фейерверк во дворе устроили. Пришлось полицию вызывать. И чего это они, я так и не понял. Ханука, вроде, давно закончилась, а до Пурима еще больше месяца. Странные они какие-то. А на работу сегодня никто из новых репатриантов вообще не пришел, только мы, ватики. А те, небось, водку вчера пили и отсыпаются теперь. Куда начальство смотрит?.. Твой брат Йонатан, 1 января 2002 года. P.S. Если еще раз поздравишь меня с этим гойским праздником...
Дата: Воскресенье, 09.10.2011, 06:42 | Сообщение # 28
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
Рыльский Максим Фадеевич (1895 – 1964), советский украинский поэт.
Народу, что векам дал гениев великих, Народу, что несёт из тьмы глухих времён Высокий честный дух среди наветов диких, – Глубокий мой поклон.
Нас хлеб один вскормил, одни вспоили воды, Делили братски мы и радость, и печаль, И за страну свою, за цвет её свободы Нам жизнь отдать не жаль.
Наступят снова дни, ясны и тиховейны – Борьба кровавая победы близит час, – И будут нам сиять великий Маркс и Гейне, И вам – пророк Тарас.
Пусть буря зла, как зверь, – Мы с бурею поспорим, В огне, в дыму боёв отважно мы идём С усмешкой мудрою, Как старый Мойхер-Сфорим, Как Шварцман ваш – с мечом!
Чем мы тесней идём, тем этот миг скорее В сиянье радужном сквозь тьму и кровь придёт… Не умирать, а жить, украинцы, евреи! Да здравствует народ!
Лариса Васильева в своей книге <<Кремлевские жены>> повторяет убогую сплетню о том, что некий <<еврейский центр>> повелел молодым еврейкам выходить замуж за русских мужчин, стремящихся к власти, всемерно содействовать этим мужчинам и <<направлять их властную деятельность>> > по руслу, нужному этому <<еврейскому центру>>. Васильева считает также, > что русских мужчин привлекала некая экзотичность еврейских девушек, которым, в свою очередь, <<нравилась мужественность и бравость>> славянских парней...
Число таких браков действительно резко возросло в начале прошлого века в России. Но причины, конечно, поглубже: не в последнюю очередь -общие цели, совместная работа и стремление <<отречься от старого мира>> и его обычаев, а может быть, революционерки из местечек просто утверждали так свою независимость от требований иудаизма или шли путем, указанным вождями: ведь Маркс и Ленин не видели для евреев другого пути, кроме физической ассимиляции. Цель нашей не очень серьезной заметки - сообщить факты, возможно, не всем известные. А над причинами большого числа еврейско-русских браков романтического периода революции наш читатель может поразмышлять сам...
В архангельской ссылке молодая эсерка Голда Горбман приглянулась рабочему парню Климу Ворошилову. Брак их был разрешен при условии венчания в церкви. Невеста приняла православие и стала Екатериной. На родине Голды в присутствии всего населения местечка раввин предал ее проклятию (херему), на еврейском кладбище появилась условная могилка, к которой безутешные родители Голды приходили помянуть потерянную дочь. А полувековой брак Екатерины Давидовны и Климента Ефремовича оказался на редкость гармоничным. Своих детей у них не было, но они вырастили пятерых приемных, среди которых и двое детишек Михаила Фрунзе. Вспоминает их невестка: - В Бабьем Яре у Екатерины Давидовны погибла родная сестра с ребенком. И без того немногословная, она стала ещё молчаливей, но когда возникло государство Израиль, она не сдержалась: <<Вот теперь и у нас тоже есть родина>>...
Несколько фактов без комментариев и подробностей: жены С.М. Кирова,Г.В. Плеханова, М.Г. Первухина были еврейками. Еврейские жены Ежова, Рыкова (сестра архитектора Иофана), Каменева (сестра Троцкого) были уничтожены Сталиным еще до войны.
В 1921 году на совещании в Москве В.М. Молотов приметил хорошенькую смышленую Полину Жемчужину. Домой в Запорожье она уже не вернулась и вскоре стала женой Вячеслава Михайловича. Однако только роль жены аппаратчика её не устраивала. Очень умная и властная, Полина Семеновна Жемчужина (настоящее ее имя -- Перл Карповская) много работала и в разные годы была даже наркомом пищевой и рыбной промышленности. В 1948 году на официальном приеме в доме Молотовых присутствовала Голда Меир,посол нового государства Израиль. В своей книге Голда вспоминает: <<Ко мне подошла жена Молотова Жемчужина и сказала на идиш: "Я - дочь еврейского народа">>. Они беседовали довольно долго, и, прощаясь, Полина Семеновна сказала: <<Всего вам хорошего. Если у вас все будет хорошо, все будет хорошо и у всех евреев в мире>>.
В конце 1948 года Сталин приказал арестовать всех жен-евреек ближайших своих соратников. Арестовали жену Андреева - Дору Моисеевну Хазан, жену Поскребышева -Брониславу Соломоновну, вдову Калинина (негодяям, видимо, казалась подозрительной ее эстонская фамилия). Арестовали и Полину Жемчужину. Сталин проверял лояльность и преданность своих вассалов...
Жена Поскребышева была сестрой невестки Троцкого. Подавая Сталину на подпись ордер на арест своей жены, Поскребышев попросил простить ее. Сталин подписал ордер: <<Найдем тебе бабу>>. А несчастную Брониславу Соломоновну, продержав три года в тюрьме, расстреляли...
Женой Якова Джугашвили была танцовщица Юлия Мельцер. Когда Яков оказался в фашистском плену, Сталин отдал Берии распоряжение: <<А эту одесскую еврейку -- в Красноярский край. Пусть погреется под сибирским солнцем...>> Кто-то заметил, что, если Юлия будет среди людей, слухи о Якове получат подтверждение. Лучше уж ее в тюрьму, в одиночку. Сталин согласился.
А вот Екатерину Давидовну Ворошилову не арестовали. Говорят, когда за ней пришли люди Берии, Климент Ефремович несколько раз предупредительно выстрелил из револьвера в потолок. Запросили Сталина. <<А черт с ним>>, -- сказал <<отец народов>>...
Около пяти лет пробыла Жемчужина в ГУЛАГе. После ее смерти постаревший Молотов сказал интервьюеру: <<Мне выпало большое счастье, что она была моей женой. И красивая, и умная, а главное -- настоящий большевик...>>...
У Николая Ивановича Бухарина было даже две еврейские жены: Эсфирь Исаевна Гурвич и юная дочь большевика Ларина (Михаила Лурье) - Анна. При аресте у нее отняли годовалого сына. Почти двадцать лет она не видела его. Мальчик вырос в детдоме с чужим именем, не зная, кто его отец.
А вот еще факты без комментариев:
Супругой мудрого российского министра Сергея Юльевича Витте была еврейская женщина. Да и сам он был потомком одной из дочерей петровского канцлера Шафирова.
Лиля Брик одно время была женой героя Гражданской войны - легендарного комкора В.М. Примакова. А супругой знаменитого Бориса Савенкова - некая Е.И. Зильберг.
Легендарный Николай Щорс был женат на еврейке Фруме. Их дочь Валентина вышла замуж за известного советского физика Исаака Марковича Халатникова.
В дневнике Корнея Ивановича Чуковского 12 марта 1967 года есть запись: <<Жена анархиста Кропоткина -- еврейка>>. Почему этот факт остановил внимание Чуковского? Не потому ли, что матерью его талантливых детей и хозяйкой дома была еврейская женщина?!..
Надо сказать, что немало русских писателей сделали такой же выбор. Это и Леонид Андреев, и Аркадий Гайдар, и Владимир Тендряков. У блестящего русского писателя Владимира Набокова было два романа с еврейками. Третья, Вера Слоним, стала его женой, любимой до конца дней. Они встретились за границей, куда семья Слоним бежала от большевиков, так же, как и семья русских аристократов Набоковых, принципиальных борцов с антисемитизмом.
Хорошо забытый сегодня поэт Степан Щипачев писал своей подруге:
У евреек только в древности бывали Серые, как у тебя, глаза.
А знаменитые слова Алексея Суркова из песни, которую пела вся страна:
Ты сейчас далеко, далеко. Между нами снега и снега. До тебя мне дойти нелегко, А до смерти четыре шага..., -
были обращены к его жене Софье Абрамовне Кревс.
А вот еще одна запись в дневнике Чуковского: <<13 мая 1956 года. Застрелился Фадеев. Я сейчас подумал об одной из его вдов, Маргарите Алигер, наиболее любившей его (у нее дочь от Фадеева)>>.
Крупный советский писатель Валентин Катаев, постарев, безвыездно жил в Переделкино под Москвой. Заботилась о нем горячо любимая жена Эстер Давидовна. Она, по словам очевидцев, несмотря на возраст, была удивительно хороша собой. Их дочь Евгения была супругой еврейского поэта Арона Вергелиса, многолетнего редактора журнала <<Советиш геймланд>>.
Жена композитора Скрябина (кстати, близкого родственника В.М.Молотова) Татьяна Федоровна Шлецер происходила из эльзасских евреев. А их дочь Ариадна (после гиюра - Сара) - героиня французского Сопротивления - погибла от рук фашистов.
Выдающийся русский композитор А.Н. Серов был внуком крещеного еврея из Германии Карла Габлица, ставшего в России сенатором и вице-губернатором Таврической области. Серов женился на женщине еврейского происхождения, пианистке Валентине Семеновне Бергман, которая подарила России одного из первейших ее художников Валентина Александровича Серова.
Славный советский композитор Тихон Николаевич Хренников возглавлял Союз композиторов в самые черные сталинские годы. Он, как мог, спасал от растерзания своих коллег-музыкантов. В 1997 году в <<Международной еврейской газете>> Хренников писал: <<В период борьбы с космополитизмом я защищал евреев... Муж моей старшей сестры - Цейтлин - и сам я женаты на еврейках - скоро мы с Кларой Арнольдовной отметим 60-летие нашей совместной жизни>>.
В июле 1992 года советский актер Иннокентий Смоктуновский приехал на гастроли в Израиль. В одном из интервью он сказал: - Моя жена - еврейка. Ее зовут Шломит. Она родилась в Иерусалиме, недалеко от Стены Плача. В 30-м году ее, маленькую, мать увезла в Крым, где создавалась еврейская коммуна. Там их всех обобрали, половину пересажали. Теща моя только два года назад вернулась в Иерусалим...
В общем, как видите, тема наша необъятна, поэтому ограничимся сказанным. В этом году исполняется 510 лет с тех пор, как евреев вынудили покинуть Испанию. Но ушли не все. Еврейские аристократы, принявшие католичество (марраны), остались и постепенно растворились, исчезли как евреи. Среди их потомков -- писатели Мигель Сервантес и Мишель Монтень, генерал Франко, Иосиф Броз Тито и даже Фидель Кастро. В нынешней Испании считается огромной честью вести свой род от тех марранов: ведь это значит, что роду твоему больше 500 лет!..
Похоже, очень скоро растворится и российское еврейство. Может быть, наши далекие потомки с гордостью помянут своих прародительниц, о которых в этой заметке я рассказал вам...
Посеяли редьку Исаак и Абрам, чтоб кушать на завтрак её по утрам, поскольку профессор Иван Костромин заметил, что редька – сплошной витамин, с подсолнечным маслом её натереть, понюхать – и можно потом умереть!
Выросла редька. Абрам и Исаак вытащить редьку не могут никак. Оба, нивроку, здоровьем крепки, берутся за редьку в четыре руки, тянут-потянут, аж кости гудят, а редька в земле – ни вперёд, ни назад! Перед глазами – цветные круги… ”Эй, Моня! – кричат. – Приходи, помоги!”
Моня Фильштейн – ого-го голова! Моне что редька, что лес, что дрова – всё, лишь о чём вы подумать могли, Моня достанет хоть из-под земли! Тоже до редьки по-своему лаком, Моня тотчас – за Абрама с Исааком, те же, нивроку, здоровьем крепки, берутся за редьку в четыре руки, тянут-потянут, аж кости гудят, а редька в земле – ни вперёд, ни назад! Перед глазами – цветные круги… ”Эй, Маня! – кричат. – Приходи, помоги!”
Маня Гуревич приятна собой, Маня за Моней – как дым за трубой! Строятся, будто за редькой в погоню, ну-ка, товарищи! Маня за Моню, Моня опять – за Абрама с Исааком (каждый до редьки по-своему лаком!), те же, нивроку, здоровьем крепки, берутся за редьку в четыре руки, тянут-потянут, аж кости гудят, а редька в земле – ни вперёд, ни назад! Перед глазами – цветные круги… ”Эй, Фаня! – кричат. – Приходи, помоги!”
Фаня Лапидус добра и полна, в сельском хозяйстве не смыслит она, но редьку попробовать Фаня непрочь, надо помочь – значит, надо помочь! Строятся, будто за редькой в погоню – Фаня за Маню, Маня за Моню, Моня опять – за Абрама с Исааком (каждый до редьки по-своему лаком!), те же, нивроку, здоровьем крепки, берутся за редьку в четыре руки, тянут-потянут, аж кости гудят, а редька в земле – ни вперёд, ни назад! Перед глазами – цветные круги… ”Эй, Феня! – кричат. – Приходи, помоги!”
Феня Рахимова – интеллигент, врач-терапевт, у неё пациент. Прочь пациента, а ну его в баню! Ну-ка, товарищи! Феня за Фаню, Фаня за Маню, Маня за Моню, строятся, будто за редькой в погоню, Моня опять – за Абрама с Исааком (каждый до редьки по-своему лаком!), те же, нивроку, здоровьем крепки, берутся за редьку в четыре руки, тянут-потянут, аж кости гудят, а редька в земле – ни вперёд, ни назад! Перед глазами – цветные круги… ”Эй, Сеня! – кричат. – Приходи, помоги!”
У Сени Шапиро – живот впереди, но пальца, пардон, ему в рот не клади! И я его даже намёком не раню! Сеня за Феню, Феня за Фаню, Фаня за Маню, Маня за Моню, строятся, будто за редькой в погоню, Моня опять – за Абрама с Исааком (каждый до редьки по-своему лаком!), те же, нивроку, здоровьем крепки, берутся за редьку в четыре руки, тянут-потянут, аж кости гудят, а редька в земле – ни вперёд, ни назад! Перед глазами – цветные круги… ”Эй, Соня! – кричат. – Приходи, помоги!”
В Соне Балясной – сто пять килограмм, значит – её не сложить пополам. Скажем спасибо такому везенью! Ну-ка, товарищи! Соня за Сеню (и я его даже намёком не раню!), Сеня за Феню, Феня за Фаню, Фаня за Маню, Маня за Моню, строятся, будто за редькой в погоню, Моня опять – за Абрама с Исааком (каждый до редьки по-своему лаком!), те же, нивроку, здоровьем крепки, берутся за редьку в четыре руки, тянут-потянут, аж кости гудят, а редька в земле – ни вперёд, ни назад! Перед глазами – цветные круги… ”Эй, Федька! – кричат. – Приходи, помоги!”
Федька Егоров – а гой, а бандит, странно, что Федька в тюрьме не сидит. Помощь товарищей – Федьке на кой? Федька за редьку берётся рукой. Скажем спасибо такому везенью! Соня за Сеню, Сеня за Феню, Феня за Фаню, Фаня за Маню, Маня за Моню, а ну его в баню, Моня опять – за Абрама с Исааком (каждый до редьки по-своему лаком!), те же, нивроку, здоровьем крепки, вмиг опускают четыре руки, оба с надеждою смотрят на Федьку, Федька напрягся – и вытащил редьку!..
Радости было – на весь огород! ”Славная редька!” – ликует народ. Я эту редьку попробовал сам, помнится – масло текло по усам. Это мне накрепко в душу запало – текло по усам, только в рот не попало…
