Дата: Понедельник, 05.12.2011, 15:15 | Сообщение # 31
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
Молитва за Израиль.
Всеволод Емелин родился в Москве в 1959 году. Закончил Московский институт геодезии и картографии. Работал геодезистом, разнорабочим на стройке, сторожом в московском храме Косьмы и Дамиана. Стихи, собранные в один цикл друзьями, практически нигде не печатались. Правда была маленькая публикация в альманахе “Поэзия” и еще одна в екатеринбургском журнале “Мы и культура сегодня”...
ИСХОД
Поцелуи, объятья. Боли не побороть. До свидания, братья, Да хранит вас Господь.
До свиданья, евреи, До свиданья, друзья. Ах, насколько беднее Остаюсь без вас я.
До свиданья, родные, Я вас очень любил. До свиданья, Россия, - Та, в которой я жил.
Сколько окон потухло, Но остались, увы, Опустевшие кухни Одичавшей Москвы.
Вроде Бабьего Яра, Вроде Крымского рва, Душу мне разорвало Шереметьево-два.
Что нас ждёт, я не знаю. В православной тоске Я молюсь за Израиль На своём языке.
Сохрани ты их дело И врагам не предай, Богородице Дево И святой Николай.
Да не дрогнет ограда, Да ни газ, ни чума, Ни иракские СКАДы Их не тронут дома.
Защити эту землю, Превращённую в сад. Адонай элохейну. Адонаи эхад.
Пап, она говорит, ты только не пугайся... Само собой, я тут же испугался насмерть, сердце заныло, что, думаю, скажет сейчас такого, что мой мир утащит в воронку этого сообщения. Ну, вот, она говорит, ты испугался. Да нет, говорю, ничего я не испугался, ты помни, что мы тебя любим и всегда-всегда будем любить, что бы не случилось. Да я знаю, говорит, но все же. Короче, говорит, есть один парень. Ну все думаю, или беременна, или скажет, что они думают снять квартиру в какой-нибудь дыре в Тель-Авиве и я буду видеть ее пару раз в месяц при удачном раскладе. А школа, думаю, ну ладно сейчас каникулы, а вообще-то, что со школой... Вот вечно так, они тебе говорят, что есть один парень, уходят в съемный клоповник на улице Алленби, или еще в какой-нибудь жопе, ладно если хоть не в Иерусалиме, там вообще ни хрена не разберешь, все вьется и завивается, да не знаю я Иерусалима, вдруг приехать надо будет, чего-то привезти, или ее забрать, а я города не знаю, буду там плутать, перезваниваясь с ней и непрерывно чувствуя, что я идиот, а она взрослей меня и знает жизнь, и знает мир, и знает как надо жить в этом мире, а я старый, усталый, ничего не знаю, ни как жить, ни даже Иерусалима не знаю, а ведь когда-то я хотел жить в Иерусалиме, дышать этой смесью запаха пыли от белого камня и соснового запаха, с чуточкой автомобильного выхлопа и горячего горького ветра с Мервого моря. Пап, ты слушаешь или нет, спрашивает она. Конечно я слушаю, я весь внимание. Я ее всю жизнь слушаю, со дня как мы ее привезли из больницы Каплан, а я из младенческих хворей знал лишь о синдроме внезапной остановки дыхания и просыпался ночью несколько раз, чтоб послушать, дышит ли. Конечно я ее слушаю, пускай уже говорит что-нибудь, а то у меня крыша поедет к чертовой матери. Эх детки, маленькие детки - маленькие бедки, взрослые детки...Ну давай, выкладывай, чего у тебя там. Самое страшное, я готов. .. Короче, она начинает еще раз, есть один парень, так его родители празднуют серебряную свадьбу в Мицпе-Рамоне и он приглашает меня с ними. Ну, сейчас она мне начнет говорить, как сложно приехать из Мицпе-Рамона вечером, а у родителей того парня большой дом и ей уделят комнату, а я типа дай добро на ее ночевку в большом доме родителей неизвестно кого, что это кстати за парень такой. Она, как услышав, говорит: это брат Номи, зовут его Боаз. Привет думаю, марокканец у нас парень, эти марокканцы, черт бы их взял, быстрые такие. Вон у меня на работе один Эйтан, в двадцать три года четверо детей и я отдай свою доченьку, свою кровиночку, свою маленькую, в жадные волосатые лапы этого Боаза, брата Номи, что за Номи, ни хрена не помню, а потом я буду дедушкой сразу четырех внуков в неполный полтинник, еще до своей собственной серебряной свадьбы. Мы, когда женились, надеялись, что у нас будет много детей, мы были юные, ни черта не понимали, не знали, что это дорогое удовольствие, дети, это не просто так, родил и только целуй потом на ночь, это все ваше время, вся жизнь,- дети. Они сначала пугают синдромом внезапной остановки дыхания, а потом приходят к тебе и заявляют, что двинут с Боазом ночевать в Мицпе-Рамон, а потом делают тебя дедом. Я - дед, каково. И где у меня деньги на пышную и широкую марокканскую свадьбу. Но это ладно, у меня долгов в банке куча, будет еще один, большое дело, так с этими марокканцами не выпить, ни хрена, они почти ж не пьют, дикость какая, треплются под пакет орешков и кофе, а у меня давление, сколько того кофе я выпью. И вот так вся жизнь под хвост козе. Ну почему, почему Господи, это все происходит со мной..... Пап, в-общем, Сергей, папа Боаза, привезет нас оттуда часов в одиннадцать, ты не против, что поздно? Опа-па. Тьфу, блин. Папа Сергей. Так значит, она не уходит на съемную квартиру, не думает пока рожать мне четырех внуков, папа у нас с Боазом - Сергей, если что можно с ним и выпить небось. Моих лет мужик, из СССР, как я. Кофе ведрами пока отложилось, уже хорошо. Кажется, жизнь налаживается. Понапридумывал себе. Вот я дебила кусок, нервы ни к черту и слишком беглое воображение. Уфффффффф. Да дочерь, конечно езжай, только позвони пожалуйста, когда вы будете выезжать обратно, чтоб мама не волновалась. Чтоб ее мама не волновалась, мне-то что, мне все как с гуся вода, я никогда не беспокоюсь. Я разрешаю, я ж не мама, та б подняла панику. Правильно она у меня сначала спросила, не запереть же ее. Она уже взрослая, не о чем беспокоиться.
МАЙН ГОТ - мой бог ВОС МАХЦАХ УН ВОС ГЭРЦАХ - что делается, что говорят АФ ИДИШ, ЗОЛ ДЭР ИНГЛ НИТ ФЕРШТЭЕН -по- еврейски, чтобы мальчик не понял. ЛОМИР НОР ДЕРЛЭБН - только-бы дожить. ВОС НИТ ГЭКУМЭН ФУН МИЛХОМЭ - который не вернулся с войны. ГОИМ - иноверцы ИДИШ - еврейский. ЗОЛ ЗЭЙ БРЭНЭН - чтоб они горели. Немного об авторе... Владимир Давидович... Человек фантастического таланта, променявший сомнительную перспективу славы литератора на гарантированный хлеб электронщика. Он жил и работал до недавнего времени в Харькове, потом осел в Израиле. Ни к электронике, ни к литературе сейчас, кажется, не имеет никакого отношения.
Дора Соломоновна, как Вы поживаете? Часто, очень часто вспоминаем Вас. Дора Соломоновна, Вы не представляете, Как по Вас скучает наш десятый класс!
Были люди злобные, были безразличные. Мы ж делили вместе радость и печаль. То что Вы уехали - дело Ваше личное, Что вдовой уехали - всем нам очень жаль.
Не тревожтесь, милая, смотрим за могилою. Будто Вам экзамен сызнова сдаём. Покидая кладбище, мы, как и просили Вы, На надгробный камень камушки кладём.
Дора Соломоновна, шелестя страницами, Сколько лет прекрасному Вы учили нас... А теперь. как пишете, стали ученицею, И ульпан* Вас принял только в первый класс.
Добрая наставница, как Вы поживаете? Часто, очень часто вспоминаем Вас. Дора Соломоновна, Вы не представляете, Как по Вас скучает наш десятый класс.
* ульпан - начальная школа по изучению языка иврит
Борис Зицерман (1926-2006)
Сообщение отредактировал ghbvthxbr - Пятница, 30.12.2011, 13:45
Дата: Понедельник, 02.01.2012, 18:44 | Сообщение # 38
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
Смеляков Ярослав Васильевич (1912 – 1972), советский поэт, критик, переводчик.
ЖИДОВКА
Прокламация и забастовка, Пересылки огромной страны. В девятнадцатом стала жидовка Комиссаркой гражданской войны. Ни стирать, ни рожать не умела, Никакая не мать, не жена - Лишь одной революции дело Понимала и знала она. Брызжет кляксы чекистская ручка, Светит месяц в морозном окне, И молчит огнестрельная штучка На оттянутом сбоку ремне. Неопрятна, как истинный гений, И бледна, как пророк взаперти,- Никому никаких снисхождений Никогда у нее не найти. Только мысли, подобные стали, Пронизали ее житие. Все враги перед ней трепетали, И свои опасались ее. Но по-своему движутся годы, Возникают базар и уют, И тебе настоящего хода Ни вверху, ни внизу не дают. Время все-таки вносит поправки, И тебя еще в тот наркомат Из негласной почетной отставки С уважением вдруг пригласят. В неподкупном своем кабинете, В неприкаянной келье своей, Простодушно, как малые дети, Ты допрашивать станешь людей. И начальники нового духа, Веселясь и по-свойски грубя, Безнадежно отсталой старухой Сообща посчитают тебя. Все мы стоим того, что мы стоим, Будет сделан по-скорому суд - И тебя самое под конвоем По советской земле повезут. Не увидишь и малой поблажки, Одинаков тот самый режим: Проститутки, торговки, монашки Окружением будут твоим. Никому не сдаваясь, однако (Ни письма, ни посылочки нет!), В полутемных дощатых бараках Проживешь ты четырнадцать лет. И старухе, совсем остролицей, Сохранившей безжалостный взгляд, В подобревшее лоно столицы Напоследок вернуться велят. В том районе, просторном и новом, Получив как писатель жилье, В отделении нашем почтовом Я стою за спиною ее. И слежу, удивляясь не слишком - Впечатленьями жизнь не бедна,- Как свою пенсионную книжку Сквозь окошко толкает она. (1963)
Соболь Марк Андреевич (1918 – 1999), советский поэт
Всё будет хорошо
Вы скажете: бывают в жизни шутки, Поглаживая бороду свою… Но тихому еврейскому малютке Пока ещё живётся, как в раю. Пока ему совсем ещё не худо, А даже и совсем наоборот. И папа, обалдевший от Талмуда, Ему такую песенку поёт...
Припев: «Все будет хорошо, к чему такие спешки? Все будет хорошо, и в дамки выйдут пешки! И будет шум и гам, и будет счет деньгам. И дождички пойдут по четвергам».
Но всё растёт на этом белом свете. И вот уже в компании друзей Всё чаще вспоминают наши дети, Что нам давно пора «ауфвидерзейн». И вот уже загнал папаша где-то Все бебихи мамаши и костюм, Ведь Моне надо шляпу из вельвета — Влюбился Моня в Сару Розенблюм.
Припев:
Вы знаете, что значит пожениться, Какие получаются дела. Но почему-то вместо единицы Она ему двойняшек родила. Теперь уже ни чихни, ни засмейся — Шипит она, холера, как сифон. И Моня, ухватив себя за пейсы, Заводит потихоньку патефон.
Припев:
Пятнадцать лет он жил на честном слове, Худее, чем портняжная игла, Но старость, как погромщик в Кишинёве, Ударила его из-за угла. И вот пошли различные хворобы: Печёнка, селезёнка, ишиас… Лекарство всё равно не помогло бы, А песня помогает всякий раз.
Припев:
Но таки да случаются удачи. И вот уже последний добрый путь: Две старые ободранные клячи Везут его немножко отдохнуть. Всегда переживает нас привычка. И может быть, наверно, потому Воробышек — малюсенькая птичка — Чирикает на кладбище ему:
Припев: «Все будет хорошо, к чему такие спешки? Все будет хорошо, и в дамки выйдут пешки! И будет шум и гам, и будет счет деньгам. И дождички пойдут по четвергам».
Надсон Семён Яковлевич (1862 – 1887), русский поэт.
Я рос тебе чужим, отверженный народ, И не тебе я пел в минуты вдохновенья. Твоих преданий мир, твоей печали гнёт Мне чужд, как и твои ученья. И если б ты, как встарь, был счастлив и силён, И если б не был ты унижен целым светом,- Иным стремлением согрет и увлечён, Я б не пришёл к тебе с приветом. Но в наши дни, когда под бременем скорбей Ты гнёшь чело своё и тщетно ждёшь спасенья, В те дни, когда одно название ”еврей” В устах толпы звучит, как символ отверженья, Когда твои враги, как стая жадных псов, На части рвут тебя, ругаясь над тобою, Дай скромно стать и мне в ряды твоих бойцов, Народ, обиженный судьбою!
Комментарий: Очень одарённый поэт, который сейчас незаслуженно забыт. Отец – еврей. Мать – русская дворянка, красавица Мамонтова. Национальная смесь порадила гения. Надсон умер в возрасте 24-х лет от туберкулёза, как тогда говорили, от чахотки... Ему удалось создать несколько очень метких поэтических формул, врезавшихся в память. Стихи – “Как мало прожито, как много пережито”, “Пусть арфа сломана – аккорд еще рыдает”, “Только утро любви хорошо” – стали крылатыми и вошли в обиход речи. К сильным сторонам Надсона следует также причислить полное отсутствие искусственной приподнятости и риторичности. Поэзия Надсона ясна и доступна каждому читателю – и может быть в этом даже главная тайна ее успеха.
- Таки здравствуйте, пан Яша. Как ваш гастрит? - Мадам Роза, или мы с ним рады вас видеть! Это такое счастье, что моё сердце хочет вырваться из груди и порхать под потолком, как пришибленная птица. - Пан Яша, держите ваше сердце в его отведённом помещении, зачем мне птица над головой, у меня новая шляпка. Если вы хотите порадовать опытную женщину, так отставьте в покое распускать внутренние органы и предложите что-то неожиданного. - Мадам Роза! Таки у меня есть показать вам такое предложение, что отказаться от посмотреть и потрогать будет сумасшествием. - Ах, пан Яша, порядочная женщина разве может позволить себе такое удовольствие? - Об чем вы говорите, мадам Роза? Выбросьте из головы переживать за моральный облик и дайте волю своему желанию. - Пан Яша, я таки с интересом взгляну на ваше предложение и даже охотно его пощупаю, но что я скажу мужу, когда он расстроится? - Почему он должен расстроиться, мадам Роза? Или пан Додик не видит этих шикарных форм лучше всех нас? Весь город спит и видит, а он не видит? - Вы таки думаете, что он не будет против? И что если он таки да будет против, то мне отыщется что сказать ему за его скандальный характер? - Мадам Роза, я таки уверен, что на этом характере не останется живого места, если он только подумает против. - А мне потом не будет жалко за мою доверчивость и безотказность, пан Яша? - Вы таки меня обижаете. Или я хоть раз обманул ожидания женщины?! - Боже мой, пан Яша, моё сердце уже бьется так сильно, что слышит весь город. Не томите, показывайте ваше предложение. - Ах, мадам Роза, не дышите так часто, уже совсем не надо меня больше уговаривать. Я же иду вам навстречу всем моим целиком и полностью, не взирая на ваши... - ...целлюлит и полноту. - Боже упаси! Или я не понимаю за роскошных.. - Пан Яша, таки хватит слов. - Смотрите сюда, мадам Роза, и начинайте широко улыбаться. Прочь покровы. Внимание! Сейчас... - Пан Яша, если у вас и там птичка, то я уже не сильно удивлюсь, но моё горе не будет иметь границ, так себе и знайте. - Вуаля! - Ой, мне плохо! - Что мы имеем сказать за форму? - Ой, я сейчас умру! Что можно сказать за такую форму? Это ж таки форма! - А что мы имеете сказать за размер? - Ой, я больше не могу! Что можно сказать за этот размер? Это ж таки размер! - Так у этого скромного пана есть, что хочет женщина и вам совсем нечего сказать за наоборот? - Пан Яша, что ж вам не стыдно доводить больную женщину до приступа! - Слушайте сюда, мадам Роза, и не брешите себе - или это можно не хотеть? - Ах, пан Яша, вы заставляете меня забыть за здоровый цвет лица. Эта багровая бледность таки вся на вашей совести. - Нет, конечно, мадам Роза, вы можете заставить себя отказаться от счастья, которое само стоит на вашем горизонте.. - Вы способны уговорить камень, пан Яша, что уже сказать за слабую женщину. Пускай это аморально, но я не имею сил не пойти у вас на поводу. Давайте же скорее где раздеться! - Святые слова, мадам Роза, и пускай ребе Шмулик гонит меня из синагоги, если вы хоть на секундочку пожалеете о содеянном.
И галантерейщик Яков повернулся к помощнице: - Дина, золотце, помогите мадам Розе примерить этот французский пеньюар и нехай пан Додик бросит в меня камень, если каждый мужчина в нашем городе не мечтал бы видеть свою цыпочку в таком кляре!
Жил некто Лева Фломайстер, Обычный советский еврей. Взращенный народною властью, Хотя не взлелеянный ей.
У граждан без крайней плоти Такой ещё русский дух, Но власть вам не тётя Мотя, Тут важно одно из двух. В Эйнштейны идут евреи. В Ойстрахи тоже идут. Те же, кто не умеют, Ищут посильный труд.
В Фломайстере жил философ. Будущий Фейербах. Из наводящих вопросов, Он понял, что дело «швах». В комиссии люди тоже. К чему им плодить химеры. В философы взять не можем. Пожалуйте, в инженеры.
Страна повсеместно строит. Строит и день и ночь. Вы с вашею головою Обязаны ей помочь. Не переспоришь Отчизну В плане ответных мер. И Лева прошел по жизни, Как строительный инженер.
2.
У всякой судьбы своя версия. Если не Бог, так бес. Лева вышел на пенсию И был одинок, как перст. Когда-то ложками с бромом Давил он свои эмоции. Супруга ушла к другому Вместе с любимой дочерью. Время неплохо лечит. Боль и душевный крик. Что ж, если делать нечего, Лева взял и привык.
3.
У каждого своя старость. У каждого свой склероз. Превозмогая усталость Лёва решал вопрос.
Его увлекла идея, Из вечных, больных идей - - «Русские и евреи. От начала до наших дней». Истина где здесь, где деза В перечне общих обид. И почему не исчезло Ужасное слово «жид».
Позавтракав, чем придется, Лёва шёл в парк, под сень его. Он был по-своему Моцарт, Измученный вдохновением. В голове у Лёвы звучала Музыка важных событий. И всё это обещало Стать мировым открытием. Засуетятся власти. Опять мы сели на мель. Простите нас Лев Фломайстер, Гений и pri NobEl.
4.
Счастье – оно вне логики. Своеобразный невроз. У нее были длинные ноги И грива русых волос. Женщина шла по парку. Точнее, она плыла, Как полдень июньский, яркая Шикарная, как «Кадиллак». Лёва сказал чуть слышно: Пусть меня ущипнут. Из снов моих чудо вышло, И очутилось тут. Зачем, скажите на милость, Не понимаю, начисто. Оно предо мной явилась, Когда я не в прежнем качестве.
Промолвила женщина: - Мастер! Причем здесь ваши года? Года не имеют власти, Когда душа молода. Откройте глаза, папаша, Разве не видите кто я. Я Маргарита ваша – Залог тепла и покоя. Пишите, творите, рвитесь Из всех сухожилий вверх, А я вас мой добрый витязь Буду любить за успех.
Лёва склонился учтиво, Так низко, насколько смог, И произнёс игриво: Я весь возле ваших ног.
5.
Идиллию многие ищут, Только не все найдут. Маргарита готовила пищу, А Лёва писал свой труд. И думал за поздним ужином: Вот он мой пик желаний. Устроился я не хуже, Чем тезка в Ясной Поляне.
Долго ли, или коротко Длился домашний штиль, Маргарита сказала: «Золотко, Давай мотнём в Израиль». Ты что-нибудь здесь имеешь, Деньги большие, почести? А в государстве евреев Огромный спрос на пророчества. Они тебя, милый Лёва Будут носить на руках За каждое твоё слово, За каждый печатный знак. Бросятся в бой издатели, При виде такого гения. А сколько там индюшатины, На душу их населения.
Лёва взгрустнул немного. Всё-таки дом и край. Потом он унял тревогу И тихо сказал: – «Давай».
6.
Возня была и терзания, Пока не возник в небе сонном Аэропорт под названием: «Имени Бен Гуриона».
И там, уже в самом начале Ждал Лёву большой сюрприз. Их толпы людей не встречали, И представители из Общественных организаций И министерства культуры, Короче проспала нация Прилёт к себе нового гуру.
Таможенник долго думал, Важный от разных функций. Как тёмная ночь, угрюмый, И занозистый, как опунция. Потом он сказал: – Вы плановый. ИщИте себе квартиру, А Маргариту Ивановну Мы немедленно депортируем.
Как, возмутился Лёва, Разве я не аид? Или мне сделать снова Давно уже сделанный брит. Таможенник гнул свою линию. Он показал на плакат: «Блондинка с ногами длинными Опасней чем джихад». Кончайте у нас скандалить, И не трясите ногой. То о чём вы сказали, Пропуск на одного.
Не буду описывать ад тот. Детали криков и драм. Маргариту вернули обратно, А Лёву в местный Бедлам. Поместили, чтобы он вышел Из нервного потрясения. У Лёвы поехала крыша, Не выдержав напряжения.
7.
От тоски и душевного голода Недалеко до видений. И Лёва увидел Воланда С полным сопровождением.
Испортили мне обедню, – Лева на них насел, – Значит, она была ведьма? Воланд сказал: – «Как все. Бросьте истерику, Лёва, И перестаньте орать. Вы видите, я готовый, За всё это им воздать. В мире столько событий. Имейте немного терпения, Я опрошу свою свиту, Чтобы узнать их мнение.
Черти дышали еле, Слова сказать не смея, Видимо, не хотели Связываться с евреем. И лишь Бегемот заметил: Вы у нас умный, мессир. Многие тысячелетия На вас удивляется мир. Придумайте, что-нибудь сами, Вы же у нас мастак. А мы скажем дружно: «Амен». В смысле: «Да, будет так».
8.
Воланд сказал им: «Жуть. Дайте вернуться в ад. И слушайте, что я скажу, Потом кричите: «Виват!» Пусть они будут здоровы, Все-таки Божий народ, Но чтобы каждое слово, Вышло наоборот. Чтобы из сотни мнений Ни одного такого, Способного в ходе прений Сломить убежденность другого. Пусть они воз свой тянут, Как лебедь, щука и рак. Черти сказали: «Амен!» В смысле: «Да будет так!»
9.
Прошло какое-то время. Пять минут или десять. На Лёву нахлынула темень. Бедлам превратился в… Кнессет.
...Недаром детский психотерапевт профессор Фаерштейн слыл оригиналом. Разработанная им система реабилитации творила чудеса. Очередь к нему на прием в иерусалимской больнице «Адасса» была расписана на полгода вперед. В его частном санатории-пансионате лечились дети из разных стран мира, причем там были не только евреи. Сколько раз ему предлагали переехать в Америку, в Европу, но он считал, что место еврея в Израиле и построил дом в религиозном районе Иерусалима. ... После каждого года творческой, но изнурительной работы, он проводил отпуск в самых неожиданных местах. Однако в этот раз доктор Фаерштейн превзошел ожидания ко всему привыкших друзей и близких: в интернет "паутине" он нашел информацию о племени индейцев, сохранившемся в тех лесах Америки, что расположены на границе с Мексикой, и решил посмотреть на аборигенов собственными глазами. Профессор списался с туристическим агентством и попросил организовать для него тур. С большим трудом от вождя племени было получено разрешение на визит... И вот профессор вместе с женой на джипе пробирается к указанному на карте индейскому поселению. Тяжелая дорога длится уже более 6 часов. — Может это просто рекламная утка, а на самом деле никаких индейцев нет, — в который раз повторяет жена. — Какие в наше время индейцы?.. Но как только она закончили фразу, раздался оглушительный треск тамтамов. В течение считанных секунд джип был окружен вооруженными короткими копьями индейцами. Водитель помахал белой тряпкой и громко прокричал по слогам какую-то непонятную фразу по бумажке, выданной перед отъездом директором туристической фирмы. В мгновение ока ситуация переменилась. Молодые воины расступились, и профессор увидел седого статного старика с длинными седыми волосами, восседавшего на троне из лиан. Голову его украшала корона из длинных павлиньих перьев. — Это и есть индейский вождь! — понял доктор Фаерштейн. Вскоре они уже шли к трону, дабы поприветствовать индейского предводителя и передать ему подарки из Израиля. Чету Файнштейнов посадили по правую сторону от трона вождя. На голову профессора тоже водрузили какие-то перья... тут началось — вождь племени что-то резко выкрикнул и три раза ударил бамбуковой палкой по барабану. Под звуки тамтамов, все мужчины племени, потрясая копьями, начали торжественный танец в честь почётных гостей. После очередного круга почёта, они падали перед гостями на землю и замирали. Вождь племени радостно хлопал в ладоши и время от времени выкрикивал какие-то новые приказы, которые тут же беспрекословно исполнялись. Во время этой церемонии, когда в очередной раз все воины упали на землю и замерли, профессор тихо сказал жене на идиш: — Вос ворт волт гезогт майн швер, вен эр волт дос гезен? (Ты представляешь, чтобы сказал твой отец, если бы он увидел это?) И тут неожиданно для себя, супруги услышали, как вождь племени произнес в ответ: — Ун вос волт гезогт майн тате, вен эр волт гезен азойнс?.. (А что бы сказал мой отец, если бы он увидел это?)
...В каждой еврейской истории комедия всегда переплетена с трагедией. Ранней весной 1945-го года войска союзников освободили последних выживших узников Дахау. Среди них был шестнадцатилетний подросток из Лодзи — Мендель Шнайдер. Вся его семья погибла в лагере, он остался один. Ни одного близкого человека на земле... После пережитого он решил оставить цивилизованное общество Европы, допустившее Катастрофу, и уехал в США. Мендель искал своё место на Земле, долго скитался и в лесах случайно обнаружил племя индейцев. Они разрешили Менделю поселиться среди них после того, как он успешно прошёл испытательный срок. Выучив язык аборигенов он перенял их обычаи… А через 20 лет, когда умер вождь их племени, индейцы избрали его своим новым вождём.
Сообщение отредактировал shutnik - Среда, 15.02.2012, 08:14
