Всю жизнь я думал, что я — ассимилированный еврей и, в принципе, к еврейству имею отношение, лишь поскольку меня Б-г таким образом отметил, и не больше… Я помню случай, когда мне было года три — четыре. Наша семья жила тогда в Одессе, недалеко от вокзала. Я, мама, папа и сестра. Жили бедно. Это были послевоенные годы. Мне кажется, что иногда родители сдавали комнату. У нас были комната и кухня, так вот, иногда мы помещались в кухне, а большую комнату сдавали, по всей видимости, крестьянам, которые приезжали торговать на базаре. Они приезжали, как мне помнится, с бидонами. И вот однажды зимой мама меня, маленького, посадила на окно. Наши окна выходили во двор. Я смотрел за окно и видел — снег идет. А потом увидел, что во двор зашли какие-то странные люди в тулупах и шапках, с бидонами и через двор пошли к нашей двери. Меня убрали с подоконника и поставили на кровать с панцирной сеткой. Отец пошел открывать дверь этим людям. И вдруг мне в голову пришла странная мысль, и я стал прыгать на панцирной сетке и кричать: "Евреи пришли, евреи пришли!" Я не понимаю, почему во мне было слово "евреи", откуда оно взялось. Видимо, были какие-то разговоры и еврейские песни… И почему я принял этих, по-видимому, украинских крестьян за евреев — не знаю. Но я кричал: "Евреи". Родители стали дико смеяться и, чтобы не обидеть этих крестьян, закрывали мне рот. Вот это я помню — такую первую сцену со словом "евреи". * * * У отца никакой специальности не было. В свое время родители отдали его в обучение бондарю, он научился делать бочки, а вообще — стал, как говорится, "на все руки мастер". Он умел делать все. В принципе, он построил нашу квартиру. Отца звали Мойша, но в наше время его звали Михаил. Мою маму все во дворе звали Маня, но много-много лет спустя она рассказала мне, что при рождении ей дали имя Малка. Малка Яковлевна Школяр. Но по всем имевшимся документам — Мария. А меня назвали в честь деда — Яковом. Но мама меня всегда звала Яник, Яня. Так оно и пошло — Ян Топоровский, хотя по всем документам я — Яков. Моя мама в свое время окончила еврейскую школу, а затем поступила (как и ее старшая сестра) в Одесский медицинский институт. Брат поступил в Одесский технологический. Но в те годы развернулась борьба с чуждым происхождением. Узнали, что у маминого деда была маленькая лавочка. В технологическом институте устроили собрание и Илью Школяра исключили. Мама, узнав об этом, немедленно бросила институт (она говорила мне, что не хотела позора и стыда) и поэтому не стала врачом. Совсем недавно я попросил маму рассказать мне о деде — ее отце. Она прислала мне письмо, в котором рассказала все, что помнила. Семья Школяр была родом из Хмельницкого. В начале прошлого столетия бродили идеи создать еврейское государство в Канаде, Аргентине… Яков Школяр и его брат Самуэль уехали в Аргентину. Последний — с семьей, а жена Якова с детьми остались в Украине. В 1917-м Яков решил срочно вернуться, чтобы забрать близких. Они встретились, но вернуться вместе в Аргентину уже не смогли — у Якова отняли все имевшиеся у него деньги и паспорт подданного Аргентины. Всю дальнейшую жизнь супруги Школяр молчали об этом. И о своих близких родственниках, оставшихся в Аргентине. Вот и все, что я знаю о своем деде по материнской линии — Якове Школяре. В Аргентине есть огромная ветвь Школяров, там это очень известная фамилия, но ни мама, ни я о них раньше ничего не знали, т. к. условия, существовавшие в Советском Союзе, не позволяли поддерживать связь. Но однажды… Мама возвращалась с базара с продуктами… Вошла в наш двор и увидела, что посреди двора стоят два старых человека, он и она, по виду — иностранцы, и не знают, к кому бы им обратиться. Когда они увидели маму, они остолбенели и спросили, не знает ли она, живет ли здесь Малка Школяр. Мама сказала, что это она и есть, и услышала: "А я Ваш брат, я там родился, в Аргентине. Вот много-много лет прошло, и я специально приехал. У нас сохранились Ваши послевоенные координаты". После войны, по видимости, были одно — два письма. А теперь он, уже старый человек, приехал, чтобы хоть раз увидеться и проститься. Это был мой дядя. Наши аргентинские родственники пробыли у нас дня три — четыре (это была какая-то туристическая поездка), и я тоже успел с ними встретиться. Переводчиком была моя мама, потому что они говорили на идиш. * * * В принципе, я всегда знал, что я еврей. Рос я в еврейской компании. Но при этом всегда считал, что я ассимилированный еврей. Я вырос на европейской литературе. И все-таки всегда существовали какие-то, будем так говорить, вкрапления еврейской жизни в мою жизнь. Реагировал я на это очень остро. Не знаю, почему, но когда я приходил в незнакомую компанию и напротив сидел человек, который внимательно на меня смотрел, я воспринимал это очень болезненно. Я говорил ему при всех, через весь стол: "Да-да, Вы правы, я еврей". Некоторых людей я ставил в неловкое положение. Но на самом деле не могу сказать, что я попадал в конфликтные ситуации. Допустим, я в первый раз не поступил в Одесский университет, несмотря на то, что я параллельно со школой занимался в филологической школе при университете. Лично я свое непоступление объяснял весьма слабыми знаниями, а вот родители и мои друзья так не считали. Да, я не сдал экзамены, хотя в то время уже публиковал какие-то небольшие литературные работы и был, в общем, известен в одесских литературных молодежных объединениях. Так вот, мое русские знакомые из этих литературных объединений отнеслись к тому, что я не поступил, иначе. Ирина Пустовойт — в будущем очень известная одесская журналистка (она, к сожалению, уже умерла) — была принята в университет и потом во время какого-то разговора или собрания встала и весьма непосредственно сказала преподавателям: "А вы знаете, моего товарища Яна Топоровского не приняли, потому что он еврей". Я к тому времени уже был в армии… Кстати, самая серьезная конфликтная ситуация в этом вопросе сложилась у меня как раз в армии. Меня определили во флот, на Кольский полуостров, на атомную подводную лодку. Я уехал с Черного моря на Белое. Мне было 18 лет. Я попал в Северодвинск, в школу подводников. Там случилась одна история, которая меня вернула в реальный мир. У старшины нашей учебной роты кто-то украл зажигалку. Нас построили, проверили, все ли на месте, а потом сказали, что сейчас будут делать обыск и поэтому все 200 человек должны поднять руки. Я вместе со всеми рук не поднял. Все-таки я считал себя поэтом, к тому же приехал из Одессы — из культурного города… Я был небольшого роста, стоял ближе к концу шеренги. Старшина обыскивал каждого. Когда он дошел до меня, то приказал: "Подними немедленно руки". Я сказал, что не хочу. Потом поднял руки, и когда он наклонился ко мне, я его на ухо спросил: "Что, немцы уже в городе?" От этих слов старшина затрясся и сказал все, что он думал — обо мне и моей национальности. Матом сказал. Он трясся, а я был бледен, и мозг мой работал очень четко. И я сказал: "Вчера были стрельбы, и мне объявили благодарность за отличное попадание в цель. Вы что, хотите, чтобы мне объявили благодарность еще раз?" — "Ах ты… Хочешь стрелять в меня?" — "Дай автомат"… А в советской армии — не как в израильской, автоматы были закрыты. Старшина схватил ключи и открыл стойки, где хранились автоматы. Я взял свое личное оружие, повернулся к нему и сказал: "А теперь — патрон". Это было очень серьезно. Он помчался к сейфу, где хранятся патроны, но его скрутили его друзья. Это были старослужащие, а старослужащие в советской армии могли сделать с тобой все, что угодно, особенно — когда офицеры уходят. Его скрутили его же друзья и сказали прекратить, потому что они поняли, что дело зашло далеко и я буду стрелять. Ко мне подошли. Я отдал оружие, его поставили в стойки и закрыли. Старшину увели, объявили отбой… Эта история стала известна во всей воинской части. Меня вызывали в политотдел, к командиру части. Я рассказал о ситуации, командир ничего мне не сказал — только выслушал. Тот старшина предупредил, что меня отправят "к белым медведям"… К белым медведям ехать было недалеко, но, в общем, так и случилось. Меня отправили за Полярный круг, но не из-за того, что случилось, а потому, что там стояли все подводные лодки, где мне предстояло служить. Но чтобы как-то поставить точку, политотделы провели собрания, на которых меня очень осуждали. Осуждали те люди, которые подняли руки и дали себя обыскать. Они говорили, что ничего страшного в этом нет… Вот такой был конфликт, который начался с проблемы человеческого достоинства, а закончился еврейской проблемой. На атомной подводной лодке — там, где я потом служил, — я не встречал антисемитизма. Это случалось на берегу. А на подводной лодке, где вместе погибают и вместе выживают, я антисемитизма не то что не чувствовал — его не было. * * * После армии я вернулся домой, в Одессу. Я по-прежнему хотел работать в газете, но взять туда меня не могли — по крайней мере, по причине того, что у меня не было образования. Тогда я подумал, что, кроме газеты, есть еще одно место, в котором мне хотелось бы работать. Это библиотека. Потому что в библиотеке очень много книг и очень много умных людей — так я думал. Не могут дурные люди общаться с книгами. Я пошел в Одесскую библиотеку имени Ленина, а затем поступил в Харьковский институт культуры, на библиотечный факультет. Но устроиться в газету в Одессе так и не мог. Тогда я обратился к писателю Вадиму Чиркову — своему бывшему тренеру по борьбе (я занимался борьбой еще до армии) — с просьбой помочь. Он тогда работал в кишиневской газете. Чирков сказал, что надо приехать, надо писать, а там видно будет. К тому времени я уже был женат, у меня родилась дочь. Жену и ребенка я оставил у мамы, а сам отправился пробиваться в Кишинев. Каждую неделю я приезжал в Одессу. Могу сказать так: в Кишиневе я работал, а жил, любил, пил и курил — в Одессе. Попасть в газету в Кишиневе поначалу мне тоже не удавалось. Я писал, приносил свои вещи, но… Тогда я решил уехать. Не берут меня в газету — значит, пойду опять в библиотеку. На прощание я собрал журналистов газеты, в которой я толкался, был там и Вадим Чирков. Прощаясь с ними, за стаканом молдавского вина я рассказывал им истории, случившиеся со мной на флоте. И тогда Чирков сказал мне: "Знаешь, запиши эти истории и оставь здесь". Я записал все, что говорил, оставил в редакции эти рассказы и вернулся в Одессу. Через неделю приходит телеграмма: "Начальство прочло твои рассказы. Согласно брать тебя на работу. Немедленно возвращайся". Потом эти рассказы были опубликованы в одной из молдавских газет, потом — в московской "Пионерской правде". …Я переехал в Кишинев и стал работать в детской газете "Юный ленинец". Потом работал в газете "Молодежь Молдавии", а уже перед отъездом в Израиль — в еврейской газете "Наш голос". * * * Однажды, когда я работал в "Юном ленинце", мне позвонили с киностудии и сказали, что хотели бы привлечь меня к написанию сценариев для документального кино. Мне дали на выбор три темы: "Директор колхоза", "Секретарь райкома партии" и "Руки матери". Выбирай любую. Я выбрал "Руки матери". И решил подойти к этой теме "от противного" — написать о тех, кто не знает, что такое руки матери. Я стал ходить по роддомам, отделениям милиции, по детским домам, домам малютки и собирал материал о брошенных детях. В то время эта тема не поднималась. Я написал сценарий, начали снимать… После того как фильм был готов, его показали министру культуры Молдавии. А как министр смотрит? Он заходит в зал, а все остальные — в самом конце зала, за его спиной. Министр смотрит фильм, и вдруг я вижу, что он начинает утирать слезы. Когда фильм закончился, он немного посидел в темноте, чтобы высохли следы слез, потом включил свет и говорит редактору: "Слушай, ты на сколько с ним подписал договор?" (Они там всех называли на "ты".) Редактор говорит: "На одну часть". Министр: "Пиши на две". Подписали договор на две части, т. е. увеличили сумму. А потом показали фильм первому секретарю ЦК. Первый секретарь, Иван Иванович Бодюл, посмотрел ленту. Министр культуры ждет, что его поздравят с хорошим фильмом. Бодюл поворачивается и говорит ему: "Это что — у меня здесь детей бросают? Ты где это снимал?" Министр говорит: "В Молдавии". Бодюл: "Что, у меня в Молдавии бросают детей? Этот фильм никуда не пойдет. Всё". И фильм "положили на полку". На такую, я бы сказал, "среднюю полку", потому что кому-то потом пришла в голову идея эту ленту отослать на фестиваль документальных фильмов в Прибалтику. Фильм получил серьезное признание. Мне перезвонили из Министерства, сказали: "Ваш фильм отмечен. У Вас есть определенные способности, мы думаем о будущем, и мы хотели бы направить Вас на учебу в Москву, в институт кинематографии, на сценарный факультет". Хочу сказать, что к этому времени я из Харьковского института культуры перевелся в Кишиневский университет, окончил его и, в общем, уже не думал о дальнейшем образовании. Я был журналистом, у меня выходили книги… Я никогда не мечтал быть кинематографистом, но предложение было заманчивое. Я согласился. Правда, я был уверен, что экзамены не сдам, потому что не был готов. Так жене и сказал: скорее всего, поеду, погуляю по Москве дней десять, попью пива — и вернусь обратно. Я поехал, попил пива… и поступил. Причем поступал я на дневное отделение — на заочном я уже учился и знал, что это такое… Во время учебы я жил в общежитии на окраине Москвы. Учился, параллельно у меня выходили книги, фильмы… Поэтому у меня были какие-то деньги, и каждую пятницу я улетал домой, в Кишинев, к жене и дочке. Три дня был дома, а потом возвращался в институт. Потом, когда средства уже не позволяли летать так часто, все-таки перевелся на заочное отделение и вернулся в Кишинев, где меня сразу же взяли членом сценарной коллегии "Молдова-фильм". Жизнь моя определилась таким образом — я писал книги и статьи, одновременно по моим сценариям снимались фильмы — документальные, художественные и мультипликационные. * * * После работы в кино я вновь вернулся в газету, но это была уже еврейская газета. Дело было в конце 1980-х. Часть газеты была на русском языке, часть — на идиш. Идишскую часть готовил писатель Борис Сандлер — ныне он руководит газетой "Форвертс" в Америке. Постепенно я осваивал еврейскую тему. А потом раздался еще один странный звонок. В очередной раз — из молдавского Министерства культуры. Но министром был уже другой человек — актер и режиссер Унгуряну. Я пришел, и оказалось, что министр был в Америке и там увидел фильм "Соляные столбы" — о трагедии еврейского народа. И он настолько взволнован, что хотел бы, чтобы в Молдавии кто-то сделал спектакль на еврейскую тему. Мне предложили написать пьесу о кишиневском погроме. Я возразил, что пьеса эта вряд ли потом увидит свет, ведь в погроме принимали участие и молдаване… И сказал, что напишу о деле Бейлиса. Я пригласил принять в этом участие своего товарища, драматурга и режиссера Владимира Александрова. Сложность в том, что на тот момент у меня уже были билеты в Израиль. На сентябрь. А дело было в мае. И я обязался написать пьесу за два месяца. То уже были тяжелые времена. Был всплеск национального самосознания всех окружающих наций и территорий. Русским в Молдавии говорили: "Чемодан, вокзал, Россия"… В городе не было света… В то время уже было страшно. Но я решил, что надо будет задержаться и пьесу написать. Я пошел к режиссеру Кишиневского русского театра имени Чехова — Бецису. И сказал ему: "Я хочу эту пьесу написать и хотел бы присутствовать на премьерных спектаклях. Если ты ее быстро поставишь. Тогда я отложу отъезд". Пьесу мы с Александровым написали, ее начали репетировать. А перед премьерой Бецис подошел ко мне и сказал, что эта пьеса послужила для него последней каплей и он решил уехать в Израиль. Я объяснил ему, что он не успеет, что я документы оформлял очень долго… Но он повторил: "Я уеду с тобой". Что вам сказать? Когда я вошел в автобус, в котором моя семья и другие репатрианты ехали в Израиль (мы добирались через Румынию), в автобусе сидела семья режиссера Бециса. Кстати, сейчас в Израиле живут композитор, написавший музыку к этому спектаклю, один из актеров… Накануне премьеры по всему Кишиневу висели афиши: в Русском театре им. Чехова такого-то числа состоится премьера спектакля Владимира Александрова и Яна Топоровского "Скажите, Вера, вы любите евреев?". Эти афиши висели — среди демонстраций, криков "уезжайте!", среди ломки многих судеб… Таким был мой отъезд. Мы уезжали в последних числах декабря 1991 года. * * * Однажды мы разговаривали с председателем Госкино Молдавии Михаем Пояте. Он сказал: "Я хочу рассказать тебе историю о молдавском характере. Нищий молдаванин ходит целый день, просит милостыню. Вечером, усталый, он заходит на какую-то автобусную станцию, подзывает мальчика и просит принести ему стакан вина. Мальчик приносит. И нищий в благодарность за это отдает ему всю милостыню, собранную за целый день… Вот такие мы. Такой молдавский характер. А у вас, евреев, он какой?" Я тогда ему сказал: "Не знаю". То есть я могу общими словами об этом сказать, но не знаю такой истории. Потом я уехал в Израиль, работал в газете "Время", а потом — в "Вестях", и я встретился с человеком, который мне такую историю рассказал. Я познакомился с профессором Вайнером. Этот человек всю жизнь боролся за возрождение языка идиш. Боролся в Америке и эту "войну" проиграл. Боролся в Израиле — создал факультет идиш в Бар-Илане, но, тем не менее, тоже "войну" проиграл… И вот этот человек рассказал мне такую историю. Вайнер живет в очень богатом районе Иерусалима. По утрам он любит прогуливаться по окрестным красивым улочкам. И вот однажды его остановил незнакомый еврей. — Простите, Вы — профессор Вайнер? — Да, это я, — ответил профессор, польщенный тем, что его узнают на улице. — Вы — тот самый профессор, который создал кафедру идиша в Америке? — Да, это я. — Это же Вы создали кафедру в Бар-Илане? — Да. Незнакомец стал уже немного надоедать профессору. — Что Вы от меня хотите? — спросил Вайнер. — Я Ваш сосед! — радостно сказал этот человек. Но профессор по одежде и внешнему виду собеседника понял, что тот вряд ли мог купить жилье в его доме. Что-то не то… — Вы купили здесь квартиру? — Нет, — ответил незнакомец. — Я купил место на кладбище и спросил, кто будет лежать рядом. Мне сказали — профессор Вайнер. Профессор остолбенел. — Мы будем лежать рядом? Ну и что? — Как — что? Мы будем лежать и разговаривать. О евреях. — На каком же языке мы будем разговаривать? — спрашивает Вайнер. — На иврите. На английском, если хотите. И тогда Вайнер — борец за возрождение языка идиш — возразил: — А почему не на идиш? Почему мы с тобой будем говорить не на идиш? И тогда этот человек ответил: — Потому что Он не хочет, — и показал на небо. — Потому что, если бы Он этого хотел, не позволил бы послать 6 миллионов евреев в газовые печи. Человек развернулся и ушел. И Вайнер его больше никогда не видел… Вот эту историю я мог бы теперь рассказать тому, кто спросил бы меня, какие мы, евреи. Вот такие мы. От смешных до трагичных…
Ян ТОПОРОВСКИЙ.
Сообщение отредактировал Kiwa - Суббота, 07.06.2014, 14:55
В столице Молдовы наконец-то увековечили память о нашем выдающемся земляке – скульпторе Лазаре (Лейзере) Исааковиче Дубиновском. Сама идея достойного увековечения памяти одного из крупнейших мастеров многонациональной культуры Молдовы (за свои творческие достижения по праву удостоенного орденов Ленина, Октябрьской революции, Трудового Красного Знамени, званий народного художника МССР, лауреата Государственной премии республики, члена-корреспондента Академии художеств СССР, почетного члена Румынской академии художеств…) была впервые высказана уже вскоре после похорон скульптора. Однако только в 2003-м, столичный муниципальный совет, а двумя годами позднее – правительство республики дали добро на установку мемориальной доски. Увы, должно быть, у властей предержащих в те и последующие годы хватало куда более важных дел… Многие надеялись, что Мемориальную доску установят в 2010-м, в год 100-летия со дня рождения Дубиновского. Но юбилейная дата минула – и стало ясно, что уповать на милость «сверху» контрпродуктивно (как витиевато выражаются дипломаты). Так что заниматься практическим воплощением принятых властью решений пришлось Еврейской общине РМ, ну а затраты, связанные с изготовлением доски и ее установкой, взял на себя председатель ЕОРМа предприниматель Александр Билинкис. Проведенная 7-го августа торжественная акция также была организована дирекцией общины, сумевшей привлечь к участию в мероприятии многих из тех, для кого имя Лазаря Дубиновского – не звук пустой. Церемонию открыл и вел член Союза художников Молдовы Дмитрий Пейчев, которому, по его словам, еще во времена своей молодости довелось лично познакомиться и затем неоднократно общаться с Лазарем Исааковичем, более того – удостоиться его лестного отзыва о своих работах и даже написать портрет прославленного ваятеля. Делясь воспоминаниями о «виновнике торжества», Д. Пейчев отметил доминантные особенности воплощения Дубиновским собственных творческих замыслов: «Он работал как ураган – быстро, темпераментно, бесстрашно… И еще: каждый памятник, каждый бюст он ваял с любовью… Все это, при его незаурядном таланте и мастерстве, всегда давало желаемый результат». Художник не преминул напомнить, что среди ярких работ ваятеля – не только хорошо известные кишиневцам памятники, но и огромное число скульптурных портретов крупных мастеров культуры – актера А. Райкина, скрипача Д. Ойстраха, наших земляков – поэтов Е. Букова, А. Лупана, архитектора Р. Курца… Затем ведущий предоставил слово Татьяне Потынг, вице-премьеру правительства республики (единственной из официальных персон, почтивших торжественную церемонию своим присутствием; из примэрии, расположенной всего в нескольких десятках метров от места проведения акции никто из его сотрудников прийти сюда не удосужился. Заняты-с!..). Порадовала прозвучавшая из уст вице-премьера искренняя благодарность организаторам акции (то бишь лидерам местного еврейства) за приложенные ими усилия по увековечению памяти столь неординарной личности. Затем Д. Пейчев пригласил к микрофону режиссера Русского драмтеатра им. А. П. Чехова Илью Шаца, который сумел лапидарно выразить неоспоримое: Дубиновский, как и всякий истинный мастер, принадлежал не неким идеологемам, а Времени и Искусству. Достаточно содержательным оказалось выступление искусствоведа Тудора Браги, обозначившего основные вехи творческого пути скульптора (в частности, упомянувшего далеко не всем известную подробность биографии Дубиновского: учеба во Франции и стажировка у одного из крупнейших ваятелей ХХ века Эмиля Антуана Бурделя дала нашему земляку едва ли не больше, чем предшествовавшая учеба в Бухарестской Академии искусств). Вклад Л. Дубиновского в приумножение нашего общего культурного достояния оказался одним из самых значительных. Санду Купча, в свое время работавший в Минкульте и знавший Дубиновского лично, счёл должным прочесть одно из стихотворений приезжавшего сюда и ценимого ваятелем поэта Наума Коржавина – «Гимн румынскому языку» («Языки романской группы…»), дав тем самым осознать присутствовавшим, что владение этим языком сыграло не последнюю роль в успешном восхождении скульптора к творческим высотам. (А нам-то, наивным, казалось, что для этого достаточно природной одаренности, мастерства и упорства в достижении цели, а также отсутствия препон, сознательно кем-то чинимых талантливой личности.) Ностальгические нотки преобладали в зачине выступления нашего экс-соотечественника, скрипача Эдуарда Шрайбмана, давно проживающего в Штатах, во Флориде, но регулярно навещающего родные пенаты: «Помнится, в детстве и юности, прогуливаясь по Кишиневу, я то и дело замечал: тут памятник, созданный Дубиновским, там – еще один памятник или бюст его работы… Они и ныне остаются в числе главных примет города». Э. Шрайбман напомнил также, что Дубиновский, помимо прочего, был и музыкально одаренной личностью: в 50-е годы участвовал в качестве исполнителя партий классического и современного репертуара в нескольких оперных спектаклях... Наш заокеанский гость затем «подбросил» внимавшим ему дерзкую идею: мол, после открытия мемориальной доски нужно добиться и иной формы увековечения памяти скульптора – установки в Кишиневе памятника Дубиновскому. На что тут же последовала шутливая реплика Д. Пейчева: «...или – хотя бы бюста ваятеля, причем первый взнос на его создание желательно получить от Эдуарда Шрайбмана». С интересом выслушали собравшиеся и еще два коротких выступления. Вячеслав Жиглицкий, один из непосредственных участников создания мемориальной доски, не поскупился на похвалы в адрес своего соавтора – Стеллы Кулевой-Билинкис, ныне проживающей в США. А невестка (жена сына) Л. Дубиновского – Александра Дубиновская от себя и от других родственников ваятеля выразила удовлетворение тем, что, пусть и аж через 32 года после смерти Лазаря Исааковича, но память о нём увековечена, и поблагодарила за это ЕОРМ. Александре Дубиновской и её племяннику – правнуку скульптора Юрию Дубиновскому было предоставлено почетное право открыть мемориальную доску, для чего каждому из них понадобилось лишь «легким движением руки» сдернуть длинное покрывало. В тот же момент все собравшиеся смогли рассмотреть (а кое-кто и запечатлеть) барельефный портрет и размещенные под ним, внизу мемориальной доски, надписи на трех языках – молдавском, еврейском и русском: «Лазарь Исаакович Дубиновский (1910–1982), выдающийся скульптор, народный художник Республики Молдова, жил в этом доме в период 1953–1982 гг.». На этом официальная часть акции завершилась, но кое-кто из ее участников уходить не торопился. Конечно, не обошлось без оживленного обмена мнениями о только что увиденном и услышанном. В частности, прозвучали два вполне резонных вопроса. Первый. Почему никто из выступавших не упомянул, что, помимо кишиневских памятников, а также скульптурных портретов, хранящихся в Национальном музее изобразительных искусств, ваятель создал и немало иных ярких творений, в том числе чисто еврейских по тематике. А ведь среди таких его работ значатся столь интересные по замыслу и воплощению памятник «Жертвам нацизма», находящийся в Музее еврейских общин Румынии, и композиция «Реквием. Посвящается жертвам фашистских лагерей смерти» (тоже в Румынии)… И второй вопрос, не менее острый: о печальной судьбе некоторых произведений скульптора. В свое время фронтон Национального театра им. М. Эминеску украшал горельеф «Искусство Молдавии», а по соседству, в центре сквера между этим театром и Органным залом, был воздвигнут памятник писателю Максиму Горькому. Обе эти работы Дубиновского, как и еще два его творения – скульптурная композиция «Карл Маркс и Фридрих Энгельс» (установленная перед зданием ЦК КПМ, где теперь вновь заседает парламент РМ) и бюст жены ваятеля, воздвигнутый на ее могиле, – были варварски уничтожены теми, кто, мягко говоря, не питал симпатий ни к изваянным Дубиновским личностям, ни к нему самому. Предпринимались попытки убрать куда подальше и самые известные его творения: памятники Г. И. Котовскому и «Героям-комсомольцам»; совсем недавно на такую же участь хотели обречь монумент освободителям Молдовы от фашистских захватчиков… Но об этих неблаговидных акциях, к которым были причастны и весьма высокопоставленные персоны, никто на состоявшейся церемонии и словом не обмолвился. Не хотелось омрачать торжество? Или кто-то готов «на все сто» гарантировать, что эти памятники уже вскоре не подвергнутся очередным «наездам» доморощенных варваров?!.
Дата: Воскресенье, 11.01.2015, 09:12 | Сообщение # 19
дружище
Группа: Друзья
Сообщений: 386
Статус: Offline
ЭТО БЫЛА ВЕСНА «Один час возвращения на праведный путь и добрых дел в мире этом прекрасней всей жизни в мире грядущем» «Пиркей Авот» («Поучения отцов» гл. 4)
*** «Театр – высшее из искусств, именно потому, что он эфемерен, и время уносит его целиком. Ведь даже музыка остается, будучи записанной. Только театр, как душа и жизнь человека…» Вс. Меерхольд
Дату запамятовал, но помню абсолютно точно, что день этот выпал на четверг. Накануне заведующая отделом культуры республиканской газеты «Молодежь Молдавии» Лена Швецова сказала мне: «Кровь из носа, но в четверг ты должен принести интервью с Марией Биешу. Оно пойдет в воскресный номер. Мне редактор уже сделал замечание, что мы слабо освещаем культурную жизнь города». Итак, был четверг, за окном стоял прекрасный в Молдавии месяц сентябрь 1966 года, отмеченного невиданным доселе урожаем винограда. Казалось, сам воздух был пропитан сладковатым, дурманящим запахом муста, свежайшего, только что отжатого виноградного сока. Интервью со знаменитой вокалисткой, признанной во всем мире лучшей исполнительницей партии «Чио – Чио – Сан» было готово, осталось только проглотить завтрак и умчаться в редакцию. Уже в дверях услышал по «Маяку» информацию АПН – достигнута договоренность о приезде в Союз на гастроли Израильского симфонического оркестра. Он будет выступать в Москве и Ленинграде. Здорово! Совсем недавно в Израиле побывали знаменитый Константин Симонов, кинорежиссер Александр Столпер, ряд актеров московских театров. Культурные связи между двумя странами явно крепли. Смущало лишь, что одновременно с этим Советы беспрерывно поставляли смертоносное оружие Сирии и Египту, одержимых идеей «сбросить евреев в море», что Насер ходил в Героях Советского Союза, но мир, как известно, спасет красота, значит, советская политика на Ближнем Востоке обязательно поменяется, а отсюда рукой подать и до изменения отношения к своим евреям... У троллейбусной остановки располагался аптечный киоск. В нем работал пожилой еврей по имени Идалэ, которое как нельзя лучше подходило к его рыжеватой голове, хитроватым щечкам, тощей верткой фигуре, легкому картавому говору и извечной еврейской грусти в глазах. Я знал его еще с недавней студенческой поры. Чем-то ему приглянулся, и, отпуская мне средство от насморка, зеленку, прочую мелочь, он, убедившись, что вокруг никого нет, осторожно заговаривал со мной на идиш. Мы подружились, и когда я отправлялся на экзамен или зачет, давал мне «витамин на счастье» - большую вкусную горошину. Были у него два увлечения. По ночам беспрерывно слушал всевозможные «голоса», и, второе, - по любому поводу с упоением проклинал Советскую власть. Идалэ охотно делился услышанными новостями, но при этом отчаянно привирал, не менее изощренно, чем иные классики «соцреализма». Помню, однажды ливень застал меня на остановке, и в ожидании троллейбуса я забежал к нему в будку (это разрешалось только избранным!). -Ну, как тебе нравится эта погода?- спросил он и продолжал,- сволочь, чтоб она сгорела вместе со своими прелестями. -Кто?- недоуменно спросил я. -Как это кто? Советская власть. -Разве Советская власть виновата в этом ливне? -А то нет? С тех пор, как здесь установилась эта проклятая власть, жизнь перестала быть жизнью, а погода погодой… Такой вот еврейский Катон... Сегодня я торопился и не имел никакого желания толковать с Идалэ, но пройти незамеченным не удалось. Он, видимо, высматривал меня, и заметив, с такой силой замахал руками, что едва не разнес свое заведение. Я уже просто вынужден был подойти к нему. -Слышал,- громко зашептал он,- приезжает Израильский оркестр. Будет выступать в Москве, Ленинграде и Кишиневе. -Слышал, - ответил я, - только вот про Кишинев не слышал. -Так у тебя маленькая коробочка, а у меня дома большущий ящик, «Урал» называется. По нему передают такое – тебе и не снилось! А на концерт схожу обязательно. Да что говорить… Я еще захватил то время, когда играли еврейские театры, звучала еврейская речь, можно было читать еврейскую газету, книгу. А сейчас… Вытравили из нас душу. Вроде мы есть - и вроде нас нет. Эх, гори она в огне -эта Советская власть. В редакцию я успел вовремя. Лена унесла материал в секретариат и, вскоре вернувшись, оживленно заговорила: -Знаешь, вчера в Горкоме комсомола я узнала, что в Доме молодежи собираются какие-то евреи и репетируют спектакль на своем языке. Сходи посмотри. Если что интересное – напиши. У нас давно не было материалов о художественной самодеятельности. Она лукаво улыбнулась. Ленка Швецова – отличная девчонка. Всё ведь понимала, знала истинную цену «политике партии», в узком кругу едко отзывалась о местных «руководящих кадрах», но выдрессирована была той же партией, что надо. «Генеральную линию» в газете проводила четко. Однако! Если появлялась хотя бы малейшая возможность отступить от стандарта, допустить пусть крошечную двусмысленность, то будьте спокойны, случая не упустит. Чутьем обладала поразительным. Много позже я узнал, что она присутствовала на одном из заседаний бюро Горкома, где среди прочего шла речь о Городском Доме молодежи, в котором размещались большинство самодеятельных коллективов. С удивлением узнала и о существовании некоей Еврейской музыкально-драматической студии. После заседания Лена подошла к секретарю по идеологии и поинтересовалась, можно ли будет поместить в газете информацию о ее работе, если, конечно, таковая поступит в редакцию. Все правильно. Касаясь «сомнительной» еврейской темы, никогда не мешает подстраховаться. Не то неровён час… Секретарь, вчерашний студент, придал своему юному лицу значимость, подумал, и изрек: -Если поступит, давайте, но… - он выразительно посмотрел ей в глаза... - сами понимаете… У нас в стране еще не изжиты полностью сионистские настроения. -Понимаю. Ленка Швецова, отличная девчонка, одна из бесчисленных действующих лиц гигантского театра абсурда, именуемого Советский Союз. В тот же вечер, отправился я в Дом молодежи. Вошел в концертный зал и обомлел. С ярко освещенной сцены доносилась речь на чистейшем идиш. -О, если бы вы знали мою жену. Как она умела варить, как она умела печь, как обходилась с людьми, ну а выдержать мои сумасбродства… Ведь я такой капризный, вспыльчивый, задеть меня словом – опасно для жизни. Господи, не Шолом-Алейхем ли? Конечно, «Новая Касриловка»! Неужели в самом деле стало что-то меняться?!. Дождавшись перерыва, подошел к режиссерскому столику. Представился. Лицо режиссера Рувима Левина показалось мне знакомым. Ну да, он играет в кукольном театре «Ликурич» («Светлячок»). Вспомнил, слышал где-то, что он когда-то занимался в училище при ГОСЕТе у самого Михоэлса. Презрев условности, нетерпеливо спросил об этом. Оказалось, тот самый. Рядом с Левиным сидел невысокий худощавый мужчина, лысина в обрамлении седых волос, добрый ироничный взгляд. -Познакомьтесь,- сказал режиссер,- поэт и драматург Мотл Сакциер, автор инсценировки «Новой Касриловки», которую мы сейчас репетируем. Сакциер… Я встречал эту фамилию на афишах Сиди Таль. Он автор некоторых ее программ. Перерыв кончился – репетиция спектакля с песнями, танцами, массовыми сценами продолжалась. Я не отрывался от сцены. Откуда они взялись, столько исполнителей разных возрастов? Кто санкционировал существование этого коллектива? Кто явился инициатором его создания? Репетиция закончилась ровно в полночь. Сакциер жил примерно в трех кварталах от Дома молодежи. Он предложил зайти к нему «на одну минуточку, на чашечку кофе». Минуточка та незаметно вместила в себя всю ночь... Сакциер читал свои стихи разных лет. Впервые в жизни я услышал прекрасный литературный идиш. Особо запомнилось стихотворение, посвященное памяти замечательного актера из г. Черновцы Якова Михалевича, чье амплуа составляли короли, принцы, герцоги, князья, одним словом, люди «голубых кровей». После того, как там разогнали Еврейский театр и пересадили половину труппы (он, к счастью, оказался во второй половине), ему «сказочно» повезло - был принят на работу в один из центральных ресторанов. Королевское одеяние пришлось сменить на ливрею швейцара. Его рука, по мановению которой, фигурально говоря, вершились судьбы людей и стран, вынуждена была теперь принимать чаевые, дармовые подачки нетрезвых, объевшихся гостей. Не справился актер с этой своей новой ролью. Вскоре после ресторанной «премьеры» он умер от разрыва сердца. Поразили меня и стихи Сакциера, вошедшие позднее в его знаменитый «Лагерный цикл» - любовь и ненависть, стойкость и малодушие, верность и предательство. Да, ГУЛАГ не миновал и его. Уроженец Бессарабского местечка, он в молодости сочувствовал коммунистам, выступал в левой прессе с антиправительственными статьями, приветствовал Советскую аннексию Бессарабии в 1940 году. Справедливости ради, следует сказать, что тогда эта акция воспринималась евреями чуть ли не как преддверие к «всемирному братству и счастью». Когда через десять лет его арестовали по обвинению в «буржуазном национализме», а заодно - чего там мелочиться! - в «шпионаже в пользу Британской разведки», он на одном из допросов бросил следователю -Как вы смеете приписывать мне этот бред? Вы лучше статьи мои почитайте. -Мы ваши статьи читали,- ответил следователь,- это все маскировка врага народа, каковым вы являетесь... Шесть лет из десяти по приговору «тройки» провел он в тюрьмах и лагерях. После ХХ съезда он был освобожден, реабилитирован, восстановлен в Союзе писателей, однако… где печататься? Поместит, скажем, «Советиш геймланд» раз в год несколько его стихотворений, а дальше что? Посылать свои вещи за кордон? Так еще слишком свеж пример и Пастернака, и Синявского, и Даниеля. Писал в стол. Этой же ночью я узнал от Сакциера, каким образом возник в Кишиневе этот коллектив. К счастью, не все актеры провинциальных еврейских театров погибли. Немногие уцелевшие поменяли свое амплуа – ничего другого не оставалось. В Кишиневе, к примеру, мастером на трикотажной фабрике работала Сюзана Гоханская, костюмером в Оперном театре была Надежда Штернель. Ее мужу, замечательному вокалисту Зигфриду Штернелю, удалось раствориться в молдавской хоровой капелле «Дойна». Пребывали на пенсии Абрам Беркович, Женя Златая, Шимеле Беркович. Известные в прошлом актеры, оболганные, натерпевшиеся страха, они старались не бередить старые раны. Выжили – и слава Б-гу. Не подавали свой голос за возрождение еврейской культуры и евреи, занимавшие далеко не последнее место место в науке, литературе, музыкальном искусстве. Ждали. Надеялись. Боялись. И это в городе, где, примерно, каждый пятый житель – еврей. Идея создания еврейского самодеятельного театра исходила от двух человек, казалось бы весьма далеких от искусства. Ими были Арон Шварцман, рентгентехник больницы, и Давид Шварцман, гравер фабрики игрушек, человек разносторонних интересов (писал стихи, увлекался эсперанто), - друзья и однофамильцы. Первый – дальний потомок известного Вильнюсского раввина Юдке, второй – внук благочестивого резника Нохума Файбойма. Арон и Давид, подростками в эвакуации, на себе познали тяготы военного времени. Послевоенного тоже. На всю жизнь запомнил Давид свои мучения при поступлении в Одесский станкостроительный техникум в самый разгар «дела врачей-убийц». Немало унижений довелось в это время испытать и Арону, работавшему в Республиканской больнице, в Кишиневе. Как иначе – еврей, стало быть «отравитель». Со дня на день ожидал ареста, депортации. Спасло то, что «отец народов» к этому времени, отправился в давно поджидавшую его преисподнию. Давид и Арон жили стремлениями и надеждами своего народа, вот только сердца их бились чуточку сильнее. Извечный вопрос – с чего начать? Конечно же, в начале должно быть слово. Еврейское слово. И звучать оно должно с самой возвышенной и прекрасной кафедры – театральной сцены. Друзья были далеки от иллюзий. Профессиональный театр в сегодняшней Молдавии – мечта менее осуществимая, чем полет на Марс. Но самодеятельность, почему бы нет? Тем более, как стало известно, в далеком Вильнюсе удалось-таки пробить самодеятельный еврейский театр. И Шварцманы стали дерзать. Поначалу они вышли на Сакциера, Левина, сумели увлечь профессиональных в прошлом еврейских актеров и некоторых евреев, участников разбросанных по городу кружков художественной самодеятельности. Так образовалась «инициативная группа». Сделавшись инициаторами возрождения в Молдавии еврейской культуры, Шварцманы обеспечили себе весьма нелегкую жизнь: мало того, что власти могли запросто обвинить их в сионизме, идеологии, которая, согласно партийной пропаганде, представляет «угрозу всему прогрессивному человечеству», предстояло еще обходить препоны и уловки многослойного советского бюрократического пирога. Очень, кстати, ядовитого. Попробуешь – век не забудешь. Тут, однако, подвернулся удачный случай. В Кишинев приехали несколько еврейских писателей, членов редколлегии еврейского официоза «Советиш Геймланд» во главе с главным редактором Ароном Вергелисом. Цель приезда – способствовать подписке на журнал. Их принимали в Союзе писателей, побывали они и в ЦК. Шварцманы обратились к Вергелису, просили использовать свое влияние, поднять в верхах вопрос о создании в Кишиневе еврейского самодеятельного театра. Вергелис обещал и.. увез свое обещание в Москву. И то верно, разве нет у него дел поважней? День и ночь, понимаете, приходится отбиваться от буржуазных писак, клевещущих, будто в Советском Союзе процветает антисемитизм и зажимается еврейская культура… Оставалось надеяться на самих себя. Свои хождения по мукам Арон и Давид начали с посещений начальственных кабинетов. Их беседы с бонзами различных рангов были неординарны и впечатляющи. Первый визит решено было нанести заведующей отделом культуры Горисполкома товарищу Фаине Медиакритской, довольно привлекательной, несмотря на перезрелый возраст, особе. В прошлом райкомовский работник, она неплохо поднаторела в демагогических вывертах. Выслушав Шварцманов, воскликнула: -Интересно! – только… только вряд ли осуществимо. -Почему? -Потому что… - она запнулась, но тут же нашлась. – Понимаете, городские Дома культуры переполнены самодеятельными кружками, а ведомственные клубы не в нашем подчинении, их опекают профсоюзы, так что… Она с притворным сожалением развела руками. И уже прощаясь, сказала: -Обратитесь в Министерство культуры, может, там помогут. Знала, ведь, что ни к чему хорошему не приведет, но почему бы не покуражиться над еврейчиками? Впрочем, Шварцманы сами собирались обратиться в Министерство – там имелся отдел, ведающий самодеятельностью. Хитрость, однако, заключалась в том, что это ведомство не могло создавать ни профессиональные, ни самодеятельные коллективы без указания ЦК партии и негласного согласия зловещего органа, который наравне с тюрьмами и лагерями курировал так же творческие союзы. Визит вскоре состоялся. Шварцманов принял третьестепенный чиновник Министерства Федор Непоту, которого с юных лет продвигали «по комсомольской линии», затем долго думали, что с ним делать дальше, пока не додумались «бросить на культуру». Типичная картина тех лет. Разговор был короткий: -Нам это не надо. У нас нет помещений. Клубы в подчинении профсоюзов. Точка. -Кому это «нам», позвольте уточнить, - спросил Давид,- если вы имеете в виду себя лично, то можете не волноваться, не ради вас стараемся. Непоту вытаращил глаза. Дальнейший разговор был бесполезен. Друзья обратили внимание, что и Медиакритская и Непоту упирали на профсоюзы. Значит.. Следующий вояж друзья совершили в Центральный совет профсоюзов, в его Культурно-бытовой отдел, который возглавляла Галина Раку, молодая, перспективная, со всех сторон проверенная товарищ. Прочитав положенный на стол письмо «инициативной группы» с просьбой разрешить работу еврейскому самодеятельному коллективу в одном из ведомственных клубов, она задергалась, будто по стулу, на котором сидела, пропустили заряды тока. -Вы это серьезно? -Более чем… -Как… Зачем… Кому это нужно? -Наверное, это нужно, в первую очередь, евреям. Кстати, Конституция гарантирует право каждого народа на развитие своей культуры, национальной по форме, социалистической по содержанию. Или вы против Советской конституции? Раку попрехнулась. Все ясно. В конце концов, Раку, как тот же Непоту, сама ничего не решала. Их необходимо было посетить, дабы соблюсти пустые формальности. Следующий этап – посещение главного профсоюзного босса республики Сергея Сидоренко. Это по-настоящему серьезно. Миссию взял на себя Арон. Попасть к боссу оказалось делом нелегким. Каждое утро можно было видеть у подъезда пятиэтажного здания Совета профсоюзов мотоцикл – личный транспорт Арона. Чиновники выглядывали в окна и удивленно качали головами – какой чудаковатый еврей, неужто не чувствует, что ступает по острию ножа.. Аудиенция все же состоялась. Товарищ Сидоренко восседал в мягком кресле и с нескрываемой издевкой взирал на своего носатого посетителя. С каким наслаждением раздавит он сейчас эту мерзкую букашку! Арон изложил суть дела. -А на каком, интересно, языке вы собираетесь играть?- спросил с издевкой Сидоренко -На еврейском, естественно, на языке Шолом-Алейхема. -Вы что, дорогой товарищ,- начал Сидоренко, - разве не понимаете, что ваша затея позволит выйти на сцену просионистским элементам и вести им антисоветскую пропаганду? А может, - Сидоренко выдержал многозначительную паузу, - может, вы сознательно готовите идеологическую диверсию? -Идеологическая диверсия случится, если вы не дадите разрешение на создание еврейского самодеятельного коллектива. Помните у Ленина – «Не евреи – враги трудящихся». Или вы против Ленина? -Да как вы смеете, - побраговел Сидоренко,- какая наглость, да за такие слова я вас упеку на Колыму! -О, тогда о вас узнают не только в Москве. О вас станет вещать «Свобода», «Голос Америки», «Би – би – си». Вам улыбается такая перспектива? Арон встал и повернулся к выходу. -Все равно этой гадости в Кишиневе не будет,- завопил Сидоренко. Ему отсалютовал громкий стук двери... Арон и Давид решили снова вернуться в Горисполком, на этот раз побывать у Мирры Поповиченко, заместителя председателя Горисполкома, которая, среди прочего, курировала культурную жизнь молдавской столицы. Товарищ Поповиченко слыла образованной дамой, преподавала когда-то марксистско-ленинскую философию в Политехническом институте. Плюс ко всему, ее дочь, поставив на карту мамину карьеру, вышла-таки замуж за еврея. Любовь, как известно, законов всех сильней. -Милые мои, - щебетала она, - кому нужен сегодня Еврейский театр, пусть и самодеятельный? Кто на него будет ходить? Евреи давно приобщились к передовой русской культуре, у нас же активно участвуют в развитии молдавской культуры. Посмотрите. Автор первой молдавской оперы – Давид Гершфельд, фронтон Молдавского театра выполнен скульптором Лазарем Дубиновским, он же автор памятника Котовскому, национальному герою молдавского народа. Хотите петь еврейские песни – пойте на свадьбах и не рыпайтесь. Зачем вы ищете себе лишние цурес? О, наличие еврейского зятя явно дает себя знать. Все, вроде, ясно, но на этот раз Шварцманы почему-то не торопились уходить. Она, в отличие от других чиновников, казалась мягче, человечней. И вдруг… Вдруг, привстав с кресла и понизив голос, она раздельно произнесла со скрытой ненавистью: -Ни – ко – гда! Слышите, ни – ко – гда! Она жгла их глазами. Шварцманы спокойно выдержали ее взгляд. Всего лишь полминуты – она снова овладела собой и, жеманно улыбнувшись, протянула им руку. Рука ее так и повисла в воздухе... (Жизнь – великий драматург. Сейчас товарищ Мирра Поповиченко живет в Лос-Анжелeсе. Ее как беженку вызволил из бурлящей Молдовы «любимый зятек». Вызволил, естественно, через еврейский ХИАС. Ей предоставили субсидированную квартиру, ее всячески опекают еврейские организации. Будучи проездом в Лос-Анжелосе, я позвонил ей, напомнил о днях минувших. Она расчувствовалась – «Как же, прекрасно все помню. Какие замечательные ребята Арон и Давид! Я всей душой старалась им помочь, но сами знаете, какое время было…»). После всех этих мытарств Шварцманы решились на отчаянный шаг – самим найти помещение, собрать труппу, выпустить спектакль и таким образом поставить всех перед свершившимся фактом. Им удалось договориться с директором клуба Насосного завода, который, надо полагать, небескорыстно согласился два раза в неделю предоставлять зал для репетиций. В конце концов собираться будут не фальшивомонетчики и не террористы. Так, какие –то любители… В первый же вечер клуб посетила «инициативная группа». Когда люди пришли во второй раз, на дверях висел огромный замок. Все очень просто. В директоре во-время заговорил инстинкт самосохранения. В клубе действительно собираются любители, но они во сто крат хуже и фальшивомонетчиков, и террористов, ибо любители эти – евреи. Попытка провалилась. Визиты решили на время прекратить. Давид составил письмо-жалобу в профсоюзную газету «Труд». Как рядовой член профсоюза он просил свою газету ответить ему всего лишь на один вопрос – почему это в Молдавии, где помимо молдавских, существуют русские, украинские, болгарские, гагаузские кружки художественной самодеятельности, попытка создания подобного коллектива на еврейском языке всюду натыкается на глухую стену отказа. Короче, «чем мы виноваты перед миром»? Ответ пришел удивительно быстро. (Скорее всего, в конверте содержится циничная отписка из тех, что сочиняются редакциями советских изданий, когда пытаются обойти «неудобные» проблемы.) Давид мысленно как бы прочитал её: «Уважаемый т. Шварцман! В нашей стране широко представлено самодеятельное искусство. Вопрос о создании новых коллективов решается на местах при наличии соответствующих условий. С профсоюзным приветом (Подпись).» Давид торопился на работу и не хотел себя взвинчивать – в последнее время стало пошаливать сердце. Сегодня вечером он соберет «инициативную группу», вскроет при всех конверт, и надо будет решать, что делать дальше. И вот все в сборе. Давид нервно разрывает конверт, вынимает небольшую бумажку, пробегает ее глазами раз, другой и радостно восклицает: -Слушайте! Суть ответа сводилась к следующему. Редакция выражает недоумение по поводу того, что в Кишиневе отказывают в работе какому-то самодеятельному коллективу. Все кружки художественной самодеятельности имеют право на существование. Редакция надеется, что вопрос, поднятый в письме т.Шварцмана будет решен положительно. Хочу напомнить, что на дворе стоял 1966 год и до «Израильской агрессии» оставалось около года...
Сообщение отредактировал shutnik - Воскресенье, 11.01.2015, 09:14
Дата: Воскресенье, 11.01.2015, 09:15 | Сообщение # 20
дружище
Группа: Друзья
Сообщений: 386
Статус: Offline
продолжение
Первая ласточка! Как-никак, доброжелательное мнение, пусть профсоюзной, но все-таки центральной газеты. Это уже кое-что. На столе тут же появилась бутылка добротного молдавского вина.. С ответом газеты «Труд», как с охранной грамотой, решено было обратиться в высшую инстанцию Республики – Центральный комитет коммунистической партии. После почти месячного ожидания Шварцманов принял заместитель заведующего отделом культуры Валентин Даниленко. Даниленко выслушал Шварцманов, не перебивая и не задавая вопросов. Конечно же, он был осведомлен обо всем, что предшествовало этой встрече – вся информация о «брожениях» в идеологической сфере, на каком бы уровне они не происходили, стекались в ЦК. На столе его лежала так же копия письма из газеты «Труд». -Партия, - как бы невзначай заметил Даниленко, - ратует за слияние национальных культур, а вы… -Верно, - ответил Давид, - но партия учит, что слияние это произойдет через их расцвет. -Валентин Дмитриевич, - сказал Арон, - объясните, пожалуйста, что крамольного в нашем желании? Может, мы, в самом деле, чего-нибудь не понимаем? Установилась тишина. Неожиданно Даниленко встал, пожал посетителям руки и произнес: -Я убежден, что создавать хорошие спектакли можно на любом языке. Вам сообщат, где будете работать. Только, ребята, на очень уж большое не замахивайтесь! Пока, во всяком случае… Желаю творческих успехов. Последовала самая, что ни есть «немая сцена»... Воспользуюсь ею, чтобы посвятить несколько строк Валентину Дмитриевичу. Интеллигентный, эрудированный, с тонким художественным вкусом, он, в отличие от прочих партаппаратчиков, пользовался уважением и авторитетом в творческой среде. В порядке своих обязанностей ему, разумеется, приходилось, среди прочего, бороться с «сионизмом и еврейским национализмом», но евреи знали, что если кто-то может им реально помочь, то это Даниленко. Мне известен случай, когда он предотвратил расправу над евреем, которого незаконно уволил с работы матерый антисемит-партиец. Мне доподлинно известен другой случай, когда под его нажимом приняли на работу молодую еврейскую женщину, против чего выступал сам министр соответствующего ведомства.. Уверен, что таких случаев было больше. В самом деле, только ли с Горбачева началась «перестройка», приведшая в конечном счете к падению коммунистического идола? Разве до него в руководящих структурах партии на разных уровнях, не было и таких, которые безусловно принимали коммунистическую идею, но в личностном плане были глубоко порядочными людьми, наивно надеявшимися, что идея эта станет «правильно» осуществляться?! Настал, наконец, день, когда появился приказ Министерства культуры МССР о создании самодеятельной Еврейской музыкально – драматической студии при Доме молодежи. Режиссером назначался Рувим Левин. Любопытно, что тамошние самодеятельные коллективы формально подчинялись одновременно Министерству культуры, Горисполкому, Райкому комсомола. Как говорится, умри, лучше не придумаешь. Рассказывают, что когда в Дом молодежи пришли те, кто официально представлял Еврейскую театральную студию, во всех кабинетах прекратилась работа, все сбежались посмотреть на это неординарное явление. Честь первыми подняться на сцену была предоставлена профессиональным еврейским актерам. Они шли под аплодисменты присутствующих и при свете прожекторов.. Что чувствовали они, на долгие годы отлученные от своего призвания, когда вновь вдохнули запах кулис? Ведь это только кажется, что театр можно вытравить из себя. Как выразить глубоко затаенное и, не побоюсь этого слова, мистическое чувство, связывающее театр со своими жрецами? Они держались. Они стоически держались, эти несколько уцелевших еврейских актеров, последние из могикан, и лишь украдкой смахивали слезы – очень сильно светили юпитеры.. Между тем, определились с пьесой, оригинальную сценическую редакцию которой сделал Сакциер, и ... неутомимые Шварцманы принялись формировать труппу. Требовалась молодежь. К ним подбирались через знакомых и знакомых своих знакомых. Родители сомневались. Стоит ли рисковать и разрешать детям играть в каком-то еврейском театре, если им предстоит устраивать свою жизнь – поступать в ВУЗ, продвигаться по службе… И все-таки молодые стали постепенно приходить. Вначале из любопытства – интересно было увидеть старых еврейских актеров. Приходили, сидели на репетициях, окунались в атмосферу театра, увлекались и незаметно для себя втягивались в работу. Была у этого коллектива уникальная особенность... сюда принимали всех! Всех абсолютно – одаренных и не очень, молодых и в возрасте… Если человек не получал роль, то пел в хоре, не умел петь – попадал в танцевальную группу, не умел танцевать – пребывал в массовках, не смотрелся и там – убирал сцену, помогал ставить декорации, разносил афиши. В душах этих людей процесс возрождения Еврейского театра обрел ореол святости, оказался сродни возрождению Храма, и каждому еврею представлялась возможность вложить частичку своей души в его основание. Люди были заняты на основных работах, у многих были семьи, маленькие дети, но в то время для большинства из них этот театр сделался одной из важнейших категорий в жизни.. Левин и Сакциер поставили перед собой сверхзадачу: «Самодеятельность» – только для официальных документов. Фактически, театр должен играть на профессиональном уровне! Среди молодых оказалось немало по-настоящему одаренных исполнителей. Искрой Б-жей был отмечен Иосиф Беленькин, в миру шофер, а не сцене обладатель богатейшего актерского комплекса. Его неистовая преданность театру вошла в поговорку. Искрой Б-жей была отмечена Анна Гинзбург, Аннушка, как ее любовно называли, в миру секретарь приемной одного из министерств. Одинаково хорошо пела и играла. Оба они сразу же заняли ведущее положение в труппе. Репетиции шли полным ходом, и чтобы заткнуть пасть антисемитским идеологам, решено было приурочить премьеру спектакля «Новая Касриловка» к главному советскому празднику – очередной годовщине «Великого Октября».
*** На театральных стендах города появились необычные афиши – на русском и идиш. Обращала на себя внимание эмблема – профиль Шолом-Алейхема и оригинально выполненная театральная маска с выраженными еврейскими признаками. Афиши извещали о том, что 8 ноября (второй день праздника) 1966 года в Городском Доме молодежи состоится премьера спектакля по рассказу Шолом-Алейхема «Новая Касриловка» (инсценировка М. Сакциера) в постановке Еврейской музыкально-драматической студии. Режиссер-постановщик - Рувим Левин, художник – Яков Аш, дирижер – Михаил Муллер, балетмейстер - Михаил Клейдман. В афише отсутствовало имя человека, без которого выпуск спектакля был бы очень и очень затруднен, а именно, Заумена Шустермана, который взвалил на себя бремя материально- технического обеспечения этой и всех последующих постановок – доставал дефицитные материалы для изготовления костюмов и декораций, организовывал транспорт, арендовал помещения во время гастрольных выступлений. Один из незаменимых в театре людей, которые всегда остаются за кулисами… Накануне состоялась «сдача» – спектакль показали специальной комиссии, куда входили представители Министерства культуры, горисполкома, райкома партии, райкома комсомола, и, разумеется, «театроведы в штатском». У всех на руках был подстрочный перевод пьесы. Придирчивые глаза членов комиссии не обнаружили крамолы, спектакль был принят и премьера состоялась в назначенный день... Зал, вмещавший около двухсот человек, был забит. Первое, что я записал в свой блокнот - «На спектакль пришли потомки Тевье-молочника, те, которые помнят еще уклад жизни в дореволюционных «штетл», и совсем юные с пионерскими галстуками на груди». Как в настоящем театре, работал буфет, зрители получили программки, где излагалось содержание спектакля. Представление началось минута в минуту. Первые аплодисменты раздались еще до появления актеров. Они предназначались художнику: он нашел исключительно интересный по выразительности образ спектакля – глубина сцены представала в виде открытой книги, из которой появлялись герои, и над ней красовалась рельефная панорама типичного местечка «черты оседлости». Им так же были выполнены эскизы костюмов. Настоящая фамилия художника - Авербух. Его родители были актерами одной из еврейских бродячих трупп, которые до установления Советской власти кочевали из местечка в местечко, скрашивая непростую жизнь простого люда. Яков родился на сцене через три часа после того, как его мама сыграла в очередном спектакле, и еще очень долго сцена была его колыбелью, яслями, садиком, родным домом. Впоследствии он стал замечательным сценографом, кроме того, успешно работал в жанре станковой живописи, графики, плаката.. Аш – тетральная фамилия его отца Абрама Авербуха. В память об отце он принял этот псевдоним. Яков Авербух -Аш состоял в Союзе художников Молдавии, но как подданный пресловутой «5-й графы», к тому же скромный, без особых бойцовских качеств, он оставался без почетных званий, наград, привилегий, которыми беззастенчиво пользовались куда менее одаренные члены Союза. Многие годы жил в неблагоустроенной квартире, не имел мастерской. Однако! Когда требовалось оформить к официальным праздникам центральную площадь города, то приглашали в первую очередь его, «лицо определенной национальности», хоть подозрительное и ненадежное, но что делать, если нелегко было обойтись без его тонкого художественного вкуса... Яков Авербух-Аш осуществил изобразительное решение и всех последующих спектаклей театра, и это стало ярчайшей страницей его творчества.. Между тем, сценическое действие уверенно набирало обороты. После небольшого оркестрового вступления на авансцене появился хор - юноши и девушки в черно-белых костюмах. Он исполнил забавные куплеты о Касриловском житье-бытье. По одному прошли герои спектакля. О каждом - острый, меткий куплет. Хор шутливо комментировал события, объявлял очередные сцены, вступал в короткие диалоги с героями. Прелюдия заканчивалась игривым характерным еврейским танцем.. Эпизоды местечковой жизни во всей «красе» открываются заезжему писателю, Касриловскому гостю, роль которого корректно и тонко исполнил Иосиф Беленькин. Драматургия постановки вовлекает Гостя-Беленькина в парадоксальные трагикомические ситуации. Перед ним, как в калейдоскопе, проходит колоритная галерея местечковых обитателей, и каждый из них – типаж. Блеснули своим дарованием профессиональная актриса Надежда Штернель, молодая Анна Гинзбург, Лейзер Нудельман, Семен Шварцман, Борис Сандлер, совсем юная Ева Черная.. Последняя сцена – приезд в Касриловку бродячего театра, показывающего «Колдунью», спектакля, который в прошлом входил в репертуар, практически, всех еврейских трупп. Получился интересный эффект «спектакля в спектакле» с огромной массовкой. Колдунью колоритно сыграл Лейзер Нудельман (по традиции в этой роли выступали мужчины). Каждый эпизод в «Новой Касриловке» был пронизан мягким юмором и впечатлял своей естественностью. Песни и танцы, которыми изобиловал спектакль оказались органично вплетёнными в драматургическую канву. Исполнители играли с неподдельным удовольствием. Спектакль получился ярким, красочным, современным, он искрился, как вырвавшаяся из бутылки тугая струя шампанского. Реакцию зрителей описать непросто. Пала условная стена между сценой и залом, люди смеялись и плакали, окунались в сладостные звуки полузабытого для многих из них родного мамелошн. Они громко радовались и огорчались вместе с Касриловскими бедняками, подбадривали или поругивали их, одним словом, зал сделался коллективным участником театрального зрелища. Спектакль завершился, но аплодисментам, казалось, не будет конца. Сцена была завалена цветами.. Неожиданно с первого ряда взметнулась вверх тощая верткая фигурка и раздался восторженный выкрик «бр-ра-аво! мо-ло-дцы!». Я узнал эту фигурку и это мягкое картавое «р». Готов поклясться, что во всем мире не сыскать было более счастливого человека, чем Идалэ! А зал уже подхватил этот выкрик, и стены содрогались от мощного скандирования «Мо-ло-дцы! Мо-ло-дцы!». У меня мелькнула совсем не по теме мысль: «Может в легенде об Иерихоне все правда?» Утром следующего дня я положил на стол Лены Швецовой статью-зарисовку с премьеры под названием «Чудо случилось вчера». Конечно, я не мог тогда сказать всю правду о том, в каких муках родился этот театральный коллектив, так, несколько обтекаемых фраз, но совсем не скрывал своих чувств по поводу увиденного. К тому же мне казалось, что все плохое осталось позади. Статья заканчивалась словами: «Жизнеспособный творческий коллектив поднял свои паруса. Попутного ему ветра и счастливого плавания!». Бегло пробежав материал, Лена посмотрела на меня долгим взглядом, взяла ручку, зачеркнула мои три слова названия и написала два своих: «Красочный спектакль»... Статья сохранилась в моем архиве. Я заново перечитал ее, долго рассматривал фотографию – сцену из спектакля – узнавал дорогие мне лица… На какие-то мгновения я окунулся в свою молодость, и спасибо судьбе, что она подарила мне праздник, из тех, ради которых стоит жить. Отклики на премьеру «Новой Касриловки» появились почти во всех Кишиневских газетах: «Вечерний Кишинев» – «Шолом-Алейхема играют молодые» (авторы С. Якир и М. Хазин), «Советская Молдавия» - «Рождение театрального коллектива» (автор Б. Хействер), «Култура ши вяца»(«Культура и жизнь») – «Солнце на ладони» (автор Я. Лопушняну). Вскоре слава об этом спектакле перешагнула границы Молдавии. Австрийская «Фольксштимме» поместила материал под названием «Кишиневская еврейская молодежь играет Шолом-Алейхема». Сообщение об этом событии появилось также в некоторых газетах Израиля.. В адрес театра поступило много поздравительных телеграмм. Труппа с волнением приняла теплые, проникновенные слова легендарной Сиди Таль. Поздравление пришло и от главного редактора журнала «Советиш Геймланд» Арона Вергелиса. Телеграмма. Почему бы нет?.. Отдельные сцены «Касриловки» были впоследствии засняты на кинопленку документалистами «Мосфильма», выполнявшими очередной заказ партии – создать документальный фильм о «счастливой» жизни советских евреев. (Заказ, как положено, был «с честью» выполнен, фильм под названием «В семье единой» был поставлен, но демонстрировался исключительно на Западе). Спектакль прочно закрепился в репертуаре. Его играли во всех городах и большинстве районных центров республики. И – да не покажется слишком дерзкой аналогия – «Касриловка», подобно Вахтанговской «Турандот», стала эффективнейшей школой профессионального мастерства для всей труппы... Театральный сезон пролетел незаметно, на одном дыхании, и на горизонте замаячила очередная годовщина все той же Советской власти. Очередная, да не совсем обычная – круглая. В 1967 году этой власти исполнялось 50 лет. Радио, телевидение, пресса день и ночь «готовили» советский народ к торжественной встрече «великой даты». Не беда, что с прилавков последовательно исчезали продукты и дорожала жизнь! Средства массовой информации захлебывались от восторга по поводу близкого – через дорогу – «коммунистического будущего». В то же время они захлебывались и от ненависти. Можно ли было простить Израилю его ошеломляющую победу в Шестидневной войне над своими смертельными врагами, оснащенными советским оружием и обученными советскими военными специалистами. (Совсем недавно прочитал в интернете, что тогдашний советский министр Обороны маршал Гречко на одной из конфедициальных встреч с группой высших офицеров заявил: «Год пятидесятилетия Советской власти станет последним годом существования Израиля». Пророчество маршала, пусть с некоторым опозданием, исполнилось с точностью до наоборот.) Подготовка к юбилею граничила с помешательством – театральные коллективы обязывали ставить спектакли, восхваляющие революцию, победу красных в гражданской войне и заодно «братскую дружбу всех советских народов». Что ж, всех так всех. У студийцев появилась прекрасная возможность показать, что и нам есть, что вспомнить.. Коллектив с энтузиазмом взялся за работу. Выбор пал на пьесу М. Мееровича «Зямка Копач», созданную задолго до разгрома еврейской культуры и повествующую о пятнадцатилетнем сапожном подмастерье, связавшем свою судьбу с «борцами за народное счастье». Пролог, интермедии, тексты песен и эпилог к спектаклю были написаны Сакциером. Левин нашел интересный драматургический ход: действие развивалось в ретроспективной плоскости и представало как воспоминание старой большевички о днях своей «огненной молодости». В роли Зямки выступили Сюзана Гоханская, актриса с многолетней творческой биографией, и самодеятельный актер Александр Сандлер. В основных ролях были заняты ведущие исполнители, составившие костяк труппы – Иосиф Беленькин, Надежда Штернель, Анна Гинзбург, Изя Эшко, Лейзер Нудельман, Рахмил Фельдман, Ефим Босим. Новая работа студийцев опять-таки с воодушевлением была принята публикой. При этом все понимали заданность темы, однако, звучала еврейская речь, присутствовала оригинальная режиссура, прекрасное актерское исполнение… Самое главное – появился второй спектакль, стало быть, паруса наполняются ветром. Правда, на этот раз пресса откликнулась всего лишь одним отзывом: небольшую рецензию Е. Бауха «Спектакль о юности нашей» поместила «Вечерка». Через год, когда юбилейные восторги поутихли и можно было немного расслабиться, студийцы осуществили постановку спектакля по пьесе М. Гершензона «Гершеле из Острополя». В роли Гершеле выступил постановщик спектакля Рувим Левин. Я никогда не видел эту пьесу в постановке других театров, но образ, созданный Левиным, представляется совершенно исключительным, непревзойденным по гамме тончайших артистических приемов, нюансов, полутонов. Герой Левина – это максимально заостренная специфическая еврейская сущность, где самоиронии больше, чем иронии, а шутки и розыгрыши как спасательные круги в затхлом, замкнутом жизненном ареале. И все это передано набором колоритных артистических приемов – голосом , интонацией, пластикой, свободным владением сценическим пространством. Роль Калмана поочередно исполняли Лейзер Нудельман и Рахмил Фельдман. Могу засвидетельствовать - эти «непрофессионалы» отнюдь не испортили впечатления о спектакле. У обоих образ получился гротескным, комичным и отталкивающим одновременно. Как всегда, блеснули своим талантом Анна Гинзбург и Надежда Штернель, на этот раз, в характерной роли Двоси, служанки Калмана. В соответствии с творческим почерком режиссера – того же Левина – в спектакле было много музыкальных, танцевальных и массовых сцен. В нем участвовал, практически, весь коллектив.. Спектакль имел оглушительный успех. Интерес к нему был настолько велик, что для его показа, как и для «Касриловки», приходилось снимать огромные залы Русского театра, Филармонии, различных Дворцов культуры. Обстоятельства в конце концов свелись к тому, что делать вид будто не существует стремительного взлета студийцев, стало для властей совершенно невозможно и в один из дней 1968 года в прекрасном, до конца заполненном зале Молдавской государственной филармонии после только что сыгранного «Гершеле из Острополя» на сцену поднялся красивый статный мужчина – представитель Министерства культуры Евгений Заплечный.. Он зачитал приказ о присвоении Еврейской музыкально- драматической студии звания Народного театра и вручил руководству студии Почетный диплом. Публика ликовала. Некоторым даже почудилось, что эта акция – симптом изменения советской политики к Израилю и евреям. Увы! В любом случае, для коллектива это было еще одной ступенькой вверх. Как-никак Народному театру полагалась одна оплаченная должность – режиссера, да и статус Народного считался более устойчивым. В этой связи небезынтересно вспомнить, что же представлял собой театральный Кишинев того времени. В городе функционировали пять театров – Оперы и балета, Молдавский музыкально-драматический имени Пушкина (после обретения Молдавией независимости – им. Эминеску), Русский драматический театр имени Чехова, молодежный театр «Лучафэрул» («Утренняя звезда») и кукольный «Ликурич» («Светлячок»). В каждом из них работали немало высокоодаренных мастеров сцены. Самым интересным театром был в то время «Лучафэрул», труппа которого состояла из недавних выпускников знаменитого Щукинского училища. В нем иногда «проскакивали» спектакли, полные прозрачных намеков на истинную суть «самого прогрессивного в мире строя», что вызывало озлобление у властьимущих и восторг у националистически настроенной молдавской публики. Зал Оперного театра заполнялся, когда пела несравненная Мария Биешу. Залы других театров, несмотря на то, что актеры выкладывались «до печенок» зачастую пустовали. Иначе и быть не могло: репертуар находился под жестким партийным контролем, и обязательным спектаклям, прославлявшим «счастливую жизнь советских людей», салютовали пустые кресла партера, лож и ярусов... Что же представляли собой те, кто непосредственно руководил театральным процессом в республике того времани... Ими были – Михаил Соколов, начальник Управления искусств Министерства культуры (совершенно аморальная личность!), изгнанный впоследствии из системы Министерства, и Раиса Сувейко, зав. Репертуарной комиссией, окололитературная дама «нестандартной», как сейчас бы сказали, сексуальной ориентации (в то время эту новость передавали шепотом – за такие «шалости» сажали). С другой стороны, театры считались, среди прочего, «проводниками идей партии в массы», поэтому были неплохо оснащены, получали громадные государственные дотации. Почетные звания Заслуженных и Народных сыпались, как манна небесная (исключая по настоящему талантливых мастеров, которых, повторяю, было немало), звания присваивались и тем, кто состоял в родственных связях с высокопоставленными партаппаратчиками, кто сумел во-время потрафить начальству. «Почет» оборачивался ощутимыми материальными благами – медобслуживание в элитном «Лечсанупре», преимущество при получении квартиры( плата за квартиру и коммунальные услуги сокращалась вдвое), открывался доступ в «спецмагазины»… На этом фоне светила звезда Еврейского театра, чья палитра была насыщена щедрым дарованием Рувима Левина, сохранившего верность творческим принципам своего великого учителя. Для тех, кто знал Левина, оставалась загадкой его умение работать с людьми. Есть ли рациональное объяснение тому, что сапожник, портной, бухгалтер, снабженец, инженер, фармацевт, медсестра (перечень профессий можно продолжить), никогда в жизни не соприкасавшиеся со сценой и театром вообще, после занятий с Левиным обретали достойный профессиональный уровень?! Есть ли рациональное объяснение тому, что молодые, имевшие смутное представление о мамелошн, проводили спектакли на безукоризненном идиш?! С другой стороны, чему удивляться – само наше бытие в этом мире таит в себе нечто иррациональное… Но это так, к слову. Сейчас модно говорить о всевозможных экстрасенсорных явлениях. Скажу более приземленно. Во всем, что происходило в театре, была заражающая энергия Левина, помноженная на энтузиазм молодых, их неутоленную тягу к овладению секретами актерского мастерства. Незаменимым помощником Рувима была его жена Анна. Денно и ношно ассистировала она мужу в постановках спектаклей, вела занятия по технике сценического поведения и родному языку. С молодежью активно работали и старые профессионалы - Абрам Беркович, Сюзанна Гоханская, Надежда Штернель, Женя Златая, Шималэ Лейбович. Еще о Левине-режиссере. Поразительно верно умел он выявить потенциальный дар каждого исполнителя. Свое понимание роли он ненавязчиво скрещивал с актерским видением. Великолепный получался симбиоз! Как постановщик Левин избегал внешних эффектов. Всё, происходящее на сцене, должно идти от глубинных мыслей и чувств. Левин показал себя так же мастером сценического ансамбля. Ни один спектакль не обходился без танцев, хора, массовок, и все было органично, увлекательно.. Зрелищность и правдивость – эти два слова составляли кредо театра. То, что поначалу казалось иллюзией, обрело реальную жизнь. Поставленная в свое время сверхзадача – превратить самодеятельный театр в профессиональный – была в его лучших работах достигнута. Чехов писал: «Можно лгать в любви, в политике, в медицине, можно обмануть людей и самого господа бога – были и такие случаи – но в искусстве обмануть нельзя. Конечно, лживость и фальшь мстят за себя и в жизни, но в искусстве - это обязательно…». Характерно, что спектакли все чаще посещались нееврейскими зрителями – еще одно свидетельство того, что подлинное искусство не знает национальных перегородок. Я уже упомянул, что слава об этом своеобразном творческом коллективе перешагнула границы безразмерного Союза: известны случаи, когда евреи – американские, французские, канадские, аргентинские и другие, входившие в состав туристических групп - добивались (за большие деньги), чтобы им разрешили поменять маршрут и заехать в Кишинев на спектакли Еврейского театра. По документам, однако, театр входил в Народные, стало быть, ни о каких дотациях, или, упаси Б-же, почетных званиях, не могло быть и речи. Исполнителям никогда ничего не платили, материально никак не поощряли. Совсем наоборот. Вспоминается, что к премьере «Новой Касриловки» костюмы, реквизит пришлось добывать и изготавливать самим, вкладывать в них свои деньги. Это потом, когда зрители штурмовали залы, где играл Еврейский театр, и когда пошел внушительный денежный поток (хотя цена билета была минимальной, что-то около рубля), появились средства, позволившие полностью окупить расходы на себя. При этом львиная доля доходов шла в мошну Дома молодежи, значительно подправив его материальное положение.
Дата: Воскресенье, 11.01.2015, 09:16 | Сообщение # 21
дружище
Группа: Друзья
Сообщений: 386
Статус: Offline
окончание
Л. Фейхтвангер однажды заметил, что еврей должен радоваться тихо, ибо если он радуется громко, то возбуждает к себе патологическую юдофобскую ненависть. Жизнь являла немало примеров этому. Однако на спектаклях Еврейского театра труппа и зрители совсем не скрывали своих эмоций. Да и вне театральных сцен евреи Кишинева и всей Молдавии открыто гордились своим театром, который – без всяких натяжек – стал для них символом национального возрождения. Последствия не замедлили сказаться. Во-первых, после «Зямки Копача» ни одна республиканская или городская газета не поместили и маленькой заметки о работе театра. Даже великолепный «Гершеле» был встречен прессой ледяным молчанием. Зато в той же прессе, как снежный ком, нарастала злобная антиизраильская, антисионистская и откровенно антисемитская истерия. Художественным руководителем Дома молодежи работала некая Вера Яцковская, составлявшая расписание работы всех самодеятельных коллективов и «державшая ключ» от главной репетиционной точки – сцены. Конечно же именно еврейскому коллективу чаще всего назначались репетиции с 10-11 часов ночи, а то и неделями труппа не ступала на сцену.. Левин нервничал, приходилось репетировать в неуютных комнатушках, где «ни сесть, ни слезть». Шварцманы жаловались, писали письма – результат нулевой. (Мне рассказывали, что на одном из недавних мероприятий Еврейского культурного центра, состоявшегося в Кишиневе, Вера Яцковская распиналась в любви к Еврейскому театру). Творческий процесс, однако, не прекращался. Коллектив смело экспериментировал и в других жанрах. В том же году была осуществлена постановка литературно-музыкальной композиции «Свет и тень». В ней была занята только молодежь. Еврейская музыка, песни (музыкальное оформление Зигфрида Штернеля, Михаила Кожушнера, Бориса Дубоссарского), хореографические номера (балетмейстер Валентина Наваева) сопровождались звучанием поэтических строк П. Маркиша, Х. Биндера, Д. Гофштейна, О. Дриза, М. Тейфа, М. Сакциера, Я. Шульштейна. Здесь же впервые были исполнены стихи Давида Шварцмана. Рувим и Анна были сопостановщиками этого неординарного по замыслу и воплощению поэтического спектакля, в котором исключительно тонко сочетались слово, музыка, пластика. …Свет и тень – две стороны жизни. Чем ярче свет, тем отчетливее тени. Залог вечности – в утверждении светлых идеалов справедливости, добра, любви. Куда подевались наделенные могуществом и властью те, кто в каждом поколении пытался «окончательно решить еврейский вопрос»? Они навсегда ушли в зловещий мрак небытия. Мы есть. Мы живы величием национального гения, стремлением к свету. О, да – и наш народ несвободен от темных, недостойных личностей, бывало, и мы сбивались с пути. Но почему наши прегрешения, наши теневые стороны, даже самые крошечные, кажутся огромными, настолько огромными, что мир никогда не прощал их нам и не прощает? Не потому ли, что слишком ярок свет?! Многое угадывалось между строк в этой постановке… И конечно же, нет нужды говорить, что и на нее попасть было не так-то легко. Зрительская любовь и признание давно уже сделались естественными спутниками Еврейского театра. Тем не менее, а может, именно поэтому официальная атмосфера вокруг него становилась все более ядовитой. Провалились намеченные гастроли в Одессе, хотя там уже был снят зал, в городе висела реклама, продавались билеты.. В последний момент одесские власти вдруг обнаружили, что зал, где должны выступать евреи «не соответствует нормам пожарной безопасности», и рисковать драгоценными еврейскими жизнями ни в коем случае нельзя. Другими же залами Одесса-мама, увы, не располагает… По такой же точно формуле были аннулированы гастроли в Виннице. И все-таки одни гастроли, вопреки всему, состоялись и прошли великолепно! Еврейских актеров принимала столица Литвы – Вильнюс. Идея принадлежала Рувиму Левину. Арон связался с режиссером Вильнюсского самодеятельного театра Михаилом Пьянко, и в результате усилий последнего из Вильнюса в адрес Министерства культуры Молдавии было послано приглашение Еврейскому театру. Ему предстояло играть во Дворце профсоюзов. Думается, в готовности литовских властей допустить приезд еврейских артистов не в последнюю очередь сыграл свою роль плохо скрываемый антисоветский настрой в Литве. Говорят, литовцы, как латыши и эстонцы, наплевав на беспрецедентную по наглости черносотенную политику Кремля, открыто поздравляли своих сограждан – евреев с победой Израиля в Шестидневной войне. Маленькая нация, оказывается, может не только выстоять, но и одолеть зловещего монстра. Не исключено, что для прибалтов блистательная победа Израиля стала еще одним стимулом в их тогда еще пассивном противостоянии «империи зла». Итак, гастроли. В первую очередь это означает улаживание нелегких финансовых и организационных проблем – плата за проезд, гостиницу, питание, размещение рекламы, погрузочно-разгрузочные работы… Все это легло на плечи Арона Шварцмана и Заумена Шустермана. В Вильнюс предстояло отправить сто человек, каждый из которых был занят на основной работе. Легко сказать! Люди всячески выкручивались – брали очередные и внеочередные отпуска, дни за, так называемый, «свой счет», а кому это не удавалось помогал доктор Лев Фишов. Больничные листы? Нет проблем! Кроме того, доктор через одного своего пациента, работника Аэрофлота организовал для труппы спецрейс. Неплохо, а? Двум братским театрам пришлось прибегнуть к множеству уловок, чтобы гастроли прошли на должном уровне. А что же «театроведы в штатском», непременные участники любого представаления? Их потуги по срыву гастролей не отличались оригинальностью. Уже будучи в Вильнюсе, гостей «обрадовали» сообщением, что выступления театра невозможны по причине того – я знаю вы будете смеяться – что сцена Дворца профсоюзов вдруг перестала «соответствовать нормам пожарной безопасности»... На этот раз, однако, номер не прошел: Михаил Пьянко со своими друзьями намертво споил всю пожарную команду микрорайона, и под пьяную руку запрет был снят. Вильнюсские евреи в полной мере смогли насладиться «Новой Касриловкой» и «Светом и тенью». Гостям была организована поездка в Понары, место массового уничтожения евреев в годы фашистской оккупации. Они стояли у скромного обелиска, где земля вопиет беззвучными голосами убитых, сожженных, замученных по признаку крови, той самой, что течет и в них. Именно Понары стали для основной массы участников театра точкой отсчета, завершившейся алией на историческую родину. В самом деле, после возвращения в Кишинев многие примкнули к подпольным ульпанам, где изучались иврит, история сионизма и еврейского государства. Позже к знаменитому «самолетному делу» оказался причастен актер театра Давид Рабинович. На особом учете в КГБ состоял актер Юрий Голигорский, ратовавший за право евреев на свободный выезд в Израиль. Работа продолжалась. Поскольку «страна Октября» жила от одной юбилейной даты к другой, то в обязательном порядке их следовало отмечать соответствующими подарками. Иначе, как говаривал в свое время Бабелевский герой Беня Крик, могли быть «большие неприятности в личной жизни». К 100-летию со дня рождения Ленина театр выпустил литературно-музыкальную композицию по одноименной поэме В. Маяковского. Чтобы как-то сбить антисемитские волны все чаще накатывающиеся на театр, представление шло на русском языке. Тем не менее, маразм крепчал. Труппе почти полностью отказали в репетиционных точках, мотивируя тем, что в Доме молодежи «не хватает места для всех». Выход один – надо убрать оттуда евреев. Вере Яцковской дышать сразу легче станет. Куда убрать? Куда-нибудь подальше. Шварцманы обивали пороги Горисполкома, Министерства культуры. Чиновники отвечали, не глядя в глаза: «Ищем».. К этому времени произошли кадровые изменения в Горисполкоме. Заместителем мэра города стала Клавдия Журавлева (за глаза Кланя), заведующим отделом культуры был назначен старый знакомый Федор Непоту. Фортуна еще раз пришла на выручку еврейскому коллективу. Приближался очередной юбилей, пожалуй, единственно достойный в советской иерархии ценностей. В 1970 году исполнялось 25 лет со дня Победы над фашизмом. Для Шварцманов это было отличным предлогом. «Как, - вопрошали они, - неужели мы не сможем встретить этот юбилей патриотическим спектаклем? Что скажут в Москве, в Политбюро, если там узнают об этом?» Подействовало! Еврейскому театру было позволено работать в запущенном клубе, расположенном в одном из отдаленных микрорайонов города. Добираться туда общественным транспортом было довольно сложно.. В таких условиях театр готовил к выпуску очередной спектакль. На этот раз обратились к пьесе классика еврейской литературы советского периода Д. Бергельсона «Я буду жить!». Спектакль ставил Рувим Левин совместно с молодым одаренным Муней Штернелем из театральной династии Штернелей. Это был его режиссерский дебют. Яков Авербух-Аш, как обычно, приготовил макет афиши на русском и идиш, которую предстояло завизировать у Непоту: без визы заведующего отделом культуры типография афиш не печатала. Ткнув пальцем-сосиской в еврейский шрифт, тот спросил: -Что это такое? -Это название спектакля на идиш, - ответил художник. В широкой груди Непоту что-то заклокотало, и раздался рев: -Убрать сионистские буквы! -Но мы всегда делаем афиши на двух языках. -Все! Кончилось!- орал этот культуртрейгер, - убрать! Шварцманы ринулись к Журавлевой. -Да,- ответила Кланя,- это я дала распоряжение не визировать такую афишу. Не знаю, как для вас, (она многозначительно подчеркнула это «для вас» ), а для советских людей достаточно одного русского языка. Было ли это самодурство лично Журавлевой или она получила указание свыше, сказать трудно. Да и что можно было изменить? Пришлось подчиниться, но ответный удар последовал незамедлительно – вместо афиш в людных местах появились изготовленные художником большие рекламные щиты, где русским буквам была придана конфигурация еврейского шрифта, отчего они смотрелись очень даже эффектно. Русские буквы в «сионистском обличье» зло насмехались над беспросветной тупостью «мудрой национальной политики КПСС». История повторяется даже с интервалом в четыре тысячи лет. Не явились ли кровавые лингвистические разборки на территории «империи зла» отголоском Вавилонского столпотворения? "Коммунары" той безумно далекой от нас эпохи тоже штурмовали небо, возводили «великие стройки», а внизу, под ногами оставалась кровь, смешанная с грязью, обесцененные человеческие жизни. Терпение Всевышнего иссякло… И еще. Можно как угодно относиться к идее «избранности» еврейского народа, но ведь правда, что любое злодеяние, любая гнусность против него в урочный день, в урочный час с железной неотвратимостью оборачивается жестокой расплатой. Так было. Так есть.. Вернусь к событиям в театре. Премьере спектакля, как всегда, предшествовала его «сдача». На этот раз приемная комиссия была «усилена» представителями Горкома партии и дополнительным числом серых личностей – «театроведов в штатском», но ... спектакль был принят. Премьера шла при переполненном зале. Справедливости ради следует сказать, что фактура пьесы располагала к некоторой декларативности, однако Левин и его ассистент Мунчик сумели выявить скрытые пружины действия, избежать длиннот и статичных сцен. Спектакль запомнился рядом ярких актерских работ. До сердца каждого сидящего в зале дошел монолог Авром-Бера (его играл Рахмил Фельдман): «Моя судьба – судьба моего народа. Меня жгли, травили, изгоняли, но я сражался и жил. Сегодня над моей головой снова тяжелые тучи, они закрыли мне солнце, но я не позволю извергам меня одолеть. Сегодня, как и всегда, я буду сражаться, я буду жить.» Естественной оказалась Ева Авербух в роли гестаповки Гюнтер. Как всегда, впечатлила своим мастерством Анна Гинзбург. Она исполнила одну из главных ролей – подпольщицы Фриды. Великолепен был в своей актерской ипостаси Рувим Левин. На этот раз он вылепил острохарактерный образ предателя Незабудки. Какие могли быть сомнения - этому совершенно незаурядному актеру и режиссеру предстояла долгая и счастливая творческая жизнь. Квартира Левиных была открыта для друзей круглосуточно. К ним особенно тянулась молодежь. После работы начинались ночные посиделки. Читали стихи, пели песни. С волнением слушали гости воспоминания Рувима о ГОСЕТе и его актерах, о незабвенном Соломоне Михоэлсе. Вот только о себе рассказывал скупо. Уроженец Польши. В 1939 году, после «братского» раздела Польши между фашистской Германией и Советским Союзом, его родной город Брест отошел к Советам. Войну встретил в шестнадцатилетнем возрасте в Москве, куда он перебрался вместе с отцом. Затем эвакуация на Урал. Там работал на авиационном заводе. Всю жизнь Рувим грезил о театре, играл в художественной самодеятельности. Сразу же после войны ему посчастливилось вернуться в Москву и показать себя в училище при ГОСЕТе. Приняли без проволочек. Его жена Анна происходит из театральной династии Дримберг. Ее родители (театральные псевдонимы В. Владимир и Р. Раисова) были актерами одной из бродячих Бессарабских еврейских трупп. После войны друг семьи, ветеран еврейской сцены Абрам Беркович, разглядел в юной Хоналэ большое актерской дарование и помог ей подготовиться к вступительным экзаменам в ГОСЕТ, где встретились и полюбили друг друга два юных дарования – Рувим и Анна. Вскоре они поженились. После бандитского разгрома ГОСЕТа Левины переезжают в Кишинев. Не без трудностей устраиваются в Кукольном театре. Одновременно супруги делали детские передачи на телевидении. Левины жили мечтой об Еврейском театре, и она чудесным образом осуществилась. Рувим был постоянно одержим жаждой творчества. Не успели стихнуть аплодисменты премьеры, а в его планах уже значилась новая работа – «200 тысяч» по Шолом-Алейхему. На дворе стоял 1971 год. Советское руководство заходилось в бессильной ярости. Шутка ли, евреи, трусливые, пархатые, вдруг перестали бояться.. Маленький Израиль, песчинка по сравнению с последней колониальной империей в мире, не дрогнул, не испугался дубинки кремлевских погромщиков. Возвратить территории (кстати, исконно еврейские) арабским соседям в качестве компенсации за их позорно провалившуюся попытку уничтожить еврейское государство? Как говорят на Руси, «накося – выкуси!». Мало того, на одном из военных парадов в Иерусалиме всему миру была продемонстрирована новейшая советская техника, захваченная в ходе Шестидневной войны. К тому же советские евреи в своем большинстве все громче выражали желание репатриироваться на свою историческую родину. Для них позиция Советского руководства по отношению к Израилю явились последней каплей, переполнившей огромную чашу обманутых надежд и горьких разочарований. «Надо ехать!» - таков был рефрен еврейской жизни тех лет. В то же время в стране все явственней ощущался запашок разлагающейся системы. Экономика трещала по швам. В отдельных регионах России люди пухли с голоду. Воровство на предприятиях стало обычным явлением. Ложь пропитала собой все государственные структуры – лживые отчеты, сводки, реляции, рапорты о «невиданных достижениях»… А что Политбюро, главный орган страны? А то! Давить проклятых «сионистов», проталкивать в ООН как можно больше самых нелепых антиизраильских резолюций, основательно поприжать «своих» евреев, эту пятую колонну, понимаете… Лишь после прогремевшего на весь мир «самолетного дела» и многочисленных протестов общественности стран Запада, после закулисных сделок между СССР и США, когда евреи превратились в разменную монету в политической игре сверхдержав, проржавевшие ворота соц. лагеря слегка приоткрылись. Все эти события не могли не отразиться на функционировании Еврейского театра в Кишиневе. Согласно нелепому указанию горисполкома, театр отныне не мог пользоваться им же заработанными деньгами... Как же, спрашивается, выпускать новые спектакли, на какие, простите, шиши приобретать реквизит, костюмы, изготавливать декорации? «Ваши заботы» - был ответ. Думается, однако, что не эта выходка явилась решающей в том, что театр постепенно сворачивал свою деятельность. В конце концов можно было придумать новые приемы борьбы. Дело в другом: 1971 – 72 годы были отмечены подъемом алии. Тысячи и тысячи людей, сбросив внутренние оковы, навсегда расставшись с иллюзиями «всемирного братства» в марксистском толковании этого понятия, устремились к своей исторической родине. В атмосфере наступившей всеобщей эйфории труппе и ее руководителям стало казаться, что скоро не для кого будет играть. Коллектив постепенно разъезжался. Процесс этот растянулся на несколько лет.. В числе первых покинули Молдавию Арон и Давид. Готовились к отъезду и Левины. Рувим загорелся новой идеей – основать в Израиле кукольный театр на иврите. Этот жанр театрального творчества там еще не представлен. Евреи оставляли страну, а власти скрежетали зубами. Казалось, все должно быть наоборот, им бы радоваться – освобождаются квартиры, рабочие места. Так-то оно так, но как объяснить недоумевающим «братским партиям», всевозможным просоветским организациям и движениям, как объяснить всему миру, куда подевалась «нерушимая дружба народов», почему целый народ покидает «самую свободную», «самую справедливую», «самую счастливую» страну. Стыд и срам! Когда человек подавал заявление на выезд в Израиль, его, как правило, тут же увольняли с работы. Тем более, если это касалось «идеологической сферы». А вот коллектив кукольного театра «Ликурич» проявил акт гражданского мужества – Левин продолжал работать, его не дёргали, не ущемляли. Совсем наоборот. Отношение коллег к нему было исключительно доброжелательным. Ах, если бы это было не так, если бы они поступили, как все, - ошельмовали и выгнали его, «изменника и отщепенца», то, кто знает, может, сидел бы в этот проклятый зимний день 1971 года дома, и не случилось бы того, что случилось... А тут, как назло, опаздывал на репетицию и в двух шагах от театра его сбила машина. В результате этого инцидента Рувим Левин скончался. Ему едва исполнилось 47 лет. Была ли эта авария подстроена КГБ или нелепой случайностью - неизвестно, но какое трагическое сходство судьбы великого Мастера и его достойного ученика! Какое трагическое недоразумение – он умер у порога той самой земли, которая грезилась ему всю жизнь.. Его хоронили на старом еврейском кладбище. Речей не заготавливали. Говорили все, кто мог и хотел. Без надрыва и воскурений. Говорила сама боль. Прозвучали «Кадиш» и «Эл мойл рахамим». Было очень поздно, но никто не уходил. В скорбном безмолвии стояли люди у свежей могилы. Стояли его соратники и друзья, стоял весь еврейский Кишинев, которому он подарил самые светлые годы своей творческой жизни. Стояли, будто окаменев, Анна и Ружена, жена и дочь. А по небу мчались облака.. Существует поверье, что огибая планету, они принимают контуры стран, над которыми пролетают. Была оттепель, дули бризы южных широт, и Святая земля в форме этих облаков посылала Рувиму свое горькое последнее «прощай»... Время неумолимо. В разные годы ушли из жизни многие из старшего поколения актеров. Среди них - старейшина еврейского театрального цеха Абрам Беркович, Сюзана Гоханская, Шималэ Лейбович, Лейзер Нудельман, Рахмил Фельдман, Семен Шварцман. Завершили свои дни в Израиле поэт и драматург Мотл Сакциер, художник Авербух-Яш, хормейстер и дирижер Зигфрид Штернель. Там же похоронен один из основателей театра Давид Шварцман. Да будет благословена память о них! Ушел и их театр. Ушел навсегда. Таинство театра кроется в том, что он, как человек, сиюминутен и смертен и, как человек, он жив, пока жива память о нем. Кишиневский Еврейский театр, чья труппа состояла в основном из ребят и девчонок без специального образования, без знания языка идиш, создавал спектакли высокого художественного уровня, которыми и сегодня может гордиться еврейская сцена. Но не только этим исчерпывается его значение. Каждый поставленный и сыгранный им спектакль был больше, чем просто спектакль – он становился явлением, дерзким вызовом системе государственного антисемитизма, головной болью партийных и ГБшных чинов, и потому каждый член коллектива был еще и борцом. Но и это не все. Древняя притча повествует о человеке, у которого было сто овец, и одна из них заблудилась в горах. И он, оставляя девяносто девять овец идет в горы искать одну, заблудшую, и, найдя ее, - говорится в притче, - радуется о ней более, чем о тех девяносто девяти... Но этот театр спас не одну, а тысячи заблудших еврейских душ, более всего на свете стыдящихся своего «нечистого» происхождения, чувствовавших себя виноватыми сами не зная в чем, лихорадочно менявшими имя, фамилию, кожу… Этот театр ворвался в жизнь евреев Молдавии как весенний живительный ветер, которым они без опаски дышали полной грудью. Он разбудил в них первородство, принес отчаявшимся надежду, больным – утешение, сбившимся с пути - верный ориентир, он принес с собой частицу солнца. В нашей бездонной летописи этот театр – всего лишь эпизод, с первого взгляда, может, не очень заметный, но было бы несправедливо предать его забвению.. У края рва, под дулами немецких автоматов, за минуту до расстрела замечательный ученый-историк, престарелый Шимон Дубнов успел огласить свое завещание людям: «Не забывайте! Записывайте!».
Пусть это повествование станет данью глубокого уважения к непреходящей памяти Кишиневского Еврейского театра середины шестидесятых – начала семидесятых годов, любви и признательности тем, кто его создавал, кто в совсем непростых условиях вдохновенным искусством утверждал красоту и величие национального чувства своего народа.
Aleksandr LeydermanАлександр Лейдерман Наш адрес. 6500 W. Ridge,3-E Chicago IL 60626
Как-то я рассматривал фото на интернет-странице израильского землякаАвраама Гандельмана... и обратил внимание на снимок, запечатлевший надгробную плиту, на которую кто-то положил скрипку со смычком, а рядом с ней – футляр.
Не совсем понял, но был заинтригован. Авраам взялся удовлетворить моё любопытство.
Вот его рассказ:
– Мой отец провел детство в селе Коликэуць, ныне Бричанского района. Дед заметил, что у сына прекрасный слух, купил ему скрипку – и маленький Моше брал частные уроки у музыканта: тогда поблизости никаких школ не было. Когда ему исполнилось двенадцать лет, умерла его мать. Соблюдая традицию, пришлось полный траурный год не играть. А недалеко жили друзья семьи, которые попросили одолжить им на время скрипку, чтобы на ней пока играл их сын. Это «на время» растянулось почти на полвека... Отец купил мне другую скрипку. Я действительно унаследовал от него хороший слух, научился играть на аккордеоне, и мы часто с ним вместе устраивали домашние «концерты». Ни мать, ни отец не решались пойти к своим знакомым и настоять, чтобы старую скрипку вернули. Но так уж получилось, что мы переехали всей семьей в Израиль, затем на Землю Обетованную перебралась и та самая семья. Потом, в 66 лет, умер от рака мой отец.. Однажды, на чьих-то именинах, младшая дочь наших знакомых подошла ко мне и сказала: «А ваша скрипка у нас ещё есть». Но и в тот раз мы не решились попросить вернуть инструмент. А когда глава того семейства умер, мы пришли выразить соболезнование. И тогда мой товарищ повёл меня в другую комнату, достал грубоватый ящик, а из него – скрипку. С большим волнением взял я её, потом нашёл мастера, который отремонтировал скрипку, вновь покрасил, достал подходящий для такого инструмента смычок. И сказал мне, что это не простая скрипка. Она собрана на одной из итальянских фабрик, которая славится тем, что создаёт как бы копии скрипок знаменитых мастеров. Название фабрики я не запомнил... История впечатляет. И, посмотрев ещё раз на изящный инструмент на снимке, я сразу и позабыл об обидной подоплеке. Еще в античности говорили, что кража книг – это не воровство. И тому алчному человеку, может быть, скрипка грела душу, даже не играя...
– Мой отец родился 22 апреля 1922 года, – продолжал свой рассказ Авраам Гандельман. – А 22 апреля 2012-го я пришел на кладбище. В тот день ему исполнилось бы 90 лет. Я принес с собой скрипку. И вдруг по мобильнику позвонил мне сын и сказал, что как раз сегодня у меня родилась внучка, а значит, у прадеда Моше – еще одна правнучка. Вот и не верь в совпадения! Так я в один и тот же день смог отчитаться перед отцом в том, что его скрипка в порядке, а у меня – шесть внуков. Первого апреля прошлого года, когда некоторые праздновали День юмора, Авраам Гандельман отметил сорокалетие своего пребывания на Земле Обетованной. Да, четыре десятилетия назад для их семьи позади остались «обсуждения отщепенцев в коллективе»... эту обидную процедуру до сих пор помнят в семье... А ведь и сам Авраам, и его отец честно проработали много лет в народном хозяйстве. Родившись в том же селе Коликэуць, Авраам детство провел потом в Бричанах, а закончив школу, учился в Кишиневском ГПТУ-1 на слесаря, получил диплом с отличием, параллельно закончил и вечернюю школу на улице Бендерской. Поступил в политехнический, на специальность «промышленное и гражданское строительство», в строительстве всю жизнь и работал.. Увидев в его «послужном» списке в «Одноклассниках» слова «строительная рота», я спросил, каким он спортом занимался, ведь на одном из снимков отмечено, что его внук в кимоно – тоже спортсмен. – Никаким я тогда спортсменом не был, – рассказывает Авраам. – Ту самую «роту» создали для возведения на Гидигичском водохранилище базы для тренировки гребцов. Так как я был строителем, мне дали офицерскую должность, я и командовал строительством павильона на островке, где хранились байдарки и каноэ. А сын Нитай некоторое время увлекался дзюдо, выигрывал на городских соревнованиях, но потом перешел на футбол. Я же стал спортсменом на старости лет. В свои 68 активно играю во французскую игру петанк. Игра несложная, но и не легкая: бросают металлические тяжеловатые шары, а для этого нужны мускулы и сноровка. Игра серьёзная, во всём мире, на пяти континентах, 600 тысяч членов Федерации петанка, и я – один из них. У меня уже несколько медалей, заработанных на ответственных соревнованиях. А главное – я в строю, не боюсь старости. И моя мама Хана, которой уже девяносто, довольна. Хана с правнучкой
...Не стал скрипачом, зато живу достойно. Проработав много лет в строительной фирме, сейчас получаю пенсию и от фирмы, и от мэрии Реховота, где я трудился главным инженером, потом заместителем начальника управления сетей и благоустройства. Жить можно. Да еще и попутешествовать. Был на Волге, в Санкт-Петербурге, 25 лет назад показал сыну Молдавию, которую до сих пор люблю. Живу в огромном пентхаусе, то есть на верхнем этаже большого дома, в пяти комнатах – есть где бегать внукам, которые в шаббат обязательно приходят к дедушке. Такие же просторные квартиры у сына и дочери, каждый из которых подарил мне по трое внуков. Все мои внуки родились в Израиле, но каждый из них мечтает увидеть загадочную страну, где появились на свет и жили дед Авраам, прадед Моше и прабабушка Хана..
Дата: Воскресенье, 19.04.2015, 11:31 | Сообщение # 24
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1515
Статус: Offline
площадь Зины Дизенгофв Тель-Авиве в далёком прошлом...
Почему фото попало сюда, на страничку "Молдова и евреи", спросите вы?!
Просто потому, что первым мэром этого славного города был Меир Дизенгоф,который родился 25 февраля в селе Екимовцы Оргеевского уезда Бессарабии, а позже - в 1878 г.- семья перехала в Кишинёв...
Дата: Понедельник, 14.03.2016, 17:02 | Сообщение # 25
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1515
Статус: Offline
Французская дива Сара Горби... никогда не забывала своих корней
Королевой шансона во Франции и США она стала, исполняя песни и романсы на румынском и русском языках. Сара Горби (настоящая фамилия Горбач) – французская эстрадная певица (контральто), шансонье, популярная исполнительница еврейских песен, русских и цыганских романсов, эстрадных произведений румынских, французских и советских композиторовродилась в Кишинёве в 1900 году, в семье Зейлика Хаимовича Горбача (родом из Староушицы) и его жены Бейлы Кипельман. В 17 лет она уехала учиться вокальному мастерству в Яссы. После окончания Ясской консерватории вышла замуж за газетного издателя Иосифа Гольдштейна, много старше её. Согласно легенде, одним из условий планировавшей певческую карьеру Сары Горби было не иметь детей, чтобы не потерять голос, как в своё время случилось с матерью Сары, у которой было 7 детей. После свадьбы супруги переехали в Рим, а затем в Париж, где и осели. Вплоть до начала Второй мировой войны они каждый год посещали Яссы (где жила мать певицы), иногда с концертной программой. Сара, уже тогда выступая под сценическим псевдонимом Горби, стала популярной прежде всего в Латинской Америке (в то время её основной концертной площадке), а затем в Соединенных Штатах (куда она впервые приехала в декабре 1935 года и вновь весной 1936 года, после чего её гастроли в США стали регулярными). Прославилась как «интернациональная певица», то есть исполнительница, поющая на девяти иностранных языках. 14 декабря 1935 года певица выступила на балу, которое устроило Дамское общество помощи музыкантам и артистам в отеле «Шерман-сквер» в Нью-Йорке, а 5 апреля 1936 года оно же организовало «интимный вечер» Сары Горби в отеле «Интер Стайвесант»... В 1940 году Сара Горби с мужем покинули Париж и бежали на Гаити, а через несколько лет – в США, где певица продолжила выступления с программами еврейской песни и русского романса.
В 1948 году Сара Горби провела гастрольный сезон в Европе, давая концерты песни на идише в лагерях для перемещённых лиц. В «письмах издалека» певица писала о своих впечатлениях от увиденного: «Привет вам из разрушенного Касселя! Всякое человеческое воображение бледнеет перед действительностью…Жутко! Дала 23 концерта в 23 лагерях в 23 вечера! Разъезжаю в американском джипе, который трясёт меня до бесчувствия». Первые грампластинки с записями Сары Горби появились в начале 1940-х годов. Преимущественно её репертуар состоял из песен современных композиторов на стихи еврейских поэтов разных стран (включая и советских), пишущих на идише, в том числе Ицика Мангера, Исроэла Гойхберга, Зейлика Бардичевера, Мордхэ Гебиртига, Аврума Гольдфадена, Ицика Фефера, Мани Лейба, Мойше Кульбака, Зише Ландау, Шмерке Качергинского и многих других. На протяжении 1940-х годов эти песни записаны были главным образом в США, в сопровождении оркестров под управлением композитора Жака Метехена и будущего директора консерватории в Сан-Франциско Робина Лауфера. Несколько реже исполняла она народные еврейские песни. Музыку к стихам некоторых поэтов Сара сочинила сама, например «Овнт-лид» (Вечерняя песня) на стихи Ицика Мангера. Аранжировкой песен для Сары Горби в 1939-1943 годах занимался композитор Стефан Вольпе. В числе самых первых записей Сары Горби также серия синглов на румынском языке в сопровождении Doina, Nusha & Gypsy Trail Orchestra (дирижёр Корнелиу Кудолбан). А первые грамзаписи Сары Горби на русском языке датируются 1946-м годом – традиционные романсы, русские народные песни и песни советских композиторов – Матвея Блантера («Катюша»), Исаака Дунаевского, Никиты Богословского («Тёмная ночь»), Тихона Хренникова («Есть на севере хороший городок»), фронтовые песни из репертуара Клавдии Шульженко («Синий платочек», «Давай закурим»), городские романсы из репертуара её земляка Петра Лещенко («Жизнь цыганская», «Хорош мальчик», «Чудо-чудеса»), цыганские романсы («Гори, гори, любовь цыганки») и другие. Исполняла она и песни современных ей эмигрантских авторов, например, Василия Фомина («Всё смутилось»), а также писала собственные песни, но главным образом на идише (например, «Бессарабия» и «Фрейлехс»). Многие из этих записей сделаны в сопровождении ансамбля под управлением гитариста Н. С. Орловского, в сопровождении которого записана и большая часть еврейских песен. После образования Государства Израиль Горби начала исполнять также и песни на иврите в сопровождении оркестра Дидье Болана, оставила она и многочисленные записи средневековых сефардских народных песен на ладино в сопровождении испанского гитариста Хосе Луиса и французского джазового гитариста Жана Боналя, композиций современной румынской и французской эстрады. В 1949-м певица вернулась в Париж одна. Её муж скончался через год на Гаити... В 1950-х годах на фирмах «Philips», «Арион», «O.S.I. Disques», «Barclay Disques», «Galton» и других начали выходить долгоиграющие грампластинки Сары Горби, старые записи - на 78 оборотах - фирмы «Melotone» переносились на новый долгоиграющий формат. Тогда же впервые появились магнитофонные записи песен Сары Горби в СССР. В 1953 году она была награждена премией Le grand prix du disque. В 1960 году она предприняла двухгодичные гастроли в Южной Америке, в ходе которых в Буэнос-Айрес также были записаны три долгоиграющие грампластинки еврейских песен, русских и цыганских романсов («Рецитал еврейских народных песен», «Русская таверна» и «Сара Горби в незабываемых творениях»). В записях участвовали оркестры под управлением канадско-аргентинского дирижёра Яши Гальперина и С. де Пальмы, аранжировки выполнил композитор Хорхе Андреани. Через шесть лет фирма грамзаписи Philips выпустила грампластинку песен трагического периода Холокоста на идише (в том числе – партизанского гимна Гирша Глика), позже переиздав её на компакт-диске. Затем выходят ещё две пластинки на русском языке с такими песнями, как «И кто его знает», «Валенки», «Бублички», «Мишка», «Дороги», «Серёжка с Малой Бронной» («Москвичи»), «Руки», «Не говорите мне о нем», «Астры осенние», «Под дугой колокольчик звенит», «Огоньки далекие» в сопровождении оркестра Жоржа Стреха. Последние записи Сары Горби были сделаны в 1979 году...
В 1990-е годы ряд старых записей песен на идише, русских и цыганских романсов, сефардских песен были оцифрованы и переизданы на двух компакт-дисках фирмами «Арион» во Франции и Philips в США. Песни в исполнении Сары Горби использованы в саундтреке кинокартины «Онегин» режиссёра Марты Файнс с Рэйфом Файнсом и Лив Тайлер в главных ролях (1999). А «премия Сары Горби» присуждается деятелям искусств, чьё творчество связано с языком идиш (среди награждённых — израильский композитор Даниэль Галай и наш земляк поэт Лев Беринский). Сара Горби была, вероятно, единственным исполнителем еврейской песни, которая при звукозаписи использовала бессарабский диалект еврейского языка, а не общепринятый театральный стандарт. В 1987 году профессор лингвистики Пенсильванского университета Эллен Принс опубликовала социолингвистический количественный анализ хронологических изменений фонологии разговорного идиша в репертуаре Сары Горби, который продемонстрировал постепенное вытеснение специфически бессарабских языковых черт из языка певицы..
Среди великих людей, ставших знаменитыми, успешными и невероятно богатыми бизнесменами, есть и такие, кто родом из глубинки. К примеру, Сэмюэл Земюррей (Sam Zemurray),родом из Кишинёва(Молдавия) некогда создал самую огромную на планете банановую компанию! Да-да, это именно он известен во всём мире как «Sam, the banana man».
Сэмюель Земюррэй, родившийся в 1877 году в Кишиневе, который был тогда столицей Бессарабской губернии - отпрыск бедной еврейской семьи при рождении носил имя Шмил Змура. В 1892 году семейство эмигрировало в США и обосновалось в городе Селма, штат Алабама. Молодой иммигрант нанялся за доллар в неделю к пожилому коммивояжеру, торговавшему жестяной утварью для свиноводов, и стал искать свой путь в бизнесе. Когда ему исполнилось 22 года Сэм перебрался в Мобайл, штат Алабама, где скупал на пароходах перезрелые бананы и распродавал мелким торговцам. А переехав в Новый Орлеан, штат Луизиана, он подписал контракт с United Fruit Company и объединив силы с Эшбеллом Хаббэрдом, 22-летний бизнесмен купил на паях два торговых судна, начав скупать «золото Гондураса» на независимых плантациях. Взялв кредит в 2000 долларов, компаньоны купили в 1910 году 5000 акров земли в этой стране и тут же создали Cuyamel Fruit Company, которую возглавил Земюррей. Чтобы повысить качество бананов, Земюррей приобрел очень дорогую оросительную систему, а в 1922 году купил две фруктовые компании и к 1929 году Cuyamel Fruit принадлежали 13 крупных судов, ходивших между гондурасскими и никарагуанскими портами и Новым Орлеаном, плантация сахарного тростника и сахарные заводы... В 1930 году Земюррей продал свою фирму в обмен на 300 тысяч акций United Fruit Company, став её крупнейшим акционером и членом совета директоров. В «банановом поясе» Карибского бассейна на тот момент он стал окончательно известен как Банановый Сэм! Выручив от сделки более 30 миллионов долларов в форме ценных бумаг, Земюррей собрался было на покой, поселившись в Новом Орлеане, однако начавшаяся Великая депрессия сократила его капитал до ...двух миллионов.
На заседании совета директоров Земюррей устроил разнос управляющим и, заручившись поддержкой ряда акционеров, смог получить контроль над United Fruit Company. В итоге Земюррей был избран на специально созданный для него пост управляющего операционного директора компании, а в 1938 году он стал президентомUnited Fruit Company, после чего провел коренные и жесткие реформы, заменив многих сотрудников... Акции снова начали расти. Компания стала крупнейшим в мире производителем, поставщиком и дистрибьютором бананов. ...Стоивший около 15 миллионов новый проект по строительству железных дорог, причалов и других объектов инфраструктуры был выполнен в 1942 году. Земюррей включил в сферу деятельности производство и сбыт какао и другой тропической продукции. Предприятие оставалось прибыльным, пока в 1974 году ураган Фифи не смыл все плантации в Гватемале и Гондурасе... В 1975 год компания вошла с 70-миллионным убытком. Но заряд энергии, который придал своему бизнесу Банановый Сэм, оказался велик - компания выжила и в 1984 году была преобразована в Chiquita Brands International.
Под брендом Chiquita она и по сей день является ведущим американским производителем и дистрибьютором бананов и других продуктов питания, приняла человеческий облик, стала называться мисс Chiquita и носить фруктовую шляпку... Банановая компания Chiquita Brands International активно участвует в программах по защите тропических лесов, и даже спонсировала зимнюю Олимпиаду. С 1904 года Банановый Сэм был женат на Саре Вайнбергер, у них родились дочь и сын.
Сын, служивший в воздушных войсках, погиб во время Второй мировой войны. Дочь, Дорис Земюррей Стоун (1909-1994), была видным американским археологом и этнографом, директором национального музея Коста-Рики, автором многих трудов по доколумбовым цивилизациям. Кстати, Земюррей содействовал защите руин цивилизации индейцев майя, основал центр по изучению культуры майя, а также исследовательский центр при Tulane University. В Гондурасе Банановый Сэм основал высшее учебное заведение Escuela Agrícola Panamericana, предоставлявшее на деньги United Fruit Company стипендии талантливым латиноамериканским студентам. При этом сотрудники United Fruit туда не принимались. Земюррей также создал клинику психологической педиатрии в Новом Орлеане, финансировал либеральный журнал The Nation, обеспечил отдельный пост в Radcliffe’s English Department, который могут занимать только женщины...
Покинув Кишинев тогда, когда дамы носили корсеты, а мужчины – котелки, Сэмюель Земюррей дожил до полета Гагарина в космос.
Шмил Давидович Змуро скончался 30 ноября 1961 года в почтенном возрасте 84 лет...
В 2012 году писатель Rich Cohen писал: «Когда Сэмюэль Земюррей приехал в Америку в 1891 году, он был высок, долговяз и без гроша в кармане. Когда он умер в своем большом доме в Новом Орлеане шестьдесят девять лет спустя, он был одним из самых богатых, самых влиятельных людей в мире…».
Книга-биография называется «Рыба, которая проглотила кита: жизнь американского бананового короля» ...
Первый камень в восстановление объекта, связанного с проживанием в Хынчештах боярина Манук Бея (Мирзояна) и несомненно интересного туристам не меньше, чем его усадьба, заложил, как утверждают знакомые евреи, Аба Яковлевич ГОХБЕРГ, в начале 60‑х годов прошлого века назначенный директором винзавода, тогда еще не Хынчештского, а Котовского.
Он буквально из руин поднял предприятие, возведенное Манук Беем в 1866 году, в знак солидарности с деловыми людьми Европы. В год столетнего юбилея завода большая часть здешних виноградников пострадала от весенних заморозков. Мизерный урожай, собранный в тот сезон на чудом уцелевших кустах, дал жизнь винам с исключительной ароматикой. Все они получили название «Виктория». Такое же имя было присвоено и победившему стихию совхозу-заводу, и районному агропромышленному объединению, которые Аба Яковлевич возглавлял с 1962 по 1978-й, когда его «взяли на повышение».
Долгая дорога в науку
Звания «Заслуженный винодел республики» Аба Яковлевич Гохберг был удостоен в 1970‑м. Кавалер двух орденов Ленина, ордена Октябрьской Pеволюции, множества боевых медалей, других почетных наград, он родился в 1920‑м в крестьянской семье, в небольшом местечке Лапушна, с одной‑единственной улицей. Окончил местную школу и виноградарское училище в селе Купкуй, близ Леово, в Красную Армию был призван за месяц до начала войны. Но повоевать в составе 533 пехотного полка Южного фронта не успел - раненный в августе под Запорожьем, почти полгода провел в Чебоксарском госпитале и на подсобных работах в зерносовхозе. В строй вернулся в начале 1942‑го, был связистом 292 артиллерийского полка, освобождал Эстонию, Польшу, Германию, Чехословакию, Венгрию. – Строго говоря, Аба не был виноделом, обе его диссертации – и кандидатская, и докторская – посвящены экономике, – вспоминает доктор сельхознаук, сотрудник Национального института винограда и вина Филипп Михайлович Крамарчук. – Но его талант организатора отрасли, от посадки винограда лучших сортов до высоких технологий переработки урожая в классные вина, не знал себе равных. Мы познакомились с ним в Ниспоренах, в 1951‑м. Он, отличившийся как толковый управляющий отделением совхоза «Шишканы», по окончанию московских курсов повышения квалификации был назначен директором местного винзавода, а я – главным агрономом района. Отличался он невероятной памятью – всех рабочих знал по имени, здоровался с ними за руку и хотя нередко был строг, мог и покричать, люди тянулись к нему, шли за советом и помощью. Говорили: Аба – любимчик Бодюла, потому у него всё получается. Действительно, он мог себе позволить что угодно, в том числе и к I секретарю ЦК зайти, но только когда того требовало дело. По большому же счёту был очень скромным. А еще компанейский и заводной: в Ниспоренах цыганскую самодеятельность организовал, в Котовске, следуя этикету тех времен, устроил блестящий прием Николаю Чаушеску.
Снова работать рука об руку мы стали только в конце 70‑х, когда Аба возглавил НПО «Виерул» с НИИ виноградарства и виноделия.
Уроки французского
– Проблема подбора кадров была для него важна всегда, – рассказывает Ф. М. Крамарчук. – Вскоре после вступления в новую должность его пригласили в Ялту на 150-летие знаменитого института «Магарач», где он обратил внимание на молодого сотрудника, переводившего научные сообщения для министра сельского хозяйства Румынии. И, убедившись относительно молдавских корней «переводчика», предложил ему переехать в Кишинев – с предоставлением квартиры и должности зав. отделом виноделия в «Виерул». Настойчивость старшего коллеги победила все сомнения, и молодой ученый, оставив Крым, бытовые удобства и перспективы карьерного роста в одной из сильнейших научных школ Европы, вернулся на родину. «Филя, – сказал мне Аба, – это Борис Гаинэ, он на правильном пути, подучи его французскому». Поручение Гохберга сыграло вскоре серьезную роль в судьбе возвращенца ... ученик оказался способным, разговорную речь освоил легко и всего два года спустя это оказалось более чем кстати: – В мае 1981‑го я стал победителем конкурса на годичную стажировку в Бордо, организованного в Москве Минсельхозом Союза, – подтвердил ученый секретарь АН Молдовы доктор хабилитат Борис Сергеевич Гаинэ. – Три моих соперника были очень именитыми людьми. Но в мою пользу, думаю, сработали не только аспирантура, кандидатская диссертация и год работы в «Магараче», но и тот французский, которым щедро поделились со мной земляки. Характерно, что Аба Яковлевич решительно пресекал в институте разговоры на тему преждевременности моей поездки – пусть, мол, поработает сначала, слишком молод. «Для Молдовы это высокая честь, что на стажировку во Францию приглашен именно наш сотрудник, – говорил он. – Уж как-нибудь потерпим годик его отсутствие». Я очень благодарен ему за поддержку... Со стажировки я привез клоны Пино и Шардоне, а также 25 модулей виноградного трактора, на коллегии нашего Минсельхоза представил 6 практических таблиц по выполненным работам и был счастлив, что Аба Яковлевич мной гордится.
«Одна из лучших фаз развития…»
Так охарактеризовал тот период, в течение которого А.Я. Гохберг возглавлял Институт виноградарства и НПО «Виерул», заслуженный винодел Георгий Константинович Козуб. По словам известного далеко за пределами нашей страны ученого и практика, только благодаря основе, заложенной этим одержимым, влюбленным в виноград человеком, последователям Абы Яковлевича удалось многое сделать в развитии производственной и сырьевой базы, создании элитных плантаций. Когда в 80‑е годы вышел закон о борьбе с пьянством и многие стали послушно вырубать насаждения, он в совхозах своего объединения избавился только от старых и больных кустов и отчитался: площади сократил. Одним из первых в республике начал производить элитные вина с контролируемым наименованием по месту происхождения (эквивалент французских Apellation d’Origine Controlee), обладающие ярко выраженной индивидуальностью. Одним из первых поддержал научные работы по расширению отечественных питомников европейских сортов Пино Фран и Шардоне. Обстановка в институте, как отмечают многие бывшие и нынешние сотрудники, была в те годы уникальной. Во многом этому способствовало создание мощной научно-производственной базы с селекционным центром, музеем винограда и вина, новыми корпусами. Наряду с техническим перевооружением решались проблемы социально-культурного развития. Поселок Кодру близ института превратился в благоустроенный пригород с тротуарами, детским садом на 350 мест, клубом, парком. Был создан институтский духовой оркестр, открыта детская балетная школа, вся в зеркалах... А в роще у поворота дороги на Бачой, распахнул двери профилакторий для научных сотрудников и рабочих пяти совхозов НПО, где можно было принять лечебные процедуры, пройти бесплатное медицинское обследование и просто отдохнуть.
… Для всего отраслевого научного учреждения и его опытных хозяйств «эпоха Абы» закончилась с 70-летием директора.
«Хоть и выиграл я должность генерального на последних выборах, думаю уходить, – заявил он друзьям незадолго до Нового года и своего дня рождения. – Министерству явно нужны молодые кадры». Похоже, это его решение было сохранено в тайне от аграрного ведомства. В результате в начале 1991‑го чиновникам пришлось издавать приказ, согласно которому А. Я. Гохберг уволен… «в связи с ликвидацией НПО «Виерул» и Молдавского НИИ винограда и вина». А как иначе избавиться от такого известного, такого заслуженного, да еще и еврея? Чуть позже Институт, разумеется, возродился. Под новым названием, но уже без Абы Яковлевича, который к тому времени создал на Лесной улице небольшой научный кооператив, собрав под его крышей талантливых ученых. А потом заскучал по детям, внукам – и уехал. Сначала в США, к дочери Софе. Потом в Израиль, к сыну Грише, где и скончался...
Елена ЦОРИНА
и ещё несколько строк из Нью-Йорка - от режиссёр-документалиста Михаила ГОЛЕРА
Еврей с молдавской душой
Задание было рутинным: воспеть в документальном фильме одно из любимых детищ первого секретаря ЦК Молдавии Ивана Ивановича Бодюла – успешно работающее объединение совхоз-заводов Котовского района. Вызывала удивление и некую оторопь только фигура главного героя – генерального директора Абы Яковлевича Гохберга. При первой же встрече с ним я подумал, что со своей внешностью и акцентом Аба Яковлевич – голубая мечта любого антисемита: с таких типажей писали еще не так давно свои карикатуры на «сионистов» знаменитые художники Кукрыниксы.
Когда мы уже стали ближе и доверяли друг другу, я осторожно поинтересовался, как он попал в эту высокую номенклатуру. Разгадка оказалась простой, как прозрачное летнее утро... До него на этом посту сменилось шесть или семь человек. Кто-то крупно проворовался, у других дело не пошло – место стало проклятым. Туда отправляли как в ссылку, на служебную погибель. Так что поставили Абу от безвыходности.. А у него дело пошло. Высокие урожаи, крепкая дисциплина. Крестьяне начали прилично зарабатывать, к нему стали возить делегации для обмена опытом. Были у Гохберга две фишки, которые поражали воображение.
Все его виноградники были обсажены цветами...
Представьте себе жаркий июльский день, зной, звенящая тишина. И на километры тянутся цветники, а за ними гектары виноградников. И ни души... Я спрашивал у Гохберга: зачем ему это было нужно. И он, хитро улыбаясь, отвечал: для красоты. Рабочее место крестьянина должно воздействовать на него красотой. Не знаю, как эти цветочки действовали на крестьян, но на делегации, журналистов, киношников они производили ошеломляющее впечатление: о них только и писали. Вторая фишка: Дом виноградаря. Посреди виноградников, на вершине холма, было выстроено шикарное здание в итальянском стиле: изысканная мебель, камин с решеткой, спальни, обеденный зал с витражами, как в рыцарском замке. С террас открывался роскошный вид на виноградники... В Доме этом принимали и щедро угощали нужных людей, крупных чиновников, иностранные делегации...
А числился он как место, где обмениваются опытом виноградари и виноделы. Ну-ну!
Был там и постоянный штат... Я спросил Абу, не накладно ли содержать этот замок. Он ответил, что Дом многократно окупил себя. В нём многие вопросы с высокими гостями решались быстро и чётко.
В то же время как хозяин он не разбрасывался добром. Помню, как-то во время съемок мы с ним встретили по дороге телегу, груженную ящиками с виноградом. Аба коршуном набросился на возницу: – Ты у кого воруешь?! У себя? У своей бригады? Тот в ответ что-то смущенно лепетал, что-де сына ему надо женить, а вино кончилось... – А ты что, не знаешь дорогу ко мне? – со страстью спросил его Аба. – Я хоть кому-нибудь отказал в помощи? Устыженный крестьянин только сокрушенно качал головой.. – Ну вот что, – решил Гохберг, – виноград отвези на склад, сдай под расписку, а завтра с утра приходи ко мне в контору. Там и решим со свадьбой...
Видимо, под впечатлением от этого эпизода он рассказал мне потрясающую историю из своей жизни. Работал он в маленьком молдавском селе бригадиром. Было это после войны, в страшные голодные годы, на рубеже сорок шестого и сорок седьмого. Тогда власть вычистила у крестьян всё подчистую. Голод был настоящий. И вот молодой бригадир составил акт, что пала лошадь от болезни и была она сожжена, как и положено по инструкции. А на самом деле животину просто забили и раздали мясо по домам... Рисковал он страшно: тогда за колоски сажали, но никто из односельчан его не выдал.
У меня было ощущение, что он чувствует себя молдавским крестьянином в большей мере, чем кем-либо другим. Обо всех своих коллегах-молдаванах он отзывался только в превосходных степенях. Даже о человеке, который должен был прийти ему на смену: – О, это такая светлая голова! Но больше всего он ценил... жену первого секретаря Бодюла. – Вот у кого многим министрам надо бы поучиться, – говорил он...
И ещё один запомнившийся эпизод. Было громкое дело в республике: известная дикторша телевидения, красавица, поражавшая своим румынским акцентом (это в те-то годы!) убила своего любовника, уголовника, который не хотел прекращать с ней связь. К тому же втянула в это дело своего коллегу, мужчину, который помогал ей спрятать труп.. Естественно, её осудили..
И вот, когда в Президиуме Верховного Совета Республики рассматривалась её просьба о помиловании, поддержал эту просьбу только один член Президиума – Герой Социалистического Труда Аба Яковлевич Гохберг. – Женщина запуталась. Она просто не нашла выхода, запуганная этим мерзавцем.. Но с ним не согласились: «Народ нас не поймёт!» – был вердикт. Вот таким мне запомнился герой моего фильма, еврей с молдавской душой Аба Яковлевич Гохберг.
Доктор экономики Иосиф МАЗУР и его путь от Бельц до Берлина...
РОВНО ГОД НАЗАД из немецкой столицы пришла в Еврейскую общину города Бельцы печальная весть: на 81-м году жизни в Берлине скончалсяИосиф Ихилович МАЗУР– доктор экономических наук, многолетний неформальный лидер берлинской финансово-бухгалтерской и налоговой школы.
Иосиф МАЗУР родился 7 февраля 1936 года в трудовой еврейской семье среднего достатка, где честь, совестливость и честность традиционно считались единственно возможными гарантами благополучия.
После трагически трудных испытаний и потерь периода Второй Мировой войны выжившие члены семьи Мазур возвратились в Бельцы и вместе с тысячами других земляков восстанавливали родной город из полумрака и руин. По окончании средней школы Иосиф, подтянутый и спортивный парень с отменным здоровьем, был признан годным без ограничений к службе в Военно-Морском Флоте СССР. За четыре года службы уроженец бельцкой степи хорошо изучил маршруты походов боевых кораблей на акваториях Чёрного, Средиземного и ряда других морей...
А на "гражданке" математически отлично подготовленный моряк выбрал особо мирную и тихую профессию: окончил сначала бухгалтерскую школу, потом бухгалтерско-экономический факультет Московского института советской торговли, а к середине 1970-х годов успешно завершил учёбу в аспирантуре Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова и защитил диссертацию, став кандидатом экономических наук. Возвратившись в Бельцы, он работал на планово-экономических, инженерных и руководящих должностях швейной и швейно-трикотажной фабрик, не менее знаменитом Бельцком мясокомбинате (это предприятие, согласно легенде, кормило копчёной колбасой чуть ли не половину пространства «от Москвы до самых до окраин»)… В период, когда страна уже мучительно искала выход из тупика несовершенств экономической модели социализма, экономист, ученый и практик Иосиф МАЗУР был востребован как специалист лаборатории экономического анализа того же мясокомбината (Басарабия-Норд), а затем возглавил отдел труда и зарплаты строительного треста. В 1992 году он основал аудиторскую фирму «Прогресс», активно действовавшую до 1999 года, когда семья И. И. Мазура эмигрировала в Германию. Вот тут-то и пригодились английский и, особенно, немецкий языки, которые Иосиф Ихилович углублённо изучал в Москве -- в период подготовки к защите диссертации. Успешно используя дар самообразования и опираясь на свой всегдашний неукротимый оптимизм, Мазур не просто сам освоил все тонкости западной модели бухгалтерского учёта, налогообложения и отчётности в Германии, но и позитивно повлиял в Берлине на стиль и уровень преподавания в Школе экономики, налогообложения и бухгалтерского дела -- с обучением на немецком и, как ни удивительно, русском языках. В этом скромном учебно-практическом заведении (нечто вроде колледжа) доцент Мазур открыл для множества выходцев из СССР и постсоветских республик таинственный мир методов современной работы в условиях ФРГ. Повсюду в Германии сегодня востребована книга доктора экономики И. И. Мазура под названием «Основные налоги в ФРГ. Бухгалтерский учёт налога с оборота». Была начата и активно продвигалась работа над второй книгой той же экономической серии, где информация и термины на немецком языке сопровождаются обширными комментариями по-русски... Иосиф Мазур ушёл из жизни на подъёме творческих замыслов и всё ещё исполненный нерастраченных сил. Многие из тех, кто его знал и работал рядом с ним, надолго запомнят лучшие из человеческих черт экономиста Иосифа Ихиловича Мазура.
Я стоял на городской площади и смотрел на движущиеся колонны демонстрантов. "Да здравствует 71-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Ура, товарищи!" - прозвучало по радио. Внезапный порыв осеннего ветра принес опьяняющий запах молодого вина и коньяка. Я не ошибся. На площадь вышел победитель межгородских социалистических соревнований – коллектив винно-коньячного комбинат. Впереди колонны красовался мой сосед Азрил, держа на вытянутой руке знамя комбината. На его груди алела лента с надписью "Ударник коммунистического труда". Постояв еще немного и выслушав праздничные призывы в адрес партии и правительства, я направился домой. И тут меня окликнул Азрил, но уже без знамени, хотя лента ударника по-прежнему красовалась на его груди. - Можешь меня поздравить! - с радостью сказал он. - С праздником! - Да нет, я вызов получил и уже подал документы в ОВИР. Это, наверно мой последний парад в Бельцах. "Ой-ой-ой, Бэлц, майн штэйтэлэ Бэлц!" - пропел он несколько слов из популярной песенки о нашем городе. "Да здравствует СССР - оплот мира и социализма!" - снова прозвучал голос диктора. - Ты знаешь, как расшифровать на идиш СССР? - спросил меня внезапно Азрил, хитро улыбаясь. - Нет. - Сыз нышт гевэйн, сыз нышту, сыз ныт зайн, рэхцэх нышт (Не было, нету, не будет, и не надейтесь). Кстати, сосед, сто грамм выпьешь для согрева? У меня с собой отличный коньяк КВВК (коньяк ворованный высшего качества). - Нет, спасибо, я не пью. - Да я тоже, но, сам понимаешь, какой праздник у меня. Жена моя, правду тебе скажу, не очень хочет ехать, неизвестность пугает её, но я ей твержу: тебе хорошо живется тут, а в Израиле будет еще лучше. Со мной, милая, не пропадёшь, вертеться я умею. Поговорив ещё немного, мы стали прощаться. - Ты куда? - спросил меня Азрил. - Домой. - Не спеши, останься со мной, посмотрим парад, а заодно я тебе расскажу, какими большими трудовыми успехами я прославлял наш город и при этом от такой жизни получал "глубокое моральное удовлетворение". Мы стояли невдалеке от городского рынка. - Здесь, на этом базаре, я начал свой парнусевич, проработав год мясником, - начал Азрил. - Обманывал честно, как любит говорить нам знаменитый фокусник Акопян. Мой брат изготовил мне парочку облегченных гирь, в каждой не хватало по 100 граммов весу, от настоящих не отличишь. Представляешь, при месячной зарплате 300 рэ я каждый день приносил домой (сколько ты думаешь?) не меньше 50 рублей. Все шло прекрасно... тут афцэлухыс (назло) пришла повестка в армию. Это не входило в мои расчёты. Ну, ничего не поделаешь... "Да здравствует Бельцкий птицекомбинат - предприятие высокой культуры производства!" - прозвучал голос диктора. - На этом комбинате я тоже, между прочим, работал. Зарплата - копейки. Надо было как-то выкручиваться. Мой портрет даже красовался на Доске почета. Как рационализатор, я изготовил пресс-молоток с небольшим металлическим столом, на котором помещалась курица. Клал цыпленка животиком вниз, а дальше пресс делал свое дело, удар - и цыпленок превращался в пластину, примерно 15 мм толщиной, точно как цыпленок табака. Тугими резинками я привязывал цыплят себе на руки и ноги и спокойно выносил через проходную комбината. Мой личный рекорд - двенадцать штук за раз. Я слушал его и вспомнил монолог героя из фильма "Джентльмены удачи": "Какая же я сволочь, всё ворую и ворую". Но Азрил никогда не скажет таких слов. Вдалеке показалась новая колонна демонстрантов. - Приветствуем предприятие коммунистического труда - мясокомбинат, - прозвучал по радио торжественный голос. - И здесь, если хочешь знать, не без пользы для своей семьи я проработал несколько лет, - вспомнил неутомимый Азрил. - А скажи мне, сосед, это правда, что один шофёр вывез через проходную мясокомбината целую свиную тушу? - Чистая правда! - с энтузиазмом воскликнул мой спутник. - Этот "артист" посадил свиную тушу рядом с собой в кабину, привязал, надел на неё пиджак, галстук, а шляпой накрыл морду. Охранница на проходной, проверив машину, спросила у шофера: - А что с экспедитором? Пьяный? - Жена его в роддоме, две ночи не спал бедняга, - ответил шофер. И был отпущен с миром. И с тушей. - Да, рисковал, конечно, но молодец: пронесло, - заметил я. - Я такими методами не пользовался. У меня всё было проще, - не без гордости сказал Азрил. - На комбинате я работал газоэлектросварщиком. Токарь выточил мне две заглушки, одну для кислородного баллона, другую - для газового. Я наполнял их колбасой и мясом. За территорией комбината находился детсад, куда я часто наведывался, чтобы что-нибудь починить. Благополучно миновав проходную, сдавал свой товар знакомой воспитательнице детского сада. А кому, скажи, могло прийти в голову, что мои баллоны затарены мясными деликатесами? - Азрил, скажи, пожалуйста, а по какой специальности ты думаешь работать в Израиле? Как я слышал, там тяжело с работой и не воруют, как у нас. - Сосед, за меня не беспокойся, я всё учел. Тридцать ящиков багажа я себе уже приготовил, что в них будет, может быть, когда-нибудь если встретимся, расскажу, а сейчас это секрет. - Азрил, как я понимаю винно-коньячный комбинат - последнее место твоей работы в Бельцах? - Да, ты прав, - с грустью ответил он. - Видишь, как меня ценят, даже знамя комбината доверили нести. Ты же знаешь, на комбинате с воровством очень строго. Так как я работаю мойщиком цистерн, то всегда хожу на работе в резиновых сапогах. Заливаю в каждый сапог по литру и спокойно выношу через проходную. Для меня это норма. Рисковать не люблю. Как говорится в нашей еврейской пословице "Рэбэ хот гехэйсн фрэйлэх зайн, нор нышт мэшиге" (Рав велел быть веселым, но не дурным). Дома коньяк фильтрую, заливаю в бутылки с наклейками, закручиваю, от настоящей не отличишь! Продаю по пять рублей. Это неплохой доход в бюджет семьи. Кстати, я тебя не таким коньяком хотел угостить. Ну, сосед, будь здоров. Мне пора. Иду жену встречать. Думаю, что и ты скоро подашь документы на выезд... ...Прошло несколько лет. Я уже находился в Израиле и случайно в Иерусалиме на митинге встретил Азрила. Он бы в фирменной кепке и с лентой на груди, на которой яркими буквами было написано "Иерусалим неделим". Он стоял в группе демонстрантов и пел: "Иерушалаим шель заав". - О, какая встреча, как вы поживаете, Азрил? - спросил я его. - Отлично! Живу на Севере. Вот митингую. А то дай нашим врагам палец - всю руку откусят. Тут я вспомнил о его багаже, и мне стало интересно, что же всё-таки он привез. Он посмотрел на меня и, кажется, догадался, о чем я хочу спросить. - Ты хочешь знать, что я привез сюда в 30 ящиках? Это уже не секрет. В каждый ящик я вложил 10 тысяч пар носков. Итого 300 тысяч. Жена продала по шекелю пару. Купил квартиру без машканты, а остаток закрыл в банке. - Да, Азрил, ты в своем репертуаре, нигде не пропадёшь. - Ну, а в общем-то, как жизнь? - Скажу тебе откровенно: в Израиле уже нечего ловить, и мы с женой думаем уехать, - доверительно сообщил мне Азрил. - Куда это? - "Амэрика, Амэрика", - пропел он на мотив гимна США. И откуда у него взялся английский акцент? Как бы прочитав мои мысли, он сказал: - Я ещё в Бельцах всё предусмотрел. Дочку отправил к родственникам в Америку, она там вышла замуж. Теперь мы поедем к нашей Кларочке-американочке. Так что, все о'кей, сосед! Я расстался с ним со смешанным чувством , уже знал, чем закончился вояж бельцкого гешефтмахера в Израиле и готов был воздать молитву, чтобы этот «знаменосец» поскорее отсюда уехал...
Понимаете, если вы рождаетесь в семье еврейского врача, то сначала вам всё равно придётся стать врачом, а потом вы уже можете делать со своей жизнью всё, что вам заблагорассудится: родитель свою часть договора выполнил, а остальное зависит от вас. Поэтому Марк Копытман сначала окончил черновицкий мединститут в 1952 году и уехал во Львов работать врачом, но главное– в свободное от работы время учиться в Львовской консерватории. А когда после её окончания Марк поступил в аспирантуру при Московской консерватории, медицина окончательно смирилась с потерей талантливого сына и после защиты им кандидатской по теории композиции даже признала, что, возможно, он в чём-то прав..
В 1963 году Марк Копытман переезжает в мой родной Кишинев преподавать в тамошних консерватории и институте искусств. Он пишет одновременно и серьёзную музыку, и теоретические работы, а в 1966 году – оперу "Каса маре" по пьесе Иона Друцэ. Опера была поставлена Молдавским государственным театром оперы и балета, основанным десятью годами ранее другим выходцем из Украины, Давидом Гершфельдом. Гершфельд, кстати, и написал первые две молдавские оперы – "Грозован" и "Аурелия", а Марк Копытман продолжил славную традицию еврейских композиторов писать молдавскую национальную музыку. Ещё в Кишинёве знакомый пианист наигрывал мне молдавские народные мелодии, постепенно замедляя их темп до получения народных же, но уже еврейских с ашкеназским акцентом..
Да и что есть самгимн Израиля, как не молдавская песня "Carul cu boi" (повозка с волом), слегка переделанная выходцем из Унген композитором Шмуэлем Коэном, который хотя и был перевезён в Палестину родителями в возрасте 8 лет, но не забыл молдавские мотивы и на исторической родине...
В 1972 году в Израиль репатриировался и Марк Копытман, оставив за собой целую плеяду учеников, самым известным из которых впоследствии стал Евгений Дога. В иерусалимской Академии музыки и танца имени Рубина Копытмана ждали: вначале он был назначен профессором композиции, а через два года – заведующим кафедрой теории музыки и композиции. На пенсию он уйдет проректором академии... Всего, созданного им в Израиле, не перечислить, но навскидку: вокальные и хоровые произведения на основе фольклора йеменских евреев, стихов еврейских средневековых поэтов и каббалиста Авраама Абулафии, переработанный для виолончели и струнного оркестра "Кадиш" памяти отца, камерная опера о жизни Зюскинда из Тримберга (еврейского врача и миннезингера XIII века). Вероятно, Копытман не смог пройти мимо удивительной биографии своего двойного собрата – по медицине и творчеству. А параллельно он писал теоретические работы на английском языке, по которым до сих пор учатся студенты академии. Уже на пенсии Марк Рувимович Копытман написал книгу воспоминаний "Voices of Memory". Он умер в восемьдесят один год и похоронен в Реховоте. Доктор медицины, избравший делом своей жизни исцелять не таблетками, а музыкой. Не худшее лечение, как по мне.
Однако только в 2003-м, столичный муниципальный совет, а двумя годами позднее – правительство республики дали добро на установку мемориальной доски. 
Хана с правнучкой
В 1990-е годы ряд старых записей песен на идише, русских и цыганских романсов, сефардских песен были оцифрованы и переизданы на двух компакт-дисках фирмами «Арион» во Франции и Philips в США. Песни в исполнении Сары Горби использованы в саундтреке кинокартины «Онегин» режиссёра Марты Файнс с Рэйфом Файнсом и Лив Тайлер в главных ролях (1999).
Под брендом Chiquita она и по сей день является ведущим американским производителем и дистрибьютором бананов и других продуктов питания, приняла человеческий облик, стала называться мисс Chiquita и носить фруктовую шляпку...
Шмил Давидович Змуро скончался 30 ноября 1961 года в почтенном возрасте 84 лет...
Снова работать рука об руку мы стали только в конце 70‑х, когда Аба возглавил НПО «Виерул» с НИИ виноградарства и виноделия.
«Хоть и выиграл я должность генерального на последних выборах, думаю уходить, – заявил он друзьям незадолго до Нового года и своего дня рождения. – Министерству явно нужны молодые кадры».
Естественно, её осудили..
