Лазарь ЛЮБАРСКИЙ
　
Наверное, каждый из тех, кто возвращается с Шолом-Алейхемовской ярмарки, прокручивает для себя свой "Хешбон нефеш" (подведение итогов), моделирует по-новому зигзаги и повороты своей жизни, распрямляя и выравнивая в ней некоторые углы, или конструируя иначе её маршруты.
Я родился в Бельцах 9-го мая 1926 года, то есть ровно за 19 лет до победного дня Второй Мировой Войны.
А забрёл сюда какой-то далёкий мой предок (уж в каком поколении не знаю), унесший ноги из местечка "Любар" на Волынщине, за что и нарекли его фамилией Любарский.
  Не без ответственности могу заявить: без бельцкой "духовности", которую впитал с молоком матери, без "Штетла" как многовекового образа жизни, не было бы той личности, которая сформировалась во мне и стала мной.
Итак, я родился в Бельцах на улице "Примарул Анджулович", которую в советское время называли "Кишиневской". Это была типично еврейская улица, как, впрочем, и большая часть города - с идишскими шумом, ажиотажем, манерами, одеждой...      Тыльная часть нашего двора выходила на "Майдан", огромный пустырь, который каждый вторник заполнялся базарной пестротой и сутолокой со всей округи. В другие дни летом мальчуганы гоняли здесь футбол, зачастую пользуясь по бедности маленьким игрушечным мячом, а воротами служили пара камней или рубашки игроков.
  Иногда наведывалась знаменитая на всю Бессарабию футбольная команда "Маккаби", где блистали виртуозы мяча братья Шалом и Моня Глейзеры. Они приносили разборные ворота и сетки, и мы, мальчишки, смотрели на их тренировки с неподдельным обожанием.
Основная еврейская масса состояла из бедных ремесленников. Меховщики, шапочники, сапожники, шорники, кузнецы, жестянщики, каменщики, плотники, печники, бондари и много других.
  Я, например, любил иногда подолгу простаивать и наблюдать за тем, как подковывают лошадей, или как мастерят повозки или выделывают жестяные изделия. Я любовался мастерством ремесленников и... опаздывал в школу.
Беднее всех были люди, которые не имели специальности, готовые за гроши выполнять любую работу, какой бы тяжелой и непривлекательной она ни была: всякие там грузчики, распиловщики дров, водовозы, разносчики.
Зрительная память хранит много образов таких людей, молчаливых или шумливых, острословов и сквернословов, ругателей и поносителей. Я помню их натруженные морщинистые руки с огромными грязными кулачищами...
  У большинства из них были прозвища, порой звучные, порой не очень, в соответствии с личностью или характером, издаваемыми запахами, сварливостью, привычками, внешностью.
  Например - водовоз Лейб "Тухэс" (задница), Гедали "дёр Тойбер" (глухой) .
Имелись и известные на весь город "выдающиеся личности": "Сонька Пук" и "Алекса-небун" (сумасшедший), которые шатались по улицам, что-то бормоча, что-то напевая, задевая прохожих, преследуемые улюлюканьем мальчишек.
  Вспоминается цыган, скрипач-виртуоз, в совершенстве говоривший на идиш, одетый с иголочки, с блестящими набриолиненными волосами, в зеркально начищенных сапогах. Летними вечерами по субботам он шёл от дома к дому и исполнял весёлые клеизмерские мотивы.
Маршрут его передвижения был: Кишинёвский мост - Собор. Звали его: "Цыганский барон".
  По узкому переулку, который был напротив нашего дома, каждый день утиным строем проводили мальчишек из бедных семей в хедеры на Кожухарскую улицу, а иногда и на традиционные благотворительные обряды угощения при обрезаниях новорожденных.
  Какой радостью светились тогда лица ребятишек, возвращавшихся с кулёчками сладостей и лейкэлэх!
Или вот другая картинка. Шмил, толкающий тачку с овощами и фруктами, распевающий сатирические куплеты собственного сочинения: "Яблоки и груши, у Хайкалэ (реальная сварливая особа) голова, да усушится". (Идишский оригинал: "эпл ун барн, ба Хайкалэн зол дер коп упдарн").
  Напротив нас жила "бой-баба", кило этак на 150, по имени Фейгалэ (птичка). Её языка боялась вся улица. Муж этой дамы по ночам занимался отхожим промыслом: две клячи, бочка на колесах и выгребное ведро на длинной палке - все орудия его промысла. Под утро он с грохотом возвращался домой, оставляя вокруг себя на несколько часов невыносимые запахи и зримые следы своей деятельности.
  Рядом с Фейгалэ, в маленьком деревянном домике, проживала пожилая пара. Они продавали по дешёвке на розлив спирт. Пьяницы брали спирт в долг. С ними жила внучка, моя одноклассница и подруга.
Зимней ночью 1938 года грабители убили стариков, а девочке чудом удалось спастись, притаившись под одеялом. На рассвете её душераздирающий крик разбудил улицу. Часа через два конные сани увозили два трупа, накрытые окровавленными простынями.
  А в самый полдень того же дня, со стороны Кишиневского моста по направлению к центру прошагали сотни сторонников господина Куза (предводителя румынских фашистов) и его наместника в Бельцах - Новицкого. Этот фашистский марш невидимо увязал в одну нить ночное кровавое убийство с надвигающейся трагедией, которая наступила через несколько лет.
Часть майдана каждое лето становилась ареной передвижных аттракционов, мотоциклетных гонок по вертикальной стене, всяческих качелей и цирков Шапито. Большим успехом пользовались выступления борцов-тяжеловесов и силачей.
Мой отец, который сам с легкостью поднимал и играл двухпудовыми гирями, был большим любителем таких представлений и неизменно брал меня с собой.
  Так я впервые увидел чемпионов мира Ивана Заикина и Ивана Поддубного. В парадных шествиях они обычно выходили на манеж-ковер при всех своих регалиях. Заключительные схватки они оба почти всегда снисходительно заканчивали вничью, так как соперниками были местные "силачи". Здесь же я увидел дебют бельчанина Пети Горбача, который после войны стал чемпионом Молдавии и участником Всесоюзных чемпионатов по борьбе.
  Другими летними "гостями" на Майдане были цыгане. С шумом и гамом раскидывали они шатры позади нашего дома. Раздутые меха, изрыгающие огненные искры в небо, и звон наковален оповещали весь город, что открылось производство кованых изделий, что за монету вам споют и спляшут, и, если "позолотить ручку", вы узнаете то, что обязательно сбудется, и что... вообще "держи ухо востро, а дверь закрытой"...
Спустя какое-то время они столь же неожиданно исчезали, и, наверное, по какому-то цыганскому соглашению, на этом же самом месте появлялся новый табор.
  Предводитель одного из таких таборов был дружен с моим отцом. Едва успев появиться, Димитер, так звали цыгана, стучал в наши ворота и кричал:
Мошку-брат! Выйди к Димитеру-брату!
Огромный, с головой как у Карла Маркса, раскрывал он свои объятия, и они по-борцовски крепко обнимались.
Затем долго калякали "за жизнь", а я, завороженный живописным двойником Робинзона Крузо, слушал его сочные рассказы о цыганских странствиях.
  Увидел я его еще один раз после войны, в 1947 году. Цыганской почтой узнав о том, что и отец выжил, он примчался издалека, чтобы повидаться. Постаревший, поникший, чудом спасшийся от цыганского истребления, со слезами на глазах говорил он о трагедии его соплеменников, подобной нашей...
Несмотря на ограничения в правах, на бытовой антисемитизм, на нарастающее влияние фашизма в 30-х годах, в еврейской среде сохранялись свои устои, традиции, культура, религия.
  Была своя система образования: хедеры, школа, гимназия, профессиональная подготовка. Имелись молодежные организации: "Хашомер Хацаир", Гордония", "Маккаби" и другие. Проводилась трудовая подготовка к репатриации в Страну Израиля, а именно, обучение молодежи сельскохозяйственному труду на сельхозферме "Масада" за городом, которую детвора навещала в праздник Лаг Ба Омер. Ну и, наконец, с десяток синагог, в том числе сословных.
  Вот некоторые фамилии весьма авторитетных и почитаемых бельчан: Липсон, Брестечко, Шенкер, Розентулер, Гурфель, Красюк, Иоффе, Глейзер, Паверман....
В воспоминаниях моего раннего детства много картин тяжелого труда, материальной нужды большинства окружающего населения. Вместе с этим, моя семья была среднего достатка, и я учился в еврейской гимназии, которая относилась к просветительно-культурной организации "Тарбут" и где плата за обучение была довольно высокой.
Гимназия была создана и открыта в 1917 году, по типу знаменитой гимназии "Герцлия" в Яффо. Целью обучающей системы являлось возрождение языка иврит. Но кроме иврита и Танаха, многие предметы светского образования также преподавались на древнееврейском языке, как тогда называли иврит. Бельцкая гимназия имела государственный статус, выпускники имели право продолжать последующее образование в университете. Восемь лет моего обучения прошли в этом заведении, знаменитом на всю Бессарабию и далеко за её пределами.
Назову имена учителей, которые оставили неизгладимый след в памяти. Они были не только просветителями, но и воспитателями. Глейбман - вел математику, Хершку Давид и Гафтер - преподавали физику, Бикель, Кармелин, Якобсон - лингвисты, Килимник, Лангерман, Бурд - обучали ивриту, Таченко - музыке, Грузман - географии, Кац - директор школы...
  Особо отмечу учителя рисования Лазаря Дубиновского, получившего после войны признание как выдающегося скульптора. Исполненный Дубиновским занавес для актового зала гимназии на библейскую тему "О всеобщем благоденствии" остался в моей памяти на всю жизнь. Картина как бы воплощала для всех пророчество еврейского народа миру.
Приведу её тематическую основу, стих шестой, глава одиннадцатая Пророка Исайи: "И волк будет жить рядом с агнцем, и Леопард будет лежать рядом с Козленком; и Телец и молодой Лев, и Вол будут вместе, и Маленький Мальчик будет водить их".
Много лет спустя попался мне газетный снимок "Картины будущего" художника В. Штрута, и я узнал в ней занавес Дубиновского, но с разницей... У Дубиновского исполнение было в масле, красочно, в выразительной манере, и производило глубокое впечатление - не сравнить с плоским черно-белым снимком с картины Штрута. Тем не менее, этот снимок я храню как дорогое напоминание о своих школьных годах.
  В 15 лет, в первый день войны, я впервые покинул родной город. До этого я ни разу не бывал вне его пределов. Бельцы были моим "миром и мирозданием". И это у меня осталось на всю жизнь. И сегодня, где бы я ни оказался, я "явственно" шагаю по родным Бельцам...
  Бегство из горящего города, от разбоя преследующих нас "доброжелателей", долгий путь на восток, проезд со множеством пересадок товарняками - и, наконец, мы в Казахстане, в 500-х километрах от Алма-Аты, в колхозе.
Ранее все мои агрикультурные представления преломлялись на ферме "Масада" вблизи Бельц, где проходили подготовку халуцим - пионеры - перед выездом в Палестину. И то, на что я в "Масаде" смотрел с любовью: лошади, плуг, угодья, песни вечерами у костра... воплотилось в реальную жизнь, в которой я почувствовал себя "халуцом"! Ведь всего за год до этого я по-детски, романтически мечтал о киббуце...!  Тогда у меня не было сомнений, что лишь время отделяет меня от этого.
  Два года я был киббуцником в колхозе, а по достижении 17 лет в 1943 году стал курсантом Фрунзенского авиаучилища радиоспециалистов. И здесь, впервые нaдев военную "робу", я как бы вступил в то "ополчение", которое молодые еврейские бельчане организовали при отступлении румын из Бессарабии (июнь 1940 г.) для самообороны от кузистов и мародёров.
Безуспешно просил я тогда (14-летний мальчик) активиста ополчения, нашего соседа, здоровенного 20-летнего парня Мики Бурштейна взять меня к себе, когда он доверительно-гордо демонстрировал мне пистолет под пиджаком! Когда я приехал в Бельцы в 1947 году в свой первый армейский отпуск, я узнал, что следы всей семьи Мики пропали бесследно...
  Полугодовые курсы штурмана-радиста,- и я в лётном составе 3 -го Виленского авиаполка 10-й гвардейской авиадивизии. Прифронтовые аэродромы. На самолётах Ли-2, а затем С-47, мы совершали непрерывные полёты: вывозили раненых, высокопоставленных пленных с их штабной документацией, подвозили личный состав и амуницию. Иногда садились на только что отбитые "полосы", вокруг которых ещё дымилась война...
  Кончилась война. У меня - 8 классов Бельцкой гимназии... Случайное военное приобщение к престижному "радио" направило меня на продолжение этого пути.    Получив аттестат зрелости в школе рабочей молодёжи Внуковской послевоенной авиабазы, я стал в 1948 году студентом радиофакультета Одесского института связи, в нескольких часах езды от Бельц.
  В 1947 году я приехал в армейский отпуск в Бельцы, куда мои родители вернулись из эвакуации сразу после войны. Из довоенного окружения осталось не более десяти процентов евреев, но в город приехали -и обосновались в нём- тысячи евреев из местечек и сёл. В домах продолжали ещё говорить на идиш, хотя дети, выросшие в эвакуации, уже отвечали по-русски...
Никаких еврейских организаций в городе не было. Еврейскую школу не открыли из-за "ненадобности в таковой". В единственной синагоге (из десятка довоенных) царила подозрительность, атмосфера страха. Имелся лишь один свиток Торы, редко у кого был молитвенник.
От былой атмосферы святости и уюта не осталось и следа…
 Еврейское кладбище было разгромлено весьма заметно, много памятников разрушено. 

 Я с трепетом ехал в отпуск из подмосковной авиабазы. И хотя я видел Бельцы в огне первого дня войны и в тот же день повзрослел, но и шесть лет спустя я ещё грезил увидеть тот живой город с гуляниями в центре, с толпами возле кинотеатров, с весёлыми лицами, с той особой атмосферой субботы и праздников, с озорными ребятишками, звонко говорящими на идиш.
  Но траур, неустроенность царили повсеместно. Следы пожарищ, разбитые улицы...
Руководители - приезжие русские, их заместители - молодые выдвиженцы из местных.
По городу расхаживал участковый милиционер в офицерских погонах без звёздочек - мой единственный соученик Сёма Койфман.
  Я ходил по старым, памятным сердцу бельчанина местам... Вот мельница Липсона. Из трубы ещё вылетают искры с дымом, но примыкающий садик, куда нас водили на еврейские праздники, вырублен, запущен. Вот домик, где жила семья известного маккабиста, гимнаста и футболиста Авраама Эрлиха. Его семья погибла. Авраам прошёл всю войну, вернулся с наградами, но уехал подальше от трагических для него мест.
А в том доме жил учитель Вишняк. Он умер в лагере, не дождавшись депортации. На углу когда-то была бакалейная лавка Занвела...Руины звучали в моей памяти именами Башеривкер, Репетур, Кушнир, Скаянский, Гельман, Керницкий, Беленький... Я снял свою слишком парадную для этой атмосферы лётную форму.
  В августе 1948 года, перед началом занятий в Одесском институте связи, я снова приехал в Бельцы на две недели.
  Хорошо было побывать дома, пообщаться с родителями. Но новые чёрные тучи уже сгущались над моими соплеменникам и, в частности, над нашей семьёй. Близилась полоса борьбы против "kосмополитизма" - кампании против, якобы, "низкопоклонства перед 3ападом", переросшей в шельмование учёных и деятелей искусства.
А в Бессарабии готовился ещё и второй этап депортации тех, кого война помешала депортировать в 1941 году. Когда я приехал в Бельцы после первого года учёбы, переполненный товарный "телятник" стоял на запасном пути Северного вокзала. Мне, как участнику войны, удалось попасть на приём к генералу КГБ Гусеву. Увидев мои документы, он цинично заявил: "Я советую вам уносить скорее ноги, иначе, неровен час..." С вокзальной площади я увидел товарняк с тысячами бельчан, уходящий в Сибирь, на лесоповал.
  Мои родители вернулись шесть лет спустя, в 1955 году. Им разрешили вернуться, но не реабилитировали, так как они не были поражены в правах. Они считались лишь переселенцами. В Сибири они даже голосовали на выборах в Верховный Совет.
Каштановая Одесса явилась мне во всей своей красе и своеобразии, с наполовину еврейским (в ту пору) населением и абсолютно еврейскими (бени-криковскими) интонациями и манерами. Но её "еврейскость" оказалась вне моих представлений: никаких еврейских учреждений - школы, театра, клуба... мои сверстники не знают языка... Впервые после Бельц, эвакуации и армии, я увидел проблему в своей динамике, вымощенную дорогу к ассимиляции, вырождению...
  Спонтанно возникшая общность новых друзей-соплеменников по курсу решила заняться языком идиш! И я, немного старше других, с военным прошлым и идишской базой оказался в центре реализации этого намерения.
1948 год был последним годом, когда поступление в ВУЗы типа того, в котором я учился, не регламентировалось ещё "процентной нормой". В результате, из 30 студентов в моей группе 16 были евреями. Примерно такое же соотношение было и в других группах. Директором института был его основатель с довоенных лет - Ясиновский. Большинство преподавателей также были евреи.
Студенты-евреи владели примитивным идиш, на слуху. Это был уже не "мамэ-лошн", а "бобы-лошн", со скудным запасом слов. Но душа и сердце были глубоко еврейскими.  Боль недавней гитлеровской катастрофы жила в каждом, потери не обошли никого.
Речь шла о занятиях по идиш, но идея "возрождённого Израиля" носилась в воздухе. И прикосновение к ней могло выразиться лишь косвенно, через идиш, исключая иврит и другие "сионистские" компоненты.
  Еврейских школ и каких-либо культурных учреждений в послевоенной Одессе уже не имелось. Представления о языковой культуре ни у кого из нас не было. И я, владевший разговорным идиш лучше других, написал письмо на русском языке в издательство "Эмес" и получил на него такой ответ.
Издательство "Эмэс"
23 Октября 1948
Москва,Старопанский пер.
Товарищ Любарский! Ваше письмо мы получили.
Издательство "Эмэс" готовит к печати несколько книжек по языку. Пара книжек (Фальковича, Нусинойма) появятся ещё в этом году. В газете "Эйникайт" об их появлении будет сообщено заблаговременно.
До появления этих книжек попробуйте использовать "Книгу для чтения" Гутянского. Правда, эта книга для детей, но, в отсутствиe подходящих, можно её использовать и для взрослых. Книга Гутянского наверняка имеется в oдесских киосках. В противном случае Вы можете её выписать у нас. Её цена два рубля 25 копеек.
Секретарь Надель
  Как видно из письма, учебных материалов по идишу в ту пору не имелось, что также говорит о многом... Тем не менее, я заказал книгу Гутянского. Но... Наступивший ноябрь ознаменовал начало открытого генерального наступления для "окончательного решения еврейской проблемы в СССР" путём полной ликвидации и запрета еврейских национально-культурных основ и источников.
  С момента отправки моего письма и до рокового в истории советского еврейства ноября оставались считанные дни. В соответствующих инстанциях уже имелось готовое решение и план его реализации. Но издательство пока ещё мирно работало, отвечая и на не очень судьбоносные вопросы молодого студента, всего лишь за месяц с небольшим до этого севшего за парту института.
В ноябре 1948 года издательство "Эмэс" было ликвидировано, а точнее, разгромлено, под флагом борьбы с "космополитизмом". Его сотрудники попали в советскую мясорубку, многие погибли в сталинских застенках и лагерях.
На этом и закончилась наша попытка организованно, группой учить идиш, и пришлось иначе взглянуть на еврейскую проблему в Советском Союзе, на наше будущее... ... 
  После окончания института я работал на различных "cтройках коммунизма": Урал, Братская ГЭС, Северный Кавказ, Москва. Защитил диссертацию, написал две технические книги, ряд журнальных статей.
Родителей навещал каждый год.
В Бельцах возникали новые жилые кварталы, заводы cоюзного значения... Но духовность нового времени так и не возвысила Бельцы, на мой взгляд, до былого довоенного уровня. Точнее, она оказалась совершенно другой. Люди как бы оказались в тисках навязанной им искусственной, не свойственной нормальному человеку идеологии.
  Во время моего заключения (1972-1976, по обвинению в сионистской деятельности) умерли мои родители - мама в 1973 году, отец два года спустя. В просьбе отпустить меня на похороны, а это предусмотрено было "гуманными" советскими законами, мне отказали. Я ведь был опасным "государственным преступником". 

Дом, в котором родился Лазарь. Бельцы, 2002 г.
После освобожденияя приехал прямо в Бельцы и пришёл на могилы, а несколько месяцев спустя, после активного вмешательства американского конгрессмена Эдварда Коча, получил долгожданную визу на репатриацию в Израиль.
После распада СССР в 1992 году, то есть после 16-ти лет, я вновь навестил Бельцы.
  Город, как, впрочем,и всё пространство бывшего СССР, выглядел жалко: безработица, недостаток во всём, везде челночники, мешочники, замкнутость, грязь...
Возникшая страна Молдова болезненно начинала своё становление.
Прошло ещё 10 лет, и я вновь навестил Бельцы. Перед моими глазами возник всё тот же мираж, сквозь который можно было лишь фантазировать о бурлящем когда-то в моём детстве и юности "штетле"...
После приведения могил в порядок, я бродил несколько дней по улицам. Зашёл и в домик по Кишинёвской улице, в котором я родился - незнакомые жильцы отнеслись с пониманием.
Перестроенный домик как-то усох, врос в землю, но во дворе стояло ещё то дерево, которое я сам посадил в далёком своём детстве.
Еврейского "штетла" Бельц больше нет. Ураганы времени, война и связанная с ней катастрофа еврейства его уничтожили...

На еврейском кладбище в Бельцах остался лежать прах моих родителей, Мойши и Шифры Любарских, сестры Рахель и здесь же, на мраморной доске, имена неизвестно где, когда и как убиенных бабушки Нехамы, дяди Элика, его дочерей Ривы и Эти Любарских...

 

из сборника БЕЛЬЦЫ
РАССКАЗЫ И ВОСПОМИНАНИЯ (составитель Арье Гойхман)
ИЕРУСАЛИМ 2006
Составление и редакция: Арье Гойхман Корректура: Эстер Шор
Особая благодарность Александру Сойферу, чья настойчивость и вера помогли завершить эту книгу