Впервые это имя услышал от папы, когда он меня учил рисовать. Было мне тогда лет девять и получалось у меня, по его мнению, не очень, так как не удавался процесс тщательного наложения акварельной краски на рисунок. Он молча брал мою кисточку и показывал, как это делается. А заодно мне поведал, что в середине 30-х годов ему в гимназии пару лет преподавал рисование Лазарь Дубиновский. А ведь известно, что в 1930 он вернулся из Парижа в Бельцы и устроился преподавателем рисунка в частную гимназию.

 Кроме преподавательства Лазарь подрабатывал в бельцком «sinema». Рисовал большие киноафиши и придумывал оригинальную рекламу к фильмам в стиле «скоро на экране». Папа вспоминал, как в центре города, прямо на асфальте, громадными буквами было написано название «VIN PLOILE!» (ИДУТ ДОЖДИ). Люди ходили по этой рекламе, и это всех очень впечатляло...

  С Лазарем Дубиновским меня впервые вживую познакомил художник Леонид Пинчевский... и было это в 1973 году на чьей-то юбилейной персональной выставке. Лазарь скромно стоял в углу, не высвечиваясь и не выпячиваясь. Зато к нему все подходили, приветствовали. Он со всеми дружелюбно раскланивался, всем улыбался и каждому находил какие-то особенные и простые слова. И это мое тогдашнее условное знакомство, казалось, ничем не отразится на моей начинающейся судьбе в искусстве.

Но я по молодости своей несколько ошибался. Прошло четыре года, город готовился к юбилейному октябрю и официальной выставке, посвященной «60 лет в строю» («струю» – зубоскалили некоторые).    

Участвовать могли теоретически все художники. Надо сказать, что в городе таковых было не очень-то много.

 В художественно-производственных мастерских работало примерно человек двадцать, и далеко не каждый из них занимался творчеством. Негласно каждый был обязан представить на выставком хотя бы по одной творческой работе, так как недавно открытые выставочные залы в помещении городского дворца культуры надо было чем-то заполнить. И вот мои друзья Леня Пинчевский и Гена Дмитриев, как основные члены худсовета и выставкома, сразу же, ничего не обещая, предложили мне и Льву Гительману принести несколько своих работ на просмотр. Работы наши, не предназначенные ни для какой из выставочных дат, естественно вызвали на выставкоме неоднозначную ситуацию, но всё же «прошли» только благодаря протеже наших друзей. А через недельку, после открытия выставки, вышел очередной номер городской газеты со статейкой «Одна из интересных», посвященной открытию официальной городской выставки (у меня, к сожалению, она не сохранилась!). «Интересной» выставка оказалась по причине участия в ней моих друзей, показавших несколько весомых работ. Автор пасквиля, как бы ни были ему ненавистны мои друзья, все-таки от них зависел по работе в худфонде... Из очень краткого текста несколько строк были посвящены двум художникам, которые, «не обладая способностями и кого-то там (не помню дословно) копируя, намеренно уродуют образ человека, деформируют искусство, искажают советскую действительность, что в целом, вызывают крайнее недоумение»...это о нас с Гительманом.

  Но об этой статье я узнал только в Кишиневе на заседании бюро молодежной секции. От этой газетной статейки резко пахнуло партийно-репрессивной сталинской агрессией. Стало понятно, что это был ответ-разборка на мою с Левой недавно разгромленную художественными властями однодневную выставку в Доме Офицеров, которую мы вынуждены были организовать для показа худсовету секции молодых художников. Но это отдельная история...

 Спасая ситуацию разгромленной выставки я, по совету Пинчевского, срочно повёз наши с Лёвкой "картинки" в Кишинев, чтобы в очередной раз попытаться попасть на бюро молодёжной секции Союза Художников.

И вот на это заседание (неожиданно для всех!), приехал встревоженный Пинчевский, знавший о моем отъезде в столицу, и привёз с собой этот свежий номер газеты «Коммунист» со статьей «Одна из интересных» для ознакомления правления бюро молодёжки с действительным положением дел в культуре и искусстве нашего города. Заседание бюро закончилось поздно. Мне выдали положительную рекомендацию на право вступления в молодёжную секцию Союза Художников. Следует сказать, что эта рекомендация так и не стала тогда моей «путёвкой в жизнь»...

  Михай Греку и Глеб Саинчук, посмотревшие и одобрившие мои работы и прочитавшие гнусную, по их мнению, «искусствоведческую» статейку, неожиданно решили приехать на закрытие официальной выставки в нашем городе - их возмущению газетным опусом не было предела - и добавили, что не только  приедут к нам в гости, но и обязательно прихватят с собою Дубиновского, пожалуй, самого титулованного живого классика в молдавском искусстве. Мол, пусть и Лазарь сам удостоверится, что в его Бельцах делается!

 Закрытие официальной городской выставки на фоне газетной публикации, все ожидали с большим нетерпением. Я, понимая возникшую остроту и возможные осложнения ожидаемого мероприятия, попросил своего друга Валерия Воробченко (тогда зав. кафедрой русской и зарубежной литературы) прийти и выступить на закрытии выставки и, по возможности, привести с собой группу поддержки. Мы ждали явного погрома… Но разразился только большой скандал, так как в планы местных властей от культуры никак не входило появление на закрытии грандов из столицы: Дубиновского, Греку и Саинчука.,,

 А мэтры, оказалось, сдержали свое слово!

  Зал быстро наполнился заинтересованными зрителями и накалился гомоном подвыпивших и вконец обозлившихся работников худфонда, не ожидавших и не желавших стать свидетелями такого уникального случая в небогатой выставочной истории города – приезда больших мастеров...

  Дубиновский спокойно и медленно шёл вдоль стен и с большим вниманием разглядывал развешанные картины. Что-то изредка записывал в свою записную книжку. Иногда останавливался, оглядывал зал, о чём-то размышляя. Но никто не смел к нему подойти. Уж слишком имя его было знаменито и казалось недоступным. Чаще всего можно было наблюдать, как он спрашивал о чём-то у рядом стоящих зрителей.

Процесс начался с того, что директор выставочного зала Людмила Козырева, вся такая взволнованная и напряженная, сразу же дала слово Дубиновскому. И Лазарь, встав и окидывая взором присутствующих, заговорил: - Дорогие друзья, я так рад, что снова оказался в Бельцах, где прошли годы моей юности и творческого становления. И надо признаться, что я  давно здесь не был. Я даже горд, что нахожусь сейчас в этом прекрасном дворце культуры, в котором работает этот новый выставочный зал. Знаете, в те далекие 30-е годы, даже трудно было себе представить, что на этом самом месте, в центре города, мог бы когда-нибудь возникнуть столь замечательный очаг культуры. И чтобы в этом зале можно было увидеть стольких одарённых художников. Хочу особо подчеркнуть, что наряду с мастерами вашего худфонда, на этой выставке впервые представлены два молодых художника, у которых наблюдается интересный творческий поиск. Конечно, их путь только начинается, им есть ещё чему поучиться, но нельзя не заметить их отношения к делу, а своеобразный взгляд на мир заслуживает внимания... В целом я внимательно осмотрел все ваши работы. Могу с уверенностью сказать, что при усердном труде и вечном творческом поиске, многие из вас со временем станут прекрасными мастерами. Только надо больше трудиться и не бояться постоянной учёбы. Как пример, приведу два графических портрета, автор которых, не буду его называть, (это были работы местного искусствоведа Антонюка), к сожалению, страдают явным неумением правильно нарисовать, смоделировать нос. Неожиданно Дубиновского прерывает злобный крик. - Лазарь, а может мне ваш нос тоже не нравится!!!

 Зал, казалось, вздрогнул и намертво затих, но через секунды вновь полетели полупьяные реплики, а кто-то даже стал свистеть. Радостно вскочил со своего места директор художественной школы Гальчинский – известный в городе штатный стукач "гэбэ", но своего подскока он несколько не рассчитал и его картина, под которой он до того сидел, неожиданно с грохотом слетела со стенки на головы других. Зал разразился смехом...

  Лазарь даже опешил от такой наглости, хамства и явного антисемитизма Антонюка. Раскрасневшаяся и явно испугавшаяся Козырева тщетно пыталась успокоить зал.

И тут спокойно и уверенно встал Воробченко. Он попросил зал успокоиться, а ораторов – быть более взвешенными в своих высказываниях... Взявшие затем слово Греку и Саинчук, говорили, вернее, пытались говорить сквозь вновь вспыхнувшие реплики и топот ног, о прекрасном, о праве на эксперимент, о молодых талантах, о поисках ими своего творческого лица. Пытались объяснить, увы, безнадежно, тайны и творческие задачи искусства.

Зал продолжал гудеть, разбившись, словно на два лагеря или на две половины. В первой половине сидели посторонние зрители, группа институтских и школьных преподавателей, а также студенты во главе с В. Воробченко, а во второй – организаторы, представители местной власти и большая кучка подвыпивших художников-погромщиков со своими собутыльниками...

 Любопытно, что городская газета никак не среагировала на это событие.

О Лазаре могу добавить рассказы моего товарища режиссера Арнольда Бродичанского, бывавшего у него в его огромной мастерской. Арнольд дружил с начинающим скульптором Юрием Хоровским, который в те времена был одним из многочисленных учеников Дубиновского. Они с Юрой запросто могли зайти в мастерскую Лазаря со своими приятелями, посидеть, попить винца, в общем «поговорить за жизнь»... В это же время хозяин мастерской где-то в стороне мог что-то делать, не обращая на них никакого внимания. Но, подчас, вытирая руки о свой рабочий костюм, Лазарь мог подойти к столу, вытащить из кармана пару ассигнаций и запросто попросить кого-нибудь из них «сгонять» за красненьким «Вин де масэ», батоном и куском колбасы. Затем спокойно садился и трапезничал вместе со всеми. И беседа, как и хлеб, становилась общей. И ни тени академизма, ни капельки превосходства. Лазарь, несмотря на вспыльчивый характер, был человеком демократичным, доступным и умевшим помогать другому.

 Как о выдающемся мастере-скульпторе могу сказать, что его памятник Котовскому стоит в одном ряду лучших подобных скульптур мира. Необычайно естественная поза всадника, сидящего на скакуне, абсолютно великолепна и убедительна! А кроме прочего, каждая фигура в отдельности изваяна с удивительной точностью знания анатомии и пластики тела.

Чего стоит хотя бы этот лёгкий наклон головы утомленного в седле всадника и эта угадывающаяся легкая дрожь притомившегося скакуна!

 По окончании процесса закрытия выставки, утомлённые и потрясённые случившейся «гражданской войной» в творческой жизни города, Дубиновский, Греку и Саинчук вышли на центральную площадь, и медленно пошли сквозь гуляющую и ничего не подозревавшую публику. Рядом шли сосредоточенные и несколько растерянные Пинчевский с Дмитриевым.

Помню, как проходя неподалёку от меня, Лазарь тихо сказал Михаю Греку: - Миша, ты меня извини, но этому так называемому искусствоведу хамского выкрика в мой адрес я не прощу… И как-то горестно вздохнув, продолжил: - Не смогу простить…

  Я тогда ещё не знал, что, почти не бывая в Бельцах, Лазарь мог немедленно откликнуться и приехать, чтобы как-то помочь нам – совершенно ему незнакомым художникам, которых местные культуртрегеры пытались зарубить на корню.

Это ли не художнический и человеческий подвиг?!

 И ещё помню, что я долго стоял, растревоженный и душевно разбитый, на длинных ступенях дворца культуры - словно на плахе -, и взглядом провожал их, бредущих по бельцкой площади и уходящих в глухую, казалось, бесконечную, советскую ночь...

Стэф Садовников
Апрель 2010 года.