О русском прозаике, который родился на Дальнем Востоке, взрослел на Дону и всю последующую жизнь отдал Молдавии, Бельцам.
Сергей Андреевич Сиволобов ушёл из жизни ровно десять лет назад, оставив современникам и потомкам интересное творческое наследие, часть которого разбросана по газетной периодике, поэтическим и прозаическим сборникам, опубликована в трёх авторских книгах («Поздно яблонька зацвела», 1976; «Запах апрельского ветра», 1985; «Тень кривого дерева», 1990).
Несколько повестей и рассказов увидели свет в журнале «Кодры» с начала 70-х годов и до переломного 1991-го...
В 1993 году С. Сиволобов узнал, что в республиканском издательстве «Хиперион» решили объявить коммерчески нецелесообразным выпуск уже практически готового тома прозы под названием «К стае белых ворон». В том же году, как бы в утешение, нашего талантливого земляка приняли в Союз писателей Молдовы ( членом Союза журналистов СССР он был ещё с начала 60-х ).
Мы с вами – герои его повестей, в которых Бельцы «переименованы» в Реутск...
Люди практичные и начитанные иногда задают один и тот же коварный вопрос: а для чего, собственно, нужны современные писатели, если за два с лишним тысячелетия предшествующей истории уже были созданы все мыслимые гениальные сюжеты и величайшие литературные произведения?!
Ответить можно примерно так:
Сиволобов, конечно, не ровня Гомеру или иным классикам, но он честно прожил жизнь именно в Молдавии, в Бельцах, испытывая те же сомнения, озарения, разочарования и взлёты, которые знакомы бельчанам среднего, старшего, молодого поколения.
... будучи личностью творческой, прозаик Сиволобов принял на себя «чужую» боль, он очень хотел сделать мир хоть чуточку гуманнее и чище. Он сочетал в одном цельном характере романтику и оптимизм с беспощадным неприятием мерзких сторон прошлого и настоящего.
А сейчас дадим слово самому писателю и процитируем один абзац из повести «По базарной цене», рассказывающей о степном городе Реутске, легко узнаваемом и родном для большинства из нас. Эти строки сами по себе уже гарантируют их автору право на бессмертие.
Итак, вот он, наш неподражаемый Реутск последней трети двадцатого века…
Город не имел собственного лица, но обладал своим неповторимым запахом, даже букетом запахов: воздух прокисал от жомовых ям сахарного завода, сыромятных овчин меховой фабрики, выпотрошенных бычьих желудков мясокомбината. «Свежую струю» в него вливали переполненные очистные сооружения. Высокая труба гипсового завода неутомимым штукатуром с утра до ночи подбеливала небо над Реутском. Вывешенные для просушки рубахи через час превращались в панцири. Кинуться бы от этой напасти вниз головой в реку, да куда там! И подумать не моги – воды в Реуте – воробью по колено, да и не вода это, а расцвеченные мазутными пятнами заводские стоки...
Сергей Сиволобов родился в Хабаровском крае 22 октября 1939, как раз в ту самую осень, когда Гитлер и его союзники уже начали втягивать Европу в войну, ставшую Второй мировой.
Детство будущего писателя, совпавшее с самым надрывным периодом в истории СССР, прошло на родине отца – на берегу реки Хопёр...
Сиволобов-старший ушёл на фронт и там геройски погиб... Семья испытала всю горечь бед и невзгод эпохи. Мать Сиволобова, Клавдия Георгиевна, была личностью яркой и отважной. Во второй половине 30-х годов, когда под властью королевской Румынии многие бессарабцы наивно идеализировали власть Советов, эта женщина переплыла Днестр, чтобы там, на той стороне, искать счастья. Рано овдовев, Клавдия Сиволобова посвятила жизнь детям. Видимо, именно мать выбрала родную Молдавию местом учёбы и карьерного роста сыновей.
Сергей окончил сельхозтехникум в Новых Аненах и приступил к работе зоотехником в колхозе села Моара-де-Пятрэ Бельцкого района. Уже тогда, во второй половине 50-х годов, талантливый паренёк принёс тетрадку своих стихов в литературное объединение газеты «Коммунист». Вот миниатюрный образец сиволобовских строф:
ИНЕЙ
Над рекой хрустальной, тёмно-синей
Вьётся вдаль тропинка луговая.
На деревьях пожелтевших иней
Серебром на солнышке сверкает.
Тишина над милой стороною.
Вдаль косяк гусиный улетает.
И идём куда-то мы с тобою,
Обо всём на свете забывая.
В 1960 году Сиволобова пригласили стать профессиональным журналистом в должности литсотрудника (корреспондента) газеты «Коммунист». Впоследствии, уже в других изданиях бельцких окрестностей, Сергей успешно заведовал отделами, был заместителем главного редактора. Власть нуждалась в людях, способных сочетать высокие деловые качества, хороших специалистов, тем более в тех, кто хорошо владел государственным – русским – языком; и эти достоинства сделали Сиволобова инструктором горкома партии... ( много позже его назначили начальником бюро трудоустройства, где и были почерпнуты очень многие писательские сюжеты из гущи жизни ).
Потом была репортёрская работа на Бельцком телевидении и, наконец, в уездной газете «Плай Бэлцян».
В 1966 году герой нашего рассказа окончил Кишинёвский сельхозинститут, ещё через десять лет – филфак Бельцкого пединститута, ну а всему остальному учился у жизни до последнего дня: всматривался, анализировал, увлекался новыми идеями, находил в них сильные и слабые места, верил в неизбежность добрых перемен и глубоко разочаровывался в тех, кто не оправдывал искренних, пусть и чрезмерно радужных надежд.
Наверное, уже пора привести ещё один фрагмент из повествования о житье-бытье славного города Реутска:
…Всё чаще и чаще на улицах, в магазинах, домах Реутска то с удовлетворением, то с удивлением, то со страхом стали повторять слово «Закрыли!». Закрыли начальника коньячного цеха, закрыли заведующего заправочной станцией и, как гром среди ясного неба, закрыли Семёна Назарыча – директора вагона-ресторана.
Самого Семёна Назарыча!
Семёна Назарыча, у которого никогда не сходила с лица приветливая улыбка. К которому, когда припекало, бежали просить, чтоб замолвил словечко перед нужным человеком. Замолвит – глядишь, откроется дверь кабинета, и дело сделается, как надобно. Говорят, даже уголовные дела закрывались по просьбе Семёна Назарыча, приговоры судов смягчались.
А какие люди заходили в гости в дом директора вагона-ресторана? А сам дом-то какой?! Двухэтажный десятикомнатный особняк с колоннами, лепными украшениями, винтовой лестницей.
Нет подобного дома в Реутске! В Кишинёве, конечно, такие есть, но разберитесь, в каком веке построены? А тут – в наши дни, при дефиците материалов... И хотя в Реутске стояли и девяти- и четырнадцатиэтажные дома, дом Семёна Назарыча, как первая красавица, притягивал взоры. Удивлённые, восхищённые, возмущённые. Восхищённые восторгались. Возмущённые писали «куда следует»: «Как такое архитектурное сооружение могло быть построено на зарплату в сто рублей?». «Куда следует» переправляло письмо в Реутск - «разобраться и доложить». Из Реутска докладывали: «Факты не подтвердились». Возмущённые ещё больше возмущались и посылали новое анонимное письмо. «Куда следует» на «куда следует». «Куда следует»… Если собрать их в книги… Томов побольше, чем у плодовитого классика, окажется. А дом продолжал стоять, удивлять, возмущать, восхищать.
- Я уйду! – говорил в минуту откровенности близким Семён Назарыч, - и мой сын уйдёт, и сын моего сына, а дом будет стоять.
Да, будет, потому что в раствор пошёл цемент самой высокой марки, тот, что использовался при строительстве Госбанка.
И вот утром в особняке Семёна Назарыча провели обыск. Свои люди или не успели предупредить родных директора вагона-ресторана, или побоялись, или их тоже "закрыли".
Все драгоценности попали проводящим опись на глаза, все ковры, магнитофоны, арестовали сберегательные книжки, на которых, говорят, лежало не меньше денег, чем было затрачено на строительство дома. И ничего-ничего жена Семёна Назарыча не успела спрятать, отнести к родственникам, дом и тот ни на кого не переписала...
Не застегнув плаща, бежала Илона по улицам Реутска. От полноты, частых застолий дыхание из могучей груди вырывалось с хрипом. Кололо под ложечкой, но Илона заставляла себя бежать. Казалось, в этот самый момент в её квартире уже идёт обыск. А понятые тут как тут. Это вороньё и скликать не надо.
Первой прибежит соседка из квартиры напротив – технолог со швейной фабрики, глаза недовольные, голос недовольный, встретившись с Илоной, каждый раз один и тот же разговор заводит: «Вот у вас в семье двое работают и у нас двое, а живём по-разному»… Фронтовичка, что этажом ниже. Когда страховой агент пришёл в дом, остановила его в подъезде и при всех: «В пятьдесят восьмую квартиру зайдите, там вам работы на целый день». Как пить дать, побежит в понятые.
Вот и дом! Нет милицейской машины у подъезда. Слава Богу! Но, может, была и уехала. Вот и этаж, вот и квартира. Не успели, не пришли. Ещё не пришли. Но придут, нельзя терять ни минуты. Громко колотится сердце в груди. И чудятся Илоне тяжёлые шаги по лестнице. Ближе, ближе, сейчас резанёт дверной звонок... Не снимая сапог, не сбросив плаща, кинулась Илона отцеплять хрустальную люстру в прихожей. Велика люстра и прикреплена прочно. Не снимается. Забыв про осторожность, изо всех сил потянулась Илона к крюку, перенесла тяжесть тела на каблук левого сапога. Каблук хрустнул, стул ушёл из-под ног и с люстрой в руках грохнулась Илона о паркетный пол. Слышала, как разлетается на сотни осколков хрусталь. Каждый осколок в сердце вонзился. Сама, своими руками тысячу рублей расколотила! Да не только в деньгах дело – попробуй достань такую красавицу! На себя в зеркало взглянула Илона – на лбу глубокая ссадина, под глазом фонарь. Здоровенный и всё набухает. Такой не запудришь. За неделю вряд ли сойдёт. Надо у знакомой врачихи бюллетень попросить... «А буфет? – вдруг вспомнила Илона, - буфет-то не замкнула». Как услышала, что в доме Семёна Назарыча сделали обыск – кинулась к себе. На вокзале, как в муравейнике, снуют туда-сюда, увидят, что буфет не заперт, - вмиг все растащат – выкладывай денежки из своего кармана.
Не собрав осколков хрустальной люстры, Илона поспешила к буфету. Как назло, встретила на улице двоюродную сестру – сплетницу из сплетниц.
- Лоночка, за что тебя Толя так? – вскричала она.
- При чём тут Толя? – осадила её Илона. – Сама упала.
- Левым глазом?
- Да иди ты!.. Теперь по всему Реутску разнесёшь!
- Лоночка, ни одному человеку! Только шепни, за что тебя Толя?
Вернулась в буфет. Дверь, слава богу, закрыта. Вмиг окружили кассирши, диспетчеры. По автовокзалу пополз шёпот: «Илоне за обсчёт фингал посадили!». Чёрт с ним, с шёпотом, пошепчут и перестанут, надо срочно вызвать Толю, надо решать, на кого из родственников переписывать «Волгу». Дело непростое: перепишешь, а он тебе фигу потом покажет...
А вот и менее объёмистый фрагмент из другой книги Сиволобова – «Запах апрельского ветра» (1985):
Облако было лёгкое, светлое, напоминало большой одуванчик, невесть каким образом попавший на небо. Дунул ветер – облако разлетелось-рассыпалось на миллион пушинок. Полетели они во все стороны, закружились в лёгком танце, радуясь чистому воздуху, бойкому морозцу, своему счастливому полёту. В коротком полёте вся их жизнь. Коснувшись крыши дома, ветки дерева, кочки на дороге, мгновенно утрачивает снежинка лёгкость, изящество, красоту, перестаёт быть летучей, превращается в недвижный снежный пласт.
Морозец сегодня не балует, не хватает за нос и щёки, только румянит лица. Всем подряд, а девушкам особенно.
Улица светла. Детворы – видимо-невидимо. Не иначе как со всего города сбежались.
Почему сюда? Да потому, что улица напоминает снежную горку с пологим спуском. Скользит дорога почти на полкилометра. С уханьем, улюлюканьем, свистом, победными криками проносятся мимо них на санках, на лыжах, а то и просто на подошвах ботинок, довольные ребята.
Не сомневаюсь, что тысячи бельчан узнают в этом тексте нашу лучшую снежную горку, между центральной площадью у Дома Советов и улицей Горького... Точно так же в книгах С. Сиволобова легко узнаваемы не только дух и нравы нашего города, но и многие другие «родимые пятна» бельцкой действительности – будь они памятно-умилительные или отвратительные в своей устойчивости.
Тем, кто после сегодняшней публикации откроет для себя имя Сергея Сиволобова, рискнём дать один совет: взяв в библиотеке его книгу, никогда не начинайте чтения с аннотации или послесловия. Это отбивает охоту к прочтению основного текста, потому как слишком уж общо и казённо звучит заверение: автор-де рассказывает о нелёгких судьбах, неблагополучных семьях, исковерканном детстве «трудных» подростков и нелёгкой работе по их перевоспитанию. Или: заглавная повесть знакомит с жизнью современного села, молодёжью, работающей на ферме; а рассказ «Тихий час» посвящён будням детского дома. От таких констатаций хочется бросить книгу и больше к ней не возвращаться. Но вместо этого всё-таки прочтите страницу-другую сиволобовской прозы – прозрачной и как будто нарочито бесхитростной, искренней и полной света... Его тексты имеют одну особенность: начинаешь читать – и пробуждается любопытство, потом интерес к дальнейшим сюжетным поворотам. Вроде и темы подняты сложные, тяжкие, подчас неразрешимые и неодолимые; а всё равно крепнет в читателе надежда на добрый исход. Потому что сам автор чист душой и пишет для того, чтобы мы с вами могли что-то весомое противопоставить многолетнему давлению скверных нравов и всечеловеческих пороков.
Как, очевидно, уже догадывается проницательный читатель, в последние десять лет Сергей Андреевич Сиволобов вынужденно складывал свои новые рукописи в ящик письменного стола: писать детективчики не начал, на эротическую прозу не перешёл. Зато прозу меняющейся жизни изучал и описывал в меру собственного таланта. Нуворишам и казнокрадам, разумеется, не завидовал даже в мало-мальски микроскопической мере. Создал несколько повестей, в которых рассказал о трагедиях и драмах «переходного периода», о грандиозной цене, заплаченной молдавским крестьянством за неправедное обогащение "национальной элиты", о бедах семей гастарбайтеров, об аморалке хищнической приватизации…
Он ничего не хотел для себя, - за людей и державу было обидно. А ещё румянец обиды заливал щёки Сиволобова, несуетного мудреца, когда заводил он речь об утративших остатки совести Иванах Ивановичах из числа былой советской номенклатуры.
Писатель не отнимал у "партайгеноссе" права приноравливаться к буржуазным стандартам жизни. Он понимал, что руководители старой формации тоже должны участвовать в дележе, заботясь о жизненных позициях детей и внуков. Только вот одно при этом коробило: как же можно, господа-товарищи, сколачивать для себя многомиллионные состояния, а легковерным «плебеям» предлагать оставаться при социалистических идеалах и в нищете?!..
И, чтобы не завершать сей рассказ на минорной ноте, дадим ещё раз слово нашему замечательному земляку и соотечественнику. Давайте вместе оценим даровитость человека, который был органически не в силах произнести сам о себе что-либо высоким штилем. Лестные суждения или комплименты Сиволобов решительно отклонял как неуместные:
Утреннего солнца я не вижу. Оно просыпается позже меня. Выхожу из дома до рассвета. Село спит. Такая глубокая умиротворённая тишина, что слышно, как осыпаются орехи. Стук долетает ясный, чёткий, громкий, если орех при падении ударяется о лопату, грабли, вёдра, оставленные под деревом, и мягкий, приглушённый, когда он падает во вскопанную землю или в осыпавшуюся листву.
Воздух чист. Пахнет грушами, яблоками, сливами. Винно-спиртной запах окутывает каждый двор: хозяева готовят вино. Брожение падалицы фруктовых деревьев ещё более усиливает пьянящий запах. Но душистее всех, ароматнее плоды айвы. И не так много этих деревьев в Путинештах, через два-три двора встретишь одно, а побеждает другие запахи. Свежо, вкусно, неповторимо благоухает на всю округу айва.
Дышишь утренним воздухом, и такая сила, такая радость вливается в тебя, что хочется петь...
материал подготовил М. Местер
|
