Ещё в той гимнастёрке простреленной,
Ещё в каждом рубце ныли нервы.
Но уже к мирной жизни пристрелянный,
День Победы отпраздновал первый.
День Победы как праздник не признанный,
Мы отметили единолично.
Вождь решил так, и значит пожизненным,
Что решил он, считали привычно.
Мы студенты, солдаты недавние,
На пути к невоенному миру.
Мера водки по-честному равная.
Хлеб, селёдка, картошка в мундире.
Ежегодно упрямо старались мы,
Чтобы закусь была фронтовая.
Ветераны, в тот день собирались мы,
Тосты провозглашали, вставая.
Но начало без тоста, печальное.
Как шаги по кровавому следу.
Эта рюмка была поминальная,
За друзей, не узнавших Победу.
Водка, хлеб — чёрный хлеб, не для пира,
И селёдка с картошкой в мундире.
Из страны, отторгавшей без жалости,
Уводимы еврейской судьбою,
В багаже вместе с нужною малостью
Увезли День Победы с собою.
За столом становилось всё меньше нас
Пустота между нами всё шире.
И количество водки уменьшилось.
Хлеб, селёдка, картошка в мундире.
Сиротливо в день этот торжественный.
А ведь был выпивон какой славный!
Без конца поступают приветствия.
Я последним в застолье оставлен.
Чёрный хлеб, словно выпечка сдобная.
Воевавший один я в квартире.
Водка. Рюмка напёрстку подобная.
Хлеб, селёдка, картошка в мундире.
Умолкают фанфары. А лира?
Память. Атаки. Потери. Беды.
Водка.
Селёдка.
Картошка в мундире.
Всё.
Праздник Победы.
Победа в Великой Отечественной окончательно развалила русских. И, естественно, позволила большевикам держаться до сих пор. Ведь Победа дала право думать, что путь правильный: лагеря, соц. реализм и пр. И безкультурье. Падение в будку. Мы выбрали «родное» рабство, рассчитывая на то, что у коммунистов оттает сердце. Дураки! Мы ввергли себя в большую глупость и униженность. Дело ещё вот в чём: война не дает повод для геройства ни с той, ни с другой стороны. Война – это грязь и убийство на самом дне сознания. Геройство создают идеологические подонки. Выбор между двумя фашизмами. Что может быть мучительней?! Но я никогда не скажу, что выбор был сделан правильный. Раб на выбор не способен. Такова судьба. Раба.
Начальник американского генерального штаба Риджуэй рассказывает: было совещание перед крупной операцией; какой-то генерал, согнувшись над картой, сказал: «За эту высоту я бы отдал десять тысяч человек». В комнате стало тихо. И вдруг из глубины раздался спокойный голос: «Щедрый мерзавец».
Вот и Сталин тоже был щедрый мерзавец. Я даже думаю — самый щедрый из тех, кого запомнила история.
Дедушка одного приятеля рассказывал, как в 30-е его вместе с коллегами из какого-то московского научного института таскали на допросы.Расследовали дело о вредительстве. Проходил он как свидетель. - Ходил, - рассказывал Роман Григорьевич, - отвечал на вопросы, абсолютно бессмысленные, и каждый раз одни и те же. «Вы считаете Имярек врагом советской власти?» «Нет, не считаю». «Тогда объясните, как же в институте произошло вредительство?» «Никакого вредительства не было, это наука, и в науке, бывает, что эксперимент не удается». «А такого-то вы считаете врагом советской власти?» «Нет». «Тогда объясните…» Длилось все это несколько месяцев. Кого-то уволили уже, но остальные работали. И вот в очередной раз приходит этот Роман Григорьевич на допрос, и понимает, что интонация следователя очень сильно изменилась ... ...он не орал, не угрожал, просто стал разговаривать по-другому. - И тут меня объял ужас. Кромешный. Я понял, что наша судьба решена. Перечеркнута крестом. И сделать уже ничего нельзя.Сижу, держу лицо, а внутри все колотится. Понимаю, что и сам в лагерь отправлюсь, и жена (она в том же институте работала), а ребенок – в детдом. Тут следователю кто-то позвонил, он сейф запер и из кабинета вышел... А я, молодой тогда парень, абсолютный атеист, все мы тогда так воспитан были, прямо в этом кабинете стал на колени и стал молится: «Только позволь мне сейчас уйти домой! Что угодно потом, но сейчас позволь мне уйти домой!» Вернулся через пять минут следователь, говорит: «Можете идти!» Я домой, бегом, говорю жене: «Собирай вещи, уезжаем!» Она: «Как, куда, не майся дурью!» Теща вообще в возмущении: «Да что же вы творите! Ребенка хотя бы оставьте! Куда вы его потащите! Она же маленькая совсем!» Но я настоял. Собрали быстро по чемоданчику и на вокзал. Оттуда, из автомата, я обзвонил коллег. «Скрывайтесь, говорю, посадят нас». Никто не послушался. Некоторые говорили, что я враг и провокатор, некоторые помрачнели, говорят, что возможно, но скрываться не будут, так как уверены, что органы разберутся… Мы же в поезд сели и поехали. Сделали пару пересадок, приехали в Азербайджан, в Ленинабад. Теще, да и никому не говорил, куда едем. И знакомых в Ленинабаде никаких не было – чтобы не давать ниточки, за которую ухватиться бы могли. Устроился на какую-то работу, потом работу получше нашел… В Москву не звонили. Жили как все, когда перебивались с хлеба на воду, но больше всего меня мучило, что может, в Москве и ничего и не случилось-то… А я и квартиру бросил, и себе и жене карьеру сломал, да и еще, потому что сбежал, стал уж точно врагом народа. И понятно, что ищут в любом случае. Но одно, если ищут по институтскому делу, другое – потому что сбежал… Страшно это было… Теще сразу сказал: «Не волнуйтесь! Если не звоню – с нами все в порядке! Если все будет плохо – то вас известят». Позвонил только через два года, когда в командировку в Ростов поехал. Оказалось, что в ту же ночь, как мы уехали, пришли за нами. Теща говорит: «Не знаю, где они. Сказали, что поехали к друзьям на дачу!»Очень чекисты возмущались, спрашивали все про ребенка: «Ее же в детдом надо!»... Всю нашу институтскую компанию в ту же ночь взяли. Дали от десяти и выше. Кто-то потом по второму сроку огреб… Дожили до смерти Сталина не все… Было это в самом деле чудо, или не было конвоира, или бумажку какую недооформили – не знаю…
«Всю правду знает только народ», — сказал незадолго до смерти Константин Симонов, услышавший эту великую фразу от солдат-фронтовиков.
Но правда о войне и сама неоднозначная. С одной стороны — Победа. Пусть и громадной, надсадной, огромной кровью давшаяся и с такими огромными потерями, что нам стесняются их оглашать до сих пор. Вероятно, 47 миллионов — самая правдивая и страшная цифра. Да и как иначе могло быть? Когда у лётчиков-немцев спрашивали, как это они, герои рейха, сумели сбить по 400—600 самолётов, а советский герой Покрышкин — два, и тоже герой… Немцы, учившиеся в наших авиашколах, скромно отвечали, что в ту пору, когда советские лётчики сидели в классах, изучая историю партии,они летали — готовились к боям.
Три миллиона, вся почти кадровая армия наша попала в плен в 1941 году, и 250 тысяч голодных, беспризорных вояк-военных целую зиму бродили по Украине, их, чтобы не кормить и не охранять, даже в плен не брали, и они начали объединяться в банды, потом ушли в леса, объявив себя партизанами…
...из письма Виктора Астафьева — о войне, правде о ней и цене Победы
заметьте - на девятой минуте (точнее 8.48 ): звучат слова - "...в сталинское время с критиками Кремля не спорили - их убивали!"а сейчас что изменилось?!. как последний пример: Борис Немцов..........
