О нем помнят в Сороках и Бельцах, в Челябинской музыкальной школе-интернате, откуда идут письма к врачу Борису Гендлеру, в городе Усть-Лабинское, где пионерская дружина школы № 1 носит имя Мусика Пинкензона...
установлена памятная доска и в Бельцах, на здании общинного дома ХЭСЕД
***
...Мусик помогал матери укладывать вещи в чемодан.
— Мама! А мы вернемся обратно?..
— Конечно, вернемся! — Феня Моисеевна посмотрела на сына. Как он вырос... Еще вроде совсем недавно ему было четыре года, когда она впервые повела его к учителю музыки... Как-то на прогулке с отцом Мусик в одном из окон дома услышал скрипку. Невидимый скрипач играл пьесу Паганини. Мусик остановился и застыл. Музыка словно зачаровала его. Владимир Борисович посмотрел на сына и увидел, как губы его повторяли услышанную мелодию. Потом, дома, Мусик разыскал во дворе две палочки и стал «наигрывать» на палочках запомнившуюся мелодию, напевая ее. За этим занятием и застала его мать. Вечером, когда Владимир Борисович пришел из больницы, она все ему рассказала. Он подозвал к себе Мусика.
— Купить тебе скрипку, сынок? Будешь играть?
— Буду, буду! — радостно запрыгал Мусик. И вот первый урок... Учитель музыки, маэстро Эккельринг, увидел в своем маленьком ученике очень одаренного ребенка и уделял ему много внимания... Пяти лет Мусик впервые выступил в концерте, и в газете города Бельцы отметили игру пятилетнего вундеркинда... Это было тогда...
Феня Моисеевна смотрела на сына, и в глазах ее были слезы. Теперь надо уезжать из города. Все чаще и чаще гудели фашистские самолеты над Бельцами. Где-то на границе, на берегах Прута, шли ожесточенные бои... «Срочно эвакуировать из города женщин, детей!» — такое решение приняли в городском комитете партии.
— Мама, ты зачем плачешь?
— Я не плачу, — Феня Моисеевна нагнулась к раскрытому чемодану и стала продолжать укладывать вещи. В комнату вбежал Владимир Борисович. — Через час уходит последний поезд. Собирайтесь. Я получил направление в военный госпиталь в Усть-Лабинскую. Бабушку и дедушку я уже отправил на вокзал.
— Папа, а скрипку брать? Отец не успел ответить, его опередила Феня Моисеевна.
— И скрипку, и пижамку тоже... Мусик утомленно опустился на стул. Скрипичные концерты Баха, Паганини, Чайковского никак не могли уместиться в его нотной папке. Неужели придется их оставить? И вдруг его осенило. Дождавшись, пока мать вышла в другую комнату, он незаметно для отца вытащил из чемодана свою пижамку, свитер и уложил на самое дно, под отцовские брюки, пачку нотных тетрадей. А на полках еще оставались пьесы Сен-Санса, Дворжика, Моцарта... Моцарт... Сколько сил было затрачено, пока он вместе с маэстро разучил его Второй концерт. Как он мечтал сыграть эту интереснейшую вещь на олимпиаде в Кишиневе. Всю ночь перед выступлением Мусик провел без сна, у открытого окна гостиницы, где остановилась делегация бельцких школьников. Рядом, на столике, отдыхала скрипка, уставшая, как и ее хозяин после трудных, но радостных часов репетиций. — Моцарта, как и Баха, нельзя играть небрежно, — говорил ему маэстро.
Но сыграть моцартовский концерт Мусику не удалось. 22 июня 1941 года не состоялось торжественное открытие первой республиканской олимпиады художественной самодеятельности школьников Молдавии. В то утро пришла война.
Они торопливо шагали по улицам города, Мусик еле-еле поспевал за отцом. На улицах не горел ни один фонарь. Город словно притаился, замер. В темноте трудно было различить дома. Все слилось в ночь. Только изредка вспыхивали фары машин и освещали мостовые и тротуары, по которым торопились люди на вокзал. Поскрипывали тачки и детские коляски, нагруженные домашним скарбом. Повсюду сльн шались крики — кто-то кого-то терял и вновь находил в этой суматохе и темноте...
— Мусик! Му-усик! — вскрикивала Феня Моисеевна, боясь потерять сына...
— Здесь я, ма-ма! И папа тоже здесь, рядом... На вокзале они с трудом втиснулись в переполненную теплушку, на которой мелом было выведено: «До Усть-Лабинской». Поезд ушел поздно ночью. Мусик проснулся и услышал, как стучат о рельсы колеса: «Про-щай! Про-щай!..» Все дальше увозил поезд его, маму, папу, бабушку, дедушку от родного города, где осталось столько хорошего, радостного, незабываемого... Мелькали станции, полустанки с незнакомыми названиями, и все тяжелее и тяжелее было на сердце. Вторую неделю они в пути. Сколько еще ехать — неизвестно, а поезд все идет и идет... идет медленно, с перебоями, останавливаясь по нескольку раз в день. А навстречу им проносятся военные эшелоны, из теплушек глядят красноармейцы, на платформах замаскированные танки, орудия... На одной из станций во время длительной стоянки Владимир Борисович побежал за кипятком. Мусик подошел к двери теплушки, чтобы подышать свежим воздухом — в теплушке было душно. Мальчик сделал несколько шагов, и ноги его подкосились. Феня Моисеевна подскочила к сыну, удержала его.
— Мама, дай скрипку... Я поиграю... Феня Моисеевна отошла и тут же вернулась. Мусик взял скрипку, дотронулся смычком до струн. Смычок прошелся по струнам, и скрипка ответила легким неуверенным звуком. Пересилив слабость, Мусик снова поднял руку со смычком и коснулся струн. Скрипка запела. Ее звуки привлекли внимание пассажиров в теплушке и на перроне станции. Люди останавливались, смотрели на маленького музыканта и слушали. Они словно забыли, что позади была трудная дорога и что впереди еще неизвестно, сколько ехать, и неизвестно, что ожидает на новом месте. Люди слушали музыку, и она уводила их из теплушки, с перрона станции куда-то в иной мир, в их светлую и радостную жизнь, о которой они теперь только могли вспоминать. Все кругом говорило о войне, о большом несчастье, которое обрушилось на их родину, а музыка пела о том, что счастье будет, будет...
Мусик играл, и звуки лились легко и свободно. Вот последний взмах смычка, и звуки повисли в воздухе, словно застыли. Застыли и слушатели. Мусик закончил играть. Никто не расходился. Все молчали. Каждый думал о своем: о том, что где-то далеко идут бои и чей-то отец или сын борется с гитлеровскими захватчиками, отдает свою жизнь, чтоб вновь вернуть свободу своей родине.
— Мальчик, мальчик! — послышался голос. Мусик обернулся — солдат из соседнего воинского эшелона махал ему рукой и звал к себе. Феня Моисеевна ухватила сына за рукав курточки.
— Что вы испугались, мамаша, — сказал солдат, подходя к их вагону.
— Пусть малец сыграет нам... Мусик спрыгнул на перрон и подошел вместе с солдатом к воинскому эшелону. Около одного из вагонов стояли полукругом красноармейцы и ждали.
— Сыграй, мальчик! На фронт едем!.. И Мусик заиграл. Скрипка то пела о девушке Сулико, то о широком полюшке-поле, то о веселом ветре. Владимир Борисович с чайником в руках остановился у вагона и смотрел на сына. Внезапно отрывистый гудок паровоза заглушил мелодию скрипки.
— По вагонам! — раздалась команда.
— Живи, малец! Играй? — бросил на ходу солдат и сунул мальчику буханку хлеба и кусок сахара. Мусик глядел вслед уходящему эшелону. Вот последний вагон скрылся за кирпичным зданием станции, увозя солдат на войну. «Возвращайтесь скорее, — подумал Мусик, — и обязательно с победой!»
На двадцатый день поезд с эвакуированными остановился на станции Усть-Лабинская. Эвакуированных разместили на телегах и повезли степью. В станице всех распределили по домам станичников.Владимир Борисович сразу же вечером пошел в госпиталь. Феня Моисеевна разбирала свое хозяйство и устраивалась на новом месте. Был уже сентябрь месяц, и Мусик начал учиться в пятом классе местной школы. Когда Мусик вошел в свой класс, ребята весело закричали: — Галина Васильевна, это Мусик Пинкензон! Он из Молдавии приехал. У него папа работает в госпитале, где мы выступали. Они живут у Полины Ивановны Каленовой.
— Тише, ребята! Мы сейчас познакомимся,— она ласково посмотрела на нового ученика.
— Проходи, Мусик, садись. Не стесняйся. Проходи. Ребята у нас дружные, не обидят. На перемене ребята окружили Мусика: — Ты в каком городе жил? — А ты с нами пойдешь в госпиталь, к раненым? — Мы там выступаем! — Пойдешь? А что ты умеешь играть?..
Вечером ребята принарядились и, собравшись в школе все вместе, отправились в госпиталь к раненым.В сопровождении медсестры они вошли в палату. Раненые собирались на концерт охотно. Они размещались на койках друг у друга, приносили, кто мог, табуретки.Когда все расселись, вышла ведущая концерта Ира Семеникина и объявила первый номер: — Дорогие товарищи раненые, защитники нашей Родины! Начинаем концерт пионеров нашей школы. Выступает Муся Пинкензон. Он приехал со своими родителями из Молдавии. Его папа работает врачом-хирургом в этом госпитале. Вышел Муся и стал играть и петь. Песня сменялась песней, а раненые просили еще и еще. Вместе с ребятами Муся переходил из одной палаты в другую, и концерт продолжался до позднего вечера. Усталые и довольные, ребята расходились по домам. Так началась новая жизнь. В школе Мусик проводил целые дни, а под вечер он шел в госпиталь, где допоздна играл раненым Чайковского, Паганини, «Катюшу» и «Сулико»...
Владимир Борисович все дни пропадал в госпитале. Он никак не мог выбраться домой, чтобы повидаться с семьей. Однажды он пришел поздно и попросил Мусика срочно пойти с ним в госпиталь.
— Понимаешь, сынок, ты мне должен помочь! Сегодня привезли к нам тяжелораненого летчика. Он все время кричит от диких болей. Поиграй ему. Когда Мусик вошел с отцом в палату, летчик стонал. Стоявшая рядом с ним медсестра старалась его успокоить, но летчик не слышал ее уговоров. Мусик тронул смычком струны, и раненый летчик обернулся в сторону звуков, удивленно осмотрел на появившегося в палате скрипача и затих... Мелодия сменялась мелодией. Мусик играл, а раненый лежал и слушал.Когда мальчик кончил играть, летчик подозвал его к себе и сказал: — Спасибо, сынок. Я потерплю. Я буду жить! Я обязательно буду жить, и буду бить фашистов...
Фронт приблизился к станице Усть-Лабинской. Все чаще стали слышаться разрывы снарядов где-то со стороны Кубани.Госпиталь готовили к эвакуации.Владимир Борисович занимался отправкой раненых и продолжал делать операции тем, кого еще не успели вывезти... Немецкие войска вошли в станицу настолько неожиданно, что многие жители не успели никуда выехать.Среди оставшихся в станице семей была и семья Пинкензон... Когда солдаты вошли в палату, Владимир Борисович делал операцию. Офицер, говоря по-русски, бросил: — Прекратите операцию, доктор. Все равно мы расстреляем вашего пациента. У нас много своих раненых, и они нуждаются в вашей помощи. — Я не могу приостановить операцию,— ответил хирург,— и прошу вас выйти из палаты... — Вы большевик? — Нет... — Тогда почему?.. — Я врач, — перебил его Пинкензон. — И все-таки я советую вам хорошенько подумать. Это может сохранить вам жизнь. — Нет!.. Офицер дал знак солдатам, они подскочили к Владимиру Борисовичу и оторвали его от операционного стола. — Даю вам на обдумку сутки.— Офицер достал пистолет и выстрелил в раненого, лежащего на операционном столе. Владимир Борисович вздрогнул и двинулся к офицеру. Фашист навел пистолет на хирурга, но остановился... — Вас я еще успею пристрелить, — бросил он Пинкензону и, кивнув солдатам следовать за ним, вышел из палаты. Владимир Борисович постоял немного и пошел, не снимая халата, домой. Увидев его, идущего по улице в халате и операционных перчатках, Феня Моисеевна догадалась, что призошло что-то страшное. Она разрыдалась. Муся подскочил к ней со стаканом воды.
— Мама! Мамусенька! Не надо так. Успокойся... Владимир Борисович вошел в комнату и, снимая перчатки, сказал, что теперь можно ждать всего.
За отцом пришли на другой день. Офицер повторил свой вопрос.
— Мне нечего обдумывать, — ответил Владимир Борисович и пошел к выходу. Муся кинулся было к отцу, но Феня Моисеевна удержала его. — Феня, береги сына!.. Солдат толкнул Пинкензона в спину к двери. Его отвели к зданию бани, где немцы держали всех арестованных. Доктора уговаривали согласиться на работу в госпитале, лечить немецких солдат. Грозили расстрелом, но Владимир Борисович был непоколебим. Тогда его стали выгонять вместе со всеми арестованными на работы — рыть окопы. Когда он возвращался с работ, офицер снова вызывал Пинкензона и снова предлагал работать в госпитале, но Пинкензон уже ничего не отвечал, лишь только отрицательно кивал головой на предложение гитлеровца. Вскоре арестовали Феню Моисеевну и Мусика. Когда их ввели в комнату, где помещались арестованные, Владимир Борисович мог только сказать: «Я не мог, Феня, согласиться работать на них как врач!»
Для того чтобы запугать население станицы, фашисты решили учинить расправу над арестованными. В числе приговоренных к смерти была и семья Пинкензонов. Арестованных вывели на берег Кубани, туда же фашистские солдаты согнали жителей со всей станицы.Муся шел среди арестованных, одной рукой придерживал мать, в другой он нес скрипку. Солдаты с криками и бранью расставляли приговоренных к расстрелу вдоль железной ограды перед глубоким рвом. Офицер поднял руку для сигнала солдатам, но опускать ее не торопился. — Господин офицер...— Владимир Борисович шагнул вперед к офицеру. — Пощадите сына, он... — пуля оборвала его просьбу. Мать бросилась к отцу, но автоматная очередь настигла и ее. В этот момент на офицера двинулась маленькая фигурка Муси. В руках он держал скрипку. Срывающимся от волнения голосом, мальчик проговорил: — Разрешите... мне... перед смертью... сыграть мою любимую... песню... Офицер навел на мальчика дуло пистолета.Муся повторил свою просьбу. Офицер с любопытством поглядел на мальчика и махнул солдатам, чтобы они опустили автоматы. — Играй!.. Играй! Понравится — будешь жить!
Муся положил футляр на землю, не торопясь открыл его, и достал свою маленькую скрипку. Он бережно прижал ее к подбородку, смычок взвился и заскользил по струнам. Сначала неуверенно, но вот мелодия вырвалась и поплыла над Кубанью. Муся прижал голову к скрипке. И вот с каждым новым взмахом смычка яснее возникала понятная всем с детства мелодия гимна коммунаров. Все увереннее и громче звучало: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов»... Фашистский офицер оцепенел от ярости. — Перестань! — орал он, потрясая перед маленьким скрипачом пистолетом. Но Муся не обращал на него внимания, он торопился. Надо еще успеть, еще немного...
Раздался выстрел, за ним второй... Муся опустился на колени, все еще держа в руках скрипку и пытаясь доиграть оборванную мелодию песни. Автоматная очередь подкосила ноги скрипача, и он упал. Смычок выскользнул из рук, и скрипка замолчала навсегда вместе с прерванной жизнью маленького героя...
прошёл почти месяц...
...В седьмом «Б» 21-й железнодорожной школы города Чарджоу шел урок русского языка. Ребята готовились к диктанту. Достав из портфеля газету, учительница подошла к той парте, за которой сидела Рузя Гендлер. — Сегодня мы напишем с вами необычный диктант. Это рассказ о героическом поступке Усть-Лабинского пионера Мусика Пинкензона. Текст диктанта из статьи Елены Кононенко в газете «Правда». Рузе показалось, что она ослышалась. Мусик! Пинкензон! Неужели! Вот уже два года, как ее родители силились хоть что-то узнать о судьбе семьи Пинкензонов, эвакуированных из Бельц в Усть-Лабинскую. Переспрашивать учительницу она не решилась. Внимательно прислушиваясь к тексту, Рузя записывала слово за словом. Но когда она услышала: «В последний раз Мусик взмахнул смычком. Раздался выстрел. Маленький окровавленный скрипач упал», — ручка выскользнула из ее рук, и она громко заплакала. — Что с тобой, Рузя! — спросила учительница.— Успокойся, нельзя же так... Сдерживая рыдания, девочка произнесла: — Муся Пинкензон — мой брат, двоюродный... Пораженные семиклассники в едином порыве поднялись со своих мест, учительница растерянно оглянулась: — Садитесь, ребята, садитесь. Рузя сейчас успокоится... Но семиклассники продолжали стоять. Мальчишки и девчонки молчаливо чтили память своего отважного сверстника...
|
