Я возненавидел его с первого взгляда. Едва появился в телевизоре этот коротышка с ледяными глазами, я понял, что дело плохо.  Пустота в его глазах ужасала. Пустота и есть его главное свойство. 
Он никто, он был мелкой сошкой, заурядным агентишкой тайной полиции. После распада СССР собирался водить такси. Лучше бы и водил. Был чекистом, едва не стал таксистом, попал в президенты. Сначала сам, похоже, не верил, что это правда. Боялся, трясся и дёргался. Потом разошёлся, вошёл во вкус, решил, что он – главный, что – генерал, что – больше генерала, прямо генералиссимус.
Что-то напоминает мне эта история… 
Гоголевского Хлестакова, конечно:  Бессмертная комедия мелкого чиновника, которого глупые жители провинциального городка принимают за важную шишку, за ревизора вновь и вновь разыгрывается на наших глазах. Сперва мы можем смеяться, потом комедия становится кровавой.

Это и есть кровавая комедия русской власти. Она всегда ненастоящая, всегда самозванная, эта власть, при всей её кажущейся прочности, незыблемости, беспощадности. Потому она так быстро и рушится, внутренняя пустота разъедает её. Пока не рухнула, ничего нет страшней и бесчеловечней этой всепоглощающей пустоты, этого всепожирающего ничто. 
Протрите глаза, никакого Путина вообще нет. Есть мелкий бесёнок, объявивший себя президентом. Елистратишка, возомнивший себя государственным мужем. Есть чёрная дыра, в которую проваливается Россия вместе с соседними странами.

Его часто сравнивают с крысой (загнанной или не загнанной в угол). Сходство со сказочным Крысоловом всё же сильнее. Крыса оказалась Крысоловом; вот в чём наша трагедия. Крысолов ведёт соблазнённых и одураченных им детей, считающих себя взрослыми (без больших на то оснований), прямым путем в бездну. Он играет на дудочке; его песенка до смешного проста (“мы хорошие, а нас обижают… “). Увы, эта простая песенка имеет все шансы превратиться в вагнеровскую “Гибель богов” (и не надо мне рассказывать, что путинская частная армия по чистой случайности названа именем любимого композитора другого фюрера; таких случайностей не бывает).
А ведь казалось, что двадцатый век кончен, что после 11 сентября начался двадцать первый, со своим новым ужасом. Но нет, ничего не заканчивается. Вновь и вновь повторяется один и тот же позор, один и тот же кошмар. Вечные танки вечно идут по Праге. Афганистан 1979, Чехословакия 1968, Венгрия 1956, страны Балтии 1940, Западная Украина 1939. Хотите еще? Польша 1863, Венгрия 1849, Польша 1830… Это вовне.

А внутри – бесправие, насилие, каторга, удушение живой мысли, презрение к человеческой личности, полицейский произвол, беспросветная глупость и беззастенчивая продажность чиновников, невыносимая пошлость казённого патриотизма. 
Увы, русская история – это “день сурка” , как в известной кинокомедии. Охватывает отчаяние в том числе и от неизбежности, неизбывности этих повторов. Всё будет так, исхода нет.
Исхода нет, пока Россия остаётся в железных объятиях государства-монстра, возрождающегося под новыми и новыми масками. Замечательный философ и историк Георгий Федотов писал ещё в 1930-е годы, в парижском изгнании, что монголо-татарское иго закончилось перенесением ханской ставки в Москву. 
С тех пор она там и находится. Она называет себя то великим княжеством, то царством, то империей, то Совдепией, то Эрэфией, но суть не меняется и суть эта очень проста, задача элементарна – расширение империи и закрепощение собственного населения. Это называется у них “собирание русских земель”.

Путин тоже любит поговорить о “собирании русских земель”. На самом деле это собирание и русских, и нерусских, и каких угодно земель под властью Московии, государства-монстра. Попались бы марсианские, и марсианские бы прибрали.
 Старый польский лозунг, на всю Россию повторенный Александром Герценом, остается в силе: “За нашу и вашу свободу!” Речь идёт о свободе от Московии всех когда-либо покоренных ею стран, будь то Польша, Украина – или сама Россия.
Как ни странно, на эту роковою повторяемость русской истории, на “день сурка”, на вечное возвращение одного и того же я и надеялся. Русские правители редко ходили ва-банк; они медленно, жестоко, упорно, высасывая все соки из собственного и соседних народов, строили свою драконью империю, свою проклятую “вертикаль власти”, как любит называть её нынешний пустоглазый ханёныш. Даже Сталин, надо отдать ему должное, был – не умнее: тираны всегда глупы и ничтожны, – но хитрее; Сталин прибирал соседние страны под сурдинку, в тени позорного пакта с Гитлером, в ту историческую минуту, когда главным злодеем для всего мира был не он, а его собрат и союзник. Попробовал прибрать и Финляндию, но тут ему всё-таки дали по усатой морде. 
Я ошибся, как, впрочем, и весь мир ошибся. Я думал, нынешний будет вести себя как Сталин, а он повёл себя как Гитлер, пошёл-таки ва-банк, поставив человечество на острую грань апокалипсиса. Те, кто уже давным-давно начали обзывать его Путлером, оказались, увы, прозорливее.

Россия не Московия, и Московия не Россия. Несправедливо приравнивать их друг к другу. Это Московия убивает сейчас детей, это Московия бомбит Харьков, это Московия стреляет по Киеву. А Россия? 
Вот тут загвоздка. Россия не Московия, но она и не противоположность Московии. Их нельзя приравнивать друг к другу, но невозможно, увы, и просто противопоставить друг другу. Томас Манн говорил во время Второй мировой войны, что нет, к несчастью, “плохой” и “хорошей” Германии; есть только одна Германия с её трагической судьбой и виной. Есть лишь одна Россия с её очень разными лицами, разными “ликами”. Московия – её самый страшный, самый зловещий лик, и я не уверен, что ей удастся от него когда-нибудь освободиться. Московия, о! конечно, всё старается убедить и мир, и себя, что она-то и есть Россия, что другой России нет, не будет, не может быть.
 Это неправда. 
Другая Россия была, есть и будет. Вся надежда России как раз в том и состоит, что она никогда не сдавалась без боя, никогда не позволяла Московии поработить и поглотить себя без остатка. Это другая Россия выходит сейчас на протесты, это другая Россия пытается достучаться до подданных Крысолова словами правды и гнева, это другая Россия закрывает лицо руками от стыда за то, что совершается от её имени.
Ей следует решительнее отделить себя от Московии, от имперских замашек, от великодержавного высокомерия. В эти дни позора и горя я, писатель, думаю, конечно, о нашей литературе. В ней есть на что опереться, что противопоставить государственному безумию. Сейчас часто цитируют великий антивоенный памфлет Льва Толстого “Одумайтесь!”; есть и другие тексты, взывающие к совести, к разуму. Но и в нашей литературе, увы, тоже много – слишком много – “Московии”. 
Я больше не готов с этим мириться, и я считаю, что мы все – впрочем, кто эти мы? – не должны с этим больше мириться. 
Я уже не готов прощать Пушкину его гимны в честь подавления польского восстания; прощать Достоевскому весь его антисемитский имперский бред (“Константинополь должен быть наш” и “жидочки во всём виноваты”); прощать Александру Блоку его воспевание скифского варварства и революционного бандитизма. 
Я предлагаю сказать всему этому более громкое “нет!”, чем принято в России, где под маской “всепрощения” процветает вседозволенность, под маской “духовности” – равнодушие и моральная неразборчивость. Это вовсе не значит, что мы должны перестать читать, изучать и любить наших лучших писателей. Да мы никогда и не сможем перестать их любить, даже если бы вдруг захотели. Но мы должны перестать закрывать на это глаза. Хватит делать вид, что вот есть-де “святая русская литература”, как выражался тот же Томас Манн, и что в нашей борьбе за свободу, в нашем противостоянии государству-монстру она всегда на нашей стороне. Нет, не всегда. Следует окончательно отказаться от имперского наследия – и в политике, и в культуре. Нам нужна деколонизация русской культуры, как нужна деколонизация русской истории...
Но на покаяние нет и намёка. Великий шанс покаяния был упущен в конце восьмидесятых, начале девяностых годов, в краткий миг русской свободы. Теперь предстоит каяться и за ленинские, и за сталинские, и за путинские преступления. Не в силах признать своей вины, оболваненный обыватель перекладывает вину на других. Архаическое сознание, от которого страна веками не может избавиться, всегда ищет врагов, всегда делит мир на “наших” и “ваших”, на своё и чужое. “Крым наш”, вокруг враги, а мы “своих не бросаем” и вообще мы “хорошие”. 
Мы совсем не такие хорошие. Мы принесли миру чудовищно много зла. Правда, русское зло особенное: зло всегда глупое, но русское – особенно глупое. Русское зло направлено на самих русских в неменьшей степени, чем на другие народы. Потому что, скажу ещё раз, власть в России – захватническая, ордынская власть. Она своих не бросает, она убивает их миллионами. Она и войны ведёт, заваливая противника горами трупов. Она не умеет иначе, но до такой подлости, как путинские мобильные крематории, она ещё, кажется, не доходила. Даже из Афганистана приходили цинковые гробы, что немало поспособствовало дискредитации советского режима. Нынешний хан учёл опыт предшественников. Похоже, он собирается прятать трупы убитых по его преступной прихоти мальчишек и покупать молчание их родителей обещанием золотых гор (надует, не сомневайтесь!)...
Есть омерзительное слово “обнуление”, которым он воспользовался, чтобы оправдать совершённый им государственный переворот. Храни нас бог от таких обнулений. Нужно обнуление совсем иного рода. Как в Германии после войны наступил “час ноль”, после которого пошёл другой отсчёт времени, началась другая, демократическая история (из-за чего она вовсе не перестала быть Германией, но перестала быть угрозой для Европы и мира), так и в России должен когда-нибудь наступить “час ноль”, после которого она уже навсегда перестанет быть Московией, пожирающей себя и других. 
Дождёмся ли мы такого часа? Вот в этом я как раз сомневаюсь.

Алексей Макушинский – поэт, прозаик, эссеист, литературовед.  Родился 8 марта 1960 года в Москве в семье писателя Анатолия Рыбакова (автор "Тяжелый песок") и писательницы Натальи Давыдовой.  В качестве псевдонима взял фамилию бабушки по материнской линии.  В 1983 году окончил Литературный институт имени Горького. С 1992 года живет в Германии.