| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
о, женщина...
| |
| Рыжик | Дата: Суббота, 26.07.2025, 12:51 | Сообщение # 406 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 319
Статус: Offline
| В 1960 году агенты «Моссада» доставили в Израиль из Аргентины одного из главных нацистских военных преступников – Адольфа Эйхмана. И устроили ему первые допросы.
Вчитываясь в расшифровки этих допросов, глава «Моссада» Иссер Харель обнаружил на полях заметки. Кто-то, обладающий крайне аккуратным почерком, указывал на неточности в показаниях Эйхмана, отмечал волнение преступника при определённых вопросах и акцентировал внимание на других моментах, позволявших получить более полную картину о допросе.
Харель распорядился вызвать автора ёмких заметок – и был весьма впечатлён, увидев перед собой 22-летнюю девушку Ализу Маген...
Она была новичком в «Моссаде». Вообще-то её, блестяще владеющую английским и немецким языками, привлекли как переводчицу.
Но оказалось, что главным её козырем были аналитические способности. Побеседовав с Маген – и убедившись, что девушка «зрит в корень», Харель попросил её присутствовать на всех следственных мероприятиях и судебных заседаниях над Эйхманом.
Именно Ализа анализировала все показания преступника – и выступления его адвоката.
На немецком языке девушка разговаривала, как на родном – её родители были немецкими евреями. Отец Ализы принял решение перебраться в подмандатную Палестину в 1933-м – сразу после того, как ему, известному в Берлине адвокату, запретили выступать в судах на основании нацистских расовых законов.
Вместе с женой он поселился в Иерусалиме, где в 1937 году и родилась Ализа.
В «Моссад» девушку пригласили после службы в армии, за годы которой она не раз взаимодействовала с разведывательной службой.
Первым делом, к которому привлекли Ализу, стала операция «Тигрёнок» по поиску похищенного в Иерусалиме мальчика Йоселе Шумахера.
Его родители репатриировались из Союза и, испытывая финансовые трудности, решили временно передать ребёнка на воспитание своим родителям.
Встав на ноги, Шумахеры хотели забрать сына, но не смогли! Ультраортодоксальный дед не хотел, чтобы ребёнок получал светское воспитание. Верховный суд решил дело в пользу родителей, но, когда полиция пришла забирать мальчика, дед лишь развел руками: Йоселе в доме не было.
Поиски полиции ни к чему не привели – да ещё и осложнялись сопротивлением значительной части общества, вставшей на сторону деда.
Тогда и было решено подключить «Моссад».
Операция длилась без малого два года. В итоге агентам удалось выйти на след Мадлен Ферей – гражданки Франции, принявшей иудаизм и получившей имя Рут Бен-Давид. «Расколоть» Мадлен, бывшую участницу французского Сопротивления, умело заметавшую следы, оказалось непросто. На допросах она тут же становилась ультраортодоксальной Рут – и отказывалась находиться наедине с работающими в «Моссаде» мужчинами.
Тогда к допросам подключили Ализу.
В напряжённой психологической борьбе девушке удалось сломить подозреваемую и ...оказалось, что, подделав паспорт и переодев Йоселе девочкой, женщина вывезла его в Европу и пристроила в иешиву. Заметив, что по следу идут агенты «Моссада», она вновь переодела Йоселе в девочку и на этот раз перевезла в Нью-Йорк.
Там его и нашли – вскоре передав счастливым родителям в Израиле.
Через две недели после возвращения из Парижа Ализу подключили к операции «Дамокл». Целью была нейтрализация ракетной программы Египта, в которой были задействованы немецкие учёные, ранее разрабатывавшие оружие для Третьего рейха.
Маген направили в Зальцбург, где она смогла переманить на свою сторону работавшего на египтян австрийского ученого Отто Йоклика, который рассказал о попытках египтян оснастить ракеты химическими и биологическими боеголовками, а также создать атомную бомбу на основе радиоактивных отходов.
Он же поимённо перечислил работавших над этими задачами учёных.
Надавив на некоторых из них, «Моссад» получил всю документацию египетского ракетного проекта и передал властям Германии. Те не хотели огласки причастности немецких граждан к египетской военной программе – и быстро заставили учёных вернуться домой.
Без немцев Египет почти тут же свернул амбициозный ракетный проект.
Маген участвовала в операции «Моссада» по поиску и ликвидации нацистского преступника Герберта Цукурса – «рижского мясника», причастного к массовому убийству евреев в Латвии во время Холокоста. Задействовали Ализу и в операциях «Весна молодости» и «Гнев Б-жий», в ходе которой были ликвидированы десятки палестинских террористов, причастных к нападению на израильских спортсменов в Мюнхене в 1972 году...
Курировала Ализа и операцию по возврату в Израиль «ядерного шпиона» Мордехая Вануну, раскрывшего британским журналистам информацию об израильской ядерной программе.
Она же разрабатывала операцию «Бриллиант» по угону иракским лётчиком новейшего советского истребителя МиГ-21 – и участвовала ещё в сотне секретных операций, о многих из которых мы, возможно, узнаем лишь через десятилетия...
Но уже сегодня с уверенностью можно сказать, что в числе её побед – слом гендерных стереотипов в одной из самых засекреченных спецслужб в мире: уже в 1975 году Ализа стала главой европейского отдела «Моссада». Спустя два года – заместителем главы подразделения «Цомет», координирующего всех агентов за рубежом.
В начале 80-х Ализа возглавила «Цомет».
Многие в «Моссаде» тогда скептически отнеслись к этому назначению, поскольку среди основных целей подразделения – вербовка арабских агентов, которые, как предполагалось, не будут подчиняться женщине. Но Маген, лично посещавшая под прикрытием столицы вражеских государств и вербовавшая там ценные источники информации, быстро это опровергла...
После «Цомета» она возглавила управление кадров «Моссада», а в 1990-м стала заместителем главы спецслужбы – ступень, на которую, как и на многие предыдущие в карьере Ализы Маген, до неё не поднималась ни одна женщина.
Должность заместителя директора «Моссада» Маген занимала при трёх руководителях агентства – Шабтае Шавите, Дани Ятоме и Эфраиме Халеви. По словам последнего, Маген неоднократно руководила «Моссадом» в его отсутствие – в том числе «в некоторых сложных ситуациях». «Она самостоятельно принимала решения. Я всегда мог быть уверен, что “Моссад” находится в надёжных руках», – говорил он. В отставку Ализа Маген вышла в 1999 году, отдав разведке 40 лет жизни.
«В прошлом на руководящих должностях работало мало женщин не потому, что существовали какие-либо препятствия со стороны “Моссада”, а потому, что сами женщины не были готовы к компромиссам, которые требовала работа.
Нехватка женщин объяснялась тем, что многие из них предпочитали создать семью и завести детей после выхода замуж», – признавалась позже Маген.
Служба не позволила ей ощутить радость материнства, но не помешала личному счастью: с мужем она познакомилась в гостях у подруги, которая вплоть до отставки Маген не знала, где та работает. Сам же супруг получил согласие Маген на замужество лишь после встречи с её коллегами, изучившими личность избранника и объяснившими без лишних подробностей, что далеко не всегда дома его будет ждать ужин...
Маген признавалась, что ей очень повезло с супругом, который смог приспособиться к её образу жизни.
Одним из главных результатов своей работы она считала возросшее в рядах «Моссада» число женщин, в том числе на руководящих должностях, и полное их равноправие с мужчинами.
В своих выступлениях Маген подчёркивала, что это равенство «абсолютное»: в случае провала, особенно в арабской стране, на «скидку» по признаку пола со стороны врагов рассчитывать не приходится.
Маген была наставницей для сотен «лохемет» – так в израильской разведке называют агентов-женщин.
Скорее всего, именно её воспитанницы занимают сейчас там руководящие посты. Их имена, как и в случае с Маген, мы узнаем лишь после отставки, пока же известны лишь псевдонимы-инициалы на иврите: «Алеф» назначили главой разведывательного отдела, а «Куф» возглавила иранский отдел. «Алеф», по данным «Моссада», отвечает за сбор разведывательной информации об иранской атомной программе, арабо-израильских конфликтах, международном терроризме, а ещё руководит информационной подготовкой всех операций службы.
«Куф» поручено отвечать за стратегию противостояния иранской угрозе «во всех её формах» и за координацию между оперативными, технологическими и разведывательными подразделениями «Моссада» и других служб безопасности. Отметим, что сегодня около 40% новобранцев «Моссада» – женщины, они же составляют без малого треть всего руководящего состава.
Ализа Маген умерла 14 апреля 2025 года на 89-м году жизни.
Нынешний глава разведывательной службы Давид Барнеа заявил, что Ализа Маген была «одним из столпов “Моссада”» и оставила «неизгладимый след в памяти поколений сотрудников организации, которые обучались, следуя её примеру, и сегодня склоняют головы в память о товарище».
«Ализа была уважаемым и преданным делу командиром, посвятившим свою жизнь обеспечению безопасности Израиля и его граждан», – добавил он.
А. Викторов
|
| |
|
|
| шутник | Дата: Среда, 30.07.2025, 09:53 | Сообщение # 407 |
|
Группа: Гости
| Это не роман и не фэнтези...
Это заставляющая сердце биться чаще правдивая история женщины, которая переломила ход войны — не с помощью оружия или беспилотников, а с помощью молчания, обаяния и отравленного пера...
Её звали Катрин Перес-Шакдам (*Catherine Perez-Shakdam*).
Она была парадоксом, окутанным тенью, женщиной, каждый шаг которой был рассчитанным вызовом судьбе.
Родившись в Париже в светской еврейской семье, она несла в себе древние отголоски Йемена — его пустыни, его поэзию, его секреты. Будучи знатоком ближневосточных дел, она не была чужда лабиринту геополитики. Её разум был картой линий разлома: сунниты и шииты, персы и арабы, власть и предательство.
И затем она сделала немыслимое...
Она публично обратилась в шиитский ислам. Она облачилась в чёрную чадру, её складки шептали по булыжникам Лондона, затем Тегерана. Она цитировала имама Хомейни с почтением, которое могло заставить священнослужителей плакать.
Она склонила голову в священном городе Кум, её фарси был безупречным, её молитвы ритмичными, её присутствие было скромным.
Но под пальцами, окунутыми в чернила, которые писали оды Исламской Республике, под завуалированными глазами, которые встречались с взглядами генеральских жён, она была кинжалом.
Кинжалом, заточенным Моссадом
Екатерина не штурмовала Тегеран взрывчаткой или зашифрованными радиостанциями.
Она прибыла как мыслитель — журналист, поэт, женщина, чьи слова могли ткать гобелены преданности. Её статьи украшали Press TV, каждое предложение было тщательно продуманным гимном революции. Её подписи появились в Tehran Times, её проза была отточена, а преданность не вызывала сомнений. Но самое леденящее кровь то, что её слова попали на официальный сайт самого верховного лидера Али Хаменеи, цифровую святыню неприкосновенной власти режима.
Это было не случайно.
Это было проникновение — хирургическое, стратегическое, сокрушительное.
Каждая написанная ею статья была нитью в паутине, сплетённой с точностью.
Она изучала ритм улиц Тегерана: призыв к молитве, разносящийся эхом от минаретов, звон чашек в базарных кафе, шёпот паранойи осаждённой нации. Она научилась отражать её пульс. Её чадра стала доспехами, ее перо — клинком.
Она не была шпионкой в голливудском смысле — никаких плащей, никаких тайников. Она была призраком, который ходил у всех на виду, но каждый её жест был представлением, каждое её слово — оружием. Она писала о единстве, сопротивлении, святости Исламской Республики. И всё это время её истинная аудитория сидела за тысячи миль отсюда, в тускло освещённой комнате в Тель-Авиве, изучая её закодированные отчеты...
К 2023 году Екатерина стала неотъемлемой частью элитных кругов Тегерана.
Она потягивала мятный чай в благоухающих двориках Исфахана, её смех смешивался со смехом жён командиров Революционной гвардии. Она проводила интеллектуальные салоны под сенью древних куполов, её голос был мягким, но притягательным, привлекая учёных и стратегов в свою орбиту.
Её пригласили в частную резиденцию самого президента Ибрагима Раиси, где она ходила с осанкой верующей, её глаза были опущены, но никогда не слепы.
Она двигалась по военным академиям, её босые ноги касались прохладной плитки внутренних двориков, её губы бормотали хадисы с почтением, которое заставляло скептиков умолкать. Она молилась рядом с жёнами генералов КСИР, её шёпотом заданные вопросы о работе их мужей — такие невинные, такие сочувственные — проскальзывали мимо их защиты, словно ветерок.
«Как он несёт бремя такой ответственности?» — спрашивала она и голос её был бархатным лезвием. «Находит ли он когда-нибудь покой дома?»
И они отвечали.
Они говорили о рутине: поздние встречи в Карадже, уик-энды на частных виллах в Мазандаране, тихие споры о передвижениях войск в Парчине. Они делились именами — полковники, учёные, теневые агенты сил «Кудс». Они раскрывали страхи: паранойю слежки, страх предательства.
Кэтрин слушала. Её память была хранилищем, её сердце — метрономом. Каждая деталь — каждое имя, каждое расписание, каждое шепотное беспокойство — были запечатлены в её сознании, чтобы передаваться позже фрагментами, замаскированными под размышления в её статьях или случайные замечания в закодированных телефонных звонках.
Моссад всё это записывал
Операция «Шабгард» (Ночной странник)
В ночь с 13 на 14 июня 2025 года небо над Ираном взревело от возмездия.
Израильские авиаудары, направляемые разведданными, настолько точными, что они казались божественными, прорвали сердце обороны Исламской Республики.
Исфахан, Натанз, Парчин — названия, являющиеся синонимами ядерных амбиций и военной мощи Ирана, — сгорели под тяжестью хирургического опустошения.
Восемь высших офицеров КСИР, людей, которые сформировали региональное господство Ирана, были превращены в пепел в своих постелях.
Семь учёных-атомщиков, архитекторов программы, призванной бросить вызов миру, так и не добрались до своих лабораторий.
Три старших командира сил «Кудс», призраки, которые ускользали от израильской разведки на протяжении десятилетий, были разоблачены за одну ночь.
Целями были не просто координаты на карте. Это были жизни, препарированные с хирургической точностью: час, когда генерал возвращался на свою виллу, уединённый сад, где учёный курил свою вечернюю сигарету, хаммам, где командир задерживался слишком долго.
Это была не спутниковая разведка. Это была человеческая. Интимная. Разрушительная.
Шёпот Кэтрин нарисовал цели.
Её разговоры, её подслушанные отрывки, её тщательно выверенное доверие осветили самые тёмные уголки Исламской Республики. Она не сделала ни одного выстрела, но её слова направляли ракеты.
Когда взрывы осветили ночное небо, Кэтрин исчезла...
Министерство разведки Ирана проснулось в хаосе, их сети распутались, их секреты были раскрыты. Они прочесали её статьи, её телефонные журналы, её, казалось бы, безобидные встречи в Карадже и Ширазе. Они проследили её шаги до Кума, до салонов Исфахана, до молитвенных комнат, где она преклоняла колени рядом с их жёнами. Но она исчезла, тень ускользнула словно песок сквозь их пальцы.
Её побег был таким же тщательным, как и её проникновение.
Через зубчатые вершины гор Загрос, под покровом беззвёздных ночей, она двигалась с тишиной призрака. В курдских пограничных районах, где лояльность течёт, как песок, она ждала в высохшем русле реки около Сердашта. На рассвете группа эвакуации Моссада переправила её в безопасное место и единственным звуком, нарушающим тишину, был шум лопастей вертолёта.
Она не оставила следов.
Сегодня Катрин Перес-Шакдам — призрак.
У Интерпола нет её фотографии после побега. Её блоги на фарси, когда-то служившие маяком её прикрытия, были удалены из интернета...
Её аккаунт в Twitter, когда-то гобелен из цитат Хаменеи и революционного пыла, теперь ведёт в цифровую пустоту...
В Тегеране её имя — проклятие, которое шепчут в ярости те, кто доверял ей...
В Тель-Авиве это легенда, которую с тихим благоговением рассказывают те, кто знает правду.
Её называют «Шепчущей минаретов».
«Писцом теней».
«Женщиной, которая сожгла Кум без спички».
Это не фантазия Джеймса Бонда.
Это сырая, неотфильтрованная правда женщины, которая вписала себя в сердце режима и разрушила его изнутри.
Её оружием было доверие, заработанное годами работы, каждая улыбка — жертва, каждая молитва — игра.
Её прикрытием была вера, маска, сотканная из самой ткани убеждений её врага.
Её миссия состояла в том, чтобы разоружить нацию — не пулями, а тихой, разрушительной силой предательства.
И она преуспела
Одна
Безоружная
Незабываемая
|
| |
|
|
| papyura | Дата: Пятница, 08.08.2025, 15:42 | Сообщение # 408 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1706
Статус: Offline
| Миронова и Менакер
Они прожили в браке более 40 лет.
В сатирических диалогах на эстраде он выступал в роли слабохарактерного мужа, она играла агрессивную властную жену. А как было в жизни?
Началось все с того, что в 1938 году Александра Менакера, ведущего артиста Ленинградского мюзикхолла, неожиданно пригласили выступить в нескольких спектаклях Московского театра миниатюр, и он не раздумывая согласился. Мария Миронова, которая к тому времени уже достигла в этом театре определенных высот, увидев его номер, заинтересовалась молодым ленинградцем.
Ему всего 26 лет, но у него столько достоинств! Хорош собой, великолепно поёт, виртуозно играет на рояле, образован!
Правда, он женат, да и Мария несвободна...
Летом 1939–го Московский театр миниатюр запланировал гастроли в Ростове–на–Дону.
Труппу подбирали тщательнее обычного, были в составе и Миронова, и Менакер, недавно принявший приглашение переехать в Москву и постоянно работать в театре. К тому времени он уже несколько месяцев был всерьёз увлечён Марией Мироновой, она отвечала ему взаимностью, и скрывать свои отношения от посторонних глаз им удавалось с величайшим трудом. Гастроли состояли из двух программ, и Александр, который принимал участие во второй, должен был приехать несколькими днями позже актёров первого состава. Он изнывал от тоски и страсти по своей Машеньке и ежедневно слал ей телеграммы: «Страдаю!», «Ужасно скучаю!», «Сгораю от любви!», на что Мария с присущим ей чувством юмора отвечала примерно следующее: «Мужайтесь, счастье не за горами!»
Перед отъездом Менакер мотался по Москве, выполняя многочисленные поручения Мироновой: забирал у портнихи платье, покупал какой–то особенный крем для лица, искал дефицитные конфеты, элитный чай, сыр. Сшил себе костюм по последней моде, накупил модных рубашек и галстуков, уложил в оригинальную плетеную корзину продукты, вино и даже только–только появившиеся в Москве ананасы. Предвкушая встречу, сел в поезд и под ритмичный стук колёс мечтал о том, как, наконец, возьмёт объект своей страсти решительным штурмом...
20 июля Менакер прибыл в город и поселился в лучшем номере гостиницы «Интурист» — на том же этаже, где снимала номер Миронова. Тут же вызвал горничную и велел ей отнести корзину с дарами в номер возлюбленной.
Рина Зелёная, которая в тот самый момент находилась в её номере, при виде корзины лишилась дара речи, но быстро опомнилась и озорно кинула своей подруге: «Ну, Машка, теперь придётся расплачиваться!»
Однако и она, и тем более Менакер ещё плохо знали характер Мироновой: весь день она избегала встречи с Александром, а когда тот, не выдержав, при всём параде всё же робко постучал в дверь гостиничного номера, не пустила его, сухо заметив, что в такую жару вино пить просто глупо, а ананасы она вообще терпеть не может...
На следующий день после удачного представления большая часть труппы собралась в номере у Мироновой. Пили то самое вино, которое привёз Менакер, ели фрукты, шутили. Наконец молодые люди остались одни.
И... не выходили из номера следующие три дня.
Как–то утром Александр проснулся и, увидев, что Маша сидит за письменным столом и что–то пишет, поинтересовался: «Кому письмо?» — «Мужу. Сообщаю ему, что мы разводимся. Вставай, садись рядом и пиши то же самое своей жене».
Михаил Слуцкий — известный в то время оператор–документалист, создавший немало фильмов вместе с Романом Карменом, даже не подозревал об измене своей жены.
Письмо ему Мария послала не по почте, а попросила передать лично в руки директора театра, который как раз в то время уезжал по делам в Москву. Тот из любопытства вскрыл конверт и прочитал послание. Вскоре всю театральную Москву облетел слух: Миронова и Менакер — любовники!
Гастроли закончились, и следующий месяц Миронова и Менакер решили провести вместе: сели на теплоход «Чехов» и отправились в морской круиз до Батуми.
После поездки Мария призналась одной из подруг: «Он — крышечка от моей кастрюлечки. Мы подходим друг другу идеально...»
Развод каждый из них получил быстро. Влюблённые поженились 26 сентября 1939 года в Ленинграде, а уже через несколько дней приехали в Москву, в Нижний Кисельный переулок, где Маша, потерявшая годом раньше обоих родителей, занимала две маленькие комнатки в коммунальной квартире. Вечером Менакер, который всю жизнь вёл дневник, сделал в нём запись: «2 октября 1939 г. Приезд в Москву. Остановился у Мироновой». И отошёл на кухню, чтобы поставить чайник. Мария, «случайно» прочитав запись, взорвалась: «Здесь не гостиница, в которой останавливаются, — кричала она, — и если ты решил только «останавливаться», то ищи себе другой постоялый двор!»
Инцидент был исчерпан, только когда Менакер торопливо приписал в конце последней фразы «...на всю жизнь!»
Кстати, вскоре после свадьбы, бывший муж Мироновой был арестован как «враг народа», но она не оставила его в беде. Вместе с Менакером носила ему в тюрьму передачи, хлопотала о пересмотре приговора, хотя прекрасно понимала, чем это может обернуться для неё и её нового мужа...
Миронова и Менакер составили дуэт не только в жизни, но и на сцене.
Вскоре они начинают выступать на сцене родного театра с юморесками и миниатюрами, которые публика принимает на ура. Сценки были короткими — не более пяти минут, но создавалось впечатление, что перед зрителями демонстрировался целый фильм, настолько яркой и смешной была игра этих двух актёров. Они объехали с гастролями все республики СССР, выступали и за рубежом. Причём, как истинный джентльмен, Менакер и на эстраде всегда пропускал свою жену вперёд — умел на редкость выигрышно «подать» свою партнершу, и в результате каждая сценка представляла собой фантастически смешную миниатюру.
Этот «театр» просуществовал вплоть до смерти Александра Семёновича, ушедшего из жизни 6 марта 1982 года...
Перед самой войной, 7 марта 1941 года, родился единственный ребёнок Мироновой и Менакера. «К сожалению, ко всем мучениям родился мальчик», — написала из роддома Мария в записке мужу. «Не расстраивайся, что мальчик, зато наш» — ответил ей счастливый супруг.
Решив пошутить, новоиспечённые родители записали в графе «дата рождения» другое число — 8 марта. «Пусть будет подарок всем женщинам!» — улыбнулась довольная своей выходкой Миронова, не подозревая, насколько эти слова окажутся пророческими: ведь через двадцать лет все женщины Советского Союза будут влюблены в обаятельного Андрюшу Миронова, а на спектакли с его участием станет невозможно достать билет...
В их доме тоже никогда не прекращалась игра — ироничные ссоры, шутливые споры, обмен колкостями... Их быт состоял из остроумных пассажей, импровизаций, этюдов, где сквозь юмор угадывалась бесконечная нежность друг к другу...
«Я мало встречал людей, которые так могли проникаться проблемами другого человека, проявлять действительную заботу и внимание к нуждающемуся, вспоминал впоследствии Андрей Миронов об отце. — Мама, хотя была и строга, но бесконечно баловала меня. Чувство родительского дома связано у меня с самой счастливой порой моей жизни».
Сегодня в это трудно поверить, но Мария Владимировна относилась к той плеяде артистов «старой закваски», которые стремились как можно больше времени уделять не только своему второму дому – театру, но, в первую очередь, семье. Так, она никогда не работала летом, посвящая это время общению с сыном. И по два–три концерта в день не давала, прекрасно понимая, в каком состоянии вернется после работы домой. Однако на долю Марии Владимировны выпало не только огромное счастье любить и быть любимой.
После ухода из жизни мужа, а потом, спустя пять лет, — и обожаемого сына, она как будто сломалась. Полюбила одиночество. Все говорили о ней как о железной женщине, которая никогда не плачет, а она признавалась подругам: «А кто знает, плачу я или нет? Об этом знаю только я...»
Позже взяла за правило по утрам заходить в кабинет мужа, в котором создала свой маленький личный музей. Сюда она поместила все фотографии мужа и сына, сценические костюмы, дорогие сердцу вещицы и подолгу беседовала с покинувшими её мужчинами, делясь событиями, которые произошли в течение дня. Однако за пределами дома чувства свои Миронова умело скрывала.
«Счастье моё, что Менакер именно в меня влюбился, — говорила на закате жизни Миронова внучке. — Могло ведь получиться: Менакер и Иванова. Или: Менакер и Сидорова. То есть Менакер был бы всё равно!»
Через много лет она будет повторять, как молитву: «Саша был художественным руководителем всей моей жизни».
Тайну этой многолетней немеркнущей любви Мария Владимировна унесла с собой. Она тихо скончалась 13 ноября 1997 года. Пришедшие на панихиду не могли оторвать взгляд от её лица – умиротворённого, доброго и очень красивого...
|
| |
|
|
| Шульберт | Дата: Пятница, 22.08.2025, 16:16 | Сообщение # 409 |
|
Группа: Гости
| Внучка гениального Шолом-Алейхема работала учительницей и всегда стеснялась своих рассказов.
А потом вдруг Бел Кауфман написала бестселлер о школе – «Вверх по лестнице, ведущей вниз».
«Я никогда в жизни не собиралась писать роман, и уж тем более роман, который будут называть “классическим романом о школе”. Думала ли я, что произвожу переворот в школьном образовании?! Мне просто казалось, что я пишу о любви», – признавалась Бел Кауфман.
Её роман «Вверх по лестнице, ведущей вниз» стал одним из главных художественных произведений, посвящённых школе: о непонимании между педагогами и учениками, о власти системы – и о тех, кто находит в себе силы идти против неё.
Вообще-то, роман вырос из небольшого рассказа на три страницы. Расширить его попросили издатели – уж больно смешно оказались склеены автором обрывки записок, якобы найденных в мусорной корзине одной нью-йоркской средней школы. Название произведению подсказала докладная записка на имя директора от одного из сотрудников школы: «Задержан мною за нарушение правил: шёл вверх по лестнице, ведущей вниз, и на замечание ответил дерзостью».
Показав, какой хаос, неразбериха и бюрократическое равнодушие царят в обычной школе, Бел не рассчитывала на всеобщее признание. Она думала, что книга максимум будет интересна лишь десятку-другому учителей – может, те даже посмеются, узнав свою школу.
Но книга тут же стала бестселлером и была переведена на многие языки. В 1967-м роман вышел даже в СССР – а там не очень жаловали переводы современных американских писателей. Но, думается, советские аппаратчики просто хотели показать, что советские школы куда как лучше американских, и что им проблемы, описанные в романе, незнакомы.
Однако эффект был прямо противоположный. «Все совершенно как у нас», – констатировали советские учителя после прочтения. Это как раз была та самая пропасть между представлениями функционеров о школе и истинным положением дел. Вот как о ней писала в романе Кауфман: «Как безнадежно это далеко от учебника педагогики и от лекций профессора Уинтерса о психологии юношества. Я встретилась с юношеством лицом к лицу. Профессор Уинтерс наверняка никогда учеников в глаза не видел».
Но была ещё одна причина, почему книгу Кауфман решили издать в СССР. Бел была внучкой горячо любимого в стране писателя Шолом-Алейхема. И в романе явственно ощущались его интонации. Как отметил один из критиков сразу после публикации романа: «Эта книга взошла на юморе Шолом-Алейхема». Но в случае Бел сказались не только гены гениального деда.
Была ещё и мама Ляля Рабинович-Кауфман – старшая дочь Шолом-Алейхема, автор более тысячи рассказов. Сама Бел Кауфман – Белла Михайловна Койфман – родилась 10 мая 1911 года в Берлине, где её отец Михоэл Койфман получал медицинское образование. Ранние годы Бел прошли в Одессе. Там же её застала и революция. «Каждую неделю была новая власть – меньшевики, большевики, красные, белые, зеленые... Тогда только что родился мой брат. Помню, я возила его в коляске, мы гуляли перед домом, и к нам подошли две молодые женщины в кожаных куртках, взяли его из коляски, положили мне на руки и, забрав коляску, сказали: “У нас тоже есть дети”. Это был мой первый урок коммунизма», – рассказывала Кауфман.
В 1923 году, когда Бел было 12 лет, семье Кауфман удалось уехать в США: Ляля Рабинович поехала в Москву к наркому Анатолию Луначарскому и сказала, что хочет навестить в Америке мать – вдову Шолом-Алейхема. Понимая, что назад они уже не вернутся, Луначарский, тем не менее, выхлопотал им разрешение. Бел абсолютно не знала английского языка и по приезде в Нью-Йорк в свои 13 лет начала обучение в классе с шестилетними первоклашками.
Через год она уже примкнула к сверстникам, но сильный русский акцент мешал ей ещё долго: даже получив в 1936 году степень магистра по английскому языку в Колумбийском университете, Бел не могла найти постоянную работу в школе. Как раз из-за ярко выраженного акцента. В конце концов её допустили до преподавательской деятельности, но первые годы она лишь заменяла заболевших коллег.
Как раз в один из очередных вынужденно свободных дней Бел занялась литературным творчеством. Она писала короткие рассказы для местных журналов.
Писать она любила с детства. Бел было семь лет, когда один из одесских детских журналов опубликовал её первую поэму. В подростковом возрасте, уже в Америке, она писала любовные стихотворения, состояла в редколлегии газеты школы, затем колледжа и университета. Её рассказы выходили под разными псевдонимами: Бел откровенно стеснялась называть себя писательницей на фоне гениального деда.
Окончательный псевдоним был избран, когда она начала сотрудничать с Esquire: мужской журнал не публиковал авторов-женщин, но так как гонорары в нем были весьма солидные, литературный агент посоветовал Кауфман отбросить две последние буквы её имени. С тех пор Кауфман подписывала свои произведения исключительно как Бел.
На литературную славу Кауфман, по её же словам, не претендовала – рассказы были способом подзаработать, принося пусть небольшой, но стабильный доход. Всё, что она получала, шло на лечение матери, болевшей раком.
В перерыве между преподавательской деятельностью был наскоро написан и трёхстраничный рассказ From a teachers waste basket, «Из мусорной корзины учителя».
Рассказ сразу же опубликовали – и Бел тут же предложили написать на его основе роман. «Я сперва категорически отказывалась. Говорила, что учительница и не пишу романы. Но издательство пообещало аванс, а я очень нуждалась в деньгах: моя мама умирала от рака. Я не смогла отказаться – взяла аванс и быстро его истратила. Что оставалось делать? Пришлось сесть за роман», – вспоминала Бел.
Через девять месяцев роман был готов, и после его публикации в 1964 году Бел Кауфман проснулась знаменитой. Роман был переведён на 16 языков и вышел общим тиражом более шести миллионов экземпляров, а его название превратилось в идиоматическое выражение в целом ряде стран.
Через три года книга была экранизирована режиссёром Робертом Маллиганом. Фильм был в том числе показан на 5-м Московском международном кинофестивале. На основе романа в 1969 году Кауфман также выпустила одноимённую пьесу.
После этого она написала не так уж много: выпустила несколько сборников рассказов и повестей, опубликовала серию автобиографических очерков, книгу воспоминаний о детских годах в Одессе и ряд других произведений. Своей лучшей работой сама Бел считала психологический роман «Любовь и всё прочее». Он тоже вышел большим тиражом, но не достиг тиража «Лестницы», с которой в первую очередь и ассоциируется имя Бел Кауфман.
Впрочем, на собственное литературное творчество у Бел почти не оставалась времени. Успех «Лестницы» превратил её в популяризатора творчества своего деда.
До этого об их родстве знал лишь ограниченный круг людей, да и сама Бел, безусловно, обожавшая рассказы деда, не придавала значения их построению. Она углубилась в их доскональное изучение лишь в 60-х.
Рассказывая о творчестве деда, Бел объехала многие страны – везде она читала лекции и ставила театральные постановки как по произведениям деда, так и по своим рассказам. Как отмечали критики, чем больше Бел рассказывала о деде, тем сильнее менялся стиль её речи. Он стал по-еврейски колоритным, насыщенным юмором.
 Белла со своим дедом Шолом-Алейхемом. 1912 г.
Бел свято чтила завещание деда, в котором писатель просил вспоминать о нем в годовщину его смерти со смехом или не вспоминать совсем.Она никогда не нарушала эту традицию – каждый год устраивала чаепитие и чтение произведений писателя, собирая всех, кто помнил писателя. Сейчас эту традицию продолжает её дочь.
Бел Кауфман умерла в 2014 году в возрасте 103 лет.
Почти до ста лет профессор Бел Кауфман читала курс лекций по еврейскому юмору в родном Хантер-колледже и практически до последних своих дней каждую неделю посещала занятия в танцевальной студии. На вопрос, как ей удалось сохранить такую молодость духа, Бел отвечала фразой деда: «Нужно жить, даже если это убивает».
И уже от себя добавляля: «Нужно всегда идти вверх по лестнице. Куда бы она ни вела».
|
| |
|
|
| Рыжик | Дата: Воскресенье, 21.09.2025, 12:31 | Сообщение # 410 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 319
Статус: Offline
| Зимой 1943-го части немецкой армии под командованием генерала Паулюса были окончательно разгромлены и огромное количество фашистских солдат попали в плен, многие из них были ранены.
Всех помещали в специальные лагеря-распределители, где их лечением занимались советские медсёстры. Среди них была и молоденькая студентка Московского мединститута Евгения Соколова. Немецкие военнопленные называли её «фройляйн Энгель» (девушка-ангел)...
Евгения Соколова училась в мединституте, когда началась война и сразу после её начала, почти все медики ушли на фронт. В тылу остались всего пара десятков медсестёр. Сначала никто не думал, что она затянется на годы...
Евгения проходившая практику в военном госпитале, с самого начала узнала, что на войне есть только боль, кровь, страх и смерть. Молоденькие медсёстры с ужасом познавали все "прелести" войны.
Соколова и её сокурсницы много раз просились на фронт, но им постоянно отказывали, говорили, что сначала нужно закончить учёбу — от недоучек на войне никакой пользы.
Девушки днём учились, а по ночам дежурили в госпитале, где всегда хватало пострадавших от очередной бомбёжки. Евгения так уставала, что не реагировала даже на страшный вой воздушной тревоги...
В феврале 1943-го всех медиков отправили в Сталинград. Когда они туда прилетели, то были поражены — вокруг была выжженная пустыня, заметённая снегом. В кое-как сооружённых укрытиях ютились солдаты немецкой армии. Выглядели они довольно жалко. Несмотря ни на что, девушке было их жаль — хоть и фашисты, но люди же всё-таки...
Конечно, сложно было смириться с мыслью о том, что первыми пациентами студентов советского мединститута станут враги. Поначалу Евгения их боялась, даже носила в кармане камень для самозащиты. Все передвижения по лагерю проходили под охраной вооружённых советских солдат и к счастью, никто из пленных на медсестёр ни разу не напал.
Евгения Соколова сновала по территории бывшего овощехранилища в белом халате и выглядела как ангел. Она перевязывала раненых, разносила лекарства. Те, кто ещё вчера считал себя «сверхлюдьми», радовались её визитам как дети. В лагере бушевал тиф, несмотря на заботу медсестёр, многие умирали от заражения крови.
Евгения старалась сделать всё возможное, чтобы помочь раненым и они ценили её заботу. Старались как-то отплатить — совали в карманы её медицинского халата какие-то сувениры, поделки, даже фотографии своих родных. Евгения учила в школе немецкий и кое-как могла объясниться с пленными...
Хоть медики и старались беречься от болезней, но заражение было неизбежным и вскоре сама Соколова свалилась с тифом. После того как её привезли в госпиталь, оказалось, что у неё ещё и пневмония. С таким букетом болячек шансов выжить практически не было. Евгения была в горячке и бреду, а когда приходила в себя, читала те молитвы, что смутно помнила с детства, когда их произносила мама.
Когда пленные узнали, что их Ангел при смерти, они все вместе стали молиться за её выздоровление и Чудо случилось — она выжила. Пошла на поправку. Потом сама удивлялась, как ей это удалось. Сразу подумала, что благодаря маминым молитвам. Позже узнала, что не только благодаря маминым — Господь внял молитвам обречённых и спас их Ангела...
После выздоровления Евгения работала в московском госпитале и лечила уже советских раненых солдат.
В 1944-м из-под Витебска в госпиталь привезли гвардии старшего лейтенанта Андрея Черкашина. Он был тяжело ранен, но когда врачи хотели ампутировать руку, оказал такое сопротивление, что его оставили в покое. Евгении поручили ухаживать за тяжёлым пациентом. Её забота в очередной раз совершила чудо — конечность удалось спасти.
Когда Андрей выздоровел, то понял, что с этим Ангелом в белом халате хочет провести всю оставшуюся жизнь. Они поженились.
Спустя 10 лет после войны, офицер Черкашин оказался в Германии по долгу службы. Вместе с ним была и Евгения. Однажды на улице к ней подбежал немец. Мужчина говорил на ломаном русском вперемежку с немецкими словами: «Фройляйн Энгель! Сталинград! Мы молиться за вас!» Он подарил ей букет фиалок, целовал руки и не уставал благодарить за заботу, которую она проявила к ним, пленным врагам, обречённым на смерть.
После возвращения из Германии, Евгения с мужем несколько лет жила в Белоруссии, где родила двух детей. Вернувшись в Москву, работала врачом-ортопедом в детской поликлинике и врачом неотложки. Вышла на пенсию в начале 1990-х . Вместе с супругом они написали книгу под названием «Обручённые войной. Записки из семейного архива двух фронтовиков». Её издал их сын.
Андрей и Евгения Черкашины⠀
Андрей Андреевич Черкашин покинул этот мир в 1993 году. Евгения Михайловна Соколова, Ангел в белом халате, пережила своего мужа на 25 лет и ушла из жизни в 2018 году в возрасте 98 лет...
Эти люди ушли, но память о них осталась
|
| |
|
|
| papyura | Дата: Пятница, 03.10.2025, 13:40 | Сообщение # 411 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1706
Статус: Offline
| Кэтрин Грэм
Кэтрин Грэм прожила три жизни.
Сначала она была способным ребёнком - дочерью очень богатых и не слишком ласковых родителей. Потом - женой преуспевающего издателя, политтехнолога, ловеласа и психопата.
И, наконец, до конца жизни, грандом медиабизнеса, исполнительным директором и президентом газеты Washington Post и еженедельника Newsweek - Железной леди и Воплощением вечного Вашингтона.
Элитный курорт в Солнечной долине, штат Айдахо. По дорожке прогуливается высокая стройная женщина. После перелома шейки бедра и последующей операции ей стало трудно ходить, но она неизменно отказывается от помощи: "Спасибо, я справлюсь".
Месяц назад она с размахом отпраздновала свое 84-летие, а в Айдахо приехала, чтобы поучаствовать вместе с Рупертом Мердоком и другими китами медиабизнеса в конференции.
Накануне она прекрасно провела время, играя в бридж с давними приятелями - Уорреном Баффетом и Биллом Гейтсом.
Утром позавтракала с голливудской звездой Томом Хэнксом, а вечером собиралась ужинать с мексиканским президентом Винсенте Фоксом.
Ужин не состоялся: на прогулке она споткнулась и упала, ударившись затылком. Через три дня, 21 июля 2001года, не приходя в сознание, Кэтрин Мейер Грэм умерла от кровоизлияния в мозг.
Её похороны стали событием из ряда вон выходящим даже для американской столицы - настоящий слёт знаменитостей. Прибыли Билл Клинтон и Дик Чейни с супругами, лидеры государств, артисты, министры, губернаторы и многочисленные сенаторы. В теплых чувствах к Кэтрин Грэм признавались Нэнси Рейган, Генри Киссинджер и Билл Гейтс. Толпа желающих проститься с покойной стояла много часов на страшном солнцепёке. Как сказала дочь Кэтрин Лалли Уэймаут, "маме бы понравились такие похороны".
Для одних она была верным другом, для других легендой журналистики или просто автором знаменитой книги-автобиографии. Её роль в вашингтонском истеблишменте была уникальна. Как сказал бывший министр финансов и многолетний партнер Грэм по теннису Джордж Шульц, "в политической жизни крупной мировой столицы должна быть сердцевина, расположенная вдали (но не слишком далеко) от ее мраморных холлов, залов заседаний и посольств. Для Вашингтона такой сердцевиной был "круглый стол" Кей Грэм". Люди, которые при иных обстоятельствах ни за что не стали бы общаться между собой очно, не смели отказаться от её приглашения.
Политические разногласия никогда не мешали ей дружить с самыми разными важными персонами. По словам бывшего госсекретаря Генри Киссинджера, "сильная и в то же время застенчивая, ценящая юмор, неизменно целеустремленная, мужественная, верная друзьям и преданная семье, Кей воплощала благородство человеческих отношений".
Кэтрин Мейер родилась 16 июня 1917 года в Нью-Йорке. Она была четвёртым ребёнком (из пяти) в весьма незаурядной семье: отец Кэтрин, Юджин Мейер, происходил из эльзасских евреев. В начале века Юджин заработал миллионы на Уолл-стрит, причем начало его состоянию положили 600 долларов - награда от отца за "некурение до двадцати одного года".
В феврале 1908 года 32-летний Юджин Мейер, уже известный филантроп и коллекционер произведений искусства, зашёл в одну из нью-йоркских галерей и увидел очень красивую девушку, которая с независимым видом прогуливалась по залу, рассматривая японскую графику. Понаблюдав за ней, он решительно заявил своему спутнику: "Я собираюсь жениться на этой женщине". Венчание состоялось ровно через два года.
Агнес Эрнст была моложе Юджина на 11 лет. Несколько поколений её предков-мужчин, живших в Ганновере, были лютеранскими пасторами и отличались при этом склонностью к алкоголизму и холерическим темпераментом. Агнес была образована, независима, увлекалась искусством и всеми яркими интеллектуалами, встречавшимися на пути. Вскоре после знакомства с Юджином Агнес отправилась в Европу, где передружилась с массой известных личностей, от Томаса Манна до Марии Кюри - со многими из них она общалась потом много лет.
В 1910 году Агнес и Юджин поженились. Вскоре стало ясно, что к браку Агнес абсолютно не готова: она была слишком эгоистична и независима, чтобы заниматься домом и детьми. В 1917 году Мейер занял пост в администрации президента Вильсона, и супруги переехали в Вашингтон, оставив на попечение многочисленной прислуги грудную Кэтрин и ещё троих своих детей. Разумеется, они ни в чем не нуждались, но чувствовали себя покинутыми. Кэтрин много времени проводила в одиночестве в своей комнате, читая книжки.
В доме Мейеров считались запретными три темы: деньги, секс и еврейское происхождение отца. Дети обязаны были соблюдать самые высокие стандарты по части внешнего облика и поведения на публике, но их эмоциональные порывы поддержки не встречали. Как-то Кэтрин сказала матери, что ей очень понравились "Три мушкетера", и услышала в ответ: "Ты не можешь по-настоящему оценить эту книгу, потому что не читала её на французском, как я".
В колледже выяснилось, что Кэтрин совершенно не приспособлена к жизни: подругам пришлось объяснять ей, как стирать свитер. Когда она закончила университет, мать на выпускной вечер не приехала - Кэтрин получила поздравительную открытку, посланную её секретарем и подписанную "Агнес Мейер". Первый настоящий комплимент от Агнес Кэтрин услышала, когда уже сама была замужней дамой и собиралась устроить вечеринку для своей дочери: "Дорогая, ты прекрасно составляешь списки гостей". Как писала потом Кэтрин, в детстве она ни в чём не была уверена: ни в себе, ни в том, что делала.
В 1933 году, приехав на каникулы домой, Кэтрин случайно узнала, что отец купил газету The Washington Post, безнадежно проигрывавшую своим четырём конкурентам в американской столице. Покупка обошлась Мейеру всего в $825 тыс.
Он не очень рассчитывал, что издание будет прибыльным, и скорее рассматривал его как хобби, позволяющее публично высказывать своё мнение по важным государственным вопросам.
Кэтрин заинтересовалась отцовским приобретением и очень возмущалась, что ей не сказали о нём раньше. Она уже тогда увлекалась издательским делом: активно участвовала в выпуске "многотиражек" в колледже. В 1938 году, окончив Чикагский университет, она по рекомендации отца устроилась репортером в газету San Francisco News, но через год вернулась в Вашингтон, чтобы работать в The Washington Post отвечая на письма читателей.
Тогда же она познакомилась с Филипом Грэмом.
Филип был беден, но ему прочили блестящее будущее. Он получил юридическое образование в Гарварде, издавал Гарвардский юридический журнал и работал помощником судьи Верховного суда США. Все, кто с ним общался, подпадали под его исключительное обаяние. Говорят, в Вашингтоне в 40-50-е гг. с ним в этом мог соперничать только его приятель Джон Кеннеди. Когда Фил во время третьего свидания сделал Кэтрин предложение, она была на седьмом небе от счастья.
В июне 1940-го они поженились. По признанию Кэтрин, Фил "освободил" её, дав ей радость жизни, иронию, презрение к правилам и оригинальный взгляд на вещи.
Бедный, но гордый Фил поначалу категорически отказывался принимать какую бы то ни было финансовую помощь от богатого тестя. Тем не менее они были в прекрасных отношениях - им не мешала даже разница в происхождении, положении и политических взглядах (Мейер был убеждённым республиканцем, а Грэм - демократом).
Во время войны, когда Фил служил в армии, Юджин говорил дочери, что хочет, чтобы тот, вернувшись домой, работал в Washington Post. Поскольку Фила безумно интересовали и политика, и журналистика, он принял это предложение и стал заместителем издателя.
Юджин Мейер проникся таким доверием к талантам зятя, что в 1948 году продал ему за символический $1 контрольный пакет акций газеты. Кэтрин тоже получила свой пакет, но вдвое меньший. Юджин Мейер объяснил это тем, что "муж не должен работать на собственную жену" и Кэтрин, воспитанная в том духе, что самое главное в жизни - удачно выйти замуж, такому решению нисколько не удивилась.
За 15 лет, прошедшие с момента покупки The Washington Post Мейером, тиражи выросли в несколько раз, но газета по-прежнему была убыточной. Филип Грэм в отличие от жены всегда легко принимал решения - в том числе в бизнесе, и многие из них оказались очень удачными. В 1954 году Post купила своего главного конкурента, Washington Times Herald, и тираж подскочил почти до 400 тыс.
В начале 60-х были приобретены журнал Newsweek, радио- и телестанции, организовано агентство международных новостей. Компания начала приносить доход.
Официальная позиция The Washington Post состояла в том, чтобы не поддерживать ни одну из двух главных партий страны. Однако Фил Грэм принадлежал к верхушке демократов, активно участвовал в политической жизни в качестве советника и спичрайтера кандидатов на высокие посты, и это не могло не отражаться на политике газеты. Кроме того, Грэму мало было быть издателем, он хотел быть "делателем королей". После неуклюжей попытки США вторгнуться на Кубу, Грэм потребовал от Newsweek смягчить материал о фиаско своего друга президента Кеннеди и приятелей из ЦРУ. Подобных эпизодов было немало...
Что касается Кэтрин Грэм, то она была вполне довольна жизнью. Оставив работу в газете ради семьи, Кей быстро свыклась с ролью домохозяйки, растила четырёх детей и повсюду сопровождала мужа. С ним она чувствовала себя уверенно - его любит сам президент, он всегда знает, как себя вести и что следует говорить.
Но к концу 50-х годов семейная ситуация стала портиться: Фил все чаще напивался и унижал жену в присутствии гостей и детей. Когда Кэтрин немного располнела, он позволял себе называть её на людях "поросёночком". Однажды Кей прервала беседу Филипа с матерью, и та велела ей не вмешиваться в их "интеллектуальную дискуссию"; Фил промолчал...
Случавшиеся у него и раньше периоды депрессии стали чередоваться с приступами ярости - он совершенно терял голову, обвинял Кэтрин во всех смертных грехах, а от психиатра, к которому обращался Фил, толку было мало - в качестве лечения он рекомендовал заняться "экзистенциальной философией".
Закончилось всё трагически: Кэтрин случайно узнала, что у мужа роман с молодой австралийской журналисткой из Newsweek (как потом выяснилось, не первый). Фил заявил, что разведётся и заберёт себе контрольный пакет акций Washingon Post Company.
Он ушёл из дома и нанял для бракоразводного процесса одного из самых грозных вашингтонских адвокатов. Кэтрин старалась сохранять спокойствие, но терять газету было жалко.
В конце концов Фила уговорили лечь в психиатрическую больницу и пройти давно необходимый ему курс лечения от маниакально-депрессивного психоза.
Он помирился с женой, сумел убедить врачей, что ему стало гораздо лучше, и в августе 1963-го был отпущен на один день домой. Когда Кэтрин вышла из комнаты, где они обедали, Филип Грэм отправился в ванную и застрелился...
Накануне похорон мужа бледная, одетая в траур Кэтрин Грэм встретилась с советом директоров Washingon Post Company и заверила, что компания продана не будет. Разумеется, никто не думал, что 46-летняя домохозяйка займётся бизнесом, о котором она имела достаточно слабое представление. Да и самой Кэтрин это казалось невозможным.
Но отдать в чужие руки семейное дело, на которое отец и муж положили столько сил и к которому испытывала сильную привязанность, она тоже не могла. Кэтрин хотелось продержаться до того момента, когда её старший сын Дональд закончит Гарвард и сможет её заменить.
"Я не понимала необъятность того, что мне предстояло и как сильно меня будут пугать многие вещи, насколько трудно мне будет и как много беспокойных часов и дней я переживу на протяжении долгого, очень долгого времени. Но я не могла себе представить и того, какое огромное удовольствие всё это в конце концов будет мне доставлять",- писала спустя тридцать с лишним лет Кэтрин Грэм.
Итак, решение было принято, и Кэтрин стала "местоблюстителем". Встречи с собственными сотрудниками повергали новоиспечённого президента компании в ужас. Когда Кэтрин приходила на заседание совета директоров, то неизменно слышала: "Джентльмены и миссис Грэм!" или "Дама и господа!" Ей постоянно напоминали, что она здесь чужая - единственная женщина среди деловых мужчин.
Если Кэтрин спрашивала совета, ей снисходительно растолковывали, что к чему, и её это не оскорбляло: она действительно была "чудовищно дремучей" в вопросах бизнеса. На первых порах Кэтрин помогали те, кто работал в газете при Филе, а ещё Уоррен Баффет, который верил в большое будущее издательского бизнеса и активно вкладывал в него деньги.
В 1966 году, когда модный писатель Труман Капоте устроил в честь Кэтрин Грэм знаменитый Чёрно-белый бал-маскарад, её почти никто не знал и парикмахер, к которому она отправилась делать причёску, долго извинялся, что заставил ждать: "Из-за этого бала - вы, наверное, слышали, что сегодня бал? - у меня ужасно много работы". Кэтрин ехидно ответила, что, разумеется, слышала, и даже, как это ни странно, будет на этом балу почётным гостем.
Любопытно, что Кэтрин Грэм, хорошо знавшая основоположницу феминистского движения Глорию Стейнем, не горела желанием бороться за права женщин и тем не менее одна неоспоримая заслуга перед феминистками у Кэтрин Грэм есть: именно она положила конец светскому послеобеденному ритуалу, когда мужчины за сигарами и коньяком обсуждали серьёзные вопросы, а женщинам предлагалось удалиться в спальню хозяйки и щебетать там о нарядах, украшениях или общих знакомых.
Кэтрин, будучи в гостях у своего приятеля-журналиста, устроила бунт. Она довела до его сведения, что была на редколлегии и вообще провела тяжёлый день, а в политике разбирается не хуже мужчин и не испытывает ни малейшей потребности в дамском общении, после чего заявила хозяину, что лучше незаметно уйдёт. Тот, испугавшись, предложил женщинам присоединиться к мужчинам - на таких условиях Кэтрин остаться согласилась и вскоре во всех салонах Вашингтона послеобеденная "половая сегрегация" была упразднена.
Постепенно Кэтрин освоилась в роли издателя.
Первым её несомненно удачным ходом стало назначение в 1965 году Бенджамина Бредли главным редактором Washington Post. Вместе с Бредли Кэтрин Грэм с честью вышла из трёх серьёзнейших испытаний, которые и прославили газету.
В июне 1971 года она впервые по-настоящему почувствовала, как много от неё зависит. Администрация Никсона дала указание газете The New York Times прекратить публикацию так называемых Pentagon Papers - секретных материалов, касающихся принятия решений во время войны во Вьетнаме. У The Washington Post тоже имелись копии этих документов, и редакция была убеждена, что их нужно печатать. Те же, кто отвечал за финансовое благополучие компании, настоятельно советовали этого не делать: как раз тогда Washington Post Company впервые выставила свои акции на фондовой бирже, и в случае скандала газете грозил финансовый крах. Надо было что-то решать. Бредли позвонил Кэтрин и спросил, каково будет её последнее слово. Она сделала глубокий вдох и выпалила: "Вперёд, вперёд, вперёд! Давайте действовать, давайте напечатаем!" Кэтрин Грэм рискнула и выиграла: дело дошло до суда, но он не принял аргументы администрации и решил дело в пользу газетчиков.
Второе испытание растянулось на несколько лет и кончилось отставкой президента Никсона. Именно благодаря The Washington Post слово "Уотергейт", бывшее всего лишь названием отеля, в котором располагался офис демократической партии, стало синонимом позора власти.
В июне 1972 года, во время президентской предвыборной кампании, туда попытались проникнуть неизвестные. 28-летние журналисты из The Washington Post, Боб Вудвард и Карл Бернстейн, занявшиеся этой историей, обнаружили "след", ведущий в Белый дом. Они выяснили среди прочего, что министр юстиции республиканской администрации Джон Митчел контролировал секретный фонд, который и организовал загадочное вторжение в штаб демократов. Бернстейн обратился к Митчелу за комментариями, и тот сразу начал орать: "Если вы только попробуете это напечатать, я вашей Кэти Грэм сиську откручу!". Когда Карл передал эту угрозу Кэтрин, она невозмутимо поинтересовалась: "Есть ещё какие-нибудь новости?"...
Ситуация между тем сложилась настолько серьёзная, что Кэтрин некоторое время сопровождали телохранители. Ни одно другое средство массовой информации не решилось расследовать это дело. Администрация Никсона грозила блокировать возобновление лицензии Washington Post Company на кабельное телевещание, которое приносило большие доходы. В ноябре 1972 года Никсона переизбрали, но The Washington Post продолжала гнуть свою линию. В результате в 1974 году президент был вынужден с позором уйти в отставку, журналисты получили за Уотергейт Пулитцеровскую премию, а The Washington Post и его издатель стали непререкаемыми авторитетами в журналистике.
Казалось, страсти улеглись, и теперь можно спокойно работать. Но в 1975-м профсоюз типографских рабочих объявил забастовку, причём проявил редкую неуступчивость, не соглашаясь ни на какие разумные компромиссы.
Кэтрин работала чуть ли не круглые сутки, сама упаковывала воскресные номера для отправки подписчикам и принимала частные объявления по телефону. В конце концов забастовщики проиграли. Некоторые конкурирующие издания не преминули сделать из Кэтрин монстра капитализма, зато благодаря её твердости в последующее десятилетие доходы компании росли ежегодно на 20%...
Кэтрин Грэм прекрасно справилась с ролью "местоблюстителя". Washington Post Company стала одной из крупнейших медиаимперий США, а её хозяйка - первой женщиной в совете директоров агентства Associated Press и первой женщиной-руководителем компании из списка Fortune-500.
Постепенно Кэтрин стала отходить от управления компанией, передавая дела сыну. Появилось свободное время, и она решила написать книгу-автобиографию. Вышедшая в 1997 году "Личная история" стала бестселлером и получила Пулитцеровскую премию - Кэтрин радовалась как ребёнок, ведь наградили не газету, унаследованную от отца и мужа, и не журналистов, а лично её. "Ну теперь ты наконец веришь, что написала хорошую книжку?"- спрашивала Грэм старинная приятельница и автор редакционной колонки в Post Мэг Гринфилд, когда вся редакция прибежала поздравлять Кэтрин с премией. Ей приходили тысячи восторженных писем от читателей - похоже, жизнь была прожита не зря...
Под руководством Кэтрин Грэм "The Washington Post" побила рекорды газетных тиражей и стала известной благодаря скандальным журналистским расследованиям, включая публикацию засекреченных документов Пентагона о тайных правительственных директивах и расследование Уотергейтского скандала. В связи с этим, иногда газету обвиняют в создании косвенных предпосылок к уходу с поста президента Ричарда Никсона.
Влияние Кей в американском истеблишменте до самого последнего времени было исключительно велико: когда Джорджа Буша-младшего избрали президентом, он первым делом добился приглашения к миссис Грэм, и 83-летняя хозяйка очень старалась, чтобы смотрины прошли на высшем уровне. В этом она видела свой долг - олицетворять постоянство среди перемен и превосходство человеческих отношений над идейными разногласиями.
Как сказал Генри Киссинджер, Кей Грэм была воплощением "вечного Вашингтона".
Автор: Анастасия Фролова
|
| |
|
|
| Щелкопёр | Дата: Пятница, 10.10.2025, 09:16 | Сообщение # 412 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 338
Статус: Offline
| Анастасия Гирина родилась в 1932 году в селе Оренбургской области.
В семье малышку сразу стали называть Наей. К тому же отец Иосиф Гирин, видевший дочь в будущем учительницей, рассудил, что имя и отчество «Анастасия Иосифовна» будет сложно выговорить ученикам.
Наина Гирина (в верхнем ряду крайняя слева) с одноклассницами.
Позже она уже сама поменяла имя в паспорте, став Наиной, а в институте просто привела своё имя в соответствие с документами и привычным обращением к ней.
После школы Наина собиралась стать врачом и уже готова была отнести документы в вуз, но у случайная встреча с друзьями, студентами Уральского политеха, и их увлекательный рассказ о студенческой жизни так впечатлили девушку, что она сразу же передумала и стала студенткой строительного факультета...
Именно в стенах этого института произошла встреча, определившая всю её дальнейшую жизнь. Студентом там был высокий и обаятельный Борис Ельцин, пользующийся вниманием многих однокурсниц. Позже он сам вспоминал о том, что эта добрая, скромная и хрупкая девушка моментально вызвала в нём желание взять её под защиту. Для Наины же их общение долгое время оставалось просто крепкой дружбой.
Наина Гирина (в центре) в студенческие годы.
Она с готовностью помогала другим девушкам, советовавшимся с ней, как привлечь внимание Бориса, и даже сама рекомендовала ему обратить внимание на кого-нибудь из них. Ельцин же, пытаясь обозначить свои чувства, мог убрать с её полки фотографию какого-нибудь поклонника и даже называл себя «подружкой» Наины. После окончания института они попали по распределению в разные города: она — в Оренбург, он — в Свердловск.
В момент расставания Борис серьёзно заявил, что они обязательно должны пожениться. Девушка не сразу восприняла эти слова всерьёз, но они дали друг другу год на раздумья. Наина довольно скоро поняла, насколько привязана к Борису, но решила предоставить инициативу ему и даже перестала отвечать на письма молодого человека.
Решающим стало известие от общего знакомого о сердечной болезни Бориса и необходимости её срочного приезда. Прибыв в город, где он работал в то время, Наина обнаружила его абсолютно здоровым; причём время он проводил за игрой в волейбол. Однако на недоумённый вопрос девушки он быстро нашёл, что ответить: это любовь к ней заставила его сердце болеть. В тот вечер они окончательно поняли, что должны быть вместе.
В 1956 году Наина вышла замуж за Бориса Ельцина, а многочисленные родственники стали причиной того, что свадьбу они сыграли трижды.
Первую отметили в Доме крестьянина, но уже на следующий день молодых пришли поздравить те, кому попросту не хватило места в первый день. А после молодые отправились в Оренбург к семье Наины, где в доме невесты собрались многочисленные родственники, поскольку её семья также хотела отметить это событие.
Семейное счастье Ельциных было прочным и настоящим, и работа главы семьи, которой он отдавался без остатка, этой гармонии не нарушала. Он умел разделять: на службе — это был решительный и требовательный руководитель, а дома — совсем другой человек, мягкий и внимательный муж и отец. Его поглощённость карьерой не мешала ему помнить о самом главном: он свято держал данное жене и дочерям слово, и они всегда знали, что на него во всём можно положиться.
О верности в их семье не говорили — её просто не приходилось доказывать.
Хотя однажды Наину Иосифовну задело, с какой теплотой он общается с молодыми сотрудницами. Попытка устроить выяснение отношений закончилась быстро: Ельцин лишь развел руками в искреннем недоумении и объяснил, что его доброжелательность — это лишь ответное чувство к людям, которые относятся к нему с уважением.
Сама мысль о возможности изменить жене была для него неприемлема. Показательной стала история с его товарищем, который женился повторно после смерти супруги. Ельцин на время полностью прекратил с ним общение, потому что не мог понять, как можно заменить любимого человека. В его сердце существовало место только для одной женщины — его Наины.
Воскресный обед в семье Ельциных был строгим правилом, которое не нарушалось, как бы ни был загружен Борис Николаевич.
Сначала за столом собирались супруги и их две дочери. Позже, когда дочери создали свои семьи и у них родились дети, а Ельцин стал президентом, все они стали жить вместе в одном доме. Наина Иосифовна всегда лично занималась готовкой, не привлекая помощников. Исключение делалось только для больших официальных приемов — для них еду доставляли из Кремля. После переезда в Москву она оставила работу и полностью сосредоточилась на семье, всегда оставаясь главной поддержкой для мужа.
С избранием Ельцина на высший пост в 1991 году в обществе заговорили о влиянии его семьи, и особенно супруги, на расстановку кадров.
Наина и Борис Ельцины.
Жалоба Ельцину на эти вмешательства не возымела эффекта: президент отреагировал уклончиво. Впрочем, в периоды раздражения и сам Борис Николаевич мог неожиданно настоять на назначении какого-либо сотрудника, и окружение понимало, что эти идеи навеяны домашними беседами.
Наина Иосифовна не просто любила мужа — она была его самым преданным защитником. Смерть Бориса Николаевича в апреле 2007 года стала для неё огромной потерей, после которой жизнь для неё как будто остановилась.
Для Наины Иосифовны Ельциной память о супруге стала неотъемлемой частью настоящего, которое продолжается уже много лет после его ухода. Каждое воскресенье в её доме собирается большая семья, и в эти моменты она особенно остро ощущает отсутствие его внимательного взгляда, тепла его рук, той особой нежности, которую дарил только он.
Соглашаясь на редкие интервью, она неизменно говорит о Борисе Николаевиче, о любви, которая останется с ней до последнего дня.
В 2017 году свет увидели её мемуары под названием «Личная жизнь». Решение опубликовать их далось непросто, но всё началось с рассказов дочерям о своём детстве, а те попросили записать историю для внуков, чтобы сохранить память о предках. Окончательно же её убедило открытие «Ельцин Центра», где стало ясно, что воспоминания жены первого президента России представляют ценность не только для семьи, но и для истории страны.
Она провела почти десять лет рядом с человеком, на чьих плечах лежала ответственность за огромное государство в сложнейший период, и её взгляд с близкого расстояния на события, формировавшие новую Россию, оказался важным.
Книга получилась такой же, как и её автор — сдержанной и лишённой громких откровений, что вполне соответствует её характеру.
В марте этого года Наина Иосифовна встретила девяносто третий день рождения.
Она проживает в загородном доме в Подмосковье, где старается вести активный образ жизни.
Внучка Мария Юмашева изредка делится в соцсетях снимками, где её бабушка, опираясь на палки для скандинавской ходьбы, гуляет по парку. На этих фото видна не немощная старушка, а вполне бодрая пожилая леди.
Наина Ельцина с внучкой.
Её давним увлечением остаётся работа в саду. На участке разбиты грядки и цветник, а ухаживать за растениями ей помогает приходящий садовник. Даже в свои годы, когда к ней приезжают родные, Наина Иосифовна с удовольствием лично готовит угощения. Её знаменитые пироги с разными начинками остаются любимым лакомством для детей, внуков и правнуков.
В отличие от своих дочерей, иногда попадающих в объективы светских фотографов, Наина Иосифовна ведёт закрытую жизнь, полностью избегая публичности. В декабре 2023 года имя Наины Ельциной оказалось в центре внимания средств массовой информации в связи с экстренной госпитализацией.
Представители «Ельцин Центра» тогда сообщили, что никакой угрозы для её жизни нет, и от дальнейших комментариев отказались. С тех пор сведения о состоянии здоровья Наины Иосифовны не разглашаются. Просто семья делает всё возможное, чтобы оградить Наину Ельцину от навязчивого внимания извне, отстаивая её законное право на спокойную и комфортную жизнь в окружении близких людей.
|
| |
|
|
| Бродяжка | Дата: Вторник, 14.10.2025, 08:45 | Сообщение # 413 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 747
Статус: Offline
| Она покорила Толстого и Дягилева, улизнула от нацистов и разбогатела, получив «Грэмми». Всё это хрупкая Ванда Ландовска провернула, играя Баха на громоздком древнем клавесине.
В конце декабря 1907 года в доме Льва Толстого в Ясной Поляне творилось что-то невообразимое. Хозяин дома в окружении толпы нарядных гостей не прекращал бисировать хрупкой молодой женщине, мастерски игравшей на давно забытом всеми инструменте – клавесине. Женщиной была польская еврейка Ванда Ландовска – и клавесин, несмотря на его внушительные размеры, она привезла в Россию из Парижа с собой. В тот вечер Ванда играла пять часов подряд...
«Из всего, что она играла, Толстому более всего понравились старинные французские народные танцы и восточные народные песни. Уже уходя спать, Лев Николаевич на прощанье сказал Ландовской по-французски: “Я вас благодарю не только за удовольствие, которое мне доставила ваша музыка, но и за подтверждение моих взглядов на искусство”. Игра Ландовской с технической стороны была безукоризненной», – так описал тот вечер секретарь Толстого.
Другие концерты в рамках тех российских гастролей Ванды прошли с не меньшим успехом. «Артистка с головы до ног, художница, прямо влюблённая в красоту былого искусства и умеющая заряжать этой любовью чуткого слушателя», – писали критики. Ванда тоже оценила чуткость слушателей и в Россию с гастролями возвращалась ещё дважды: в 1909 и 1913 годах.
Одним из преданных её поклонников в итоге стал Сергей Дягилев: именно Ванда открыла ему музыку барокко, которую он потом не раз использовал в своих балетных постановках.
Ванда Александра Ландовска родилась в семье варшавских евреев 5 июля 1879 года. Её отец был успешным адвокатом, а мать – лингвистом, свободно владеющим шестью языками ( именно мать Ванды впервые перевела Марка Твена на польский язык )
Она отправила дочь в четыре года учиться музыке и буквально через несколько месяцев старательность и усидчивость, которую проявляла девочка, прикрепили к ней статус «вундеркинда».
Первый учитель Ванды был добродушным молодым человеком, который видел своей главной задачей заинтересовать девочку музыкой как таковой. Однако Ванда довольно быстро определилась со своими предпочтениями: посетив концерт любимой ученицы Листа Софи Ментер, она открыла для себя музыку барокко – и решила тоже совершенствоваться в исполнении Баха и Рамо. Учителя для этого требовались посерьёзнее, так что ребенка передали из рук частного педагога в Варшавскую консерваторию, где наставниками Ванды стали именитые Ян Клечинский и Александр Михалковский.
В 16 лет Ванда приехала в Берлин учиться контрапункту – сочетанию в музыке нескольких мелодических голосов. Признанный мастер контрапункта – всё тот же Бах, и в рамках занятий Ванда начала глубже погружаться в его творчество: ходила на все концерты с исполнением его произведений, впервые услышала его шедевральную «рождественскую ораторию» – и была покорена. Тогда же ей посоветовали брать уроки композиции у действующего члена Берлинской академии искусств Морица Мошковского, который на тот момент жил в Париже. Так Ландовска стала жить на два города. Именно в Париже она дала свои первые концерты – тогда ещё на фортепиано.
Её популярность как пианистки стала расти. Ванду всё чащи приглашали на концерты и светские рауты – и во время одного из них она познакомилась со слушателем Парижского университета Альбертом Швейцером. На тот момент он посвящал себя в основном философии и теологии – и готовил диссертацию про Канта. Однако уже тогда брал уроки органа и фортепиано – и страстно интересовался музыкой.
Услышав Баха в исполнении Ванды, он тут же поделился с ней размышлениями о его музыке – например, новаторски предложил рассматривать хоральные прелюдии Баха с точки зрения отражения в них библейских сюжетов. Через несколько лет именно Швейцер напишет одну из лучших книг об Иоганне Себастьяне – «И. C. Бах – музыкант и поэт».
Чем больше Ванда узнавала Баха, тем яснее она понимала для себя, что не хочет играть на фортепиано его клавирные концерты, написанные для клавесина. И вскоре девушка заявила, что отныне будет музицировать исключительно на клавесине. Такое решение вызвало непонимание: клавесин считался неудобным, громоздким инструментом, заслуженно ушедшим в музейные фонды. Все прочили, что он губительно скажется на достигнутом Вандой уровне мастерства – и, конечно же, на её популярности.
Однако всё произошло наоборот: концерты хрупкой девушки, мастерски извлекавшей музыку из массивного инструмента, пользовались невероятным успехом. И Ванда принялась активно гастролировать по Европе.
«Кто хоть раз слышал, как Ванда Ландовска играет “Итальянский концерт” Баха на чудесном плейлевском клавесине, тому трудно представить себе, что его можно сыграть на современном рояле», – писал её друг Альберт Швейцер, с самого начала одобрявший её решение переключиться на клавесин.
Однако «чудесный плейлевский клавесин» вскоре перестал устраивать саму Ванду. Она играла на той самой модели, которая была представлена на Всемирной выставке в Париже в 1889 году – в тот год фирма музыкальных инструментов «Плейель» впервые вспомнила про инструмент, забытый почти что на век, и возобновила его производство, но за век музыкальные залы стали намного больше – кроме того, изменились и традиции исполнения, так что выпущенные по старым чертежам клавесины с запросами Ванды не справлялись.
И тогда она обратилась напрямую к главному инженеру фирмы «Плейель», предложив ему сконструировать новую модель клавесина с учетом всех её пожеланий.
Он согласился.
Вместе они съездили в Кёльн, где посетили один из крупнейших в Европе музеев музыкальных инструментов. Изучив технические характеристики всех имеющихся там клавесинов, составили план. В итоге через несколько лет работы инструмент с ярким, глубоким и объёмным звуком был создан. «Большой концертный клавесин» отличался от существовавших прежде наличием басовых струн, которые настраивались на октаву ниже.
Табличка на крышке нового инструмента гласила: «Нижний, так называемый шестнадцатифутовый регистр был добавлен в клавесин “Плейель” в 1912 году по просьбе и согласно советам Ванды Ландовской».
А ещё инструмент был очень прочным – это было необходимо для многочисленных гастролей Ванды, которые вскоре проходили уже не только в Европе и России, но и в США.
Важным событием для Ванды стала публикация её первой научной работы «Старинная музыка». Она написала её вместе с мужем, польским учёным-фольклористом Анри Лью. Яркая и эмоциональная книга произвела подлинную сенсацию в музыкальном мире. Прочитав её, Герман Кречмар – директор Высшей музыкальной школы в Берлине – предложил Ванде организовать в школе класс старинной музыки и клавесина. Она с радостью откликнулась на эту идею, и в 1913 году класс был открыт, но просуществовал всего год, до начала Первой мировой войны...
Всю войну Ванда провела в Германии – и лишь после её окончания вернулась в любимый Париж. Казалось, все трудности позади, но внезапно в автомобильной катастрофе погибает её муж. От погружения в депрессию женщину спасает лишь класс фортепиано, который она ведёт в Высшей музыкальной школе Парижа.
В 1925 году Ванда открывает Школу старинной музыки прямо у себя дома в Сен-Лё-ла-Форе в двадцати километрах от Парижа. Туда стекаются не только студенты, но и именитые музыканты – друзья Ванды. Вскоре школа стала не только самым известным учебным центром, ориентированным на исполнение старинной музыки, но и музеем, хранившим уникальную коллекцию старинных вещей: клавишные инструменты, рукописи, книги и картины. Список собранных Вандой предметов поражает: клавесин Рукера 1642 года, старинные цимбалы XVII века, шведский кабинетный орган 1737 года, многочисленные ранние спинеты и клавиры – и даже пианино, принадлежавшее Шопену.
Ванда дорожила школой, достижениями учеников и собранной коллекцией, но большую часть времени продолжала уделять концертной деятельности вплоть до начала Второй мировой войны. Даже разрывающиеся снаряды не могли отвлечь её от музицирования: звуки разрыва бомб отчётливо слышны на некоторых записях музыки Баха и Скарлатти, сделанных ею в последние дни перед побегом из Сен-Лё-ла-Форе.
Ванда полагала, что нацистская угроза временная, а безумие, охватившее любимую Германию, не отразится на всей Европе, поэтому нужно просто переждать этот момент. С легкой поклажей – всего-то с двумя чемоданами – она направилась на юг Франции вместе с любимой ученицей Дениз Ресту. И лишь в доме друга, скульптора Аристида Майоля, 62-летняя Ванда поняла, насколько всё серьёзно – и что бежать нужно гораздо дальше. Вместе с Дениз она нелегально перебралась через Пиренейские горы в Испанию, оттуда – в Лиссабонский порт, где женщины в конце ноября 1941-го сели на пароход Exeter – и через десять суток прибыли в Нью-Йорк прямо в день нападения на Перл-Харбор.
Свой дом в Сен-Лё-ла-Форе, школу и ценную коллекцию старинных вещей Ванда больше никогда не увидит: нацисты опишут всё как «брошенное еврейское имущество» и конфискуют в пользу рейха. Дело всей её жизни погибнет.
Первый импровизированный сольный вечер Ванды в США состоялся 21 февраля 1942 года в актовом зале ратуши Нью-Йорка. Гости были в восторге и уже после второго сольного вечера на Ванду посыпались предложения о записи пластинок. В 1947 году она записала «Гольдберг-вариации» Баха вместе с крупнейшим звукозаписывающим лейблом RCA Rеcords – и получила «Грэмми». Впервые в истории «Грэмми» в номинации «Лучшее инструментальное исполнение солиста без оркестра» получила клавесинная запись. Пластинки с, казалось бы, непопулярной классической музыкой продавались огромными тиражами...
В том же году Ванда и Дениз поселились в маленькой деревушке близ города Лейквилл, штат Коннектикут, в старом викторианском доме. Там они преподавали игру на клавесине – и давали концерты.
В 1954 году Ванда дала свой последний концерт, а через пять лет – 16 августа 1959 года – в возрасте 80 лет она скончалась.
Анастасия Кривошеева
|
| |
|
|
|
