| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
если приложить усилие...
| |
| papyura | Дата: Воскресенье, 31.08.2025, 12:49 | Сообщение # 391 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1706
Статус: Offline
| Рами Давидян. Герой из мошавы Патиш.Он спас сотни — и требует, чтобы Израиль спас себя.
7 октября в 6:30 утра Рами проснулся от сирены.
Жена спросила:— Ты куда?
Он ответил:— Сейчас вернусь.
Он не вернулся — он поехал спасать чужих детей.
В этот момент под обстрелом ХАМАСа выступали участники фестиваля Nova. Давидян услышал от друга, что всё плохо, и, не ожидая армии, пошёл к кибуцу Реим.
Уже по дороге ему на капот бросились первые беглецы — раненые, в крови, в панике.
Он начал ездить взад-вперёд: 15–20 рейсов, по 10–15 человек за раз. В кузове, на крыше, на руках. Под выстрелами между горящими машинами. Иногда — с девочками, которые только что увидели, как убили их парней. Иногда — с ранеными, умирающими, молчаливыми и в крови.
СМИ и очевидцы подтверждают — Давидян спас до 120 человек.
У него не было брони. Не было оружия. Только разбитый пикап и знание просёлков между Патишем и шоссе 232.
Он вёз. Он возвращался и опять вёз.
Потом прибыла армия. Потом — скорая. Потом — тишина.
А Давидян остался.
Остался — с памятью, с именами, с лицами мёртвых и спасённых.
И с вопросом: «А что дальше?»
И вот что он сегодня говорит:«Газа должна быть стёрта. До основания.И на этом месте следует ставить дома — для семей жертв массового убийства и солдат, пострадавших на войне.Еврейские дома. В еврейской земле. Иначе мы повторим всё это снова».
Он считает, что ошибка 2005 года — уход из Гуш-Катифа — стоила нам 7 октября. Если бы там были еврейские поселения и военных действий не было бы.
«Нас там не было. Мы ушли. Мы продолжали растить эту смерть».
Он не политик. Он не генерал.
Он фермер.
Это человек, который на своей машине вытащил больше людей, чем вся система безопасности.
А теперь он говорит вслух то, что боятся сказать многие:«Газа — не место для террора. Газа — это еврейская земля. Вернёмся туда. Построим. Жить — это тоже место».
|
| |
|
|
| Kiwa | Дата: Среда, 03.09.2025, 16:15 | Сообщение # 392 |
 настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 697
Статус: Offline
|
Мальчик родился без лица – не было ни рта, ни ушей. Родители от него отказались, но вот акушерка взяла – и отдала ему всю себя.
На 42-м Иерусалимском международном кинофестивале премию «Диамант» за лучший документальный фильм получил созданный Идо Багато и Ноамом Демски фильм «Малахи»...
Когда жюри огласило решение, зрители повскакивали с мест и заполнили зал оглушительными аплодисментами.
Этого можно было ожидать – во время показов фильма слезами заливались даже самые маститые кинокритики Израиля. И после строили свои рецензии больше на эмоциях, нежели на оценках работы сценариста, режиссёра, оператора и монтажёра.
Тем не менее фильм получил и особую премию за мастерство монтажа.
Я хорошо знаком с историей, положенной в основу фильма. Мои старшие дети и многие близкие друзья живут в Иудее и Самарии – и я часто бываю там в самых разных еврейских поселениях. Гостил я и в расположенном в 18 километрах от Иерусалима живописном поселении Мево Хорон.
Там в местной синагоге несколько раз видел одного из героев фильма – Шломо Шуба. Да, он именно Шуб, а не Шув, как его почему-то называют во всех заметках о фильме.
Ну, а сама история началась 20 лет назад с того, что в больнице «Асаф а-рофе» родился мальчик с крайне редким генетическим заболеванием.
«Когда он родился, у акушерки вытянулось лицо. А моя мама воскликнула: “Что это такое?! У него даже нет ушей! Ничего нет! Тебе просто нельзя его даже видеть!”», – вспоминает в фильме Эфрат Коэн, биологическая мать Малахи.
«Весь персонал родильного отделения был в шоке, так как раньше никто ничего подобного не видел! Это был ребёнок без лица», – вспоминала затем одна из акушерок. «Такого ребёнка просто трудно было назвать человеком», – признаётся в кадре его биологический отец Офир Коэн.
Родственники начали давить на Эфрат и Офира, чтобы они отказались от такого ребёнка, который, дескать, может искалечить им жизнь. В итоге через месяц Эфрат Коэн подписала отказ.
С этого момента соцработники больницы должны были начать поиск для мальчика приёмной семьи. Если бы таковая не нашлась, то ребёнка передали бы в дом сирот, которых в Израиле очень немного...
За развитием ситуации вокруг новорождённого «уродца» пристально следила одна из акушерок – Бат-Шева Шуб, находившаяся тогда на пятом месяце беременности восьмым ребёнком. Возвращаясь домой, она рассказывала о всех перипетиях этой истории своему мужу Шломо, не скрывая сочувствия к странному младенцу.
«Каким бы он ни был, отказались от него родители или нет, этот ребёнок всё равно еврей!
Сделали ли ему самое главное, что должны были сделать еврейскому мальчику – брит-милу?» – спросил Шломо спустя пару месяцев. И услышав от жены отрицательный ответ, направился в больницу, чтобы провести церемонию обрезания.
Так он впервые увидел Малахи – и почему-то больше всего поразился не лицу младенца, а тому, что тот совершенно не умеет улыбаться.
Сделав обрезание, Шломо Шуб дал ему первое имя – Даниэль.
Спустя какое-то время Бат-Шева, вернувшись с работы в приподнятом настроении, рассказала, что для Даниэля вроде бы нашли приёмную семью. Но радость была недолгой – увидев ребёнка, пара, которая хотела его усыновить, заявила, что не может пойти на такой шаг. Они объяснили, что были готовы на что угодно, но не на такое!
«К сожалению, люди часто в первую очередь смотрят на лицо. Хотя смотреть надо в душу!» – говорит по этому поводу Шломо Шуб.
Когда Бат-Шеве пришло время рожать, она оказалась в родильном отделении в качестве пациентки, а не акушерки. Шломо приезжал навестить жену каждый день, и она вновь и вновь говорила о Даниэле – так он понял, к чему она его подталкивает. «Если Всевышний спустил его душу в мир в таком облике, значит, для чего-то этот ребёнок Ему нужен, и бросить его на произвол судьбы – значит преступить Тору.
Ну, а где восемь, там и девять!» – сказал Шломо, показывая, что прекрасно понял, о чём идёт речь, и давая на это своё согласие.
И всё же тогда он ещё сомневался: он не знал, как встретят это его решение дети, не испугаются ли они ребёнка, столь непохожего на обычных детей, не примут ли его враждебно?
Дома он собрал «семейный совет», на котором рассказал детям, что они с мамой хотят усыновить очень необычного мальчика, к внешнему облику которого надо будет привыкнуть. Да и затем, пока он будет расти, надо будет относиться к нему с большим терпением. Вот почему он
хочет получить согласие на такой шаг от всех детей – старшему сыну было тогда почти 16 лет, а младшая дочь ходила в садик.
Дальше начался референдум по всем правилам. Всем членам семьи раздали листочки, на которых нужно было написать «согласен» или «не согласен». Младшая дочь тогда ещё не умела писать, так что просто сказала, что согласна. Все остальные сбросили свои листочки в шляпу. Шломо тщательно всё перемещал для соблюдения принципа анонимности и принялся зачитывать вердикты. На всех листках значилось слово «согласен». В тот день он окончательно понял, что ему с Бат-Шевой удалось правильно воспитать детей...
Так в их семье появился маленький Даниэль. И – о чудо! – вдруг выяснилось, что, несмотря на свой синдром, он всё же умеет улыбаться – просто для этого надо его приласкать. Вскоре выяснилось, что Даниэль не умеет разговаривать и вообще, похоже, глухой, так что объясняться с ним приходилось жестами.
Но врачи объяснили, что мальчик не глухой – просто уши у него были скрыты внутри. В итоге для Даниэля сделали специальный звуковой аппарат, и он оказался необычайно музыкальным ребёнком с абсолютным слухом, да еще и острым умом. Это стало понятно, когда мальчик заговорил.
Прошло не так много времени, и Даниэль стал всеобщим любимцем семьи. Шломо с Бат-Шевой стали звать его Малахи – в переводе «мой ангел».
Шломо с женой продолжали заботиться о Малахи, но однажды для проведения очередной медицинской процедуры им заявили, что необходимо согласие биологических родителей. Бат-Шева позвонила Эфрат – и та откликнулась мгновенно. Вскоре она приехала в Мево Хорон с кучей подарков для мальчика.
И подписала все бумаги.
Походы по врачам продолжались. Как и поиски любой информации, как можно помочь Малахи. Выяснилось, что с помощью операции можно вывести его уши наружу, а косметические хирурги смогут построить ему ушные раковины. Вот только в Израиле никто не брался за такую операцию. Тогда семья Шуб решила в полном составе поехать в Париж, где врачи были готовы на эксперимент.
Для выезда во Францию снова понадобилось разрешение биологических родителей, и Бат-Шеве пришлось рассказать Малахи, что она, конечно же, его мама, но…
– То есть я никогда не видел маму, которая меня родила? – спросил смышлёный малыш.
– Нет, на самом деле, ты её однажды видел, но просто этого не помнишь, – ответила Бат-Шева. – Когда ты был маленьким, она приезжала к нам и даже привезла для тебя много подарков.
Ну а потом состоялась первая сознательная встреча Малахи с «мамой, которая его родила»...
Во Франции Малахи смогли сделать такие же уши, как у всех, взяв для образца ушные раковины Шломо Шуба. Затем было ещё очень много операций, в ходе которых косметические хирурги в буквальном смысле слова «строили» ему лицо, вставляя кости челюсти, подбородка.
К 18 годам после 17 операций Малахи уже выглядел почти «как все». То есть лицо у него осталось не совсем обычным, но оно уже никого не пугает. И в армии Малахи отслужил на равных со всеми.
Все эти годы крепла связь между приёмными и биологическими родителями Малахи, которые признали сына, осознают, что в своё время допустили ошибку, но исправить уже ничего нельзя – Малахи носит именно фамилию Шуб, а не Коэн.
Вот, собственно говоря, об этом и рассказывает фильм «Малахи» – о судьбе необычного ребёнка, щедрости человеческого сердца, родительской любви и возможности прощения. Вот такие эти религиозные евреи и поселенцы, которых сегодня так активно демонизируют западные и арабские СМИ.
Фильм снят при поддержке «Кинофонда Самарии» и израильской государственной телерадиокомпании «Кан», которая и выпустит картину в эфир в ближайшее время. На киноэкранах лента начнёт крутиться в сентябре.
Петр Люкимсон
|
| |
|
|
| papyura | Дата: Воскресенье, 14.09.2025, 09:24 | Сообщение # 393 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1706
Статус: Offline
| БОМБАРДИРОВКА ЛИЦЕМЕРИЯ И ГЛОБАЛЬНОЙ ГЛУПОСТИ
Катар — это вам не Париж. Здесь в кафе не стреляют. Здесь в кафе сидят те, кто стреляет.
Израильские ВВС на днях навестили уютную и нейтральную Доху, где, располагалась штаб-квартира ХАМАСа.
Катарские ПВО, как истощённый студент на первой лекции после запоя, зевнули, ничего не заметили и снова уткнулись в подушку из нефтедолларов.
Зато в западных СМИ начался пароксизм праведного гнева. Мол, как же так — суверенитет!
А где же он был, простите, когда Катар десятилетиями спонсировал террористов, укрывал отмороженных мулл и организаторов терактов, а заодно создавал медиа-платформу Аль-Джазира для глобальной промывки мозгов?
Но, как говорится, бомбы Израиля не только взрывают, но и освежают атмосферу.
Туман над Дохой рассеивается, и мы видим, что вместо дымящегося здания штаб-квартиры осталась духовная воронка, куда можно сбрасывать всю левую прессу Европы — пригодятся в качестве наполнителя.
"Операция в Катаре и другие приключения Нетаньяху": новый сезон уже в эфире, с участием настоящих злодеев, реального оружия и отсутствием режиссёров из Голливуда, откуда пришло письмо гневных «звёзд» с призывом бойкотировать израильских деятелей искусства.
Интересно, это те самые актёры, чья карьера целиком построена на фильмах, снятых евреями, финансированных евреями и вдохновлённых еврейской болью Холокоста?..
Снимите сначала "Оскар" с Шиндлера, а потом уже машите плакатами "Free Palestine".
Европа и в частности, Урсула фон дер Ляйен тоже подаёт голос, хотя голос этот — не рёв, а жалобный писк цивилизации, сдающей позиции.
Урсула, как давняя подруга Израиля (на бумаге), объявила экономические санкции против израильских министров.
Это, cловно наказывать хирурга за то, что он слишком остро заточил скальпель...
Правда, памятник «Яд ва-Шем» она пообещала не трогать. Как будто можно любить мёртвых евреев, при этом регулярно осуждая живых...
ООН, как обычно, решает сесть на обе табуретки — Гутерриш, человек высокой морали и глубокой бесполезности, созвал экстренное заседание Совбеза.
Видимо, в честь годовщины ликвидации Бин Ладена. Только теперь всё наоборот: террористы — жертвы, а их ликвидаторы — преступники.
Логика железная, как ржавые болты в здании самого ООН.
Левые интеллектуалы Израиля — это особая форма жизни, находящаяся в симбиотической связи с ненавистью к своей стране и верой в сказочного "Палестинского Ганди".
Профессора, докторанты, преподаватели — весь этот левый шабаш берёт перо и начинает перечислять "преступления" ЦАХАЛа. Читаешь — и ощущение, что Израиль не борется с террористами, а проводит кастинг на роль нового Гитлepa.
При этом даже заокеанские юристы начинают зажимать носы — так пахнет поддельными отчётами и постмодернистской истерией.
Вывод:
Против Израиля весь прогрессивный мир. Но этот "мир" давно вывернул себя наизнанку: в нём Флойд — мученик, ХАМАС — освободители, а Чарли Кирк — провокатор, которого можно убить без суда и следствия...
Так вот, пусть знают, Израиль не собирается стыдливо смотреть в пол, извиняться за своё существование и сдавать рубежи.
Израиль — последний бастион в мире, где за правду можно не только пострадать, но и врезать в ответ. Где небо — не просто пейзаж, а территория, где боги войны говорят на иврите.
Чем больше раз убьют таких, как Чарли Кирк, тем яснее будет простая истина:
спасение мира — не в прогрессивной истерике, а в ясных глазах ЦАХАЛа и твёрдой руке народа, который выжил после всех "конечных решений".
|
| |
|
|
| Сонечка | Дата: Четверг, 18.09.2025, 10:32 | Сообщение # 394 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 561
Статус: Offline
| Известный американский детский психолог Алан Картер решил с холодным профессионализмом «препарировать» советский мультфильм «Ну, погоди!», ожидая что увидит там лишь топорную пропаганду.
Вердикт специалиста в итоге поразил его коллег и стал неким приговором всей западной индустрии развлечений.
Чтобы представить себе всю глубину потрясения, которое испытал доктор Картер, нужно хорошо представлять себе мир, в котором он обитал. Этот психолог был не просто хорошим специалистом, он был настоящей звездой. У него был диплом Стэнфорда, частная практика в Беверли-Хиллз и статус главного эксперта по детской психологии на одном из ведущих американских телеканалов.
Мир Картера состоял из графиков, статистических данных, фокус-групп и новейших исследований о влиянии цветовой гаммы на покупательское поведение дошкольников. Доктор был продуктом и адептом системы, где ребёнок — это не чистый лист, в целевая аудитория, где мультфильм — это не произведение искусства, а идеально просчитанная маркетинговая кампания.
Психолог консультировал крупнейшие голливудские киностудии, помогая им создавать персонажей, которые будут не просто нравиться детям, а которых те будут отчаянно хотеть купить.
Картер знал, какой формы должны быть глаза главного героя, чтобы вызывать максимальное умиление. Он знал, какой тембр голоса у злодея заставит ребёнка купить игрушку-антидот в виде положительного персонажа.
Алан был абсолютным циником, но это был циник от науки. Психолог искренне верил, что такая система единственно верная. В его понимании искусство должно было приносить прибыль. Воспитание же, по его мнению, побочный продукт, приятный бонус, о котором можно упомянуть в пресс-релизе.
В культурное наследие СССР профессор погрузился совершенно случайно: на одной из научных конференций у него завязался спор с коллегой из России. Они обсуждали феномен культурного кода. Картер, оперируя цифрами продаж и рейтингами, доказывал, что современные американские мультики формируют глобальную детскую культуру, предлагая универсальные, понятные всем образы. На это русский коллега со снисходительной улыбкой сказал нечто, задевшее Алана за живое.
Он заявил, что психолог анализирует гениально сконструированные витрины магазинов, а в СССР, в своё время, возможно, от бедности, возможно, от ума, создавали иконы. В Америке учат детей хотеть, а в Советском Союзе их учили чувствовать.
Русский профессор посоветовал коллеге посмотреть старые советские мультфильмы. Только не как обычный зритель, а как психолог. Тогда он, возможно, сможет понять, почему русские такие «другие».
Это звучало как вызов.Картер был уверен в своём интеллектуальном превосходстве, а потому принял его.
Он решил провести свой собственный эксперимент — посмотреть самые популярные советские мультфильмы и разгромить их с точки зрения современной психологии. Алан стремился доказать, что это примитивная политическая пропаганда, не идущая ни в какое сравнение с идеально выверенными проектами Голливуда.
Свой эксперимент Картер решил начать с главного советского хита - «Ну, погоди!».
Доктор Картер комфортно устроился в удобном кожаном кресле, налил себе дорогой минеральной воды и включил первую серию. Поначалу он не испытал ничего, кроме лёгкого презрения. Анимация казалась профессору грубой, почти кустарной, персонажи — карикатурными. Волк — типичный асоциальный элемент, хулиган и нарушитель общественного порядка. Заяц — классический образцовый «хороший мальчик», доводящий идеальностью своего поведения просто до зубовного скрежета. Сюжет был прост до грусти.
В своём блокноте психолог сделал пометку: «Типичный Том и Джерри с поправкой на советский антураж. Примитивная модель конфликта, основанная на базовых инстинктах. Никакой психологической глубины».
Профессор уже мысленно формулировал выводы для своей будущей разгромной статьи. Но, по мере просмотра серий, его профессиональная уверенность начала таять и он начал замечать странности, которые не укладывались в его стройную теорию.
Первая странность — это Волк. Он был злодеем, но не был абсолютным злом. В нём было что-то человеческое: он был нелеп, невезуч, часто вызывал не страх, а смех и даже жалость. Он мог быть романтиком, бренча на гитаре. Мог быть застенчивым, пытаясь произвести впечатление. Мог быть благородным, спасая зайца из опасной ситуации, чтобы потом, конечно же, попытаться вновь его поймать.
Картер, как психолог, был в тупике.
Волк не был злодеем — это был сложный, многогранный, трагикомический персонаж. В нём уживались агрессия и ранимость, агрессия и сентиментальность. Он был не картонной функцией, а живой, проиворечивой личностью. Самое страшное, ему хотелось сопереживать, а сопереживать злодею — это грубейшее нарушение законов детского жанра, по которым мир должен быть чётко разделён на чёрное и белое.
Второй странностью был Заяц. Он не был типичной жертвой. Он был умным, находчивым, часто провоцировал Волка. Несмотря на это, в нём не было злорадства, он никогда не унижал поверженного врага. Когда Волк попадал в очередную передрягу, Заяц смотрел на него с сочувствием. Их отношения не были просто погоней хищника за добычей. Это была сложная, почти семейная драма двух одиноких существ, которые не могут друг без друга.
Волк гонялся за Зайцем не для того, чтобы съесть его, а потому что это было единственным смыслом его неустроенной хулиганской жизни. Тот же убегал от него, чтобы чувствовать себя живым. Это была странная, патологическая, но при этом удивительно трогательная связь.
Доктор Картер внезапно увидел в этом старом советском мультике бездну психологических смыслов, которые даже не смог классифицировать.
Также психолога поразил мир, где происходило действие.
Это не была вымышленная среда, а советская реальность. Когда в американских мультиках начинается погоня, мир как будто замирает. Здесь же жизнь продолжала идти своим чередом. Звери, которые окружали героев, продолжали жить своей жизнью, не замечая происходящего. Это создавало удивительный по своей сути эффект: конфликт Волка и Зайца не был центральным, на самом деле это была всего лишь мелкая суета на фоне большой, общей коллективной жизни.
Волк не был классическим злодеем, а его вопль «ну, погоди» - не угроза, а возглас отчаяния неудачника, который понимает, что его реванш никогда не состоится.
Этот персонаж являл собой архетип русского пропащего человека. Он не злой, он — потерянный. Он не вписан в социум, а плохие поступки совершает не со зла, а потому что не знает, как жить иначе. Он хочет казаться крутым, модным, но все его попытки выглядят нелепо и трогательно. Погоня за Зайцем — это не охота, а единственный смысл жизни. Без него Волк просто сядет на скамейку и завоет от тоски.
Мультфильм как бы говорил маленькому зрителю: твои личные проблемы и погони — это важно, но не забывай, что ты — лишь часть огромного мира, который живёт по своим законам.
Это была прививка от эгоцентризма, прививка, которую не делал ни один из тех голливудских шедевров, что до этого анализировал Картер.
Там было наоборот: весь мир вращался вокруг главного героя и его проблем. Также мультфильм учил маленького зрителя сочувствию, сопереживанию, эмпатии. Он показывал, что плохой — это не всегда злой, иногда — просто очень несчастный.
Эта гениальная мысль была мощнейшей гуманистической прививкой.
Хулигана можно попытаться понять и даже спасти.
В американских мультиках злодей чаще всего был карикатурным персонажем, абсолютным злом, которое надо было уничтожить. Это не воспитывало в детях сочувствие, а взращивало в них эдакого прокурора, подпитывая ненависть к тем, кто не вписывается в рамки.
Простой советский мультик воспитывал «синдром адвоката» - желание понять, простить и помочь. Это была не просто кардинальная разница сюжетов, а пропасть мировоззрений.
Финальный же удар по мировоззрению Алана нанесли не Волк и Заяц, а странное ушастое существо, называемое Чебурашкой.
Мультфильм о нём он решил посмотреть, чтобы расширить свою исследовательскую базу. В нём психолог увидел то, к чему был абсолютно не готов — историю о тотальном, вселенском одиночестве.
Герой — непонятный и неизвестный науке зверёк, которого нашли в ящике с апельсинами. Он никому не нужен, у него нет друзей. Крокодил Гена — тоже одинок. Старуха Шапокляк — вредная и злая тоже потому что глубоко одинока. Весь сюжет крутится вокруг гениальной по своей простоте и гуманизму идеи: построить дом друзей, где все будут жить вместе.
Доктор Картер, написавший десяток книг о проблемах социализации и отчуждения в современном обществе, смотрел на этих неказистых кукол и думал, что за эти 20 минут экранного времени они объясняют ребёнку о природе одиночества и ценности дружбы больше, чем все его научные труды.
Главное: они предлагали решение. Простое и в то же время великое. Оно состояло не в том, чтобы стать успешнее, красивее, богаче, а в том, чтобы объединиться и вместе построить что-то хорошее. Это была прямая атака на базовые ценности его мира, построенного на индивидуализме и конкуренции.
Алан внезапно понял, что его коллега из России был прав — эти мультфильмы не продавали игрушки, они врачевали души.
Они учили детей самому главному — быть людьми.
Это стало для доктора настоящим открытием. Он нашёл то, что искал всю свою жизнь, там, где меньше всего ожидал — в старых мультиках, созданных в стране, которую его учили презирать...
Психолог несколько раз пересмотрел «Ну, погоди!» и с каждым разом всё больше понимал, насколько ошибочным было его первоначальное мнение о мультфильме. Это был далеко не Том и Джерри с искусственным конфликтом, персонажами-масками и механическими действиями.
Старый мультфильм был мощной пропагандой коллективизма.
В американских мультиках обычно герой-одиночка спасал мир, а здесь герой спасал сам себя, продолжая жить своей жизнью. Самым оглушительным открытием стало полное отсутствие коммерциализации. Картер, который мог, глядя на цвет глаз персонажа, подсчитать объёмы продаж, понял, что этих героев практически невозможно продать. Они не были созданы для этого.
Советские мультипликаторы, создававшие эти персонажи, не зависели от рынка и их целью было не опустошить кошелёк родителей, а наполнить душу ребёнка. Как психолог, Картер увидел в советских мультиках не просто забавное зрелище, побуждающее ребёнка хотеть и потреблять, а подлинную социальную вакцину.
Это была прививка от одиночества, так пропагандируемого на Западе лентами о героях-одиночках.
Вторая доза вакцины — прививка от цинизма и нетерпимости.
Сам же Картер внезапно понял, что он не психолог, а верховный жрец в храме Маммоны и его функция — приносить в жертву детские души ради процветания и успеха. От этой мысли ему стало плохо.
Психолог смотрел в окно, на огни американской фабрики грёз, которая была конвейером по производству фальшивых ценностей. Где-то далеко, на полках пылились старые советские ленты, которые умели спасать детские души...
Утром Алан Картер уволился с работы и решил написать книгу... и не о том, как правильно воспитывать детей по новейшим методикам, а о том, что его мир, в погоне за деньгами, давно потерял. Настоящее воспитание — это не набор правил, а передача ценностей.
Профессор открыл свой ноутбук и набрал название: «Как Волк и Чебурашка спасли Западного психолога».
|
| |
|
|
| Пенелопа | Дата: Четверг, 18.09.2025, 11:50 | Сообщение # 395 |
|
Группа: Гости
| хм, неожиданное открытие.
мы о нём в своё время и не подозревали - просто смотрели мультики и сопереживали героям.
и Волк тоже был героем, хотя и немного хулиганистым.
теперь стали понятны многие его поступки...
|
| |
|
|
| Пинечка | Дата: Понедельник, 22.09.2025, 11:46 | Сообщение # 396 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1528
Статус: Offline
|  Матвей Грин
На стене в квартире Матвея Яковлевича висел написанный маслом небольшой портрет: на холсте в скромной раме был изображён молодой человек лет двадцати семи с каким-то странным, загадочным выражением лица: то ли грустным, то ли ироничным, то ли покорно безнадёжным. Переизбыток розовых тонов придавал этому лицу какую-то умиротворенность.
— Кто это? — поинтересовался я у хозяина квартиры — полного, страдающего одышкой человека, которому перевалило за восемьдесят.
— Ваш покорный слуга, — ответил Матвей Грин. И добавил: — Это написано на Печоре, в лагере за колючей проволокой. В тридцатых годах я был репрессирован, находился в заключении и один из моих товарищей-зеков, художник по профессии, запечатлел меня, как он сказал, для истории…
— Так вы были в лагере? — удивился я.
— И не один раз, — с горькой усмешкой заметил Матвей Грин. — Впрочем, как видите, в отличие от других я остался жив. И даже недавно написал воспоминания о тех страшных днях...
И поведал мне о событиях, в которых он оказался не только свидетелем, но и непосредственным участником…
— В одиннадцатом номере журнала «Огонёк» за 1988 год я прочитал дневники писательницы Веры Пановой, — рассказал Матвей Яковлевич. — В своей давней юности я знал её под псевдонимом Вера Вельтман — она была умом и сердцем не только прекрасной пионерской газеты «Ленинские внучата», но и всей нашей компании комсомольских журналистов Ростова-на-Дону. В трагических страницах дневников она описывает арест своего мужа Бориса Вахтина — корреспондента «Комсомольской правды» по Северному Кавказу, стояние в скорбных очередях к тюремному окошку, их последнее свидание в лагере в Коми. Это было то самое «дело» комсомольских журналистов, ставшее прологом к «делу» Саши Косарева — генсека ЦК комсомола. По этому делу вместе с Борей Вахтиным и ещё шестнадцатью журналистами проходил и я. В тридцатые годы мы все работали в северокавказской краевой комсомольской газете «Большевистская смена». Нас много и охотно печатала центральная пресса. А когда в Москве организовалось новое издание ЦК «Крестьянская газета для молодёжи», мы переехали в столицу и начали делать эту газету. Это было время Днепрогэса, Нижегородского автозавода, Магнитки, время коллективизации. Мы работали с душой, безоглядно веря, что от нас во многом зависит будущее страны. И этим мы жили. Но именно мы, сотрудники молодежной газеты, оказались одними из первых в той трагической очереди к вратам ада, за которыми гибель, забвение, небытие. Первого февраля арестовали группу журналистов: Тритесского, Вахтина, Покадиловского, Вартанова, Брагина. А в ночь под Первое мая в Москве взяли и меня.
Коридоры Лубянки, чудовищные допросы. Бутырка, пересылка на Красной Пресне. Потом этап до Архангельска, пароходом до Нарьян-Мара, баржей по Печоре и пешком до деревни Покча, что в 30 километрах от городка Троицко-Печорска, где я и оказался.
Много лет спустя, после двадцатого съезда партии, в военной прокуратуре мне показали моё «дело». Боже мой, какая чудовищная фантазия была у тех, кто его придумал! В чем только меня и моих коллег-журналистов не обвиняли: в создании вражеской сети, раскинутой нами в комсомольской прессе. В преступной связи с американскими специалистами, которые работали в 30-е годы в совхозе «Гигант» в Зернограде. В попытке организовать террористический акт против Сталина и его боевых соратников в Большом театре во время съезда колхозников-ударников, на котором сотрудники редакции были аккредитованы. Все эти ложные, нелепые, дикие обвинения придумал следователь Белкин, из-за которого все мы оказались в лагере за колючей проволокой…
Незадолго до отправки в лагерь Матвей Грин получил свидание с женой. Товарищи подшучивали: узнают ли они друг друга. До ареста Матвей и Клава успели вместе пожить лишь считанные месяцы. Все пятнадцать минут, которые им довелось видеться на свидании, он уговаривал её забыть о нём, не ждать, выходить замуж за другого. Ведь они даже не успели зарегистрировать свой брак. Матвей очень переживал, беспокоился, что из-за него у Клавы могут быть неприятности. Но Клава, обливаясь слезами, обещала ждать, приехать во что бы то ни стало туда, где будет он. Слово своё она сдержала: ждала его много лет, живя с клеймом «жены врага народа». Испытывая неимоверные тяготы, она приехала к нему на Печору. Чего только им вдвоём не довелось пережить: не было ни работы, ни денег, ни жилья. Слава богу, всё это ушло в прошлое. А за плечами — более шестидесяти лет совместной жизни…
Трудно себе представить подобное, но тогда, до 1937 года, в лагерях существовал ещё некоторый либерализм. Выходила многотиражка «Новый судострой», которую делали писатель Николай Асанов, поэт Ярослав Смеляков и журналист Матвей Грин. В лагере на Печоре он пробыл три с половиной года. За несколько лет до войны его освободили.
Оказавшись на свободе, он чуть было не поверил, что все бури жизни позади. Да и как было не поверить?! Матвей Грин вернулся на газетную работу, стал заведовать отделом литературы и искусства в «Грозненском рабочем». Позже был избран председателем областного отделения Всероссийского театрального общества, много писал о театре, эстраде, цирке. И вдруг новый арест. Милость «отца народов» не обошла его и во второй раз.
— Днем 22 июня 1949 года вместе с женой и маленьким сыном я ехал в поезде в Тюмень, — рассказал Матвей Грин. — На станции Беслан в купе вошла проводница и сказала: «Вас там спрашивают». Я, как был, в одной рубашке, летних брюках и тапочках вышел на перрон. Меня окружили четверо мужчин. Это оказались сотрудники КГБ. Они посадили меня в поджидавшую машину и увезли. Тринадцать месяцев я провёл в одиночке — допросы день и ночь по два-три раза, а иногда месяц без вызова. У меня опухли ноги, голова была поражена нервной экземой, почти не осталось зубов, а побои, издевательства, весь этот ужас продолжались. На сей раз мне предъявили еще более нелепые обвинения. Во-первых, «рецидивист, постоянно борющийся с советской властью». Во-вторых, «южный форпост космополитов Кавказа» и «контрреволюционная агитация групповая» — так назывались статьи, по которым меня тогда осудили.
И вот через всю Россию Матвея Грина снова везут в лагерь. На сей раз в Ивдель. Когда его арестовали в первый раз, ему было всего 23 года. Во второй раз, в 1949 году, — 37 лет. Тогда уже многие начали осознавать, что в стране царят произвол и беззаконие. Большинство людей знали об этом лишь понаслышке. Журналисту и литератору Матвею Грину довелось на себе испытать все прелести жизни при тоталитарном режиме. Матвей Грин занимался в лагере делом весьма необычным: он руководил театром.
— Когда меня привезли в лагерь на Ивдели, я увидел, как открылись ворота и строем по четыре стали выходить мужчины и женщины, — вспоминал Матвей Яковлевич. — Одни с музыкальными инструментами в руках, другие — с какими-то свёртками. Я сразу узнал знаменитого певца Большого театра Дмитрия Даниловича Головина. Да и как было не узнать его колоритную, импозантную фигуру! Даже здесь, в диких, страшных условиях, он не потерял своего шарма. Узнал я и Александра Владимировича Варламова. Сколько раз я видел его на сцене летнего театра «Эрмитаж». Он дирижировал джазовым оркестром, а певица из США — Целестина Коол пела. Может быть, это увлечение западной музыкой и довело его до Ивделя. Людей разместили в двух грузовиках, и они уехали на «малые» гастроли по разным лагерям…
Меня вызвал к себе начальник культурно-воспитательного отдела капитан Родионов. У нас состоялась двухчасовая беседа. Если, конечно, это можно назвать беседой — один сидит, а другой стоит и вынужден выслушивать такое: «Тут до вас был один — Лотштейн из Одессы. Он тоже сам писал и конферировал. На одном концерте он сказал: «Дорогие друзья, начинаем концерт…» А концерт шел для лагерного управления. Ну, конечно, я сразу отправил его в карцер. А потом первым же этапом — в Воркуту. Это ж надо! Мы — друзья этого врага народа! И вообще, что-то уж слишком много смеха на этих концертах. Вредили, шпионили, страну предавали, а теперь ещё и смеются! Над кем? Над нами? Какой курорт мы им тут устроили!» — Родионов помолчал и добавил: «Головин уже старый, болеет часто. Присмотрись и принимай театр. А он будет только петь». — «А вы с ним говорили, гражданин начальник?» — «С кем? Тут все я решаю. Надо будет — сучья пойдет в лес обрубать. Пусть там и поет свои арии. Запомни: наше дело — приказывать, ваше — исполнять. Понял?»
В театре числилось 80 человек. В репертуаре были представлены все жанры: опера, драма, оперетта, эстрада. Оперно-опереточная группа ставила в концертном исполнении «Евгения Онегина», «Мазепу». В главных ролях выступали Головин, Чернова из Одесского театра, чудесный тенор Стрельников. Руководил оркестром театра сначала А. Хмелевич, позже Г. Арутюнов. В него входили музыканты, прибывшие в лагерь со всей страны. Но ядро его составляла группа артистов с очень причудливой судьбой. Они были призваны на фронт в первые же дни войны. В составе музыкального взвода одной из дивизий попали на передовую. Где-то в Белоруссии угодили в немецкий плен. Музицировали у фашистов в так называемом «армянском легионе». Гастроли их проходили в тыловых частях. В конце войны снова попали в плен — на сей раз к американцам. А те передали их советским частям. Расплата за гастроли у врага последовала незамедлительно: трибунал, 15 лет каждому и в Ивдельлаг. Драматические артисты тоже были отовсюду. Но большинство из Минского театра. Не успев уйти от стремительного наступления фашистов, они в голодную зиму сорок первого вынуждены были открыть театральный сезон. А после возвращения наших их за предательство прямиком спровадили в лагерь…
Танцевали в лагерном театре прекрасные балерины из Вильнюса. Они один вечер погуляли в ресторане с заезжими американцами, что-то ответили на их вопрос о зарплате советской балерины и были отправлены раскаиваться за свою откровенность на десять лет на Урал. Статья у них была… шпионаж. Какие государственные секреты могли сообщить иностранцам эти хорошенькие, но такие легкомысленные девушки?! В симпатичных головках Лины Понавайте и её подруг — артисток кордебалета литовского театра был полный сумбур. Они никак не могли понять, что с ними случилось. За что их отправили в заключение. Они плакали день и ночь, успокаиваясь только на репетициях и концертах. Видимо, срабатывали профессионализм, творческая дисциплина, привитая им в хореографическом училище...
Были в театре эстрадные певцы, иллюзионисты, акробаты; состав подобрался весьма многожанровый.
Непросто сложилась судьба Дмитрия Головина. Сейчас его мало кто помнит. А в 20-х годах великолепный баритон артиста Большого театра Дмитрия Головина был знаменит на весь мир. В лагере и на воле о нём ходило много слухов. Шли пересуды о странном разговоре знаменитого артиста, якобы происшедшем в ресторане ЦДРИ в дни обороны Москвы, когда немцы были в 28 километрах от столицы. Головин с группой артистов Большого театра не поехал в эвакуацию в Куйбышев, а остался в Москве, выступал с концертами в госпиталях, воинских частях, для гражданского населения. Рассказывали, будто Головин кому-то сказал, что «ему всё равно, для кого петь»… Этот придуманный или искажённый кем-то разговор был передан «куда следует», и в досье Головина легла ещё одна страница будущего обвинения. Сам «старик» не любил распространяться об этом и лишь однажды признался Матвею Грину — соседу по нарам: «Как-то в Париже была у меня совершенно случайная встреча с генералом Кутеповым. Так мне потом и это припомнили…»
Да, ему припомнили всё: и вольные разговоры в «режимном» Большом театре, и пёструю судьбу сына, и многое, многое другое. Вскоре после смерти Сталина Головин был выпущен на волю. Он появился в Москве вместе со своей лагерной женой-врачом, уже отбывшей свой срок, но оставшейся на поселении в Ивделе ради него. В Москве артист долго не задержался. Уехал на юг под Туапсе, купил с помощью друзей маленькую дачку и там закончил свое земное существование…
В лагерном театре были люди разных возрастов. В труппу входили и совсем юные артисты. Среди зеков нередко можно было видеть ладного паренька, лихо отплясывавшего «яблочко». Многие думали, что он из блатных, из «шестерок». Видимо, попался на краже или ограблении. Сейчас танцует, а впереди что?
Но все, кто думал так, ошибались. У паренька была не уголовная статья, а самая что ни на есть политическая: 58-8, террор. И срок соответствующий: 15 лет строгого режима. А звали мальчишку не больше не меньше, как Александр Пушкин. Он танцевал, пел и даже играл небольшие роли в пьесах. И вскоре стал любимцем театра и зрителей. Судьба Сашки была чрезвычайно причудлива и трагична. В годы войны где-то на Украине он пристал к кавалерийскому полку корпуса генерала Иссы Плиева. Его поставили на довольствие, записали в документах сыном полка. Капитан Колосов Василий Никитич взял его к себе ординарцем. У капитана всю семью порешили фашисты под Минском, и стал ему Сашка Пушкин за сына. Он превосходно плясал в ансамбле песни и пляски. Кончилась война, но капитан и Сашка остались в Германии, в трофейной комиссии. Вот там-то их и настигла лихая беда. Как-то в компании офицеров капитан говорил, какое впечатление на него производят ухоженные немецкие деревни, чистые коровники, асфальтовые дорожки, всякого рода бытовые мелочи, помогающие жить людям, особенно женщинам. «Эх, нам бы так жить, как эти побеждённые», — с тоской сказал капитан. Кто-то «стукнул» в СМЕРШ, был трибунал, и за восхваление жизни врага, стало быть, за измену Родине, капитан получил свои десять лет.
Досталось по первое число и его воспитаннику. Когда из СМЕРШа пришли за капитаном и офицер привычно спросил: «Оружие?» — Сашка выхватил свой трофейный дамский браунинг, подаренный капитаном, и направил его на обидчиков. Он решил защитить своего «отца». Капитан выбил из рук «сынка» оружие и сам отдал его офицеру. Но было уже поздно. Тут же составили протокол о попытке совершения теракта. На этапе в Германии они были вместе. Но в Москве, на Краснопресненской пересылке, их разъединили: капитан попал на этап в Чибью, а Сашка — в Ивдель…
Когда Матвей Грин принял театр, он повстречал Сашку на дальнем лесоповале. Мальчишка от голода и непосильной работы уже доходил. В театре он быстро поправился, ожил и тут же стал писать письма во все концы страны. Пытался что-то узнать о капитане. Но ответы не приходили…
Много лет спустя друзья Матвея Грина — артисты Тарапунька и Штепсель (Ю. Тимошенко и Е. Березин) рассказали, что в Укрконцерте был такой парень: музыкант, певец, танцор по имени Александр и по фамилии Пушкин. Вроде бы раньше он находился в заключении. Тотчас же написали в Киев. Оттуда пришел ответ: Александр Пушкин уволился и с какой-то актёрской бригадой уехал в Среднюю Азию. След его затерялся…
В лагере сидели люди, осуждённые на самые разные сроки. От самого большого — 25 лет, с последующей ссылкой на пять лет и поражением в правах на пять лет, до невероятно малого — 3 года. С таким сроком попал в лагерь портной Украинского театра оперы и балета Давид Гуревич. С первого же дня пребывания в зоне он подходил ко всем и со слезами на глазах рассказывал, что он ни в чём не виноват и тот раскалённый утюг поставил на газету с портретом Сталина не он, а мальчик-подмастерье. «Я понимаю, — говорил старик, — ему 14 лет, его нельзя судить, так вот, осудили меня. А за что? Следователь говорил со мной пять минут, потом мне прочитали постановление какого-то Особого совещания и дали три года. И когда?! В самый разгар сезона. У нас же на выходе «Пиковая дама». А там столько косюмов! У меня голова идет кругом, как они там без меня справятся?!»
Когда он в лагерном театре, наверное, в сотый раз сообщил, что «сидит ни за что», старый зек Винокуров сказал ему: «Давид, ни за что дают пять лет, а у тебя — три. Это просто неприлично — с таким сроком сидеть в лагере. Ты же не успеешь здесь ничего понять, как уже будешь на свободе».
Но безжалостная судьба распорядилась иначе: старик стал катастрофически худеть, пищу принимать не мог. Он угасал на глазах. Когда до конца его срока оставалось совсем немного, он начал подсчитывать: «Сейчас — середина августа, я освобожусь в конце месяца. Ехать до Киева дней десять. В общем, к началу сезона я поспею».
Не поспел. Занавес его судьбы опустился за десять дней до освобождения. Так и не одел старый портной «Пиковую даму»...
Известно немало случаев, когда культурой в лагере командовали полные дебилы, а начальником театра назначали специалиста банно-прачечного хозяйства. Была подобная одиозная личность и в лагере Ивделя — начальник КВЧ центрального лагпункта старший лейтенант Соломонович — громадная баба с хриплым, пропитым голосом, с изъеденными табаком гнилыми зубами и бегающими глазами. За долгие годы в Ивделе она перебывала во многих лагерных службах, и отовсюду её убирали за абсолютную непригодность и наконец кинули на культуру.
Когда артисты репетировали пьесу «Платон Кречет», где беспартийный доктор Бублик звонит в горком партии, она в бешенстве прибежала из зала на сцену и начала кричать, что искажается текст пьесы: не может беспартийный звонить напрямую первому секретарю горкома. Он должен пройти по «лестнице» все инстанции: здравотдел, народный контроль, а уж затем звонить в райком или горком.
Лагерный «куратор» культуры пыталась запретить исполнение арии князя Игоря из-за слов: «О, дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупить». По её убеждению, свой позор «враги народа» могли искупить только на самых тяжёлых общих работах. Никакой свободы им давать нельзя. Наоборот, надо «приклепать» им ещё срок. Она доводила до истерики литовских балеринок, часами допрашивая их, как именно они изменили Родине с иностранцами в Вильнюсе?
Сегодня над этим можно посмеяться. Но тогда тем, кто долгие годы жил в лагере за колючей проволокой, было не до смеха. Ведь лагерное начальство имело безграничную власть над заключёнными. Изо дня в день их окружали жестокость, грубость, невежество пополам с самодурством. Переносить такое в течение многих лет мог далеко не каждый…
— Как же относились к вашему театру зеки? — спрашиваю я у Матвея Яковлевича.
— В лагере его очень любили и берегли, — отвечает он. — Приезд театра раз в полгода был для людей как бы весточкой с воли. Он напоминал им о другой жизни, где осталась семья, любимая работа, друзья, маленькие радости. Театр для зеков был отдушиной, единственным лучиком света, глотком свежего воздуха в смраде окружающей среды… Нас поддерживало убеждение: лучше зажечь маленькую свечку, чем проклинать большую тьму. Наша свечка горела для тысяч и тысяч без вины виноватых людей, у которых отняли все: семью, свободу, жизнь…
Матвей Яковлевич вынул из папки и протянул мне небольшой пожелтевший от времени листок. Я прочитал: «12 декабря 1956 года. Военная коллегия Верховного суда СССР. Дело прекращено за отсутствием состава преступления».
Полная реабилитация! Человек не виновен! Так за что же он столько лет просидел в лагере?! За что выпало на его долю столько физических и духовных мук? Кто виноват в этом? Кто ответит за загубленные судьбы, за украденные у людей бесценные годы жизни? Как случилось, что до сих пор не наказаны, не осуждены те, кто действительно совершил преступление против своего народа? Почему никто от имени государства не извинился перед ни в чём не повинными людьми, не вернул им то, что коварно, безжалостно, бесчеловечно было у них отнято?
— Промозглым ноябрьским днем 1987 года я приехал в Кунцевскую больницу к тяжело больному Аркадию Исааковичу Райкину, с которым меня много лет связывала крепкая дружба, — рассказал Матвей Грин. — Я ещё не знал, что это было последнее наше свидание. Последний разговор. Сидя возле его кровати, я вдруг услышал, как Райкин тихо сказал: «Матвей, ты обязательно должен написать о жизни советских политических лагерей, о театре в зоне, о том, как искусство в то страшное время помогало людям выжить и остаться людьми. — Помолчав секунду, он добавил: — Это твой гражданский долг»...
Завет великого артиста писатель выполнил. Книгу под названием «Театр за колючей проволокой» Матвей Грин написал, только вот напечатать её при жизни так и не сумел: не нашлось ни одного издательства, которое взяло бы на себя эту благородную миссию. Не знаю, увидит ли когда-нибудь свет это правдивое, щемящее сердце произведение — горестные страницы нашей отечественной истории. Я уверен лишь в одном: светлая память о безвинно погибших, подчас лучших из лучших, не должна быть предана забвению. Люди должны знать о стране и о жизни нашего поколения всю правду до конца.
 Надгробие на могиле Матвея Грина
(Опубликовано в газете «Еврейское слово», №471)
|
| |
|
|
| papyura | Дата: Четверг, 02.10.2025, 11:54 | Сообщение # 397 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1706
Статус: Offline
| Наполеон Бонапарт не встречал евреев ни в детстве на Корсике, ни в отрочестве во Франции. Его первое соприкосновение с организованной еврейской общиной состоялось в городе Анкона, взятом им 9-го февраля 1797-го года во время первой итальянской кампании...
Проезжая во главе входящих в город победоносных полков, Бонапарт заметил, что среди радостно встречавших его толп народа стояли люди в жёлтых головных уборах, с жёлтыми же нарукавниками, помеченными шестиконечной звездой. Он спросил одного из офицеров об их значении и узнал, что эти люди — евреи, а шапки и нарукавники служили опознавательными знаками их вероисповедания, если с заходом солнца они не возвращались в гетто.
Бонапарт немедленно приказал нарукавники снять, а жёлтые шапки заменить обыкновенными. Он также открыл ворота гетто и объявил, что отныне евреи вправе жить где им угодно и соблюдать свою религию открыто и без помех.
А вот другой малоизвестный пример отношения Бонапарта к евреям: 19-го июня 1798-го года по пути в Египет французы взяли остров Мальту.
Тут Наполеон узнал, что мальтийские рыцари жестоко преследуют местных евреев, продают их в рабство христианам и туркам и запрещают им соблюдать обычаи. Он сразу же приказал открыть синагогу и восстановил гражданские права евреев Мальты.
Однако ни Анкона, ни Мальта не могут сравниться с прокламацией Бонапарта, изданной им под стенами осажденной крепости Акко 20-го апреля 1799-года, о создании самостоятельного еврейского государства в Палестине, — 118 лет до Бальфурской декларации и 149 лет до провозглашения Государства Израиль.
В прокламации говорилось: "Бонапарт, главнокомандующий армиями Французской Республики в Африке и Азии, обращается к законным наследникам Палестины:
Израильтяне! Законные наследники Палестины! Воспряньте духом, о изгнанники!
Великая Франция, не торгующая людьми и государствами, как те, кто "продал вас сынам Эллинов, чтоб удалить вас от пределов ваших" (Йоэль, 3:6), зовёт вас не завоевать, но лишь вернуть своё отечество, отнятое у вас. С помощью и при поддержке Франции вы навеки останетесь господами и защитниками своего отечества от вторжения иноземцев".
Бонапарт был уверен, что после падения Акко он войдёт в Иерусалим и оттуда возвестит евреям и всему миру о восстановлении Израиля.
Этому, увы, не было суждено осуществиться: Акко не пала вследствие вмешательства английского флота, и Бонапарт, вынужденный вернуться в Египет, должен был отказаться от своего плана.
Невольно возникает вопрос: что побудило Бонапарта так круто встать на защиту всюду гонимого народа?
Подобная позиция, да ещё не увенчанная успехом, не сулила ему ни политической, ни — тем более — военной выгоды. Напротив, она могла лишь повредить его растущей популярности и послужить на пользу его противникам и соперникам.
Здесь следует вспомнить, что Наполеон был корсиканцем и действовал с детства до последнего дня своей жизни как истый корсиканец — от беспредельной дружбы-вражды с освободителем Корсики, Паскалем Паоли, до неоправданной веры в великодушие английского правительства после поражения под Ватерлоо.
Корсиканец не забывает ни сделанного ему добра, ни причинённого ему зла.
Таким был и Наполеон.
Возможно, что симпатию Бонапарта к евреям можно объяснить и тем, что в его подсознании сохранилась память о том, что в своё время мэр города Аяччо, еврей Жан Жером Леви, скрыл его в своём доме от гнавшихся за ним приверженцев Паскаля Паоли и тем самым спас его.
Не менее интересна опять-таки малоизвестная беседа Наполеона со своим врачом, ирландцем Барри О'Мира на острове Св. Елены, 10-го ноября 1816-го года, когда О'Мира задал уже больному императору прямой вопрос: "Почему вы неизменно поощряете и поддерживаете евреев?" — тот ответил: "Я всегда хотел видеть евреев равноправными подданными, какими являются остальные народы моей империи.
Я желаю, чтобы к евреям относились как к братьям, как если бы все мы являлись частью иудаизма. Это было бы выгодно и для Франции, потому что евреи многочисленны и иммигрировали бы в нашу страну со своим богатством. Если бы не моё падение, большинство европейских евреев переселились бы во Францию, где их ждали бы свобода, равенство и братство".
Придя к власти, Наполеон превратил евреев в полноправных подданных своей империи не из намерения извлечь из этого какую-либо выгоду: по своей малочисленности евреи не имели никакого политического веса.
Меттерних-Виннебург, австрийский консул в Париже, писал в одном из своих докладов в Вену: "Во Франции находятся всего лишь около сорока тысяч евреев, из них около тысячи — в Париже. Но все они без исключения видят в императоре своего Мессию!".
После сокрушительной победы под Аустерлицем Наполеон продолжал действовать в пользу полного освобождения евреев от гражданских ограничений, несмотря на яростное сопротивление антисемитских кругов во Франции и за рубежом. Казалось, что старания императора порождают лишь противоположные его желанию результаты. Но сломить Наполеона было не так-то легко. Он сказал: "Еврейский вопрос решается не так. Я никогда не приму мер, обязывающих еврейский народ оставить Францию, потому что для меня еврей равен любому другому гражданину страны. Изгнание их из Франции явилось бы доказательством слабости, в то время как для их интеграции требуется сила".
Сорванный англичанами план создания еврейского государства в Палестине Наполеон заменил другим, не менее грандиозным, — восстановлением Синедриона, верховного органа еврейского духовного законодательства, упраздненного римскими завоевателями Иудеи в 73-м году новой эры и вновь впервые созванного императором французов Наполеоном I-м через 1734 года после смерти разрушителя иерусалимского Храма, Тита Флавия.
Первая сессия открылась 9-го февраля 1807-го года в Париже и продолжалась ровно месяц.
Новое мероприятие встретило ожесточённый протест царя Александра, назвавшего Наполеона "Антихристом и врагом Б-га", что, впрочем, не помешало ему через полгода подписать с тем же "Антихристом" Тильзитское соглашение, сопровождавшееся объятиями и уверениями в вечной дружбе, продержавшейся… ... пять лет, до вторжения Наполеона в Россию.
Идея восстановления Синедриона, как и идея возрождения еврейского государства в Палестине, остались кратковременными эпизодами. Пройдет ещё полтораста лет, пока свершится то, что молодому императору виделось тогда...
Эммануил ПИРУТИНСКИЙ-ПРАТ.
|
| |
|
|
| Бродяжка | Дата: Пятница, 24.10.2025, 13:28 | Сообщение # 398 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 747
Статус: Offline
| неутонувшие "лодки"
Днём отсыпались у проституток, ночью прятались по закрытым театрам и заброшенным машинам: так почти 2000 евреев залегли, как подводные лодки, на берлинское дно – и пережили Холокост.
В апреле этого года в Стокгольме скончался 100-летний Вальтер Франкенштейн – возможно, последний из евреев, живших Берлине во время Второй мировой войны и сумевших выжить. Несмотря на то, что столица Третьего рейха уже в 1943 году была объявлена «свободной от евреев», таких, как Франкенштейн, было более тысячи. Впоследствии их назвали «невидимками», «подводными лодками».
Вальтер Франкенштейн родился в Восточной Пруссии – в части, отошедшей после войны к Польше. Отец владел магазином, которым после его смерти управляла мать. Когда к власти пришли нацисты, многие местные жители объявили еврейским продавцам бойкот – и один раз магазин Франкенштейнов даже обстреляли, а затем Вальтера как еврея выгнали из школы – и мать отправила его в берлинский приют Бауэра Ауэрбаха...
Во время Хрустальной ночи несколько фашистских штурмовиков ворвались в приют, чтобы поджечь его, но воспитанникам удалось их отговорить, объяснив, что вокруг еврейского приюта – сплошь «арийские» дома. И огонь может их затронуть.
В приюте, Вальтер познакомился со своей будущей женой Леони Рознер. Они поженились в 1942-м. Сняли комнату, Вальтер освоил профессию штукатура. Однажды его очередным заказчиком оказался Адольф Эйхман, отвечавший в Главном управлении имперской безопасности за «окончательное решение еврейского вопроса». Посмотрев на штукатура, Эйхман сказал: «Одно пятнышко – и ты завтра будешь в Освенциме».
Вальтер Франкенштейн с женой
В январе 1943 года у Франкенштейнов родился сын. А в феврале молодого отца вызвали на принудительные работы. От сотрудника гестапо он узнал, что работавших раньше вместе с ним евреев днём раньше депортировали.
Вернувшись домой, он сорвал с одежды жёлтую шестиконечную звезду: он с женой и младенцем стали «невидимками».
Они прятались до весны 1945 года – в закрытых по случаю войны театрах, брошенных автомобилях. Один раз их приютила женщина-христианка.
В сентябре 1944 года у пары родился второй ребёнок. Вскоре после его остановил военный полицейский и потребовал документы. Вальтер, имитируя иностранный акцент, сказал, что он – остарбайтер, а документы оставил в рабочей одежде. Полицейский пригрозил, что позвонит его работодателю. Тогда Франкенштейн признался, что он еврей. «Исчезни, – сказал полицейский. – Я не ловлю евреев. Я ловлю дезертиров»...
Леони Франкенштейн с детьми
В конце 1945 года Вальтер Франкенштейн отправил жену и детей в британскую Палестину, а сам остался в Германии, чтобы помогать нелегальному переезду на родину предков другим евреям. Германию он покинул в октябре 1946 года, но на Святую землю попал только восемь месяцев спустя: он провёл их в британском концлагере на Кипре, предназначенном для таких же нелегальных иммигрантов.
Британский концлагерь на Кипре
Франкенштейн участвовал в Войне на независимость Израиля, создал компанию по установке ирригационных систем в кибуцах, а позднее в связи с новой работой переехал в Швецию.
В 2014 году Вальтер Франкенштейн был награждён орденом «За заслуги перед ФРГ». Он носил его не на пиджаке, а в кармане – в одной коробочке с сорванной с одежды в 1943 году жёлтой звездой Давида...
До прихода нацистов к власти еврейское население Берлина составляло около 160 тысяч человек. В столице Германии жил каждый третий немецкий еврей. Около половины из них эмигрировали между 1933 и 1939 годами. После – и до октября 1941 года, когда был введен полный запрет на эмиграцию, Третий рейх удалось покинуть немногим.
73 842 еврея остались в Берлине, а вскоре начались депортации, затронувшие в итоге более 60 тысяч человек.
Несколько тысяч оставшихся в Берлине евреев умерли – подавляющее большинство из них покончили с собой...
О евреях, сумевших выжить в Берлине во время войны, мир узнал в марте 1946 года, когда Рудольф Фрауенфельд опубликовал статью «Мы, нелегалы». По его подсчётам, войну пережили 8300 берлинских евреев.
Около 1900 из них сумели выжить в концлагерях, около 4700 спасшихся были мишлингами – имели предков как евреев, так и неевреев – или состояли в браке с «арийцами». Примерно каждый пятый выживший, были или «невидимками», «подводными лодками».
Ханни Леви, урожденная Ханни Вайсенберг, до войны часто ходила в кино.
Сбежав с фабрики, где она принудительно шила парашюты, она пряталась у Виктории Хольцер, которая до войны продавала билеты в кинотеатре – Ханни срезала с одежды жёлтую звезду, перекрасилась в блондинку и начала новую жизнь под именем Ханнелоре Винклер.
Ханни Леви скончалась в 2019 году в Париже и до конца жизни часто приезжала в Берлин, чтобы навестить Хольцер – да и вообще называла её «мамой».
Талантливый художник Сёма Шенхаус выжил сам и помогал выжить другим – он подделывал документы «невидимкам».
Ойгена Герман-Фриде по очереди укрывали три семьи. В одной из них хозяева отдали ему форму члена гитлерюгенда, принадлежавшую их сыну. Это была хорошая маскировка.
В декабре 1944 года Ойгена, его мать и отчима арестовали. Ойген побывал в четырех тюрьмах и вышел на свободу весной 1945 года. Его мать сумела выжить в гетто Терезиенштадта, отчим покончил с собой в тюрьме.
В июле 1938 года было опубликовано Четвёртое распоряжение к «Закону о гражданине рейха». Врачам-евреям было запрещено лечить пациентов-неевреев. Коснулось это и известного в Берлине доктора. Мало того, его детей – Эриха и Рут – отправили на принудительные работы на завод «Сименс», где в те годы выпускали оборудование для военной техники.
На том же заводе работали Эллен Левински – подруга Эриха – и её мать Шарлотта. Однажды до Эриха дошёл слух, что Геббельс собирается отправить в концлагеря всех евреев, занятых на принудительных работах. Эрих стал убеждать отца, что их семье нужно спрятаться. Доктор Арндт сначала не хотел верить рассказам, что вывезенных из Берлина евреев убивают в лагерях. Но Эрих сумел уговорить отца. Тот обратился к своим бывшим пациентам. И нашлись люди, которые помогли Арндтам и Левински стать «подводными лодками».
Артур Арндт с женой
Макс Колер, владелец завода металлоконструкций устроил Эриха Арндта на завод учеником механика и разрешил молодому человеку ночевать на заводе. К Эриху вскоре присоединился нашедший его бывший школьный друг Бруно Гумпель.
Самого доктора поселили у себя Августа и Мак Гер – Артур когда-то спас жизнь их единственному ребёнку. Супруги делились с ним продуктами, которые получали по карточкам. Он прожил в их квартире до конца войны...
Жену доктора, Лину Арндт, приютила её бывшая домработница и гувернантка её детей Анни Шульц, жившая вместе с мужем Густавом в пригороде Берлина. У Шульцев был огород, они держали цыплят. Еды хватало даже на то, чтобы при случае передавать что-то другим членам семьи Арндтов, прятавшимся в городе.
Рут Арндт в итоге объединилась с Эллен Левински – они помогали по хозяйству немецкому офицеру, а по совместительству и спекулянту продуктами по фамилии Велен. Он даже защищал девушек от приставаний пьяных солдат, приходивших к нему на ужин. Велена не волновало, что Эллен и Рут – еврейки. Ему было выгодно иметь двух служанок, которые работают только за кров и еду...
Мать Эллен жила в квартире проститутки на Курфюрстенштрассе. На той же улице находилось здание четвёртого отдела Центрального бюро рейха по вопросам еврейской эмиграции и переселения. Начальником отдела был Адольф Эйхман...
Последние восемь военных месяцев все, кроме доктора Артура Арндта, провели на заводе Макса Колера. Он говорил, что если нацисты могут его расстрелять за то, что он укрывает одного еврея, какая разница, если он будет укрывать шестерых?
Всего в разное время семерым еврейским «подводным лодкам» помогали жильём, едой или чем-то ещё около 50 немцев. После войны Рут Арндт вышла замуж за Бруно Гумпеля. Эрих Арндт женился на Эллен Левински. Все семеро эмигрировали в США.
В 2018 году в рамках 4-го Московского еврейского кинофестиваля был показан художественно-документальный фильм «Невидимые» немецкого режиссёра Клауса Рефле.
Вальтер Франкенштейн
В фильме есть взятый из жизни эпизод: когда в Берлин вошли советские войска, «невидимкам» нужно было доказывать, что они – не нацисты. Советский офицер попросил юношей доказать, что они евреи прочитав молитву «Шма Исраэль».
А потом обнял их – потому что тоже был евреем...
А Алексеев
|
| |
|
|
| smiles | Дата: Воскресенье, 26.10.2025, 16:05 | Сообщение # 399 |
 добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 253
Статус: Offline
| В Израиле живут - узнаём с удивлением:
сын Михаила Таля - Гера - прекрасный зубной врач, работает в Беер-Шеве;
А ещё сын Бориса Стругацкого - Андрей.
Маша Гайдар, дочь Егора Гайдара, правнучка Аркадия Гайдара и писателя Павла Бажова (вот это родословная!)
А ещё внук Самуила Маршака - Алексей Сперанский-Маршаки
внук поэта-песенника Евгения Долматовского - Владимир Долматовский.
А ещё в Израиле живёт Наталья Каган-Шабшай, внучка "еврейского Третьякова" Якова Кагана-Шабшая, основателя Московского станкостроительного института и коллекционера.
Наталья также дочь Веры Каган-Шабшая, российской танцовщицы, "амазонки авангарда" и "матери еврейского балета".
И в Израиле же живёт сын Натальи - известный кузнец Андрей Куманин.
в Беэр Шеве живёт Лидия Месинг - племянница знаменитого Месинга.
~и правнучка Альберта Эйнштейна - музыкант Мира Эйнштейн-Иехиэли;
~Правнучка Есенина и Зинаиды Райх - Анна художник ;
~Внуки и правнуки композитора Шварца.
~Внук режиссёра Говорухина - Василий Говорухин, политолог, капитан ЦАХАЛ тоже проживает в Израиле;
~А ещё внук Ильи Ильфа, замечательный Илья Кричевский;
~Давид Тухманов;
~Дочь знаменитой балерины Нины Тимофеевой – Надежда Тимофеева. В 2004 году основала Иерусалимскую балетную школу классического и неоклассического балета;
~Правнучка Цветаевой;
~Пра-правнуки и потомки знаменитого доктора Шабада, врача который стал прототипом доктора Айболита;
~и пра-пра-пра-внучка Льва Толстого - Илария Штилер-Тимор живёт недалеко от Беэр-Шевы. она преподаватель итальянского языка. Знает и русский...
И это далеко не весь перечень имён, которые у всех нас на слуху..
|
| |
|
|
|
