Дата: Суббота, 30.10.2021, 06:11 | Сообщение # 316
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1560
Статус: Online
пару дней назад просмотрел фильмы с участием юбилярши и - в который раз - восхитился её мастерством в перевоплощениях, а потому решил добавить несколько строк о жизни своей любимой актрисы
Но даже не эта фамилия у актрисы настоящая. Она должна была бы зваться Вайноной Томчиной... Своё имя Вайнона получила благодаря маленькому городку (Winona) в Миннесоте, где она (Winona Ryder) родилась 29 октября 1971 года. Её родители, Синтия и Майкл Хоровиц, потомки еврейских эмигрантов из России и Румынии. Отец был писателем и редактором, увлекался психоделической литературой. Мать также занималась литературной деятельностью. Когда Вайноне исполнилось семь лет, семья переехала в сельскохозяйственную коммуну хиппи на севере Калифорнии. В их жилье не было электричества, но иногда Синтия устраивала кинотеатр в старом сарае, поэтому девочка с ранних лет приобщалась к классике кинематографа. Превыше же всего в доме Хоровицев ценилась книга, а среди друзей семьи были поэты Аллен Гинзберг, Лоуренс Ферлингетти, писатель Олдос Хаксли и известный психоделический гуру 60-х Тимоти Лири. Имя – Лаура – будущая актриса получила в честь жены писателя Олдоса Хаксли, с которой был дружен её отец.
В 1985 году Вайнона Райдер приняла участие в пробах к фильму «Цветок пустыни», но уступила роль актрисе Аннабет Гиш. Однако девушку заметили представители агентства Triad Аrtists, и вскоре режиссёр Дэвид Зельтцер пригласил её сыграть в своём фильме «Лукас» («Lucas», 1986). Тогда же начинающая актриса взяла псевдоним... по словам Вайноны, в честь певца Митча Райдера, которого любил слушать отец. Вторая работа актрисы – фильм «Кадриль» («Square Dance», 1987) – получила положительные отзывы прессы, а газета The Los Angeles Times писала о «замечательном дебюте». Ещё через год Вайнона снялась в популярном фильме «Битлджус» («Beetlejuice», 1988), где её партнёрами по съёмочной площадке стали Джина Дэвис, Алек Болдуин и Майкл Китон.
Затем последовали ещё несколько картин, а в 1990-м году Вайнона Райдер исполнила главную роль в фантастическом фильме Тима Бёртона «Эдвард руки-ножницы» («Edward Scissorhands», 1990), который привлёк внимание критиков и собрал в прокате более 80 млн долларов, а сама Вайнона на съёмках познакомилась с Джонни Деппом... В том же году актриса была номинирована на «Золотой глобус» за роль в фильме «Русалки» («Mermaids», 1990), но тогда премия досталась Вупи Голдберг. Вайнона получила этот приз два года спустя, за работу в картине «Эпоха невинности».
В 1992-м на экраны вышел фильм «Дракула» («Dracula», 1992), где Вайнона Райдер снялась с известным английским актёром Гэри Олдменом. Эта картина и последующая за ней драма Мартина Скорсезе «Эпоха невинности» укрепили позиции Вайноны в мире кино. Она стала одной из самых популярных голливудских актрис. Два года подряд она номинировалась на «Оскар»: в 1994 году за работу в «Эпохе невинности» и в 1995-м – за главную роль в картине «Маленькие женщины» («Little Women», 1994). В 1995 году Вайнона Райдер была признана самой привлекательной актрисой по версии журнала People. Среди более поздних работ Вайноны Райдер стоит выделить драму «Прерванная жизнь» (1999), где роли второго плана играли Анджелина Джоли, Ванесса Редгрейв и Вупи Голдберг, мелодраму «Осень в Нью-Йорке» (2000) с Ричардом Гиром, фантастическую комедию Эндрю Николла «Симона» (2002), где она сыграла вместе с Аль Пачино, Кэтрин Кинер и Эван Рэйчел Вуд...
Дата: Суббота, 06.11.2021, 07:29 | Сообщение # 317
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 319
Статус: Offline
Это история об Александре Шулежко – женщине, ставшей второй мамой для 102 малышей, которых спасла из нацистского ада...
В 1937 году мужа Александры Максимовны, украинского священника Фёдора Шулежко, репрессировали в Сибирь. Этот год стал для неё по-настоящему тяжёлым: она осталась одна с тремя маленькими детьми, помощи ждать было не от кого, ведь для власти она была просто женой «врага народа». После оккупации Черкасс детский сад, в котором Александра Максимовна работала воспитателем, закрыли. Жить стало не на что. Но в то страшное время жаловаться на такое было нельзя, ведь в стране происходили поистине жестокие события…
Однажды Александра Максимовна увидела на улице рядом с трупом женщины грязного, истощённого, заплаканного мальчика. Ребёнок не понимал, почему его мама не открывает глаза, он кричал, хоть и не имел на это сил. Шулежко не смогла пройти мимо. Несмотря на собственные беды, голод и незащищённость, она забрала осиротевшего малыша в свой дом. Через какое-то время женщина взяла с улицы ещё одного одинокого ребёнка... Александра Максимовна понимала, в её стареньком доме не уместить всех сирот… и она решилась на отчаянный шаг – пошла прямо к гебитскомиссару Черкасс за разрешением открыть приют на территории бывшего детсада. Женщина добилась своего. За годы войны у неё нашли приют 102 ребёнка, из которых 25 имели еврейские корни...
Эти дети прошли ужаснейший путь, прежде чем попали под опеку Александры Максимовны. Многие из них стали свидетелями того, как уничтожают их родителей. Некоторые неделями скрывались в лесу без еды и даже без обуви… Александра Максимовна Шулежко подделывала документы для своих воспитанников, записывая их греками, украинцами и татарами, но понимала, этого недостаточно... Тогда она отвела всех воспитанников в Троицкую церковь на крещение. Обратно в приют дети возвращались пешком, неся в руках свечки. Так все жители Черкасс убедились – воспитанники детдома крещенные и евреев среди них нет.
Приют всегда был под пристальным контролем местных властей и когда гитлеровцы наведывались в него с проверкой, Александра Максимовна прятала всех еврейских детишек в изолятор, стараясь убедить гитлеровцев в том, что в этом изоляторе лежат дети с инфекционными болезнями. Немцы же, боясь недугов, как огня, туда никогда не заходили.
Долгое время приют не получал никакой поддержки от властей, но Александра всё равно всё равно находила способ прокормить своих детей. Женщина и другие работники детдома просили еду в других сёлах. Дочь Шулежко Лариса вспоминала: «Мне хоть и было 4 года, но я ходила со старшими детьми на молокозавод за оставшейся сывороткой. А ещё воспитанники работали у немецкого помещика Шварца, который получил от оккупационных властей землю и консервный завод возле Черкасс. По выходным девочки подрабатывали тем, что пели в церковном хоре». Позже на территории приюта удалось завести хозяйство. На своём участке воспитательницы вместе с детьми выращивали овощи, а также держали кур, козу и свиней.
Справа налево — Александра Шулежко, её дочери Алла и Лариса, и воспитатель детдома Полина Осипенко«
В 1942 году мою маму, дедушку, бабушку и дядю привели из села Тубельцы в Киевской области в Черкасскую тюрьму. Мою мать, которая держала меня на руках, бабушку, дедушку, дядю поставили к стенке для расстрела. Но вдруг одна женщина подбежала к моей матери и забрала меня. Прозвучали выстрелы... С того времени и появилась моя мама Александра Максимовна, которая привела меня в приют,» – рассказывал воспитанник приюта Владимир Пинкусович. Александра Максимовна открывала двери приюта для всех. Некоторых детей она находила сама, других бездомных сирот приводили неравнодушные люди. Все воспитанники и воспитатели держались друг за друга, став настоящей семьёй…
Но однажды случилось то, что Александра Максимовна никак не могла изменить: немцы отступали и оккупационной властью было принято решение эвакуировать детский дом. Шулежко успела пристроить часть детей в соседние сёла. А других 30 воспитанников пришлось везти следом за нацистами… Когда машины доехали до Винницкой области, их остановили солдаты Красной Армии. Казалось, весь этот кошмар наконец-то закончился, но нет... Александру Максимовну заподозрили в сообщничестве с нацистами и запретили ей приближаться к детям.
Её дочь рассказывает: «Для советской власти она стала врагом народа. Чтобы прокормить меня с сестрой, маме пришлось сдавать кровь. Потом это вошло в привычку. Её суммарный результат за более чем 20 лет – 150 литров крови. Это 15 вёдер! Мама – дважды почётный донор СССР».
В Черкассах Шулежко смогла устроиться только в регистратуру поликлиники. Те воспитанники её приюта, которых определили в черкасский детский дом, часто сбегали к своей второй маме, за что потом всегда были наказаны. Так случалось и с Владимиром Пинкусовичем: «Когда нас водили в школу строем, Александра Максимовна часто выходила из поликлиники и провожала нас взглядом, а меня воспитательница держала за руку, чтобы я не убежал, и говорила мне, что это не моя мать, а плохая тётя. В те дни, когда я сбегал к нашей второй маме, в детдоме меня лишали ужина». Правду о том, кем на самом деле была Александра Максимовна, власти узнали лишь в 1968 году. Тогда оказалось, что священник, крестивший детей из приюта Шулежко, в военные годы был в рядах подполья. Он получил орден «Красной Звезды», а Александре Максимовне вручили удостоверение участницы партизанского движения. Конец войны увидели абсолютно все воспитанники приюта Александры Максимовны. В 1996 году Александра Шулежко была признана Праведником народов мира. Посмертно.
Дата: Понедельник, 15.11.2021, 18:49 | Сообщение # 318
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 682
Статус: Offline
ЛЕОНАРДА
Владимир Познанский
Леонарда родилась в 1935 году в Москве, в семье учёного – Носона Залмановича Бруштейна. Он и его жена, мать будущей скрипачки Роза Абрамовна – выходцы из маленького украинского городка Новозыбкова, местечка в черте оседлости.
Игра на скрипке уже с детства стала для Леонарды смыслом жизни. Пятилетнего вундеркинда благосклонно слушал в своих кремлёвских апартаментах сам Сталин. В консерватории её учителями были Давид Ойстрах и создатель одной из известных скрипичных школ профессор Абрам Ямпольский. Абрам Ильич не заставлял учеников копировать свою игру, а поощрял и развивал их индивидуальность. Это помогло Леонарде Бруштейн стать личностью в искусстве. В 1993 году скрипачке присвоили звание народной артистки Российской Федерации. Г-сподь наделил её огромным талантом, но даровал трудную творческую судьбу. А может быть, она сама её выбрала? Нетерпимая к фальши в искусстве и жизни, Леонарда Бруштейн обладала обострённым чувством справедливости. Понимала ли она, что даже высокий дар, помноженный на трудолюбие, не гарантирует в уродливом государстве заслуженный успех, если терпеливо не проглатывать унижения? Конечно, понимала. Но поступиться гордостью и независимым нравом не могла. Так же, как поступиться национальностью. Эта позиция явно не нравилась «белым воротничкам», они усматривали в ней вызов, демонстрацию непокорности и делали всё, чтобы лишить скрипачку заслуженной известности.
С незапамятных времен правители украшали свои пиры выступлениями лицедеев: веселее проходило застолье, да и пищеварение улучшалось. Следуя заветам Ильича, следующее поколение партайгеноссен брало из прошлого всё лучшее. Особенно когда это «лучшее» касалось собственного комфорта. Не была забыта и традиция придворных концертов. Пока члены политбюро пили и закусывали, их слух ублажали ведущие мастера советской сцены. Приглашение выступить на таких застольях считалось очень престижным и перспективным для дальнейшей артистической карьеры.
Пятилетнего вундеркинда проблемы карьеры не волновали, главное – она увидит самого товарища Сталина. Настал день концерта. Маму в Кремль не пустили, сказали только, когда прийти за дочерью. Охранник или кремлевский курсант взял Лилю за руку и повёл в святая святых. Он был огромного роста, и девочка видела рядом только ослепительно надраенные сапоги. За кулисами ей впервые пришлось самой настраивать скрипку и самой надевать концертные туфельки. Обычно это делала мама. Лиля кое-как завязала шнурки и побежала на сцену. Охранник мгновенно схватил юную артистку за край юбки и взревел: «Куда-а?!» Сцена была занята другим номером... Лиля не слышала, как конферансье объявил выход, – расторопный охранник подтолкнул её к сцене: «Шагом марш!» Девочка оказалась в огромном зале перед жующми зрителями. Прошла на середину сцены, поклонилась и заиграла «Песню индийского гостя» из оперы Римского-Корсакова «Садко». Песню Лиля выучила на слух, её в то время часто передавали по радио в исполнении Козловского, которого вождь очень любил. Лиле бурно аплодировали, а Сталин подозвал её к себе и спросил: «Петь умэешь? Давай споём вмэсте». Еврейская девочка и грозный грузин запели «Сулико». У Сталина оказался приятный голос. Может быть, задумчиво выводя грустную мелодию, он вспомнил родной Кавказ и босоногое детство? Вождь расчувствовался. Он взял с блюда диковинный плод: «Что это, знаешь? Это хурма. Хурма должна быть очень спэлая, иначе это нэ фрукт, а гов…» Вождь спохватился: «Иначе она вязкая и нэвкусная. А как провэрить, спэлая хурма или нэспелая? Посмотреть на просвэт. Если золотистая и нэмного прозрачная, – хорошая хурма, вкусная. Вот эта – хорошая. Папробуй». Лиля поблагодарила и вонзила зубки в плод.
А дальше произошло то, что и должно было произойти и что знают все, кто хоть раз пробовал надкусить спелую хурму. Из плода брызнул сок, и на парадном мундире отца народов нарисовалось внушительных размеров пятно. К Сталину мгновенно бросились невесть откуда взявшиеся дюжие молодцы. Одни старательно замывали пятно, другие пытались стащить Лилю с колен вождя. Он остановил их и рассыпался характерным сдержанным смешком: «Хе-хе-хе, ничэго, ничэго... В следующий раз научу тебя правильно кушать хурму». В тот вечер Сталин был в хорошем настроении…
Заваленную подарками Лилю повел к воротам Кремля тот же охранник. Он очень торопился, девочка за ним не успевала. Тогда охранник просто сгреб её вместе с подарками и скрипкой в охапку и, сбросив груз перед ожидавшей в проходной Розой Абрамовной, наконец-то избавился от надоевшей обузы.
Дома от Лили потребовали подробного рассказа. После эпизода со злополучной хурмой Носон сложил чемоданчик. На всякий случай. Однако Б-г миловал, обошлось. Хотя многие родители, чьи дети были обласканы тираном, кончили свои дни в ГУЛАГе.
В начале войны Лиля с родителями уехала в Молотов (Пермь). Туда же был эвакуирован из Ленинграда Кировский театр. Его концертмейстер Лев Семенович Ерусалимский продолжил скрипичное образование девочки. Кировский театр работал в Перми очень напряжённо. Лиля постоянно присутствовала на репетициях и внимательно следила за всем, что происходит на сцене. Однажды вконец измотанный дирижёр никак не мог вспомнить, правильно ли выстроил мизансцену. Путались и артисты. В спор вмешалась Лиля: «Главный герой стоял в центре, героиня – у рампы, этот актёр – возле левой кулисы, а тот – рядом с ним…» Когда персонажи были расставлены, все с облегчением вздохнули: «Правильно, именно так выглядела мизансцена во время последней репетиции». С тех пор девочка стала постоянным консультантом. Глубокая впечатлительность одарённого ребёнка и врождённая нетерпимость к обману проявились в театре довольно неожиданным образом. Всякий раз, когда героиня «Снегурочки» Римского-Корсакова «таяла», Лиля заливалась слезами. После очередного «истаивания» зарёванную малышку отвели за кулисы, где только что распрощавшаяся с жизнью «Снегурочка» аппетитно вгрызалась в бутерброд. А когда Лиле показали люк, в котором по ходу сцены исчезает актриса, девочка с горечью констатировала: «Вы все – обманщики».
Привыкать к условности театрального искусства было тяжело. Во время спектакля по музыкальной драме Мусоргского «Борис Годунов» игравший царя артист вскинул руку в сторону директорской ложи и произнёс: «И мальчики кровавые в глазах». Сидевшая в ложе Лиля огляделась по сторонам и звонко крикнула: «Вы ошибаетесь, никаких мальчиков здесь нет!» Оркестранты, а за ними зрительный зал рухнули от хохота. В антракте актёр прибежал в директорскую ложу и восторженно расцеловал Лилю: «Поверила! Она искала мальчика, значит – поверила!» А после спектакля, во время производственного собрания, случился тихий скандал: Ерусалимский не успел отвести девочку домой. Голодная Лиля, насупившись, слушала обсуждение постановки оперы Бородина «Князь Игорь» и вдруг сказала: «Князь Игорь – предатель». Возникла зловещая пауза. Все вопросительно повернулись к девочке. Польщённое вниманием принципиальное дитя строго продолжило: «Что сказал товарищ Сталин? Товарищ Сталин сказал: “Пленных у нас нет, есть только предатели”. Советский солдат скорее умрёт, чем сдастся в плен». «Тарелка» радиотрансляционной сети не зря вбивала в неокрепшую детскую головенку нравственные устои «самого гуманного в мире общества». В голосе Лили зазвучал обличительный пафос: «Князь Игорь не только сдался в плен Кончаку и пировал с ним, но даже хотел женить сына на дочери врага!» Лилю пытались урезонить: «Князь Игорь жил тысячу лет назад, отношения между людьми были тогда другие». «А когда они были правильные – тогда или сейчас?» «Ну конечно сейчас», – обречённо признали взрослые: товарищ Сталин ошибаться не мог. Наступила гробовая тишина. Пожилой администратор тоскливо подвёл итог: «Эта девочка нас всех посадит»…
Музыкант, профессор Абрам Ямпольский был «духовным отцом» и покровителем не только своей музыкально-школьной «семьи», но и многих известных музыкантов. К нему обращались за советом или утешением, когда дело касалось значительных событий, будь то женитьба, развод, рождение ребёнка, смерть близкого человека. Некоторые просили устроить на работу. Ямпольский близко к сердцу принимал любое откровение или просьбу, обо всех с любовью заботился. Часто проявлял инициативу сам. Спустя много лет, когда Лиля оканчивала школу и готовилась к сольному концерту в Бетховенском зале Большого театра, по просьбе Абрама Ильича Семён Калиновский весь вечер опекал её, следил, чтобы она вовремя и хорошо разыгралась, даже сам подстраивал скрипку. А после концерта Ямпольский дотошно выпытывал у Калиновского подробности и искренне радовался Лилиному успеху... Ученица и профессор – Абрам Ильич Ямпольский и Лиля Бруштейн.
Однажды в Днепропетровске Абраму Ильичу показали способного подростка Лёню. Ямпольский послушал его, не колеблясь привёз в Москву и на долгие годы поселил в собственной квартире, учил и воспитывал, как сына. Пройдут годы напряжённого труда, и газеты восторженно напишут о победителе конкурса в Брюсселе, «Паганини двадцатого века» Леониде Когане. В числе первых его поздравила Лиля. Она же утешала Леню, когда прежде, на Первом всесоюзном конкурсе, он уступил победу Ситковецкому и стал вторым... Ещё одному «сыну» Ямпольского, Юлиану Ситковецкому, прочили великое будущее, но молодой виртуоз безвременно скончался. Уже смертельно больной, он сбежал из больницы на панихиду учителя. Список талантливых скрипачей, обязанных своим мастерством Абраму Ильичу, можно продолжать бесконечно. Вот лишь некоторые: Эдуард Грач, отец и сын Жуки, концертмейстеры госоркестра Шульгин и Футер. Последний уже в преклонном возрасте играл в коллективе Спивакова «Виртуозы Москвы»...
Шовинистическая истерия 1953 года по плану Сталина, как известно, должна была окончиться депортацией евреев из Москвы. Некоторые историки уточняют: пятого марта. Но в назначенный день величайший интернационалист всех времён и народов приказал долго жить, и безумная акция сорвалась. Однако антисемитизм ещё будоражил умы некоторой части общества. Причём, не столько простых людей, сколько «белых воротничков», особенно тех, чья деятельность была непосредственно связана с идеологией. На этом «фоне» и поступала в консерваторию Леонарда Бруштейн. Однако экзамен по специальности принимала та же комиссия, что и в ЦМШ. После исполнения первой темы концерта Чайковского председатель Юрий Исаевич Янкелевич остановил Лилю: «Всё ясно. Играйте следующее произведение». Так повторялось до конца программы, и Лиля получила заслуженные «пять с крестом». Как и ожидалось, самым трудным оказался экзамен по истории СССР. Известный своим мракобесием профессор Трошин отложил в сторону Лилин билет, даже не заглянув в него: «Это вы знаете». И посыпались вопросы, никакого отношения к школьной программе не имеющие. Но не зря Александр Харитонович дотошно готовил Лилю. Она со скоростью пулемёта цитировала целые абзацы из истории ВКП (б). После часа экзекуции отчаявшийся Трошин спросил: «В котором часу началось заседание ЦИК, принявшее решение о вооруженном восстании в октябре 1917 года?» «В шесть утра» , – не моргнув ответила Лиля. Видимо, экзаменатор и сам не знал ответа на свой вопрос, на него жалко было смотреть, он весь взмок, постоянно вытирал платком потеющий лоб, силясь придумать для «ужасной» абитуриентки очередное коварство. И тут вмешался член комиссии, с чьим мнением было неразумно не считаться – новый директор ЦМШ Розанов. Он наклонился к уху экзаменатора и что-то долго ему выговаривал, после чего Трошин сквозь зубы процедил Лиле: «Вы свободны». И до самых дверей провожал её прищуренным ненавидящим взглядом. А против фамилии Бруштейн появилась четвёрка. Единственная за годы учебы в консерватории, все остальные оценки были отличные. Печалился экзаменатор недолго. Следом за Лилей в класс вошёл другой абитуриент и, характерно грассируя, представился: «Михаил Штейнберг». Трошин оживился и, почти не спрашивая, влепил ему двойку. Однако и тут неутомимого борца за большевистские идеалы ждало горькое разочарование. Мишу хотел видеть своим студентом профессор Цыганов. Он подключил к «делу Штейнберга» могучие связи в министерстве, и Трошин был снова посрамлён...
Консерватория блестяще окончена, но ни о какой аспирантуре теперь не могло быть и речи. Меньше всего огорчился отец Леонарды Носон. «Твоя мечта – концертная деятельность, а не преподавание, – внушал он дочери. – Зачем тебе учёная степень?» Лиля полностью разделяла мнение отца. Но тут дело было в другом: её хотели унизить, а этого она стерпеть не могла. Прогибаться Леонарда не умела... За редким исключением высокие чиновники тоталитарных режимов везде одинаковы. В середине ХVIII века прекрасный русский поэт и философ Василий Тредиаковский перевел с французского «Историю римских императоров». В книге есть такие строки о приближённых Октавиана-Августа: «Не только злые предприятия на их живот (то есть жизнь – В.П.), но и самые легкие досады, также и простая небрежность в почитании были уже злопреступством нечестивым». Леонарда позволила себе не просто «небрежность в почитании» или «лёгкую досаду» в адрес советской чиновницы. А было так. Дмитрий Шостакович и Давид Ойстрах написали Бруштейн блестящие характеристики. С ними она пришла к некой Ильиной, которая командовала всеми учебными заведениями страны. И спросила, почему вместо неё, обладателя диплома с отличием, лучшей скрипачки на курсе, в аспирантуру принят троечник, уступающий ей по всем статьям? Партийная тётка, не читая, небрежно отодвинула обе характеристики и, расплывшись в торжествующей улыбке, разглядывала Леонарду немигающими глазами и медленно растягивая от удовольствия слова, произнесла: «Деточка, у него перед вами главное преимущество – национальное».
Класс Давида Фёдоровича Ойстраха. На первом плане Давид Ойстрах, Роза Файн, Леонарда Бруштейн и французская студентка.
Тётка точно рассчитала и нанесла запрещённый удар. Впрочем, почему запрещённый? В партийных верхах антисемитизм считался хорошим тоном... Леонарда побледнела и глухо ответила: «А у меня – перед вами». Лиля, конечно же, так не думала. Просто хотела, чтобы зарвавшаяся советская чиновница хоть раз на собственной шкуре почувствовала, каково это, когда оскорбляют национальное достоинство. И цели своей достигла. Ильина изменилась в лице: «Слушай меня внимательно, жидовская сучка. Обещаю, что ты не будешь играть ни на одной сколько-нибудь приличной сцене. Катись со своим “красным” дипломом в сельский клуб». Слово она сдержала. И начала с того, что запретила дирижеру Большого симфонического оркестра Гауку принимать Леонарду в свой коллектив. Перед выпускницей Московской государственной консерватории, лучшей скрипачкой курса Леонардой Бруштейн, захлопнулись все двери.
Дата: Понедельник, 15.11.2021, 19:27 | Сообщение # 319
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 682
Статус: Offline
окончание
Благодаря стараниям верной слову чиновницы Ильиной, Бруштейн не брали в солидные музыкальные коллективы. Всю жизнь она проработала во МХАТе и параллельно много выступала с сольными концертами. Начальник отдела кадров МХАТа Виктор Устименко сыграл роковую роль в жизни многих талантливых людей и хотя после ХХ-го съезда партии лучшие времена для него прошли, в душе он не изменился. Когда Леонарда принесла ему письма в поддержку присвоения ей звания заслуженной артистки РСФСР, под которыми стояли подписи Дмитрия Кабалевского, Арама Хачатуряна, Тихона Хренникова и Никиты Богословского, кадровик помрачнел. Видимо, пожалел, что так и не сумел (или не успел) рассовать этих композиторов по лагерям..., а вслух сказал: «Как вам удалось так легко заручиться поддержкой выдающихся композиторов?» Сальная улыбка красноречиво говорила, что имел в виду кадровик. «Я умею играть на скрипке, – ответила Леонарда. – Для выдающихся композиторов этого достаточно». Однако такой ответ явно не устраивал Устименко и он натравил на Лилю всех стукачей в оркестре, которые с его подачи начали плести вокруг неё интриги, распространять небылицы.
...Ещё много лет Леонарде отказывали в присвоении звания все те же вахтёры, уборщицы и гардеробщики театра: классический советский приём – выдавать неправедные акции за «глас народа» срабатывал неизменно. Хренникову такие методы были хорошо знакомы, а потому он ежегодно продолжал ходатайствовать о присвоении Бруштейн почётного звания. Лишь однажды, и то ненадолго, в нём возобладал чиновник. В телефонном разговоре, когда Леонарда возмутилась творимыми с ней безобразиями, неожиданно Тихон Николаевич вскипел: «Что вы плачетесь? Вам что, кушать нечего? Вы музицируйте, музицируйте!» И Лиля не выдержала: «Ешьте и музицируйте, музицируйте и ешьте… Не хочу быть рабом!» После гнетущей паузы в трубке послышался мягкий голос: «Успокойтесь, Лилечка. Мы всё для вас сделаем». Свое слово Хренников сдержал. А обид он никогда не помнил. Между тем Устименко как мог продолжал вредить Леонарде. И ей это в конце концов надоело. Тогда она разыграла превосходную мизансцену: в кабинете начальника отдела кадров висел большой портрет Сталина. Мельком взглянув на него, Лиля небрежно сказала: «В жизни он был немножко другой». Устименко насторожился: «Вы что, лично встречались с товарищем Сталиным?» – «Встречались. Ели хурму, пели дуэтом “Сулико”»... Устименко вскочил со стула, вытянулся в струнку, сложил руки по швам и, не шелохнувшись, благоговейно выслушал давнюю историю. В состоянии, близком к ступору, деревянным голосом отчеканил: «Что же вы раньше этого не рассказывали?» Потом размяк, приложился к ручке и, осторожно ступая, проводил до дверей.
Леонарда Бруштейн и Дмитрий Кабалевский дают концерт в донецкой филармонии. 1961 год.
…Эффект от мизансцены превзошёл все ожидания. Через несколько дней все травившие Лилю интриганы, ревностные стукачи из гвардии Устименко, дружно подали заявления об уходе из театра. Такая покорная дисциплинированность потрясла даже приветствовавших этот беспрецедентный исход. Встретив Леонарду в коридоре, директор МХАТа Ушаков спросил: «Что ты сделала с Устименко? Он везде превозносит тебя до небес». Лиля невозмутимо пожала плечами: «Осознал, что был неправ, раскаялся». Директор прекрасно помнил, как совсем недавно скрипачка и кадровик бурно выясняли отношения. Кто-то из «гвардейцев» Устименко будто бы узнал, де Бруштейн имеет вызов на постоянное место жительства в Израиль. Это был лучший способ воспрепятствовать выезду еврея куда бы то ни было. Ушаков вызвал Леонарду в кабинет, где уже сидел Устименко. Вкрадчиво улыбаясь, начальник отдела кадров спросил: «На историческую родину потянуло?» Лиля потребовала подробностей. «Какие ещё подробности?! – рявкнул кадровик. – Лучше покажите вызов в Израиль! Как я понимаю, вас там уже ждут». – «Никто меня там не ждёт. А вот вас ждут в Канаде. Уже получили вызов?»... – «Почему в Канаде?» – опешил Устименко. – «А там большая украинская диаспора». –«Какая Канада, что вы несёте?! И потом – русский я по паспорту, понимаете?! Русский!» Наследник Сталина разве что не топал ногами. Ушаков с интересом наблюдал эту сцену. Потом протянул скрипачке лист бумаги и продиктовал: «Я, нижеподписавшаяся Леонарда Бруштейн, ни сейчас, ни в будущем не собираюсь навсегда уезжать из СССР и менять советское гражданство. Число и подпись». Ушаков небрежно бросил бумагу в ящик письменного стола. Это был пропуск Леонарды в загранкомандировки.
В начале семидесятых Носону Залмановичу удалось прочитать запрещённый «Архипелаг Гулаг». Книга потрясла его, и он, всегда чуравшийся политики, другими глазами увидел трагически сложившуюся карьеру любимой дочери. Более того, стал склонять её к диссидентской правозащитной деятельности. Но дочь видела свою судьбу по-другому: «При моём здоровье и стараниями чиновников, отсутствии широкой известности в СССР и на Западе, КГБ ничего не стоит со мной расправиться. Я отомщу режиму иначе – получу всё, чего так яростно пытаются лишить меня его холуи и буду как кость торчать в их поганых глотках». – «Тогда было бы хорошо, если бы тебя поддержал Ростропович». – «У него на даче живёт и работает Солженицын, поддержка опального музыканта принесёт только вред». –«Нет, – настаивал отец. – Рекомендация всемирно известного виолончелиста и правозащитника принципиально важна именно теперь»...
В консерваторском классе Ростроповича окружали ученики, поклонники и гебешники. Леонарда вспомнила встречу с Мстиславом Леопольдовичем несколько лет назад в Клайпеде. Чуть ли не с листа виолончелист играл на открытой летней площадке труднейший концерт Мийо. Порыв ветра смёл с пюпитра ноты, но Ростропович невозмутимо продолжал, импровизируя на тему композитора. А когда скрипачи подобрали разлетевшиеся листы, оркестр как ни в чём не бывало закончил произведение бравурным финалом. Дирижировал легендарный Геннадий Рождественский – новый руководитель Большого симфонического оркестра. Того самого, в который Леонарда по окончании консерватории не попала... Ростропович, заметив Лилю в первом ряду, после концерта подошёл к ней: «Хочешь я поговорю с Геной, чтобы взял тебя в свой оркестр? Он мне не откажет». – «Спасибо, но я буду пробиваться сама. Как солистка». –«В наших условиях быть солистом очень трудно. Тем не менее, успехов тебе». И они дружески расстались. И вот теперь – встреча в консерватории. Мстислав Леопольдович оставил шумную компанию и подойдя к Лиле без обиняков спросил: «Чем могу помочь?» Леонарда сказала, что её выдвигают на звание заслуженной артистки РСФСР. «Если считаете, что я достойна, поддержите меня». – «Ты достойна большего, но боюсь, моя поддержка окажет тебе медвежью услугу». И пророчески добавил: «Хотя лет через двадцать, когда я въеду в эту страну на белом “Мерседесе”, моя рекомендация будет бесценной»...
Ростропович взял лист бумаги и написал: «Директору Моск. Худ. театраК.А. Ушакову. Знаю Леонарду Бруштейн много лет по её выступлениям, сначала – как студентки, а затем и как артистки. Обладая исключительным по красоте и наполненности звуком, блестящей техникой и незаурядным артистизмом, Л Бруштейн, как я думаю, является украшением музыкальной части вашего театра. Всяческое поощрение этой замечательной артистки безусловно окрылит её и поможет дальнейшему творческому росту.Мстислав Ростропович. 1973 год».
Ровно через двадцать лет, в 1993-м, этот документ действительно сыграл свою роль при присвоении Бруштейн следующего звания – народной артистки России. И, словно дурной сон, вспоминалось, как в далёком семьдесят третьем Ростропович, стоя спиной к гебешникам, писал свою рекомендацию. А они, изнемогая от любопытства, всё норовили заглянуть ему через плечо и, наконец, не выдержали: «Что это вы там пишете?» – «Квартиру помогаю человеку получить, понимаете? Квар-ти-ру...» Конечно же, Леонарда тогда не собиралась воспользоваться рекомендацией Ростроповича. А предполагать, что она пригодится через двадцать лет было бы немыслимой дальновидностью. Обращение к великому музыканту стало своеобразным выражением солидарности с его политической позицией, ведь многие коллеги, оберегая собственный покой, с известных пор предпочитали не общаться с Мстиславом Леопольдовичем. К тому же не в правилах Леонарды было подставлять под удар третьих лиц: одно только знакомство с этой рекомендацией косвенно связало бы директора театра Ушакова со скандально известным диссидентом, и в случае чего карьеру Константина Алексеевича не спас бы даже могущественный шурин – член Политбюро и «хозяин Москвы» Гришин. Воистину: меньше знаешь – крепче спишь... Особенно руководя театром, который считается «лицом советской культуры», а значит, предельно идеологизирован.
...в стране всегда придавалось большое значение такому принципу: фамилии ведущих артистов, участвующих в спектаклях по русской и советской классике, не должны коробить национальное самосознание основной массы советских зрителей. Ещё Станиславский, исходя из этого, в своё время предложил претендовавшему на работу во МХАТе гениальному Шверубовичу сменить фамилию. Согласно легенде, Василий Иванович задумался и посмотрел в окно. На улице сильный ветер качал деревья. И артист сказал: «Буду Качаловым»... Племяннику Качалова разрешили остаться Шверубовичем: его фамилия в афишах спектаклей не значилась. Благодаря заступничеству знаменитого дяди, по истечении лагерного срока его, бывшего белого офицера, больше не трогали, мало того, даже позволили преподавать в Школе-студии МХАТа – он был блестяще образован! В начале Великой Отечественной войны прекрасному актёру фон Генке грозила депортация из Москвы. Спасло заступничество театра, а главное – Сталина, которому нравился этот артист. Но фон Генке пришлось сделаться Станицыным... Полунемке-полуфранцуженке Шульц несмотря на талант, искромётный темперамент и неповторимое обаяние трудно было бороться во МХАТе за роли, а тем более соперничать с великой Аллой Тарасовой. Но жизнь Шульц значительно упростилась, когда она взяла фамилию «Андровская»... Актёр Зяма Цильман много лет «тянул» лагерный срок по совершенно абсурдному делу: позарившись на его комнату, сосед по квартире настучал в органы, что племянник Зямы, школьник, состоит в антисоветской террористической организации. Племянника, естественно, «убрали», дядю отправили осваивать Восточную Сибирь, а сосед благополучно занял освободившуюся в коммуналке жилплощадь. После освобождения актёру невероятно повезло: его приняли во МХАТ, но заставили сменить фамилию и в память о городе, близ которого он ударным трудом приближал светлое будущее Отечества, Зяма Цильман превратился в Тобольцева... Была во всем этом великая сермяжная справедливость. Ибо какое сердце истинного «патриота» не загорится праведным гневом, если он прочитает в афише, что, скажем, в пьесе Островского роли обитающих в патриархальной глубинке купцов, приказчиков, их жён и дочерей играют Шверубович, фон Генке, Шульц и Цильман?
В годы сталинского лихолетья многие меняли фамилии, нередко заимствуя их у русских жён и мужей. Доброжелатели советовали Леонарде взять хотя бы сценический псевдоним или девичью фамилию матери – Мархасина, которая на русскую хоть и не очень-то тянула, зато не так откровенно царапала слух советских чиновников от искусства. «Я – Леонарда Носоновна Бруштейн, – отвечала скрипачка, – и никогда не предам свои корни».Иннокентий Смоктуновский, Никита и Наталия Богословские, Леонарда Бруштейн за кулисами в Колонном зале Дома союзов.
После возвращения из гастрольной поездки с Кабалевским по Сибири и Дальнему Востоку первым, кто предложил Леонарде участвовать в авторских концертах, был Никита Богословский. Так началось их знакомство, которое продлилось тридцать восемь лет. К трём скрипичным пьесам Богословского прибавится ещё шесть, записанных со временем на пластинку оркестром под управлением Юрия Силантьева с солисткой Леонардой Бруштейн. Она станет единственной исполнительницей скрипичных произведений Никиты Владимировича, хотя обычно никто долго не задерживался в «бригаде» этого чрезвычайно воспитанного, но с очень сложным характером человека. Будучи исключительно пунктуальным, он требовал того же от других. Леонарда всегда соглашалась участвовать в его концертах, несмотря на то, что нередко они накладывались на другие важные мероприятия. Лишь однажды скрипачка вынуждена была отказаться от гастролей: у отца случился инфаркт... Изумительный собеседник, остроумный и саркастический, Никита Владимирович очень любил шутки и розыгрыши, многие из которых давно превратились в легенды. Стать «героем» его изощрённых придумок мог каждый – от случайного знакомого до руководителя Союза композиторов. Иногда его шутки бывали злы. Композитор Михаил Бак был приятный во всех отношениях человек, и в Союзе композиторов к нему очень хорошо относились. Леонарда играла несколько пьес Бака для скрипки, но в основном он писал музыку для детей. Однажды Михаил Абрамович сочинил несколько эстрадных песен и принёс их на суд коллег в песенную секцию Союза. Ни хвалить, ни обижать композитора никто не хотел. «Выручил» Богословский: «У попа была собака, поп её любил. Она спела песни Бака, – поп её убил». На этом обсуждение закончилось. Больше всех доставалось от Никиты Владимировича Тихону Хренникову. После премьеры оперы «Мать» у всех на слуху была пародия Богословского: «В Большом премьера новая, билетов в кассе нет. Но музыка хреновая и матерный сюжет». Жена Хренникова, пианистка по образованию Клара Вакс, была музыкальным критиком, командовала в Союзе композиторов целой армией музыковедов и усердно пропагандировала творчество мужа. Жена знаменитого Шумана тоже была пианисткой и звали её тоже Кларой. Кларой Вик. Это роковое совпадение послужило сюжетом для эпиграммы Богословского: «С карьерой тот простится вмиг, кто скажет необдуманно, что Кларе Вакс до Клары Вик – как Тихону до Шумана». Клара Арнольдовна спустила на злого забияку свору музыкальных критиков. И получила в ответ: «Клара командует Союзом композиторов из-под Тишка»... Никита Владимирович прекрасно понимал, что острый язык и далеко не всегда безобидные проделки без последствий не останутся. Особенно если касаются влиятельных персон, НО ...ничего не мог с собой поделать. Многие столь же маститые сверстники из музыкального мира были уже народными артистами, а Богословского Союз композиторов тормозил. К очередному юбилею этой организации обойти Никиту Владимировича было уже невозможно, и его представили к малозначительной награде – ордену «Дружбы народов». Однако, используя связи в ЦК, Богословский добился, чтоб ему сразу на несколько порядков "изменили меру поощрения", присвоив звание народного артиста СССР. Познавший на собственном опыте, как при желании окорачивают талантливых людей, Богословский настойчиво поддерживал Леонарду и первым поздравил её с присвоением звания. В два часа ночи почтальон принёс телеграмму «молнию»: «Ура. Никита, Наталья, Андрей Богословские».
послесловие
Долгая неравная борьба с чудовищной машиной социалистического государства за естественное право таланта выходить на широкую аудиторию окончилась поражением Леонарды. Страшная печать молчания, наложенная на её творчество скрипачки, подточила здоровье. Во время долгой и мучительной болезни она больше всего сокрушалась о том, что не может играть, а значит жизнь потеряла смысл. Перед самой смертью судьба всё же подарила возможность подержать в руках первый авторский компакт-диск, на котором среди других произведений записано одно из её любимых – еврейские произведения Эрнста Блоха «Баал-Шем: три картинки из хасидской жизни» для скрипки и фортепиано. В Советском Союзе её позволяли исполнять только зарубежным гастролерам. Ноты «Баал-Шема», написанные от руки, Леонарда с трудом отыскала в Ленинской библиотеке. Два других диска вышли после её кончины... Жизнь Леонарды Бруштейн оборвалась ранней весной 1999 года. А её прекрасное творчество всё же выжило, сохранённое в пластинках, компакт-дисках и концертных записях. «Блажен, кто рядом славных дел Свой век украсил быстротечный».
Дата: Понедельник, 29.11.2021, 23:49 | Сообщение # 320
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 236
Статус: Offline
КАЗУС ПРОКОФЬЕВА.
Сергей Прокофьев умер в один день со Сталиным, НО кончина «вождя народов» затмила уход музыканта. Все, кто хотел с ним проститься, шли в Дом композиторов, где проходила гражданская панихида, с комнатными цветами в горшках: других просто не было - все «достались» Сталину. Рядом с гробом стояла печальная и смиренная Мира Мендельсон - вдова. В то же самое время другая вдова Прокофьева - Лина Любера – привычно толкала бочку с помоями в женском лагере в поселке Абезь. И знать ничего не знала о том, что умер человек, которого она любила больше всех на свете. Долгое время этого имени - Каролина Кодина-Любера - не было ни в одной биографии Прокофьева. Ещё бы - не пристало одному из самых прославленных советских композиторов, шестикратному обладателю Сталинской премии, иметь жену-иностранку. А между тем именно с этой хрупкой испанкой, в которой бродило много «вражеской» крови - польской, французской и каталонской, - Сергей Прокофьев прожил долгих 20 счастливых лет. Но её безжалостно вычеркнули сначала из жизни композитора, а потом - даже из воспоминаний о нём... Оставили место лишь для «образцовой» Миры Мендельсон: выпускницы литературного института, комсомолки, дочери «старого большевика» Абрама Мендельсона и - по слухам - племянницы Лазаря Кагановича...
Каролина росла в музыкальной семье: отец - испанец Хуан Кодина и мать - полька Ольга Немысская - были певцами. И потому следили за музыкальными событиями Нью-Йорка, куда они перебрались из Испании. А в 1918 году гвоздём музыкальной программы «Большого Яблока» был как раз Прокофьев. Он выступал в знаменитом Карнеги-Холле. Манера его исполнения, собственные авторские вещи привели в восторг Ольгу Немысскую, и та буквально заставила свою дочь - начинающую певицу - познакомиться с Прокофьевым после концерта. Лина не слишком хотела идти за кулисы: да, ей понравилась его музыка, но сам долговязый 27-летний русский не слишком заинтересовал её.
Лине едва минул 21 год, но она прекрасно знала себе цену: ей, как две капли воды похожей на звезду немого кино Терезу Брукс, мужчины, проходящие мимо, подолгу смотрели вслед. Она знала пять языков, прекрасно пела. Понятно, почему ей не хотелось являться к Прокофьеву в качестве одной из восторженных поклонниц. Но пришлось капитулировать под материнским натиском. Лина хотела остаться незамеченной в толпе других барышень, но Прокофьев сразу выделил темноволосую девушку и пригласил войти. С этого всё и началось. Как он потом написал в своём дневнике, Лина «поразила меня живостью и блеском своих чёрных глаз и какой-то юной трепетностью. Одним словом, она представляла собой тот тип средиземноморской красоты, которая всегда меня привлекала». Очень скоро они уже дня не проводили друг без друга... Специально для своей Пташки - как Прокофьев прозвал Лину - он написал цикл из пяти песен. Потом были другие произведения. И они концертировали вместе - русский пианист и композитор Прокофьев и испанская меццо-сопрано Любера (в качестве творческого псевдонима она взяла фамилию бабушки по материнской линии). Каролина играючи выучила русский язык, а между гастролями они умудрились обвенчаться - 20 сентября 1923 года в баварском городке Этталь. В феврале 1924-го в их семье появился маленький Святослав. А спустя 4 года - второй сын - Олег. Хрупкую Пташку по-прежнему провожали взглядами мужчины. С годами она лишь похорошела, приобрела лоск. Её считали образцом элегантности в музыкальных кругах Парижа и Лондона, Нью-Йорка и Милана. Бальмонт посвящал ей стихи, Пикассо, Дягилев и Матисс высоко ценили её стиль, Стравинский и Рахманинов, несмотря на музыкальное соперничество с Прокофьевым, отдавали должное её голосу и, главное, - таланту совмещать три должности разом: певицы, светской дамы и композиторской жены.
В качестве последней она не только заботилась о быте Прокофьева, но и занималась организацией гастролей и связанных с ними частых переездов, вела переговоры, переводила: Она успевала делать всё играючи и красиво. По воспоминаниям сыновей Прокофьева, «мамино слово было решающим». Когда композитор надумал после затянувшихся на долгие 18 лет гастролей вернуться в СССР, именно Пташка поставила точку во всех этих сомнениях и метаниях. На Родине Прокофьеву обещали дать возможность писать музыку, ведь на Западе он, как и Рахманинов, и Стравинский, вынужден был откладывать сочинительство ради исполнительской деятельности: только так он мог зарабатывать. Лина, обожавшая мужа, прекрасно понимала: творчество для него - на первом месте. Значит, надо переезжать. В 1936 году семья Прокофьева вернулась в СССР. Дети пошли в англо-американскую школу. Лина заблистала на приемах в многочисленных посольствах - она всегда была в центре внимания. А Прокофьеву действительно позволили творить. Правда, недолго: очень скоро ему объяснили, в чем состоит задача советского композитора. И вот чуть ли не параллельно с «Ромео и Джульеттой» он пишет «Ленинскую кантату», сочиняет оперу об украинском колхозе – «Семен Котко»...
Видя, как редеет круг его друзей – тот арестован, этот пропал без вести, этот расстрелян, объявлен шпионом и т. д. и т. п., Лина даже не думает меняться: почему она должна перестать общаться со своими иностранными друзьями, посещать посольства, писать матери во Францию? Что это за глупости?.. В 1938-м Прокофьев уехал в Кисловодск - отдыхать. И едва ли не в первом письме отчитался: «Здесь за мной увивается очаровательная иудейка, но ты не подумай ничего плохого.» Лина и не подумала. А зря. Прокофьев не устоял перед преследованиями Миры Мендельсон. Их курортный роман перерос в роман постоянный. И в 1941 году композитор ушёл из семьи. Возможно, урони Пташка хоть одну слезу, он бы остановился: Но та «держала марку». Она не любила жаловаться. И терпеть не могла нытиков. Глядя на Лину, никто и подумать не мог, какие демоны разрывают её душу. Потому что с уходом Прокофьева она не смирилась ни на секунду, и ни на секунду не перестала его любить. Долгое время Лина была уверена, что их разрыв - лишь временный. Не устраивала скандалов, не обременяла просьбами. Но через несколько лет Прокофьев заговорил о разводе. Тут уж она встала на дыбы. Чего здесь было больше - любви, гордости или простого опасения за участь свою и детей? Она въезжала в СССР женой советского композитора. А кем она будет после развода с ним? Иностранной шпионкой? Врагом народа? В конце концов, умные люди объяснили Прокофьеву: брак с испанкой, зарегистрированный в Баварии, в СССР - недействителен. Так что он спокойно может жениться. Что композитор и сделал 15 января 1948 года... Через месяц после этой свадьбы Лину Кодину арестовали как иностранную шпионку и приговорили к 20 годам лагерей. О смерти своего мужа она узнала случайно: одна из таких же заключённых услышала по радио, что звучит концерт, посвящённый памяти Прокофьева. Сказала Лине. И тогда эта гордая женщина заплакала так, что охранники вынуждены были отпустить её с работы в барак. Она горько оплакивала человека, который оставил её одну с сыновьями в самый тяжёлый момент, который бросил её на произвол судьбы, и по вине которого она оказалась в лагерях... С Колымы Лина вернулась в 1956-м и по воспоминаниям современников, уже через два дня вновь являла собой образец элегантности. Заявила о своих правах на наследие композитора, тут-то и всплыло пикантное обстоятельство, получившее в юридической практике название «казус Прокофьева»: гений оставил после себя сразу двух вдов. Теперь, когда Сталина не стало, брак Прокофьева с Линой вновь стал законным. Лине и сыновьям досталось почти всё имущество... Она стремилась уехать на Запад и безрезультатно обращалась к Брежневу с просьбами дать ей возможность повидать престарелую мать, но только в 1974 году на одно из писем Лины, адресованное тогдашнему председателю КГБ Андропову, с просьбой разрешить ей на месяц выехать в Великобританию, чтобы повидать сына и внучку, пришёл ответ: через три месяца позвонили из ОВИРа и сообщили, что ей предоставлена трехмесячная виза для поездки в Великобританию. К этому времени ей было уже 77 лет. Она не вернулась. Но Лину никто не считал беженкой. Советские власти не хотели политического скандала, который возник бы, если бы вдова великого Прокофьева попросила политического убежища на Западе и потому советское посольство в Лондоне без проблем продлевало ей визу. На Западе Лина делила время между Лондоном и Парижем, куда впоследствии перебрался и старший сын с семьёй. Много времени она проводила в США и Германии. В Лондоне в 1983 году она основала Фонд Сергея Прокофьева, куда передала свой обширный архив, включавший переписку с мужем. Её без конца приглашали на юбилеи, фестивали, концерты, посвящённые композитору. Свой последний, 91-й день рождения Лина Прокофьева отпраздновала 21 октября 1988 года в больнице в Бонне, куда прилетели и её сыновья. Она была смертельно больна, но пригубила шампанского. Лину переправили в Лондон, в клинику имени Уинстона Черчилля, где она скончалась 3 января 1989 года. Записи с пением сопрано Лины Люберы не сохранились. Каролина Кодина-Любера прожила долгую жизнь, жизнь, которую она начала с начала в 77 лет... Много путешествовала, растила внуков. Но главное - она занималась переизданием музыкального наследия Прокофьева и делала всё, чтобы имя её великого мужа не было забыто на Западе. И его действительно там знают, помнят и любят.
Дата: Вторник, 30.11.2021, 12:39 | Сообщение # 321
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1455
Статус: Offline
да, не зря видать многие его недолюбливали. может композитор он и хороший, но как человек - так себе (чтоб не сказать хуже), ведь понимал, что будет с Каролиной, видел какое время и что вокруг творится, НО думал только о себе любимом...
По дороге на встречу с Алоной Шехтер я всё ещё повторяла в голове вопросы предстоящего интервью. В конце концов, не каждый день выпадает шанс побеседовать с женщиной, создавшую компанию, которую ещё с 1990-х считали империей.
Наша встреча проходила в клинике в Тель Авиве и, как обычно, я приехала заранее. Офисы и клиника Алоны Шехтер расположены внутри одной из современных башен на Игаль Алон, которые я назвала бы «холодными». И каково же было моё удивление, когда, войдя в офис, я обнаружила место, почти в точности скопированное с одного из старейших замков Франции. Ангелы, бархат, дерево. Пока я ждала Алону, я поняла, что всё, что я подготовила и запомнила, примет другой оборот, и так оно и было на самом деле. Алона Шехтер родилась в 1960-х годах в районе Рамат-Авив в семье, пережившей Холокост. С трёх лет она научилась играть, была военным учителем, вышла замуж, уехала в Арад, работала дирижёром хора в Араде, заболела, создала свою компанию, которая стала империей... Каждая остановка в жизни Алоны — это шаг к тому, кем она является сегодня. И я привожу вам интервью с женщиной, которая во время нашей встречи и рассмешила меня, и пролила слёзы, но главное — заставила меня почувствовать, что всё возможно.
Как и она, я выросла на историях о Холокосте и войне, мои родители — второе поколение, поэтому я начала интервью с трудного вопроса о том, каково расти с двумя родителями, пережившими Холокост. Не заблуждайтесь, это были тяжёлые времена, Рамат-Авив был одним из пригородов Тель-Авива, где жили в основном музыканты и представители богемы.— Мои родители были музыкантами, и с двух лет я росла в мире музыки, в котором была суровая дисциплина, много забот и особенно историй о Холокосте. Отец с юных лет не щадил меня ни одной историей, как бы это ни было сложно. С юных лет я понимала значение дисциплины и то, что я всегда должна знать, как позаботиться о себе. Пока мои друзья гуляли, я упорно занималась музыкой. И в 12 лет я уже была пианистом, и одновременно с окончанием школы закончила и консерваторию в Тель Авиве. — Вы не пытались от этого убежать? Конечно, при первой же возможности я уехала из дома. В 18 лет я ушла в армию и специально попросила служить далеко от дома. Я была учительницей-солдатом в Афуле, и с тех пор так и не вернулась домой. В армии я познакомилась и со своим мужем, мы поженились сразу после того, как я закончила служить. Ему предложили работу на реакторе в Димоне, и мы переехали в Арад. — Из Рамат-Авива в Арад? — Хотите верьте, хотите нет, это имело смысл, Цвика получил серьёзную должность, и я последовала за ним. Арад казался нам волшебным и далеким.В тот день, когда мы переехали в Арад, я нашла работу в школе учителем музыки, годы учёбы в консерватории и музыкальной академии окупились сполна. Мы основали дом в Араде, у нас родились дети, у нас была жизнь, полная романтики, любви и бедности. — Вы двое работающих, живете в развивающемся городе. Какая бедность? — В 80-е годы родилась концепция «жертв ипотеки», банки давали ипотечные кредиты на невозможных условиях, через несколько лет ипотека была выше наших зарплат, процентные ставки просто убивали нас. Чтобы выжить и жить, и покупать еду для детей, мы с Цвикой работали круглосуточно. Я брала дополнительные часы в хоре, частные уроки, школа, мы сделали все, чтобы выжить... — Не пробовали обратиться за помощью к родителям? Нет, категорически нет, более того, когда к нам приезжали родители, я брала мясо у соседа, клала его в морозилку, чтобы он выглядел полным, чтобы не было даже подозрений, что с нами что-то не так, а после того, как они уезжали, возвращала всё соседу. — Как из нищеты, музыки, Арада вдруг родилась империя в области косметики? — Однажды стресс, постоянная работа переросли в мой псориаз, и я проснулась с красной и грубой сыпью. Боль была невыносимой, и через день мне стало плохо. Оглядываясь назад, я вспоминаю, что в 17 лет у меня было красное пятно в области подмышек, я показала его своей матери, и она сказала мне тогда, что и у моей бабушки такое же было... Как вы, наверное, знаете, это аутоиммунное заболевание, без лекарств. Для облегчения мне дали стероиды, я прошла курс облучения, но ничего не помогло, я заболела и заболела серьёзно. Не могла поднять детей - кожа лопалась до крови... усложнялись простейшие действия. Мне давали сумасшедшие диеты, от которых я очень похудела и, по сути, сломалась... Алона делает паузу, переводит дыхание. Честно говоря, я тоже понимаю, как тяжело сейчас, когда ты наверху, успешен, говорить о слабости над бесконечной болью... Алона вздыхает и продолжает.— Решила не сдаваться, поняла, что надо найти решение, осталась без работы, дома с маленькими детьми, Цвикиной зарплаты нам не хватает. Но я говорила себе — не сдамся, надо искать. Я прошла через десятки врачей, и даже гадалок, пока не наткнулась на британского дерматолога, который сказал мне, что исцелит меня. Я не буду лгать вам, я не поверила ему ни на секунду, он сварил мне немного мази по своему рецепту, дал мне инструкции и отправил домой. Боже, какой вонючий была это мазь, я боялась ею пользоваться, пока все бодрствовали, чтобы они не убежали из дома. Ночью рискнула намазать тело, легла спать, а через несколько минут Цвика проснулся. В ту ночь мы изрядно посмеялись... Я продолжала ежедневно использовать мазь, и она сработала. Через какое-то время раны исчезли, и всё зажило. Я ожила. Знаю, псориаз лечить не особо возможно, но я была здорова. Я была здорова, но пока болела, люди исчезали из моей жизни, я потеряла работу и мне пришлось начинать заново с нуля. С исцелением я также поняла, что в природе есть волшебство и есть другие люди, подобные мне, и я хотела сообщить им хорошие новости. Я пошла учиться, изучила теориюРамбама, теорию заживления кожи, поняла, что мазь также может помочь женщинам с проблемами пигментации, кожными инфекциями и даже морщинами. — Итак, вы решили распространить информацию? — Конечно, да, я была спасена, я снова стала матерью, женщиной. Задумавшись, что и другие женщины страдают, как я, купила у дерматолога упаковки с кремами и начала раздавать. Но перемена произошла совершенно случайно: мы с детьми поехали в Эйлат, мне удалось запихнуть сумку-холодильник с кремами в маленькую и под завязку загруженную машину. Настолько загруженную, что я сама с трудом в неё поместилась. Цвика посмеялся надо мной и спросил, как я собираюсь продавать в отпуске? В Эйлате я записалась на лекцию о здоровье, но по странному стечению обстоятельств, лектор не приехал, а служащий в отеле объявил, что лекция отменена. И тут я буквально взорвалась и сказала, что могу сама прочитать лекцию. Годы выступлений и музыки дали мне уверенность. Я вышла на сцену и просто рассказала свою историю... Знаете, после лекции я буквально опустошила привезённую с собой сумку-холодильник и вернулась домой с заказами и приглашениями. Я покрыла все расходы на отпуск и осталась с достаточной прибылью. Я начала ходить в отели и учреждения и предлагать свои лекции. Однажды я читала лекцию в отеле в Араде, никто не пришёл, кроме одной женщины, я читала лекцию ей одной и в тот вечер я нашла своего промоутера, которым оказался её муж... Я читала около 90 лекций в месяц, ездила из Арада в Тель-Авив, Хайфу, Нагарию и даже Метулу. Через несколько месяцев я заработала свой первый миллион... — Как вы справлялись с успехом, ведь говорят, что он ослепляет? — Голос разума, я очень много работала ради себя, ради успеха, ради ежедневного результата. Я умела быть внимательной. Когда поступили большие предложения от различных фармацевтических компаний, я обратилась к своему отцу за советом. И он сказал мне, что если я хочу добиться успеха, я должна сделать этосама. На семейном собрании мы решили открыть собственное предприятие, Цвика решил, что уходит с реактора, и в 1994 году мы открыли «Alona Schechter Ltd.» И сегодня мы продаём продукцию по всему миру, я читаю чуть меньше лекций, мы открыли клинику эстетических процедур и пластической хирургии. — Как эстетика сочетается с натуральной косметикой? Алона смеется, — Мы обе знаем, что никакой крем не может полностью скрыть то, что мы хотим скрыть, поэтому я не вижу никакого противоречия, напротив, это две вещи, которые дополняют друг друга.
—Поскольку бизнесом в стране в основном руководят мужчины, чувствовали ли вы когда-нибудь необходимость доказать, что способны на большее? —Послушайте, я никогда не скажу вам, что я не испытывала презрительного или насмешливого отношения от менеджеров банков, различных бизнесменов... в 90-е и 2000-е СМИ тоже совсем не баловали и не поддерживали меня. Кроме того, я была молода и красива, что давало дополнительный повод для сплетен обо мне. Повезло, что мой муж Цвика знает меня хорошо и умел всё игнорировать. Но я верю в свой путь, как бы безумен он ни был. Именно он принёс успех. И мое упрямство, моя рыжесть (характер же), мой израильский дух – верить в себя и не замечать чьей-то насмешливо приподнятой брови. Я считаю, что у нас деловых женщин должно быть больше, мы ведём бизнес по-другому. Мы видим бизнес по-другому. И мы много можем дать миру бизнеса.
Алона улыбается и рассказывает мне историю... — Я была в Японии, на деловой встрече, в конце встречи все поклонились, и только я подошла и обняла генерального директора по-израильски, правда все были в шоке, но сделка была закрыта. Я всегда иду своей дорогой, мне говорят, что это не сработает, а я заставляю это работать. У нас, женщин, нет ограничений. Не скажу, что неудач не было, но я научилась их превращать в опыт и двигаться дальше.
Мы с собеседницей молчим. Мне хочется, конечно, задать ей еще несколько банальных вопросов, но чувствую, что в этом нет смысла. Алона не живёт по шаблонам, она всеми возможными способами пытается жить вне рамок, она каждый день нарушает границы и, кажется, просто наслаждайся этим. Она раскрывает мне по большому секрету, что находится на той стадии, когда надеется, что её дети возьмут под свой контроль компанию, и она сможет увидеть мир вместе с внуками. Но один вопрос всё же остаётся у меня — исчез ли псориаз из её жизни... И она мне отвечает, показывая красную точку на ноге — Он всегда со мной. Я научилась жить с ним, у меня есть лекарство от него, он часть меня, он тоже неотъемлемая часть того, кем я являюсь сегодня, как и всё, что я получила от родителей. Все этапы жизни привели меня к тому, что я есть сегодня, и я принимаю каждый из них. Алона :Я тоже рыжая, думаю, это много добавляет к характеру!
Алoна Шехтер занимается косметикой и эстетикой (пластическая хирургия, инъекции, заморозка жира, наполнители морщин и многое другое). Продукция компании не тестировалась на животных и лицензирована Министерством здравоохранения Израиля и CPNP в Европе. Компания продаёт свою продукцию в Израиле, Европе (продукция продавалась даже в аптеке Ватикана), в Азии, а также в Центральной и Южной Америке. Сегодня клиентский клуб компании насчитывает более 130 000 человек...
Беседовала: Галина Смит Визажист: Ирит Кейзман Фото: Анна Белоусова
Сообщение отредактировал KBК - Среда, 15.12.2021, 10:42
Дата: Вторник, 18.01.2022, 13:21 | Сообщение # 325
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1455
Статус: Offline
Гнедич Татьяна Григорьевнародилась 115 лет назад, 18 января 1907года...
Она переводила «Дон Жуана» Байрона по памяти во внутренней тюрьме Большого дома в Ленинграде
Когда аплодисменты стихли и женский голос крикнул: «Автора!» в другом конце зала раздался смех. Он меня обидел, нетрудно было догадаться, почему засмеялись: шёл «Дон Жуан» Байрона. Публика, однако, поняла смысл возгласа, и другие закричали: «Автора!» Николай Павлович Акимов вышел на сцену со своими актёрами, ещё раз пожал руку Воропаеву, который играл заглавного героя, и подступил к самому краю подмостков. Ему навстречу встала женщина в длинном чёрном платье, похожем на монашеское одеяние, — она сидела в первом ряду и теперь, повинуясь жесту Акимова, поднялась на сцену и стала рядом с ним; сутулая, безнадёжно усталая, она смущённо глядела куда-то в сторону. Аплодисменты усилились, несколько зрителей встали, и вслед за ними поднялся весь партер — хлопали стоя. Вдруг, мгновенно, воцарилась тишина: зал увидел, как женщина в чёрном, покачнувшись, стала опускаться — если бы Акимов её не поддержал, она бы упала. Её унесли — это был инфаркт. Догадывалась ли публика, собравшаяся на генеральную репетицию акимовского спектакля «Дон Жуан», о происхождении пьесы? Татьяна Григорьевна Гнедич, праправнучатая племянница переводчика «Илиады», училась в начале 30-х в аспирантуре филологического факультета Ленинградского университета; занималась она английской литературой XVII века и была ею настолько увлечена, что ничего не замечала вокруг. А в это время происходили чистки, из университета прогоняли «врагов»; вчера формалистов, сегодня вульгарных социологов, и всегда — дворян, буржуазных интеллигентов, уклонистов и воображаемых троцкистов... Её, однако, вернули к реальности, на каком-то собрании обвинив в том, что она скрывает своё дворянское происхождение. На собрании её, конечно, не было — узнав о нём, она громко выразила недоумение: могла ли она скрывать своё дворянство? Ведь её фамилия Гнедич; с допушкинских времён известно, что Гнедичи — дворяне старинного рода. Тогда её исключили из университета за то, что она «кичится дворянским происхождением». Татьяна Гнедич где-то сумела доказать, что эти два обвинения взаимоисключающие — она не скрывала и не кичилась; её восстановили. Она преподавала, переводила английских поэтов, писала стихи акмеистического толка, даже стала переводить русских поэтов на английский. Мы жили с нею в одном доме — это был знаменитый в Петербурге, потом Петрограде и Ленинграде дом «собственных квартир» на Каменноостровском (позднее — Кировском) проспекте, 73/75. В этом огромном здании, облицованном гранитом и возвышавшемся у самых Островов, жили видные деятели российской культуры: историк Н.Ф. Платонов, литературовед В.А. Десницкий, поэт и переводчик М.Л. Лозинский. Случилось так, что я в этом доме родился — мой отец владел в нём квартирой № 2, но позднее я оказался в нём случайно; нам, только что поженившимся, досталась на время комната отчима моей молодой жены — в большой коммунальной квартире. Татьяна Григорьевна Гнедич жила вдвоём с матерью в ещё более коммунальной квартире, по другой лестнице — в комнате, пропахшей нафталином и, кажется, лавандой, заваленной книгами и старинными фотографиями, уставленной ветхой, покрытой самоткаными ковриками мебелью. Сюда я приходил заниматься с Татьяной Григорьевной английским; в обмен я читал с ней французские стихи, которые, впрочем, она и без моей помощи понимала вполне хорошо. Началась война. Я окончил университет, мы с женой уехали в город Киров, а потом — в армию, на Карельский фронт. О Гнедич мы знали, что перед самой войной они с матерью переехали в деревянный особнячок на Каменном Острове. Потом, уже на фронте, нам стало известно, что в блокаду умерла её мать, дом сгорел, а она оказалась переводчицей в армии, в Штабе партизанского движения. Иногда от неё приходили письма — часто стихи, потом она исчезла. Исчезла надолго. Никаких сведений ниоткуда не поступало. Я пытался наводить справки — Татьяна Гнедич как сквозь землю провалилась. После войны мы с женой оказались в той же квартире, в доме 73/75. Прежнего населения не осталось: почти все умерли в блокаду. Лишь изредка встречались чудом уцелевшие старорежимные дамы в шляпках с вуалью. Однажды — дело было, кажется, в 1948 году — за мной пришли из квартиры 24; просил зайти Лозинский. Такое случалось редко — я побежал. Михаил Леонидович усадил меня рядом, на диванчик и, старательно понижая свой низкий голос, прохрипел: «Мне прислали из Большого дома рукопись Татьяны Григорьевны Гнедич. Помните ли вы её?» Из Большого дома, с Литейного, из государственной безопасности? (Лозинский по старой памяти говорил то ЧК, то ГПУ.) Что же это? Чего они хотят от вас? «Это, — продолжал Лозинский, — перевод поэмы Байрона «Дон Жуан». Полный перевод. Понимаете? Полный. Октавами, прекрасными классическими октавами. Все семнадцать тысяч строк. Огромный том первоклассных стихов. И знаете, зачем они прислали? На отзыв. Большому дому понадобился мой отзыв на перевод «Дон Жуана» Байрона». Как это понять? Я был не менее ошеломлён, чем Лозинский, — возможно, даже более; ведь мы не знали, что Гнедич арестована За что? В те годы «за что» не спрашивали; если уж произносили такие слова, то предваряли их иронической оговоркой: «Вопрос идиота — за что?» И откуда взялся «Дон Жуан»? Перевод Гнедич и в самом деле был феноменален. Это я понял, когда Лозинский, обычно сдержанный, вполголоса, с затаённым восторгом прочёл несколько октав — комментируя их, он вспоминал два предшествующих образца: пушкинский «Домик в Коломне» и «Сон Попова» Алексея Толстого. И повторял: «Но ведь тут — семнадцать тысяч таких строк, это ведь более двух тысяч таких октав… И какая лёгкость, какое изящество, свобода и точность рифм, блеск остроумия, изысканность эротических перифраз, быстрота речи…» Отзыв он написал, но я его не видел; может быть, его удастся разыскать в архивах КГБ. Прошло восемь лет. Мы уже давно жили в другой коммунальной квартире, недалеко от прежней — на Кировском, 59. Однажды раздалось три звонка — это было к нам; за дверью стояла Татьяна Григорьевна Гнедич, ещё более старообразная, чем прежде, в ватнике, с узелком в руке. Она возвращалась из лагеря, где провела восемь лет. В поезде по пути в Ленинград она читала «Литературную газету», увидела мою статью «Многоликий классик» — о новом однотомнике Байрона, переведённом разными, непохожими друг на друга поэтами, — вспомнила прошлое и, узнав наш новый адрес на прежней квартире, пришла к нам. Жить ей было негде, она осталась в нашей комнате. Нас было уже четверо, а с домработницей Галей, для которой мы соорудили полати, пятеро. Когда я повесил ватник в общей прихожей, многочисленные жильцы квартиры подняли скандал: смрад, исходивший от него, был невыносим; да и то сказать — «фуфайка», как называла этот предмет Татьяна Григорьевна, впитала в себя тюремные запахи от Ленинграда до Воркуты. Пришлось её выбросить; другой не было, купить было нечего, и мы выходили из дому по очереди... Татьяна Григорьевна всё больше сидела за машинкой: перепечатывала своего «Дон Жуана». Вот как он возник. Гнедич арестовали перед самым концом войны, в 1945 году. По её словам, она сама подала на себя донос. То, что она рассказала, малоправдоподобно, однако могло быть следствием своеобразного военного психоза: будто бы она, в то время кандидат партии (в Штабе партизанского движения это было необходимым условием), принесла в партийный комитет свою кандидатскую карточку и оставила её, заявив, что не имеет морального права на партийность после того, что совершила. Её арестовали. Следователи добивались её признания — что она имела в виду? Её объяснениям они не верили (я бы тоже не поверил, если бы не знал, что она обладала чертами юродивой). Будто бы она по просьбе какого-то английского дипломата перевела для публикации в Лондоне поэму Веры Инбер «Пулковский меридиан» — английскими октавами. Он, прочитав, сказал: «Вот бы вам поработать у нас — как много вы могли бы сделать для русско-британских культурных связей!» Его слова произвели на неё впечатление, идея поездки в Великобританию засела в её сознании, но она сочла её предательством... Понятно, следствие не верило этому дикому признанию, но других обвинений не рождалось. Её судили — в ту пору было уже принято «судить» — и приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей по обвинению «в измене советской родине» — девятнадцатая статья, означавшая неосуществлённое намерение. После суда она сидела на Шпалерной, в общей камере, довольно многолюдной, и ожидала отправки в лагерь. Однажды её вызвал к себе последний из её следователей и спросил: «Почему вы не пользуетесь библиотекой? У нас много книг, вы имеете право…» Гнедич ответила: «Я занята, мне некогда». — «Некогда? — переспросил он, не слишком, впрочем, удивляясь (он уже понял, что его подопечная отличается, мягко говоря, странностями). Чем же вы так заняты?» — «Перевожу. И уточнила: — Поэму Байрона». Следователь оказался грамотным; он знал, что собой представляет «Дон Жуан». «У вас есть книга?» — спросил он. Гнедич ответила: «Я перевожу наизусть». Он удивился ещё больше: «Как же вы запоминаете окончательный вариант?» — спросил он, проявив неожиданное понимание сути дела. «Вы правы, — сказала Гнедич, — это и есть самое трудное. Если бы я могла, наконец, записать то, что уже сделано… К тому же я подхожу к концу. Больше не помню». Следователь дал Гнедич листок бумаги и сказал: «Напишите здесь всё, что вы перевели, — завтра погляжу». Она не решилась попросить побольше бумаги и села писать. Когда он утром вернулся к себе в кабинет, Гнедич ещё писала; рядом с ней сидел разъярённый конвоир. Следователь посмотрел: прочесть ничего нельзя; буквы меньше булавочной головки, октава занимает от силы квадратный сантиметр. «Читайте вслух!» — распорядился он. Это была девятая песнь — о Екатерине Второй. Следователь долго слушал, по временам смеялся, не верил ушам, да и глазам не верил; листок c шапкой «Показания обвиняемого» был заполнен с обеих сторон мельчайшими квадратиками строф, которые и в лупу нельзя было прочесть. Он прервал чтение: «Да вам за это надо дать Сталинскую премию!» — воскликнул он; других критериев у него не было. Гнедич горестно пошутила в ответ: «Её вы мне уже дали». Она редко позволяла себе такие шутки...
Чтение длилось довольно долго — Гнедич уместила на листке не менее тысячи строк, то есть 120 октав. «Могу ли чем-нибудь вам помочь?» — спросил следователь. «Вы можете — только вы!» — ответила Гнедич. Ей нужны: книга Байрона (она назвала издание, которое казалось ей наиболее надёжным и содержало комментарии), словарь Вебстера, бумага, карандаш ну и, конечно, одиночная камера. Через несколько дней следователь обошёл с ней внутреннюю тюрьму ГБ при Большом доме, нашёл камеру чуть посветлее других; туда принесли стол и то, что она просила. В этой камере Татьяна Григорьевна провела два года. Редко ходила гулять, ничего не читала — жила стихами Байрона. Рассказывая мне об этих месяцах, она сказала, что постоянно твердила про себя строки Пушкина, обращённые к её далекому предку, Николаю Ивановичу Гнедичу:
С Гомером долго ты беседовал один, Тебя мы долго ожидали. И светел ты сошёл с таинственных вершин И вынес нам свои скрижали…
Он «беседовал один» с Гомером, она — с Байроном. Два года спустя Татьяна Гнедич, подобно Николаю Гнедичу, сошла «с таинственных вершин» и вынесла «свои скрижали». Только её «таинственные вершины» были тюремной камерой, оборудованной зловонной парашей и оконным «намордником», который заслонял небо, перекрывая дневной свет. Два года тянулись её беседы с Байроном. Когда была поставлена последняя точка в конце семнадцатой песни, она дала знать следователю, что работа кончена. Он вызвал её, взял гору листочков и предупредил, что в лагерь она поедет только после того, как рукопись будет перепечатана. Тюремная машинистка долго с нею возилась. Наконец следователь дал Гнедич выправить три экземпляра — один положил в сейф, другой вручил ей вместе с охранной грамотой, а насчёт третьего спросил, кому послать на отзыв. Тогда-то Гнедич и назвала М.Л. Лозинского.
Она уехала этапом в лагерь, где провела — от звонка до звонка — оставшиеся восемь лет. С рукописью «Дон Жуана» не расставалась и сберегла их до возвращения — до того дня, когда села у нас на Кировском за машинку и стала перепечатывать «Дон Жуана». За восемь лет накопилось множество изменений. К тому же от прошедшей тюрьму и лагеря рукописи шёл такой же смрад, как и от «фуфайки»... В Союзе писателей состоялся творческий вечер Т.Г. Гнедич — она читала отрывки из «Дон Жуана». Перевод был оценен по заслугам. Гнедич особенно гордилась щедрыми похвалами нескольких мастеров, мнение которых ставила очень высоко: Эльги Львовны Линецкой, Владимира Ефимовича Шора, Елизаветы Григорьевны Полонской. Прошло года полтора, издательство «Художественная литература» выпустило «Дон Жуана» с предисловием Н.Я. Дьяконовой тиражом сто тысяч экземпляров. Сто тысяч! Могла ли мечтать об этом арестантка Гнедич, два года делившая одиночную камеру с тюремными крысами? В то лето мы жили в деревне Сиверская, на реке Оредеж. Там же, поблизости от нас, мы сняли комнату Татьяне Григорьевне. Проходя мимо станции, я случайно встретил её: она сходила с поезда, волоча на спине огромный мешок. Я бросился ей помочь, но она сказала, что мешок очень лёгкий — в самом деле, он как бы ничего не весил. В нём оказались игрушки из целлулоида и картона — для всех соседских детей. Татьяна Григорьевна получила гонорар за «Дон Жуана» — много денег: 17 тысяч рублей да ещё большие «потиражные». Впервые за много лет она купила себе необходимое и другим подарки. У неё ведь не было ничего: ни авторучки, ни часов, ни даже целых очков.
На подаренном мне экземпляре стоит № 2. Кому же достался первый экземпляр? Никому. Он был предназначен для следователя, но Гнедич, несмотря на все усилия, своего благодетеля не нашла. Вероятно, он был слишком интеллигентным и либеральным человеком; судя по всему, органы пустили его в расход. <…>
Режиссёр и художник Акимов на отдыхе прочитал «Дон Жуана», пришёл в восторг, пригласил к себе Гнедич и предложил соавторство; вдвоём они превратили поэму в театральное представление. Их дружба породила ещё одно незаурядное произведение искусства: портрет Т.Г. Гнедич, написанный Н.П. Акимовым, — из лучших в портретной серии современников, созданной им. Спектакль, поставленный и оформленный Акимовым в руководимом им ленинградском Театре комедии, имел большой успех, он держался на сцене несколько лет. Первое представление, о котором шла речь в самом начале, окончилось триумфом Татьяны Гнедич. К тому времени тираж двух изданий «Дон Жуана» достиг ста пятидесяти тысяч, уже появилось новое издание книги Чуковского «Высокое искусство», в котором перевод «Дон Жуана» оценивался как одно из лучших достижений современного поэтического перевода, уже вышла в свет и моя книга «Поэзия и перевод», где бегло излагалась история перевода, причисленного мною к шедеврам переводческого искусства. И всё же именно тот момент, когда поднявшиеся с мест семьсот зрителей в Театре комедии единодушно благодарили вызванного на сцену автора, — именно этот момент стал апофеозом жизни Татьяны Григорьевны Гнедич. После возвращения на волю она прожила тридцать лет. Казалось бы, всё наладилось. Даже семья появилась: Татьяна Григорьевна привезла из лагеря старушку, которая, поселившись вместе с ней, играла роль матери. И ещё она привезла мастера на все руки «Егория» — он был как бы мужем. Несколько лет спустя она усыновила Толю — мальчика, сохранившего верность своей приёмной матери. Благодаря её заботам он, окончив университет, стал филологом-итальянистом. «Казалось бы, всё наладилось», — оговорился я. На самом деле «лагерная мама», Анастасия Дмитриевна, оказалась ворчуньей, постоянно впадавшей в чёрную мрачность; «лагерный муж», водопроводчик Георгий Павлович («Егорий») — тяжёлым алкоголиком и необузданным сквернословом. Внешне Татьяна Григорьевна цивилизовала его — например, научила заменять излюбленное короткое слово именем древнегреческого бога, и теперь он говорил, обращаясь к приходившим в дом ученикам своей супруги и показывая на нее: «Выпьем, ребята? А что она не велит, так Феб с ней!» В литературе «мама» и «муж» ничего не понимали, да и не хотели и не могли понимать. Зато Егорий под руководством супруги украшал новогоднюю елку хитроумными игрушечными механизмами собственной конструкции. Случалось, что он поколачивал жену. Когда я спросил, не боится ли она худшего, Татьяна Григорьевна рассудительно ответила: «Кто же убивает курицу, несущую золотые яйца?»
Жила Татьяна Григорьевна последние десятилетия, как ей всегда мечталось: в Павловске, на краю парка, поблизости от любимого ею Царского Села — она посвятила ему немало стихотворений, оставшихся неопубликованными, как большая часть её стихов:
Как хорошо, что парк хотя бы цел, Что жив прекрасный контур Эрмитажа, Что сон его колонн всё так же бел, И красота капризных линий та же… Как хорошо, что мы сидим вдвоём Под сенью лип, для каждого священной, Что мы молчим и воду Леты пьём Из чистой чаши мысли вдохновенной…
Дата: Пятница, 28.01.2022, 02:15 | Сообщение # 327
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 233
Статус: Offline
ЗАБЫТАЯ САРА
«Это женщина, настоящая женщина со всеми ее метаниями и контрастами!..Со всеми ее крыльями и когтями! И льстивая, и нежная, и ласковая, и вероломная! И ловкость… и изворотливость ужа! Коварство и самоотверженность!» — драматург Викторьен Сарду. Эти слова словно описывают «Автопортрет» Сары Бернар в образе Сфинкса. Скульптор обратилась к мифическому персонажу, чтобы с помощью метафоры передать главную особенность своей профессии — умение перевоплощаться как на сцене, так и в жизни.
Автопортрет в образе Сфинкса. Фантастическая чернильница Сара Бернар 1880
Актриса, блестяще игравшая на сцене драматические роли, часто выбирала для своих работ сильные темы. Любовь и Смерть — главные герои её произведений. Она создавала бюсты любимых ею людей и сложные скульптурные композиции, раскрывающие трагические сюжеты. Новое призвание Сары Бернар помог узнать случай. В конце 1860-х скульптор Ролан Матье-Менье предложил уже известной актрисе Саре Бернар вылепить её бюст. Она дала согласие и во время сеансов давала настолько точные и ценные советы мастеру, что поражённый скульптор посоветовал модели самой попробовать себя в ваянии. Так у двадцатипятилетней актрисы появилось новое увлечение и она начала брать уроки у Ролана Матьё-Менье и Эмилио Франчески.
В 1873 году недовольная работой в «Комеди Франсэз» она снимает мастерскую и занимается скульптурой. «Поскольку я не могу использовать свой интеллект и мою энергию в создании ролей в театре, как мне хотелось, я посвятила себя другому искусству и начала заниматься скульптурой с неистовым энтузиазмом»— говорила Сара Бернар
Дочь Роланда. Автопортрет Сара Бернар 1876 Мастерская на площади Клиши станет «тихой гаванью» Сары, позволявшей ей укрыться от враждебной атмосферы «Комеди Франсэз». Здесь она работает и принимает своих друзей. Современники актрисы усматривали в её занятии провокацию, нарушение принятых норм. Новая профессия Сары, железная воля и упорство, - качества присущие мужскому характеру,— нарушали общепринятые условности и приписывались тщеславию актрисы, её желанию заставить публику ещё больше восхищаться собой.
Исключительный актерский талант принёс Саре Бернар титул «Божественной Сары». Однако звезда «Комеди Франсэз» добилась успеха в редкой для женщины XIX века творческой профессии — она была скульптором, мастером пластического искусства.
Сара Бернар «Офелия», мраморный рельеф, 1880 год, фрагмент
В наши дни творчество Сары Бернар-скульптора практически неизвестно, а в конце XIX века её работы вызывали большой интерес у коллег, публики и критиков. В 1874—1886 годы Сара Бернар представляла свои работы в Парижском Салоне, принимала участие в выставках в Лондоне, Нью-Йорке, Филадельфии, Всемирной Колумбовой выставке в Чикаго (1893) и на Всемирной выставке в Париже в (1900). Сохранились сведения о 50-ти произведениях Сары Бернар.
«За пределами мастерской — это женщина, очаровательная женщина Сара Бернар. Но стоит ей переступить порог святилища, где она месит гончарную глину, это уже мужчина с резцом скульптора в руках. В самом деле, только мужчина можеттак пренебрегать своим внешним видом, только мужчина может обладать такой энергией и волей, не зная устали. Взгляните на неё… простите мне мою ошибку, взгляните на него за работой», — писал литератор Пьер Верон.
В 1879 году труппа «Комеди Франсэз» отправилась на гастроли в Лондон, в это же время там открылась выставка в галерее Уильяма Рассела на Пиккадилли, на которой экспонировались пять скульптур Бернар. Выставку посетили принц и принцесса Уэльская, Сэр Фредерик Лейтон, президент Королевской Академии. Газета «Таймс» написала благосклонные отзывы о её работах. «Офелия» Сары Бернар была впервые представлена публике во время американского турне в 1881 году. Автор подарила свою работу Королевскому Театру в Копенгагене в знак признательности за гостеприимство, оказанное ей во время первого выступления в этом театре летом 1880 года. Позже Сара Бернар создала (из известных на сегодня) ещё две версии «Офелии». Во второй половине XIX века многие художники и скульпторы обращались к шекспировским произведениям и интерпретировали тему смерти в романтическом свете. К тому времени, как Бернар принялась за свою Офелию, уже были написаны вызвавшая сенсацию «Офелия» Джона Эверетта Милле, работа Эжена Делакруа, скульптура Огюста Прео. Произведение Сары Бернар рассматривают как интересное продолжение разработки трагического образа Офелии, усматривая в нём одержимость смертью, безмятежный переход в другой мир, и в то же время — волнующую чувственность.
Драма Виктора Гюго «Король забавляется» вдохновила Сару Бернар на создание скульптуры «Шут и Смерть». Главный герой произведения Трибуле — придворный шут французского короля Франциска I. Он стал невольной причиной смерти своей дочери, в скульптурном воплощении герой держит в руках её череп. Его лик, его маска — смеётся. Его сердце — рыдает…
Шут и Смерть Сара Бернар 1877
Сара Бернар, невзирая на стойкие прогнозы преждевременной смерти и собственные страхи, прожила 79 лет. Возможно, актриса по-настоящему была одержима жизнью, если каждый день умирала на сцене и затем вновь воскресала для новой роли и новой смерти.
Фото: Сара Бернар рядом с бюстом Эдмона Ростана, который создала в 1900 году.
…Во время путешествия в Санкт-Петербург Сара познакомилась с дипломатом Жаком Дамалом и влюбилась. Он был младше актрисы на девять лет, хорош собой и умел произвести впечатление на женщин. Современники в нём видели Нового Казанову. Сара и Жак поженились. Супруг оказался зависимым от морфия картежником и неверным мужем. Через несколько месяцев пара развелась, но Сара опекала его до самой смерти в 1889 году...
У знаменитой актрисы всегда были толпы поклонников, и пресса старалась выяснить, кто же занимает сердце красавицы. Сара всегда отвечала, что главный мужчина в её жизни — сын Морис. Возможно, «Божественная Сара» под маской Сфинкса скрывает еще немало тайн и спустя еще несколько десятков лет мы узнаем о других талантах удивительной француженки.
Дата: Воскресенье, 06.02.2022, 06:21 | Сообщение # 328
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1560
Статус: Online
"Впервые я ощутила на себе дикую зависть еще в театральном училище в Свердловске, куда нашу семью эвакуировали в мае 1942 года из подмосковного г. Подлипки (ныне г. Королев). Все военные заводы туда перевели. Папа у меня работал там, а мама при нём воспитывала меня".
Валентина Титова родилась 6 февраля 1942 года...
Совсем молодой дебютировала на сцене местного Дворца культуры. Затем она стала актрисой в свердловском Театре юного зрителя, а затем перешла на работу в БДТ. Ученица Товстоногова. "Был единственный набор в студию при Большом драматическом театре, я в него попала. Меня притащила приятельница - мы вместе учились в Свердловском театральном училище (1960-1962) и вместе отправились в Ленинград, к Товстоногову. Сама бы я никогда не посмела: мне казалось, что дистанция между мной и этими уникальными, талантливыми людьми, которые работают в БДТ, так велика", - рассказывала она...
В 1964 году окончила студию при БДТ им. М. Горького в Ленинграде. В 1970-1992 годах - актриса Театра-студии киноактёра в Москве. Самые известные работы Валентины Титовой - картины «Всё остаётся людям» (1962), «Метель» (1964), «Щит и меч» (1968), «Опасный поворот» (1972), «Дни Турбиных» (1976), «Отец Сергий» (1978), «Петровка, 38» (1979), «Карнавал» (1981), «Завещание профессора Доуэля» (1984), «Женщин обижать не рекомендуется» (2000). На её счету – свыше 50 ролей. Правда, с главными ролями не сложилось. В числе последних ролей Валентины Титовой - мелодрама Евгения Матвеева «Любить по-русски», криминальная лента Александра Хвана «Умирать легко», сериал «Другая жизнь» режиссёра Елены Райской и комедия Мартироса Фаносяна «Нечаянная радость». Валентина Антиповна Титова снималась у Станислава Ростоцкого, Михаила Швейцера, Льва Кулиджанова, Георгия Данелия, Игоря Таланкина, Юрия Егорова, но чаще всего - у Владимира Басова, который был её первым мужем. ...У Титовой в молодости - ещё до Владимира Басова - был роман с актёром Вячеславом Шалевичем. Они познакомились в Свердловске, когда она приехала к родителям на каникулы, а там шли гастроли Вахтанговского театра. "Билетов не было, и я смотрела спектакль из оркестровой ямы. Артисты со сцены всё время в неё поглядывали. Все вахтанговцы были прекрасны - тогда ведь красивых актеров старались отбирать. Все в них влюблялись и я тоже - во всех! Но Слава... Его я полюбила. И началось... Письма каждый день, внезапные приезды, встречи где придётся. Он в Москве - я в Ленинграде. Я дневала и ночевала в театре, выходила, только чтобы помчаться на почту за очередным письмом от Славы и отправить ему своё, до востребования. Воздушный роман, никаких обязательств. Мы были в угаре чувства, обрушившегося на нас. Светлое, замечательное время, сияющее, сумасшедшее обожание...", - рассказывала актриса.
Ради встречи с Шалевичем она поехала на "Мосфильм" - пробоваться на роль в фильме "Гранатовый браслет"... "В это время Басов начинал снимать "Метель". Меня отловили в коридоре и показали ему. Как я узнала позже, только я вышла из кабинета, он объявил: "Я женюсь!" Ему все говорили: "Это невозможно, она влюблена в другого!" - "Всё равно женюсь!"... Он был энергичный, талантливый, всегда интересный человек. Это потом, когда мы стали жить вместе, мой интерес к нему слегка ослаб, потому что когда двадцать четыре часа в сутки происходит извержение вулкана - это уже слишком. Но я, может быть, сама была тому причиной. Он был так влюблён... А любовь - это дикий поток энергии, которым надо уметь управлять. Не всем это дано. Но Басов умел", - говорила она.
Помню, Владимир Павлович никак не мог утвердить актёра на роль Генриха в «Щит и меч». В Прибалтике происходил поиск натуры, и мы сидели с мужем за столиком в ресторане, вдруг вижу – входит белокурый мужчина. Олег Янковский приехал туда на гастроли с саратовским театром. Я и говорю Басову: «Вот твой Генрих». Муж обернулся и аж пятнами от гнева пошёл, бросив мне: «Наверное, какой-то физик или химик». Я была виновата, что обратила внимание на красивого мужчину! После этого случая я усвоила: при Басове в сторону других не смотреть... Прошло месяца два, приходит муж и говорит: «У меня для тебя новости. Этого твоего взяли на роль Генриха». Ассистенты ездили по всем театрам страны. И когда Басову принесли фотографию Янковского, он передумал и взял его в картину. Вот ещё случай. Басов поехал сдавать ленту «Возвращение к жизни». Я играла там главную роль – эстонскую тихую и никому не нужную женщину. Картина рассказывала о трудной судьбе вора. Муж не хотел её снимать, но деваться было некуда – заказ МВД. На просмотре в ведомстве собралось генералов 20. С момента начала показа фильма прошло уже часа три… Сижу дома с детьми и переживаю: что скажут генералы? Вдруг раздаётся телефонный звонок: «Валентина Антиповна? С вами говорит генерал такой-то… Вы… замечательная!» Ну, думаю, разыгрывает кто-то, меня никто по отчеству тогда не называл... Человек 12 позвонили с подобными речами, и тут появляется Басов, я открываю ему дверь, а он медленно опускается на колени. Я подумала, что не приняли картину, говорю ему: «Переживём, всё будет хорошо». А он: «Нет, спасибо тебе. Ты бы слышала, что о тебе говорили». Вот такое признание в любви. Значит, ему нужно было услышать хорошие слова обо мне – он сам ничего не видел?.. Режиссёр Владимир Павлович Басов стал её первым мужем. В браке родились сын Александр (1965) и дочь Елизавета (1971). Я как-то сказала: за тех, кого любят, замуж не выходят. Так получается. Любовь – некая взрывная волна, которая даёт тебе возможность ощущать, видеть и чувствовать всё иначе. Уже потом, когда я жила с Басовым и родила второго ребёнка, раздался телефонный звонок. Это был Слава: «Валя, как ты?» Я: «Хорошо». Он: «Я тебя поздравляю с дочерью. Ты счастлива?» Я: «Да, я счастлива». Если бы он сказал тогда: «Спускайся с детьми сейчас же», я уехала бы с ним, не задумываясь. Но Шалевич, как и большинство мужчин, не любил принимать решения...
Спустя 14 лет совместной жизни Титова решила развестись.
Причиной развода - по её словам - стало пристрастие Басова к алкоголю. "Алкоголь меняет людей, это тяжело. Я пыталась помочь, но он не хотел ничего делать, а я не могла жить с алкоголиком. Я бы никогда не оставила его, если бы всё было как прежде", - поясняла она. При разводе с Владимиром Басовым суд решил оставить обоих детей с отцом... Наша дочь Лиза тогда училась в Ленинграде в Вагановском училище, ей было восемь лет. Двенадцатилетний Саша – в Москве. Басов захотел оставить детей себе. Владимир Павлович говорил им: «Мама ко мне вернётся, надо подождать». Дети, да и сам Басов, верили в это и остались с отцом. Но я понимала, что пути назад уже нет. А детей я возвращала долгие годы – любовью и заботой. …Сегодня особой работы у меня нет, поэтому по полгода я провожу у дочки в Греции., она балетмейстер...
Мужчины, которые мне нравились, кончились, а других мне не надо. Мне нужна гора, которой бы я служила. Я не вижу мужчин того уровня, которым бы я хотела готовить щи. Твой человек должен летать, а ты обязана дать ему необходимое топливо для полётов. Не приставать, не загружать никакими мелкими бытовыми делами. Он – небожитель, а ты где-то внизу. Так всегда была устроена семейная жизнь в России. Период мужчин в моей жизни позади.
Дата: Четверг, 10.03.2022, 12:51 | Сообщение # 330
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1455
Статус: Offline
После землетрясения в Японии, когда спасатели добрались до развалин дома молодой женщины, они увиделичерез трещиныеё тело ... поза была очень странной: она опустилась на колени, как молящийся человек, а тело было наклонено вперед, а руки что-то обхватывали. Рухнувший дом повредил ей спину и голову. С трудом лидер команды спасателей просунул руку сквозь щель в стене к телу женщины в надежде, что она ещё жива, но холодное тело говорило об обратном... Вместе с остальной командой он хотел покинуть дом, чтобы исследовать следующее рухнувшее здание, но что-то заставило его вернуться и снова опустившись на колени, он просунул руки через узкую щель, чтобы исследовать место под телом женщины и ... вскрикнул от волнения: ребёнок! Там был ребёнок! Вся команда тщательно убирала обломки вокруг тела женщины. Под ней лежал малыш, завёрнутый в цветастое одеяло. Очевидно, что женщина пожертвовала собой ради спасения сына - она закрыла сына своим телом. Маленький мальчик всё ещё мирно спал, когда руководитель команды взял его на руки. Врач быстро прибыл, чтобы обследовать малыша. Развернув одеяло, он увидел сотовый телефон. На экране было текстовое сообщение: «Если ты выживешь, помни, что я люблю тебя». Tелефон переходил из рук в руки и каждый, кто читал сообщение, плакал.
Недаром ведь говорят:
Бог знал, что не сможет успеть повсюду и потому сотворил мать.
Ученица и профессор – Абрам Ильич Ямпольский и Лиля Бруштейн.
Класс Давида Фёдоровича Ойстраха. На первом плане Давид Ойстрах, Роза Файн, Леонарда Бруштейн и французская студентка.
Леонарда Бруштейн и Дмитрий Кабалевский дают концерт в донецкой филармонии. 1961 год. 
Иннокентий Смоктуновский, Никита и Наталия Богословские, Леонарда Бруштейн за кулисами в Колонном зале Дома союзов.
В 1964 году окончила студию при БДТ им. М. Горького в Ленинграде. В 1970-1992 годах - актриса Театра-студии киноактёра в Москве.
Ради встречи с Шалевичем она поехала на "Мосфильм" - пробоваться на роль в фильме "Гранатовый браслет"...
