Город в северной Молдове

Воскресенье, 27.07.2025, 03:32Hello Гость | RSS
Главная | кому что нравится или житейские истории... - Страница 41 - ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... | Регистрация | Вход
Форма входа
Меню сайта
Поиск
Мини-чат
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... » С МИРУ ПО НИТКЕ » УГОЛОК ИНТЕРЕСНОГО РАССКАЗА » кому что нравится или житейские истории...
кому что нравится или житейские истории...
smilesДата: Четверг, 11.04.2024, 09:48 | Сообщение # 601
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 253
Статус: Offline
Поезд подошёл к вокзалу и остановился прямо у его дверей. Повеяло югом и домашностью.
– Дальше Одессы поезда не идут! – услышал я прокуренный голос мужчины в кепке. У него был вид встречающего именно меня, долгожданного гостя, друга, товарища.
– Дядя Лёва, – представился он и просунул руку в окно вагона.
Я пожал её.
– Молодой человек желает отдельную комнату или койку?
Мы шли к его мотоциклу с коляской, и я полюбопытствовал, как он высчитал, что я не санаторный, не командировочный, а именно «дикарь».
– Молодой человек! Человек, едущий из Москвы в плацкартном вагоне, в белой рубашке с закатанными рукавами, – это мой клиент.
Мотоцикл быстро прикатил нас на улочку, упирающуюся в море.
– Чудеса в Одессе! – сказал дядя Лёва, уловив мой восхищённый взгляд. К дому вела аллея, обсаженная абрикосовыми деревьями и увитая виноградными лозами.
– Хижина дяди Лёвы! – и широкий жест с поклоном.
О, Райт, о, Корбюзье, о, Росси! Что по сравнению с вашей архитектурной мыслью фантазии дяди Лёвы из Одессы!
Причудливые пристройки вокруг дома, над домом, под домом не имели ни начала, ни конца. Это был лабиринт, выход из которого вёл только в карман хозяина.
– Деньги – вперёд, рабочий народ! – спел он и рассмеялся.
Я получил, как заверил меня дядя Лёва, лучшую хибарку в самом закутке и с видом на море.
– Нихто нэ баче, нэ мишае, – как говорят в Одессе, – а мыхае!
Ко всему, он любил ещё и рифмоплётствовать...

– Молодой человек побежит сразу к морю – это естественно. Совет дяди Лёвы: пройдитесь по муравейнику и выберите одинокую девушку или женщину на собственной подстилке, положите свои вещи рядом и вежливо попросите посмотреть за ними, пока не искупаетесь. Вы никогда не услышите «нет», а всё остальное зависит от вас самого. Вперёд, и танки наши быстры!
Я выполнил совет дяди Лёвы, как самый послушный и аккуратный ученик. Мои скромные пожитки, а вместе с ними и я, побывали за короткое время то на простыне, то на длинном и узком коврике, то на старом выцветшем одеяле, и даже на шикарном махровом полотенце с заграничным клеймом. Знакомства заводились мгновенно. К принесённым мною эскимо на палочках, пиву, сладкой водичке прибавлялись котлеты, пахнущие чесноком, молодая картошечка, пересыпанная укропом, свежие огурчики, помидоры, вишни, черешни, арнаутский круглый хлеб с поджаристой корочкой.
Это были райские дни в Одессе. С утра до вечера на море, а по субботам и воскресеньям – на Староконном рынке.
Среди клеток с попугаями и кенарями, среди аквариумов с экзотическими рыбками, между ящиками с морскими свинками и нутриями, возле мешков, набитых степной травой для кроликов, у груды хлама и заржавленных гвоздей, замков и старых канотье, карманных часов с застывшими навеки стрелками – расположились, возвышались, главенствовали книжники!
Монтень и земляк Бабель, мадам Блаватская и маркиз де Сад, «Золотое руно», в полном комплекте, и отдельные томики Эжена Сю, «Лолита» Набокова, Генри Миллер, Арцыбашев – спокойно лежали на виду!
Милиционеры, расхаживающие по рынку, подыскивали чтиво для своих отпрысков.
Я не верил своим глазам. Я был поглощён Староконкой. Вскоре я уже знал всех книжников по именам и кличкам. Экзистенциалисты – у Марика, оккультное – у Гнома, альбомы – у Доктора, и всё, что очень кусалось, – у Акулы. Они были оригинальны, темпераментны и неуступчивы в ценах. Я оставил у них последние сбережения. Отпуск подходил к концу, а впереди меня ждали работа и длинные московские дожди.
Последний день у моря я провёл на полосатом рядне. Его упитанная хозяйка ласково повторяла:
– Рядно широкое, располагайтесь удобнее!
Но случаю желательно было омрачить мой восторг и удачу. Я заплыл далеко за волнорез, наслаждался простором и, отдыхая на спине с закрытыми глазами, ощущал, как солнечные блики просвечивают кровь в венах, образуя красно-огненное зарево. Вернувшись на берег, я не обнаружил в кармане своих брюк перстня. Перед купанием я его всегда снимал. Это был старый серебряный перстень с красивой вязью инициалов моей прабабки. Он переходил в нашей семье из рук в руки, и наконец, попал ко мне как подарок мамы. Вмиг я понял, как зыбко счастье. Хозяйка рядна была сконфужена, перерыла весь песок вокруг и причитала:
– Не может быть, не может быть! Я загорала и никуда не уходила. Не может быть!
Я верил её искреннему отчаянию, но моё было ещё больше. Кто-то заметил, что я прятал перстень, и украл его. В этот раз я с грустью оглядел людской муравейник, и понял всю безнадёжность поисков.
Дядя Лёва, выслушав на прощальном ужине мою новость, вышел на минутку из хибарки и вернулся с большой бутылью розового вина.
– Только в исключительных случаях, – сказал он, показывая на бутыль, – «Лидия Петровна», из лучшего сорта винограда «Лидия».
Мы выпили в тот вечер не один стакан «Лидии Петровны». Терпкое, ароматное вино усыпило меня, и я проснулся поздно утром от осторожного стука в фанерную дверь. Дядя Лёва вошёл в комнатку, держа на жгутике, просунутом сквозь жабры, огромную рыбу.
– Молодой человек, у вас в Москве-реке такие водятся?
Я не знал, что ответить, но понял: не похвалиться пришёл дядя Лёва.
– Хочу, чтобы вы привезли её вашей мамаше от дяди Лёвы из Одессы.
Я опешил.
– Протрите глаза, и пойдемте выпускать из неё кишки, иначе она провоняет весь вагон.
Мы вышли во двор. Дядя Лёва положил рыбу в широкий таз с водой, принёс длинный, как кавалерийская шашка, нож, всунул его мне в руку и скомандовал , хохоча:
– Шашки наголо!
Я взял нож и впервые в жизни пырнул жирное брюхо рыбы. Оно податливо разошлось, и из него вывалились слизь, икра, кишки и … мой пропавший фамильный перстень.
О, Одесса! Где могло ещё такое случиться? Кто ещё хотел бы защитить честь своих земляков, чтобы приезжий москвич не подумал о них плохо? Где? Только в Одессе!

Дядя Лёва чувствовал себя именинником. Упаковывая рыбу, густо пересыпанную солью, в кулёк, он с удовольствием смаковал детали своего рассказа.
– Молодой человек! Когда вы мне сообщили: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о потерянном браслете» – то есть перстне, – признаюсь, я это принял близко к сердцу. А я не люблю  его слишком волновать.
Он ловким движением снял рубашку с майкой вместе, и я увидел на груди глубокие рубцы от ранений.
– Это было под Прагой, второго мая, в сорок пятом. Но дело, видите, не в том. Сегодня утром, в шесть, я уже был на Привозе, у рыбного корпуса. Я нашёл там Мишку Шепелявого, моего старого знакомого, и сказал ему, что, если перстень у меня не будет через полчаса, он забудет про свой промысел навеки. Шепелявый успокоил меня и позвал своих байстрюков, что орудуют на пляжах. Они вывалили на его китель вчерашний улов, и среди браслетов, часов, сережек лежал ваш серебряный перстень, молодой человек!
Теперь поезд отправлялся от двери вокзала в другую сторону. Дядя Лёва провожал меня. Я смотрел на него иными глазами. Я видел в нём неотъемлемую часть Одессы, её соль, её дрожжи. С его уходом она станет намного беднее.
Поезд тронулся. По другой колее приближался встречный. Дядя Лёва помахал мне кепкой, и я успел ещё заметить, как он подошёл к окну остановившегося вагона и протянул кому-то руку.

Я искренне позавидовал неизвестному «дикарю».

прислал Leonid Shvartsman
 
papyuraДата: Воскресенье, 14.04.2024, 11:39 | Сообщение # 602
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1681
Статус: Offline
Предсвадебный переполох или как Линку замуж выдавали



Однажды мы выдавали замуж мою старшую сестру Лину. Это случилось абсолютно неожиданно…
Из другого города ездил к нашей Линке её друг Аркаша со звонкой фамилией Дзундза. Он звонил из автомата: мол, я приехал, выходи. А к нам домой прийти стеснялся. А мама приглашала, мы же все хотели посмотреть на Линкиного Дзундзу.
Мама говорила: «Познакомь нас! Ты что, – подозревала мама, – нас стесняешься?» А папа добавлял, что мы же – интеллигентная семья. Благодаря маме. И что он, Дзундза Аркадий, ещё будет этим гордиться. Да-да… да-да…
И был как-то осенью дождик. И холодно. Линка простудилась.
Тут вдруг телефонный звонок: Дзундза. Лина ему говорит – дождик, холодно. И, с одной стороны, она хотела бы видеть Аркашу, а с другой стороны – её мама не пускает, потому что температура. А Дзундза растерялся: к нам зайти боится – что же делать?
И Лина наша пошутила, умная: «Тогда уж женись!»
Пошутила и забыла. А Дзундза расценил это как приказ.
Через неделю он неожиданно позвонил.
Но не по телефону, а в нашу дверь. Линка вся в мыле – она Каролину, собаку нашу, купала – открыла… И стоял там Дзундза, такой торжественный-сияющий-праздничный, с букетом и двумя родителями – мамой и папой Дзундзами.
Мы, конечно, были в ужасе. Мы ведь ни сном, ни духом.
Линка возилась с Каролиной. Я на кухне чистила клетку, где жил волнистый попугайчик Терентий, мама мыла посуду после обеда, а папа, как всегда, пел свою любимую песню про «я могла бы побежать за поворот, только гордость не даёт» и налаживал удочки на зимнюю рыбалку.
И так под папино пение мы мирно переругивались на тему: почему все в доме должна делать именно мама, – и у каждого был свой аргумент. У Линки – собака, у меня – попугай, у папы – песня. И вот нагрянули Дзундзы…
Сначала я даже обрадовалась. Наконец-то мы увидим Линкиного избранника. Ой! Он оказался такой симпатичный, такой застенчивый, что сразу уронил в прихожей большой керамический горшок с деревом алоэ. И алоэ шлёпнулось на пол, и мокрая наша собака Каролина собрала на себя всю вывалившуюся из горшка землю. И попугай наш Терентий заорал: «Подсекай!»
Мы все выбежали в прихожую и толкались там, от неловкости дотаптывая бедное, похрустывающее под нашими ногами алоэ.
Мама Дзундза была в красном пальто, огромная, как гренадёр. А папа наоборот – мелкий и с усами. Мама Дзундза басом сказала стишок, что у нас товар – у них купец. И подмигнула, вручив маме коробку с тортом. И все остальные неловко захихикали, умиленно наклоняя головы то к правому, то к левому плечу. Гостей повели в дом. Мама Дзундза топала громко и уверено – бух-бух! – большими, как у пожарного, ногами, папа же Дзундза передвигался суетливыми перебежками – топ-топ-топ, топ-топ-топ – как муравей, стараясь никому не мешать и не привлекать внимания.
И тогда я поняла, что Аркаша – в папу. И это мне очень понравилось.
Через несколько минут мы все ошалели ещё больше, потому что выяснилось, что Дзундзы к нам приехали почти навсегда. Ну то есть с ночёвкой.
Положение, как всегда в нашей семье, спасла мама. Ну как она придумывает мгновенно такие слова, как она умеет всё смягчить – недаром папа гордится, что у нашей мамы голубая кровь!
А в нас с Линкой мамина интеллигентность вымерла ещё в детском саду. (Так всегда добавляет папа). Мама привела Аркашу и Аркашиных родителей поселиться в нашу с Линой комнату, где папа за минуту до этого разбирал удочки и орал песню про девичью гордость. Аркаша, как только вошёл, конечно, сразу зацепился за рыболовный крючок и, пытаясь выбраться, закрутил на себя половину очень ценной папиной лески, заодно затянув в круговорот и своего папу Дзундзу. Так они вертелись, пыхтели, стыдливо улыбаясь, кланяясь и извиняясь, пока папа не схватил острый нож и под визг особо слабонервных – то есть меня – разрубил узел и выпустил Дзундз на свободу.
Мама и Лина побежали на кухню готовить ужин, Аркаша вызвался им помогать, а мы с папой плотно сели в комнате с гостями, потому что надо же кому-то выяснить, в какую семью Линка замуж идёт.
Оказалось, в ужасную: папа Дзундза работал дантистом, а мама Дзундза преподавала математику в школе. (Как я ненавидела зубных врачей и математику!) Я под видом «сейчас-сейчас» побежала на кухню шептать Лине про математику, но там было не до меня. Там бинтовали Дзундзу младшего. Аркаша успел залезть в клетку к Терентию, нашему попугаю, и тот больно, до крови, укусил Аркашу за палец. И чего полез? Кстати, у нашего попугая была ещё одна страсть, из-за которой мы закрывали Терентия в клетке не только на задвижечку, – он её легко открывал, – но и на прищепку.
Дело в том, что Терентий обожал сидеть в тёплом картофельном пюре. В центре тарелки. И если вдруг клетку забывали закрыть, Терентий во время нашего обеда вылетал и купался в чьём-нибудь пюре, заедая купание котлеткой и овощами.
В тот день, когда Дзундзы приехали сватать нашу Лину, на ужин, как назло, готовили картофельное пюре.
Естественно, в суете, бинтуя Аркашу, накрывая на стол, попутно отпихивая вывалянную в земле всё ещё мокрую Каролину, забыли прищепить Терентия. Он возился недолго, чтобы открыть свою клетку, – ровно столько, чтобы пюре чуть-чуть остыло. Терентий вылетел как раз тогда, когда опрокинули третью рюмочку за родителей и чтоб был мир во всём мире, и мама разложила по тарелкам горячее – фрикадельки и картофельное пюре. Никто не заметил, как Терентий летает над столом, примериваясь, – он же маленький.
Мамы обсуждали варианты свадебного меню, Аркаша беседовал с Линой, папа вдохновенно рассказывал папе Дзундзе, какая рыба на что клюёт. Терентия засекла только я, но поздно…
Попугай со всего размаху бухнулся пузом прямо в центр тарелки папы Дзундзы. Тот, вежливо кивая моему папе, обнаружил непрошеного гостя и сначала пытался незаметно вилкой спихнуть попугая. Но Терентий же не муха. У него вообще наш семейный характер: он не только настойчив, но и жизнелюбив. И тогда старший Дзундза смирился и наперегонки с попугаем стал поглощать салат и фрикадельки.
Я завороженно следила, кому же больше достанется… Болела за Дзундзу – он явно проигрывал. У Терентия всегда был отменный аппетит.
Наконец попугай наелся и, пригревшись в остатках пюре, вздремнул под разговоры. И Дзундза-папа аккуратно доел, что осталось, деликатно возя вилочкой вокруг картофельного островка, где сидел осоловевший Терентий. К тому времени его увидели уже все, но, к моему удивлению, мама Дзундза, хоть и была учителем математики, искренне всплеснула ладонями и ахнула басом: «Какая прелесть!»
Наша мама сидела с бледным вытянутым лицом и делала мне страшные глаза, чтоб я водворила Терентия в клетку.
Крик ужаса мы с мамой услышали одновременно, когда разливали чай, – Лина пошла в свою комнату за детскими фотографиями. Мама глазами приказала мне бежать и выяснить. Я побежала… Картина была ужасной! Каролина, наша болонка, чумазая, мокрая и счастливая, уютно свернувшись, спала прямо на пальто мамы Дзундзы – на новом красном пальто, небрежно брошенном в кресло.
Ой-ой-ой! И это было ещё не всё. Не всё. Пальто – мелочи. Что пальто… Мы с Линой тихонько унесли его к родителям в спальню, а потом ночью Лина и мама вычистили его. Пальто – ерунда.
Страшное дело – мы забыли совсем о главном. Мы! Совсем! Забыли! Про кота!!!
Это была моя и только моя вина. Я обожала свою сестру. И искренне хотела ей счастья. И ужасно боялась, что её не возьмут замуж за Аркашу из-за меня. Ведь папа сказал, что девушки – это такой товар, что надо отдавать, пока его просят.
Так вот, я прикормила уличного кота. И у него, у этого кота, появилась бессовестная привычка по ореху взбираться на окно нашей с Линой спальни. Обычно вечерами или позже он бродил по подоконнику туда-сюда, гремел жестью, подвывал и бодал головой стекло. Короче, те гости, которые оставались ночевать в нашей комнате, переживали по ночам незабываемые впечатления. (Если мы забывали их предупредить). Комната-то была на втором этаже…
И вот, когда все уже улеглись спать, мама вдруг ахнула: кот! Мы забыли сказать им про кота. И именно в этот момент раздался грохот – кот вспрыгнул на подоконник. Мы – мама, папа, Линка и я – в пижамах столпились у двери наших гостей, прислушиваясь.
Кот гремел, как каменный гость, но в остальном никаких других звуков не было: никто не кричал, не возмущался. Наши гости то ли замерли от страха, то ли потеряли сознание…
Папа спустился вниз во двор, чтобы позвать и покормить кота. А мы в жутком настроении разошлись по комнатам. Хуже всего было мне. Из-за меня Линка могла остаться старой девой и всю жизнь вязать синие чулки.
Утром я всё проспала. Когда я проснулась, в доме пахло ванилью: на кухне мама Дзундза и моя мама пекли оладушки. Мама Дзундза что-то неторопливо рассказывала моей маме. Я пробралась в ванную – оттуда было удобно подслушивать: мама Дзундза рассказывала, как она познакомилась с папой Дзундзой, и как они однажды поссорились на мосту, и папа Дзундза повернулся и ушёл. И тогда мама Дзундза закричала с моста во весь голос, – а у неё был тот ещё голос, – она закричала так, что её услышал весь город: «Не покидай меня! – протрубила мама Дзундза. – Не покидай меня, Дзундза!»
И папа Дзундза остался. Навсегда.
И так мне это понравилось, что я вышла из ванной, побежала за учебником математики и попросила маму Дзундзу объяснить мне формулы сокращенного умножения, которые я не понимала и путала. И она объяснила терпеливо и очень понятно. И потом мы снова сидели за столом, и наш папа вместе с папой Дзундзой пели песню про «побежать за поворот», душевно и тепло.
Весной наша Линка вышла замуж и стала Дзундзой. Родители Аркаши в своём городе рассказывают, что они взяли девочку из очень хорошей, интеллигентной семьи. И добавляют, что они – то есть мы – очень любят животных. И что это хорошо о них, то есть о нас, говорит…

(с) Марианна Гончарова
 
KBКДата: Воскресенье, 21.04.2024, 10:48 | Сообщение # 603
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 145
Статус: Offline
Зяма был вором. Нет, извинений просим — Зяма был виртуозным Щипачём. По кличке Скрипач. Своими длинными тонкими пальцами он мог выделывать такие штуки, что настоящие скрипачи Большого театра падали в обморок и кусали локти от зависти.
Неуловимым взмахом руки он удлинял знойным дамам декольте, изымая оттуда и кошелёк и кулон одновременно. Причём все без исключения мадамы завороженно смотрели ему вслед.
Отточенным пятаком он так ловко подрезал сумочки, что они продолжали держать форму ещё долгие минуты, позволяя яркому и самобытному таланту исчезнуть за поворотом.
Зяма родился в маленьком еврейском местечке, в семье настолько бедной и многодетной, что даже воздуха в покосившемся домишке на всех не хватало. Тем не менее, его выходили и выпестовали, а в возрасте семи лет он был отправлен в Одессу, к старшему отцовскому брату обучаться сапожному мастерству.
Мастерству он был обучен первостатейно. Но к сапогам его талант отношения не имел никакого. Смышленого и ловкого парнишку приметили достойные люди с Молдаванки. Они-то и устроили Зяме университеты.
Кроме длинных и нервенных пальцев, у Зямы имелся лихой вихрастый чуб смоляного колеру и длинные ресницы. Погибель для женского полу.
Но сердце его навсегда, ещё с детства было отдано Танечке Арзельмахер, жившей на Болгарской улице. Чёрные Танечкины косы и бездонные глаза со всей скорбью еврейского народа свели с ума молодого Скрипача. Навсегда.
Танечкин дом сожгли во время погрома. Старенького отца закололи вилами, маму и маленьких сестёр заколотили в подполе. Они задохнулись там, когда жгли их дом.
Таня выжила, она ходила на хутора к тётке помогать с детишками. Она обрезала косы и подалась на судостроительный завод. Сколачивать новый мир.
Таня обладала железною волей и низким хриплым басом. Она быстро делала революционную карьеру, а что до Зямы…
Сжав пролетарской рукою его фаберже, — не подумайте чего, — в фигуральном смысле, Таня потребовала завязать. Или я, или вольная жизнь Скрипача.
Зяма выбрал Таню, тем более, что товарищей его с каждым годом становилось всё меньше, успехи новой пролетарской легавки всё ярче, а будущее без Тани — туманным и сирым. Зяма был мужчина смышлёный.
Таня увезла его в Харьков, у них родился кудрявый и темноглазый Сёма — свет очей папы и мамы. Сёма был, как и все одесские дети, даже родившиеся вне великого города, вундеркиндом. Он одинаково хорошо пилил скрипку, читал стихи и решал математику.
Родители в нем души не чаяли, сдували пылинки. Высокий и серьёзный Сёма, и глазом не моргнув, соврал в военкомате, приписав себе лишний год, окончил лётную школу и полетел воевать с немцами.
Сделав сиротами обоих родителей. Его сбили над Сталинградом.
Благодаря его геройскому стремлению летать, Зяма с Таней, как родители лётчика, были вывезены в эвакуацию.
Останься они в Харькове — были бы закопаны стоя, в братской могиле в лесопарке. Туда вывезли всех их соседей и знакомых еврейского происхождения, с детьми, стариками и нехитрыми пожитками.

— Зяма, ты идёшь уже на рынок или нет? — кричала Таня из своей комнаты их огромной коммунальной квартиры.
Каждое утро Зяма отправлялся за молоком и городскими булками, а Таня низким басом, от которого сотрясались двери соседских жилищ, давала ему наставления.
— Не волнуйся, Танечка! Я всё помню… — Зяма называл жену «Танечка» и «девочка моя» всю жизнь, только так и никак иначе.
Они прожили очень долгие и несладкие годы, состарились, даже некогда достойные воротники их зажиточных пальто с каракулем съела вездесущая моль.
Но они по-прежнему очень трепетно любили друг друга. Зяма читал вслух своей Танечке газеты, а она по праздникам готовила ему фаршированную рыбу. Иногда случалось, что они вели свои диалоги, не проронив ни слова, отлично понимая друг друга, перебрасываясь взглядами и движениями бровей.
По вечерам, нежно поддерживая друг друга под локоток, они ходили гулять в парк дышать свежим воздухом.
А однажды на рынке в ряду сочных молочниц и нарядных торговок домашней птицей кто-то нахально попытался залезть в Зямин карман.
За всю жизнь после женитьбы Зяма не взял чужого ни разу. Но стерпеть такую наглость его душа не могла никак. Он схватил обидчика за руку и остолбенел.
Из толпы покупателей на него смотрели Сёмочкины грустные глаза, а над ними жгучими черноморскими волнами колыхался чуб, невообразимо похожий на его собственный.
— Ты хто, шаромыжник?! И где тебя учили так работать?!
Малец, услыхав знакомые до боли ноты, заныл и стал рваться на волю. Зяма перехватил его покрепче и поволок домой.
Сирота оказался кочевником, давным давно свинтившим из детского дома, после войны их было пруд пруди.
Поняв, что ментам его сдавать сегодня не будут, малец лет двенадцати, не боле, осмелел чуток и зажёг любопытство в обоих глазах. Помыться, перекусить и поспать как человек, он был завсегда рад. С превеликим удовольствием.
Танечка было хлопнулась в обморок всеми своими килограммами, но, услыхав, что ребёнок голодный, решительно устремилась к холодильнику. Как броненосец «Потёмкин» в атаку.
Ребёнок был чисто вымыт, накормлен и уложен отдыхать на старый кожаный диван. Старики уселись у окна. Дальше держали совет.
Что делать с сиротой и «пропадёт же на улице» было как раз понятно. Как добыть ему документы и оформить опеку было пока непонятно совершенно.
Бывшая революционерка и пламенная ленинка Танечка склонялась к школе-интернату. Бывший Скрипач-виртуоз Зяма считал, что у мальчика есть зачатки таланта, но с такими учителями он плохо кончит.
Ругались и спорили шёпотом, чтобы не разбудить деточку.
Деточка давно не спал, держал оба уха востро и не мог поверить своему счастью. Даже самые свободолюбивые разбойники мечтают о настоящей семье, особенно, если таковой никогда не имели.
Его мать служила медсестрой в госпитале, Отца он не знал совершенно, от него остался лишь обрывок фотографии. Отец, как и у многих пацанов, героически погиб на войне. А мать сбил грузовик, когда она ночью возвращалась с работы...
Маленького Лёньку, а может его раньше звали и по-другому, он не помнил, сдали в приют. Единственное, что он имел от прежней жизни, был кусок старой фотографии.
Именно этот кусок и вывалился из грязных его штанов, когда Татьяна Моисеевна решила их простирнуть.
Танечка таки хлопнулась в обморок, грузно осевши меж венским тонким стулом и огромным круглым обеденным столом на толстой львиной лапе.
Зяма и Лёнька, а заодно Михалыч из первой квартиры, с огромным трудом дотянули её до дивана.
Танечка, как рыба кит, выброшенная на берег, хватала ртом воздух, шумно втягивая его через хрипящее горло. Зяму трясло мелкой дробью, и невообразимые его пальцы отбивали барабанную дробь по выцветшим коленям.
Лёнька перепугался до потери пульса, боясь что это именно он, ведь по жизни же невезучий, принёс в дом к этим милым старикам беду.
На комоде лежала старенькая и оборванная фотография героя-летчика — их любимого Сёмочки…

© Алена Баскин
 
KiwaДата: Пятница, 26.04.2024, 13:40 | Сообщение # 604
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 695
Статус: Offline
Олеся ненавидела всех. А особенно свою мать. Она точно знала, что когда вырастет, и выйдет отсюда, то обязательно её найдёт. Нет, она не собиралась бросаться ей на шею, и кричать:
— Здравствуй, мамочка.
Она собиралась немного понаблюдать, а потом отомстить ей. За все годы, которые она провела в детском доме, за то, что пока Олеся тут слёзы лила, мамашка её жила себе в удовольствие. Почему-то она не сомневалась, что мать именно так и живёт.
Олеся всегда была в детском доме, сколько помнила себя, столько и была. Несколько раз её переводили, потому что она дралась постоянно. И ей было совершенно плевать, кто перед ней-мальчик или девочка. Её наказывали, запирали в изоляторе, лишали сладкого, но она всё равно ненавидела воспитателей, ненавидела детей, и вообще весть свет.
Ей было уже 14, когда она перестала драться. Не потому, что она вдруг всех полюбила, а потому, что все и так её очень боялись. Олесе стало скучно. Она уходила куда-нибудь в дальний уголок детдомовской территории и просто сидела. Сидела, и мечтала о том, как найдёт мать и отомстит ей.

Как-то раз она услышала странную мелодию. Олеся прислушалась. Ни на что не похоже. Музыку она любила, и всегда замирала, если слышала что-то красивое. Но эта мелодия… Она была очень красивой, очень грустной, даже какой-то тоскливой, но что это звучало, она никак не могла понять.
Олеся встала, подошла к кустам акации и раздвинула их осторожно. Ничего себе, это их новый дворник. Она уже успела поиздеваться над ним. На чём это он играет? Олесе было не видно, и пока она тянулась, сама не поняла как, грохнулась прямо в кусты.
Мужчина перестал играть и повернулся к кустам. Олеся встала, отряхнулась зло и хотела уйти. Но мужчина вдруг спросил:
— Хочешь научу?
Девочка опешила. Её? И она сможет точно так же играть? Разве у неё получится?
Она шагнула к нему. Дворнику на вид было лет 50-55. Не совсем понятно было почему он в таком возрасте работает дворником.
Олеся приходила к нему каждый день. Сначала он просто показывал ей, как играть на дудочке. Самое интересно, что сам эти дудочки вырезал. Такие смешные, и одновременно грациозные. Когда у Олеси стали получаться первые настоящие звуки мелодии, она просто не сдержалась и обняла дворника. Вот тогда-то они впервые и разговорились.
Звали его Николай Петрович, и жил он в небольшом домике на территории детского дома.
— А почему? У вас нет родных, нет дома?
— Было у меня, Олеся, всё. И дом, и родные… Десять лет назад умерла моя Катенька. Думал-не переживу, если бы не сын… Потом решил он жениться, девушка красивая, но уж больно жадная. Ну, главное, чтоб Сашке моему нравилась. А спустя пять лет разбился мой Сашка на машине. А квартира-то моя, давно уж на него переписана была. Хорошая трёшка, в центре. Вот невестка собрала мне чемоданчик и отправила на все четыре стороны.
— Но почему вы не боролись?
— Зачем, Олеся? Нет тут у меня никого. Все мои любимые ушли. Мне просто нужно как-то прожить то время, пока и мой черёд придёт. Я к ним хочу, здесь мне больше ничего не нужно.

Олесе казалось, что сейчас она ненавидит невестку Николая Петровича даже больше, чем собственную мать. Даже были мысли, сначала невестке отомстить, а потом уже матери.
Когда Николай узнал о том, что держит в душе эта девочка, похожая на волчонка, то пришёл в ужас. Как же она бедная, справляется со своей ненавистью?
Они подолгу беседовали. Николай Петрович чувствовал, что Олеся оттаивает. Она перестала стричь волосы под мальчика, стала более нежной. У неё куда-то пропала желание доказывать свою правоту кулаками.
Как-то он спросил:
— Олеся, ты через год уходишь, уже решила, кем станешь?
Девушка растерянно на него посмотрела.
— Нет.. Даже не думала. Всё время думала, как отомстить матери.
— Ну, допустим.. Ты отомстишь. Только сначала искать её будешь. Непонятно, на какие деньги, но это мы тоже пропустим, а что потом?
Она растерянно молчала. Не приходила к нему целую неделю, а потом всё-таки пришла:
— Я хочу строить.
Целый год они посвятили подготовке в строительный колледж. Олеся понимала, что институт для неё слишком долго, может быть потом, в будущем…
В тот день, когда она уходила, они долге сидели на их лавочке. Вечером Олеся уезжала в дугой город. Там она будет учиться и пока что жить. Она плакала. Впервые за много лет.
— Николай Петрович, я обязательно приеду к вам. Только отучусь.
— Давай мы договоримся? Я-то никуда не денусь, а вот тебе нужно отучиться, крепко на ноги встать, и потом уже на встречи к старику ездить.
— Ну, какой же вы старик?
На прощание он подарил ей дудочку.
Прошло почти пятнадцать лет.
Олеся поздно вышла замуж, всё никак ей было не найти того, кто её бы понимал. В 30 родила дочку, и почти сразу развелась. Вся её радость была в маленькой Катюше. Сейчас она многое могла позволить себе. И когда она стала зарабатывать столько, сколько хотела, она подала в розыск на свою мать. Всё выяснилось намного быстрее, чем Олеся думала.
Её мама, бедная одинокая женщина, которая хотела родить для себя, за два месяца до родов узнала, что больна. Это сейчас с онкологией пытаются бороться, тогда же пытались тоже, но с оговоркой -бесполезно. Врачи говорили, что организм ослаблен беременностью, и дали маме год. Она приняла страшное для себя решение, отказаться от дочки сразу, в роддоме. Тогда никто из врачей не осудил её.
Олеся даже разыскала её могилу, и сейчас там стоял большой памятник с ангелом.
Она часто вспоминала Николая Петровича, но, когда вернулась в этот город 8 лет спустя, его не нашла. Директор детского дома сменился, и почти весть старый персонал тоже...

Когда выдавалась свободная минутка, Олеся с дочкой ходили в парк. Её Катерина, как смеялась Олеся, всегда хотела спасти весь мир. К шести годам это была очень умная девочка, которая совершенно непонятным способом уговаривала мать на любые траты перед парком.
То ей хотелось угостить конфетами всех детей, то накормить батонами всех уток, то на улице такая жара, что им нужно не меньше десяти порций мороженого.
А сегодня она такое выдала…
— Мама, купи мне, пожалуйста, колбасы, батон и попить.
Олеся уставилась на неё.
— Боюсь спросить, кто на этот раз.
— Мама, может лучше тебе не знать? Зачем лишний раз нервничать?
— Катя, мы сейчас никуда не пойдём.
— Мама, это бомж.
— Кто?!
Олеся думала, что грохнется в обморок. Катя улыбнулась, как бы говоря-я же предупреждала.
— Мама. Ну что ты так волнуешься? Он просто старый человек, у него никого нет. Он не просит, как делают это другие, потому что стесняется. Он знает столько сказок и стихов, что не знает никто. Тебе что, колбасы жалко?
Она, взрослый человек, не последнее лицо в огромной строительной фирме, просто не нашлась, что ответить. Молча купила всё, что сказала Катя, и они направились в парк.
Катя присела на лавочку.
— Мамуль, ты тут сиди, а я вон к пруду. Видишь, там дедушка сидит, это он.
Олеся и правда увидела плохо одетого старика. Рядом с ним были дети, и она немного успокоилась. Главное, что дочка будет на виду.

Вечером она улеглась с книгой на диван. Катя была в своей комнате. Вдруг Олесе послышалась знакомая мелодия. Тишина. Нет, вот снова, она же и сначала. Олеся бросилась в комнату к дочери.
Та испуганно смотрела на неё.
— Мамочка, я разбудила тебя?
— Катя! Что это было?
— Вот, нас тот старик на дудочках учит играть. У меня всё получается, только вот переход от начала никак.
Катя горько вздохнула. В руках у неё лежала дудочка.
Олеся смотрела на неё полными слёз глазами.
— Давай, я покажу тебе. Мне тоже это место далось не сразу…
Олеся проиграла всю мелодию, и расплакалась. Воспоминания нахлынули с такой силой, что сдержаться она не смогла. Катя не на шутку испугалась.
— Мамочка, почему ты так расстроилась? Тебя так эта музыка расстроила? Ну, хочешь, я больше не буду дома играть?
Олеся отрицательно покачала головой. Вышла и через минуту вернулась с такой же дудочкой, только немного потемневшей от времени.
— Катенька, ты знаешь, где живёт этот старик?
— Мама, там же, возле пруда. У него коробки за кустами.
— Собирайся доченька.
Они нашли его сразу. Катя крикнула:
— Деда!
И он вылез из кустов.
— Что случилось, маленькая, почему ты не дома?
— Николай Петрович, здравствуйте.
Он дернулся, как от удара. Медленно повернулся. Долго всматривался в её лицо.
— Олеся, не может быть.
Она крепко обняла его.
— Всё может быть. Хватит комаров кормить, пошли домой.
— Куда?
— Домой, Николай Петрович, если бы не вы, то не было бы у меня ничего, так что мой дом-всегда ваш дом.
Всю дорогу до дома Николай Петрович вытирал слёзы. Мешали они ему, и откуда только брались, проклятые, если бы не Олеся, которая крепко держала его под руку, давно бы упал. Но теперь в душе была уверенность - он не умрёт в одиночестве, никому не нужный…
  

Автор: Ирина Мер
 
БродяжкаДата: Вторник, 30.04.2024, 10:39 | Сообщение # 605
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 744
Статус: Offline
 «Старая дура»

Денис стоял в очереди. Очередь маленькая, три человека, но у Дениса в руках была коробка с армянским коньяком, она требовала действий, она томила.
А у кассы оказалась бабулька, она пересчитывала купюры ветхими пальцами. Сбивалась, опять пересчитывала.
Таких бабулек все ненавидят. Все спешат. А им спешить давно некуда, но им почему-то надо появиться именно в тот момент, когда все спешат.
«Старая дура», пробормотал Денис.
Женщина, стоявшая перед ним, услышала, обернулась, кивнула и  вздохнула.
Дениса ждал друг Валера. Уже две недели Денис совершал круиз по старым друзьям. Он поссорился с женой, уехал в свою квартирку на улице Беломорская, но одному было скучно, и Денис решил устроить затяжной холостяцкий праздник. Всё ждал, что Оля позвонит или напишет: «Извини, я была неправа, возвращайся».
Но Оля молчала. Что Дениса злило лишь сильнее, ему и одному хорошо, вон сколько друзей, все ждут, только бы эта старая дура быстрей уже свалила...
Бабулька ушла, наконец, от кассы. Денис пробил коньяк и лимон. Быстрый, радостный вышел из магазина.
И снова увидел бабульку.
Очень медленно та шла, держа тяжелую сумку.
-«Блин», подумал Денис и подошёл:
– Давайте я помогу!
– Что вы, молодой человек, не надо, я сама, я привыкла.
Она смотрела на него улыбаясь, её глаза чуть слезились.
Денис взял её сумку:
– Я в ту же сторону.
– Ох, ну спасибо, вы так любезны.
Ему было в другую сторону, но он проводил её до самой двери. Бабулька долго искала ключи, наконец, открыла:
– Извините, домой не приглашаю, у меня беспорядок…
– Да я и не собирался! – усмехнулся Денис.
Она приняла сумку и вдруг чуть её не уронила, взялась за косяк.
– Голова…. Закружилась…
Денис взял её под руку, провёл в квартиру, уложил на диван. К его удивлению, в квартире было очень чисто, только слегка пахло котом. Значит, точно живёт кто-то ещё.
Тут и сам кот появился, вскочил на диван, очень недобро посмотрел на Дениса.
– Это Ленский, – тихо сказала бабулька. – Очень люблю оперу «Евгений Онегин» и всегда хотела, чтобы Ленский остался жив. Ему уже девять лет. Ну всё, мне получше…
– А дома есть кто ещё?
– Нет. Я одна. Муж умер пятнадцать лет назад, сын и внуки в Сиднее…
– Где?
– В Австралии. Сын с женой и детьми уехали туда в 90-х… То есть я не одна, я с Ленским. Всё, ради бога простите, что вас так обременила. Выпью таблетки, сделаю чай…
____

Валера сердито открыл дверь: «Ну ты что? Час как прийти должен! Сижу трезвый как дурак».
Денис рассказал про бабульку.
— «Ты, блин, пионер-герой, что ли? – сказал Валера насмешливо. – Мало ли этих бабок слоняется, они всех нас ещё переживут!»
Денис сказал, что пить не хочет. Оставил бутылку, уехал домой.
На следующее утро он позвонил бабульке. Да, он взял её телефон – непонятно зачем.
– Зинаида Васильевна? Это Денис, ну тот, который вчера из магазина…
– Денис, я поняла! Я хоть и старая, но ещё не в маразме.
– Сегодня же выходной, давайте я приеду, может, что-то помочь?
– Нет, что вы, дорогой мой, я и так вам страшно обязана. Не берите в голову, я давно справляюсь прекрасно. Ну если что – есть соседка Аллочка, очень хорошая.
– А вы говорили – что таблетки заканчиваются…
– Ну я выйду в аптеку. Я очень шустрая.
Через два часа Денис входил в квартиру Зинаиды Васильевны. Та причитала, что ей страшно неловко, что есть Аллочка и зачем вообще так суетиться...
Денис принёс таблетки и всякие сладости к чаю.
– Денис, вы так добры, – улыбнулась Зинаида Васильевна. – Но мне ничего этого нельзя. У меня диабет. Хотя так иногда дико хочется мороженого.
– Ну вот, – сказал Денис. – Обидно. Но я принёс ещё вкусняшки Ленскому, ему-то можно?
– О, ему можно всё! – засмеялась Зинаида Васильевна. – Извините, а вам сколько лет?
– Сорок два.
– Совсем ещё мальчик. Счастливый. Семья же есть?
– Да, конечно, жена, и дочке пятнадцать.
– Прекрасно. Жена у вас наверняка красивая, а вы точно хороший муж и папа.
– Ну… Стараюсь.
Денис сам не понимал, зачем ему эта старуха. Зачем он тогда увязался за ней из магазина. Ну ладно, сумку донёс, но зачем ещё приезжать, тащиться с другого конца Москвы ­– он не понимал.
Напротив дивана Зинаиды Васильевны был портрет – красивая светловолосая девушка в алом платье стоит у окна, за которым солнечный город.
Зинаида Васильевна заметила взгляд Дениса:
– Это очень известный художник… Господи, забыла фамилию, он ещё ухаживал красиво, ездил на «Волге» такой двухцветной… Но как фамилия? Вот я старая дура…
Ей было восемьдесят пять.
После школы все убеждали Зину идти в театральный, она была яркой, высокой, играла в школьной студии все главные роли.
— «А я решила – нет, это банально. И пошла в нефти и газа! На курсе было лишь три девчонки. Я была активисткой, но не комсомольской, это я не любила. Я ставила на курсе всякие сценки, но главное – сколотила из девчонок нескольких институтов волейбольную команду и мы побеждали три года подряд… и у меня были лучшие подачи. Нет, я честно! Сейчас покажу».
Зинаида Васильевна потянулась к большому комоду, что стоял возле дивана, оттуда достала фотоальбом. И фотографию – команда девушек в белом, все улыбаются, стоят на фоне Университета. В центре юная Зина с мячом.
— «Никого из этих девчонок уже не осталось, – Зинаида Васильевна погладила Ленского. – Я последняя»
––––
Вечером Денис пришёл домой, открыл дверь и крикнул: «Оля! Это я! Я был не прав, извини!»
Оля вышла с кухни, недоумённо вытирая мокрые руки:
– Ты выпил?
– Нет, вообще! Я тебя очень люблю. Слушай, Олька, что мы как дураки, надо радоваться, что мы полны сил и молоды, что мы вместе, что у нас ещё жизнь впереди. Где дочурка?
– Тусит с друзьями. А что стряслось?
– Ничего. Просто мы не осознаём, какие мы счастливые дураки.
– А мы счастливые?
– Очень. Извини, можно я тебя обниму?
– Обними, ладно. – Оля улыбнулась. – Котлеты будешь?

Денис так и ездил к Зинаиде Васильевне, раз в неделю точно. Оле не говорил, решил – как-то отдельно сообщит.
Гордая Зинаида Васильевна никогда не звонила ему сама. Но явно к нему привыкла, ждала.
И рассказывала свою жизнь.
После института Зина понеслась в Сибирь, хотя ей, отличнице, предлагали хорошее место в Москве. Но она хотела «работать на земле».
– Нефть – это ужасно интересно! Это как приключение, – смеялась Зинаида Васильевна. – В те годы мы как раз занимались новыми месторождениями, стране требовалось больше нефти. Ну я тоже приложила руку к этому великому делу, одно месторождение хотели моим именем назвать даже, но это глупость полная, нас много было там, мало ли, что я единственной женщиной оказалась.
А дальше возник Борис. Он был старше на десять лет, уже занимал пост в стройтресте. Он отлично играл на гитаре и пел. Зина, за которой ухаживали знаменитые художники и маститые нефтяники, влюбилась.
— «На всю жизнь, – сказала она. – Борис – это человек, с которым я всегда была счастлива. Мы только один раз поссорились. Когда я после декрета захотела снова работать. Он говорил, что его зарплаты хватит на всех и даже на «Запорожец», но я была упрямой! Только больше в поля не ездила, стала писать кандидатскую, потом мы начали строить дачу, Боре выдали большой участок… Что я вам рассказываю это всё? Обычная жизнь, как у всех. Хотите лучше спою вам что-то из оперы? Я же их все наизусть, я раньше хотя бы раз в месяц ходила, теперь уже сил нет, да и билеты очень дорогие…»
– Почему вы не захотели к своим в Австралию? – как-то спросил Денис.
– Ой, я же ездила к ним раза три. У них там прекрасно, океан прямо из окна… Они просили остаться. Но нет. Что я там буду делать? Тут лежит мой Борис. Тут вся моя жизнь. Тут моя дача и огороды. Ну и Ленский, в конце концов, – она потрепала толстого кота.
Перед Новым годом Денис объявил, что достал Зинаиде Васильевне два билета на «Евгения Онегина».
– Дорогой вы мой! – воскликнула она. – Это такой подарок! Только знаете… мне же не с кем пойти. Может быть, вы? Если вас не затруднит».
В Большой театр она надела чёрное платье и брошь с лунным камнем, которую ей много лет назад подарил муж.
– Я ничего ещё? – кокетливо спросила Зинаида Васильевна. – И ваша жена – она не будет ревновать? Вообще когда вы нас уже познакомите?
– Скоро! – ответил Денис.
Да, он собрался рассказать Оле всё, она и так недоумевала, куда муж уезжает иногда на целый день.
Почему он не рассказывал – Денис сам не мог себе объяснить. Просто странно было произнести: «Я езжу к бабульке восьмидесяти пяти лет и к её коту».
Денис не звонил целый месяц – с женой и дочкой летали в Таиланд.
Вернулся, дела. Наконец, позвонил. Зинаида Васильевна долго не брала трубку. Денис считал гудки…
На восемнадцатом Зинаида Васильевна ответила, совсем тихим голосом: «Что-то мне не очень хорошо…»
– Я приеду! – чуть не закричал Денис. – Прямо сейчас! Пока зовите Аллочку!
Когда Денис выбежал из машины, от подъезда уезжала скорая.
У дома стояла Аллочка, она плакала, у неё на руках был Ленский. Он увидел Дениса, потянулся к нему.
— «Можно я его себе заберу? – спросил Денис тихо. – Ему будет хорошо у нас».
Соседка протянула ему Ленского. Денис прижал кота, тот замурлыкал.
…Зина, юная, в белой форме, убирая резинкой волосы на ходу, бежит к волейбольной площадке.Там её ждут девчонки:
— «Зин, ну ты что так долго? Мы без твоих подач никуда!»
— «Девочки, я сейчас, – улыбается Зина. – Очень мороженого захотелось, ну я и купила. Сейчас начнем!»

Алексей БЕЛЯКОВ
 
ЩелкопёрДата: Пятница, 10.05.2024, 07:58 | Сообщение # 606
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 334
Статус: Offline
Надо ещё уметь так жить и так радоваться жизни!

Моё детство прошло в однокомнатной квартире на пятом этаже обычной хрущёвки. Нашей соседкой по лестничной клетке была Екатерина Васильевна Семенкова. Муж её был подкаблучник. Сын рохля. А сама она была хамка ненормальная. Моя мама с ней дружила.

Я хочу чтобы вы представили высокую статную женщину. Двигалась она плавно, как парус и вокруг её крупного тела всегда струилось что-то невообразимое. Леопардовое шёлковое. Ярко-синее льняное. Или фиолетовое из тафты. Голову со светлым каре венчала шляпа с пером. Или розой из органзы.
Голос её был академичен. Взгляд внимателен. И смеялась она так, что голуби тревожно взлетали в небо.
Вечером она включала магнитофон. Челентано. Альбано и Ромину Пауэр. Пугачёву. Магнитофон выставлялся в окно, Екатерина Васильевна наряжалась в вечернее платье из чёрного бархата с серебряной отделкой по роскошному смелому декольте, накрывала на балконе крошечный столик и они с мужем пили чай или вино под музыку.
В выходные они всей семьей загружались в жёлтый “москвич”. Екатерина Васильевна в шляпе. Тихий муж, чьё имя я не знала, в очках и со смешным, почти детским сачком для ловли бабочек. И худенький, высокий мальчик который не поднимал голову от книги.
Мой папа часто уезжал в командировки, муж Екатерины Семеновны задерживался допоздна в своём “почтовом ящике” и тогда она приходила к “нам на огонёк”, на нашу кухню с оранжевым абажуром над столом и пила чай из оранжевых чашек в горох.
И если молодые мамины подружки приходили жаловаться на своих мужей, детей, свекровей и родителей, то Екатерина Васильевна на вопрос “как дела?” отвечала: “лучше всех”. Хохотала. И заставляла мою двадцатитрёхлетнюю маму красить глаза и укладывать волосы.
— Всё равно ложиться спать, — говорила мама.
— Вот и ляжешь спать красивая.
Он подарила маме кокетливый шёлковый халатик и что-то там ещё “не для детских глаз” из полупрозрачных кружавчиков и невесомых веревочек.
Я до сих пор удивляюсь, как у такой крупной и громкой женщины были настолько изящные манеры и как она сидела на наших табуретках, словно не касаясь поверхности и с идеально ровной спиной.
Мой папа однажды спросонья открыл дверь на настойчивый стук, а там Екатерина Васильевна в длинной шубе в пол и боярской шапке почти до потолка.
Папа выглянул в окно, всё правильно — июнь, он не сошёл с ума, просто новая шуба и новая шапка. Вечером все жители нашего двора стояли задрав головы, и смотрели, как Екатерина Васильевна в своей новой шубе на закате поливает из маленькой лейки герань на балконе. И крутили пальцем у виска.
Папа часто рассказывает эту историю и всегда добавляет в конце: “Хорошая она была женщина, умела радоваться, я никогда не видел, чтобы люди так радовались, как она”.
Однажды мою маму срочно увезли в больницу. Папа был в командировке, ему дали телеграмму, вторую телеграмму папиным родителям в другой город и маминым в другую страну.
Я сидела в комнате на своей тахте и ужасно боялась, что мама не вернётся. И я останусь одна в этой пустой квартире. И у всех нормальных маминых подружек вдруг оказались неотложные дела, и только ненормальная Екатерина Васильевна сказала взять куклу, свежее бельё и ночную рубашку и идти к ним.
Сына переселили на раскладушку, меня устроили на его кровати и весь вечер, мальчик, который никогда не был замечен в шумных дворовых играх и которого считали полоумным рохлей, рассказывал мне про чайные клиперы, про батискафы и как поезд едет по арочному мосту и не падает.
Потом меня обнаружили в прихожей, где я методично переворачивала обувь Екатерины Васильевны. Брала туфлю, рассматривала каблук и аккуратно ставила на место. Я искала её мужа-подкаблучника. Сначала я посмотрела в почтовом ящике, но там его не было. Екатерина Семеновна хохотала. Хохотала до слёз и не могла остановиться.
Я часто её вспоминаю. Как вспоминают сцену из фильма или цитату из книги, которую не понял в детстве, но запомнил и со временем всё услышанное и увиденное обретает совсем другой смысл.
И сын её был рохлей. Не гонял по крышам голубей и не лазил по стройкам, а помогал маме по дому и читал книжки. И получил свой первый патент в двадцать лет. В сорок стал долларовым миллионером от науки.
И всё она знала, что про неё говорят. Только не молчала в ответ, как нормальная. Поэтому и хамка. Не опускала глаз. А гордилась. И мужем и сыном. И платьем своим красивым. И шубой.
Ей говорили, что она как дура в этой шубе летом на балконе. Только не для них она наряжалась, а для мужа своего, радовалась и гордилась, что муж у неё такой, что ему такую премию дали, что хватило и на шубу, и на шапку и на сапоги.
Легко быть ненормальной среди нормальных. Но только норма — это не про счастье. Норма — это, как у в всех. Но как у всех не обязательно так, как надо тебе...

У меня есть вечернее платье. Шёлковое с открытой спиной. Цвет «синий пепел». Сейчас надену его, накручу волосы, накрашу глаза и буду мечтать о лете и пить с мужем чай. А потом лягу спать красивая.
Это всё, что я хочу сказать вам сегодня. Обнимаю.

Автор —  Елена Пастернак

Сообщение отредактировал Щелкопёр - Пятница, 10.05.2024, 08:04
 
ПинечкаДата: Понедельник, 27.05.2024, 11:54 | Сообщение # 607
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1544
Статус: Offline
В детском доме его называли Обрубышем. Иногда Саньке казалось, что это его фамилия.
— Эй, Обрубыш, не мешай!- кричали ребята, играя в футбол.
— Пни мяч!- ехидно просил Колька Завьялов, зная, что Санька не устоит на короткой ноге. — Эх, ты, обрубыш!  
Мальчишка хмуро молчал, до боли сжимая худенькие кулаки. Он давно уже не плакал. Отворачивался и, хромая, уходил в парк. Обрубышем его прозвали потому, что одна нога была короче другой. По этой причине он и оказался в детском доме.
Узнав, что ребёнок родился калекой, его мать одиннадцать лет назад написала «отказную». Это заявление Санька видел сам, когда относил личные дела в медпункт. Медсестра дала ему папки, а сама побежала к телефону. Она и не подумала, что, увидев свою фамилию, Санька откроет папку и прочитает отказное заявление.
Все дети в детских домах ждут своих родителей. А он ждать перестал. И плакать перестал тоже. Его сердце надело на себя панцирь, который спасал от обид, одиночества, нелюбви.
В детском доме были свои традиции.
Накануне Нового года воспитанники писали письма Деду Морозу. Эти письма директор передавал спонсорам, которые старались выполнить просьбы детей. Попадали такие письма и в лётную эскадрилью. Как правило, дети просили о чуде: найти папу и маму. И тогда те, кто такие письма открывал, ломали головы над подарками.
Бортовой инженер майор Чайкин тоже получил такое письмо. Он сунул его в карман «лётки» и решил прочитать дома, чтобы с женой и дочерью обсудить, что можно купить.
Вечером, за ужином, он вспомнил о письме, вскрыл его и вслух прочитал: «Дорогие взрослые, если можете, подарите мне, пожалуйста, ноутбук. Не тратьте деньги на игрушки и одежду. Здесь всё есть. А через Интернет я смогу найти друзей и, может быть, родных людей». Внизу стояла подпись: «Санька Ивлев, 11 лет».
— Надо же, — сказала жена, - какие дети сегодня умные стали. Действительно, через Интернет он найдёт всех, кого надо.
Дочь Аня взяла письмо, перечитала его. Отец заметил, что у девочки дрогнули губы.
— Ты чего?- спросил он.
— Знаешь, пап, а ведь он не надеется найти своих родителей, — сказала она, — он их вообще не ищет, потому что их нет. Для него ноутбук – это спасение от одиночества. Видишь, он пишет: «…найти друзей или родных людей». Родными ведь могут стать и чужие люди. Давайте из моей копилки возьмём деньги, купим ноутбук и отнесём этому мальчику подарок.
Новогодний праздник в детском доме проходил в три смены. Санька относился к среднему возрасту. Утренник с хороводами под ёлкой и играми проходил днём. Как обычно, было представление. Потом дед Мороз и Снегурочка зажигали ёлку. Затем гости-спонсоры вручали подарки. Некоторых детей на каникулы в семьи брали всё те же спонсоры.
Санька никого не ждал. Он привык видеть, что берут красивых девчонок.
А письмо он написал просто так. Все писали – и он написал. Правда, сегодня среди гостей он увидел мужчину в форме лётчика. У него даже сердце дрогнуло, но он отвернулся и незаметно вздохнул. Получив кулёк с конфетами, мальчик, хромая, направился к выходу.
— Саша Ивлев!- услышал он своё имя и оглянулся.
За спиной у него стоял тот самый лётчик. Санька успел заметить лычки от медалей на его груди и значки.
— Здравствуй, Саша! – сказал лётчик. — Мы получили твоё письмо и хотим сделать тебе подарок. Но прежде давай познакомимся. Меня зовут Андрей Владимирович или просто дядя Андрей.
— А меня – тётя Наташа, — сказала стоящая рядом с ним женщина.
— Я – Аня, — улыбнулась девочка. — Мы с тобой ровесники.
— Ну, а я – Санька Обрубыш, — ответил он.
Девочка хотела что-то спросить, но мужчина подал Саньке коробку и сказал:
— Это тебе от нас. Пойдём куда-нибудь, мы покажем, как пользоваться ноутбуком.
Они зашли в пустой зал, где ребята делали уроки. Девочка Аня показала, как включать и выключать ноутбук, входить в систему, зарегистрировала его в «В контакте». Мужчина сидел рядом и только подсказывал. Санька ощущал его тепло, силу и защиту. Девчонка трещала, как сорока, без умолку. Но мальчик отметил, что она не нюня, в ноутбуке здорово разбирается, в секции занимается. Прощаясь, женщина обняла его. Тонкий аромат её духов защекотал в носу и в глазах. Санька на мгновение замер, затаив дыхание. Потом высвободился и, не оборачиваясь, пошёл по коридору.
— Мы ещё придём!- крикнула девочка.
Теперь жизнь Саньки изменилась.
Он уже не обижался на прозвище и не обращал внимания на Кольку. В Интернете можно было найти много полезного. Его давно интересовали самолёты. Он узнал, что первым массовым военно-транспортным самолётом был «Ан-8», что разработал его Антонов, что «Ан-25» — это его разновидность.
По выходным дням приходили дядя Андрей и Аня. Иногда они вместе ходили в цирк, играли в автоматы. Санька всегда стеснялся, отказывался, ему было неудобно, что они везде за него платят.
В то памятное утро его позвали в кабинет директора. Он вошёл и увидел тётю Наташу. Сердце нехорошо дрогнуло. Пересохло в горле.
— Саша, — сказал директор. — Наталья Викторовна просит тебя отпустить на два дня с ней. Если ты согласен, то я тебя отпущу.
— Саня, сегодня День авиации. В части дяди Андрея будет большой праздник. Он приглашает тебя. Поедешь?
Санька закивал головой, не в силах вымолвить ни слова.
— Вот и хорошо, — сказала женщина, подписывая заявление.
И обрадованный Санька вышел вместе с ней из кабинета.
Первым делом они заехали в магазин. Купили ему джинсы и рубашку. Посмотрев на растоптанные Санькины кроссовки, Наташа повела его в обувной отдел. С обувью пришлось повозиться, потому что размер ног был разный. Санька смущался, но она сказала: « Ничего, после праздника поедем в ортопедический салон и закажем тебе ботинки. Один будет на специальной подошве, тогда ноги будут на одном уровне, хромать почти не будешь. И со стороны будет незаметно».
Потом заехали в парикмахерскую и домой, чтобы забрать Аню.
Санька впервые переступил порог не детского дома. Он никогда не был в квартирах. Неповторимый запах семьи, уюта и чего-то ещё тёплого и родного окутал всё его существо. Он робко прошёл в комнату и, сев на краешек дивана, огляделся. Большой аквариум стоял в углу. В нём плавали разные рыбки. Санька таких видел только по телевизору. У окна, в круглом стеклянном аквариуме сидела черепаха и, вытянув шею, смотрела на мальчика.
— Я готова, — сказала Аня, — идём, Сань, мама нас догонит.
Они спустились в лифте вниз и пошли к машине. Возле песочницы стоял мальчишка и смотрел по сторонам. Увидев их, закричал:
— Кандыль- баба, кандыль- дед!
— Подожди, — сказала Аня и подошла к кричащему.
В то же мгновение Санька увидел, как она резко повернулась, и мальчишка плюхнулся в песочницу.
— Во даёт! только и сказал он, лёжа на песке. — Я же пошутил.
— В другом месте шути, — ответила девчонка.
Аэродром был расцвечен красками. Их встретил дядя Андрей и повёл к своему самолёту. У Саньки захватило дух, когда он близко увидел гигантскую серебристую машину. Его душа до глубины была поражена мощью самолёта. Потом был концерт, развлекательная программа и авиашоу. Люди смотрели в небо, махали руками, радостно кричали. Когда показался самолёт дяди Андрея, Аня тоже замахала и закричала:
— Папа летит! Папа!
И Санька тоже неуклюже запрыгал и в восторге закричал:
— Папа! Вон папа летит!
Он даже не заметил, что девочка давно молчит и смотрит на мать. А та почему-то вытирает глаза.
Вечером, после ужина, Андрей сел рядом с Санькой и обнял за плечи.
— Знаешь, — сказал он, — все люди должны жить в семье. Только в семье можно научиться любить, беречь друг друга, защищать и быть любимым. Хочешь быть членом нашей семьи?
У Саньки к горлу подкатил тугой комок и перекрыл дыхание. Он прижался к мужчине и прошептал:
— Папка, я тебя всегда ждал.
Через месяц счастливый Санька прощался с детским домом. Он осторожно и гордо сошёл с крыльца, держась за руку отца, и, почти не хромая, пошёл к выходу. Возле ворот они остановились. Санька оглянулся и помахал стоящим на крыльце ребятам и воспитателям рукой.
— Сейчас мы перешагнём черту, за которой у тебя начнётся другая жизнь, — сказал отец. — Забудь обо всём плохом, что было. Но вспоминай людей, стоящих на крыльце. Это они помогли тебе выжить. Будь всегда благодарен тем, кто помог тебе в жизни.

© Надежда Франк
 
KiwaДата: Среда, 05.06.2024, 10:41 | Сообщение # 608
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 695
Статус: Offline
В выходной я поeхала в клинику дeлать собакe пpививку. Заняла очepeдь. Бомжeватого вида, но аккуpатный пожилой мужчина показался мнe знакомым. Пpиглядeлась – сосед, Николай Кузьмич. Стаpик суeтился, звал вpача. Я подошла.
— Что случилось?
— Собаку машина сбила, я подобpал пpям на доpогe. Сpочно нужeн хиpуpг.
— Отeц, а дeнeг-то у тeбя хватит?
— Нe знаю, дочка.
Кузьмич начал вывоpачивать каpманы. Наскpeб около 900 pублeй. Обpадовался.
— Должно хватить. Тут pазгpужал кой–чeго, была оказия.
Собака, по виду псовая боpзая, жалобно плакала. Я вздохнула. Судя по собакe – пepeлом лап, 10 000 нe мeньшe. Хоpошо одeтый мужчина, дepжавший на pуках бeзумно доpогого сepвала, оглянулся на нас.
— Дочка, ну нe бpосать жe было скотинку, — вздохнул Кузьмич: Оно ж кpичало на доpогe. А всe eдут и eдут, спeшат. А тут душа живая гибнeт. Жене, Клавe, позвоню, у нeй eщe pублeй 300 eсть, счас пpинeсёт, на всякий случай.
Мужчина с сepвалом отозвал мeня.
— Вы eго знаeтe?
— В сосeднeм домe живёт. У нeго тpёхлапка жила. В 15 лeт помepла, овчаpка. Тожe говоpят, сбитую подобpал, а хозяeва отказались.
— Понятно, — отвeтил мужчина с сepвалом, и подошёл на peсeпшeн.
— Зовитe хиpуpга и пpимитe дeда со сбитой собакой. Счёт составьтe, я заплачу, а с нeго возмитe eго дeньги. Только нe говоpитe eму, сколько стоит...
И хиpуpга позвали. Счёт вытянул около 17 000. 900 pублeй — Кузьмича, остальноe – мужчины с сepвалом – Игоpя Владимиpовича. Я сдeлала пpививку собакe и пошла домой. Кузьмич ждал возлe опepационной.
Долго ли коpотко ли, но псовая эта боpзая начала гулять нeдалeко от нас, с Кузьмичём, или eго жeной — Клавой. Пpихpамывала.
— Здpавствуйтe Николай Кузьмич.
— Здpавствуй дочка.
— Смотpю, собака у Вас осталась.
— Да нашёл сын хозяeв. Но они отказались, сказали мол, для выставок тeпepь вpяд ли подходит. Нe нужна стала. Ничeго, пpокоpмимся. Сын eй коpму купил, спeциального, и витамины всякиe. Ну я тут пpиpаботку нашёл, консьepжeм дeжуpить. 12 000 платят. Всё путeм. Киpой назвали.

Занeсло мeня вновь в ту жe клинику мeсяца чepeз два. Пpиболeл стаpый Жак. Мы заняли очepeдь. Сидим, ждём. Глядь, появился Кузьмич. На pуках котёнок, стpашно смотpeть, поpeзанный и обмазанный в смолe, Николай Кузьмич очepeдь занял. Сидит, волнуeтся. Начал каpманы вывоpачивать. Дeньги считать. Мало видно вышло. Расстpоился.
— Вот, у подpостков отнял животного. Извepги пpоклятыe, поpeзали , обваpили. Гадство пpямо.
— Нe хватаeт только того, с сepвалом, — подумала я.
Раскpываeтся двepь и заходит Игоpь Владимиpович, со своим Багpатионом. И глазами в Кузьмича упиpаeтся. А тот копeйки пepeсчитываeт. С котeйки кpовь капаeт и смола.
— Каpма точно! – воскликнул Игоpь Владимиpович и пошёл на peсeпшeн.
— Дeда с котом пpимитe, я заплачу, — говорит.
Кота отпpавили на опepацию, Жака на осмотp, а Игоpь Владимиpович заплатил за деда, купил что надо и ушёл. Кота Кузьмич оставил у себя, назвал Кузeй.
Вeсна. Я пошла пpикупить сpeдства от клeщeй для наших звepeй. Заходим и видим Игоpя Владимиpовича. Поздоpовались.
— Кузьмича с животинкой нe хватаeт, — засмeялся Игоpь Владимиpович.
— Сeйчас пpидёт, — улыбнулась я.
Откpываeтся двepь. Заходит Кузмич, , что то в куpткe замотано. И жена Клава с ним.
-Что случилось? – спpашиваю.
— Вот, Клавка у кошeк уличных птица выдpала. Потpeпали eго. А так хоpоший птиц, — говоpит Кузьмич, и достаёт из-под мокpой куpтки попугая аpа.
Я сeла на стул. Игоpь Владимиpович начал pыться в баpсeткe.
— Попугай-то домашний, — говоpю: Имя у нeго навepно eсть. Интepeсно, какоe? Каpл можeт.
Попугай поднял pастpёпанную голову, взглянул на мeня и сказал: «Каpма, Каpма!»
— Каpма, — вздохнул Игоpь Владимиpович, достал бумажник и пошёл на peсeпшeн.
Кузьмич почeсал в головe и довольный заулыбался.
— Тeпepь, eжeли чeго, я сюда буду живность таскать, тута дёшeво…
Игоpь Владимиpович клинику peшил нe мeнять и оставил там свою визитку...
— Если пpидёт дeд, Николай Кузьмич, с каким либо животным, Вы звонитe. Я всё оплачу.
Никуда нe дeнeшься — каpма…

Елeна Андpияш

Сообщение отредактировал Kiwa - Среда, 05.06.2024, 10:44
 
ЗлаталинаДата: Четверг, 06.06.2024, 17:27 | Сообщение # 609
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 291
Статус: Offline
прекрасный рассказ о добрых людях.
прочитал и вспомнил Элеонору Шифрин - человека широчайшей души, она была готова помогать людям всегда и везде...
 
papyuraДата: Суббота, 24.08.2024, 09:31 | Сообщение # 610
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1681
Статус: Offline
АХ какой "вкусный" рассказ Ильи Забежинского «Супница»

В последних кадрах фильма «Москва слезам не верит» наблюдаю, как Алентова наливает Баталову суп из супницы. Дело происходит на кухне. Женщина, ответственный работник, не умеющая готовить! И вдруг супница. Шепчу про себя: «Не верю».

Задумываюсь. Наливаю сто граммов тутовой. Вздыхаю. Выпиваю. Сажусь в кресло. Грустно гляжу на клавиатуру.

Когда в наших сервизах была супница…
Может быть, помните, в каждом столовом сервизе в 60-70 г.г. была супница. У нас был чешский сервиз на 12 персон, с жёлтыми такими тонкими цветами и зелёными с золотом листьями. Родители поженились в шестьдесят шестом и сразу купили его. Да, и вот супница в том чешском сервизе тоже, разумеется, была. И даже была, кстати, маслёнка с крышкой, салатники, блюдо и разные соусники.
Мама, вообще, сразу же переменила у отца в доме всё хозяйство. Папа был старше мамы на тридцать шесть лет. Но молодость побеждала.
Она повыбрасывала старую мебель. В печку пошёл старый дореволюционный ореховый гарнитур. Я застал только обеденный стол от него, на ножках в виде львиных голов. Но стол пылился на веранде, на даче. Его всерьёз никто уже не воспринимал. На нём в августе чистили грибы, а в остальное время складывали всякий хлам. Львы грустно доживали свой век среди дачных развалин.
А в городскую квартиру купили новую мебель. Полированную. Это с гордостью, знаете, произносилось: «Полированная мебель!»
Полированный секретер купили (елки-палки, современные дети не знают уже такого слова). То есть это был такой книжный шкаф со стеклянными двигающимися дверцами. За дверцами стояли классики, в основном, в виде многотомных собраний сочинений. Вначале, помню, меня радовали там Алексей Толстой и Вальтер Скотт. Позже я обнаружил там Хэма и Джека Лондона.
И ещё там была деревянная дверца, которая открывалась вниз, образуя стол, за которым можно было работать. Он, собственно, и назывался «секретер». Папа хранил за этой дверцей чёрный с хромом «Ундервуд», перепечатывал на нём вечерами свои стихи и безнадёжные письма в редакции.
«Тук-тук» щёлкал «Ундервуд» по синей ленте, «тук-тук-тук».
— Иля, не трогай пишущую машинку!
Купили два кресла с полированными деревянными ручками. Блестящие такие ручки! С чётко выполненными прямыми углами! Позже, когда мне подарили перочинный нож, первое, что я сделал – вырезал на этих чётких полированных углах несколько глубоких зазубрин. В тот момент это была единственная возможность немедленно испытать новый ножик на остроту.
Купили тогда же сервант (ещё одно слово, уходящее в забвение). Сервант, разумеется, тоже полированный, в котором за такими же стеклянными дверцами на стеклянных полках стоял тот самый сервиз. В серванте тоже была деревянная откидная дверца. Но поменьше и повыше. За ней находилась таинственная область, стенки которой были украшены зеркалами. В зеркалах отражались бутылки вина и хрустальные фужеры. Вино отец обычно покупал марочное креплёное, в зелёных бутылках с красочными этикетками с золотыми тиснеными медалями. Коньяк – армянский пять звёзд и тоже с медалями. Бутылка «Столичной». Бутылка «Посольской». Шампанское. Вообще, бутылок всегда было с десяток или больше. И всё это, и бутылки, и фужеры, играло и искрилось на свету. Искры также в зеркалах и бутылках отражались.
Область эта таинственная называлась «бар». И связана она была в моём детском сознании всегда с праздником. Родители без повода туда не лазили. Если открывался бар, значит, придут гости. Будут интересные разговоры и вкусная еда. Очень вкусная еда.
— Илюша, помоги-ка нарезать салат!
Ещё купили родители в прихожую полированный трельяж и в мою комнату – полированный шкаф. На трельяже стояли духи «Красная Москва» — запах, казавшийся мне лучшим в мире. А косметики никакой, представьте, на нём не бывало. Папа со смехом рассказывал маме, как друзья говорили ему на ухо:
— Ах, Арон Захарыч, хорошую ты нашёл себе жену, скромную. Молодая, а глаза не мажет. Это про трельяж.
А вот в полированном шкафу висела новая каракулевая шуба, в моём детском восприятии изрядно проигрывавшая маминой старой шубке из кролика. Кролик был пушистый, его было приятно гладить. А ещё на полке лежала коробочка с чешской бижутерией. Мама никогда эти штуки не надевала. Но красивее тех чешских брильянтов в золоте, скажу я вам, не видывал я нигде!
Помню, что когда из Омска приезжала мамина родня, бабушка с дедом, тётки или дядьки, шкаф превращался в «шифоньер», трельяж – в «трюмо». Фужеры в серванте становились «фужорами», а сам сервант – «буфетом». Для меня, шестилетнего ленинградского сноба, это была полная дичь. Только вечная угроза маминых затрещин заставляла меня молчать.
— Илья, лучше остаться безграмотным, чем делать замечания старшим. Ужаснее этого ничего не придумать!
И стол ещё был тогда куплен в большую комнату полированный. Такой залитый толстым слоем лака раздвижной обеденный стол. Ужасно блестящий, как зеркало. И я долго бродил вокруг него, побеждая соблазны. Но однажды всё же не победил: нацарапал на нем иголкой слово «дурак». Потому что на таком блестящем невозможно было не нацарапать.
— Илья, вот постой в углу и подумай!
Это был исторический угол, в коридоре возле туалета. Ох, сколько там было передумано.
И вот за этим раздвижным полированным столом устраивались семейные обеды по праздникам или просто в воскресенье.
Приходили родственники, друзья.
Приходил старинный папин товарищ Лев Иосифович Бронь с молодой женой Катей. Ну, то есть, Льву Иосифовичу было к шестидесяти. Он был папин ровесник. Но он был маленький, лысый и оттого – старик. А Кате лет сорок пять. Она была в брюках (ого!), и волосы у неё были рыжие от хны и кудрявые от бигудей. Я вообще не понимал, почему Катю шепотом называли все молодой. По мне, вот мама моя в свои двадцать четыре была молодая, а Катины сорок пять – это была уже совершенная старость. Но взрослые утверждали, что она молодая, так и прилипло.
Приходил папин начальник, грузин, Зураб Шалвович, невысокий, плотный, с забавным певучим акцентом. Он бывал с семьёй – женой Натэллой и сыном. Сына их тоже звали Илья. Зураб Шалвович учил меня говорить «ура» по-грузински. Поскольку буква «р» у меня никак не получалась, а на демонстрации, сидя у папы на шее, кричать его очень хотелось, он советовал мне кричать по-грузински «ваша!». Я до сих пор не знаю, так это или нет. Сколько ни встречал грузин с тех пор, всё время забывал спросить.
— Илюшка, ну-ка скажи «ваша-а-а-а»!
Приезжала из Кишинёва папина сестра тётя Берта, высокая и красивая, как папа. Тёте Берте категорически не нравилась эта история про папины пятьдесят пять и мамины восемнадцать. Категорически. Каждый раз она с подозрением вглядывалась мне в лицо, подробно изучала его, но, в конце концов, выносила оправдательный приговор:
— Нет, всё-таки очень похож на Арончика. Вылитый папа!
Приходил сын тёти Берты, тоже Илья, к своим тридцати пяти годам – доктор физмат наук. Чтобы стать доктором ему удалось поменять в документах отчество «Исаакович» на «Иванович». Помогло. Илья Иванович жил в Питере и приходил часто. С папой они играли в шахматы.
Приходил папин старший сын Борис с женой и дочкой, мой брат по отцу, старше меня на двадцать пять лет.
Приходил Борин тесть Самуил Максимович Залгаллер, статный такой, широкоплечий, с шевелюрой зачёсанных назад седых волос. Он даже не приходил, а приезжал, на трофейном чёрном с хромом мотоцикле BMW с коляской. В моих детских впечатлениях, что-то его роднило, этот мотоцикл, с папиным «Ундервудом». Что-то было у них общее.
— Илюша, прими у Самуила Максимыча краги.
И я нёс к тумбочке эти грубые кожаные мотоциклетные перчатки, пропахшие бензином, ветром и потом. И думал, что никогда я не буду таким дураком, чтобы ездить на мотоцикле.
Ещё приходила мамина подруга Раечка с другом Аркашей. Раечка была высокая, крутобедрая такая, с шиньоном и частоколом чёрных колючих шпилек. А Аркаша – щупленький, замухрышный какой-то, с большим носом и слушался её во всем. Он потом в Израиль уехал, а Раечка осталась тут, приходила одна, плакала.
В доме, вообще, часто бывали люди, собирались застолья. Гостей принимали, гостям были рады, умели вкусно и добротно готовить и любили гостей потчевать. Это понятие тоже, по-моему, ушедшее, или уходящее. Не просто «я вам поджарю мясо», например, или «чаю налью». А вот я вам приготовлю много и разное и от души, и стану весь вечер с удовольствием вас этим потчевать.
Я помню этих неторопливых людей семидесятых. Неторопливые речи. Неторопливые умные тосты. Неторопливые домашние такие шутки.
Это были люди особой закваски. Они выросли в голодные двадцатые. В начале тридцатых они пошли в ВУЗы, потому что знали, что только так они смогут подняться из бедности. Потом пришла война и поломала все их планы. Они не были особыми героями. Но четверть века назад они победили, потеряли почти всех близких, и сами остались живы, чему удивлялись потом чрезвычайно. Всё это время после войны они тяжело и честно трудились и были уверены, что они заслужили теперь хорошую жизнь.
Знаете, у них была какая-то особая стать. Они были подтянуты. Они хорошо танцевали. Они умело ухаживали за женщинами. У них, кстати, была удивительно правильная интеллигентная речь, несмотря на провинциальное происхождение. И все эти многотомные собрания сочинений они, между прочим, честно прочитали. Могли за столом декламировать Лермонтова, Есенина, или Некрасова. Симонов был им свой, его стихи были частью их жизни.
Они приходили, хорошо одетые. В костюмах мужчины. Жёны их – с высокими причёсками, в хороших платьях. Мужчины отодвигали своим дамам стулья, усаживали их. Потом уже садились сами, устраивались за тем полированным раздвижным столом, где под скатертью нацарапано было на углу «дурак». Клали скатерть себе на колени. Повязывали салфетки.
Стояло на этом столе три тарелки у каждого: широкая, на ней – салатная, а сверху – глубокая. А рядом ещё пирожковая тарелка.
А рядом с тарелками лежали тяжёлые мельхиоровые приборы, которые я должен был начистить к приходу гостей содой до блеска. Ложка лежала столовая справа и три ножа. А слева – две вилки. Это были приборы для салатов, для горячего и ещё один нож был рыбный.
И льняные салфетки лежали каждому гостю, под цвет льняной же скатерти.
Фужеры и рюмки были хрустальные. Салатницы тоже хрустальные. И детей не пускали тогда за взрослый стол. Потому что это было им неполезно.
— Иля, что ты тут делаешь? Иди книжку почитай!
И вот я помню, как мама подавала в той супнице гостям суп. Когда с супницы снималась крышка, все понимали, что это куриный бульон, дымящийся куриный бульон, с домашней лапшой, кореньями и яйцом. Мы только вчера месили с мамой крутое тесто, раскатывали его деревянной скалкой на тонкие листы, а после нарезали лапшу широкими полосками. Никакая нонешняя паста не сравнится с той домашней лапшой.Никакая.

А к бульону, кстати, подавались ещё маленькие пирожки с мясом и с капустой. Два пирожочка были заранее выложены каждому гостю на его пирожковую тарелку.
И помню, как маленький лысый Лев Иосифович Бронь, выпив рюмочку «Посольской», заедал её ложечкой горячего душистого супа с лапшой и яичком, наклонялся к папе и, готовясь отправить маленький пирожочек в рот, шептал нарочито громко:
— Ох, Арончик, и хозяйка же твоя Люся! Ох, и хозяйка.
И подмигивал маме.
И видно было, что папе это чрезвычайно приятно, и маме это тоже приятно, а вот Кате, жене Льва Иосифовича – не очень.
— Иля, иди к себе в комнату, не слушай взрослые разговоры!
После супа, когда глубокие тарелки уносились в кухню, все принимались за салаты с закусками. Классическими были Оливье и кальмары с рисом и жареным луком. А ещё крабы. Я застал, знаете, время, когда салат с крабами делали, между прочим, с крабами. Это было вкусно.
Шуба, разумеется, была тоже. Мама добавляла в неё зелёное яблочко. Это был такой семейный секрет.
А ещё маринованные грибы стояли на столе. А ещё фаршированные грибной икрой яйца. Вы закусывали когда-нибудь водочку фаршированными яйцами?
А прозрачнейшее заливное из белой рыбы с жёлтым в белом ободочке яичным глазком, алой морковочкой и зелёным горошком? Несколько листиков сельдерея украшали его. К заливному подавался хрен, который папа выращивал и готовил сам. Хрена было всегда два вида: в сметане и со свеклой. Каждый лежал в своей баночке из того же чешского сервиза. Из-под крышечки выглядывала малюсенькая позолоченная ложечка. Гости брали ложечкой хрен и накладывали его густым толстым слоем сверху на заливное. Густым толстым слоем.
Вообще, много было за столом рыбы. Папа работал в пищевом институте. Он был главным экономистом ЛенГИПРоМясомолпрома, что располагался в начале Московского проспекта, и ездил в частые командировки по всей стране. Поэтому на столе была красная рыба с Дальнего Востока, чёрная икра и осетрина с Волги, палтус и зубатка – из Мурманска или Архангельска.
Помню, как прилетал он с Камчатки с огромнейшей чавычёй.
Это было засоленное существо с хищной зубастой пастью и, притом, неимоверных размеров, значительно превышающих мой рост. Папа резал её на куски, прошивал каждый кусок шпагатом и подвешивал в кухне под потолком, чтобы подвялилась. Огромные мясистые куски чавычи издавали какой-то совершенно неотмирный аромат. Это были запахи дальних странствий, штормов и нелёгкого рыбацкого подвига. Я представлял этих грубых мужчин, которые в тяжёлых робах, крепкими своими натруженными руками тянут многотонные сети полные огромной, сверкающей красной чешуёй чавычёй на палубу из океана. А ледяная волна бессильно разбивается об их решимость и мужество.
С тех пор, признаюсь, ничего даже отдаленно похожего на эту вяленую чавычу пробовать мне не приходилось. Подозреваю, что и вам тоже.
А ещё мама пекла пирог с зубаткой. Тесто – слой лука – слой зубатки – слой лука – слой зубатки – тесто. И это, я вам скажу, — да. Пирог из зубатки – это да! Вкуснее вряд ли что-то бывает. И гости были со мною в этом всегда согласны.
Также бывали на столе нежнейшие паштет и форшмак. Оба блюда готовил отец. Делал это так, как готовила, наверное, ещё его мама, погибшая в блокаду баба Сима. Он не крутил их через мясорубку, а долго-долго рубил сечкой в деревянном таком корыте. По сути, рубил все составляющие и, очевидно, одновременно взбивал их.
Когда с закусками заканчивали, убирались ненужные уже салатные тарелки и приборы, и в комнату вносилось главное блюдо праздника.
Это мог быть, разумеется, гусь с яблоками.
Гусь с антоновкой. А?!
Папа хранил антоновку на даче почти до следующего лета. Перед праздником мы отправлялись с ним на электричке в Мельничный Ручей, со станции шли пешком по дорожке мимо небесно пахнувших дёгтем просмоленных шпал. Мимо заборов пустующих зимою соседских домов.
В промёрзшем доме, пахшем отсыревшими обоями, лезли по скрипучей деревянной лестнице на чердак, откуда доставали пару закутанных в старые одеяла ящиков. Одеяла разворачивали. Под одеялами обнаруживались кипы стружки, в которую были надежно зарыты яблоки – отборная, без единого пятнышка, едва отливающая нежной зеленью антоновка. Папа брал яблоко и подносил мне к носу той стороной, где палочка:
— На-ка, подыши!
Антоновка пахнет антоновкой. Это единственный во Вселенной запах.
Или это могла быть пара уток, фаршированная кислой капустой. Или большой свиной запечённый окорок на кости, густо нашпигованный солью, перцем и чесноком. Это могла быть также и баранья нога, издававшая особый аромат бараньего сала, трав и морковки, с которыми она вместе тушилась.
Страшный совершенно наступал тогда момент, тишина опускалась: а кто же решится разделать принесённое блюдо? За дело брался папа, ловко управляясь большой двузубой вилкой и огромнейшим ножом, раскладывал куски по кругу под одобрительное мычание мужчин и слабое повизгивание осторожных женщин. Кстати, я не помню, чтобы хоть одно слово кто-нибудь произносил за тем столом и в те времена о фигуре или калориях.
После горячего обыкновенно танцевали. Недавно была куплена полированная опять же «Ригонда» — модная радиола Рижского завода ВЭФ. Ставили на нее пластинки. Не помню, чтобы слушали у нас в доме модные тогда ВИА. Помню, что был Оскар Строк, помню, что были ещё Утесов, Марк Бернес.
Папа был похож на Бернеса. У меня и сейчас губы подрагивают, когда слышу:

Почему ж ты мне не встретилась,
Юная, нежная,
В те года мои далёкие,
В те года вешние?
Голова стала белою,
Что с ней я поделаю?
Почему же ты мне встретилась
Лишь сейчас?

Любовь пятидесятипятилетнего мужчины и восемнадцатилетней провинциальной девочки. Чьим воплощением стала наша семья. Любовь, которая закончилась через восемь лет папиной смертью...
— Иля, мальчики не плачут! Мальчики должны быть мужчинами!..

Пока гости проводили время за танцами, мама уносила обеденную посуду и накрывала к чаю. Чашки были – знаменитые Ломоносовские «золотые ромашки». К каждой чашке с блюдечком давалась такая же золотая тарелочка и опять же тяжёлые мельхиоровые чайные ложки.
Что ели на сладкое?
Король любого праздника – Наполеон и практически всегда – безе.
К приготовлению крема и безе привлекали меня: отделять белки от желтков, а после – взбивать вначале сами белки, а в конце уже белки с сахаром в ручной такой кремовзбивалке. Она так именно и называлась. Слова «миксер» тогда ещё не было. А кремовзбивалка – это такая была литровая широкая банка, на которую накручивалась белая пластмассовая крышка с венчиками внутри и ручкой для кручения снаружи.
После того, как безе выпекалось, его выкладывали горкой, промазывая каждый слой заварным кремом, в который добавляли грецкие орехи. Всё это чудо вносилось в комнату и, к радости сидевших за столом мужчин, громко оглашалось его название: Торт «Поцелуй Хозяйки». Мужчинам нравилось.
Чай пили неторопливо, нахваливали ту самую хозяйку, поднимали бокалы со сладким вином. Мужчины пили коньяк.
Допивали чай, начинали собираться. Хозяева старались гостей удержать. Гости потихонечку поднимались. Благодарили. Расходились.
Мы с папой носили посуду в кухню. Мама мыла, звенела тарелками. Потом наступала тишина. Мама вытирала мокрые руки передником.
— Илюша, спать!
Родители за стенкой садились в кресла и обсуждали прошедший вечер. Вслушиваясь в их приглушенные голоса, я засыпал.
Та супница, знаете, долго потом продержалась в нашей семье. И даже сослужила нам некоторую особую службу: когда через короткое время папа умер, и мы остались с мамой почти без каких-либо средств к существованию, однажды, приподняв зачем-то крышку, мама обнаружила в ней сто рублей – заначку, которую папа оставил, уходя последний раз из дома в больницу...

Интересно, что должно случиться, чтобы мы снова начали подавать суп в супнице? Дети наши, еще более торопливые, чем мы, точно не станут. Может быть, внуки?

Сейчас этих людей из семидесятых нету уже в живых. Остались только мы. Которые сами были тогда детьми. Которых родители не пускали тогда за стол, потому что это было для нас неполезно. И я, знаете, когда принимаю нынче гостей, нет-нет, да и скажу особый тост за детей. В том смысле, что давайте выпьем за них. Чтобы им было потом, что вспомнить и о чём всплакнуть. Потому что, когда мы умрём, они будут сидеть за этим столом после нас.

Илья Забежинский
 
ПинечкаДата: Среда, 25.09.2024, 09:26 | Сообщение # 611
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1544
Статус: Offline
Мадам Берсон остановилась посреди птичьего ряда и задумчиво произнесла:— Кто купил курица, тот имеет сибе гарный обед!
Путешествие по Привозу — увлекательное и опасное — заканчивалось. Тихая гавань куриного ряда, где люди сплошь понимающие, манила мадам, как Одесский залив усталые корабли.
Свесив с прилавков шеи, аккуратно обмотанные газеткой, лежали, желтея куры.
Рядом примостились, но не чувствовали себя сиротами утки.
Громоздились неповоротливые, даже в битом виде, индюки, просились в духовку гуси.
Рай! Чистый рай для тех, кто понимает!Мадам Берсон понимала!
Но! Шесть рублей, шесть рублей новыми деньгами за курицу! Это же шестьдесят старыми! Это же грабёж, аферизм и насилие!

Но курица, жёлтенькая, жирная курица весом больше кило! Из неё же можно…
Сначала мадам снимет куриную шею. Шкурку, только шкурку, разумеется. Аж до крылышек! Многие хозяйки берут ниже крылышек, но тогда будет страдать бульон! Хотя…
С другой стороны, чем больше шейка, тем жизнь красивей. А кто не любит красиво жить? Мадам причмокнула губами, но всё же решила резать шейку без крылышек.
Теперь потроха: сердечко, печёночка, пупок. Хотя… Пупок лучше, наверное, в бульон…
И жир! В этой курице, наверное, много жира! То, что надо для шейки!
Забывшись, мадам прижала курицу к себе!
— Мадам! — раздался вежливый голос торговки. — Мне сдаётся, что ваш кавалер немножко давно ушёл.
Мадам Берсон опомнилась и придирчиво оглядела птичку. Нет, её тесные объятия курице не повредили.
Так на чём она остановилась?
А-а, на жире. Жир она порежет кусочками и станет растапливать на маленьком – медленном, как у нас говорят, - огне. А туда лук, нашинкованный мелко. Обязательно! Но лук, главное, не пережарить.
Да, пока жир топится, сварить сердечко и печёночку. И порезать. И к луку. А потом немножко, совсем немножко соли.
Мадам вспомнила, как тётя Аня на прошлой неделе пересолила холодец и сжала один кулак. Второй, занятый курицей, не сжался, что спасло мадам от нареканий торговки.
А потом в жир с потрошками и луком мадам станет сыпать муку. Аж до тех пор, пока фарш не станет, как глина, и его можно будет взять в руки.
Так… Шею она зашьёт с одного конца раньше. Что остаётся? Набить её на три четверти фаршем и зашить. И в казан, где кипит подсоленная вода. И?
И всё! Тридцать минут и наступит счастье! Счастье?
А бульон? А котлетки из грудинки?
Новые заботы навалились на мадам, как Межбижер на пирожки с повидлом. Что делать с пульками? Не смейтесь, это очень-очень важно. Пульку можно протушить с луком и картошкой и сделать жаркое. А можно пустить в бульон. Две большие разницы, между прочим.
Размышления закончились в пользу бульона. Тем более, что отварные пульки всё равно можно сожрать.
Итак, нужно отделить грудинку от остова. Это легко. Потом положить остов, горлышко, пульки и пупок в кастрюлю и залить водой. И на огонь. Просто? Просто!
Теперь надо почистить луковицу, морковку и корень петрушки, добавить стебель сельдерея и… на раскалённую сковородку без всякого жира! Зачем?
А цвет красивый хотите?
О, если так сделаете, у вас будет такой нарядный бульон! Долго мадам Берсон благодарить станете.
Когда варево начнет колыхаться, мадам ещё уменьшит огонь и добавит овощи и соль.
Шум, снимать не станет. Если бульон не сильно кипит, то мутным не будет.
Фу-у, можно и передохнуть. Как? А котлеты? Замечательные куриные котлеты, которые умеет делать только мадам Берсон. Ну, ещё немножко умеет тётя Рива и совсем немножко тётя Маруся. И это во всём мире, то есть, в нашем дворе...
— Мадам! Вы берёте курица или только лапаете? — попытался пристегнуться к мадам какой-то шмендрик в очках.
— Это не курица! — обиделась мадам, выдернутая из грёз. — Это шмяк об твоя морда!Сравнив габариты свои и мадам, очкарик решил не связываться, о чём сообщил громко милиционеру Вове и трём дружинникам. Но они знали мадам и его поддержали. В смысле не связываться...
Но мадам всего этого уже не видела.
Перед глазами стояло жерло той, настоящей мясорубки с раньшего времени, куда она попеременно кидала кусочки грудинки, поджаренный лук и булку, замоченную в молоке. Провернув фарш, мадам добавит туда яйцо, всё перемешает и станет лепить котлетки. Штук шесть получится. Или даже семь.
Мадам представила, как упрёт всё, причём с макаронами, поджаренными на курином жире, и сладко зажмурилась.
Но надо спешить! Хотя осталось немного. Положить в каждую котлетку кусочек коровьего масла, обвалять котлетки в муке и на сковороду. И переворачивать, переворачивать, чтоб не подгорели…
— Так вы будете брать мой курица? — снова отвлекла её торговка.
Впрочем, уже всё готово. И кушать дальше не хочется.
— Не буду! — кинула курицу на прилавок мадам Берсон. — Дорого!

© А. Бирштейн
 
старый занудаДата: Понедельник, 04.11.2024, 05:48 | Сообщение # 612
Группа: Гости





Когда мой старший сын учился в школе, меня дёргали на ковёр в лучшем случае раз в две недели.
То он что-то разбил, то он кого-то побил, то он всё детство кому то испортил, то чью-то молодость, то чью-то старость… в общем пацану привинтили «бандит с большой дороги» и что бы в школе не происходило, он был либо зачинщиком либо участником.
Они все там молились, чтоб его скорее посадили… с первого класса. Каждый раз директор, заламывая руки и запрокидывая голову театрально удивлялась, как из такой порядочной семьи, папа доктор!… пришёл такой беспорядочный ребёнок?!?!?… Кааак?!!

Иван первый год, несмотря на послужной список, учился уже в старшей школе. Учился не плохо… не отличник, конечно, но и не умственно отсталый, как многие в младшей школе считали.
Меня в очередной раз вызвали к директору. Причём не в письменной форме, как обычно, а по телефону… школьный секретарь трагически сообщила, что я немедленно должна быть в школе, так как случилось ужасное. Я пройдя с Иваном огонь воду и медные трубы немного напряглась.

Постучала в директорскую дверь, меня незамедлительно попросили войти.
— Здравствуйте мама Ивана, даже не знаю с чего начать.
— Начинайте с самого главного.
— Сегодня в нашей школе произошёл ужасный инцидент, ваш сын Иван вставил банан учителю математики в эгзоз!
Мне поплохело, потому что напротив меня сидел тот самый учитель, по внешнему виду которого однозначно было видно, что ему вставили, и ему это совсем не понравилось…
Самое отвратительное было то, что я не знала, что такое мать его ЭГЗОЗ.
Есть такой психологический приём, представить участников напряжённого диалога гoлыми, чтобы разрядить эмоционально обстановку….
Названия всех отверстий у человека на иврите я вроде бы знала, но директриса могла использовать какой нибудь пoрнocлэнг или высокий иврит.
Я себя и директрису раздевать не стала, но учителя математики пришлось… как я его не вертела в своём воображении, банан торчал из одного и того же места. Всё это происходило под очередное театральное заламывание рук и запрокидывание головы с стандартым монологом, что тюрьма по нему плачет и этот случай прямое доказательство тому.
Она бубнила, что сам он не вставлял, но подбил на это двух дегенератов, что выглядит уже как групповая преступность… причём исполнители чистосердечно заложили заказчика.
Я попыталась представить себе ситуацию адекватно и мне стало тяжело дышать, потому что Иван в свои 13 лет мог вставить всему педсовету не только банан и не только в эгзоз, а глядя на пострадавшего, становилось ясно, что тут уголовным делом попахивает и посадят не несовершеннолетнего Ивана, а меня… за растление…. бананами …. математиков.
Единнственное, что отрезвляло ситуацию была абсурдность произошедшего и поэтому я просто в лоб спросила у него:
— Простите, а где у вас эгзоз???
Разведя возмущённо руками математик пошёл пятнами и завопил:
— Как это позволите понимать?!? Где-где… где у всех! Сзади!
Я стала бледной как штукатурка.
Директриса же видимо начала догонять и вопросительно подняв бровь поинтересовалась на предмет, что я думаю об эгзозах.
Я сказала, что ничего хорошего… Тут дошло и до математика, он уничтожающе на меня посмотрел и сказал:
— Сзади!  и добавил:
— …у моей машины...

Тут дошло и меня.
С тех пор юзаем дома словечко, получившее новое значение при вышеупомянутых обстоятельствах.

(эгзоз) – выхлопная труба

Oksa Kruger
 
РыжикДата: Пятница, 08.11.2024, 12:12 | Сообщение # 613
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 316
Статус: Offline
ТЕ В ТЕЛЕ? А ЭТИ?



Мадам Берсон решила удивить всех. Ну, абсолютно всех. И двор, и улицу Жуковского аж до Пушкинской, и Карантинную, ставшей Лизогуба совсем недавно. Интересно, улицы замуж выходят?
Мадам встала в позу неизвестного ей Цицерона и шумно молвила:
- Завтра буду готовить эти фтели!
- Тефтели? – робко пискнула тетя Рива.
- Нет! – голос мадам гремел, как майский гром, - тефтели все могут. Даже Аня! А я буду эти фтели!
Двор затих. Эти, как их там… А из чего они? Как их готовят? С чем кушают? Никто, даже Герцен, не знал. Но! Попробуй, признайся! А вдруг только ты не знаешь? Засмеют! И все кивали головами, и все соглашались:- Эти фтели? Оно конешно! Трудно, правда, но как вкусно! Во мадам Берсон даёт!Короче, ажиотаж, переходящий в овации.А потом все пошли спать. И мадам Берсон тоже. О том, как готовить эти самые фтели, она подумает завтра. Куда спешить?Но назавтра всё-таки задуматься пришлось. Стоило ей только показаться во дворе, - а как не покажешься, если, простите, удобства общественные? – как посыпались вопросы:- Роза! Ты на Привоз или на Новый?- Роза! Ты свинину или говядину во фтели пихать будешь?- Ага! – решила мадам, - мясо ложить надо! Разорение!
Любопытные соседки даже вознамерились ехать с ней на Привоз. Тётя Аня готова была оплатить расходы мадам на троллейбус. Но не тут-то было. Все посягательства на личную свободу мадам отмела, как дворничиха Феня разбитое хулиганом Шуркой стекло.Мадам уехала на Привоз, довольно быстро – часика через три! – вернулась и заперлась у себя в квартире. И даже закрыла наглухо окно.Двор затих в ожидании невиданных яств. И, временно, прислушивался к песенке, которую нагло сочинил вышеназванный хулиган.Люди мучились недели,Эти фтели они ели.И в уборную успелиВсе примчаться еле-еле!
Инсинуации, конечно. Но вдруг мадам сама всё сожрёт и не угостит!
А мадам, между тем, творила. Для начала она разложила по отдельности продукты. Говядину без единой капельки жира, почеровок с толстой мясной прослойкой, белую (французскую) булку, лук, яйцо, муку, масло, молоко, соль, перец, морковку и томат.Булку, она, избавив от корки, замочила в молокеПотом приступила к мясу.
Говядину просто порезала на кубики, а вот со свиным почеровком пришлось повозиться. Мясную часть она добавила, порезав и пару – всего пару! – раз попробовав, к говядине, а сало, тоже порезав, отложила в сторону.
- Те в теле, эти в теле, какая разница? – ворчала она, сгребая мясо в сторону. Потом повторила:- Те в теле! Эти в теле!
Полные, значит. А отчего? А оттого, что хорошо кушают. Как она. Значит, она среди этих. А Сима, например, и Рива среди тех.За размышлениями мадам пошинковала луковицу и вместе с мясом и отжатой булкой пропустила через мясорубку. Дальше понятно, да? Яйцо в фарш. Соль, перец…Смочив руки, мадам стала вертеть шарики и складывать их на столе. Потом, вытопив копчёное сало, обжарила шарики со всех сторон.
Всё?
И не надейтесь! И мадам тяжело вздохнула. Ещё столько дел, столько дел…
Зато в теле!И вообще, трудящая женчина!
Протушить в масле лук с морковкой, добавить, предварительно распустив, томат. Развести в холодной воде ложку муки, тоже добавить в подливу…
Залить обжаренные шарики подливой и оставить на малом огне. Закинуть туда мелко-мелко порезанную зелень. Плотно закрыть крышкой.
Через десять минут открыть окно и двери. Поднять крышку... Финал!!
Снизу раздались аплодисменты.
Обжигаясь, мадам сожрала один шарик.
- Не успеть! – тоскливо подумала она.
Но всё-таки успела умыкнуть из казана штук шесть тех или этих, что в теле..
А потом, тяжко вздыхая, понесла казан во двор.
Там уже ждали…
- Так это обыкновенные тефтели! – обрадовалась тётя Аня, едва мадам открыла крышку.
- А ты попробуй! – урезонила её мадам.
Попробовали. Нет, такого тут ещё не ели. Все соглашались, что и формой, и подливой изделия мадам напоминают тефтели. Но! Вкус чем-то неуловимо отличался. Кстати, в лучшую сторону.
Так что, все признали, что у мадам получились – и неплохо! – самые настоящие эти фтели.Многие, ох, многие хотели списать рецепт. Но мадам не дала.
Впрочем, через два дня она по секрету поделилась рецептом с тётей Марусей, та – по большому секрету с тётей Ривой, у тёти Ривы вырвала секрет тётя Аня, которая продала рецепт тёте Симе. Ну, дальше понятно. Даже я, как видите, в курсе.

© Александр Бирштейн.
 
ИмммигрантДата: Вторник, 12.11.2024, 14:40 | Сообщение # 614
Группа: Гости





Папе было сорок лет, Славику — десять, ёжику — и того меньше.
Славик притащил ёжика в шапке, побежал к дивану, на котором лежал папа с раскрытой газетой, и, задыхаясь от счастья, закричал:
— Пап, смотри!
Папа отложил газету и осмотрел ёжика. Ежик был курносый и симпатичный. Кроме того, папа поощрял любовь сына к животным. Кроме того, папа сам любил животных.
— Хороший ёж! — сказал папа. — Симпатяга! Где достал?
— Мне мальчик во дворе дал, — сказал Славик.
— Подарил, значит? — уточнил папа.
— Нет, мы обменялись, — сказал Славик. — Он мне дал ёжика, а я ему билетик.
— Какой еще билетик?
— Лотерейный, — сказал Славик и выпустил ежика на пол. — Папа, ему надо молока дать..
— Погоди с молоком! — строго сказал папа. — Откуда у тебя лотерейный билет?
— Я его купил, — сказал Славик.
— У кого?
— У дяденьки на улице… Он много таких билетов продавал. По тридцать копеек… Ой, папа, ёжик под диван полез…
— Погоди ты со своим ёжиком! — нервно сказал папа и посадил Славика рядом с собой. — Как же ты отдал мальчику свой лотерейный билет?.. А вдруг этот билет что-нибудь выиграл?
— Он выиграл, — сказал Славик, не переставая наблюдать за ёжиком.
— То есть как это — выиграл? — тихо спросил папа, и его нос покрылся капельками пота. — Что выиграл?
— Холодильник! — сказал Славик и улыбнулся.
— Что такое?! — Папа как-то странно задрожал. — Холодильник?!.. Что ты мелешь?.. Откуда ты это знаешь?!
— Как — откуда? — обиделся Славик. — Я его проверил по газете… Там первые три циферки совпали… и остальные… И серия та же!.. Я уже умею проверять, папа! Я же взрослый!
— Взрослый?! — Папа так зашипел, что ёжик, который вылез из-под дивана, от страха свернулся в клубок. — Взрослый?!.. Меняешь холодильник на ёжика?
— Но я подумал, — испуганно сказал Славик, — я подумал, что холодильник у нас уже есть, а ёжика нет…
— Замолчи! — закричал папа и вскочил с дивана. — Кто?! Кто этот мальчик?! Где он?!
— Он в соседнем доме живёт, — сказал Славик и заплакал. — Его Сеня зовут…
— Идём! — снова закричал папа и схватил ёжика голыми руками. — Идем быстро!!
— Не пойду, — всхлипывая, сказал Славик. — Не хочу холодильник, хочу ёжика!
— Да пойдём же, оболтус, — захрипел папа. — Только бы вернуть билет, я тебе сотню ёжиков куплю…
— Нет… — ревел Славик. — Не купишь… Сенька и так не хотел меняться, я его еле уговорил…
— Тоже, видно, мыслитель! — ехидно сказал папа. — Ну, быстро!..
Сене было лет восемь. Он стоял посреди двора и со страхом глядел на грозного папу, который в одной руке нёс Славика, а в другой — ежа.

— Где? — спросил папа, надвигаясь на Сеню. — Где билет? Уголовник, возьми свою колючку и отдай билет!
— У меня нет билета! — сказал Сеня и задрожал.
— А где он?! — закричал папа. — Что ты с ним сделал, ростовщик? Продал?
— Я из него голубя сделал, — прошептал Сеня и захныкал.
— Не плачь! — сказал папа, стараясь быть спокойным. — Не плачь, мальчик… Значит, ты сделал из него голубя. А где этот голубок?.. Где он?..
— Он на карнизе засел… — сказал Сеня.
— На каком карнизе?
— Вон на том! — и Сеня показал на карниз второго этажа.
Папа снял пальто и полез по водосточной трубе...
Дети снизу с восторгом наблюдали за ним.
Два раза папа срывался, но потом всё-таки дополз до карниза и снял маленького желтенького бумажного голубя, который уже слегка размок от воды.
Спустившись на землю и тяжело дыша, папа развернул билетик и увидел, что он выпущен два года тому назад.
— Ты его когда купил? — спросил папа у Славика.
— Ещё во втором классе, — сказал Славик.
— А когда проверял?
— Вчера.
— Это не тот тираж… — устало сказал папа.
— Ну и что же? — сказал Славик. — Зато все циферки сходятся…
Папа молча отошел в сторонку и сел на лавочку.
Сердце бешено стучало в груди, перед глазами плыли оранжевые круги… Он тяжело опустил голову.
— Папа, — тихо сказал Славик, подходя к отцу. — Ты не расстраивайся! Сенька говорит, что он всё равно отдает нам ёжика…
— Спасибо! — сказал папа. — Спасибо, Сеня…
Он встал и пошёл к дому. Ему вдруг стало очень грустно. Он понял, что никогда уж не вернуть того счастливого времени, когда с лёгким сердцем меняют холодильник на ежа.

Григорий Горин
 
ЗлаталинаДата: Суббота, 16.11.2024, 12:36 | Сообщение # 615
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 291
Статус: Offline
Санта - Маринелла…
У любого фонетического гурмана это словосочетание вызовет блаженную улыбку, даже если тот и не знает, что это такое.  Тем, кто не эмигрировал в Америку через Италию между 1988-м и 1990-м годами, поясню, что Санта-Маринелла – это прибрежный посёлок или городок к северу от Рима, где разрешали селиться бывшим советским евреям в ожидании присвоения им почётного звания политических беженцев перед отправкой в Америку…
Санта - Маринелла – как звучит, а?
Это вам не какая-нибудь Авдеевка или Лодейное Поле. Дивный климат, очарование Тиренского побережья и прекрасные условия проживания на американские деньги вызывали у людей совестливых некоторую неловкость при упоминании грядущего статуса беженца, на который мы все
расcчитывали. Однако было нам тогда не до рефлексии, поскольку занимали наши головы дела поважнее. Если тем, кто уехал лет десять до нас, статус беженца, с которым начинать в Америке было намного легче, давали автоматически, то в конце 80-х американские бюрократы зачем-то решили
придать этому процессу некую серьёзность, то есть нам надлежало убедить сотрудников американского консулата в том, что мы-таки беженцы, а не просто евреи. Мы слонялись без дела по очаровательной Санта-Маринелле и обсуждали, чем ошарашить консула, обзаведясь впечатляющей автобиографией жертвы советского тоталитаризма. Из памяти не вылезало ничего эффектного, кроме коммунального хамства, ограничений при приёме в ВУЗЫ и вялого продвижения по службе.
Нехватка впечатляющих примеров угнетения вызывало у многих прилив неведомой ранее творческой энергии. Их жизнеописание обрастало душераздирающими подробностями - от оскорблений и
угроз в банях до сжигания ермолок на митингах общества Память, отвызовов на допросы в КГБ до сцен избиения на ступенях синагоги. Мне не кажется, что истории эти производили хоть какое-нибудь впечатление в консулате и влияли на решение, поскольку рано или поздно все оказались в
Америке с желаемым статусом вне зависимости от степени ужасов в биографии.//
Но ещё одной серьёзной заботой обитателей Санта - Маринеллы была продажа барахла, накупленного при отъезде. Те, кто отъехал пораньше, сообщали собирающимся, что следует везти и что почём идёт. Забудьте, кричали они в телефонные трубки, про матрёшки, гжель и
балалайки, а везите постельное бельё и оптику, особенно фотоаппарат Киев, если удастся достать. Но как это дело там продавать, никто почему-то не сообщал.
Мой друг, опередивший меня на несколько месяцев, написал, что итальянскую гопоту, утомившуюся от разрисовки городских стен серпами и молотами вперемешку со свастиками, охватило
коллективное помешательство, именуемое модой, на всяческие советские
военные цацки в связи с опереточной смутой в СССР, почему-то названной перестройкой. Совет его был прост и категоричен – забудь про простыни с наволочками и бинокли, и на все рубли, что есть, надо купить советские военные часы под названием Командирские, потому как каждый уважающий
себя итальянский засранец мечтает их иметь. (И на самом деле - я сам видел на римских улицах много счастливых обладателей Командирских часов с античными лицами, а одного даже в советской военной фуражке и с такими часами на обоих запястьях).



В СССР часы эти стоили рублей 30, а в Италии шли аж по 50 тысяч лир, что в тогдашние времена составляло примерно 50 долларов. Трудно было поверить, что 30 рублей можно превратить в 50 долларов, но это оказалось правдой. Однако главной проблемой для меня, торговый опыт
которого исчерпывался продажей родины, было то, как при полном отсутствии навыков продавца эти часы вдуть, тем более на территории иностранного государства, языка которого я не знал. Но эти тревоги на время развеял мой друг, категорично заявив, что с этим проблем не будет – на месте разберёшься. Детали выяснять я не стал, просто поверив другу, и потратил все свои никчёмные рубли на Командирские часы, найти которые оказалось не так просто, но у меня был друг-стоматолог, который мог всё.
Если при умножении количества часов, которые я вёз с собой, на 50 долларов у меня от счастья начинала кружиться голова, то при мысли о том, как я их буду продавать, головокружение усиливалось до тошноты.
Ещё в Вене, где нам надлежало поблагодарить израильский Сохнут за содействие выезду из СССР и сообщить, что мы предпочитаем любить Израиль с безопасного расстояния, нам доходчиво объяснили неопределённость нашего статуса и ограниченность прав в Европе в ожидании отправки в Америку. На территории Италии мы находились по рукопожатному соглашению между ХИАСом и итальянскими властями с практически нулевыми правами, а посему при любых проблемах с законом мы не сможем ни на кого рассчитывать. Это обстоятельство заставляло меня переходить улицу исключительно на зелёный свет, бросать окурки только в отведённые для этого места, но главное - делало мои бессонные ночи особенно мучительными: мне рисовались картины ареста при продаже часов с последующей депортацией в СССР, рёв детей и проклятия жены.
Народ посмелее ездил в Рим и продавал постельное бельё, фотоаппараты и часы на рынке, стараясь не попадаться на глаза полицейским, но мне этот простой способ не годился. Я знал, что простою там весь день молча, трусливо крутя головой и не решаясь достать часы из сумки. Я хотел найти перекупщика, которому можно было бы продать всё разом, пусть и дешевле; но не знал, как его искать. И тут мне посоветовали поговорить с Лёвой из Тирасполя, который знал всё.
- Выбрось из головы перекупщиков и рынок, - сказал Лёва, который оказался на удивление приятным малым. – Часы надо сдавать в Сан Марино, там один чувак держит часовой магазин и берёт их без счёта, платит хорошо, если часы в коробочке.  Мои часы были в коробочках, что решало часть проблемы, однако я помнил, что Сан Марино — это малюсенькое государство на горе, что на правой стороне голенища итальянского сапога, а Санта Маринелла – на левом. Сапожок этот изящный только на карте, а на самом деле расстояние до чувака, который берёт Командирские часы и хорошо платит – километров 400.
Но и тут Лёва знал, что делать: - Не вздумай тащиться на поездах с пересадками, надо купить дешёвую автобусную экскурсию во Флоренцию с заездом в Сан Марино. Экскурсии эти, организованные оборотистыми гуманитариями из наших, действительно оказались на удивление недорогими, и я последовал Лёвиному совету, поскольку времени оставалось в обрез – через неделю мы улетали в Америку, и везти туда две дюжины советских военных часов было бы полным
провалом в самом начале эмигрантского пути. Ситуация усугублялась ещё и тем, что успех авантюры с часами с самого начала вызывал сомнения у моей жены, хорошо знавшей об отсутствии отваги в моём характере, и по мере приближения отлёта в Америку её скепсис превращался в нечто более
опасное. При подъезде к Сан - Марино экскурсовод объявил:- Я обязан вам напомнить, что продажа вещей без лицензии на территории Сан Марино противозаконна и может привести к аресту с последующей депортацией. И тут же без паузы добавил:- Кого интересует - часовой магазин находится на Via Pianna, метров сто от места остановки по ходу автобуса. У меня застучало в висках, я понял, что час настал и деваться мне некуда.
Я медленно шёл по Via Pianna с сумкой через плечо, набитой злополучными Командирскими часами, и думал, о том, что почём в этой жизни. Я понимал, что деньги, которые я надеялся получить, вряд ли сильно облегчат начальные шаги по американской земле и не стоят моих страданий.
Но не благосостояние семьи было целью моих безумных действий – мне казалось, что если я совершу это волшебное превращение советских рублей в твёрдую валюту с фантастическим коэффициентом, то это прибавит мне уверенности в себе и поднимет самооценку на уровень, необходимой для новой жизни в мире, где всё покупается и продаётся.
На витрине среди прочих я увидел часы с красной звездой на циферблате. Здесь я должен сделать небольшое отступление. Лёва из Тирасполя, который, как я упоминал, знал всё, сообщил мне, что цена на часы зависит от символики на циферблате: те, что со звездой – самые дешёвые и больше
полтинника за них не дадут. Зато с десантником на парашюте или с подводной лодкой - идут минимум по 60. Ну а те, что с танком – самые крутые, за них можно слупить 70, что подтверждало расхожее мнение об изысканности вкусов итальянцев. Половина моих часов оказалась со звездой, три штуки с танком, а остальные с подводной лодкой и парашютом, и я предусмотрительно разложил их по трём отделениям сумки.
Я стоял у двери магазина и старался ровно и глубоко дышать. Я с детства помнил, что в жизни всегда есть место для подвига, но мне удавалось такие места избегать, пока меня не занесло в это крошечное государство на итальянской горе с сумкой, набитой советскими военными часами...
Открыв дверь дрожащей рукой, я вошёл в магазин, который был пуст, что я отметил, как удачу. За прилавком стоял полный человек, отвечающий стереотипу итальянского мафиози, этакий Тони Сопрано, который, бойко промолвив buongiorno, вопросительно улыбнулся.
Вспомнив, что чему быть – того не миновать, я ещё раз глубоко вздохнул и неожиданно для самого
себя громко произнёс ранее заученную фразу:  - Vuoi acquistare un orologio militare sovietico? Типа, советскими военными часами интересуетесь? Человек за прилавком (дальше я его буду называть Тони, если не возражаете) улыбнулся ещё шире и утвердительно кивнул. Я достал две коробки с часами со звездой, решив начать с малого. Тони открыл одну коробочку, покрутил колёсико для завода, приложил часы к уху и, кладя часы обратно в коробочку, спросил: - Quantо? - Cinquante, - выпалил я одно из трёх заученных числительных. Тони выдвинул ящичек и, достав две купюры по 50, протянул их мне. Он смотрел на меня с доброй вопросительной улыбкой, что я истолковал как его уверенность, что запас не исчерпан, и желание продолжить сделку. Я полез в сумку и выложил на прилавок все оставшиеся часы со звездой. Тони пересчитал коробочки и, повернувшись ко мне спиной, стал открывать громадный сейф, в котором я увидел пачки денег. Я почувствовал страшную усталость вперемешку с вдохновением и азартом, чувствами мне малознакомыми, но моё волнение уменьшалось. Заперев сейф и повернувшись ко мне, Тони увидел на прилавке ещё несколько коробочек, которые я предварительно выложил и открыл, чтобы он увидел на циферблатах подводные лодки и десантников, висящих на парашютах…
Деньги в кармане брюк приятно грели ногу, сделка подходила к финалу, и я достал последние три коробочки с самыми ценными часами с изображением Т-34, или как там зовутся эти железные урочища, и громко и уверенно объявил: - Settanta, то есть 70. И тут я услышал за спиной звук открывающейся двери и громкое приветствие вошедшего, на которое задорно ответил Тони. Я обернулся и даже не вздрогнул, увидев полицейского. Я бы соврал, если бы сослался на известные неконтролируемые физиологические процессы, которыми принято иллюстрировать нечеловеческий страх. Напротив – спокойно восприняв его судьбоносное появление, я просто стоял молча, опустив голову и ожидая расплаты. Я вспомнил, как мама говорила, что моё упрямое и демонстративное пренебрежение правилами общественного поведения и неуважение к законам не доведёт меня до добра. Выходит, её зловещее предсказание не знало границ.
Полицейский, казалось, не обращал на меня внимания, разговаривая с Тони, из чего я не понял ничего, кроме заученных числительных, чего было достаточно, чтобы понять, как плохи мои дела. Тони тем временем забрал две из трёх коробочек с Т-34, одну почему-то отдал мне, и, кивнув на полицейского, расплатился со мной за двое часов и широко улыбнулся:  - Аrrivederci
Я шёл впереди полицейского по Via Pianna, держа в руке коробочку со злополучными Командирскими часами, и думал, что, наверное, так себя чувствовали ведомые на расстрел.
В помещении полицейского участка сильно дуло из кондиционера на мою насквозь мокрую футболку, что усилило дрожь. Полицейский указал мне на стул, а сам сел за письменный стол. Он протянул руку, я дал ему коробку с часами, которую он тут же открыл и стал рассматривать часы с улыбкой туземца, которого колонизатор одарил блестящими бусами. Он заговорил и говорил долго и эмоционально, обильно жестикулируя, как положено итальянцу.
Я не понял ровно ничего, но в связи с затяжным параноидальным приступом был уверен, что речь шла о святости законов Сан - Марино и Италии и неминуемом строгом наказании их нарушителей.
В ответ я выдавил из себя одну из заученных фраз: - Non parlo italiano, то есть: по-итальянски я - не бум-бум. Полицейский нахмурился, помолчал и вдруг с улыбкой, подняв к небу (к потолку в данном случае) указательный палец, схватил телефонную трубку и набрал номер. Он опять говорил долго, быстро и страстно, как в итальянском кино, потом протянул мне трубку, прошептав:  - Franco…, inglese. Перед отъездом я учил английский, на котором разговаривают образованные американцы, а не приятели полицейских из Сан - Марино, но не зря же говорят, что критические ситуации приумножают человеческие возможности.
Франко говорил на смеси двух языков, в которой всё же преобладал ломаный английский, что помогло мне понять главное: у Рикки, сына полицейского Матео, завтра день рождения. Вполне возможно, что полицейского звали Рикки, а сына Матео, но в данной ситуации это мало что меняло. Главным было то, что день рождения у сына завтра, а зарплата у полицейского через три дня, так что больше, чем 40 за часы с танком он заплатить не может. Я сказал, что понял, и, попрощавшись с Франко, повесил трубку и приподнялся со стула. Ещё не веря в шанс освобождения и слыша, как одно моё колено стучит о другое, я увидел, что полицейский с улыбкой достаёт из бумажника две купюры по 20 тысяч лир каждая.
- Берите так, мне не нужны деньги. Пожалуйста, отпустите меня, - я сказал, или скорее прокричал, это по-русски, указав на коробочку с часами на столе Матео (а может быть и Рикки), которые тот продолжал разглядывать с широкой улыбкой на лице, не обращая на меня внимания. Не получив ответа, я быстро вышел из комнаты.  Я бежал к автобусу, который должен был увезти меня из этого проклятого государства на горе. Экскурсовод, убедившись, что все на месте, дал знак водителю,
что можно ехать. Автобус тронулся, но тут же остановился. Я увидел на дороге своего Рикки (или Матео) с поднятой рукой, что мгновенно вернуло меня к размышлениям о соотношении жизненных ценностей. Водитель открыл двери, полицейский вошёл в автобус и стал что-то объяснять водителю.
Потом пошёл по проходу, разглядывая пассажиров, и остановился рядом со мной. Я не поднял глаза, когда он громко заговорил. Из сказанного я уловил лишь три понятных мне слова: Russo, Italiano и insultare, чего было достаточно, чтобы понять суть его эмоциональной и неоправданно
долгой речи, в конце которой он бросил мне на колени две купюры и вышел из автобуса с гордо поднятым подбородком.  По дороге назад в Санта - Маринеллу я думал, что очень хочу, чтобы Матео (Рикки?) понравился подарок папы и чтоб он покорил сердца немалого количества девушек изображением советского танка на часах.
По приезде в Америку на вырученные деньги я купил себе старую машину, длиною в трамвай, которая сдохла через неделю без шансов быть починенной, так что ответ на вопрос, что почём в этой жизни, давно занимавший меня, так и остаётся без ответа по сей день.----*

Сергей Верещагин, США
 
ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... » С МИРУ ПО НИТКЕ » УГОЛОК ИНТЕРЕСНОГО РАССКАЗА » кому что нравится или житейские истории...
Поиск:
Новый ответ
Имя:
Текст сообщения:
Код безопасности:

Copyright MyCorp © 2025
Сделать бесплатный сайт с uCoz