| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
линия жизни...
| |
| Бродяжка | Дата: Четверг, 09.05.2024, 10:55 | Сообщение # 556 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 729
Статус: Offline
| Практически в любой стране мира люди часто жалуются на то, что их правители "заелись" и не хотят знать, как живет простой народ. Примечательно, что чем беднее страна, тем богаче живёт её глава. Увы, такова сущность власть имущего человека, который дорвавшись до "кормушки", жаждет больших денег, роскоши, золота и прочих благ цивилизации. А поскольку принципиальных бессребреников среди руководителей государств в истории человечества было совсем немного, если не сказать, что их практически совсем не было, то сдерживать свои стяжательские инстинкты никто и не собирается.
Но есть, как минимум, одно исключение из этого правила— и зовут его Хосе Мухика - аскет, вегетарианец и бывший президент Уругвая, правивший страной с 2010 по 2015 год.
88-летний Хосе Умберто Мухика Кордано широко известен в своей стране под прозвищем Эль Пепе. Прозванный также «самым бедным президентом в мире», Хосе получил в своё время точную характеристику от издания Daily Mail: «Наконец-то в мире появился политик честный в своих расходах». И он действительно, являясь главой страны, был примером необычной прямоты, честности и справедливости.
Почему же, дорвавшись до больших финансовых возможностей, «гарант Конституции» Уругвая ими так и не воспользовался?
Будучи крайне обеспокоенным тем, что ресурсы планеты не безграничны, Хосе Мухика не раз подчеркивал, что он не против потребления, но против расточительства.
Он осуждал большинство мировых современных политических лидеров за «слепую одержимость идеей роста экономики за счёт потребления, как будто без этого наступит конец света», поскольку считал: когда человечество научится жить по средствам - каждый сможет иметь всё необходимое. Но всё это может быть достигнуто, размышлял Эль Пепе, лишь при изменении сознания.
Он также утверждал, что рай не строится в одночасье и повсеместно. «Шаг за шагом я стремлюсь добиться меньшей несправедливости в своей стране, помочь тем, кому это нужно», - говорил он, и за этими золотыми словами стояли реальные действия...
Хосе родился в 1935 году. Мать его — из бедной семьи итальянских иммигрантов, отец — испанец. Он владел фермой, но умер, когда мальчику не исполнилось и пяти лет. Политикой и общественной жизнью Хосе начал интересоваться рано, придерживаясь радикально левых взглядов. Вдохновлённый идеями кубинской революции, в возрасте двадцати пяти лет юноша вступил в национальное освободительное движение, представляющее собой некий партизанский отряд.
В 1960-70-е годы члены этого отряда, подобно Робин Гуду, грабили богатых и раздавали добычу бедным. Хосе нередко становился активным участником жестоких столкновений «на баррикадах». На его теле остались шрамы от 6-ти ранений...
В тюрьме он провёл в общей сложности 14 лет, два из которых - в полной изоляции на дне колодца, где, по его собственным воспоминаниям, он дискуссировал с лягушками, чтобы не сойти с ума. И всё это, разумеется, не могло не повлиять на мировоззрение будущего политического лидера.
На свободу будущий президент вышел в 1985 году, когда правительство Уругвая взяло курс на демократию. С этого момента и началась политическая деятельность Хосе. И если в молодости, вдохновлённый деятельностью Че Гевары, он стремился к перестройке мира с оружием в руках, то с возрастом он пересмотрел свои взгляды: «Революция — это не всегда стрельба и насилие...».
С таким философским настроем он прошёл по карьерной лестнице от депутата и министра животноводства, сельского хозяйства и рыболовства - до места в сенате, а затем и до президентского кресла, которое занял в 2010-м. С тех пор и зародилась легенда о «самом бедном» президенте планеты.
Хосе никогда не скрывал, что именно годы в тюрьме во многом помогли ему сформировать взгляды на жизнь. И теперь, заняв пост главы государства, на смену юношескому пылу Робин Гуда к Мухике пришло понимание, что нужно искать новые методы для борьбы с нищетой и несправедливостью.
Борьбу с нищетой и несправедливостью президент Уругвая решил начать с себя.
Во-первых, получая ежемесячный оклад главы государства в 12 500 долларов, новоиспечённый президент сразу заявил, что для жизни ему хватит десятой части этих денег.
И все пять лет президентства Хосе отдавал 90% от этой суммы на благотворительность и социальные нужды. Таким образом его ежемесячный доход оставался в пределах средней заработной платы по стране, которая на тот момент составляла около 775 долларов.
Во-вторых, Хосе отказался покидать родовую ферму на окраине Монтевидео Сити и переезжать в президентскую резиденцию. Его абсолютно не смущало и то, что дорога, соединяющая ферму со столицей, была грунтовой; охрана его дома ограничивалась двумя полицейскими, а гардероб состоял из единственного парадного костюма для официальных встреч...
Хосе Умберто Мухика Кордано, его супруга Лусия Тополански Сааведра и их дом в пригороде Монтевидео Сити
К слову, Хосе до сих пор живёт в этом небольшом домике на ферме, которая является собственностью его супруги - Лусии Тополански Сааведры.
Они поженились в 2005 году. Лусия была коллегой по Сенату и лидером народного движения. Жена поддерживала мужа всегда и во всём - и в годы у власти, и нынче, когда Хосе ушёл на заслуженный отдых. Стоит отметить, что скромное жилище президентской четы не имеет даже центрального водоснабжения, и хозяину приходится носить воду из колодца.
Их имуществом, кроме усадьбы, так и остались старый Volkswagen Beetle 1987 года, скутер, да пара тракторов. Дом теперь охраняют трехногая дворняга и старый лабрадор.
Автомобиль президента - старый Volkswagen Beetle, стоимостью в 1800 долларов.
В 2014 году Хосе предложили продать раритетную машину за $1 млн, но он отказался.
Отметим, что бывший президент в 2018 году отказался и от пенсии, посчитав эти деньги излишеством. У Мухики нет ни счетов в банках, ни долгов.
Самое большое удовольствие ему доставляет общение со своей трёхногой собакой по кличке Мануэла, а также посильная работа в теплице.
До президентства они с супругой сами, без наёмных работников, выращивали цветы на продажу. Но сейчас уже силы не те...
Но, вернёмся к делам праведным, поскольку как бы ни отличался экс-президент Уругвая от других лидеров, он всё-таки был политиком, причём довольно мудрым. За пять лет правления страной Эль Пепе удалось снизить уровень безработицы почти в два раза, она и сейчас в Уругвае считается самой низкой во всей Латинской Америке.
Президенту также значительно удалось сократить число людей, живущих за чертой бедности. По его инициативе каждого школьника государство бесплатно обеспечило компьютером. Государство также оплачивало образование и устанавливало контроль за ценами на товары первой необходимости.
Эль Пепе - президент Уругвая
Президент Эль Пепе, руководствуясь здравым смыслом и заботой о своём народе, прославился также своими «либеральными» реформами.
Он легализовал однополые браки, аборты и стал первым президентом, снявшим запрет на потребление марихуаны. Все эти меры мировая общественность встретила с особенным воодушевлением. Так, в 2014 году президента Уругвая даже выдвигали на Нобелевскую премию мира за закон о марихуане.
"Употребление марихуаны - не самая страшная вещь, - говорил Эль Пепе. - Настоящая проблема - это наркоторговля".
Подтверждения этих слов не пришлось долго ожидать: после того, как марихуана стала общедоступной, популярность героина и кокаина резко упала, Уругвай перестал быть прибыльным местом для развития наркобизнеса, а государство, получив монополию на торговлю марихуаной, урегулировало её потребление.
Однако не нужно думать, что в стране всё шло гладко. Уругвайская оппозиция часто критиковала реформы и методы президента, заявляя, что рост экономики страны не привёл к улучшениям в образовании и системе здравоохранения, и т.д, и т.п.
Но поскольку Эль Пепе терять было нечего ( законы Уругвая не предусматривают возможности переизбрания президента на второй срок), он продолжал гнуть свою политику и искоренять коррупцию на корню. Все государственные служащие в Уругвае должны были декларировать свои доходы и личное имущество в обязательном порядке.
Оставив президентский пост в 2015, Эль Пепе имел право оставаться сенатором до 2020 года, продолжая участвовать в большой политике, при этом получая солидный оклад. Но он отказался и от этой привилегии, и от пенсии сенатора, заявив:«Я очень хорошо живу с тем, что у меня есть».
Он предпочел тихую, скромную и размеренную жизнь в своем уютном домике с садом и теплицами для выращивания цветов.
«Может, я и похож на старого чудака… Но это мой выбор». Эль Пепе - экс президент Уругвая и его трёхногая собака по кличке Мануэла.
Свою философию бессребреника бывший президент ёмко уместил в одно высказывание: «Меня называют самым бедным президентом, но я себя бедным не чувствую.
Бедные — это те, кто работают только для того, чтобы жить в роскоши. Им всё время хочется всё больше и больше… И не остается времени ни на себя, ни на саму жизнь...».
P.S.
Прошло 9 лет, как ушёл с поста Эль Пепе и возникает логичный вопрос: как живет страна сегодня? Казалось, что может быть для нас интересного в крохотном государстве на другом конце света, которым правил самый бедный президент мира?
Но, открыв несколько сайтов в интернете, выясняем, что Уругвай, который называют ещё «Латиноамериканской Швейцарией», и сегодня остаётся одной из наиболее развитых в экономическом отношении стран Латинской Америки.
Уругвай - самая маленькая страна на южноамериканском континенте
Это самая демократичная, самая мирная стана, с самым низким уровнем коррупции и самым развитым электронным правительством.
Также она вторая на континенте по уровню экономической свободы, равенству доходов...
А ещё самая маленькая страна южноамериканском континента насчитывает 3,4 миллиона человек населения. Она на севере граничит с Бразилией, на западе – с Аргентиной.
В общем, чем больше узнаёшь об Уругвае, тем больше терзает навязчивая идея: "А не бросить ли всё? И не купить ли билет? Чтобы хотя бы краешком глаза взглянуть на в эту волшебную страну..."
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Воскресенье, 26.05.2024, 15:39 | Сообщение # 557 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1515
Статус: Offline
| Новогоднему балету «Щелкунчик» – больше 132-х лет, самой сказке – больше 200.
А написал её Гофман для детей своего еврейского друга, чья судьба сложилась трагически.
В 1804 году Эрнст Теодор Вильгельм Гофман по службе попал в Варшаву, оккупированную тогда Пруссией. В то время он больше занимался музыкой, чем литературой. Сочинял сам, дирижировал, пел в хоре, организовывал концерты – и даже поменял свое третье имя на Амадей в честь Моцарта. Среди его варшавских знакомых выделялся молодой служащий суда Исаак Элиас Итциг. Обладатель прекрасной библиотеки, именно Итциг знакомил Гофмана со многими литературными новинками.Исаак Элиас представлял самый знатный еврейский род Пруссии. Патриархом рода был его дед Даниэль Итциг – банкир, арендатор и директор монетных дворов в Саксонии и Пруссии. Во время Семилетней войны Итциг и его деловой партнер Фейтель Гейне Эфраим чеканили золотые и серебряные монеты, прозванные в народе «эфраимитами». По приказу «Старого Фрица», то есть короля Фридриха Великого, они добавляли в монеты много меди, что удешевляло производство в пять раз. Когда обман разоблачили, обвинили в нём, разумеется, не короля, а евреев. Даниэль Итциг – директор монетных дворов в Саксонии и Пруссии
Впрочем, на положении Даниэля Итцига эта история не отразилась – он так и остался придворным евреем. А еще – главой еврейской общины Берлина.
Заметными в жизни Германии были и почти все его 13 детей.
Так, сын Исаак основал в Берлине Еврейскую свободную школу. Дочери Фанни и Сесилия были замужем за венскими банкирами и покровительствовали Моцарту.
Их сестра Сара была талантливой пианисткой, любимой ученицей Вильгельма Фридмана Баха, сына Иоганна Себастьяна Баха.
Две внучки Даниэля – Лея и Генриетта – были замужем за двумя сыновьями Моисея Мендельсона, основоположника и духовного вождя «Хаскалы», движения еврейского просвещения.
Автор знаменитого «свадебного» марша – сын Леи...
Ну, а старший сын Даниэля Элиас был богатым землевладельцем, хозяином кожевенной фабрики, членом городского совета Потсдама. Приятель Гофмана Исаак был его сыном.
В 1806 году в Варшаву вошли войска Наполеона. Прусские учреждения были закрыты, Гофман и Итциг остались без работы и покинули город. Снова они встретились в 1814 году в Берлине.
За прошедшее время Итциг принял лютеранство и поменял имя – на Юлиус Эдуард Гитциг. Из-за смены имени он стал предметом постоянных насмешек со стороны своей сестры Генриетты Мендельсон и друга, поэта Генриха Гейне посме, который посмеялся даже над дедушкой приятеля, припомнив ему монеты. В книге «Путевые картины» он написал: «В денежной политике Пруссия продвинулась далеко вперед. Там умеют, смышлено примешивая медь, сделать так, чтобы щеки короля на новой монете краснели».
 Юлиус Гитциг, еврейский друг Гофмана
Гитциг очень обрадовался приезду Гофмана в Берлин. Уже на следующий день после его приезда он устроил у себя дома приём в его честь. Друзья стали регулярно встречаться – либо в кафе «Мандерлее» вместе с другими литераторами, либо у Гитцига дома, где Гофман без устали рассказывал сказки его детям. В такой обстановке меньше чем за месяц был написан «Щелкунчик». Уже в декабре 1816 года сказка вышла из печати.
Советник медицины Штальбаум из сказки – это, конечно, Юлиус Гитциг. Крёстный Дроссельмейер – сам Гофман. 22 апреля 1816 года он был назначен советником апелляционного суда. И вот мы видим в сказке: «Старший советник суда Дроссельмейер не отличался красотой».
А ещё мы знаем, что Гофман подарил Гитцигам собственноручно изготовленную модель замка фон Рингштеттена из оперы «Ундина», к которой он писал музыку. И читаем в сказке: «Ах, что увидели дети! На зелёной, усеянной цветами лужайке стоял замечательный замок со множеством зеркальных окон и золотых башен. Заиграла музыка, двери и окна распахнулись, и все увидели, что в залах прохаживаются крошечные, но очень изящно сделанные кавалеры и дамы в шляпах с перьями и в платьях с длинными шлейфами. В центральном зале, который так весь и сиял (столько свечек горело в серебряных люстрах!), под музыку плясали дети в коротких камзольчиках и юбочках. Господин в изумрудно-зелёном плаще выглядывал из окна, раскланивался и снова прятался, а внизу, в дверях замка, появлялся и снова уходил крестный Дроссельмейер, только ростом он был с папин мизинец, не больше».
 Детям Юлиуса Гитцига и был посвящён «Щелкунчик»
У главных героев сказки – Мари и Фрица – имена детей Юлиуса Гитцига. Мари Гитциг в год написания книги исполнилось семь лет, её брату Фридриху, или Фрицу, – пять.
Ещё одна цитата: «Я обращаюсь непосредственно к тебе, благосклонный читатель или слушатель, – Фриц, Теодор, Эрнст, всё равно, как бы тебя ни звали». Теодор и Эрнст – имена самого Гофмана.
В сказке упоминается старшая сестра Луиза. В жизни старшую сестру звали Евгенией. Ей тогда было девять лет. Ещё была младшая сестра, четырехлетняя Клара Сюзанна. В сказке есть и это имя. Правда, не у девочки и в уменьшительной форме. «Новая кукла, которую, как в этот вечер узнала Мари, звали Клерхен».
Судьбы детей сложились так: Мари умерла от болезни, когда ей было 13. Евгения вышла замуж за генерал-лейтенанта Иоганна Якоба Байера, геодезиста, основателя Международной ассоциации геодезии. Она родила ему семерых детей и умерла при родах восьмого. Один из её сыновей – Адольф фон Байер, лауреат Нобелевской премии по химии 1905 года.
Фридрих стал архитектором и даже возглавлял Академию искусств Пруссии. Самые известные здания, построенные им – Берлинской биржи и Рейхсбанка, – не дошли до нашего времени.
А. Алексеев
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Пятница, 07.06.2024, 06:13 | Сообщение # 558 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1515
Статус: Offline
| Памяти Майи Плисецкой
...«Пока она говорила, я осторожно разматывал тряпки. Под ними на ноге был слой какой-то мази и… Мне пришлось сдержать себя, не показать удивление и отчаяние…»
Владимир Голяховский - прежде всего это советский и американский хирург-ортопед, учёный-медик и писатель. Известен своим вкладом в науку и практическую травматологию. Он первый в мире разработал и поменял локтевой сустав.
Это случилось в декабре 1969 года. В репетиционном зале Большого театра лежала, скрючившись от боли, маленькая женшина в тренировочном костюме и рыдала от боли. Во время репетиции балета «Лебединое озеро», на очередной небольшой переделке, она недостаточно разогрела мышцы упражнениями. Танцуя, она вдруг ощутила резкую боль в левой ноге, повалилась на бок и не могла встать. Это была Майя Плисецкая.
Вокруг неё испуганно и участливо столпились артисты, не понимая, что случилось, не зная, чем помочь, как успокоить. Её партнёр Николай Фадеечев побежал за массажистом театра Готовицким, которого все звали Женькой. Своего врача Большой театр не имел, на двести пятьдесят танцовщиков Женька был единственным многолетним авторитетом в вопросах болей и травм. А у балетных всегда что-нибудь болит — такая у них профессия. Кое-что в этом Женька понимал и многим помогал.
Беда была в том, что он всегда находился в состоянии подпития. И на этот раз он тоже был нетрезв, а увидев, что пострадавшая сама прима-балерина и что случай не совсем простой, перепугался. Он сбегал в массажную и принёс флакон хлорэтила — замораживающего кожу средства.
— Где болит?
— Вот здесь и здесь, и здесь… — нога в этих местах быстро опухала.
— Так, это у тебя гематома, кровь накапливается. Сейчас помогу, — он начал поливать кожу тонкой шипучей струёй, она покрылась коркой инея.
— Ну, как — полегчало?
— Немного легче.
Фадеечев недовольно качал головой:
— Майя, надо срочно ехать в ЦИТО.
Для верности Женька добавил ещё замораживающего — на дорогу, так что кожа покрылась ледяной коркой. Как-никак — артистка-то народная, они все капризные.
ЦИТО — это Центральный Институт Травматологи и Ортопедии, там было отделение спортивной и балетной травмы, у балетных была проложенная дорога.
Плисецкую отнесли на руках к машине. Балетным не привыкать носить балерин. У Фадеечева был микроавтобус «Фольксваген», редкость в те годы, купленный за иностранную валюту в одну из заграничных поездок (у него был дог — громадная псина, в другие машины он не помещался). В автобусе было удобней уложить Плисецкую на заднее сидение.
В приёмном отделении ЦИТО поразились, увидев, как Фадеечев вносил на руках и кого — саму Плисецкую! Сёстры обомлели от неожиданности, врач растерялся, срочно позвонил в отделение спортивной травмы:
— Поступила народная артистка Майя Плисецкая. У неё травма.
Пока записывали и оформляли историю болезни, слух о поступлении знаменитости распространился по всем шести этажам института и любопытные сотрудники приходили посмотреть на знаменитость через открытую дверь. А сама знаменитость лежала на топчане, стонала и морщилась от боли.
Отделением травмы заведовала профессор Зоя Миронова, бывшая чемпионка по конькобежному спорту. В спортивном мире у неё было авторитетное имя. Для важной пациентки её вызвали с операции, пришлось ждать. Наконец, Миронова пришла с двумя молодыми ассистентами. Она осматривала и щупала ногу, ассистенты с почтением глядели на Плисецкую, а она вскрикивала от боли, когда Миронова сгибала и разгибала её ногу.
— Майя Михайловна, у вас разрыв мышцы.
— Разрыв мышцы?! Что надо делать?
— Наложим вам гипсовую повязку и положим в моё отделение.
— В отделение? А домой нельзя?
— Нельзя, надо за вами наблюдать хотя бы неделю, пока боль не пройдёт.
Плисецкая не очень хорошо понимала, чем грозит разрыв мышцы, что такое гематома, которую упомянул Женька, и почему нужна так надолго гипсовая повязка. Больной, которого осматривает и лечит доктор, никогда не знает до конца всех деталей своего диагноза и всей методики лечения. А больные с травмой к тому же всегда находятся в состоянии психологического шока, им не до расспросов. Но надо верить и слушаться.
Миронова дала указание ассистентам наложить длинную гипсовую повязку:
— От пальцев стопы до середины бедра, и найдите для Плисецкой отдельную палату, одноместных палат у нас очень мало.
Сама она гипс не накладывала — это ниже её квалификации, а у ассистентов в этом достаточно опыта. Но надо было врачам понимать, с какой ногой они имеют дело. Для балерины нога — это её инструмент. А нога такой балерины — это драгоценный инструмент.
С ней надо быть очень осторожным. Чтобы мышца срослась в правильном соотношении, стопе надо придать положение под прямым углом, иначе возникнет тугоподвижность в голеностопном сутаве — это гибель для балерины, которая танцует на пуантах. Но понимания всего этого у ассистентов было мало, а Миронова не уточняла. К тому же в СССР не было хороших прогипсованных фабричных бинтов, их не производили. (По всей стране санитарки в больницах накатывали их вручную; гипсовый порошок был плохого качества, с большим процентом серого кальция, с комками. Они просеивали его через обычное сито, потом расстилали бинт, посыпали его порошком и сворачивали. Получался рыхлый комок).
Ассистенты наворачивали на ногу Плисецкой смоченные в воде бинты. Процедура была болезненная — ногу надо поддерживать в правильном положении, каждое сотрясение отдавало в разорванный участок. Квалифицированно, для предохранения кожи от ожога гипсом нужно предварительно смазать её вазелином, потом намотать на ногу мягкую прокладку, а уже поверх неё наворачивать гипсовые бинты. Но этого почти никогда не делали, и Миронова об этом ничего не сказала. Так что гипсовые бинты наложили прямо на замороженную кожу.
Это сказалось уже на следующий день. Плисецкая жаловалась, плакала, просила докторов и профессора помочь, избавить её от боли. Они выслушивали, обещали помочь, а сами считали её жалобы капризами избалованной звезды.
Условия и уход были примитивные: кровать узкая, матрас плохой, встать с кровати она не могла — гипсовая повязка тяжёлая, туалет в конце коридора, а дозваться кого-нибудь было невозможно. Телефона не было (это происходило задолго да появления мобильных телефонов). Поэтому у неё постоянно сидели по очереди то мама Рахиль, то муж, то приятельницы.
Приходил проведать сам директор института академик Мстислав Волков, он был польщён знакомством со знаменитостью, проявил внимание и уговаривал её «немного потерпеть». Но главное — боль, боль. Никто не хотел вникнуть в то, что делалось под гипсом, а там кальций начал разъедать обожжённую хлорэтилом и незащищённую кожу.
Через три дня измученная Плисецкая категорически потребовала снять гипсовую повязку и выписать её домой. Она угрожала, что будет жаловаться министру здравоохранения, а у неё, звезды балета и любимицы правительства, такая возможность была. Когда разрезали и сняли гипсовую повязку, то увидели, что замороженная кожа начала отмирать. Плисецкая пришла в ужас и разрыдалась. Стараясь успокоить, ей наложили повязку с мазью. Приехали её муж Родион Щедрин и партнёр Николай Фадеечев. Они вдвоём несли её на руках к машине, во всём институте не было ни одного кресла на колёсах.
***
Всё это я услышал от самой Плисецкой две недели спустя, когда меня попросили взяться за её лечение. Хотя я работал в том же институте ЦИТО, в другом отделении, но ко времени её травмы я был в отпуске в подмосковном Доме творчества писателей «Малеевка» — заканчивал там писать докторскую диссертацию. Буквально через день после моего возвращения в Москву, мне позвонила добрая знакомая нашей семьи Клара Хренникова, жена композитора Тихона Хренникова.
— Володя, надо срочно спасать ногу Майи Плисецкой.
— Плисецкой? Что с ней случилось?
— Что-то серьёзное с ногой, но её плохо лечат, она недовольна. Тебе позвонит её муж Родион Щедрин. Пожалуйста, возьмись лечить её. Уже даже в правительстве забеспокоились, что с ней, сможет ли она танцевать? Нельзя, чтобы пропала такая нога.
Я не знал деталей, но мне стало ясно, что меня просят взяться за очень непростое лечение. Просьба была приятельская, но она взваливала на меня груз ответственности. Я не был балетоманом, но видел Плисецкую на сцене, восхищался её искусством и понимал её значение.
И вот по просьбе Щедрина я ехал к ним на метро, на станцию «Маяковская», и волновался, какое повреждение ноги я увижу и как мне держаться с Плисецкой? Ореол славы всегда волнует, я по опыту знал, что звёзды искусства очень своевольны — они желают, чтобы им делали только то, что они хотят, вмешиваются в лечение, ничего в этом не понимая, мешают врачам. Я решил, что не стану поддаваться капризам королевы балета, буду вести себя как твёрдый профессионал.
Плисецкая с Щедриным жили на шестом этаже дома № 25, на улице Горького (теперь Тверская), в дорогом кооперативном доме актёров. Дверь мне открыл Родион:
— Мы вас ждём, — помог снять пальто и проводил через гостиную в большую спальню. Там на громадной кровати лежала маленькая женщина, её левая нога была замотана горой каких-то тряпок и шерстяных платков — сама намотала, чтобы греть. Она прожигала меня жгучим взглядом, глаза очень выразительные. В них и надежда, и отчаяние, и мольба. Они протянула слегка хриплым голосом:
— Про вас говорят, что вы делаете чудеса
Я пропустил это мимо ушей, потому что знал манеру московской интеллигенции — преувеличивать.
— Майя Михайловна, расскажите, что случилось и что болит.
Она стала злобно рассказывать про лечение в ЦИТО, даже не понимая всех сделанных там ошибок. Пока она говорила, я осторожно разматывал тряпки. Под ними на ноге был слой какой-то мази и… Мне пришлось сдержать себя, не показать удивление и отчаяние. Главный закон медицины со времени основания Гиппократом — НЕ НАВРЕДИ.
Но Плисецкой сильно навредили.
Нога была отёчная, покрасневшая, по задней поверхности, ниже колена, зияла сплошная язва — чёрные хлопья омертвевшей кожи островками сидели на кровоточащей поверхности. Двигать ногой она почти не могла, её знаменитая стопа бессильно свисала книзу.
Плисецкая впилась в меня громадными глазами, сбоку стоял Шедрин и тоже испытывал меня взглядом. У них уже побывало много специалистов, но никто не помог.
Они ждали от меня действительного чуда. А я сидел в позе «Мыслителя» со скульптуры Родена и думал: что делать? Состояние ноги было отчаянное: большой разрыв важной икроножной мышцы, невозможность двигать стопой, омертвение кожи. Всё было запущено плохим лечением. Любую травму важно сразу начинать правильно лечить, не теряя времени, потом это намного сложней и дольше.
Я прикидывал, что сказать. Нельзя начинать с того, чтобы слишком обнадёжить, но и нельзя запугивать неуверенностью. И чем вообще можно помочь такой ноге? Надо пробовать, что поможет. А она изучала меня глазами и продолжала жаловаться:
— Мне звонила Екатерина Алексеевна Фурцева (это была всесильный министр культуры), она прислала ко мне специалистов из Кремлёвской больницы. Я как народная артистка их контингент. Но они ничем не помогли, только хотели, чтобы я легла в их больницу. А зачем я туда пойду? Я кремлёвским врачам не доверяю. Их набирают только по партийной принадлежности.
Даже поговорка есть: «В «Кремлёвке» полы паркетные, а врачи — анкетные». Я вообще не хочу в больницу, мне хватило мук в ЦИТО. Я устала от боли. Долго ли я буду так мучаться?
Мне ведь надо танцевать, у меня скоро гастроли в Японии. Пожалуйста, лечите меня дома. Не бросайте меня.
«Не бросайте»… Я слушал и думал: хорошо, если ты вообще сможешь танцевать. Но не мог же я сказать это кому — Плисецкой! Я старался не показать своих сомнений, но мне невероятно жалко стало её. Врач никогда не должен быть равнодушным к страданиям своего больного, но слушая страдальческий голос этой великой женщины, я почувствовал глубокое сострадание к ней, как к очень близкому человеку. И решил, что должен бороться за её ногу, вылечить во чтобы то ни стало.
— Майя Михайловна, давайте начнём лечение. Видно будет, как оно пойдёт.
— Когда вы начнёте?
— Прямо сегодня. У меня есть швейцарский препарат — плёнка для лечения кожи. И надо наложить новую гипсовую повязку.
— Я боюсь гипса.
— Этот будет меньше и только на половину поверхности ноги, это называется съёмная лонгета.
— Мой шофёр отвезёт вас и привезёт обратно. Пожалуйста, не бросайте меня!
Был уже поздний вечер, на новой «Волге-21» я ехал в институт и по дороге обдумывал ситуацию.
Как могу лечить Плисецкую на дому? Это ведь не просто визиты, это настоящее хирургическое лечение, требующее ежедневного осмотра и манипуляций. Частной практикой я не занимался, в советской России она была запрещена и даже наказывалась законом.
Я лечил знакомых на дому, но денег с них не брал. Я зарабатывал прилично, был старшим научным сотрудником. К тому же книги моих детских стихов широко печатались. В писательском и актёрском мире у меня были широкие знакомства: моими пациентами были звёзды эстрады Миронова и Менакер, семья Аркадия Райкина, директор цирка Юрий Никулин, композиторы Хренников, Фрадкин. Среди писателей — поэт Леонид Мартынов, Наталья Кончаловская (жена Сергея Михалкова), семья Роберта Рождественского и многие другие.
Эти люди нередко просили меня лечить их и их знакомых, дарили подарки и составляли разные протекции (без протекций жить было тяжело).
Со многими из них мы с моей женой Ириной становились приятелями, встречались домами. Плисецкая в отчаянии звонила многим, хватаясь за советы как утопающий за соломинку, и от Хренниковых услышала про меня. Да, это всё так. Но такого тяжёлого медицинского случая для домашнего лечения, как её нога, у меня ещё не было.
Мы подъехали к институту. Что взять для перевязки ноги? У меня был свой запас плёнки швейцарского препарата «солкосерил» и несколько немецких фабричных нагипсованных бинтов. Это досталось мне с международной выставки «Ортопедия-69» в парке «Сокольники». На ней у меня был стенд: я демонстрировал своё изобретение — искусственный металлический локтевой сустав (В 1967 году я сделал первую в мире операцию замены раздробленного локтевого сустава по своему методу).
Руководство моего института не делало никакой рекламы моему изобретению и этой операции, меня не поддерживали и недолюбливали — я не был членом партии коммунистов, к тому же полуеврей. Но на выставке соседи по стендам, из разных стран, заинтересовались моим суставом.
Англичане даже предлагали купить изобретение (дирекция института отказалась по той же причине, а жаль — это вывело бы меня и наш институт на мировую арену, потом я узнал, что американцы сделали такую операцию на шесть лет позже меня).
Но на той выставке я увидел много полезного и попросил для своей работы этот «солкосерил» и гипсовые бинты
Кроме этого, для перевязок ноги Плисецкой мне было нужно много препаратов и оборудования: новокаин для местного обезболивания, шприцы, иглы, марлевые салфетки, спирт — много всего. В поздний час в перевязочной никого не было, и хоть нельзя брать институтское, я про себя подумал: это возмездие за плохое лечение Плисецкой. И просто всё своровал. Вернулся я в квартиру Плисецкой, нагружённый материалами.
* * *
В тот вечер её роскошная спальня превратилась в перевязочную. Я не знал, куда разложить привезённое оборудование.
— Кладите всё на рояль, — сказала она.
В спальне стоял громадный белый рояль, очень красивый. Он производил впечатление белого слона. Я удивился — вроде бы ему там не место. Она объяснила:
— Это подарок Сола Юрока, знаменитого американского антрепренёра. Я танцевала в Америке, он сказал мне: я на вас сделал хорошие деньги и дарю вам рояль. А у Родиона в кабинете есть свой кабинетный рояль. Гостиная у нас одновременно и столовая, там места мало. Вот мы и поставили его в спальне.
Я разложил всё на рояле и занялся приготовлением процедуры. Сначала я сделал ей новокаиновую блокаду, чтобы снять боль. Одноразовых шприцов и иголок тогда не было, я кипятил их на кухне с помощью домработницы Кати. После обезболивания я очистил кожу от чёрных лоскутов некроза и наложил на язвы плёнки с солкосерилом. По ходу работы я всё объяснял Плисецкой и Щедрину, чтобы им было ясно, что и зачем я делаю.
Потом я обмотал кожу ноги мягкой ватной прокладкой. На кухне я сделал короткую гипсовую лонгетку, намочил её в тазу и бежал с ней через гостиную в спальню, чтобы не забрызгать гипсом пол. Лонгетку я наложил не на кожу, а на прокладку. И придал правильное положение стопе. Когда я держал в руках эту стопу, я думал: сколько миллионов глаз во всём мире с восторгом смотрели на неё, когда Плисецкая танцевала на пуантах «Умирающего лебедя»…
Она и Родион с интересом следили за моей суетой, она покорно всё переносила, довольная тем, что не было больно. Очевидно, процедура убедила её в моём умении, она уже не смотрела на меня испытующе, а спросила доверительно:
— Когда я смогу танцвать? У меня гастроли в Японии, я должна им сообщить.
— Майя Михайловна, надо проследить, как пойдёт заживление. А после этого нужны будут занятия лечебной гимнастикой, чтобы восстановились движения и силу.
— А когда вы приедете ко мне опять? Пожалуйста, не бросайте меня.
Значит, она поверила в меня.
— Позвоните мне завтра утром, как будете себя чувствовать. Я вас навещу.
— Я пришлю за вами машину, она всё равно мне не нужна.
Когда я уходил, Родион в последний момент стал неловко совать мне в карман конверт с деньгами. Мне тоже стало неловко.
— Я с Плисецкой деньги не возьму.
Не мог я, не мог взять с неё деньги. Я не объяснял, но меня переполняло чувство удовлетворения: Плисецкая доверилась моему умению.
Так началась эпопея спасения ноги балерины.
В своей книге «Я — Майя Плисецкая», в главе «Мои травмы», она написала: «Я разорвала мышцу ноги … и хирург Голяховский ездил ко мне по несколько раз в день через весь город из ЦИТО».
Действительно, много было у меня работы с её ногой. К тому же она вся была как комок нервов и звонила мне домой по 4-5 и больше раз в день, иногда даже поздно ночью (актёры люди ночные), нервничала, задавала массу вопросов, переспрашивала, хотела всё знать вперёд.
А я ещё и сам не знал, насколько и когда поправится её нога, которую изуродовали неправильным лечением. Не все больные поправляются полностью после травмы. В медицине нет ничего стопроцентного — у кого-то остаются деформации и рубцы, какой-то процент даже становится инвалидами. Доктора — не боги, они помогают природе достичь излечения, но ведь бывают и неудачи.
Однако, представить себе, что Майя Плисецкая может стать моей неудачей, было страшно. Я волновался, как подействует на рану солкосерил, с которым раньше не имел дела, поэтому часто перевязывал её. Она хотела слышать от меня уверения в полном излечении, и пугать её сомнениями означало навести на неё ужас. Но в душе я не мог вполне уверенно обещать ей это.
Как настоящая звезда, она оказалась очень нетерпеливой и капризной больной. А мне-то как раз нужно было иметь много терпения, тем более, что я тоже нервничал по поводу своей диссертации, волновался за исход будущей защиты — в Учёном совете института у меня было много недоброжелателей.
Между тем в нашем институте распространились слухи: это «выскочка» Голяховский за большие деньги лечит Плисецкую на дому, втёрся к ней в доверие, ездит на её машине. Профессор Миронова перестала со мной здороваться. То, что она плохо лечила Плисецкую, она не хотела знать, и злилась, что я «отнял» у неё Плисецкую. Люди сплетничали, а «злые языки страшнее пистолетов» (из «Горя от ума»). Поразил меня директор института Волков:
— Как вы посмели лечить Плисецкую, не спросив меня и ни разу не позвав к ней?
Я расстроился. Это не предвещало ничего хорошего, особенно перед защитой диссертации.
Он не был специалистом по лечению травмы, его специальность — детская ортопедия. Поэтому, хоть он и академик, мне в голову не приходило советоваться с ним. Но ему хотелось «примазаться» к славе её выздоровления.
Я поделился с Плисецкой:
— Какая ужасная зависимость! Почему я должен его спрашивать? Я ведь лечу вас не в институте, а дома.
Она воскликнула:
— Зависть! Пошлите его на …! — в выражениях она не стеснялась. — Вы думаете мне не завидуют и не распускают грязные слухи? Совсем недавно, в 1967 году, сразу после шестидневной войны и победы Израиля над арабскими странами, в газете «Правда» поставили без моего разрешения моё имя под письмом протеста против Израиля. Там стояли подписи всех известных евреев, учёных и работников искусства, — нас выставляли на мировой позор. Все евреи втайне гордились победой Израиля, но говорить об этом вслух боялись. А после той фальшивой подписи на меня сразу обрушился шквал сплетен.
Я спросил:
— А если бы вы запротестовали против этого, неужели власти могли сделать что-либо с вами, такой знаменитой?
— Всё могли! Они не дали бы мне танцевать, сломали бы мою жизнь, стёрли бы меня в порошок. Я для них такое же говно, как все.
Но сплетни сослуживцев не помешали мне лечить её по-своему. Из-за большого преклонения перед ней я всегда был готов к ней приезжать.
Стоял морозный и снежный январь, мой "Жигулёнок" стыл под шубой снега. Но машина Плисецкой, с шофёром, всегда была у меня на подхвате, и это облегчало нагрузку. Я бывал у неё ежедневно по два, а то и три раза, для её успокоения. Больному всегда нужно внимание и ободрение. А Плисецкая нуждалась в этом в три раза больше, чем кто либо.
Но вот нога перестала болеть, я с удовлетворением видел, что отёк спал, цвет кожного покрова восстанавливался, на месте хлопьев замороженной кожи формировался новый слой, замещая умерший. Теперь я сам уверился в излечении внешнего вида ноги и убедительным тоном рассказывал ей, что происходит, вселял веру в улучшение.
Из-за гипсовой лонгеты она была прикована к постели, её мышцы слабели. Я привёз ей костыли и показывал, как ими пользоваться. Она попыталась неумело прыгать на одной ноге, опираясь на костыли, я поддерживал её, чтобы не упала.
Видеть Плисецкую на костылях — это было ужасное зрелище. Ей нужен был walker (ходилка), для упора на руки, какие были в больницах во всём мире. Но в Советской России их не производили.
Я учил её делать разные упражнения, чтобы не ослабли обе ноги. И вот парадокс: она перетанцевала десятки разных балетов, наизусть помнила все сложнейшие движения, но никак не могла запомнить самые простые упражнения. Смотрела на меня внимательно, переспрашивала:
— Это вот так?
— Не совсем так. Лучше делайте так.
— А сколько раз?
— Делайте каждый час по десять движений.
— Ой, как это сложно запоминать!
Только я уезжал домой, она звонила:
— Вы сказали мне сгибать ногу в колене десять раз каждый час. Можно делать больше и чаще?
— Нет, нельзя — ваши мышцы ещё слабы, им нужна постепенная нагрузка.
— Но нога — это же мой инструмент. Для бухгалтера это неважно, а мне нужна полностью здоровая нога, и как можно скорей. Ну, пожалуйста, я хочу скорей.
— Майя Михайловна, слушайтесь меня.
Чтобы она следовала моим указаниям, я должен был подчинить себе её волю. А Плисецкой подчиняться ой как нелегко — натуре богатой, бурной и избалованной. Она была настоящая львица во всём. Но часто видя меня рядом, она ко мне привыкала, как львица привыкает к дрессировщику.
* * *
Иногда, после перевязок и упражнений, я оставался сидеть возле её кровати и мы беседовали на отвлечённые темы — о жизни и искусстве. Как-то раз она задумчиво сказала:
— Я иногда думаю: какие великие люди были в нашем Большом театре: Шаляпин, Нежданова, Собинов. Какие про них рассказывают интересные истории.
Я слушал и думал: а ты сама? Ведь и про тебя будут рассказывать интересные истории, ты тоже великая.
Она была очень живой рассказчик, я поражался остроте и меткости её мыслей и рассказов. В её натуре была богатая палитра эмоциональности — говорила она так же эмоционально как и танцвала. Язык у неё был образный, резкий, в речь вставлялись ходовые словечки, не всегда приличные.
Она рассказывал о разных эпизодах из своей яркой жизни. Ничего о ней и её семье я не знал и впервые услышал, какое было у неё непростое и тяжёлое детство. Семья происходила от деда — известного зубного врача Мессерера. Все его дети — трое сыновей и дочерей — стали известными актёрами. Двое — дядя Асаф и тётка Суламифь — были в 1930-е — 1940-е годы ведущими солистами балета Большого театра. Отец, Михаил Плисецкий, преданный коммунист, занимал большой пост советского представителя на острове Шпицберген. Но в 1937 году его арестовали и расстреляли, а в 1953-м посмертно реабилитировали «за отсутствием состава преступления».
Её мать Рахиль, киноактрису старого немого кино 1920-х годов, арестовали и сослали. Детей — Майю и двух младших братьев Александра и Азария — воспитывали родные. Можно ли удивляться, что она крепко не любила советскую власть и говорила о ней злобно.
Но сама власть, её главные властелины, Плисецкую как раз очень любили: она танцевала перед Сталиным на его 70-летии — вскоре после этого ей дали звание заслуженной артистки; потом она много раз танцевала при Никите Хрущёве, развлекая балетом «Лебединое озеро» его и его иностранных гостей — ей дали звание народной артистки республики; после отставки Хрущёва она так же развлекала Леонида Брежнева, и получила звание народной артистки Советского Союза и высшие ордена.
Мне она рассказывала про выступление перед Сталиным:
— Это было в 1949 году, я была молодая солистка Большого. Меня вызвали в комсомольскую организацию: тебе доверена большая честь — выступать на концерте перед самим товарищем Сталиным в день его семидесятилетия. У меня от страха сердце ёкнуло. Коммунисты тогда сделали из этого грандиозное всенародное торжество — Сталин был выше отменённого им Бога, ему все были обязаны поклоняться. Концерт был в Георгиевском зале Кремля. Мне дали исполнить «уличную танцовщицу» из балета «Дон Кихот», там большие прыжки. В тесной артистической уборной я переоделась к выступлению и перед открытием занавеса направилась через сцену к ящику с канифолью для туфель, чтобы не скользить.
За кулисами на каждом углу стояла мрачная охрана. Один меня остановил: «Куда?» — «Я поканифолиться» — «Завтра поканифолишься!».
Я съёжилась от страха. Начала танцевать — катастрофа: паркетный пол до блеска натёрт воском, скользко, я боялась упасть. Сталин сидел за столом с китайским вождём Мао Цзедуном, близко от сцены, смотрел на меня грозно. Я чувствовала на себе угрюмый взгляд его жёлтых глаз и видела рыжие усы. Страшно было, но обошлось. Ну а когда после его смерти в 1953 году к власти пришёл Хрущёв, Сталина развенчали и началась хрущёвская оттепель, уже стало не так страшно. Хрущёв при личных встречах говорил: «Какая вы маленькая! А со сцены кажетесь большой» — сцена всегда крупнит. На спектакли Хрущёв приводил в царскую ложу своих гостей — короля Афганистана, шаха Ирана, президентов разных стран. И всегда только на «Лебединое». Им балет нравился, они такого не видели, приходили после представления с Хрущёвым за кулисы, благодарили. А он мне шептал: «Если бы вы знали, как я устал смотреть «Лебединое озеро» по необходимости». Ну а потом и Хрущёва сняли и развенчали в 1964 году. Теперешний наш вождь Брежнев любит целоваться — при каждой встрече на приёмах в Кремле лезет поцеловать меня в щёку.
Властители вряд ли понимали высокое искусство Плисецкой, но были горды успехами советского балета как достижением социализма. В одной из песен Владимир Высоцкий писал с иронией: «… а также в области балета мы впереди планеты всей».
И хотя власти награждали Плисецкую званиями и орденами, однако долго не хотели выпускать на гастроли на Запад. Наконец, когда выпустили, её слава разлетелась по всему миру...
* * *
Прошло более месяца, наступил день, когда я снял с ноги Плисецкой гипсовую лонгету, но движения в суставах были скованные, и я решил, что ей надо делать упражнения в тёплой воде. Тем более что новая кожа полностью сформировалась,
Она была счастлива — уже давно она не могла купаться и принимать душ. Но до ванной надо добраться, а она плохо двигалась с костылями. Родиона не было дома, я заполнил ванну тёплой водой, взял мою пациентку на руки, она обняла меня за шею, и я понёс её в ванную и бережно опустил в воду. Она весила всего сорок семь килограммов. Пока я её нёс, сам себе не верил: сколько раз я видел, как балетные партнёры носили её на сцене, а теперь я сам несу на руках Майю Плисецкую!
Эти упражнения надо было делать каждый день, и я ещё несколько раз носил её в ванную, потому что Родион не всегда был дома. Он тогда писал кантату «Ленин в сердце народном» — собрание песен на народные сказания. Вся страна готовилась отметить столетие со дня рождения Ленина, партийные организации требовали, чтобы все театры, все выставки и новые сочинения были посвящены Ленину.
Культ Ленина коммунисты подняли выше культа Иисуса Христа у верующих. Родион не был членом партии, но для карьеры включился в эту гонку. К нему приходила знаменитая певица Людмила Зыкина, исполнительница русских народных песен и романсов, любимица Брежнева. Они с Родионом репетировали в его кабинете под рояль рассказ старой гардеробщицы, как она, из любви к Ленину, пришила недостающую пуговицу на его пальто. Рассказ, полный умиления перед Лениным, действительно существовал, его даже печатали в школьных учебниках. Щедрин переложил его на музыку в ряду с другими подобными. Из его кабинета слышался низкий зычный голос Зыкиной.
Меня эта тематика удивляла, но я, конечно, не показывал вида. А Зыкина сразу ещё пела, как в 1919 году на Кремлёвском субботнике по расчистке территории Ленин вместе с другими тащил на плече бревно. На эту тему даже была написана большая картина. Через пятьдесят лет, в 1970-м, власти восстановили традицию субботников по всей стране. Это считалось Ленинским почином. Плисецкая, слушая пение, злобно воскликнула:
— Вот ещё придумали эти ё…ные ленинские субботники — заставляют людей говно подбирать. И нас, балетных, тоже гоняют.
Тогда я решился прочитать ей своё слишком смелое для того времени стихотворение «Великий почин», из моих подпольных стихов, которые я никому не показывал. Но у нас с ней уже были такие близкие душевные отношения, что я не боялся:
Весенним днём, давным-давно,
Один мудак поднял бревно,
И с той поры полсотни лет
В его стране покоя нет.
Сумели люди из бревна
Наделать всякого говна,
Распространив на целый мир,
Как коммунизма сувенир.
И все готовы в каждый миг
Поднять истошно бравый крик,
И как один все заодно
Ещё сто лет таскать бревно.
Они с Родионом смеялись и записали стих на бумаге, чтобы читать другим. Я волновался, чтобы меня не арестовали. Но они обещали не раскрывать имени автора.
Упражнения в воде были настолько успешны, что вскоре я разрешил Плисецкой начать наступать на ногу, но только осторожно, на невысоком устойчивом каблуке. Она была счастлива и сказала мне:
— Я хочу, чтобы вы всегда были моим доктором.
И подарила мне свой портрет, подписав «С благодарностью»
Своевольная гордая львица стала совсем ручной. И вскоре мы перешли на ты.
* * *
окончание см. ниже
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Пятница, 07.06.2024, 06:17 | Сообщение # 559 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1515
Статус: Offline
| окончание воспоминаний
Любителям балета он представляется фейерверком наслаждения: музыка, танцы, декорации, красивые длинноногие балерины… И нравятся сами бесхитростные истории, заложенные в основу представления. Чего же ещё лучше! Однажды Плисецкая пожаловалась мне на пёстрое однообразие классического балета. Она рассказала историю бюрократических трудностей, какие ставили перед ней, когда она добивалась постановки балета нового типа «Кармен» на сцене Большого театра:
— Я двадцать пять лет танцевала всё тот же старый репертуар. «Лебединое озеро» я танцевала более семисот раз. Это прекрасный балет, великая музыка Чайковского.
Но для исполнителя это всё одно и то же — старая классика. Мне надоело, захотелось чего-то нового. Постановка балета «Кармен» была кубинская, его ставил по моей просьбе кубинец Альберто Алонсо, всё в новой смелой манере, все сцены и все движения отличны от классических балетов. Кубинцы хотя считаются коммунистами, но они были ближе в прогрессивному миру и не такие ханжи, как советские бюрократы.
Я создала образ Кармен таким, каким его описал французский писатель Проспер Мериме в середине XIX века.
Из-за популярности оперы «Кармен» яркий образ стал нарицательным. А Кармен была простая испанка лёгкого поведения. Она полюбила и завлекла солдата Хозе, потом бросила его. Хозе требовал её возвращения и грозил убить, но она не пошла против своей воли и погибла от его ножа. Вот и вся история.
Основа характера Кармен — это романтизм и свободолюбие. Я так её и создавала в танцах на музыку Бизе, специально обработанную и обострённую для ритмов балета Родионом...
Но министр культуры Фурцева запретила выпуск балета. Она коммунистка, выдвиженец партии из бывших рабочих, начинала ткачихой. У неё понятие простое, пролетарское: если Кармен популярная, значит её надо показать возвеличенной. Она считала, что нельзя показывать Кармен в том виде, как я её танцевала. После просмотра балета Фурцева заявила:
— Балет в таком виде выпускать нельзя. Вы, Майя Михайловна, из героини испанского народа сделали уличную женщину.
Ну ты знаешь, я ведь всегда найду, что сказать, но на определение Кармен как героини народа я просто онемела, не знала, что ответить. Фурцева, конечно, никогда не читала Мериме. Про неё вообще ходит такая шутка. Спрашивают: как вам нравится министр культуры? Отвечают: мне не нравится культура министра.
А она горячилась и кричала:
— У вас не танцы, это сплошная эротика. Особенно в неприличном любовном адажио. Прикройте хоть голые ляжки, наденьте юбку. Это чуждый нам, коммунистам, путь в искусстве.
Дело дошло до того, что сам Брежнев потом сказал: «Ну, Плисецкой можно один раз в жизни позволить сделать, что она хочет».
Так мне разрешили танцевать Кармен, и этот балет стал гвоздём всех программ и сезонов.
Я слушал её рассказ с интересом и предложил:
— У меня есть эпиграмма на Фурцеву, хочешь послушать?
Не хватает нам культуры
Для пролетарской диктатуры,
Будет бывшая ткачиха
Управлять культурой лихо.
— Это ты написал?
— Я.
Как она смеялась! И записала эпиграмму на листе бумаги:
— Буду показывать знакомым.
Тогда я принёс ей свою новую книгу детских стихов. Она схватила её и стала читать с живым интересом:
— Ой, мне нравятся детские стихи! Оставь её мне, я перепишу стихи и буду показывать другим.
— Я подарю её тебе.
— Ой, спасибо. Родион, Родион, иди сюда — Володя принёс мне свои стихи. Замечательные!
Так я приобрёл двух новых читателей и поклонников моей поэзии. Внимание таких высоких талантов мне было лестно.
* * *
Между мной и ними установились дружеские отношения, мы втроём садились за стол, домработница Катя готовила для меня мои любимые блюда, а Майя и Родион ели мало. Жили они довольно скромно, хотя по советским меркам были очень богатыми: большая квартира, дача (небольшая), три машины: «Волга» и «Ситроен» для Майи, «ровер» для поездок Родиона на рыбалку. Дом у них был полон дорогих вещей — подарков от знаменитых людей. Родион был плодовитый композитор, но богатство во многом шло от долларов, которые Майя получала за гастроли по миру.
Театры всех стран платили ей большие деньги, но по советским правилам она обязана была отдавать 90 процентов государству.
Это её злило, она рассказывала, как это обидно и унизительно:
— Я танцевала в Америке с Рудькой Нуриевым. Нуриев перебежчик на Запад, и нам запрещали встречаться с ним. Но он гениальный танцовщик, и там нас позвали вместе. Нам заплатили по десять тысяч долларов. Он положил деньги в карман и уехал. А я должна сдавать их в министерство. Их пересчитают и из большой кучи выделят мне тоненькую пачку -10 процентов. Это за мой труд. Это так унизительно!
* * *
Но вот наконец разорванная мышца её левой ноги окрепла, и я разрешил ей осторожно начать заниматься балетными упражнениями перед зеркалом. Сама она всё ещё сомневалась и так привыкла к моим указаниям, что попросила меня:
— Ты побудь со мной рядом, подсказывай, что моей ноге невредно делать.
У неё в квартире была комната с зеркальной стеной и поручнем для поддержки. Она попросила прийти на первые занятия своего дядю Асафа Мессерера — для руководства.
Он был знаменитым в прошлом солистом Большого театра, народным артистом СССР, и славился высоким умением преподавателя. Мы были втроём в зеркальной комнате, она стояла перед зеркалом, он давал ей указания, как балетмейстер, а моим делом было следить, чтобы они не вызвали перегрузку ноги. Она спрашивала меня:
— Это можно?
После нескольких дней занятий я убедился, что её нога выдерживает нагрузку.
После более двух месяцев лечения Плисецкая наконец уверилась, что её нога окрепла и захотела начать разминки и репетиции в театре. Но она попросила меня:
— Всё-таки я боюсь оставаться без твоего контроля — как бы не перегрузить ногу. Я прошу тебя, чтобы ты поехал со мной вместе в театр.
По вторникам каждое утро артисты балета Большого театра должны были приходить в 10 часов утра для политзанятий — лекторы читали им лекции о международном положении и об успехах Советского Союза. В 11 часов начинались обычные упражнения разогревания, а потом репетиции.
Майя сказала пару нецензурных слов про лекции:
— Пока они слушают эту… лекцию, я покажу тебе сцену театра, мою сцену.
И вот мы подъехали к артистическим входам театра на его левой стороне. На стоянке машин много иностранных марок. В то время это было редкостью, но знаменитости Большого балета хорошо зарабатывали и покупали их в гастрольных поездках заграницей. Входов сотрудников несколько, для ведущих солистов и дирижёров — отдельный.
Майя, в норковой шубке и шапке, легко впорхнула в подъезд, её радостно приветствовал швейцар:
— Майя Михайловна! Как я рад опять видеть вас!
Он уставился на меня, она объяснила:
— Это мой доктор. Выпишите ему пропуск, он будет со мной на репетиции.
Швейцар звонил в дирекцию, а я оглядывался вокруг: так вот через какие комнаты входили в театр все музыкальные знаменитости мира!
Пропуск выписали, и Майя повела меня за кулисы сцены. Внутреннее устройство театра, тем более такого громадного и знаменитого, как Большой, — это то, что никто обычно видеть не может. Меня это интересовало и притягивало.
Всё было пусто, только работали над декорациями несколько рабочих. Мы прошли под высоченные занавеси кулис, Майя рассказывала:
— Вот здесь я обычно стою, жду выхода и грею мышцы ног и спины упражнениями. Когда такты музыки приближаются к выходу, я становлюсь в позицию и выплываю или выскакиваю на сцену.
Пустая сцена была отделена от зрительного зала массивной противопожарной асбестовой занавесью-стеной. Майя попросила рабочих, они включили механизм и подняли эту стену. Знаменитый занавес театра за ней был открыт, и я увидел громадный полутёмный зал с блестками золочёных лож.
Смотреть в зал со сцены, в обратном направлении, было захватывающим зрелищем. Громадность сцены и вид зрительного зала с неё подействовали на меня подавляюще: я чувствовал себя ничтожным в таком великом пространстве и подумал, что актёрам надо иметь привычку к этому величию. А Майе всё это было родное и привычное, и она быстро порхала по сцене.
Дощатый пол сцены был слегка покатый в сторону оркестровой ямы. Майя говорила:
— Ты не можешь себе представить, как я люблю этот пол. Я просто влюблена в него. Я танцевала на всех знаменитых сценах мира, ни на одной нет такого замечательного пола. Я знаю здесь каждую доску, с каждой у меня связаны воспоминания. Вот от той до этой я делаю прыжок-полёт, который сама придумала в «Дон Кихоте».
Я помнил её знаменитый танец в том балете, прикинул глазами расстояние и изумился — получалось, что она пролетала в воздухе почти десять метров! Из зрительного зала это расстояние не определишь.
Я всматривался в дощатый пол и представлял себе, как он оживает, когда на нём появляются сотни артистов, гремит музыка, и все они двигаются — танцуют или поют. И вот я стою здесь с Майей Плисецкой — царицей этой сцены. У меня захватывало дух.
Она повела меня наверх, в свою гримуборную:
— Мы делим эту комнату с Улановой и Семёновой. Ты их сейчас увидишь на репетициях. А пока подожди в коридоре, я переоденусь.
Все помещения были довольно простые, крашенные светло-серой краской, но я с восторгом думал, как тут проходят все эти знаменитые люди. Ведь балерины Уланова и Семёнова были звёзды такой же величины, как Плисецкая, хотя обе уже перестали танцевать и только вели репетиции как преподаватели.
Майя вышла, переодетая в обтягивающий чёрный костюм, на ногах балетки.
— Пошли, теперь наши балетные будут собираться в классном зале. Я тебя всем представлю. А ты не давай мне увлекаться на разминке, чтобы я не сделала чего-нибудь лишнего.
В большом зале по стенам шли поручни, за которые артисты держатся, упражняясь, и зеркала, чтобы проверяли своё отражение. В углу — пианино для аккомпанемента.
Я чувствовал себя неловко в незнакомой обстановке и встал недалеко от входа, Майя рядом. Один за другим появлялись балетные, все в разных тренировочных костюмах, зачастую старых и рваных.
Они с радостной улыбкой подходили к Майе, заговаривали, некоторые целовали, и все с интересом косили на меня. Она меня представляла:
— Это мой спаситель.
Передо мной вереницей проходил весь Большой балет. Нельзя себе представить другое такое сборище молодых красавиц и красавцев: все стройные, худые, с какой-то особой горделивой постановкой корпуса, со своеобразной лёгкой походкой. Да и неудивительно — их отбирают ещё детьми и потом десять лет обучают и тренируют в балетной школе.
Мужчины все высокие, с прекрасными фигурами — широкими плечами, узкими тазами. Женщины показались мне ростом меньше обычного, со стройными длинными ногами.
Вблизи они оказались непомерно худыми, как истощённые — никаких обычных женских форм тела ни спереди, ни сзади. Я ожидал увидеть этих молодых людей оживлёнными, весёлыми, но, к моему удивлению, многие шли вяло, устало, лениво позёвывая; некоторые мужчины держались руками за свои плечи или поясницы — знак боли. Впечатление, будто среди них много инвалидов. Майя прокомментировала:
— У наших мужчин мышцы устают от прыжков и подъёмов балерин. Но погоди — ты увидишь, как они будут прыгать, когда разогреются на упражнениях.
Лица некоторых были мне знакомы: вот два брата Майи — Александр и Азарий, артисты средней величины (я ходил к Майиной маме вместе с ней и познакомился со всей семьёй).
А вот Владимир Васильев, премьер труппы, он морщится от какой-то боли, за ним второй премьер Марис Лиепа, бывший муж Майи, он тоже вялый и даже слегка прихрамывает.
А вот и знаменитая Екатерина Максимова, жена Васильева, миниатюрная, как девочка-подросток, и такая хрупкая, что непонятно, как она может танцевать тяжёлые ведущие партии.
Подошёл Николай Фадеечев, Майин постоянный партнёр, пожал мне руку:
— Спасибо вам за Майю.
Она попросила его:
— Подними меня, а то я отвыкла.
Он лёгким движением, в одно мгновение поднял её над головой. Как он это делал? Майя плавно двигала руками, как плыла, а опустившись на пол, сказала мне:
— Пойдём, я представлю тебя Улановой и Семёновой.
Эти две знаменитости, которых все привыкли видеть на спектаклях порхающими над сценой в белых юбках-пачках, вблизи выглядели как пожилые женщины, в обычных платьях и в обычных туфлях, но очень стройные. Майя подвела меня со словами:
— Это мой спаситель, он меня буквально спас.
Мне неловко, я смущённо улыбался. Они приветливо улыбнулись, пожали руку:
— Спасибо вам за Майю.
В это время в зал пришла аккомпаниаторша, молодая женщина.
На фоне истощённых фигур балерин у неё были обычные формы тела; она показалась мне привлекательней балерин.
Все выстроились у стен, взялись за поручни и начались упражнения. Все одинаково ритмично поднимали ноги, подпрыгивали, откидывались назад. Это продолжалось полчаса. Я следил за Майей и давал ей знак — делай помедленней, не увлекайся.
Следующие упражнения были в центре зала. Те самые балерины, которые вблизи казались страшно истощёнными, теперь в элегантных движениях пируэтов и в кружении на пуантах выглядели идеалом прекрасных фигур. Мужчины поднимали их, приседали и подпрыгивали. Поразила меня Катя Максимова — она развивала такую бешеную скорость в кружениях фуэтэ и так высоко подпрыгивала, что нельзя было представить, как выдерживает её хрупкое тело.
Завершающими упражнениями были прыжки-полёты.
Этого я Майе не разрешил — рано, особенно если она захочет сделать свой десятиметровый прыжок. Под бравурную музыку разгорячённые мужчины один за другим помчались кругами по залу, выбрасывая вперёд одну ногу и высоко взлетая. Куда девались их ужимки от болей! С поразительной скоростью они пролетали прямо передо мной. Впечатление было такое, что это скачут бешеные кони — от их полётов веяло ветром и несло потом.
В этот день я смог по-настоящему оценить, какую громадную физическую работу должны делать артисты балета, чтобы показывать зрителям изящные танцы на сцене.
* * *
В сезон 1970 года в Большом театре выступал Парижский балет. Эта балетная труппа была в Москве впервые, и гастроли стали сенсацией театрального мира. Гвоздём их программы был «Собор Парижской Богоматери» в постановке знаменитого балетмейстера Ролана Пети, на сюжет романа Виктора Гюго — любовь горбуна Квазимодо и красавицы-цыганки Эсмеральды.
Вся Москва, как говорится, сходила с ума, хотела попасть на этот балет.
Майя с Родионом пригласили нас с Ириной на этот спектакль, купили билеты в первый ряд партера (очень дорогие), заехали за нами, и мы вчетвером вошли через подъезд №6 — директорский вход, в него впускают лишь избранных. Как только мы вошли в холл, сразу натолкнулись на министра культуры Фурцеву. Она тепло улыбнулась Майе:
— Майя Михайловна, рада вас видеть! Как Ваше здоровье?
Майя подвела меня в ней:
— Это мой спаситель, он поставил меня на ноги.
Фурцева заинтересованно смерила меня взглядом, пожала руку:
— Спасибо, что спасли гордость нашего советского балета.
Другая фигура в холле был Дымшиц — заместитель председателя Совета министров, единственный член правительства еврей. Он приветливо кинулся к Майе — они встречались на правительственных приёмах. Майя опять представила меня теми же словами. Был там композитор Тихон Хренников с женой, первый секретарь Союза композиторов. Это наши с Ириной старые друзья, они рекомендовали меня Плисецкой.
Его жена Клара воскликнула:
— Я была права, когда рекомендовала вам Володю. Лучше него доктора нет.
Майя согласно кивала головой, держала за руку и прижималась плечом. Я чувствовал себя перехваленным, и мне было неловко.
Но благодарные пациенты часто превозносят своих излечителей (зато если врач не помог… тогда хуже него нет никого).
Общество вокруг было знатное, все дамы одеты в дорогие норковые и песцовые манто, только моя Ирина в лёгкой шубке из барашка. (Мне было обидно за Ирину, и я поклялся себе, что когда-нибудь тоже куплю ей дорогую шубку, но осуществить это я смог только после многих лет в Америке).
В антракте мы с Майей и Родионом прогуливались по фойе второго этажа. Там была элита столицы — министры, послы, артисты и другие сильные мира сего.
Появление Плисецкой среди зрителей вызвало сдвижение фланирующей толпы и шорох восклицаний «Глядите — Плисецкая!». Все взоры обратились на неё, многие знали её и подходили здороваться, и она всем представляла меня:
— Это профессор Голяховский, мой спаситель (профессором я ещё не был, это она меня произвела).
Когда показываешься в обществе вместе со знаменитостью — луч славы отражённо падает на тебя. Это совсем непросто переносить, я стеснялся.
И в тот момент я увидел в толпе своего директора академика Волкова. Он давно был зол на меня, что я не спросил его разрешения лечить Плисецкую. А мне оставался всего месяц до защиты диссертации, и, зная интриги в институте против меня и его влияние, я волновался — не отзовётся ли это на результате голосования?
Директор направился к нам, я быстро шепнул Майе:
— Волков идёт, выручай, чтобы он на меня не злился из-за тебя.
Майя встретила Волкова с артистической любезностью и слегка свысока, как королева, произнесла:
— Я очень-очень благодарна Володе. Хорошо, что у вас есть такой замечательный доктор.
Он сразу смягчился, заулыбался в мою сторону.
— Конечно, конечно, Майя Михайловна, я его очень ценю. Приходите на его защиту.
Только этого ещё не хватало, подумал я. Если бы она появилась на заседании Учёного совета, это могло только обозлить моих недоброжелателей. Но, кажется, Майя смогла положительно настроить моего директора...
Во втором акте мы опять уселись смотреть головокружительные прыжки Квазимодо и очарование танцев Эсмеральды. Майя была в восторге, горячо аплодировала. Во втором антракте она ушла за кулисы познакомиться с артистами и поблагодарить их.
После окончания балета Майю долго задерживали знакомые и почитатели. Наконец, мы вышли, на улице был страшный мороз. И вдруг мы увидели, что около входа собрались исполнители ведущих ролей французского балета. Непривычные к русской зиме, все мёрзли в лёгких европейских пальто. Они ждали Майю и, как только она вышла, они стали кланяться ей, мужчины сняли шапки, женщины приседали в поклоне почтения. И все быстро-быстро наперебой говорили что-то.
Из всех нас французский знала только Ирина, она перевела:
— Они выражают своё почтение великой актрисе и неповторимой балерине.
Майя кинулась надевать на мужчин шапки:
— Наденьте, наденьте, вы простудитесь!
Этот акт признания Плисецкой её французскими коллегами был завершением одного из самых замечательных вечеров в нашей с Ириной жизни.
* * *
Моё лечение Плисецкой закончилось, оставался только один самый важный момент — увидеть её вновь танцующей. Она пригласила нас с Ириной на первое после травмы представление «Кармен», мы опять сидели в первом ряду вместе с Родионом. Это он так удачно обработал музыку Бизе, придал ей ритмичность, необходимую для балета.
Я волновался — как поведёт себя Майина нога? И вот занавес открылся, бурные такты музыки, Майя стоит под большим красным занавесом, вся — грация. В нарастающем грохоте ударников ей предстоит сделать первое движение — «нашей» левой ногой. Я замер.
Она с силой ударила ею по своему любимому полу на сцене…
Только мы с ней вдвоём знали, какую громадную работу проделали над этой ногой.
Весь вечер я концентрировался на слежении за ногой. Когда я смотрю на танцы Майи, у меня всегда выступают слёзы — слёзы от глубины чувств. А в тот вечер я почти заливался слезами, это был знак прощания с яркой страницей моей профессиональной жизни.
Балет кончился, Майя выходила на аплодисменты, она подошла к краю сцены ближе ко мне, присела в глубоком поклоне и послала мне воздушный поцелуй. Со слезами радости и гордости я аплодировал её гениальному искусству.
На следующий день они с Родионом позвонили мне домой:
— Мы хотим приехать к вам.
Они привезли мне подарок — дорогой японский магнитофон (в 1970-е годы это была мечта всех, мало кому доступная; они купили его за доллары на международном вокзале для иностранцев в аэропорту «Шереметьево»). Родион подарил мне пластинку своей «Кармен-сюиты» с трогательной надписью: «Ты доказал, что, как говорят на Руси, не стоит село без святого. Спасибо тебе».
Есть такая редко применяемая русская поговорка, что в обществе кто-то должен быть святым. Я, конечно, святым себя не считал, но всё-таки выполнил святой долг — вылечил ногу великой балерины.
* * *
Защита моей докторской диссертации прошла с некоторыми осложнениями, но всё-таки благополучно. Майя и Родион приехали ко мне на банкет и привезли полдюжины французского шаманского — было чем запивать тосты. Потом я был доктором Майи ещё несколько лет, опять и опять помогал ей превозмогать боли от перегрузок. И другие артисты балета тоже лечились у меня, Майя сама привозила их ко мне. Даже министр Фурцева поверила в меня и захотела, чтобы я делал операцию её взрослой дочери...
В 1978 году я с семьёй эмигрировал в Америку.
С Майей Плисецкой мы встретились в 1996 году, через 18 лет. Она давала последнее выступление в Нью-Йорке. В 71 год она ещё исполняла «Умирающего лебедя». После концерта я подошёл к ней, мы обнялись и она подписала мне свою книгу: «Моему дорогому другу Володе Голяховскому».
Ещё через 18 лет, в 2015 году, Майи не стало, ей было 89 лет.
Я написал прощальное стихотворение:
МАЙЯ ПЛИСЕЦКАЯ
Плисецкая завещала развеять её прах над Россией
Над Россией вьётся пепел,
Я любуюсь, не дыша,
Этот пепел чист и светел,
Это Майина душа.
Это Майины движенья,
Майин в воздухе полёт,
Любоваться наслажденье —
Майя реет и плывёт.
Я молюсь на Майю слёзно.
Вся подобная мечте,
Майя кружит грациозно,
В мягких вихрях фуэте.
Руки Майины порхают,
В белоснежных облаках,
Кто их видел это знают —
Сколько славы в тех руках.
Лебединого полёта
Лебединый поворот —
В невозвратные высоты
Майя лебедем плывёт.
Вот её балетки глянцем
Промелькнули, вознесясь…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Майя вся, в последнем танце,
Над Россией пронеслась.
Владимир Голяховский
|
| |
| |
| papyura | Дата: Понедельник, 17.06.2024, 10:42 | Сообщение # 560 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1599
Статус: Offline
| В его работах и безжалостно точный взгляд гениального портретиста, и жестокий юмор, и безупречное чувство композиции, и всё, что во многом повлияло на американскую школу иллюстрации...
Обложки журнала Time - это, как принято говорить, отдельный вид искусства. И более четырёхсот из них были созданы художником, который, не выбери эту профессию, провел бы всю жизнь в бесконечных сравнениях с великим отцом.
А звали его Борис Фёдорович Шаляпин или«Мистер Тайм»
Борис Шаляпин – сын Фёдора Ивановича Шаляпина и балерины Иолы Торнаги. Говорят, он хотел быть певцом – и против этой затеи выступали все, включая, разумеется, отца, понимавшего, что никакой певческий талант не позволит отпрыску выйти из его тени. Впрочем, Борис проявлял себя и в других творческих делах – например, отлично рисовал, что и определило его дальнейший жизненный путь.
В 1922 году Федор Шаляпин с большей частью семьи уехал из России. А вот Борис эмигрировать не спешил – оставшись с матерью в Москве, три года он проучился на скульптурном факультете знаменитого ВХУТЕМАСа, где царили революционные настроения, безудержная страсть к экспериментам, подчас совершенно бесплодным, и бесконечные творческие искания.
Вероятно, решение Бориса Шаляпина оставаться в России было связано и с личными обстоятельствами – у него был бурный роман с некой Маргаритой Воронцовой (будущей советской разведчицей), в замужестве Конёнковой. Собственно, супругой Сергея Тимофеевича Конёнкова, «русского Родена», который и руководил отделением скульптуры во ВХУТЕМАСе.
Конёнковы уехали в 1923 году – сначала, по предложению Луначарского, в Ригу, затем в США, формально – для организации выставки русского и советского искусства. Они должны были вернуться через несколько месяцев, но задержались в Нью-Йорке на двадцать два года.
А в 1925 году по приглашению отца Борис Шаляпин всё-таки приехал во Францию, где продолжил обучение у Шарля Герена и эмигрировавших русских художников. Отец всячески его поддерживал, приобрёл для него мастерскую, помог с организацией первой выставки – в фойе театра Ковент-Гарден в Лондоне. А вскоре это в каком-то смысле вошло у старшего Шаляпина в привычку – по условиям контракта в каждой гостинице, где он останавливался во время гастролей, проводилась выставка работ его сына.
Помимо этого, Фёдор Иванович с большой охотой позировал сыну, который изображал его во всех сценических образах и в домашней обстановке.Так в конце двадцатых – начале тридцатых годов Борис Шаляпин уже приобрёл репутацию талантливого портретиста и на него посыпались заказы…
Кроме того, в тридцатые годы он много занимался сценографией, создавал эскизы декораций для оперы «Демон» Рубинштейна, работал как театральный плакатист.
Леви Эшколь и Голда Меир.
Жаклин Кеннеди и Элизабет Арден.
С журналом Time Шаляпин сотрудничал тридцать лет, создал более пятисот обложек – опубликовано четыреста тринадцать. Его работы отличало доскональное отображение внешних черт портретируемых, но, что важнее – и тонкое понимание их характеров.
Он сопровождал портреты атрибутами, государственными символами, ироничными деталями, раскрывавшими роль той или иной персоны в политике, искусстве или общественной сфере. Работал он быстро, моментально реагируя на горячие политические новости – важнейшее качество для журнального иллюстратора.
Фрэнсис Кеппел и королева Беатрис.
Шаляпин возлагал большие надежды на художественную среду США, где реалистический подход находил больше понимания, чем во Франции, и действительно был там весьма популярен. Он изображал не только политиков, но писал портреты русской эмиграции – писателей, актёров, театральных деятелей, создал большую портретную серию танцовщиц балета, рисовал и «для себя», и на заказ.
Королева Елизавета II и художница бабушка Мозес.
Шаляпин много работал как пейзажист, его кисти принадлежат пейзажи России, Франции, Швейцарии, Израиля, американских Коннектикута и Нью-Мехико. Не забывал он и о занятиях скульптурой.
Марго Фонтейн и Оливия де Хэвилленд.
Ингрид Бергман и Джина Лоллобриджида.
Грир Гарсон и Бетти Хаттон.
Борис Шаляпин был человеком открытым, гостеприимным и щедрым. Во время поездок в Рим собирал в своём гостиничном номере большие компании, не прекращая на время этих визитов делать наброски – быстрые, точные, пронизанные глубокой симпатией. Впрочем, симпатизировал он не всем. Хотя начинал он свой творческий путь в одной из колыбелей русского авангарда, в целом работал в реалистическом ключе и не жаловал звёзд европейского модернизма. Ему страшно не нравился Пикассо – известны даже издевательские карикатуры Шаляпина, посвященные ему.
В 1935 году Борис Шаляпин обосновался в США, где нашёл себя как художник-иллюстратор.
Бориса Шаляпина принято считать американским художником, поскольку большая часть его творческой жизни не только прошла в США, но и была непосредственно связана с работой в журнале Time в качестве иллюстратора. Однако он никогда не разрывал связей с родиной, многие его независимые работы посвящены воспоминаниям о ней. Шаляпин много общался с русскими эмигрантами, вокруг него вращалось буквально всё творческое русскоязычное сообщество в США тех лет.
В 1960 году он посетил Москву. Спустя пятнадцать лет там состоялась его персональная выставка и… совершенно потрясла художника: он никак не ожидал, что люди будут готовы часами стоять в очереди, чтобы увидеть его работы!
Шаляпин мечтал перевезти останки отца в Москву, открыть там музей его имени (Иола Торнаги тоже всю жизнь ратовала за создание музея) – этого ему не удалось, но всё задуманное случилось уже после его смерти...
Борис Фёдорович скончался в 1979 году в Коннектикуте, а в 1988-м в бывшем семейном особняке действительно открылся Мемориальный дом-музей Шаляпина.
Софья Егорова
|
| |
| |
| Златалина | Дата: Воскресенье, 30.06.2024, 14:49 | Сообщение # 561 |
 добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 262
Статус: Offline
| Четыре года назад в Израиле стало двумя шахматными гроссмейстерами больше: из США в Эрец-Исраэль переехали на постоянное место жительства Борис Гулько и его жена Анна Ахшарумова.
•
Международный гроссмейстер Борис Гулько – единственный в мире человек, сумевший добиться звания и чемпиона СССР, и чемпиона США по шахматам среди мужчин, причём в Америке этот титул он завоевал дважды – в 1994 и 1999 годах. Кроме того, он дважды побеждал и в Открытых первенствах Америки, был победителем несчётного числа международных и национальных турниров.
Борис – один из очень немногих шахматистов, кто в официальных встречах с 13-м чемпионом мира Гарри Каспаровым имеет положительный баланс: он трижды побеждал гениального гроссмейстера и лишь однажды проиграл ему...
Супруга Бориса Гулько – международный гроссмейстер Анна Ахшарумова – не отстала от своего мужа: она также была чемпионкой Советского Союза, чемпионкой США и в своё время входила в группу сильнейших шахматисток мира.
Эта звёздная пара хорошо известна не только в шахматном сообществе. У них репутация несгибаемых и принципиальных еврейских отказников, не шедших ни на какие компромиссы с советской властью, семь долгих лет противостоявших ей в своём решении покинуть «страну серпа и молота» и жить в свободном мире.
У автора этих строк есть небольшая личная история, связанная с «отказником» Борисом Гулько. Дело было в далеком уже 1981 г. во Фрунзе – столице Советской Киргизии, где проходил 49-й чемпионат СССР по шахматам. Для маленькой среднеазиатской республики это было уникальным событием, огромным спортивным и культурным праздником. Город Фрунзе никогда в своей истории не видел сразу столько сильнейших гроссмейстеров страны. Это и чемпионы СССР разных лет Александр Белявский, Лев Псахис, Иосиф Дорфман, Виталий Цешковский, Борис Гулько, и входившие в элиту советских шахмат тех лет Олег Романишин, Евгений Свешников, Владимир Тукмаков, Виктор Купрейчик, Артур Юсупов, Сергей Долматов, первый гроссмейстер из Средней Азии представитель Узбекистана Георгий Агзамов, молодые дарования Леонид Юдасин, Виталий Гавриков и другие. Но в центре внимания, конечно, был 18-летний гроссмейстер Гарик Каспаров – блистательная звезда, стремительно восходившая на мировом шахматном небосводе. Он приехал на соревнования вместе со своей мамой Кларой Шагеновной.
Состязания проходили во фрунзенском Дворце спорта, недавно возведённом огромном сооружении из стекла и бетона. И хотя шахматы – не самый зрелищный вид спорта, к тому же не очень популярный в те годы в Киргизии, амфитеатр центральной арены, рассчитанной на 2000 мест, был каждый вечер довольно полон.
Я работал тогда зав.отделом науки и культуры Киргизского телеграфного агентства (КирТАГ) – отделения ТАСС в Киргизии – и освещал для центральной прессы ход шахматного сражения. «Освещал» – конечно, громко сказано: я посылал в Москву, по существу, протокольную информацию о составе участников, о результатах туров, о церемонии открытия и закрытия чемпионата. Когда на чемпионате произошла маленькая сенсация, я передал в ТАСС короткое сообщение о том, что в прошедшем туре неожиданное поражение потерпел лидер турнира юный бакинский гроссмейстер Гарри Каспаров, проигравший московскому гроссмейстеру, чемпиону СССР 1977 г. Борису Гулько.
Эта моя тассовская информация на следующее утро была опубликована в «Правде» и других центральных газетах. А чемпионат СССР продолжался своим чередом. Победителями его стали поделившие первое и второе места Гарри Каспаров и Лев Псахис, гроссмейстер из Красноярска, живущий ныне в Израиле. Я дал краткий отчёт о результатах турнира и как бы «закрыл» тему...
А через некоторое время прибыл в Москву на стажировку в редакции научной и культурной информации ТАСС. И вдруг мне велят срочно явиться в редакцию спортивной информации, которая находилась этажом выше. Там какой-то строгий дядька говорит мне:
– Вы Баршай?
– Да.
– Вы почему нарушили указание ТАСС не упоминать фамилию Гулько и назвали его в своём отчёте из Фрунзе?! Немедленно пишите объяснительную. Вам разве неизвестно, что гроссмейстер Гулько подал заявление на выезд из СССР? Мы же разослали всем агентствам циркулярное письмо с запретом упоминать имя этого отщепенца! А тут «Правда» публикует вашу информацию, тоже кто-то прошляпил там!
– Первый раз слышу об этом, – совершенно искренне ответил я. – Никто ничего мне не говорил, и никаких инструкций я не получал. И потом, как же это возможно – не назвать имя соперника, который выиграл партию у самого Каспарова? Абсурд какой-то!
– Ладно, пишите объяснение, – уже без всякого напора и интереса к истине и к моей особе сказал строгий товарищ.
Я быстро и коротко накатал свои соображения по поводу неизвестной мне инструкции и нелепого запрета и спустился в редакцию культуры и науки, продолжать стажировку. Никаких оргвыводов в отношении меня не последовало...
Я рассказал эту историю Борису Гулько и Анне Ахшарумовой на встрече с ними в нашем Иерусалимском пресс-клубе. Борис ничуть не удивился.
За семь лет отказа они перенесли и испытали столько, что рассказанное мною можно считать просто мелочью. Но до чего же абсурдна была советская власть! Участие в зарубежных турнирах им, конечно, сразу же закрыли. Лишили стипендий, которые государство платило им как ведущим спортсменам страны. Не посмотрели даже на то, что Анна была кормящей матерью трёхмесячного ребенка. Хотели запретить играть на престижных турнирах и внутри страны. Но после недельной голодовки протеста, проведённой супругами, Спорткомитет СССР разрешил им участие в официальных соревнованиях в Советском Союзе. А вот упоминать имена Гулько и Ахшарумовой запретил. То есть играть и выигрывать можно, а вот говорить об этом – нельзя. Советский сюр!
•
Вот об этом-то советском абсурде, в котором Борис Гулько прожил 49 лет, гроссмейстер рассказал в своей увлекательной книге воспоминаний «Путешествие с пересадками». Он представил её вместе с другими своими книгами – «Поиски смыслов» и «Мир еврея» – на встрече с ветеранами журналистики в Иерусалимском пресс-клубе.
Надо сказать, что на счету Бориса Гулько множество книг и сотни статей, очерков, эссе не только на шахматные темы, но по общественно-политическим вопросам, проблемам иудаизма, истории и психологии (Борис – выпускник факультета психологии МГУ), философии и межнациональных отношений. Их охотно публикуют различные издания в США, Израиле, Германии, России, а также электронные средства массовой информации.
Интересное объяснение такой своей активной и плодовитой литературной деятельности Борис Францевич (Эфраимович) дал и в самой книге «Путешествие с пересадками», и на встрече с журналистами в Иерусалиме: «Когда я почувствовал, что биохимические процессы мозга с возрастом ослабевают и мне все труднее вести напряженную интеллектуальную работу за шахматной доской в поединках на высоком уровне после четырех-пяти, а подчас и семи часов напряженной борьбы, я решил оставить профессиональные шахматы, турнирную борьбу. Но чтобы мозг не деградировал, чтобы он постоянно находился в интеллектуальном напряжении, я начал интенсивно писать, заниматься публицистикой и мемуаристикой, как шахматной, так и политической, исторической, аналитической. Я обнаружил, что мысли, наносимые на бумагу… расширяются, развиваются, ты начинаешь понимать то, что раньше тебе было неясно. Процесс писания сродни шахматам. Найдя идею, ты ищешь ее развития, пытаешься дойти до сути. Писание как творчество стало меня увлекать…»
Может быть оттого, что Борис Гулько пишет с увлечением, читать его книгу «Путешествие с пересадками» тоже весьма увлекательно: это книга человека, с юных лет жаждущего свободы и справедливости. И боровшегося всю жизнь за эти фундаментальные права человека. О чём бы ни рассказывал Гулько – о закулисной жизни советских шахмат, о перипетиях своей шахматной и жизненной истории, о годах борьбы за выезд из СССР, о судьбе своего лучшего друга гроссмейстера Юрия Разуваева, – тема свободы, справедливости, порядочности как лейтмотив проходит через все воспоминания автора.
Собственно говоря, «Путешествие с пересадками» – это сборник, в который вошли три книги воспоминаний Бориса Гулько и один его небольшой психологический рассказ «Рука судьбы, или Как это делалось в Одессе».
Интересна история книги «Написание буквы „Ламед“ (КГБ и я)», вошедшей в сборник.
Однажды известный американский историк и писатель Юрий Фельштинский (тот самый, который вместе с Литвиненко, позже убитым полонием, написал книгу «ФСБ взрывает Россию») предложил Борису помочь бывшему подполковнику КГБ В. Попову, курировавшему в свое время «шахматные поля» СССР, написать воспоминания о том, как Комитет госбезопасности преследовал инакомыслящих советских шахматистов. Именно этот Владимир Попов «вёл» Бориса и его жену Аню все семь лет «отказа». А затем, выйдя на пенсию и уехав в Канаду, решил вспомнить специгры «органов» с шахматистами. Одним из главных героев этих «игр» был Борис Гулько.
Но гроссмейстер захотел сам рассказать о методах и приёмчиках «шахматистов в штатском» в противостоянии со строптивыми спортсменами. Так появилась его книuа «Написание буквы „Ламед“ (КГБ и я)». В ней немало удивительного и неожиданного. Например, о сотрудничестве с КГБ 12-го чемпиона мира Анатолия Карпова, который в картотеке комитета значился под агентурной кличкой Рауль. Подробности рассказывают и В. Попов, и Б. Гулько: Карпову в числе прочего был нужен тотальный контроль над его самыми опасными противниками – Виктором Корчным и Гарри Каспаровым.
«Карпов бывал частым гостем председателя КГБ Андропова, и всесильный шеф „органов“ по распоряжению Брежнева создал специальную бригаду КГБ для помощи Карпову в борьбе с Корчным. На матч против Корчного в Италию в 1981 г. Карпова сопровождали какие-то многотонные контейнеры с оборудованием, и обиталище Корчного на том матче прослушивалось КГБ», – пишет Попов.
«Мне интересно, не содержится ли в этом рассказе Попова разгадка того, почему Каспаров во время матчей с Карповым на территории СССР частенько чувствовал, что его анализы и обсуждения с тренерами известны его противнику? – пишет Б. Гулько. – Каспаров психовал, обвинял и увольнял тренеров. А, может быть, имело место тайное проникновение гэбэшников на территорию Каспарова, и все его жизненное пространство просматривалось и прослушивалось? Ведь нигде не было сказано, что та спецбригада КГБ, которая действовала против Корчного, была распущена во время матчей Карпова с Каспаровым»...
«Шахматы, – подводит итог своим размышлениям Борис, – благородная игра. В средние века они были признаны среди пяти занятий, достойных рыцарей.
Увы, в советские времена выученики „рыцаря революции“ Дзержинского внесли в шахматную жизнь все элементы тех будней – слежку, доносы, подслушивания, предательства. Памятником этому осквернению некогда рыцарской игры стал сборник „КГБ играет в шахматы“, в который вошли эти мои воспоминания и очерк бывшего подполковника КГБ В. Попова».
•
Вместе с тем Борис Гулько даёт весьма интересную и оригинальную периодизацию современной истории шахмат – в духе древних греков. Со второй половины 1930-х гг. до середины 1950-х было, по мнению гроссмейстера, время титанов.
«Их строгую мощь символизировал Михаил Ботвинник. Его великие соперники Василий Смыслов, Пауль Керес, Давид Бронштейн, Исаак Болеславский и титаны помоложе Тигран Петросян и Ефим Геллер отражали блеск титанической личности Ботвинника.
Со второй половины 1950-х по лето 1972 г. – время гениев.
Михаил Таль, Борис Спасский, Бобби Фишер, позже – Леонид Штейн и Бен Ларсен представили нам шахматы, как сияющую игру воображения. Грандиозная схватка титанической мощи с гениальностью в двух матчах на первенство мира – Ботвинник – Таль в 1960–1961-м гг. дала смешанный результат, но общую победу оставила титану.
Борис Спасский сформулировал характерную для гениев „теорию свежей головы“, согласно которой, если он в хорошем состоянии, со „свежей головой“, не обремененный заботами, сядет за шахматную доску, то благодаря своему таланту сможет решить любые проблемы и победить любого.
Но, победив в матче 1972 г. Спасского и сам став чемпионом мира, Роберт Фишер резко завершил период гениев. Впрочем, уйдя после победы над Спасским из шахмат, Фишер оставил эту замечательную игру эпигонам.
Период эпигонов тянулся от несостоявшегося матча Фишер – Карпов – тут работа советских властей и Карпова оказалась слаженной и вернула звание чемпиона мира сыну советской страны – до явления шахматному миру Гарри Каспарова – это середина 1980-х гг.
Во времена эпигонов безраздельно царил Анатолий Карпов. Он, любимый сын Коммунистической партии, охотно использовал политические методы в шахматной борьбе. Вместе с тем, Карпов как шахматист объективно превосходил элиту тех лет, состоявшую из хороших шахматистов, на величие не претендовавших. Единственный великий игрок, сохранявший мощь с предыдущей эпохи – Виктор Корчной, – в турниры с участием Карпова не допускался по воле самого чемпиона мира.
Между тем, Виктор Львович Корчной занимает в современной шахматной истории совершенно уникальное место, связывая все её этапы. Он успел обыграть Ботвинника в микроматче Москва – Ленинград в 1960 г., имел разгромный счёт в свою пользу с Талем в эпоху гениев, был единственным серьёзным соперником Карпову во времена эпигонов, самым серьёзным препятствием Каспарову на пути того к матчу на первенство мира в период героев и продолжал участвовать в турнирах во времена „кентавров“.
После периода эпигонов настал черёд времени героев, вернее, одного героя...Гарри Каспарова. Подобие его героической борьбы за чемпионство с Карповым я видел лишь в фильмах о подвигах Индианы Джонса…
Период героев в шахматах сменился временем „кентавров“. Уже при завершении царствования Каспарова шахматная сила компьютеров превзошла возможности людей.
Сам Гарри пытался составить из человека и шахматной программы „кентавра“, представив миру в 1998-м придуманные им „продвинутые шахматы“, в которых шахматист, играя, может советоваться с компьютером. Идея потерпела фиаско.
Я допускаю, что именно наступившее доминирование машин понудило Каспарова оставить шахматы в беспрецедентно раннем для шахматиста возрасте... Чувствовать себя в шахматах вторым сортом по сравнению с компьютером – не для героя.
Шахматы – великая игра, и „кентавры“ в ней совсем не обязательно побеждают людей. Два сильнейших современных гроссмейстера – Магнус Карлсен и Левон Аронян – зачастую находят способ избежать заготовленных соперником вариантов, завязав игру, основанную на таланте и воображении, и побеждать „кентавров“. Нынешний чемпион мира Магнус Карлсен, уже многие годы возглавляющий мировой рейтинг-лист, представляется мне самым изощрённым психологом в истории нашей игры. Его чувство партнёра во время партии позволяет ему находить восхитительные психологические решения…»
•
Что касается пересадок, которые случались в жизненном путешествии гроссмейстера Гулько, то их действительно оказалось очень много. Как в прямом – географическом, пространственном – смысле, так и в мироощущении, в извивах судьбы.
Начать с того, что Борис родился в Германии, в городе Эрфурте, где служил его отец – офицер Советской армии. А когда семья вернулась на родину, ей пришлось жить в городе с отталкивающим, типично советским названием Электроугли.
Потом были более благозвучные Очаково и Москва, Бостон и Иерусалим, а уж карта шахматных маршрутов гроссмейстера Гулько покрывает, очевидно, большую часть глобуса, исключая разве что Антарктиду, Арктику и Гренландию: от Аргентины до Португалии и от Швеции до Кубы, от Чили до Канарских островов и от Югославии, Венгрии, Голландии до Канады, США, Израиля. Далее, как говорится, везде.
Говоря о пересадках, которые встретились на его пути духовного постижения мира, Борис Гулько первым делом называет август 1968 г., когда он стал свидетелем того, как советские танки давят демократический эксперимент в Чехословакии. Как раз в это время гроссмейстер участвовал в международном турнире в чешском городе Хавиржове. Эти трагические события, по словам Б. Гулько, изменили картину его мира: «Я стал антикоммунистом. С марксизмом в моем мировоззрении было покончено, кроме такой его „научной“ части, как атеизм».
Очередная «пересадка» в мировоззрении произошла в семь отказных лет, с 1979-го по 1986-й: «Мы приближались к еврейству. Процесс национального пробуждения трёхмиллионной массы советских евреев, казалось, до того охотно растворявшейся в аморфном конгломерате советских людей, своей неожиданностью и масштабом носил мистический характер. Началось наше близкое знакомство с иудаизмом. Добравшись до Америки, в апреле 1987 г. я подверг себя обрезанию. Свершилось расставание и с атеизмом».
Затем постепенно произошёл переход Бориса Гулько из шахматистов в пишущую братию. И, наконец, последняя по времени «пересадка» супругов Гулько и Ахшарумовой – переезд из Америки в Израиль. В каком-то смысле это новый этап в жизни Бориса и Анны. Пожелаем же им новых интеллектуальных, творческих удач и открытий на Земле обетованной!
Александр БАРШАЙ
|
| |
| |
| smiles | Дата: Среда, 10.07.2024, 08:31 | Сообщение # 562 |
 добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 246
Статус: Offline
| Сергей Филиппов. Три несмешные роли...
Ему выпала непростая судьба - он мечтал посвятить свою жизнь балету, но опоздал на экзамены и смог поступить лишь в эстрадно-цирковое училище. У него было своеобразное чувство юмора; он мгновенно определял ключевые точки характера своего персонажа и выдавал точный образ практически без репетиций.
Его называют королем эпизодов и гениальным комиком, но он всю жизнь ждал своей главной
драматической роли...
Сергей Николаевич Филиппов родился 24 июня (по новому и 11-го - по старому стилю) 1912-го. Родители честно пытались воспитать сына в соответствии с требованиями того времени: быть трудолюбивым, ставить коллектив прежде себя, быть полезным своей стране... Особенно на это уповал отчим будущего актёра - комиссар.
Но если в раннем детстве Сергей был, мягко говоря, индифферентен к любым занятиям, то школьные годы были ознаменованы постоянными замечаниями в дневнике, более чем средней успеваемостью, и исключением из общеобразовательного учебного заведения из-за "импровизации" в кабинете химии (пара реактивов и металлические опилки в одной колбе - и рабочий процесс сорван из-за чудовищного запаха).
Чтобы не прослыть тунеядцем, Сергей за очень короткий срок успел сменить достаточно профессий от пекаря до краснодеревщика, но ни одно занятие не увлекло его настолько, чтобы сделать карьеру. Судьбу решил случай - в один прекрасный день Сергей каким-то чудом оказался в балетном классе... И буквально влюбился в этот вид искусства!
Несмотря на слишком длинные руки, высокий рост и большие ступни, молодой человек довольно быстро стал лучшим в местной балетной студии. Преподаватели прочили ему карьеру и уговаривали заняться балетом, поступив в Московское балетное училище. Сергей внял уговорам, но... Опоздал. К моменту, когда ему удалось добраться до столицы, экзамены уже закончились...
Равно как и в Ленинграде. Чтобы не терять год, молодой человек подал документы в эстрадно-цирковой техникум "северной столицы", куда и был принят.
Нужно сказать, что и студенты, и преподаватели прекрасно понимали и безмерно ценили танцевальный талант Филиппова. Ему даже помогли перевестись в Вагановское балетное училище, но... Непростой нрав сыграл свою роль, и молодой человек (который был не прочь подурачиться и превратить драму в фарс) "не сойдясь характерами" с преподавательским составом вернулся в техникум, а по окончании его устроился в Театр оперы и балета...
Кто знает, как бы сложилась его судьба, но так случилось, что именно балет - любовь всей его жизни - стал для него роковым. Буквально перед своим дебютом на профессиональной сцене в постановке "Красный мак" (Филиппов должен был исполнять партию кочегара) на одной из репетиций он просто рухнул в обморок и врачи констатировали: балетные нагрузки противопоказаны.
Так Филиппов оказался в Театре эстрады, где мог совмещать и работу, и удовольствие - периодически среди его номеров встречались и танцевальные, которые он исполнял в присущей ему природной комической манере (одно па-деде в пачке и на пуантах чего стоит!)...
Следующим этапом для актёра стал Театр комедии, а в 1937 году его пригласили в кино. Из-за специфической характерной внешности Сергею часто доставались эпизодические роли. Ещё чаще - отрицательные. И практически всегда - комические. Ему нравились небольшие роли, где нужно было суметь сконцентрироваться и выдать максимум в кратчайшие сроки.
Комические удавались особенно хорошо. Но сказать, что он не ждал своей большой главной драматической роли, значит, слукавить.
Конечно, у него были "несмешные" роли в драмах, исторических и биографических фильмах, типа офицера СС Курта в фильме Константин Заслонов (1949)... ...Или наводящего ужас монаха в картине 300 лет тому... (1956). Но одной из лучших и своих главных драматических ролей Филиппов считал Василия Маркеловича Губарева в исторической киноэпопее Блокада (1977).
В 1965 году актеру диагностировали опухоль головного мозга, прооперировали, но предупредили, что через какое-то время может потребоваться повторная операция. Филиппов от неё отказался. Всё в его жизни было непростым - и отношения с руководством, и с первой семьёй и со второй, и юмор, и привычки...
Но благодаря ему советский кинематограф богат такими бесподобными персонажами, как непутёвый лектор Никодилов из Карнавальной ночи (1956), шведский посол из Иван Васильевич меняет профессию (1973), Киса Воробьянинов 12 стульев (1971) и ещё множество маленьких, с невероятно яркими и характерными ролями.
Не стало Сергея Николаевича Филиппова 19 апреля 1990 года...
|
| |
| |
| papyura | Дата: Суббота, 20.07.2024, 12:53 | Сообщение # 563 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1599
Статус: Offline
| Многие стремятся к славе и богатству. Но успех благоволит лишь тем, кто горит своей идеей всем сердцем. И тем, у кого есть важная причина добиться успеха.
Именно любовь к юной Мейбл, отец которой был против её брака с простым учителем, привела к открытию, давшему людям возможность слышать друг друга на больших расстояниях...
Александр с самого детства интересовался проблемами глухих людей, что совсем не удивительно, учитывая тот факт, что этому посвятили жизнь его отец и дедушка. Более того, три поколения женщин в роду Белл были глухими.
Однако Александр смотрел на эту проблему под другим углом. Он не хотел обучать языку жестов, более того, выступал против этого метода.
Изучение физиологии речи позволили ему разработать собственную методику обучения для глухонемых людей и когда вся семья переехала в Канаду, он решил отправиться в Бостон.
Именно там открывает собственную школу для глухонемых детей.
Помимо этого, его очень интересовала возможность создания аппарата, позволяющему глухим слышать, что и стало основой для изобретения телефонного аппарата.
В Бостоне школа Белла имеет успех. И однажды его приглашает одна состоятельная семья для проведения занятий у их дочери.
Юная Мейбл сразу очаровала Александра. Оказалось, что в возрасте пяти лет она серьёзно заболела скарлатинной, но последствия болезни оказались ещё страшнее - девочка перестала слышать и совсем не говорила. Удивительно, но Белл смог научить Мейбл говорить. Влюблённый учитель заявлял, что её голос - самое прекрасное, что он слышал в жизни.
Но вот с глухотой помочь так и не смог.
Между молодыми людьми постепенно зарождаются чувства, что очень не нравится отцу Мейбл. Будучи состоятельным человеком и президентом Национального географического общества, он рассчитывал на совсем другую партию для своей дочери. Он открыто заявляет Александру, что простой учитель недостоин Мейбл, и запрещает появляться в их доме.
Однако Белл не сдаётся. Он встречается с Мейбл тайно и вновь старается завоевать расположение будущего тестя. Кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы отец Мейбл сразу дал согласие на брак...
Александр понимает, что для того, чтобы быть с любимой, ему необходимо согласие её отца. Тогда он решается на презентацию своей разработки. Именно семье Хаббард Александр впервые продемонстрировал работу телефонного аппарата.
Глава семейства был впечатлён, однако не спешил с решением и посоветовал Беллу оформить патент на изобретение. И только если ему удастся это сделать, то он получит благословение на брак с Мейбл.
Александр решил поторопиться оформить патент, пока будущий тесть не передумал. И это сыграло ему на руку. Он успел. В прямом смысле.
Он успел подать патент на изобретение телефона всего на пару часов раньше другого учёного.
Патент Белла приняли. Он получил благословение жениться на Мейбл, но решил вначале заработать необходимый капитал.
Он открывает Телефонную компанию Белла, которая становиться известна по всей стране, что приносит ему невероятное богатство и возможность наконец-то создать семью со своей любимой.
Но этот период был омрачён многочисленными судебными разбирательствами: помните, что Белл успел подать патент раньше другого изобретателя лишь на пару часов? Тем ученым был Элиша Грей. Он неоднократно подавал иски на Александра. Основной посыл состоял в том, что он занимался разработкой долгие месяцы, а опоздал лишь на сотню минут...
В общей сложности Беллу пришлось участвовать в пяти сотнях судебных разбирательств. Дела даже доходили до Верховного суда США. Но всегда заканчивались одинаково - признанием права Белла считаться изобретателем телефона.
Однако постоянные суды и клевета доставили Александру и его семье немало хлопот. Именно поэтому он принимает решение уехать в Новую Шотландию, в городок Баддек.
Семейство Белл в Баддеке и памятник в их честь.
Вместе с любимой женой и двумя дочерьми Белл поселился в живописном семейном городке Баддек. Именно здесь Мейбл была по-настоящему счастлива. Она всегда интересовалась садоводством и фотографией, и здесь смогла раскрыться полностью. А Александру было достаточно видеть её счастливое лицо.
В его жизни было множество ярких событий. Его изобретение спасло жизнь президенту. Он возродил и придал известность знакомому многим журналу Национальная география, представил телефонный аппарат королевской семье Англии...
Но всё это меркло по сравнению с улыбкой Мейбл. На его рабочем столе всегда стояла её фотография, на обороте которой было написано «Девушка ради которой изобрели телефон».
Александр успел сделать за свою жизнь много открытий. Но последние дни жизни провёл рядом со своей любимой Мейбл. Во время его похорон, в минуту молчания, более шестидесяти тысяч телефонных аппаратов по всей стране замолчали, провожаясь в последний путь своего создателя.
Все пришедшие проститься с Беллом благодарили Мейбл за то, что ради неё он совершил научный прорыв. А она действительно не смогла жить без него и спустя всего пять месяцев отправилась вслед за ним.
Удивительная история, которая доказывает, что нет ничего невозможного для тех, кто любит.
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Воскресенье, 11.08.2024, 16:09 | Сообщение # 564 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1515
Статус: Offline
| В середине 90-х одному еврею, стоявшему во главе крупной рекламно-издательской компании, пришла в голову оригинальная идея: «А что, если газета «Нью-Йорк таймс», которая считается самой известной и влиятельной в мире, каждую пятницу будет публиковать время зажигания субботних свечей?»
Конечно, кто-то должен это оплачивать, но зато какой прилив гордости и подъём еврейского самосознания произойдёт с помощью этого еженедельного объявления о святой для еврейского народа Субботе!
Автор начинания нашёл богатого и щедрого еврея, который заразился идеей и согласился оплачивать «символическую» сумму — почти две тысячи долларов в неделю! — за её реализацию.
И в течение пяти лет каждую пятницу евреи всех пятидесяти штатов, а также и те, кто жил за пределами США, видели следующее объявление: «Еврейские женщины! Зажигание субботних свечей в пятницу — в такое-то время».
Случилось так, что благотворитель был вынужден сократить финансирование ряда проектов, и в июне 1999 года публикация объявления была прекращена.
С тех пор оно не печаталось — за исключением ещё только одного раза и было это 1 января 2000-го: «Нью-Йорк таймс» выпустила праздничный номер, посвящённый «миллениуму», и вышла с тремя титульными страницами...
На первой рассказывалось о том, что публиковалось в газете сто лет назад — 1 января 1900 года. На второй помещался современный новогодний материал, а на третьей приводились прогнозы на будущее — о чём напишет газета 1 января 2100 года (то есть через сто лет).
На этой фантастической странице можно было найти такие заголовки: «Добро пожаловать в 51-й штат — Кубу!», «Имеют ли роботы право голосовать?» и и многое другое.
А в дополнение к этим захватывающим воображение новостям из будущего на той же странице снова появилось объявление, сообщающее о времени зажигания субботних свечей 1 января 2100 года.
Так просто, никто его не заказывал, и никто за него не платил...«Нью-Йорк таймс» сделала это по собственному решению.
Когда редактора газеты — католика ирландского происхождения — спросили, зачем он поместил столь незначительное объявление, его ответ с ошеломляющей точностью подтвердил вечное существование еврейского народа и силу традиции, которая передаётся из поколения в поколение. Он сказал: «Мы не знаем, что произойдёт в 2100 году. Невозможно предсказать будущее. И только в одном мы можем быть полностью уверены — в 2100-м еврейские женщины будут зажигать субботние свечи…»
Кстати, позже выяснилась ещё одна примечательная деталь: кто-то из прочитавших эту историю не поленился проверить по календарю, на какой день недели выпадет 1 января 2100 года, и обнаружил, что это… пятница
|
| |
| |
| papyura | Дата: Пятница, 13.09.2024, 09:31 | Сообщение # 565 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1599
Статус: Offline
| «Я занялся режиссурой, потому что решил, что это дело безответственное, лёгкое. Литература – дело серьёзное, скульптура – тоже, она требует отдачи всех сил.
И я подумал: займусь-ка я кинематографом».
Эти слова принадлежат Михаилу Ромму – великому режиссёру и не менее великому учителю Андрея Тарковского, Александра Митты, Сергея Соловьева, Василия Шукшина, Георгия Данелии и многих других. Но что бы ни говорил Ромм о «безответственном и лёгком деле», он сокрушался, что в сутках не 34, а 24 часа: тогда бы он мог каждый день работать над фильмами на десять часов больше...
Михаил Ромм был почти ровесником мирового кинематографа – он родился в Иркутске в 1901 году, всего через шесть лет после первого публичного сеанса братьев Люмьер.
Отца Миши, врача-бактериолога и социал-демократа, сослали в Сибирь на пять лет за распространение нелегальной литературы. По возвращении из ссылки семья поселилась в Вильне – это современный Вильнюс, а в 1907 году переехала в Москву.
Там Михаил Ромм окончил гимназию и в 1917 году поступил учиться на скульптора.
Отца этот выбор очень огорчил, поскольку он сомневался в таланте сына. Однажды он тайком взял одну из его работ и отнёс своему знакомому, считавшемуся знатоком искусства. Знакомый работу похвалил, и Ромм-старший смирился.
Однако проучился Михаил Ромм недолго – вмешалась Октябрьская революция. Только в 1921 году, после демобилизации из Красной армии, ему удалось вернуться в училище, которое к тому времени было переименовано во ВХУТЕМАС.
Изменилось не только название, но и порядки. «Никаких общеобразовательных предметов не было. Каждый лепил, что хотел и как хотел», – вспоминал Ромм...
В 1923 году Ромм сделал деревянные статуи рабочего и крестьянина для первой Всероссийской сельскохозяйственной выставки. В образе рабочего он воплотил автопортрет. Скульптура простояла больше года в парке Горького, но Ромм не любил, когда знакомые его узнавали: работу он считал неудачной и нисколько ею не гордился. Он всё критичнее относился к своему творчеству и к выпуску совершенно утратил интерес к скульптуре, хоть и получил диплом.
В поисках призвания он пробовал себя как переводчик, писатель, художник-иллюстратор – и везде успешно. Но Ромм считал, что всё это не его.
В 1929-м он устроился в Институт методов внешкольной работы, где ему поручили изучать реакцию детей на кинофильмы.
Пересматривая киноленты вместе с детьми, он страстно увлёкся кино и понял: вот оно, дело его жизни!
Карьеру в кино Ромм начал как сценарист. Учился он, препарируя фильмы: отсматривал их и подробно описывал покадрово, а потом анализировал. Так он выучил наизусть около десятка картин, после чего начал писать собственные сценарии и рассылать их во все советские киностудии. Ни один из них в работу не взяли, однако на Московской фабрике Совкино – будущем «Мосфильме» – разглядели его талант и предложили поработать над несколькими сценариями уже по заказу: по ним были сняты проходные фильмы на революционную тематику.
В одном из них, фильме 1931 года о польских рабочих-коммунистах «Рядом с нами», сыграл свою первую роль Георгий Милляр...
В том же году режиссер Александр Мачерет предложил Ромму место своего ассистента, а в 1933-м ему доверили самостоятельно снять фильм «Пышка» по одноимённой новелле Мопассана.
Правда, в связи с очень ограниченным бюджетом условия поставили крайне жёсткие: немая картина с участием не более десяти дешёвых актеров, без массовых сцен, в простейших декорациях.
Ромм с радостью согласился и принялся обходить театры в поисках характерных, но малоизвестных актёров: пригласить звёзд даже не первой величины ему не позволяла смета.
В Камерном театре Таирова он увидел Фаину Раневскую и не раздумывая пригласил её в картину. Согласно байке, ходившей в актерской среде, Раневская начала восторженно хвалить фильмы Ромма и сказала, что для неё честь – сняться у такого известного мастера.
Ромм замотал головой: «Простите, но я не тот Ромм, я ещё не снял ни одного фильма!»
Дело в том, что Михаила Ромма нередко путали с известным в то время режиссёром Абрамом Роммом, работавшим под псевдонимом Роом...
Раневская смутилась, но отказываться от предложения «не того Ромма» не стала. Так фильм «Пышка» стал для них обоих первой – и весьма успешной – работой.
Позднее Раневская сыграет одну из своих самых ярких ролей в другом фильме режиссёра – картине 1941 года «Мечта».
На волне успеха «Пышки» Ромму доверили фильм о советских пограничниках «Тринадцать». На съёмках этой картины он и познакомился со своей будущей женой, актрисой Еленой Кузьминой. Возможно, отношения между ними так и остались бы чисто рабочими, если бы не ревнивый муж Кузьминой, режиссёр Борис Барнет. Будучи настоящим домашним тираном, он не хотел выпускать её из виду и не разрешал поехать на съёмки в Туркмению.
Когда же Кузьмина получила прямую директиву из «Мосфильма», Барнет оказался бессилен, но примчался в пустыню Каракумы, подозревая жену в измене с Роммом.
Убедившись, что между Роммом и Кузьминой ничего нет, Барнет уехал восвояси. Однако именно этот его визит пробудил в них взаимный интерес. В итоге Кузьмина по возвращении со съёмок ушла от Барнета, а в конце того же 1936 года вышла замуж за Ромма.
Летом 1937-го Ромма вызвали в Госкино и поручили ему снять фильм «Восстание» о Ленине и Октябрьской революции. Казалось бы, удивительное дело: молодому режиссёру, автору всего двух фильмов доверяют монументальное полотно о вожде. Но при ближайшем рассмотрении ничего удивительного не оказалось: опытный режиссёр едва ли подписался бы на такую рискованную авантюру. Фильм требовалось снять к 20-летию революции 7 ноября – то есть всего за два с половиной месяца.
Не успеть в срок было бы равносильно смертному приговору. Знакомые отговаривали Ромма, но тот не испугался: «Я решил – пан или пропал».
В роли Ленина он видел исключительно Бориса Щукина. Все удивлялись такому выбору, поскольку Щукин внешне не походил на вождя мирового пролетариата. Но Ромм в молодости несколько раз видел Ленина лично, а однажды даже перекинулся с ним парой слов. Видимо, поэтому он улавливал внутреннее сходство и продолжал настаивать на кандидатуре Щукина.
Когда Щукин, загримированный под Ильича, впервые появился перед камерами, все убедились, что Ромм не ошибся с выбором. Старый большевик, хорошо знавший Ленина и приглашённый в качестве консультанта, чуть не прослезился, увидев «живого Владимира Ильича»...
Но и Ромму, и Щукину из-за сжатых сроков пришлось работать на износ. Оба почти не спали, сцены снимались с первого дубля – иначе было не успеть.
«Я практически не спал два месяца, в лучшем случае два-три часа в день, а держался исключительно на кофеине», – вспоминал Ромм.
Но этот кошмар на поверку оказался ещё не кошмаром.
Настоящий ужас случился в день премьеры 6 ноября 1937 года: фильм показывали в Большом театре вместо традиционного праздничного концерта. Из-за технических сбоев изображение на экране было очень мутным, звук – хриплым, а плёнка во время сеанса рвалась более десяти раз. Всё это безобразие из правительственной ложи видел в том числе Сталин, но когда пошли титры, он встал и зааплодировал – а за ним овациями разразился весь зал...
Дело в том, что Сталин посмотрел фильм заранее – в нормальном качестве – и остался доволен: лишь предложил сменить название на «Ленин в Октябре».
После премьеры Ромм приехал домой, лёг спать и велел жене не будить его раньше чем через сутки. Но разбудили его уже через три часа: внизу ждала машина.
Ромма отвезли в Госкино и сообщили, что, по мнению Сталина, в фильме не хватает сцен штурма Зимнего дворца и ареста временного правительства. Картину, афиши которой уже вывесили кинотеатры по всей стране, экстренно сняли с проката, а от Ромма потребовали доснять недостающие эпизоды. «Тогда я впервые в жизни упал в обморок», – говорил Ромм...
После «Ленина в Октябре» последовало столь же успешное продолжение «Ленин в 1918 году».
За оба фильма Ромму вручили Сталинскую премию и назначили на руководящий пост в одной из дочерних контор Госкино.
Правда, в чиновничьем кресле Ромм продержался недолго в силу прямолинейного характера и в 1943-м его сняли с должности.
Ромм вернулся к режиссуре и ещё в годы войны начал работу над драмой «Человек № 217» , которая в 1946 году получила приз Каннского фестиваля...
После ещё нескольких работ Ромм перестал снимать на пять лет. Он взял паузу, поскольку прошлые работы его перестали устраивать, а что снимать дальше, он пока не знал.
Итогом стал совершенно новый для него по формату фильм-размышление «Девять дней одного года» о физиках-ядерщиках с Алексеем Баталовым и Иннокентием Смоктуновским.
Он был признан лучшей картиной 1962-го в СССР и получил ряд советских и зарубежных премий – в Польше, Чехословакии, Австралии, США.
Казалось, Ромм поймал новую волну, но неожиданно для всех он переключился на документалистику и после фильма о Борисе Щукине приступил к непростой работе над «Обыкновенным фашизмом».
Больше месяца он ездил по бывшим концлагерям Польши и Германии, изучал свидетельства с Нюрнбергского процесса и другие документы. Однако концепция сложилась не сразу.
Сначала Ромм считал, что «самым сильным материалом, разоблачающим фашизм, будут зверства, которые чинили обыкновенные люди».
Но зрители, которым режиссёр показывал черновые материалы, не выдерживали: отводили взгляд, закрывали глаза, а то и вовсе вставали и в слезах уходили с просмотра.
«Фильм не получался, получалась лекция», – сокрушался Ромм.
И тогда он решил чередовать эпизоды: жизнерадостные сцены он «сталкивал» с тяжёлыми.
Вот молодые немецкие парни мирно отдыхают в компании девушек – а вот они же стоят над трупами убитых мирных жителей. Это оказалось гениальным решением: с одной стороны, зритель получал отдушины, а с другой – контраст и эмоциональные качели только усиливали эффект.
Картина получила множество премий, люди на сеансах аплодировали стоя. Её показывали по всему миру, но особенно важным для Ромма стало признание немецких зрителей.
«Трудно передать, что должен пережить советский режиссёр – представитель страны, которая так пострадала от фашизма, когда ему аплодируют тысячи зрителей-немцев, – писал он. – Овация была такой долгой, что я наконец заметил, что стою в позе индийского йога, сложив ладони прямо перед лицом и не зная, что делать в таких случаях».
«Обыкновенный фашизм» стал последней работой Ромма, которую он успел доснять до конца.
В 1967-м он перенёс тяжёлый инфаркт, а когда оправился, начал снимать документальную картину под рабочим названием «Мир сегодня», где переосмыслял ключевые события ХХ века и показывал актуальные проблемы современной ему эпохи. Но завершить картину Ромму не удалось – он скоропостижно скончался в 1971 году...
Доснимали ленту Элем Климов, Марлен Хуциев и Герман Лавров. В прокат она вышла под названием «И всё-таки я верю…» в 1974 году.
В первой трети фильма зрителя сопровождает закадровый голос самого Ромма, но он успел озвучить только «полвека». Там, где фонограмма заканчивается, Климов, Хуциев и Лавров вмонтировали в картину своеобразный мемориал: взрывы в Хиросиме и Нагасаки, о которых идёт речь, транслируются на экране телевизора в углу кадра, а в центре крупным планом появляется фотография Ромма. А за ней – надпись: «Здесь обрывается голос автора фильма…»
Елена Горовиц
|
| |
| |
| Златалина | Дата: Четверг, 03.10.2024, 08:09 | Сообщение # 566 |
|
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 262
Статус: Offline
|  Ливанская певица Карин Бассили опубликовала на своём YouTube-канале кавер-версию песни "October Rain" Эден Голан в переводе на арабский язык.
Основой для арабского текста стала именно первая, оригинальный версия композиции, забракованная "Евровидением" за якобы "политизированный" характер – а не отредактированный вариант под названием "Hurricane", с которым Эден Голан выступала на конкурсе в Мальмё (и заняла пятое место, а также второе – в зрительском голосовании).
В первых кадрах клипа на экран выводится надпись: "Первая песня на арабском языке в истории, которая посвящена Израилю и выражает поддержку и солидарность с жертвами резни 7 октября". Девизом записи стала фраза казнённого нацистами немецкого теолога Дитриха Бонхёффера: "Молчание перед лицом зла – само по себе зло".
Карин Бассили – ливанская христианка, живущая в США.
По информации Times of Israel, ещё в 2021 году ей был пожизненно запрещён въезд в Ливан в наказание за сотрудничество с израильтянами – конкретно, с тель-авивским певцом, автором песен и продюсером Яиром Леви, вместе с ним она записала песню "Refa Na".
После 7 октября артистка участвовала в произраильских демонстрациях в США – в том числе в университетских кампусах.
https://www.youtube.com/watch?v=lJlX8kwnAHU
|
| |
| |
| KBК | Дата: Суббота, 12.10.2024, 08:02 | Сообщение # 567 |
 верный друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 138
Статус: Offline
| Герой войны Судного дня бригадный генерал запаса Авигдор Каалани дал интервью Newsru.co.il, поделился своим видением причин трагедии 7 октября и прокомментировал ход военных действий.
Господин Каалани, прошёл год с начала войны. Вы помните свои первые ощущения в тот день?
Я был в шоке. Сначала был уверен, что это ещё один виток эскалации, один из тех, к которым мы привыкли, и поэтому был поражён масштабами. Только к вечеру стало ясно, о чём идет речь и я был поражён ещё более. Я был не в состоянии понять, я и сейчас до конца не в состоянии понять, что произошло в тот день. Это был день, покрывший нас позором.
Если я пытаюсь проанализировать в чуть более отдалённой перспективе, то мне ясно, что речь идёт о процессе, длившемся много лет. Мы дали этому хищному животному развиться и обосноваться на границе. Каждый думал только о том, чтобы благополучно закончить свою каденцию.
И это привело к концепции "тишина в обмен на тишину".
Не может такого быть, что не видели, не знали. Просто надеялись, что можно накормить этого хищника, и он станет сионистом. Проблема в том, что наши лидеры говорят на идиш, не говорят по-арабски.( думается, что никто из правительства, кроме Либермана, на идиш не говорит! адм. сайта) Если бы они говорили по-арабски, то понимали бы ментальность второй стороны. Это был постыдный день в истории нашей страны.
Когда вы говорите о том, что с нашей стороны хотели только благополучно завершить каденцию, имеете в виду политическое руководство или военное?
Обо всех. И о тех, и о других. Ответственность и вина лежат на всех. Так армия себя вести не должна. Политиков я ещё кое-как могу понять. Не согласиться, но понять. Логика политика – "если я не касаюсь этого, то не имею к этому отношения, не несу ответственности". Но армия вести себя так не может. Вина и ответственность на всех нас.
Я полагаю, что не один раз вы проводили параллели между событиями 2023 и 1973 годов.
Не 1973, 1967. Я был первым в Хан-Юнисе, первым в Рафиахе. Я был на первом танке, сменил три танка в ходе этих боев, помню их как вчера. В 1973-м была очень тяжёлая война, но мы сражались против регулярных армий. Мы допустили грубую ошибку, что не призвали резервистов, а в остальном мы действовали как должна действовать армия.
Мы остановились за 35 километров до Дамаска, за 101 километр от Каира. Там травма была более на почве неожиданности нападения на Израиль. Но достижения в ответ на это были впечатляющими, особенно в отношении Египта.
Мы защищали свою страну, было тяжело, но мы её отстояли.
Сейчас была совершенно иная ситуация:7 октября государство дало понять гражданам, что не в состоянии их защитить.
Это самый неприятный осадок, который останется после этой войны.
Но не только это.
Вдруг начались разговоры, что мы не можем воевать на два фронта, вдруг закрыли завод по производству вооружения, вдруг сняли с эксплуатации 1200 танков, вдруг начинают пропускать катарские деньги в Газу, начинаются разговоры об урегулировании.
Я могу много говорить и о том, как действовала армия. Это был абсолютный позор. Я трижды был командиром дивизии, держал Голанские высоты в очень бурные времена, когда по ту сторону были сирийцы совсем рядом. Если ты у забора, то каждую ночь поднимаешь силы по учебной тревоге, проверяешь их готовность идти в бой, проверяешь, что есть достаточно сил на случай внезапной атаки, что есть достаточно сил наблюдения, есть достаточно сил оповещения. Все те проверки, которые должны быть проведены в таких случаях.
Всего этого не было на сей раз.
Мы были убеждены, что наступил мир? Что наступила эпоха тишины и спокойствия?
Тот, кто решил, что наступил мир – или наивен, или глуп.
Наивный человек должен проверить свой интеллектуальный уровень и свое восприятие окружающего мира.
Тот, кто думает, что мир возможен, должен посетить психиатра.
Никогда мира не будет...
Они просыпаются рано утром, и первое о чём думают, это как стереть нас с лица земли. Не надо иллюзий. Эта война продолжится ещё много поколений. Она превратилась уже в войну религиозную. Они убеждены, что мы украли у них землю, святыни. Мне очень жаль, что звучу пессимистом, и поверьте, я первый, кто ищет мира – дети воюют, внуки воюют, родственники воюют, но реальности надо смотреть прямо в лицо.
Если мы поверим, что будет мир, начнётся путь к новой национальной катастрофе.
А 7 октября мы просто уснули на посту. Усыпили себя и уснули.
Но нельзя отрицать и того факта, что армия встала на ноги очень быстро после 7 октября. Невозможно переоценить то, что происходит сейчас в Ливане.
Нет и не может быть сомнений в том, что солдаты спасли государство.
Если бы армия не начала функционировать, Бог знает, что здесь было бы. После того, как получили очень сильный удар, мы поняли, что происходит, как говорят в армии, заняли боевые позиции и наносим ответные удары.
Понятно, что мы победим, потому что хотим выжить. У кого-то есть сомнения, что мы победим? У кого-то есть сомнения, что человек, оказавшийся в океане, продолжит плыть? Мы находимся в бурном океане, где водятся акулы.
Если мы прекратим двигаться нас сожрут. Поэтому в победе никто не сомневается. Можно спорить о том или ином тактическом шаге. Но так или иначе, тем или иным оружием, мы победим.
И у меня нет сомнений в том, что эта национальная травма приведёт к тому, что через два-три, может четыре года Израиль будет гораздо более сильным государством.
Здесь будет настоящая революция – обновится политическая система, обновится оборонная концепция, военное мышление.
Я очень надеюсь, что все, кому положено, сделают выводы и страна будет лучше. Это касается и отношений между людьми и отношения людей к месту, где они живут. Всё это произойдёт не в один день, для всего потребуется время, но травма, которую мы пережили, приведёт к изменениям в каждом из нас.
Можете ли вы очертить контуры той победы, о которой говорите?
Я не уверен, что нам удастся полностью уничтожить ХАМАС. Мы можем блокировать доступ оружия и денег в сектор, однако ХАМАС – это идея, а уничтожить идею крайне сложно.
В Ливане идеально было бы, если бы государство Ливан взяло бы под контроль организацию "Хизбалла", и роли бы поменялись. Я не уверен, что это возможно, поскольку "Хизбалла" готова приносить ливанцев в жертву, даже не задумываясь.
Поэтому победой будет, если удастся отодвинуть "Хизбаллу" от границы и лет на 10-15 лишить её возможности угрожать Израилю до тех пор, пока она не восстановит свой потенциал, а мы со своей стороны попытаемся помешать этому процессу.
Победа – это, разумеется, возвращение жителей в их дома на юге и на севере. Победа – это лишение наших врагов военного потенциала. Это может действовать 10-12 лет.
Не больше?
Не больше. Иран никуда не денется. Мы не сотрём Иран с лица земли. И каждое утро, когда иранские власти просыпаются, они смотрят по сторонам и говорят: "Государство Израиль ещё существует. Значит надо продолжать попытки его уничтожить".
Они продолжат производить оружие, продолжат его поставлять всем, кто готов воевать с Израилем. Если мы не будем достаточно тверды и уверены в себе, нас здесь не будет. Я убеждён в этом.
Вы говорили об изменении оборонной концепции, оборонного мышления.
немного подробнее?
Конечно. Изменение должно заключаться в том, что когда мы видим сигналы, предупреждающие об опасности, мы реагируем сразу. Мы должны быть более бдительными, мы должны быть готовы к войне на несколько фронтов, мы должны быть уверены, что обладаем самым современным оружием, мы должны иметь достаточно сил для того, чтобы отразить нападение, мы должны иметь разведывательную систему достаточно сильную, чтобы она реагировала, когда и как необходимо, а мы были бы способны это зафиксировать и правильно интерпретировать.
Армия должна вести себя как армия. Армия должна защищать государство, не государство армию...
Что вы имеете в виду?
Армия должна всегда быть готова дать бой и постоянно совершенствовать свою готовность. Армию не должны вообще заботить беспорядки на улицах. Такая атмосфера, иная атмосфера, отказничество - этого вообще в армии быть не должно. С каких пор, в армии позволяют себе рассуждения на тему: "Меня не устраивают решения этого правительства, я ему подчиняться не буду", "я из такого лагеря, я из другого лагеря".
Раз уж вы заговорили об этом. С вашей точки зрения, у событий, предшествовавших 7 октября, было влияние на готовность армии к войне?
Конечно, было. Армия должна каждый день задавать себе только один вопрос:
как я обеспечиваю безопасность граждан страны. Но мы не в вакууме. И всё влияет. Всё.
Как должны выглядеть изменения в политической системе?
Думаю, что появятся новые силы, будут переформировываться блоки. Надеюсь, что появятся и новые политики, из тех, кто сейчас воюет. В целом, думаю, что правые партии усилятся. Очень надеюсь, что и ультраортодоксы станут частью израильского общества. Полноценной частью.
Есть шанс, что это произойдёт?
Я не могу твёрдо говорить, что нет. Если создадутся условия, при которых они поймут, что им не выгодно сохранение нынешнего положения, если зацепят их карман, я не исключаю, что что-то изменится.
Давайте поговорим о проблеме похищенных. Что можно сделать, господин Каалани?
Очень тяжёлый вопрос. Сердце разрывается, когда думаешь об этом. Но, что можно сделать, я не знаю. Не с кем разговаривать, партнёра по переговорам нет.
Очень удобно кричать "правительство виновато". Думаю, что кроме того, чтобы плясать голыми, правительство сделало всё...
Мы все живем в иллюзиях, что с этим дьяволом, находящимся под землей в туннелях, можно договориться. Нужно сделать всё, чтобы вернуть людей. Но если от нас требуют выйти оттуда в одночасье, разом, полностью, может ли национальный лидер принять такое решение?
Не знаю, это вопрос к вам.
Я считаю, что национальный лидер должен принимать решения, которые обеспечивают безопасность всех граждан Израиля. Он не может игнорировать интересы безопасности всего народа. Я не считаю, что нужно вдаваться сейчас в подробности, но мой подход понятен.
Вы согласны с тезисом, что победа в этой войне не может быть достигнута до тех пор, пока мы не вернули всех заложников?
Это логичная фраза ещё и потому, что победа в большой степени – это ощущение.
И по ощущению действительно нельзя будет говорить о победе без возвращения всех похищенных. Я в своё время отказывался покинуть район боя после его завершения, если по ту сторону границы оставался танк, а в нём тело погибшего солдата. Я не соглашался оставить пропавших без вести.
Приходилось оставлять?
Ни разу!
Каждый раз, когда хотели перебросить в другое место, на другие задачи, я требовал, чтобы мне дали возможность вернуть танк с погибшим, даже если для этого придётся вести новый бой.
То же самое и сейчас...
Надо сделать всё, чтобы вернуть этих людей домой. Но победа формируется из многих составляющих и это лишь одна из них. Но если мы говорим о похищенных, то я не вижу, что может заставить ХАМАС вернуть их. Не вижу этого. Они продолжат издеваться над нами. Над нами – я имею в виду – над государством Израиль. Похищенные – это только средство для того, чтобы издеваться над израильским обществом.
Последний вопрос, господин Каалани. Каков ваш главный вывод на фоне этой войны?
Что мы живём здесь только при условии, что мы сильны!
Те, кто витают в облаках и пребывают в иллюзиях, не понимают реальности, в которой мы живём. Если будем сильными – выживем, не будем сильными – нас здесь не будет.
Сейчас у нас будет передышка, так как травма, которую переживают наши враги, очень серьёзная. Но они, как правило, быстрее восстанавливаются после травм. Нам для этого потребуется больше времени. Поэтому они восстановятся, и всё начнется с начала.
Извините за пессимизм, но фактам надо смотреть в лицо.
Беседовал Габи Вольфсон
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Суббота, 02.11.2024, 09:27 | Сообщение # 568 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1515
Статус: Offline
| – Если бы человечество знало о своём будущем, оно бы не так радовалось, расставаясь со своим прошлым...
 –
– Ну что у нас за терминология: пионер-лагерь, зона отдыха…
– О величии эпохи спросите у раздавленных ею.
– Носорог плохо видит, но при таком весе это уже не его проблема.
– Не так страшен палач, как отвратительны зрители.
– Не всё золото, что блестит, но то, что пахнет дерьмом – несомненное дерьмо!
– Всё равно нищие – так уж хоть пойдем по миру!
– Все шубы могут поместиться в одну моль.
– Власть народа? Уточните – над кем?
– В чём сила москитов? В подавляющем большинстве!
– В зазор между двумя эпохами может провалиться несколько поколений.
– Дети согбенных вырастают горбатыми.
– Государство – это просто, как велосипед: наверху рули, внизу цепи…
– Если у павиана красная задница, это ещё не значит, что он революционно настроен.
– Главное – накормить идеологов! Остальные перебьются...
– Говорящие о единстве иногда имеют в виду братскую могилу.
– Знамёна кровавые – зато люди, как шёлковые!
– За столом переговоров подали на десерт несколько третьих стран…
– Если народ пьющий, у него и сажень косая…
– Среди идущих по трупам смотреть под ноги считается дурным тоном.
– Смердящих осторожно называли сильными духом.
– Сделал мечту явью, теперь не знает, куда от неё деться.
– Размеры нашей гордости определяются масштабами наших несчастий.
– Революции называются Великими в зависимости от количества пострадавших.
– Кажется, у нашего прошлого большое будущее.
– Когда истину долго отстаивают, вера выпадает в осадок.
– Когда к власти приходят сукины дети, собачья жизнь начинается у всех.
– Ключевой вопрос математики: не всё ли равно?
– Конвойный вынужден повторять путь арестанта.
– Когда он пообещал хорошую жизнь, все заранее похолодели.
– Почему последняя сволочь непременно в первых рядах?
– Политические шахматы: сколько лет отовсюду мат, а партия не сдается!
– Пока кухарка училась управлять государством, кончилась еда.
– Опьянённые властью опохмеляются кровью.
Виктор Шендерович
*********
отыскала в сети и прислала на сайт Мира Лейдерман
|
| |
| |
| Щелкопёр | Дата: Понедельник, 11.11.2024, 15:08 | Сообщение # 569 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 331
Статус: Offline
| Все мы полагали, что Трамп сделал Кушнера.... ан нет.
У президента Трампа есть старшая дочь Иванка, которая вышла в 2009-м замуж за Джареда Кушнера. Семья Кушнера уже много лет является одним из крупнейших игроков на рынке Нью-Йоркской недвижимости. Многие небоскрёбы на Манхеттене на входе имеют табличку Kushner Management.
Их трест по недвижимости, кстати, намного больше того, что есть у Трампа. Джареду молод, но возраст его очень обманчив. Он возглавил столь большую компанию, как Kushner Management, в возрасте всего 23 лет. Так вышло, что его папу, являвшегося директором предприятия, посадили в тюрьму за неуплату налогов...
Уже через три года Кушнер-сын провернул самую большую сделку в истории американской недвижимости, купив за 1,8 миллиарда долларов дом на Пятой Авеню в Нью-Йорке. Так что в делах он разбирается. Когда тесть Кушнера собрался стать президентом США, Джаред решил «папе» помочь. В действительности, в предвыборной кампании участвовала вся семья Трампов – 5 детей, две славянские жены (прошлая и настоящая), братья и сестры... участвовали все.
Но больше всех в процессе принимал участие его зять. Как писала недавно влиятельная (чрезмерно влиятельная, самая в Америке влиятельная) газета New York Times, правой рукой Дональда Трампа и серым кардиналом в его лагере был именно Джаред Кушнер.
Знающие люди считают, что именно он выиграл президентскую кампанию. Руководители предвыборного штаба приходили к Трампу и уходили от него, что в действительности не имело никакого значения, потому как подлинным начальником штаба всё время оставался Кушнер.
В то время, как противники радовались и злорадствовали по поводу того, что в стане Трампа царит хаос и бардак, сам Трамп хорошо знал, что делал – на всех ключевых процессах у него была семья, а не наёмные управленцы, с которых спроса мало.
Именно Джареду приписывают тотальное поражение, которое силы Трампа нанесли команде Клинтон в интернете. Можно очень легко предположить, что человек с американской фамилией Кушнер (так похожей на встречающуюся везде и всюду в Украине фамилию Кушнир), имеет украинские, корни, но это не так. Корни у зятя Трампа белорусские. Вообще говоря, по всем законам вероятности Джареда Кушнера вообще не должно было существовать на белом свете.
В смысле, он не должен был родиться, потому как практически всё еврейское население западно-белорусского местечка Новогрудок, откуда родом его дедушка и бабушка, было уничтожено нацистами.
Его дедушке и бабушке удалось спастись невероятным чудом на той войне. В 1943 году в гетто Новогрудка оставалось всего несколько сот выживших людей, которые совершили отчаянный побег в лес, где к тому времени располагался легендарный партизанский отряд братьев Бельских. Легендарным он был по странной для военного времени причине. В нём состояло больше тысячи человек, но в «боевой группе» насчитывалось всего около 150 бойцов.
То есть, воевали всего 150 человек, а остальные...
Остальные были женщины, старики и дети – евреи, бежавшие из гетто.
Да и боевая группа тоже была еврейской – партизанским отрядом, который прятал у себя людей, бежавших из гетто. Кто мог носить оружие – носил, кто не мог – оказывался по законам военного времени иждивенцем, а иждивенцам на войне, как известно, не место. Командовали отрядом три брата Бельских.
Именно они тогда и придумали выход из сложившегося положения. Все партизанские отряды в Белоруссии подчинялись центральному штабу партизанского движения в Москве. Не подчиняться братья Бельские не могли. Тогда бы они не получали оружия, боеприпасов, и им на подмогу никто бы в случае чего не пришёл. Одни бы люди в лесу не выжили, но держать столько иждивенцев штаб им бы тоже не позволил. Тогда они пообещали командованию стать хозяйственной базой всего партизанского района.
Почти все евреи в местечках тогда были ремесленниками. И вот отряд Бельских начал делать всё – чинить оружие и подделывать документы, шить, клепать, строгать, лечить на всю партизанскую округу. Работали все – от восьмилетних детей до восьмидесятилетних дедушек – с утра до ночи, иначе бы их выкинули из леса на съедение фашистам.
В наше время о партизанском отряде братьев Бельских в Америке известно намного больше, чем обо всём белорусском партизанском движении вместе взятом. О них писали книги и сняли фильм, где главного из братьев Бельских играл «Джеймс Бонд» Дэниел Крэйг. По окончании войны отряд братьев Бельских практически в полном составе переместился в Соединенные Штаты Америки, в этот раз, очевидно, не получив разрешения на столь сложную передислокацию от центрального штаба партизанского движения в Москве. Братья Бельские до глубокой старости водили в Бруклине тяжелые грузовики и встречались со старыми красными партизанами в кафе на набережной Атлантического океана – так далеко от родного Новогрудка.
Их история в Америке почти так же знаменита, как «Список Шиндлера», просто кино про Шиндлера сделал Спилберг, а про Бельских менее знаменитый режиссёр Цвик.
Когда оставшиеся в живых после побега евреи из Новогрудка забились совсем глубоко в лес, их нашли партизаны из отряда Бельского и привели в лагерь. Бабушка Кушнер по имени Рая, бежавшая из гетто Новогрудка, познакомилась в отряде с дедушкой Йосей. Именно там, в самом конце света (Новогрудок всегда был и остается по сегодняшний день жуткой глухоманью), в дремучем лесу, в страшных условиях, в окружении фашистов, в одном шаге от смерти появилась будущая семья Кушнер. Как можно предположить, такое не забывается.
Сестру бабушки Раи, которая попыталась спрятаться на чердаке во время фашистской акции, местные полицаи стащили и забили насмерть на глазах у Раи. Когда убивают ребёнка у вас на глазах, и этот ребёнок – ваша родная сестра, то забыть это здоровый человек не сможет до конца своей жизни.
В Америке написали множество психологических исследований на тему как живут семьи людей, переживших Холокост. Один из главных выводов – они всё помнят, и дети их помнят, и внуки их помнят, и даже правнуки их помнят, потому как существует память поколений.
Кушнеры начали ездить в Новогрудок в 1989 году – после падения Занавеса. Они привозили сюда всех своих детей, и внуков, и правнуков, когда тем исполнялось 13 лет.
Такой обычай.
Кстати и Джареду Кушнеру по старому семейному обычаю придётся везти в Новогрудок своего старшего сына, а этот старший сын – внук американского президента Трампа...
|
| |
| |
|
