Город в северной Молдове

Понедельник, 29.04.2024, 07:17Hello Гость | RSS
Главная | строки, ставшие классикой... - Страница 28 - ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... | Регистрация | Вход
Форма входа
Меню сайта
Поиск
Мини-чат
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... » В СТРОКАХ СИХ МУЗЫКА ЗВУЧИТ... » строки, ставшие классикой » строки, ставшие классикой...
строки, ставшие классикой...
БродяжкаДата: Пятница, 16.12.2022, 08:19 | Сообщение # 406
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 711
Статус: Offline
памяти Александра Галича

У Галича был обманчивый псевдоним. Ласкающий, круглый, как морская галька, обточенная волной...

А на самом деле этот уютный, упитанный бонвиван с такой добродушной физиономией был зол, умён, полон горечи, желчи и ненависти. Это был не медвежонок Винни-Пух, а настоящий волк – серый, лесной, дикий.
Таким волком хотел быть Высоцкий, но слишком широка была его палитра, слишком артистичен он был для одной-единственной роли – роли антисоветчика. А Галич увидел советскую действительность через прицел автомата и талантливо расстреливал её в упор.
Почти компьютерная игра. Потому что от его залпов никто не умер, действительность вышла на сцену и раскланялась в финале.
Как Дездемона. Души её не души, а к публике она за аплодисментами всё равно выйдет. И души её по новой, бедный Отелло.
Так вышло и с игрой Галича. Советская действительность – она как Дездемона. Вечная категория на весь театральный сезон.
Но, выбирая себе псевдоним, поэт случайно угодил в нужную точку – крайнюю западную. Червонная Русь, Запад Украйны, Галичина. «Где когда-то свободный Голота, с вихрем споря, гулял на коне». Царство ОУН, УПА, Степана Бандеры. Западенцы, враги москалей и Сталина. Чужие. В этом смысле у Галича оказался подходящий псевдоним. Прямо по анекдоту: «Пусть цветочки завянут, главное, чтобы пулемётик не заржавел».

Маяковский придумал человека-парохода. Галич был человеком-пулемётом.
Добрым, ласковым пулемётом. Улыбчивым волком. Ведь от его игры никто не погиб, только он один.

В нашем Храме у Галича есть своя ниша.
Он там стоит, гневный, вечно юный и одинокий, нагой и с гитарой вместо пращи. Давид. Галич был глубоким еврейским юношей, человеком Книги, то есть Библии, поэтом и царём. Одинокий пастырь своих стихов. Он мечтал пасти души, как овец. Но овцы – всего лишь овцы. Дрожащий шашлык.
А Голиафов было великое множество. Советская власть, КГБ, армия, МВД, КПСС, Политбюро, Союз советских писателей, Союз кинематографистов. Цензура haute couture– от Главлита, а не от Коко Шанель!
Секрет Галича – в его библейских масштабах. Давид, не победивший Голиафов, тем не менее встал против них.
Дивные песни.
На жалкую советскую действительность он обрушил библейский Всемирный потоп. Он жёг её небесным огнем, как Содом и Гоморру. Он являлся слушателям в огненном кусте. Он орал на фараонов, как Моисей, чтобы они отпустили народ, отнюдь не только еврейский народ, но и русский, и чехословацкий, и вообще все народы. Голиафы даже не убили его. Каждый остался при своём. Давид – при игре на гитаре, Голиафы – при своих баллистических ракетах и ядерных боеголовках.
Он не научился прощать. Библия не Евангелие.

«“…Спи, но в кулаке зажми оружие
– ветхую Давидову пращу!”
…Люди мне простят от равнодушия,
я им – равнодушным – не прощу!»

Родители Галича, то есть Александра Аркадьевича Гинзбурга, любили друг друга без памяти. И всё это происходило в Екатеринославе, нынешнем Днепропетровске (и за что только Екатерину II, «российскую Минерву», лишили честно заработанного города?).
Арон Самойлович Гинзбург, скромный экономист, был сыном врача-педиатра Самуила. Жили достойно, но небогато, потому что Самуил бедных лечил бесплатно, а бедных в городе было много.
И вот этот самый Арон влюбляется в Фанни Борисовну Векслер, музыкантшу, интеллигентку, преподавательницу консерватории, но из очень богатой семьи фабрикантов. Мезальянс!
Фабрикантские родители не дали молодым ни гроша, и жили они на свои интеллигентские заработки, без лошадей, автомобилей и поездок на заграничные курорты.
Но тут грянул Октябрь, и все фабрики и фабриканты накрылись медным тазом. И оказалось, что лечить и учить музыке и прибыльно, и безопасно. Дети комиссаров тоже болели и хотели играть на рояле...
Семья не голодала, не лезла в политику. Просто жила.
У них родились два мальчика. Младший, Валера, стал кинооператором, снимал самые известные фильмы:
 «Солдат Иван Бровкин», «Живёт такой парень», «Когда деревья были большими».
А старший, наш Саша, родился 19 октября 1918 года. В 1920 году семья перебралась на море, в Севастополь. А в 1923 году они уехали в Москву, в Кривоколенный переулок, в дом поэта Дмитрия Веневитинова, где Пушкин читал «Годунова». Это знали даже ещё не умеющие читать малыши. Это обязывало.
Фанни была любящей, но очень строгой матерью. С пяти лет Сашеньку учили играть на рояле и писать стихи. В восемь лет его отправили в литературный кружок, который вёл Эдуард Багрицкий. А вокруг переулка были пустые котлы, где ночевали беспризорные, очень интересные беспризорные. Саша и Валера познакомились с блатным сленгом. Мальчики с упоением распевали шлягер беспризорников
«Когда Сталин женится,
чёрный хлеб отменится».

Сталин, как известно, не женился, и чёрный хлеб в деревнях оставался изысканным лакомством, а в войну и сразу после – и в городах.

Саша был добрым, умным, хорошо воспитанным мальчиком, учился на «отлично». Его любили все: он прекрасно играл на рояле, танцевал, пел революционные песни, декламировал стихи.
В 14 лет он уже опубликовал стихотворение «Мир в рупоре» в «Пионерской правде». В 1934 году Гинзбурги уехали на Малую Бронную. Но из искусства Саша не уехал...
В девятом классе молодой талантливый нахал без аттестата зрелости отправился поступать в Литературный институт. Это была чистая авантюра, но его приняли!
Однако неуёмный тинейджер этим не удовольствовался и тут же подал документы в оперно-драматическую студию К. С. Станиславского, и учился даже у самого Станиславского (тот преподавал последний год). Институт он вскоре бросил – совмещать было трудно. А студию бросил через три года, потому что узнал: народный артист Л. Леонидов, настаивая на его приёме, сказал: «Этого надо принять! Актёра из него не выйдет, но что-то выйдет обязательно!»


Саша перебирается в новаторскую студию, которой руководят А. Арбузов и В. Плучек. Это уже осень 1939 года.
В 1940 году студия показала нашумевший спектакль «Город на заре». Одним из авторов был Саша. Это стало началом его драматургии, его дебютом. Но несколько спектаклей – и началась война. Большинство студийцев ушли на фронт, а Александра комиссовали из-за врожденного порока сердца.

Потом Саша напишет о своём детстве:

«От беды моей пустяковой
(хоть не прошен и не в чести),
мальчик с дудочкой тростниковой,
постарайся меня спасти!»

Он вспомнил о детстве, когда его выгоняли отовсюду и травили. Вспомнил и, любя Бога и веруя в него, как в коллегу и однокашника (Фанни крестила сына ещё в младенчестве и надела ему золотой крестик, который он носил всю жизнь), решил действовать по Иисусу.
И так он действительно и жил, предпочитая Царствию Земному Царствие Небесное.

«В жизни прежней и в жизни новой
навсегда, до конца пути,
мальчик с дудочкой тростниковой,
постарайся меня спасти!»


Александр записался в геологоразведочную партию и добрался с ней до Грозного. А там устроился в театр – Театр народной героики и революционной сатиры, совсем новый и новаторский.
В нём начинают играть юный Сергей Бондарчук и молодой Махмуд Эсамбаев. Но тут Александр узнал, что в городе Чирчик под Ташкентом режиссёр В. Плучек собирает арбузовских студентов, и устремился туда.
Этот передвижной театр колесил по фронтам. Был риск, но актёры всегда были сыты, их любили бойцы. Было весело, были хорошие товарищи, был драйв. К тому же пришла любовь. Александр влюбился в красавицу москвичку, актрису Валентину Архангельскую, «комсомольскую богиню», комсорга театра. Саша был её заместителем.
Поженились они уже в Москве, в 1942 году.
А до этого хотели пожениться в Ташкенте. Сели в автобус, поставили в ноги чемоданчик с документами и стали целоваться. Когда опомнились, чемоданчика не оказалось: украли воры. Брак пришлось отложить.
Молодожёны вернулись в Москву, а в мае 1943-го у них родилась чудесная девочка Александра (Алёна).
Через год Валентину позвали в Иркутский драмтеатр на роль примадонны. Она уехала делать карьеру. Александр должен был приехать позже, ему обещали место завлита.
Но тут вмешалась Фанни, бабушка. Она не хотела расставаться с
 сыном и внучкой и заявила, что «нечего моего ребёнка по Сибирям таскать».
Невестке было объявлено: никакого Иркутска, Kinder и Kuche, пусть работает матерью и женой.

Александр уже успел охладеть, он ведь был ужасный бабник и ни одной юбки не пропускал. Валентина решила остаться эмансипе до конца, и они разошлись.

В 1945 году Александр нашёл новую любовь, на этот раз и впрямь сокровище. Гениям не нужны эмансипе, им нужны декабристки. И тогда им, гениям, будет хоть какое-то счастье.
Звали это счастье Ангелина Шекрот (Прохорова). Она была дочерью бригадного комиссара, училась во ВГИКе, крутила роман с красивым режиссёром. А потом выскочила замуж за ординарца собственного отца. Но война сделала её вдовой. Ангелина, Аня, Нюшка (так звал её Галич).
Она была изысканная, худая, утончённая. Её называли «Фанера Милосская».
Их первая брачная ночь прошла в доме их друга Юрия Нагибина. И спали они в ванной, на сдвинутых гладильных досках. Нюша стала для мужа всем: женой, любовницей, нянькой, секретарём, редактором. К романам Галича относилась иронически. Да, этот самый вариант: «Уложит она, и разбудит, и даст на дорогу вина».
«Обнимет на самом краю» – это у них было впереди.
Женившись, Александр решил разжиться хоть каким-то дипломом. И придумал где: в Высшей дипломатической школе! Но тут нашла коса на камень. Секретарша даже документы у него не взяла, нагло заявив, что лиц «его национальности» есть указание не принимать...

Но жизнь хороша была и без диплома: Галич идёт в гору. Он оказался модным драматургом, даже конъюнктурщиком.
Сначала спектакль «Вас вызывает Таймыр» (1948 год, фильм снят в 1970-м), потом «Под счастливой звездой» (1954), а потом и «Походный марш» (1957). Песня из спектакля «До свиданья, мама, не горюй» стала всесоюзным шлягером. В 1954-м фильм «Верные друзья», снятый по его сценарию, занял седьмое место в прокате.
В 1955 году Галича приняли в Союз советских писателей, а в 1958-м – в Союз кинематографистов. Были деньги. Конечно, вся эта мура в театре и кино была ширпотребом. И даже хуже: «Государственный преступник» – это фильм о КГБ, лживый и приторный (1964). Галичу даже обломилась какая-то награда от «органов».
«Дайте жалобную книгу» (1964) – это хиханьки-хаханьки. Выделяются только задушевная военная мелодрама «На семи ветрах» (1962) и гениальная, до сих пор непревзойдённая экранизация А. Грина «Бегущая по волнам» (1967).

Вот здесь можно было остановиться. Деньги, тряпки, кутежи в дорогих ресторанах (Галич пил не как Высоцкий, но хорошие напитки потреблял с радостью), романы, дача от Литфонда в проекции, курорты. Его даже начали пускать погулять за границу. Жить, как все. Лучше, богаче других.

Как Галич сам потом напишет:
«Но зато ты узнаешь, как сладок
грех этой горькой порой седин.
И что счастье не в том, что один за всех,
а в том, что все – как один!
И ты поймёшь, что нет над тобой суда,
нет проклятия прошлых лет,
когда вместе со всеми ты скажешь – да!
И вместе со всеми – нет!
И ты будешь волков на земле плодить,
и учить их вилять хвостом!
А то, что придётся потом платить,
так ведь это ж, пойми, – потом!
… И что душа? – Прошлогодний снег!
А глядишь – пронесёт и так!
В наш атомный век,
в наш каменный век,
на совесть цена пятак!»


Это сказал ему чёрт, инструктор из адского обкома. Но Галич не послушал мудрых партийных советов.

Бывает, что восстают и агнцы. И кидаются на волков. У волков от этого может инфаркт приключиться.
В советских литературных кругах ходила легенда о пижоне и жуире Галиче, который развлекался себе, фрондировал и фраппировал, не думая, чем это для него кончится. Думал, мол, и рыбку съесть, и в фаэтоне прокатиться. Советским кроликам так было понятнее. Они примеряли ситуацию на себя. А Галич сознательно пошёл на грозу.

«На воле – снег, на кухне – чад,
вся комната в дыму,
а в дверь стучат, а в дверь стучат,
на этот раз – к нему!…
О чём он думает теперь,
теперь, потом, всегда,
когда стучит ногою в дверь
чугунная беда?!…

(А в дверь стучат!) В двадцатый век!
(Стучат!) Как в тёмный лес.
Ушёл однажды человек
и навсегда исчез!..»

Всё, всё, всё он понимал.
К нему в дверь стучали сталинизм и застой, НКВД и КГБ. Он считал, что любая дверь в России, выламываемая их сапогами, открывается к нему.
Это была миссия. И клятва.
Восстания в гетто Варшавы тоже никто не ожидал. Евреи всюду покорно шли в газовые камеры. И если бы не Мордехай Ангелевич…

Галич поднял личное поэтическое восстание в московском гетто, гетто для мыслящей интеллигенции. Молчать было нельзя:
«И не веря ни сердцу, ни разуму,
для надёжности пряча глаза,
сколько раз мы молчали по-разному,
но не “против”, конечно, а “за”!
Где теперь крикуны и печальники?
Отшумели и сгинули смолоду…
А молчальники вышли в начальники.
Потому что молчание – золото».
«…Вот как просто попасть – в палачи:
промолчи, промолчи, промолчи!»

А ведь была ещё и пьеса, единственная его шекспировская по уровню пьеса «Матросская Тишина». В 1958 году её репетировали молоденькие студийцы МХАТа, будущий «Современник»: О. Ефремов, О. Табаков, И. Кваша, Е. Евстигнеев. Они хотели этой горькой пьесой о трагедии еврейского народа, как на советской, так и на оккупированной территории, открыть свой театр. Но пьеса не прошла, с треском не прошла.
Её О. Табаков поставил уже в 1988 году..

Петь и писать свои баллады Галич начал в шестидесятые, с 1959-го по 1962-й это казалось ещё безобидным вроде А. Райкина.
А потом это был уже не бард, не каэспэшник, а вещий Боян.
Здесь не могло быть Политехнического, как у Окуджавы, или хотя бы НИИ, как у Высоцкого. Здесь шла чистая «запрещённая реальность», как в романах Головачева. Самиздат.

Ему даже для актёров в театре у Плучека, в «бытовке» Театра сатиры, не позволили выступить: Плучеку дали нагоняй из министерства.

Галич сознательно жёг мосты – за собой и под собой. Концерты были на частных квартирах. Нюша умоляла не давать записывать, а он давал, и не с пьянки, а сознательно, и песни текли подземной рекой по полузадушенной стране.
Вот у него умирает бывший палач из НКВД, начальник лагеря, который мечтает:
«Ах ты, море, море, море Чёрное,
не подследственное жаль, не заключённое!
На Инту б тебя свёл за дело я,
ты б из Чёрного стало Белое!»

И вот ему приснилось, что «ребятушки-вохровцы загоняют стихию в барак».
А дальше –
«И лежал он с блаженной улыбкою,
даже скулы улыбка свела…
Но, наверно, последней уликою
та улыбка для смерти была.
И не встал он ни утром, ни к вечеру,
коридорный сходил за врачом,
коридорная Божию свечечку
над счастливым зажгла палачом…»

Один только раз удалось выступить публично, в 1968 году в Новосибирске, в огромном зале Дворца физиков, на фестивале «Бард-68». Зал аплодировал Галичу стоя, ему присудили приз – серебряную копию пера Пушкина.
В 1969 году его песни вышли в посевовском сборнике...

А для КГБ не было ничего хуже издания НТС. А тут ещё дочка Дмитрия Полянского, члена Политбюро, выходила замуж, и молодежь стала слушать Галича в записях. Полянский – это была шишка. По Галичу:
«[А что] у папы у её топтун под окнами,
[а что] у папы у её дача в Павшине,
[а что] у папы холуи с секретаршами,
[а что] у папы у её пайки цековские
и по праздникам кино с Целиковскою!»

И Полянский случайно вышел к дочкиным гостям и услышал эти песни. И «мясокрутка» завертелась очень быстро...
Под Новый, 1971-й, год Галича исключали, как Пастернака, из Союза писателей. Против проголосовали А. Арбузов, В. Катаев, А. Барто и А. Рекемчук. Но председатель грозно заявил, что требуется единогласное решение, и четвёрка сдалась.
В феврале 1972-го его так же дружно исключили из Союза кинематографистов и Литфонда. Печатать и ставить перестали, жить было не на что. На квартирных концертах брали по трёшке за вход.
А Галич подливал масла в огонь: вошёл в сахаровский Комитет прав человека в СССР, подписывал письма протеста.
Больное сердце не выдержало: в апреле 1972 года случился третий инфаркт. Поэтому его и не сажали, а выпихивали из страны: в 1972-м погиб в мордовских лагерях от язвы желудка поэт Юрий Галансков. Эффект был ужасающий, Запад стоял на ушах. Галич погиб бы сразу, это было невыгодно. А он ведь даже в котельной заработать не мог и ходил уже почти под конвоем.
И он понял в конце концов, что на свободе сделает больше, что не надо цепляться за родную решётку, как тот же Пастернак.
О чём было жалеть?

«Мы с каждым мгновеньем бессильней,
хоть наша вина не вина,
над блочно-панельной Россией,
как лагерный номер – луна.
Обкомы, горкомы, райкомы,
в подтеках снегов и дождей.
В их окнах, как бельма трахомы
(давно никому не знакомы),
безликие лики вождей.
В их залах прокуренных – волки
пинают людей, как собак.
А после те самые волки
усядутся в чёрные “Волги”,
закурят вирджинский табак.
И дач государственных охра
укроет посадских светил,
и будет мордастая ВОХРа
следить, чтоб никто не следил.
И в баньке, протопленной жарко,
запляшет косматая чудь…
Ужель тебе этого жалко?
Ни капли не жалко, ничуть!»

Он уезжал нагло, с вызовом. Отказался снять золотой крестильный крест, якобы «не подлежащий вывозу». Гитару держал, как факел, на вытянутой руке. Сначала была Норвегия, потом Мюнхен, в конце – Париж.
На «Свободе» Галич вёл свою программу, писал пьесу, мюзикл, прекрасные песни. Жил наконец по-человечески.
Три года, с 1974-го по 1977-й. Даже крутил романы. Отчаявшиеся советские мужья приходили жаловаться руководству «Свободы», как в партком.

15 декабря 1977 года (59 лет, куда меньше, чем Пастернаку) его убило током от «Грюндига», долгожданной дорогой игрушки. Никто не хотел верить, Галичу больше подошел бы эшафот. Но В. Войнович и Максимов, да и Нюша тоже видели обожженное током тело сразу после трагедии. А дочь Алёна не верит до сих пор.
Тем более что через девять лет в дыму пожара задохнулась Нюша...

Чего только не плели в интеллигентской тусовке! КГБ, конечно. Даже ЦРУ обвиняли! Убили, чтобы Галич не вернулся. Запарилось бы ЦРУ с советскими эмигрантами и собственными леваками… Что ж, лучше умереть в Париже, чем в лагере.

А посмертную судьбу, свою и нашу, Галич пересказал сам.

Итак, 2017 год.

«Под утро, когда устанут влюблённость,
и грусть, и зависть, и гости опохмелятся
и выпьют воды со льдом, скажет хозяйка:
– Хотите послушать старую запись? –
– И мой глуховатый голос войдёт в незнакомый дом. …
И гость какой-нибудь скажет:
– От шуточек этих зябко,
и автор напрасно думает,
что сам ему чёрт не брат!
– Ну, что вы, Иван Петрович,
– ответит ему хозяйка,
– Бояться автору нечего,
он умер лет сто назад…»


Автор - Валерия Новодворская


Сообщение отредактировал Бродяжка - Пятница, 16.12.2022, 08:20
 
papyuraДата: Пятница, 23.12.2022, 14:15 | Сообщение # 407
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Offline


Новые левые — мальчики бравые
С красными флагами буйной оравою,
Чем вас так манят серпы да молоты
Может, подкурены вы и подколоты?

Слушаю полубезумных ораторов:
«Экспроприация экспроприаторов...»
Вижу портреты над клубами пара -
Мао, Дзержинский и Че Гевара.

Не разобраться, где левые, правые...
Знаю, что власть — это дело кровавое.
Что же, [валяйте] затычками в дырках,
Вам бы полгодика, только в Бутырках.

Не суетитесь, мадам переводчица,
Я не спою, [мне сегодня] не хочется
И не надеюсь, что я переспорю их,
Могу подарить лишь учебник истории.


1978* 
Вадим Туманов об истории «Новых левых»:
«Во Франции Высоцкого поразили анархисты и крикливые „леваки“...
— Пригласили меня спеть на их митинге. Увидел их лица, вызывающий облик, услышал их сумасбродные речи, прочитал лозунги — ужаснулся.
Наркотизированная толпа, жаждущая насилия и разрушения.
Социальную браваду они подчеркивали даже своей одеждой.
И напрасно уговаривала меня растерянная переводчица, удивлённая моим отказом спеть перед готовыми бить „под дых, внезапно, без причины“.


Через некоторое время он прочитал мне только что написанное стихотворение „Новые левые, мальчики бравые“».


(«Жизнь без вранья». «Огонёк» № 4 1987 г.)

 
KiwaДата: Понедельник, 26.12.2022, 11:30 | Сообщение # 408
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 678
Статус: Offline
Есть горячее солнце, наивные дети,
Драгоценная радость
мелодий и книг.
Если нет — то ведь были,
ведь были на свете
И Бетховен, и Пушкин,
и Гейне, и Григ...

Есть незримое творчество
в каждом мгновенье -
В умном слове, в улыбке,
в сиянии глаз.
Будь творцом! Созидай
золотые мгновенья.
В каждом дне есть раздумье
и пряный экстаз...

Бесконечно позорно
в припадке печали
Добровольно исчезнуть,
как тень на стекле.
Разве Новые Встречи уже отсияли?
Разве только собаки живут на земле?

Если сам я угрюм,
как голландская сажа
(Улыбнись, улыбнись
на сравненье моё!),
Этот чёрный румянец —
налёт от дренажа,
Это Муза меня
подняла на копьё.

Оставайся! Так мало здесь
чутких и честных...
Оставайся! Лишь в них
оправданье земли.
Адресов я не знаю —
ищи неизвестных,
Как и ты, неподвижно
лежащих в пыли.

Если лучшие будут
бросаться в пролёты, --
Скиснет мир от бескрылых
гиен и тупиц!
Полюби безотчётную
радость полёта...
Разверни свою душу
до полных границ.

Будь женой или мужем,
сестрой или братом,
Акушеркой, художником,
нянькой, врачом,
Отдавай — и, дрожа,
не тянись за возвратом.
Все сердца открываются
этим ключом.

Есть ещё острова
одиночества мысли.
Будь умён и не бойся
на них отдыхать.
Там обрывы над тёмной
водою нависли
 —
Можешь думать...
И камешки в воду бросать...

А вопросы...
Вопросы не знают ответа
 —
Налетят, разожгут и умчатся,
как корь.
Соломон нам оставил
два мудрых совета:
Убегай от тоски

и с глупцами не спорь.

Саша ЧЁРНЫЙ, 1910 год


Сообщение отредактировал Kiwa - Понедельник, 26.12.2022, 11:33
 
ЩелкопёрДата: Пятница, 20.01.2023, 14:11 | Сообщение # 409
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 319
Статус: Offline
строки Дм. Быкова, которые - надеюсь - станут классикой:

Тёмная ночь,
О которой не спел бы Бернес:
Он же был украинский еврей,
Его родина – Нежин.
Нет ни огня.
Отключились четыре АЭС.
Город Киев стоит без огней,
Затемнён и заснежен.

Глянь, космонавт,
Как пятном расползается тьма,
Как припомнился опыт блокад
И лендлизовский опыт,
Глянь, оккупант,
Как без света стоят роддома,
Как в убежищах дети сидят
И как книгами топят.

Русская ночь
Дотянулась до школ и больниц,
Тысяче лиц
Натянувши мурло свиное,
Чёрная вонь
Потянулась от русских границ,
И коль ей не поставят предел –
То зальёт остальное.

Стрёмная ночь!
Расшипелся блатной говорок,
Ни прямых, ни окольных дорог –
Лишь кривые дорожки,
Лишь бункерок,
Где таится один фюрерок,
Да плешивый один поварок
Кормит фюрера с ложки.

Тёмная ночь
Всё равно не на тысячу лет,
Ничего бесконечного нет,
Кроме злобы изгоя.
Ток ни при чём –
В Украине настанет рассвет,
А в России рассвет запрещён
И настанет другое.

Тёмная ночь
На неё опустилась, как стыд,
Киев не спит,
Как обычно, держась на пределе,
И никогда,
Никогда Арестович не ссыт,
Обещая победу добра
Через две-три недели.
 
ПинечкаДата: Вторник, 31.01.2023, 07:30 | Сообщение # 410
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1455
Статус: Offline
Ещё не вечер

Я взглядом долгий путь окину,
От добрых слов не удержусь:
Мы постарели - это минус,
Но мы не стары - это плюс!
 
Как офицеры и мужчины,
Несли всю жизнь нелёгкий груз.
Пенсионеры - это минус,
Но не сдаемся - это плюс!

Радикулит прогрыз нам спину,
От докторов не отверчусь.
СКЛЕРОЗ мешает - это минус,
Спасает юмор - это плюс!
 

Как покорялись нам вершины
Сердец девичьих - сам дивлюсь.
Увы, всё в прошлом - это минус,
Но есть что вспомнить - это плюс!
 
Друзья мои, бокалы сдвинув,
Заверить вас не побоюсь:
Что годы давят - это минус,
НО мы ведь живы - это плюс!

-------------------


автора пока установить не удалось, увы!
 
ЗлаталинаДата: Пятница, 24.02.2023, 14:29 | Сообщение # 411
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 230
Статус: Offline
У памяти моей дурное свойство, —
любая пакость будет долго тлеть.
Хочу прогнать больное беспокойство,
но не могу себя преодолеть.

Как в безразмерной камере храненья,
в сознаньи — чемоданы и мешки,
в которых накопились оскорбленья,
обиды, униженья и щелчки.

Не в силах изменить свою природу,
я поименно помню всех врагов.
Обиды-шрамы ноют в непогоду…
К прощенью я, простите, не готов.

В самом себе копаюсь я капризно,
на свалке памяти я чёрт-те что храню…
Обидчиков повычеркав из жизни,
я их в воображеньи хороню.

Быть может, признавать всё это стыдно,
и я раскрыл свой неприглядный вид.
Но что же делать, если мне — обидно!..
Моё сознанье — летопись обид!

У памяти моей дурное свойство, —
я помню то, что лучше позабыть.
Хочу прогнать больное беспокойство,
но не могу себя переломить.


© Эльдар Рязанов


Сообщение отредактировал Златалина - Пятница, 24.02.2023, 14:32
 
РыжикДата: Суббота, 04.03.2023, 10:33 | Сообщение # 412
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 299
Статус: Offline
Открытое письмо
Женщине из города Вичуга

Я вас обязан известить,
Что не дошло до адресата
Письмо, что в ящик опустить
Не постыдились вы когда-то.

Ваш муж не получил письма,
Он не был ранен словом пошлым,
Не вздрогнул, не сошёл с ума,
Не проклял всё, что было в прошлом.

Когда он поднимал бойцов
В атаку у руин вокзала,
Тупая грубость ваших слов
Его, по счастью, не терзала.

Когда шагал он тяжело,
Стянув кровавой тряпкой рану,
Письмо от вас ещё всё шло,
Ещё, по счастью, было рано.

Когда на камни он упал
И смерть оборвала дыханье,
Он всё ещё не получал,
По счастью, вашего посланья.

Могу вам сообщить о том,
Что, завернувши в плащ-палатки,
Мы ночью в сквере городском
Его зарыли после схватки.

Стоит звезда из жести там
И рядом тополь — для приметы…
А впрочем, я забыл, что вам,
Наверно, безразлично это.

Письмо нам утром принесли…
Его, за смертью адресата,
Между собой мы вслух прочли —
Уж вы простите нам, солдатам.

Быть может, память коротка
У вас. По общему желанью,
От имени всего полка
Я вам напомню содержанье.

Вы написали, что уж год,
Как вы знакомы с новым мужем.
А старый, если и придёт,
Вам будет всё равно ненужен.

Что вы не знаете беды,
Живёте хорошо. И кстати,
Теперь вам никакой нужды
Нет в лейтенантском аттестате.

Чтоб писем он от вас не ждал
И вас не утруждал бы снова…
Вот именно: «не утруждал»…
Вы побольней искали слова.

И всё. И больше ничего.
Мы перечли их терпеливо,
Все те слова, что для него
В разлуки час в душе нашли вы.

«Не утруждай». «Муж». «Аттестат»…
Да где ж вы душу потеряли?
Ведь он же был солдат, солдат!
Ведь мы за вас с ним умирали.

Я не хочу судьёю быть,
Не все разлуку побеждают,
Не все способны век любить, —
К несчастью, в жизни всё бывает.

Ну хорошо, пусть не любим,
Пускай он больше вам ненужен,
Пусть жить вы будете с другим,
Бог с ним, там с мужем ли, не с мужем.

Но ведь солдат не виноват
В том, что он отпуска не знает,
Что третий год себя подряд,
Вас защищая, утруждает.

Что ж, написать вы не смогли
Пусть горьких слов, но благородных.
В своей душе их не нашли —
Так заняли бы где угодно.

В отчизне нашей, к счастью, есть
Немало женских душ высоких,
Они б вам оказали честь —
Вам написали б эти строки;

Они б за вас слова нашли,
Чтоб облегчить тоску чужую.
От нас поклон им до земли,
Поклон за душу их большую.

Не вам, а женщинам другим,
От нас отторженным войною,
О вас мы написать хотим,
Пусть знают — вы тому виною,

Что их мужья на фронте, тут,
Подчас в душе борясь с собою,
С невольною тревогой ждут
Из дома писем перед боем.

Мы ваше не к добру прочли,
Теперь нас втайне горечь мучит:
А вдруг не вы одна смогли,
Вдруг кто-нибудь ещё получит?

На суд далёких жён своих
Мы вас пошлём. Вы клеветали
На них. Вы усомниться в них
Нам на минуту повод дали.

Пускай поставят вам в вину,
Что душу птичью вы скрывали,
Что вы за женщину, жену,
Себя так долго выдавали.

А бывший муж ваш — он убит.
Всё хорошо. Живите с новым.
Уж мёртвый вас не оскорбит
В письме давно ненужным словом.

Живите, не боясь вины,
Он не напишет, не ответит
И, в город возвратясь с войны,
С другим вас под руку не встретит.

Лишь за одно ещё простить
Придётся вам его — за то, что,
Наверно, с месяц приносить
Ещё вам будет письма почта.

Уж ничего не сделать тут —
Письмо медлительнее пули.
К вам письма в сентябре придут,
А он убит ещё в июле.

О вас там каждая строка,
Вам это, верно, неприятно —
Так я от имени полка
Беру его слова обратно.

Примите же в конце от нас
Презренье наше на прощанье.
Не уважающие вас
Покойного однополчане.


По поручению офицеров полка
К. Симонов

1943 г.
 
KiwaДата: Пятница, 31.03.2023, 15:21 | Сообщение # 413
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 678
Статус: Offline
Наум Сагаловский(фантазия на тему Евг. Евтушенко)

..."Интернационал" пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит
.

Евг. Евтушенко - "Бабий яр"

Финита, граждане! П***ец.
На смех и слёзы нет лимита.
Похоронили, наконец,
последнего антисемита.
Был симпатичный человек,
всю жизнь служил в каком-то тресте,
не то румын, не то узбек,
а может быть, и оба вместе.
Не гений, но и не дебил,
лицом - пригож, речами - краток,
а что евреев не любил,
так разве ж это недостаток?
Ну, что ещё? Плясал гопак,
не поднимая много пыли,
любил жену, детей, собак...
И вот его похоронили.
И стало скучно на земле,
легла печаль на всю планету.
Вот так сидишь навеселе
и никаких желаний нету,
нет ни претензий, ни обид,
всё беспросветно и уныло,
никто не скажет "Ах ты, жид!",
никто не даст еврею в рыло,
а ты молчи тут и дурей,
всегда готовый к мордобою.
Куда ни глянешь - там еврей,
ну просто нет от них отбою.
Известно даже и глупцу -
они всех наших бед причиной,
и нашу кровь кладут в мацу,
и управляют Палестиной.
До коих пор? В душе щемит.
Где дух наш, граждане, хвалёный?
Давай, вставай, антисемит,
вставай, проклятьем заклеймённый!
Под наш "Интернационал",
сквозь гром костей и запах тленья,
вставай! Ты что, совсем не знал -
никто не даст нам избавленья?..

...А может, всё это психоз,
недолгий сон у тёплой стенки?
Не надо принимать всерьёз
слова поэта Евтушенки.
Как нету Вечного Жида,
чья тайна временем размыта,
так и не будет никогда
последнего антисемита.
 
СонечкаДата: Понедельник, 10.04.2023, 16:40 | Сообщение # 414
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 543
Статус: Offline
От лета до зимы и от зимы до лета
то осень, то весна, то проблеск, а то блик.
Молитва в алтаре промозглого кювета
под сенью на ветру поникших повилик.

Молитва наугад – наитье, откровенье:
спаси и пронеси, дай выжить, не убей…
Обугленной души молитвенно паренье.
Клюёт с ладони жизнь озябший воробей.

И к мигу миг прильнёт короче свиста пули,
и каждый миг, как дар, намоленный в огне.
А те, что на груди у смерти прикорнули,
молитву за живых бормочут в вечном сне.

Им тихо вторит Бог дрожащими губами
и посреди войны под мать-и-перемать
безбожником стоит с подъятыми руками
в молитве и тщете спасать и охранять.

И месят с кровью грязь безбожники и боги –
теперь ли разбирать, кто свой, а кто не свой?
Закуришь на краю раздолбанной дороги –
спаси и пронеси … спасибо, что живой.


И. Л. Деген


Сообщение отредактировал Сонечка - Понедельник, 10.04.2023, 16:44
 
papyuraДата: Суббота, 13.05.2023, 13:10 | Сообщение # 415
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Offline
Отъезд
Л. и Ю. Паничам

Уезжали из моей страны таланты,
увозя с собой достоинство своё.
Кое-кто
откушав лагерной баланды,
а другие —
за неделю до неё.
Уезжали не какие-то герои —
(впрочем, как понять: герой иль не герой?..).
Просто люди не умели думать
строем, —
даже если это самый лучший
строй…
Уезжали.
Снисхожденья не просили.
Ведь была у них у всех одна беда:
«шибко умными» считались.
А в России
«шибко умных»
не любили никогда!..
Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно»
не на год, а на остаток дней и лет.
Их шмонала
знаменитая таможня,
пограничники, скривясь, глядели вслед…
Не по зову сердца, —
ох, как не по зову! —
уезжали, —
а иначе не могли.
Покидали это небо.
Эту зону.
Незабвенную шестую часть земли…
Час усталости.
Неправедной расплаты.
Шереметьево.
Позёмка.
Жёсткий снег…
…Уезжали из моей страны таланты.
Уезжали,
чтоб остаться в ней навек.

«А они идут к самолёту слепыми шагами…»
Василию Аксёнову

А они идут к самолёту слепыми шагами.
А они это небо и землю от себя отрешают.
И, обернувшись,
растерянно машут руками.
А они уезжают.
Они уезжают.
Навсегда уезжают…
Я с ними прощаюсь,
не веря нагрянувшей правде.
Плачу тихонько,
как будто молю о пощаде.
Не уезжайте! – шепчу я.
А слышится: «Не умирайте!..»
Будто бы я сам себе говорю:
«Не уезжайте!..»

Роберт Рождественский
 
smilesДата: Воскресенье, 28.05.2023, 07:34 | Сообщение # 416
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 237
Статус: Offline
Кладбище под Парижем

Малая церковка. Свечи оплывшие.
Камень дождями изрыт добела.
Здесь похоронены бывшие. Бывшие.
Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Здесь похоронены сны и молитвы.
Слёзы и доблесть. «Прощай!» и «Ура!».
Штабс-капитаны и гардемарины.
Хваты полковники и юнкера.

Белая гвардия, белая стая.
Белое воинство, белая кость…
Влажные плиты травой порастают.
Русские буквы. Французский погост…

Я прикасаюсь ладонью к истории.
Я прохожу по Гражданской войне.
Как же хотелось им в Первопрестольную
Въехать однажды на белом коне!..

Не было славы. Не стало и Родины.
Сердца не стало. А память — была.
Ваши сиятельства, их благородия —
Вместе на Сент-Женевьев-де-Буа.

Плотно лежат они, вдоволь познавши
Муки свои и дороги свои.
Всё-таки — русские. Вроде бы — наши.
Только не наши скорей, а ничьи…

Как они после — забытые, бывшие
Всё проклиная и нынче и впредь,
Рвались взглянуть на неё — победившую,
Пусть непонятную, пусть непростившую,
Землю родимую, и умереть…

Полдень. Берёзовый отсвет покоя.
В небе российские купола.
И облака, будто белые кони,
Мчатся над Сент-Женевьев-де-Буа.


Роберт Рождественский
 
несогласныйДата: Четверг, 08.06.2023, 06:34 | Сообщение # 417
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 168
Статус: Offline
Из писем П.И.Чайковского к Н.Ф.. фон Мекк :

‎"…несмотря на всю мою привязанность к каменским родным, самая Каменка – это лишённое всякой ‎прелести жидовское гнездо, очень мне стала тошна и противна".‎

‎"Подумайте, милый друг, что мы живём там не среди зелени и не на лоне природы, а рядом с ‎жидовскими жилищами, что воздух там всегда отравлен испарениями из местечка и  завода, что ‎под боком у нас центр местечка, с лавками, с шумом и жидовской суетнёй".‎

‎"... масса грязных жидов с сопровождающей их всюду отвратительной атмосферой...”‎

‎"...Каменка, которую я никогда не любил, теперь, после Браилова, кажется мне такой ‎непривлекательной, жалкой, безотрадной.... непосредственное соседство с жидами, отсутствие ‎вблизи леса, жалкий сад..."‎

‎".... Я очень доволен, что не вижу, не слышу, не обоняю жидов...”‎
‎ ‎
‎ ********‎

НАУМ САГАЛОВСКИЙ
Andante cantabile

Ах, Боже мой, какая благодать -‎
таинственны леса, бескрайни нивы,‎
друг мой, души прекрасные порывы
дано тебе лишь в звуках передать.‎

Угаснет день, исполненный трудов,‎
и ночь пройдёт. Проснуться утром рано,‎
раскрыть окно и сесть за фортепьяно,‎
уже аккорд неслыханный готов,‎

И музыка польётся, как вино,‎
дурманящая, терпкая, живая,‎
такие горизонты открывая,‎
что им навек остаться суждено –‎

Блаженство, нисходящее с небес,‎
задумчивые песни Украины,‎
и вальс, неотразимый, лебединый,‎
и солнечный бравурный полонез...‎

Что ж, Пётр Ильич, спасибо за труды,‎
тебе ещё писать бы и писать бы
в покоях cветлой каменской усадьбы,‎
прости Господь, когда бы не жиды.‎

Известно же, как ми, и ре, и до,‎
что Каменка - унылое местечко,‎
ни чёрту кочерга, ни богу свечка,‎
противное жидовское гнездо.‎

Хотелось бы, чтоб тишь была и гладь,‎
но разве должен ты, российский гений,‎
вдыхать кошмар жидовских испарений,‎
их, жалких, видеть, слышать, обонять,‎

Мириться с их жидовской суетнёй,‎
с их лавками, с их грязной атмосферой?‎
О, как тебе с твоею божьей верой
уйти антисемитом в мир иной?..‎

Но всё едино - ты как раритет
пребудешь вечно в облике нетленном:‎
Чайковский с Листом, Вагнером, Шопеном -‎
какой неувядающий квартет!..‎
 
ЗлаталинаДата: Суббота, 08.07.2023, 08:15 | Сообщение # 418
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 230
Статус: Offline
ах, как точно и красиво!
ТАК припечатать может только НАУМ Сагаловский.
 
РыжикДата: Четверг, 13.07.2023, 09:46 | Сообщение # 419
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 299
Статус: Offline
РУКА МАЭСТРО НАД ЗЕМЛЁЙ ЗАСТЫЛА...

Он вышел - зал взбесился. На мгновенье
Пришла в согласье инструментов рать,
Пал пианист на стул, и мановенья
Волшебной трости начал ожидать.

Два первых ряда отделяли ленты -
Для свиты, для вельмож, для короля.
Лениво пререкались инструменты,
За первой скрипкой повторяя: «ля».

Настраивались нехотя и хитро,
Друг друга зная издавна до йот.
Поскрипывали старые пюпитры,
На плечи принимая груды нот.

Стоял рояль на возвышенье в центре,
Как чёрный раб, покорный злой судьбе.
Он знал, что будет главным на концерте,
Он взгляды всех приковывал к себе.

И, смутно отражаясь в чёрном теле,
Как два соглядатая, изнутри,
Из чёрной лакированной панели
Следили за маэстро фонари.

В холодном чреве вены струн набухли, -
В них звук томился, пауза долга...
И взмыла вверх рояля крышка - будто
Танцовщица разделась донага.

Рука маэстро над землей застыла,
И пианист подавленно притих,
Клавиатура пальцы ощутила
И поддалась настойчивости их.

Минор мажору портил настроенье,
А тот его упрямо повышал,
Басовый ключ, спасая положенье,
Гармониями ссору заглушал,

У нот шёл спор о смысле интервала,
И вот одноголосия жрецы
Кричали: «В унисоне - все начала!
В октаве - все начала и концы!»

И возмущались грубые бемоли,
Негодовал изломанный диез:
Зачем, зачем вульгарные триоли
Врываются в изящный экосез?

Низы стремились выбиться в икары,
В верха - их вечно манит высота,
Но мудрые и трезвые бекары
Всех возвращали на свои места.

Склоняясь к пульту, как к военным картам,
Войсками дирижёр повелевал,
Своим резервам - терциям и квартам -
Смертельные приказы отдавал.

И чёрный лак потрескался от боли,
Взвились смычки штыками над толпой
И, не жалея сил и канифоли,
Осуществили смычку со струной.

Тонули мягко клавиши вселенной,
Решив, что их ласкают, а не бьют.
Подумать только: для ленивой левой
Шопен писал Двенадцатый этюд!

Тончали струны под смычком, дымились,
Медь плавилась на сомкнутых губах,
Ударные на мир ожесточились -
У них в руках звучал жестоко Бах.

Уже над грифом пальцы коченели,
На чей-то деке трещина, как нить:
Так много звука из виолончели
Отверстия не в силах пропустить.

Как кулаки в сумбурной дикой драке
Взлетали вверх манжеты в темноте,
Какие-то таинственные знаки
Концы смычков чертили в пустоте.

И, зубы клавиш обнажив в улыбке,
Рояль смотрел, как он его терзал,
И слёзы пролились из первой скрипки
И незаметно затопили зал.

Рояль терпел побои, лез из кожи, -
Звучала в нём, дрожала в нём мольба,
Но господин, не замечая дрожи,
Красиво мучил чёрного раба.

Вот разошлись смычковые, картинно
Виновников маэстро наказал
И с пятой вольты слил всех воедино.
Он продолжал нашествие на зал.

...И вдруг колонны сдвинулись, шатаясь,
Лишь на упругом звуке свод парит.
Казалось, что в какой-то жуткий танец
Атланты повели кариатид.




Это стихотворение написано в 1972 году. 
Владимир Высоцкий снимался тогда в Риге. А в Юрмале выступал Святослав Рихтер. Владимир Семёнович был на его выступлениях. И родились поразительной силы строки...
 
smilesДата: Вторник, 18.07.2023, 12:32 | Сообщение # 420
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 237
Статус: Offline
во, обнаружил случайно в загашнике своём - совершенно неожиданный Даниил Хармс:

Сладострастная торговка

Одна красивая торговка
с цветком в косе, в расцвете лет,
походкой лёгкой, гибко, ловко
вошла к хирургу в кабинет.
Хирург с торговки скинул платье;
увидя женские красы,
он заключил её в объятья
и засмеялся сквозь усы.
Его жена, Мария Львовна,
вбежала с криком «Караул!»,
и через полминуты ровно
хирурга в череп ранил стул.
Тогда торговка, в голом виде,
свой организм прикрыв рукой,
сказала вслух: «К такой обиде
я не привыкла…» Но какой
был дальше смысл её речей,
мы слышать это не могли,
журчало время как ручей,
темнело небо. И вдали
уже туманы шевелились
над сыном лет — простором степи
и в миг дожди проворно лились,
ломая гор стальные цепи.
Хирург сидел в своей качалке,
кусая ногти от досады.
Его жены волос мочалки
торчали грозно из засады,
и два блестящих глаза
его просверливали взглядом;
и, душу в день четыре раза
обдав сомненья чёрным ядом,
гасили в сердце страсти.
Сидел хирург уныл,
и половых приборов части
висели вниз, утратив прежний пыл.
А ты, прекрасная торговка,
блестя по-прежнему красой,
ковра касаясь утром ловко
своею ножкою босой,
стоишь у зеркала нагая.
А квартирант, подкравшись к двери,
увидеть в щель предполагая
твой организм, стоит. И звери
в его груди рычат проснувшись,
а ты, за ленточкой нагнувшись,
нарочно медлишь распрямиться.
У квартиранта сердце биться
перестаёт. Его подпорки,
в носки обутые, трясутся;
колени бьют в дверные створки;
а мысли бешено несутся;
и гаснет в небе солнца луч.
и над землёй сгущенье туч
свою работу совершает.
И гром большую колокольню
с ужасным треском сокрушает.
И главный колокол разбит.
А ты, несчастный, жертва страсти,
глядишь в замок. Прекрасен вид!
И половых приборов части
нагой торговки блещут влагой.
И ты, наполнив грудь отвагой,
вбегаешь в комнату с храпеньем
в носках бежишь и с нетерпеньем
рукой прорешку открываешь
и вместо речи — страшно лаешь.
Торговка ножки растворила,
ты на торговку быстро влез,
в твоей груди клокочет сила,
твоим ребром играет бес.
В твоих глазах летают мухи,
в ушах звенит орган любви,
и нежных ласк младые духи
играют в мяч в твоей крови.
И в растворённое окошко,
расправив плащ, влетает ночь.
и сквозь окно большая кошка,
поднявши хвост, уходит прочь.

 
ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... » В СТРОКАХ СИХ МУЗЫКА ЗВУЧИТ... » строки, ставшие классикой » строки, ставшие классикой...
Поиск:

Copyright MyCorp © 2024
Сделать бесплатный сайт с uCoz