Дата: Понедельник, 01.07.2019, 15:45 | Сообщение # 361
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 543
Статус: Offline
Свой недавний юбилей актёр Владимир Фридман предпочёл называть ... круглой датой и, как всегда, не праздновал. Устраивать пышные торжества просто ни к чему, да и некогда.
Поэтому в его интервью «Деталям» нет ничего юбилейного. Он рассказал о том, что происходит в его жизни здесь и сейчас: о фильме с мистическими совпадениями, о премьере на сцене главного театра Израиля, о съёмках с Бэтменом.
— Володя, 20 июня тебе исполнилось 60 лет. Есть какие-то внутренние переживания по этому поводу? — Цифра не очень мне нравится, честно говоря, не вижу я себя в ней… Но я не заморачиваюсь. Тем более, что дни рождения не отмечаю — ни раньше, ни сейчас.
— К твоему юбилею вышел новый фильм, в котором ты сыграл главную роль. — Так совпало, лично я здесь ни при чем. Картина, которая в русскоязычной версии будет называться «Голос за кадром», выйдет в прокат осенью. Это тонкая трагикомедия, в котором нет ужасов абсорбции и традиционных страшилок. Это история, в которой герои, муж и жена, в прошлом — «золотые голоса» советского дубляжа, попадают в экстремальную ситуацию и по-новому узнают друг друга. Репатриация в Израиль идеальна в драматургическом смысле, это модель перемен. Человека никто не знает, он попадает в обстоятельства, которые его либо ломают, либо он побеждает… Действие происходит в 90-м году. Первый кадр – останавливается пропеллер самолёта. Люди тревожно выглядывают в иллюминаторы, на них надето много одежды не по сезону. Я, как и все репатрианты, помню этот момент, для меня он личный. Это было, как дважды войти в одну реку — я сыграл в кино 62 роли, но здесь впервые погрузился в собственную жизнь! В этом фильме было много, я бы сказал, мистических совпадений. Например, сцену, в которой герои осматривают съёмную квартиру, снимали 1 апреля – в день, когда я прилетел в Израиль, и мы пошли смотреть жилье. А год рождения моего персонажа в удостоверении личности — такой же, как у моего папы, хотя этого никто не знал. Мы вместе репатриировались, и в фильме я играю человека в возрасте моего отца. И ещё запахи…
Когда мы 28 лет назад вышли из самолёта, в лицо ударил сладкий пряный запах. И я на полном серьёзе сказал жене: «Вот так должно пахнуть в нормальной стране». Теперь я знаю, что это было время цветения жасмина, и оно навсегда для меня связано с приездом в Израиль.
Ещё на съёмках «Голоса за кадром» произошла удивительная встреча. Представьте — последний съёмочный день, мой персонаж — за рулем машины. Сцена технически сложная, и меня в некоторых местах заменял каскадёр - молодой парнишка лет двадцати, лихо управляющий автомобилем. Когда закончили снимать, он подошёл ко мне, попросил сфотографироваться вместе и вдруг сказал: «Владимир, помните, вы снимались в фильме «Друзья Яны»? Конечно, помню, это был мой первый в жизни фильм! А парень продолжает: «В финале была сцена, где старик в инвалидной коляске на огромной скорости катится к морю. Каскадёром там был Виталик, помните?» И Виталика прекрасно помню! «Это мой папа». Фильм 99-го года — значит, когда мы его снимали, он только родился. Вот такие истории, просто индийское кино…
— Ты работал в 62 фильмах и сериалах. Но у каждого актёра есть мечта — сыграть в голливудском фильме. А ты снимался в Голливуде? — Снимался! В прошлом году вышел голливудский блокбастер «Наёмник», в котором я играл с Майклом Китоном. — Суперзвезда! «Золотой Глобус», номинация на «Оскар», именная звезда на Голливудской Аллее славы. Бэтмен, Битлджус, Риггас Томпсон в «Бёрдмене».
— Совершенно верно. Я его безумный поклонник, и когда мой лондонский агент предложил сделать пробы для фильма, в котором будет играть Китон, ужасно обрадовался. Спасибо айфону и лично Стиву Джобсу за то, что израильский актёр теперь может снять пробы на собственной кухне, и его потом утверждают в голливудский фильм на роль украинского профессора-физика Бориса Бартоша. — Разве Бартош — украинская фамилия? — Понятия не имею, так было написано в сценарии. «Наёмник» снимался в десяти странах, я провел неделю в Риме и неделю в Лондоне. Роль у меня небольшая, моего героя убивают, но мне не обидно – убил-то сам Майкл Китон!
— Что тебе понравилось больше всего? — Я снимался в России. Там могло быть, что известный артист – не буду называть имён — заходит в вагончик, в котором уже сидит другой актёр и ... он может сказать: «У нас что, общежитие сегодня?» Ему, типа, «по чину» положен отдельный вагон. А в Голливуде такого не бывает: у всех актёров, «звезда» ты или нет, одинаковые белые вагончики. На них написана не фамилия артиста, будь он хоть сто раз оскароносный, а имя его персонажа. На съёмочной площадке все равны, и в этом есть глубокий смысл. Режиссёр «Наёмника» Майкл Куэст снимал несколько эпизодов знаменитого сериала «Родина», у художницы по костюмам Анны Шеппард три номинации на «Оскар»… Серьёзная компания, что и говорить! Но никакого отношения свысока, они убеждены, что ты всё знаешь и умеешь. И это убеждение действует магнетически. Снимаем сцену: я выбегаю из гостиничного номера, смотрю по сторонам и бегу по коридору. За мной будет гнаться Майкл Китон, когда я подбегу к нужной двери, он ударит меня по колену. Я упаду на спину, он поставит ногу мне на грудь. Объяснения закончены. Cпециальный человек показывает, как нужно сделать, я повторяю. Не расспрашиваю, что в этот момент думает мой персонаж, в каком он состоянии. Выполняю задачу режиссёра. Команда «мотор», я бегу, Китон догоняет, бьёт меня, очень профессионально, едва касаясь — сцена снята. Он протягивает мне руку, помогает подняться, произносит «Майкл», я отвечаю «Владимир». Так состоялось моё знакомство с суперзвездой. Потом мы пили кофе, и он спросил, откуда я. Ответил, что из Израиля, Майкл очень обрадовался – оказывается, у него есть дальние родственники в Хадере! Вот так-то, повсюду наши люди!
Когда съёмки закончились и меня благополучно «убили», я подошёл к Китону, мы сфотографировались, так что теперь у меня есть фото с Бэтменом. Это был очень хороший опыт, я рад, что снимался в этом фильме.
— Мы всё о кино, а что у тебя в театре?
— Я играю в новом спектакле театра Габима, «За оградой», по произведениям Хаима Нахмана Бялика. Он поставлен к 100-летию театра, это большая постановка со множеством участников. Спектакль успешный, Габима планирует вывезти его на гастроли. Меня пригласили на одну из ролей без проб, для актёра это очень почётно и престижно. Значит, тебе доверяют. Моя основная партнерша – исполнительница главной роли Лея Кениг. Ей 89 лет, она абсолютная легенда израильского театра. Раньше я о ней только читал и видел её по телевизору, а теперь испытываю огромное счастье, работая с ней, да и просто общаясь.
Это известная история Бялика о еврейском Ромео и украинской Джульетте. Действие происходит в украинском местечке, поэтому спектакль двуязычный — евреи говорят на иврите, а украинцы по-русски. Мой персонаж, маклер, работает и с теми, и с другими, поэтому я говорю на двух языках.
— Многие актёры, репатриировавшиеся в Израиль, потом уехали назад. Почему ты не вернулся? — Я с самого начала приехал сюда жить, а не работать по контракту. Мне хотелось стать интересным израильской публике. Благодаря тому, что я очень много работал один, на иврите, мне кажется, что я её знаю. Свой автобиографический спектакль «Шам ноладити» («Я родился там») я отыграл 2067 раз. Вдумайся – больше двух тысяч! Я приезжал каждый раз в новое место, о некоторых из них не знают даже коренные израильтяне — это мог быть кибуц на границе с Ливаном или зал за Мицпе-Рамоном, дворец культуры или бомбоубежище. Люди весело смеялись, когда я рассказывал смешные истории из своей жизни.
— Какое самое острое профессиональное удовольствие ты испытал в последнее время?
— Мне очень приятно играть в Национальном театре Габима: приезжаешь в центр Тель-Авива, открывается шлагбаум, все платят за стоянку, а у меня она бесплатная. Это — победа!..
Римма Осипенко, фото — из личного архива Владимира Фридмана
Дата: Воскресенье, 07.07.2019, 04:27 | Сообщение # 362
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 299
Статус: Offline
Реквием по СССР
Наблюдается тенденция к возврату СССР. Песни о старом. Песни о главном. Песни забытых песен.
Советские фильмы.
Народ за СССР (45%), за КПРФ (20%). «Единая Россия» – преемница КПСС. Вертикаль власти, те же ритуалы, тот же гимн, в Думе почти все – бывшие члены партии...
Поэтому предлагаю рухнуть в СССР. Разогнать Думу, собрать Политбюро, во всех странах бывших наших друзей и вернуть власть коммунистов. Клонировать Чаушеску, Тито, Живкова, забыть Чубайса, Гайдара, Хакамаду. Обобществить заводы и фабрики, возродить колхозы, пятилетки, оставить старую историю страны, дружинников, поп-звёзд одеть, голосовать за одну партию, думать всем одинаково.
Изъять мобильники, запретить выход в Интернет. Вернуть бесплатное лечение и бесплатное обучение. Оставить только холодную воду, горячую – лишь в общей бане общего пользования, телефоны только у некоторых. Вернуть на Запад боинги, сантехнику, джакузи. Коттеджи и особняки олигархов отдать под детские сады, снести ненавистные небоскрёбы, не трогать хрущёвки. Восстановить очереди на квартиры.
Вернуть обратно отданные долги. Мавзолей оставить в покое, пусть себе Ильич лежит. И Сталин пусть тоже там лежит. Вернуть все республики, не захотят – силой. Гнать домой китайцев. Евреев в институты не принимать. Армян домой, таджиков, грузин – они там нужнее. Рублёвку разрыть и забыть.
Ввести обратно расстрел. Милиции – брать, но меньше. Поставить Дзержинского на место. Вернуть комсомол (хотя уже почти). Уничтожить ксероксы, банки, офшоры.
В каждом коллективе – человек из КГБ. Наблюдатель.
Выбросить лишние продукты, оставить колбасу по два двадцать, маргарин, рыбу хек, консервы «Килька в томате», селёдку по праздникам. Ананасы зимой – боже упаси! Виски-шмиски – в унитаз, водку – по талонам. Ввести рыбный день.
Закрыть «Ашаны», «Макдональдсы». Вышвырнуть «ауди», «тойоты» и «вольво», оставить только «волги», «победы» и «москвичи». Никаких креветок, лангустов, кока-колы. Мебель оставить только нашу и восстановить очередь с записью на диваны, стулья, стенки. Ну и другие очереди – на ковры (1 шт.), холодильники (1 шт.), обои, посуду, кроличьи шапки, колготки, туалетную бумагу... Из парфюмерии-косметики сохранить пудру, «Шипр», стиральное мыло. И примусы не забыть.
Уничтожить памперсы – пусть писают в колготки. Из детских игрушек – плюшевые мишки и ваньки-встаньки. Изъять микроволновки, обменные пункты и вообще всю валюту. Курить «Приму». Уничтожить всю импортную технику. И утварь садово-огородную изъять – копать лопатами!
Убрать американские фильмы, всякие там «Шреки», «Гарри Поттеры», «Рэмбо». Всем смотреть «Подвиг разведчика», «Кубанские казаки» и индийские фильмы. Все не наши шоу – ток-шоу, шоу-бизнес, футбол-шоу – прекратить.
Транслировать «Алло, мы ищем таланты!» и «Голубой огонёк». Телевизоры только с ручным переключением. Закрыть «Эхо Москвы», оставить «Маяк». Уничтожить казино, игры на деньги по ТВ – «Свою игру», «Колесо удачи», «О, счастливчик!» и т. п.
Закрыть дансинги, боулинги, фитнес-клубы. Прекратить дурить людям голову фанерой – петь живьём. Программу «Время» оставить как есть. Запретить нашим спортсменам, артистам, врачам, лётчикам, рыбакам, балетным, проституткам работать за рубежом.
Из футбола убрать чёрных и жёлтых. Играть в теннис между собой. На олимпиаду выпускать только надёжных. Установить для народного артиста СССР ставку 200 рублей, для заслуженного – 150. И восстановить гастроли по плану, шефские.
Зубы рвать без наркоза, рожать – как сможешь. Геев – на сто первый километр. Вернуть цензуру в СМИ, литературу, кино.
Закрыть архивы. В церквах устроить склады. Остановить инвестиции. Продолжить «холодную войну» с Америкой, бороться с НАТО, быть готовым пожертвовать собой ради чего угодно.
Попробовать не воровать. Пустые прилавки должны опять украсить нашу страну. Землю вернуть крестьянам, фабрики – рабочим.
Восстановить БАМ, ТРАМ, трам-тарарам, профсоюзы.
И вперёд, к победе коммунизма! В одной отдельно взятой бедной стране!
Дата: Суббота, 20.07.2019, 03:29 | Сообщение # 363
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 676
Статус: Online
Юрий Фёдоров живёт в американской глубинке – в затерянном среди Катскильских гор маленьком городке Флейшманнс, что в центральной части штата Нью-Йорк. До финансовой столицы мира всего три часа езды, но Флейшманнс – это совсем другой мир с лесами, озёрами и горными речками, стекающими к Гудзону. Фёдорова легко принять за одного из трёх сотен соседей – он тоже обитает в деревянном и довольно обветшалом, зато собственном доме с красивым садом. И главное – тоже бородат и одет во фланелевую рубаху. Что он русский, можно определить лишь по акценту, хотя по-английски он говорит очень неплохо – особенно для человека, проведшего 20 лет в мордовских лагерях. Катскильские горы – их даже прозвали Еврейские Альпы – излюбленное место отдыха нью-йоркских евреев. Они усеяны пансионатами и домами отдыха, и евреи, устав от суеты мегаполиса, приезжают сюда летом подышать свежим воздухом, а заодно послушать выступления любимых артистов и комиков, гастролирующих в это время по санаториям в Еврейских Альпах. Флейшманнс, к слову, облюбовали сатмарские хасиды сразу после того, как эта община перебралась из Венгрии в США в 1946 году. И без трений между сатмарскими хасидами и отдыхающими тут нью-йоркскими евреями не обходится: как известно, сатмарские хасиды не признают Государство Израиль, а многие американские евреи, напротив, всеми силами его поддерживают.
Похоже, что судьба русского человека Юрия Фёдорова навсегда будет связана с евреями и Израилем. Ещё в 1970 году он принял участие в знаменитом «Самолётном деле» – попытке еврейских активистов, которых не выпускали из СССР, захватить пассажирский самолет и угнать его в Швецию. За это Фёдоров получил пятнадцать лет лагерей по статье «Измена Родине» и отсидел от звонка до звонка, как и другой участник этой акции, украинец Алексей Мурженко. – Всех других, кто по нашему делу сидел, постепенно обменяли или выкупили, – рассказывает мне Фёдоров, сидя за столом на террасе. – Кого на советских шпионов, попавшихся за рубежом, а кого – на оборудование. А мне ещё во время следствия майор КГБ сказал: «Вы с Мурженко будете сидеть до конца». Наверно, чтобы неповадно было связываться с евреями.
Попал Фёдоров в еврейскую компанию благодаря своему другу Эдуарду Кузнецову – одному из организаторов угона самолёта. Первые сроки они все получили ещё в начале 1960-х – за антисоветскую деятельность, выразившуюся в создании подпольного диссидентского кружка и производстве самиздатовских листовок. После выхода они поняли: в Советском Союзе у них спокойной жизни не будет и вскоре их снова посадят. Но поскольку из СССР их не выпускали, они решились на побег. И Фёдоров вместе с ними. – Это была для нас просто возможность уехать из страны, – объясняет Юрий. Они планировали скупить все билеты на один из внутренних регулярных рейсов, ворваться в кабину пилотов, связать экипаж и угнать самолет в Швецию. Член группы Марк Дымшиц, без сомнения, справился бы с управлением самолетом. – Почему Швеция, а не Финляндия, до которой лететь ближе? – спрашиваю я у Фёдорова. – Из Финляндии нас бы выдали обратно в СССР...
Но о плане побега знали очень многие отказники, за которыми пристально следил КГБ, да и диссидентская среда была нашпигована стукачами, так что вскоре информация о подготовке к похищению самолёта дошла до Лубянки. – Мы чувствовали за собой слежку. Понимали, что нам не дадут уйти за границу, – рассказывает Фёдоров. – Зачем же тогда решились идти на захват самолёта? – удивляюсь я. – Дабы мир узнал о том, что советские евреи борются за право выехать в Израиль и даже готовы пойти на крайние меры, – объясняет он. Задержали их всех уже непосредственно в аэропорту. Потом был арест, суд и смертный приговор для Кузнецова и Дымшица, который позже под давлением возмущённой мировой общественности бал заменён на пятнадцатилетние сроки заключения. – Действия под наблюдением КГБ, конечно, были в чистом виде жертвой. Эдик Кузнецов решил, что мы будем исполнять наш план до конца. А его срыв будет иметь даже большее значение, чем реализация, – делится со мной воспоминаниями Фёдоров. – Если бы люди в КГБ были мудрее, они бы дали нам улететь, получив отличный материал для пропаганды. Но они решили нас брать.
Вообще-то, Фёдоров не любит говорить о себе и вспоминать то время – он по жизни молчалив. Натура ли у него такая, или же долгий срок отсидки приучил его к молчанию – сказать трудно. И уж тем более не любит говорить за других – это точно лагерное. Сколько я его ни спрашивал о других участниках «Самолётного дела», в ответ получал неизменное: – Про других ничего не знаю. Могу отвечать только за себя. Он и в Америке много времени проводит в одиночестве, а компанию ему изредка составляют многочисленные коты и кошки: свои и приблудные, полудикие и промышляющие охотой на мышей и кроликов в соседских садах – благо заборов во Флейшманнс ни у кого нет, и это главное, что отличает дачи в этом местечке от классических советских. Маленький тощий котёнок, слепленный из рыжих, чёрных и белых лоскутков, не дает нам покоя и постоянно запрыгивает на стол. Юрий его терпеливо, без тени раздражения, снимает и спускает обратно на дощатый пол. У котёнка, нет имени – Фёдоров не дает имён приблудным, уважая их статус диких животных.
Евреев-подельников Фёдорова освободили раньше срока. В 1979 году семь участников заговора, включая Кузнецова и Дымшица, были обменены. В 1981-м обменяли ещё одного. Фёдорову и Мурженко предстояло отсидеть ещё четыре года, но освобождённые о них не забыли – под давлением Кузнецова за них стала хлопотать вся мировая еврейская общественность. – Евреи и Израиль мне всегда помогали и я чувствовал эту поддержку, – говорит Фёдоров. – Благодаря ей меня не могли убить в лагере, она спасала от «несчастных случаев» – если бы я погиб, началось бы международное расследование на высшем уровне с запросами из-за границы в адрес советского правительства. Ни властям, ни уже тем более лагерному начальству такой скандал был не нужен. Поэтому я мог быть с начальством твёрд и открыто говорить: «Да, я антисоветчик»... После освобождения Фёдоров, как опасный рецидивист, был направлен под административный надзор в город Александров, но и там еврейские активисты его не оставили – встретили, купили ему там дом и собрали денег на первое время. Но сразу возникла другая проблема: – Нужно было немедленно устраиваться на работу, чтобы не попасть под статью о тунеядстве, – вспоминает Фёдоров. – Но посмотрев на мои сроки и судимости – антисоветская агитация и измена родине, – на работу меня брать никто не хотел. И опять перед ним встала та же дилемма – садиться или уезжать? Сомнений, что снова упекут, не возникало, а местный александровский гэбэшник ему в открытую сказал: – Поедешь в Москву – сядешь. Попытаться эмигрировать во второй раз Фёдоров решил без крайних мер – взял одно из многочисленных приглашений, которые ему слали из Израиля борющиеся за его вызволение из Союза евреи, и подал документы в ОВИР... Естественно, ему довольно долго портили нервы и в результате отказали. – Я позвонил в Москву знакомым еврейским активистам и рассказал им об отказе. Телефонная линия была на прослушке. На другой же день меня вызвали и сказали: «Мы тебя не задерживаем. Можешь ехать, когда захочешь». Выпуская Фёдорова, советские власти, вероятно, хотели избежать нового витка кампании за его освобождение на Западе, которая при содействии еврейских активистов без сомнения началась бы после формального отказа на выезд. – Этот вопрос решался на самом верху. Выпустили меня и ещё нескольких сидельцев. Наш рейс в Вену был настолько пустым, что я смог даже взять с собой собаку, – вспоминает он.
Фёдоров уехал из СССР по израильской визе – как любой советский еврей. Но до Израиля, как и многие из них, не доехал – встретивший его в Вене Кузнецов посоветовал ему ехать в США. Однако друзей в Америке за долгие годы жизни там Фёдоров не нашёл. Все его друзья– в Израиле, в России. И в прошлом...
Основав благотворительный фонд, Фёдоров помогает нуждающимся советским диссидентам: в России сегодня до них никому нет дела, и на их мизерные пенсии никак нельзя ни выжить, ни поправить подорванное за долгие годы тюрем и лагерей здоровье...
Юрий Фёдоров в своём доме во Флейшманнсе
Уже много часов мы сидим на веранде и пьём чай, а мимо нас на своих грузовичках проносятся фермеры, плотники и другие местные жители. Евреев за рулём не видно – была суббота. Сразу за дорогой начинается жёлто-красный осенний лес, поднимающийся к ярко-синему небу по крутому склону. И наконец я задаю свой главный вопрос Фёдорову: что он думает о «Самолётном деле» сейчас, спустя почти полвека? – Мы подали людям пример – показали, что с системой можно бороться. И это было самое важное, – отвечает он.
Действительно, после нашумевшего «Самолётного дела» начались определённые послабления для желающих эмигрировать евреев. В 1970 году из СССР выпустили тысячу евреев, в 1971-м – уже тринадцать тысяч, в следующем – более тридцати тысяч. А в 1974 году выпустили и нашу семью. Так что Юрий Федоров изменил и мою судьбу.
Дата: Понедельник, 05.08.2019, 10:05 | Сообщение # 364
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Offline
история 95-летнего ветерана из Екатеринбурга
Михаил Фильдштейн ушёл на фронт трубачом, а вернулся героем...
— Вам, наверно, нужна героическая история: самолёт сбил, два танка подбил. У меня нет ничего такого, — предупредил нас Михаил Викторович.
Ветерану Великой Отечественной войны Михаилу Викторовичу Фильдштейну 95 лет. Живёт в самом центре Екатеринбурга в одном из старинных особняков на улице 8 марта. Работал на Уралмаше старшим мастером, главным механиком на энергетическом предприятии. У него двое детей, трое внуков. Полтора года назад он похоронил жену... У Михаила Викторовича загорелое лицо - он на днях он вернулся из Израиля, где гостил у родни. Он часто путешествует, мечтает и строит планы. Так и сказал нам — то ли в шутку, то ли всерьёз: «Мечтаю жениться, чувствую, ещё год один поживу — привыкну к одиночеству».
Он встретил войну в 17 лет, был военным трубачом в полку. Его воспоминания связаны с одной из самых горьких страниц в истории Великой Отечественной войны — с Киевским котлом, когда в 41-м году наши войска попали в окружение и, говоря языком сводок, понесли большие потери. В Киевском котле погиб Юго-Западный фронт.
Четыре армии были разгромлены, две армии — частично. Фашисты в своих сводках объявили, что в плен было захвачено 665 тысяч бойцов и командиров Красной армии... Михаил Викторович не любит «гладких» героических фильмов о войне, потому что видел, что всё было не так пафосно. «Негероическая» (он сам так сказал) история героя войны — часть нашей Победы, давшаяся тяжело, трубач полка вытаскивал раненых в первые трагические дни войны, прорывался из окружения по оккупированной Украине, потом воевал на передовой...
— В 16 лет я окончил 10-й класс, хотел быть лётчиком, героем, но меня не брали из-за возраста в училище лётное, в военные институты. Писал везде, чтобы взяли, даже Ворошилову писал. Мне отвечали "подрасти немного — поступишь". Я играл на трубе в школьном оркестре, и меня пригласили в полк воспитанником в духовом оркестре. Капельмейстер говорил моим родителям: "Дома тут при вас сын и отслужит, под юбкой" (смеётся). А в мае 41-го всю нашу дивизию поднимают, в вагоны товарные грузят — и на Украину. Мы думаем, кого-то ещё освобождать поехали. Тогда освобождали, помню, Западную Украину — такой момент был в истории. А мы, оказывается, ехали на свою войну под Киев. С мая по июнь постоянно тревоги были учебные, марш-броски. Знали ведь там наверху, что война начнётся. 22 июня, после объявления Молотова, я подал сигналы — общий сбор, тревога.
Нас построили, полковник сказал: "Дудки — в обоз, музыкантов — в санитары". И мы пошли на запад ... пешком, три часа в сутки давали отдохнуть. После первых боёв началось отступление, снова дошли до Киева. Под Киевом провоевали месяц. Моя задача была, туда (на передовую) — патроны, назад (от передовой, к госпиталю) — раненых.
Потом, когда немцы пересекли Днепр выше и ниже по течению от Киева, мы оказались в котле. Отступать было поздно. Помню, мы шли по Крещатику, сначала организованно было всё, потом всё перемешалось, я не мог найти никого из своей дивизии. Мы оказались на каком-то острове, вокруг болота... Помню, среди нас был лётчик, капитан, герой Советского Союза. Он ночью ушёл с этого острова, пробрался в деревню, привёл нам лошадь и корову. Мы их на части разорвали. Не знаю, как мне достался кусок мяса, сварил в каске вместе с головастиками из болота. На всю жизнь запомнил, как было вкусно это. Во время окружения был ранен, но там же такие у людей ранения были, руки оторванные, я ведь санитаром был... А у меня лёгкое ранение, осколочное. Зажило. — Мы стали прорываться к линии фронта. Пешком прошёл от Киева до Таганрога. Ночевали в украинских деревнях. Ни разу не помню, чтобы нам отказали хозяева. Нас кормили везде — и где голодно было, и где сытно. Кто чем мог. Женщины нам говорили «У мене ридный сын ушёл воевати, я не знаю чи живы, чи ни», вот в каждой хате нас так примерно и встречали. В каждой хате кто-то из родных был на фронте, и к нам тепло относились. Два раза попадал под облавы. Отправляли в лагерь.
Один раз бежал, когда нас вывели на работы. Охранник был обычный молодой парень, почти мой ровесник, музыкальный очень. Мы с ним немецкие оперетты вместе пели. Я ему прямо сказал, по-немецки, как мог: "Я уйду". Он демонстративно отвернулся. В другой раз попал под облаву в доме, где мы остановились. Тогда нас должны были направить в Германию, в лагерь. Я понимал, что не выживу, медосмотр будет, тут же выявят, что я еврей. Мы сбежали вместе с товарищем, пока вели колонной.
Больше под облавы не попадались. Фронт перешёл возле Александровки под Кропоткиным. Начал искать куда деваться, куда мне, к какой части приткнуться. Наконец, меня и других, кто перешёл линию фронта, «подобрал» СМЕРШ. И в кутузку нас. Допрашивали. Кого-то из арестованных в штрафбат отправили. А меня в обычную часть, на фронт. Так и довоевал обычным рядовым. И после этого много тяжёлых, эмоциональных моментов было. Но самый тяжёлый, напряжённый момент за всю войну для меня — это то, что случилось под Киевом в 41-м году. — Украину хорошо вспоминаю всегда, после того как к нашим пробирался через украинские деревни. А сейчас я даже не смотрю по телевизору то, что происходит на Украине. Вообще не смотрю телевизор. Всё враньё — такое у меня впечатление. Насмотрелся... После войны поначалу были фильмы, как один солдат целый взвод берёт. Как всё гладко было. Мы герои, а немцы — дураки. Нельзя так. Да, немцы потеряли миллион семьсот тысяч, а мы не можем точно сосчитать, у нас на десятки миллионов счёт погибшим идёт!
С тех пор, видимо, не доверяю телевизору. Может, не прав я насчёт кино. Наверно, и хорошие, душевные фильмы о войне из-за этого отмёл. Хотя «Семнадцать мгновений весны» смотрел с удовольствием. Понимаю, что брехня (выдумка отчасти), но красиво как, чувства патриотические поднимает, за душу берёт!..
Дата: Вторник, 13.08.2019, 14:32 | Сообщение # 365
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
Предела возможному, оказывается, не существует...
Город Золочев, что ныне в Львовской области, входил в состав разных государств, но евреи там жили с XVI в. и к началу 1940-х гг. они составляли больше половины населения города.
Когда разгорелась Вторая мировая война, сотни евреев из Польши ринулись на восток, спасаясь от нацистов, и еврейское население города возросло до 14 тыс. человек. 1 июля немцы вошли в Золочев, и уже 3 июля местный Украинский национальный комитет запросил у немцев разрешения на антиеврейскую акцию и получил разрешение. После грабежей, погромов и избиений 3500 евреев были убиты. Потом их сотнями отправляли из Золочева в трудовые лагеря. В августе и ноябре 1941 г. 5200 евреев отправили в лагерь смерти Белжец. 1 декабря оставшиеся евреи были загнаны в гетто, вместе с евреями из соседних городков. 2 апреля 1943 г. гетто было ликвидировано и его обитатели расстреляны. Небольшому числу евреев удалось бежать в лес, и они организовали две партизанских группы. Одну выдал украинский крестьянин, и группа, после ожесточенного сопротивления, была уничтожена.
23 августа 1943 г. были ликвидированы трудовые лагеря вместе с их обитателями. Еврейская община города перестала существовать... Выжили очень немногие. Во многом благодаря тому, что среди многочисленных погромщиков и равнодушных нашлись святые люди. Верующие католики из семьи Левицких дружили с соседями-евреями, говорили на идиш, как и многие неевреи города. Когда, уже в июле 1941 г., немцы ограничили передвижение евреев и стали конфисковывать их квартиры, когда евреи уже начали голодать, Александр Левицкий немедленно предложил им помощь и уже тогда стал снабжать их продуктами и медикаментами. Его дочь Катаржина вместе с внучкой Ярославой ехали 8 км на поезде, потом шли пешком и покупали у знакомых продукты, чтобы передать их евреям. Семилетняя (!) Ярослава играла в этом опасном предприятии самую активную роль — курьера. Ей упаковывали еду в школьный ранец, сверху закладывали тетрадями и учебниками, и так она проносила еду евреям. На маленькую девочку украинские полицаи внимания не обращали, и именно она передавала продукты. Когда евреев загнали в гетто, Ярослава пролезала с ранцем под проволоку на территорию гетто, где её уже ждали. Сестра и соседка ждали её возвращения снаружи. Они видели из окон, как проходит очередная акция, как увозили их соседей-евреев, одного за другим. Те махали им на прощание, а они махали им в ответ, рыдая.
После ликвидации гетто среди горстки выживших были два мальчика-еврея, которых Левицкие спрятали в погребе. А ещё... в 2 км от их дома, в большой канализационной трубе разрушенного здания бывшей конфетной фабрики, прятались 25 евреев, которым они носили продукты. Опасность заключалась не только в передаче продуктов, но и в том количестве их, которое приходилось закупать... К ним каждый вечер приходил один из прятавшихся, Абрам Шапиро, забирая мешок с продуктами, который уже приготовил Александр Левицкий, потом шёл в лес, и там через люк проползал по трубе 1,5 км, волоча за собой мешок, в то время как бабушка Левицкая истово молилась на образа – чтобы он дополз.
Все эти евреи спаслись... После войны большинство из них эмигрировали в США, а двое, Израиль Фенстер и Абрам Шапиро – в Израиль.
21 сентября 1989 г. Яд Вашем признал Праведниками народов мира три поколения семьи Левицких – Александра, Катаржину и Ярославу. В 1995 г. Ярослава Левицкая, узнав, что Праведникам предоставляется израильское гражданство, переехала в Израиль и поселилась в Хайфе. Её имя увековечено на стеле Праведников в Хайфе, а ближайшим другом ей стал ... Абрам Шапиро.
Сейчас ей 84 года. Она живёт в хостеле и является последней из ещё здравствующих Праведников народов мира в Хайфе. Ярослава, которую все называют Славой, очень гостеприимна, всех хочет вкусно накормить. Впрочем, старость и здоровье напоминают о себе всё больше…
Наверное, это не частый, если не уникальный случай, когда сразу три поколения одной семьи удостаиваются звания Праведников. И возникает всё тот же вопрос: откуда у семилетнего ребёнка такое подвижничество? Это осознанный нравственный поступок, детская игра с опасностью – а семья, безусловно, предупреждала её, что необходимо быть осторожной, – или что-то ещё? И что было на душе у матери и деда, когда они посылали внучку в гетто с продуктами, где её могли схватить, а потом и их всех? Что ими двигало?
28 августа 1911 года родился Давид Григорьевич Гершфельд – известный композитор, дирижёр, музыкальный педагог, фольклорист, основоположник молдавской национальной оперы и системы музыкального образования Молдовы. Историю искусства и культуры Молдовы невозможно представить без этого человека.
Давид Гершфельд создал первую детскую музыкальную школу и Национальный музыкально-драматический театр в Молдавской АССР, Союз композиторов Молдавии, Кишинёвскую государственную консерваторию, музыкальное училище им. Ш. Няги и детскую музыкальную школу им. Е. Коки в Кишинёве, Молдавский государственный театр оперы и балета...
Давид Гершфельд родился в местечке Бобринец (ныне Кировоградская обл. Украины). Его отцом был скрипач и композитор Григорий Исаакович Гершфельд. Детство Давида прошло в различных местечках Украины, где выступал оркестр его отца. Начальное профессиональное музыкальное образование Гершфельд получил в музыкальном училище в Виннице. Закончив школу-семилетку, работал слесарем, учился на рабфаке Киевского химико-технологического института. Играл на многих инструментах в оркестре отца, затем на различных духовых инструментах в военных оркестрах расквартированных поблизости частей Красной Армии. По окончании Одесского музыкально-театрального института в 1934 году Гершфельда направили на работу в Молдавскую АССР, назначив заведующим музыкально-постановочной частью Тираспольского Украинского театра. Неутомимая энергия и блестящие организаторские способности привели к тому, что Гершфельд в течение нескольких лет создал в Тирасполе Молдавский национальный музыкально-драматический театр, Дом художественного воспитания детей, детский симфонический оркестр, первую в республике детскую музыкальную школу, которую сам возглавлял до 1940 года. В 1940 году создал и возглавил Союз композиторов Молдавии, базирующийся теперь в Кишинёве, основал и возглавил Молдавскую государственную консерваторию. В 1942 году Гершфельд организовал ансамбль песни и пляски «Дойна», состоявший из оркестра, солистов и танцевальной группы. Оркестр выступал с концертами на фронтах и в госпиталях, именно за его организацию в 1942 году Гершфельд был первым в республике удостоен звания Заслуженного деятеля искусств Молдавии.
По возвращении в Кишинёв в 1944 году Давид Гершфельд воссоздаёт Союз композиторов Молдавии и Кишинёвскую консерваторию, он создаёт Кишинёвское музыкальное училище (впоследствии имени Штефана Няги), а на базе музучилища специализированную музыкальную школу-десятилетку имени Е. Коки, основывает оперную студию при руководимой им консерватории. В 1947 год Гершфельд стал жертвой развернувшейся в СССР сталинской кампании по борьбе с безродными космополитами, подвергся разгромной критике в газете «Советская Молдавия» и был уволен со всех занимаемых им должностей. К счастью, он оставался на свободе и все годы опалы продолжал активно сочинять музыку. В 1956 году после разоблачения культа личности Сталина Гершфельда восстановили на всех постах. Вдобавок он стал художественным руководителем Молдавского радиовещания. В это же время Гершфельд впервые основал в Кишинёве Молдавский государственный театр оперы и балета. Одной из первых постановок была написанная им первая молдавская опера «Грозован» (на либретто В. Руссу о гайдуке Григории Грозоване). В 1964 году в связи с развернувшейся политикой продвижения национальных кадров Давид Гершфельд вновь был вынужден оставить все посты. В 1966 году композитор поселился в Сочи, где до 1992 года возглавлял местную филармонию. В 1992 году композитор эмигрировал в США, жил в городке Брейдентон во Флориде...
Даже покинув Молдавию, Гершфельд продолжал сочинять произведения, связанные с молдавским национальным фольклором и молдавской культурой. Он автор трёх опер (помимо упоминавшейся «Грозован», «Аурелия», «Сергей Лазо»), балета «Радда» по рассказу Максима Горького «Макар Чудра», оперетты «Поэт и робот», музыкальной комедии «В долине виноградной», трёх кантат, концертов для скрипки с оркестром, молдавских танцевальных сюит, более 250 песен и романсов на стихи молдавских поэтов, обработок молдавских народных песен и танцев, музыки к драматическим спектаклям. Гершфельд написал «Ораторию памяти Андрея Сахарова» на слова молдавского писателя Михаила Хазина и музыку к первой кинокомедии на киностудии Молдова-филм «Не на своём месте» по сценарию Иона Друцэ...
Народный артист Молдавии Давид Гершфельд скончался 26 января 2005 года.
Дата: Понедельник, 09.09.2019, 10:24 | Сообщение # 367
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 543
Статус: Offline
Песни этого музыканта и исполнителя, которого еще называют «молдавским Челентано», любят люди по всему миру вот уже многие годы. Получив всесоюзную известность благодаря хитам на русском языке, этот молдавский певец с бархатистым тембром голоса и привлекательной внешностью поразил женскую половину населения многих стран в самое сердце...
Дата: Пятница, 27.09.2019, 07:21 | Сообщение # 368
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
Алексей Симонов, сын знаменитого писателя советской эпохи рассказал о своём отце и связи с еврейским народом...
Признаюсь, когда-то давно я думал, что писатель Константин Симонов – еврей. Во-первых, он картавил; во-вторых, что-то в его внешности мерещилось; в-третьих, на страницах его книг всегда появлялись очень положительные персонажи с не вызывающими сомнения фамилиями. Позднее, обратившись к «Википедии», я узнал, что писатель не картавил, а грассировал, потому что его родители – русские дворяне, княжна Оболенская и царский генерал Симонов («Википедия» подозревает наличие у генерала армянских корней). Но всё-таки сын писателя, тоже писатель, кинематографист и общественный деятель Алексей Симонов – еврей, и это серьезный повод для нашей беседы...
– Алексей Кириллович… К вам ведь так надо обращаться? Почему не Константинович? – Настоящее имя моего отца – Кирилл, но как человек, чуткий к языку, он понимал, что «Кирилл Михайлович» плохо звучит из-за нагромождения согласных. «Константин Михайлович» звучит намного лучше, да и произносить удобнее и ему, и читателям. – Расскажите о ваших еврейских предках. – Моя вторая, еврейская, как я иногда говорю – лучшая половина, – она родом вся из Белоруссии: дед из Орши, бабушка из Шклова. Дед был приказчиком в рыбной лавке. У деда с бабкой было три дочери. Моя мама Евгения Самойловна Ласкина родилась в декабре 1914 г., в школу пошла ещё в Орше, но в начале 1920-х, когда начался НЭП, семья перебралась в Москву, дед открыл на паях магазин на Болотной площади. А потом начались все приключения, которые были у нэпманов… Когда деда выпустили из третьей ссылки, квартиру, которую он купил для матери, уже уплотнили, и матери там осталась одна комната. В 1937-м у матери арестовали первого мужа, увезли 1 сентября. Это был Яков Харон, великий звукооператор и замечательный человек. Она училась сначала в электроламповом техникуме, а в 1936 г. поступила в Литинститут. Она единственная из дочек деда, получившая высшее образование. Это было связано с теми неприятностями, которые обрушились на дедову голову в связи с изменением воззрений у советской власти. У мамы были очень симпатичные родственники. Её двоюродный брат, Борис Савельевич Ласкин, автор сценария «Карнавальной ночи», песен «Спят курганы темные», «Три танкиста» и даже «Нас в грозный бой послал товарищ Сталин…», был одним из ведущих советских юмористов. Мама поступила на редакторский факультет, потому что писать она крайне не любила. 22 июня 1941 г. ей вручили диплом, и она пошла работать в танковую промышленность. Уж какими путями, я вам не скажу, потому что не знаю, но к концу войны мама заведовала отделом снабжения цветными металлами Наркомата тяжелой промышленности. В 1947-м она ушла из Наркомтяжпрома и пошла работать по своей литературной специальности – её взяли в литературно-драматическое вещание на телевидение. Литдрамвещанием на её «счастье» заведовал Сергей Лапин, который сами знаете какой был любитель этих еврейцев... В 1948-м её оттуда вычистили, в 1949-м, в ходе борьбы с «космополитами», арестовали тётку, и мать не могла устроиться на работу вплоть до 1956-го. Все эти годы отец нас так или иначе содержал и поддерживал. Вот, собственно говоря, и вся моя еврейская линия.
Константин Симонов с сыном – А как Константин Симонов относился к евреям? Судя по некоторым персонажам его произведений, – неплохо. – Почему нужно судить только по персонажам произведений? А что, реальные женщины не в счёт? Что касается любви – двух жён, стопроцентных евреек, никак не отменишь. Правда, с первой он жил в незарегистрированном браке. Это была Ата Типот, дочь писателя Виктора Яковлевича Типота. – Типот – это же псевдоним? Его настоящая фамилия Гинзбург. Он автор либретто советских оперетт «Свадьба в Малиновке», «Девичий переполох», «Вольный ветер» и брат Лидии Гинзбург, знаменитого литературоведа. – Да. Его дочь Ата Типот – Наталья Викторовна Соколова-Гинзбург – в дальнейшем стала очень приличной писательницей, писала прозу. А моя мать никакой прозы не писала, но она была удивительно тонким специалистом по стихам. Она отличалась потрясающим чутьём, и наш книжный шкаф был забит книгами с дарственными надписями авторов. Достаточно сказать, что первая книжка Давида Самойлова «Ближние страны» у нас есть с надписью: «Моему первому редактору и критику». Редактором была мать, критиком был я. Есть десяток книг Бориса Слуцкого, он пишет: «Председателю единственного колхоза, в котором я состоял». У Жени Евтушенко есть стихи, посвященные моей маме... Помните знаменитое стихотворение Давида Самойлова «Я зарастаю памятью, как лесом зарастает пустошь…»? Там сверху стоит посвящение «Е. Л.» – это и есть Евгения Ласкина. – Известно, что Константин Симонов, лауреат шести Сталинских премий, заместитель генерального секретаря Союза писателей СССР, принимал участие в кампании против «безродных космополитов». Правда ли это? – Его участие в кампании против «космополитов» – это чистая правда. Другой разговор, как и почему это было. Не могу сказать, что он этим гордился. Не могу сказать даже, что он считал это достойным поступком. Но тем не менее он это сделал, потому что по жизненной ситуации, которая была, иначе не мог. Так ему казалось, по крайней мере. Или не хотел рисковать тем положением, которое занимал в это время. А было это в 1948–1949 гг., как мы помним. – А правда ли, что, участвуя в этих кампаниях, он деньгами помогал их жертвам? Вы что-то об этом знаете? – Знаю, конечно. Как об этом можно не знать? Он долгое время полностью содержал семью драматурга и театрального критика Борщаговского, которого сам первый и назвал «космополитом»… – Напомним читателям самую известную сценарную работу Борщаговского – рассказ, по которому был снят фильм «Три тополя на Плющихе». Но это было потом. – Перед тем, как делать доклад в Центральном доме литераторов, он вызвал Александра Михайловича к себе и сказал: «Саша, завтра я буду делать доклад о „космополитах“. Ты находишься в списке обязательных фамилий, и я тебя обязательно назову. Для тебя это будет означать исключение из партии и потерю заработка на довольно значительное время. Возьми деньги сейчас; если надо будет, обратишься ещё раз». Он помог и пострадавшему, правда, не по «пятому пункту», Зощенко. Но ему помог не деньгами, а сделал значительно больше: в самое мёртвое время он напечатал «Партизанские рассказы» – рассказы плохие, не делающие чести Зощенко, но вернувшие в литературу это имя. Всё это было. Понимаете, мне не очень нравится время, в которое я живу, но по сравнению с тем, как жили они, мы живём в свободной, не напряженной, не ставящей перед трагическим выбором ситуации. – Давайте поговорим о еврейской, точнее, израильской жизни самого знаменитого стихотворения Константина Симонова – «Жди меня». – Отец написал это стихотворение в самом начале войны, опубликовано оно было не сразу, а в январе 1942 г. И вот в 1943-м на берегу Хайфской гавани, на базе, где расквартированы бойцы Еврейской бригады британской армии, сражавшейся с фашистами, сидит на дежурстве молодой солдат и читает книжку «Стихи о любви» Константина Симонова в переводах Авраама Шлёнского... – Шлёнский ведь гениально переводил русскую литературу на иврит. Его перевод «Евгения Онегина» – это шедевр… – Да, абсолютно гениальный переводчик. И вот на первой странице книжки – «Ат хаки ли», «Жди меня». Солдата захватило это стихотворение – у него тоже где-то в Австрии, откуда он сумел убежать, остались родные. Он начинает петь эти стихи, у него хороший голос. Рядом в казарме ночевала концертная бригада. Солдат разбудил здорового бугая, который играл на аккордеоне: ты же грамотный, запиши мелодию. Тот записал и говорит: «Ну-ка, спой!» Солдат спел, это понравилось, песню взяли в программу, а этого мальчика, которого звали Соломон Дойчер, а потом в Израиле – Шломо Дрори, взяли в концертную бригаду. Песню эту провезли по всем фронтам, где в английских частях воевали евреи, и она стала самой популярной в Еврейской бригаде. Согласитесь, у стихотворения началась другая жизнь. И я о ней не знал, и эту песню услышал почти случайно. Но вот в 1998 г. сижу я как-то в своей квартире в Москве, на Красноармейской улице. Раздаётся звонок. Звонит Саша Любимов из программы «Взгляд» и рассказывает о парне, который во время первой чеченской войны три года был в плену, и он там повторял это стихотворение, думая, что это молитва. Я тогда участвовал в передаче с этим парнем, рассказал историю этого стихотворения, сказал о том, что 30 советских композиторов писали на эти стихи песню, и ни одна из 30 мелодий так и не «приросла» к этим стихам. А через какое-то время мне опять звонят из «Взгляда»: вам пришёл пакет. Пакет был от замечательного человека Илюши Войтовецкого, который, к сожалению, умер в Израиле два года назад. Он писал: «Дорогой Алексей Кириллович, вы говорили, что нет мелодии для этого стихотворения, а она есть. Вот эта мелодия, её поет вся наша страна, вот как это звучит на иврите…» Он прислал кассету и записал текст русскими буквами. Короче, Илюша Войтовецкий познакомил меня с этой песней, а потом я приехал в Израиль снимать её автора – Шломо Дрори. Ему было 80 лет, и он спел эту песню в картине 2005 г., которую я снял к 90-летию отца. В стихотворении «Жди меня» есть что-то молитвенное, но нет более молитвенного языка, чем иврит. И в переводе Шлёнского это угадано, и в мелодии Дрори угадано, а из советских композиторов никто угадать этого не мог. Вот так и получилось, что на русском языке этой песни нет, а на иврите она есть. А в России израильская песня «Ат хаки ли» – «Жди меня» – впервые прозвучала в 1999 г., когда мне исполнилось 60. Я включил в Центральном доме актёра эту песню в записи и сказал, что впервые стихи моего отца звучат на древнем языке моей матери.
Дата: Четверг, 17.10.2019, 02:14 | Сообщение # 369
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
ОДЕССКИЕ ИСТОРИИ. Йося и его дети
В свои 76 лет гинеколог Йосиф Зильберман нагло наслаждается жизнью. Он воплощение той самой Одессы, необыкновенной, остроумной, дерзкой и талантливой, которая существует не только в фольклоре и литературе.Одесса — это не море, не Юморина и даже не Привоз. Город стал легендой благодаря гениям. Пару десятков таких мы знаем из учебников. С остальными встречаемся каждый день. В утренней маршрутке, на рынке, в поликлинике, во дворе есть Они. Неповторимые и самодостаточные. Встреча с ними заставляет вас расплываться в улыбке и постить их фразы в соцсетях. Чем больше их в любом городе, тем он ярче и самобытнее. Одессе в этом смысле крупно повезло.Он был нежеланным ребёнком. И вообще не должен был появиться на свет. Ну, или прожить не больше года. Канун войны, 1940 год. Мама работала детским врачом, поэтому к коллегам на медосмотры не ходила принципиально, до тех пор, пока живот не увеличился в несколько раз. В районной поликлинике ей намекнули на злокачественную опухоль и отправили на срочную операцию. Тогдашнее светило гинекологии профессор Агоронов решил перед операцией осмотреть пациентку. И выдал: «Валите домой. Вашей «фибромиоме» месяцев пять, если не больше». Мама рухнула в обморок, а когда пришла в себя, рассказала об этом папе, сидящему в коридоре с советской газетой в руках. Скандал случился прямо в больнице. Папа заявил: «Это не мой ребёнок! Мы 12 лет не предохраняемся, и ничего не было. Это не мой. Мне не надо — тебе тоже!». Дома о причине скоропостижного возвращения из больницы доложили бабушке, которая, как и положено религиозной еврейской женщине, открыла рот на сына и невестку. — С ума сошли — в пять месяцев аборт делать?! Я вам сделаю! Вам что, уже мозг выскоблили?! Что значит не твой, мишигинер? Значит теперь будет твой!
Ослушаться главу семьи побоялись. Так появился на свет Йосиф Зильберман. В 1941 году. Вот уж действительно не вовремя.
***
«Что вас беспокоит? Яичник?! Беспокоить могут боли, кровотечения, отсутствие денег, отсутствие любовника, а яичник беспокоить не может»
***
Наш разговор с «главным женским врачом Одессы» Йосифом Семёновичем (Йосей, как его с нежной фамильярностью называют за глаза пациентки) похож на джазовую синкопу и происходит во время приёма. В паузах между осмотрами и назначениями он отпивает заварку из большой фарфоровой чашки и затягивается сигаретой прямо в кабинете. Ему можно всё, несмотря на возраст и крики завотделением. Зильберман не просто живая легенда гинекологии, копеечными назначениями и невероятным чутьем спасшая от бесплодия сотни женщин задолго до появления ЭКО. Он — воплощение той самой Одессы, необыкновенной, остроумной, дерзкой и талантливой. Он — её настоящая квинтэссенция, круче всех налётчиков и коммерсантов вместе взятых.
***
— Беременная, что принимали? — Из таблеток? — Нет, из алкоголя!
***
Все десять пациенток, сидящие в кабинете по стульчикам и кушеткам, радостно хихикают. Он принимает нон-стоп по восемь часов в день, не считая выездов на роды, но очереди всё равно, как в мавзолей. Ещё человек двадцать с журналами, едой и водой томятся под дверями. В ожидании можно провести часов пять. Всю жизнь он принимает в совковой консультации в сердце Молдаванки. Несмотря на брутальность и ругань, Йосиф Семёнович необыкновенно корректен во всём, что касается осмотра. ***
«Что страшно? Что значит кесарево? Ты видела свою *опу? — ты же машина для родов! Какое кесарево с такими бёдрами, шлёма? Иди отсюда! И молиться! Молиться Богу каждый день!»
***
Его родителей забрали на фронт. А детей и ту самую строгую бабушку эвакуировали в Чимкент. Бабушка снова спасла годовалого Йосю — уже от голодной смерти. Кроме идиша, она в совершенстве знала пять языков, поэтому их перевезли в Омск и выделили землянку возле военного авиационного завода. Бабушка переводила документы и получала пайку хлеба, которую делила между внуками. После войны они вернулись на Ришельевскую, в разграбленную квартиру, и мама сказала, что жить в ней не сможет. ***
«Вот смотрите все на эту женщину. Это приличная женщина! Она хорошо рожала и слушала доктора. Ползи на кресло. Пиши! С 49-го дня после родов можно купаться в море, принимать ванну, жить половой жизнью, прыгать, летать, скакать. Покажи фотографию ребёнка. По-моему отлично получилось. Через пару лет можем повторить»
***
Йосю исключили из школы за хулиганство вместе с внуком профессора. Жаркий май, последние школьные дни и бесконечные годовые контрольные. Вместе с корешем они выскочили во двор и заметили ключи, забытые уборщицей в тяжеленой школьной двери. Разумеется, пацаны заперли школу со всеми детьми и учителями и ушли на пляж. Правда, не знали, что пожарный выход был заколочен, и директору, чтобы выбраться, пришлось вызывать пожарных и милицию. — Вечером нас схватили прямо на пляже — менты тогда отлично работали, — смеётся он. — А наутро уже исключили. Но спасли дедушка-профессор из Водного и месяц май — конец года. Конфликт замяли, и нас в сентябре восстановили. Ещё бы, хулиган Йося выигрывал все областные олимпиады по химии и физике.
***
«Так, бери листик пиши: шевеление плюс, сердцебиение плюс. Чего не я пишу? А чья карточка — твоя или моя? Тем более женщины моим почерком недовольны — его разобрать не могут. Я ж не на каллиграфа учился. Спасибо, что не спёрла ручку»
***
Он был единственным студентом-евреем на потоке в мединституте. Это был разгар антисемитской кампании. Тогдашний ректор Дейнека писал статьи о национальных и социальных квотах в вузах и притоке сельских жителей на элитные специальности. И официально заявлял: «У меня будет учиться столько евреев, сколько их работает в шахтах Донбасса». На вручении дипломов он, отмечающий каждую корочку рукопожатием и напутствием, не подал руки Зильберману с красным дипломом. Но отличник, воспитанный бабушкой и улицей, не растерялся — Йося вышел на край сцены и вскинул над головой сжатые в замок руки, как боксёр-победитель, — зал хохотал и аплодировал. По распределению Йосиф Семёнович попал в Белгород-Днестровский — один из ближайших к Одессе райцентров. — Когда я пришёл в тот роддом, у меня было сразу две женщины… Одной — сто, второй — девяносто, но через полгода начался аншлаг. Я был, наверное, самым богатым молодым специалистом. Прикинь, полторы ставки в роддоме, полставки в консультации, семь дежурств на скорой и ещё успевал в рыбтехникуме читать гражданскую оборону! Аншлаг был обоснованным. Ещё в институте он пошёл подрабатывать в ночные смены акушером в «еврейский» роддом на Разумовской (его закрыли в конце 70-х). Там были старые акушерки, которые до войны жили в Румынии и учились на курсах повитух в Париже. Они и стали его первыми учителями-практиками. А в Белгород-Днестровском Зильберман познакомился с главным районным гинекологом Виталием Анисимовым, светилом в области лечения бесплодия и невынашиваемости, который чуть ли не силой заставил перспективного молодого врача обучаться этой специализации. — В свои 25 я был очень уважаемым человеком. Звонит ночью продавщица и кричит: «Доктор! Нам завезли бюстгальтеры! Импортные! Есть даже чёрные и розовые! Вам какой размер?». А я знаю? Сиськи есть сиськи. Позвонил жене — она обрадовалась. Так и размер заодно узнал. Однажды счастливый папаша привёз полфуры арбузов… Я один, в Одессе жена с малышом. Все соседи от моих продуктовых подарков прятались. Он не помнит, сколько принял младенцев — на смене у единственного дежурного врача их могло быть больше двадцати. Зато помнит ход родов, имена и фамилии каждой пациентки, даже если перерыв между первой и второй беременностью был больше десяти лет.
***
«Леночка, помню ли я тебя? (Леночка приехала в роддом на 12-сантиметровых шпильках с ценником на подошве, потому что воды отошли прямо посреди магазина.) Ну конечно, только такая пришмаленная может рожать в шабат, да ещё и в ливень! Мужу скажете — на шесть дней доступ к телу запрещён»
*** К нему приезжали и приезжают на лечение не только со всего бывшего Советского Союза, но и из-за границы. Его маленькая гордость — женщины, благополучно выносившие и родившие после пяти замерших беременностей, или малыш, появившийся после двадцати лет бесплодия. Он врач от Бога, и все его пациентки восхищаются талантом и призванием. — Ты понимаешь, — он подкуривает очередной «Парламент», — я так любил химию, астрономию, геологию… Особенно химию. Но работать учителем как-то не хотелось. Мужчина должен обеспечивать семью. Да, у нас в роду несколько врачей — мама, старшая сестра, но только сестра знала, куда я подал документы на поступление. Если бы я мог вернуться в свои семнадцать, то, наверное, стал бы астрономом или геологом. В семидесятые, особенно за пределами крупных городов, была сумасшедшая смертность — и детская, и рожениц. Йосиф Семёнович помнит свою не первую, но самую яркую женщину со зловещей фамилией Умрихина. Её привезли в родах и оставили дежурному врачу. Зильберман показывает руками полтора метра ростом на полтора шириной. — Раскрытие полное, а родить не может. Я чуть сам не родил… Ребёнок оказался больше пяти килограммов. Но мы смогли! И тут у неё началось кровотечение. Это сейчас его можно легко остановить, а тогда… при таком крупном ребёнке. Мы за ночь чуть не поседели все. Спасли, вытащили. На утренний обход приехал начмед и удивился: а почему не кесарили? Я говорю: судя по лицам родителей, там и так явно не Карл Маркс и головка уже в таз вошла, я бы инвалида вытащил в лучшем случае. Ну, обошлось — все живы, а победителей не судят.
***
«Шо вы меня благодарите за беременность, как будто это я вам заделал ребёнка. Бога благодарите!»
***
Мне интересно о детстве, о жизни, как, когда, почему, какие бабочки на тропе привели мелкого хулиганистого и невероятно обаятельного живчика встречать в этот мир и не пускать в тот. — Нет, велосипеда у меня не было — жили небогато. А самый памятный и дорогой подарок детства — книги. Первая огромная про зверей и динозавров с цветными картинкам, а уже в школьные годы родители подарили «Занимательную химию» и «Занимательную физику» Перельмана. Самые прекрасные книги в моей жизни. Я до сих пор по телевизору смотрю только National Geographic. За дерзкие роды исключительно естественным путем, упрямство и хроническое нежелание выписывать «нужные» дорогие лекарства его не слишком жаловали ещё с советским времён, но Зильбермана грех тщеславия явно обошёл стороной. Он не раз отказывался и от аспирантуры, и от мест в лучших клиниках Израиля, Германии, Франции и США. — На фига? Что, в Одессе перестали рожать? Хотя в нашей консультации в 17:45 эти странные женщины отключают лифт. Немножечко неудобно — у меня приём до 18:00 в лучшем случае. Мы спускаемся в сорокаградусную августовскую жару по старой советской лестнице. Зильберман в свои 76, покашливая, бежит впереди и ворчит: «Ну ладно я, а если беременная тут будет идти? Ей же может стать нехорошо». Он был нежеланным ребёнком. И вообще не должен был появиться на свет. Ну, или прожить не больше года. Ему удалось не просто выжить, а стать проводником — спасать, вытягивать, приглашать в этот мир сотни новых жизней. Он веселит, вселяет надежду и в свои 76 нагло наслаждается жизнью — и в родзале, и в модном баре с коктейлем, и на джазовом концерте, и в синагоге. Маленького роста, с кудрявыми волосами, выдающимся носом и гигантской звездой Давида на шее он кричит по дороге домой кому-то в телефон: — Да, если всё в мире будет нормально, то завтра с 10:00 я в консультации. Ша, не реви! Кто сказал, что ты бесплодная?! Кто-кто? Господь Бог? Нет? А кто? А-а-а… профессор. Накакай ему на голову. Приходи завтра.
Дата: Воскресенье, 08.12.2019, 07:00 | Сообщение # 372
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Offline
Электромобиль останавливается у супермаркета, рядом стоят ещё три таких же машины. Это типичная картина в Норвегии, где уже почти половина новых автомобилей не имеет вредных выбросов в атмосферу. "Электричество в Норвегии дешевое", - объясняет свой выбор пенсионер из Осло Руне Фэрборг и добавляет - В отличие от бензина... Цены на парковку в Осло дешёвыми назвать нельзя: 3 евро за полчаса, 6 - за час и так по нарастающей: 14 евро - за два часа. За покупками на машине просто так не поедешь. Городские власти ещё с начала 1990-х ведут борьбу с растущим трафиком с помощью высоких тарифов. И Осло удалось то, что для многих европейских столиц пока остаётся недостижимой целью: городской транспорт с низким уровнем вредных выхлопов. Для компаний, производящих электромобили серийно, Осло стал тестовой площадкой, чтобы понять, как может выглядеть будущее автотранспорта без углеводородного топлива. Норвегия, одна из богатейших стран мира, может себе позволить такие эксперименты: пользование общественным транспортом в стране стоит недорого, страна способна содержать дорогостоящую систему социальной помощи. В среднем, норвежцы зарабатывают около 70 тысяч евро в год, немцы - для сравнения - 36 тысяч...
Проблемы фонда на триллион евро: куда вложить деньги? Излишки от продажи собственных полезных ископаемых власти Норвегии направляют в Государственный суверенный фонд (Government Pension Fund Global, GPFG), которым управляет Центральный банк. Любой, кто заходит на сайт GPFG - он называется просто "Фонд" - может увидеть, что сегодня на счетах скопилось больше 9 триллионов крон, или почти один триллион евро. Идею фонда поддерживают все норвежские партии, приходящие к власти, будь то консерваторы или придумавшие фонд социал-демократы. Эгиль Матсен, вице-президент Норвежского центрального банка, выглядит как человек, привыкший решать проблемы со сверхкрупными финансами. Например, искать ответ на вопрос, что делать с деньгами от продажи долей сразу в 134 компаниях, связанных с добычей угля и нефти. Именно к этому его подтолкнули соответствующие рекомендации парламента и правительства Норвегии. Когда дело заходит об инвестиционных решениях для суверенного фонда, Матсен удивительно мало говорит о защите климата или инвестициях, безупречных с этической точки зрения. "Цена на нефть колеблется, и от этого - наш уровень доходов", - говорит он. Даже несмотря на то, что в предыдущем квартале фонд получил рекордные дивиденды?! Это только говорит о том, что хорошие деньги можно заработать не только от продажи нефти, но и другим способом, объясняет Матсен. До недавнего времени Эгиль Матсен считал, что его работа хорошо оплачивается, но мало кто обращает на неё внимание. Сегодня ситуация изменилась: любое сказанное Матсеном слово цитируют международные СМИ, как будто он глава ЕЦБ Марио Драги. Биржевые рынки начинает трясти, если он скажет что-то неосторожное. Ещё недавно Exxon, Shell, RWE, Glencore были для Матсена курицами, несущими золотые яйца. Руководителей многих из этих компаний он знал лично. Но сегодня Матсен едва ли станет увеличивать вложения GPFG в эти компании.
Нет, мы не распродаём наши доли в них, заверяет Матсен, но подталкиваем их к инвестициям в возобновляемые источники энергии и ставим конкретные сроки. Полный выход был бы слишком смелым: в конечном счёте, значительную долю поступлений в суверенный фонд Норвегии обеспечивает крупнейшая в Западной Европе нефтедобывающая компания Equinor, в которой работают 170 тысяч человек - один из важнейших работодателей в пятимиллионной Норвегии. Так что решение о выходе из капитала ряда нефтедобывающих компаний Матсен не хотел бы видеть в контексте борьбы за защиту климата. Матсен, скорее, раб той гигантской суммы накоплений фонда, которая отображается на его основной странице в интернете, и именно ей он служит. В 1990 году государственный суверенный фонд Норвегии начал свою работу, имея на счетах примерно 200 миллионов евро. В 2008-м, когда рухнула международная финансовая система, в фонде скопилось уже 200 миллиардов! Пока другие страны тонули в долгах, Норвегия могла позволить себе роскошь избирательно вкладывать скопленные деньги. GPFGстал расставаться с акциями тех публичных компаний, которые, например, загрязняют окружающую среду и используют детский труд, а также с табачными производителями.
С момента финансового кризиса размер фонда увеличился более чем в четыре раза. С 2014 года перераспределение инвестиций, особенно со стороны таких крупных игроков, как суверенный фонд Норвегии, приобрело политическое измерение. Решения норвежцев об отказе от вложений в определённые сектора продемонстрировали, что деньги крупных пенсионных фондов могут влиять на политику, что дало надежду активистам по всему миру. Решение парламента отказаться от вложений в нефть, газ и уголь не содержит "послания миру", заверила статс-секретарь норвежского министерства финансов Марианне Эйкваг Грот: "Фонд - это не инструмент экологической или внешней политики. Это инструмент для защиты накоплений граждан Норвегии". Но разве выход из нефтяных инвестиций не есть послание миру? "Норвежские власти на самом деле посылают двойной сигнал", - объясняет эколог Аня Баккен Риизе. Министерство финансов, по её словам, не устает повторять, что с защитой климата решения фонда никак не связаны, но в то же время премьер-министр Эрна Сульберг на встрече со школьниками, протестующими в защиту климата, подчёркивала достижения правительства в перераспределении инвестиций. Аня Баккен Риизе говорит, что, в конечном счёте, всё равно, по каким причинам государственный суверенный фонд Норвегии отворачивается от компаний, добывающих уголь и нефть: этот шаг – сигнал всему миру...
материал сей предоставил бельчанин (а ныне житель Москвы) Стэф Садовников
Судьба соцчеловека, или Воскресение Лазаря
Элегия
"O Postume, Postume..." Hor.
Многоуважаемый доктор Фрейд! Ради моей угрюмо закомплексованной юности и вопреки донельзя иронической зрелости я посвящаю настоящие заметки Вам и всей Вашей Венской школе. Более того, рискуя нарушить приличия, начну в Вашу честь с описания неких плодотворящих органов, а закончу откровенно фаллическим символом. И это всё, что я могу пожертвовать психоанализу, в свою очередь ставшему невольной жертвой вахлаков от национал- и просто социализма слева, а справа – презрительно-высоколобых лолитофилов а la Nabokoff.
Итак, они (для пристойности я здесь употребляю эвфемизм – они) были большие. И круглые, вроде шариков мороженого. В Кишинёве сооружали памятник Котовскому, один из первых после войны советских монументов, ежели не считать обязательного длиннополого истукана у входа в парк Пушкина. Из кармана серой цельнокроенной шинели (надеюсь, память не изменяет мне) торчал у тирана не то свиток заповедей, не то свёрнутая трубкой газета. После ХХ съезда, ночью, его стащили с пьедестала, уложили вверх усами на пневматическую платформу и увезли. Что касается меня, то, мучимый ювенильными грёзами, я разгонял их при посредстве ночных прогулок, а потому и стал очевидцем низвержения кумира. Кумир был мерзок, а мысли мои – слишком высокопарны, чтобы сегодня к ним возвращаться. Нет уж! Как говаривал Райкин, огородами, огородами и – к Котовскому.
Замечу, что вокруг площади Котовского (наверно, переименованной ныне в честь иного, более национально мыслившего бандюги) кустились тогда, в конце 40-х – начале 50-х, вот именно сплошные огороды. С одного бока уползала к мутному пересыхающему Быку так называемая Тэбэкэрия, цыганско-еврейско-болгарская слободка с бассейном Штранд-Бивол, он же "Локомотив", и славной десятой школой, питомцами которой, промежду прочих, были режиссёр Валериу Гажиу (в те годы просто Гажа) и сын портного Лёва Беринский, знаменитый еврейский поэт; с другого – коробился вдоль балок и яров "Кавказ", по сей день существующий бидонвиль с его цветными халупами и лачугами, прильнувший к Долине Роз и перетекающий в Малую Малину. Мама вела меня из каких-то гостей домой, я шаркал сандалетами, глотая пыль, поднятую мною же, и туземные дети кричали: "Срулик, Срулик, рыжий поц!" Я никак не мог понять, почему она их всех немедленно не зарежет, а только сбивается с шага и больнее перехватывает мою руку. Так вот, между Тэбэкэрией и "Кавказом", заслонённым позже насосным заводом и Академией наук, начали воздвигать памятник "последнему гайдуку" (это не я придумал, а Валериу Гажиу так назвал свой патриотический фильм ужасов). Если кто не видел, то знайте, что это конная статуя вроде Марка Аврелия или Юрия Долгорукого, а подвозили её к месту частями, в здоровенных неструганых щелястых ящиках. Кишинёв, уже чуть оправившийся от послевоенного сталинского голода, был в те поры городишкой несерьёзным, ещё по-румынски жовиальным, и на улицах только и толковали о новом памятнике, но не в смысле эстетических нюансов, а больше по части жизненной правды. Всех и каждого волновало, будет ли конь под славным комбригом, погибшим, по слухам, за своё жеребячество, – будет ли этот конь "как настоящий", совсем как настоящий, то есть со всем? И смею заверить: ещё не пошёл монтаж тусклоблещущих бронзовых деталей фигуры, а монумент, точнее – его кормовой компонент, с преподлинным знанием дела осмотрели практически все кишинёвцы, особенно учащаяся молодёжь. Начали ребята из ремеслух и босяковитая десятая школа, потом к ящикам кинулись остальные, среди них и моя, третья (она, как на смех, школа для дураков сейчас, а первая моя любовь, Аллочка, там, вообразите это, завучем, eheu, fugaces, Postume, Postume, labuntur anni. Увы, Постум, Постум, бегут быстротечные годы!). Короче говоря, с критическим реализьмом – молитвами маршала Будённого – всё у лошадки оказалось о'кей. Самые бесстыжие водили к щелям любострастных девчонок. Настоящие подруги, они отнюдь не кобенились. Земля вокруг была в семечковой шелухе, в оплёвках. Там я и услышал впервые эту фамилию – Дубиновский.
Некто Л., искусствовед (не люблю его за искусствоведение и за то, что он, как многие, впрочем, другие, пил кровушку из моего любимого молдавского художника Михаила Греку), выпустил в специальном издательстве книжку про Дубиновского. Она очень скучная. В ней смердно от мёртвых слов. В ней написано: "Лазарь Исаакович Дубиновский родился в 1910 году в селе Фалешты, близ небольшого бессарабского городка Бельцы, в семье сельского учителя. Уже в раннем детстве Дубиновский с увлечением лепит из глины забавные фигурки пастухов и животных. В 1917 году семья переезжает в Бельцы, где мальчик обращает на себя внимание учителя рисования местной гимназии И.В.Савина. Среди первых эстетических впечатлений детства – народная культовая скульптура в дереве и камне, широко распространенная в Бессарабии начала ХХ века. На перекрестках дорог, у колодцев и на погостах обычно стояли кресты с фигурами святых. В этих своеобразных и пластически интересных произведениях изобразительного фольклора воплощались представления крестьянского мастера о красоте, о человеческой доброте и справедливости. Произведения народных мастеров не могли не иметь значения для формирования творческой индивидуальности будущего скульптора". Тут кровопийца Л. чего-то, по-моему, переврал. Он спутал вроде бы, на мой неискусствоведческий глаз, Бессарабию с Италией. Лично я святых в той стране не видывал. Кресты действительно стояли, и не только в начале века, а буквально до последних лет, когда очередной медведь на воеводстве (по фамилии Медведев, но не будем сводить типовое душегубство к единичному клиническому случаю) дотла искоренил их в порядке борьбы с суевериями. Нет, не видал я святых. Только Он, деловито и жестоко распятый под жестяной, с резными оборочками крышей, откуда смотрит, пригорюнясь, восьмикрылый Дух, на пригоршню нарисованных сребреников, - и тут же закреплены молоток, гвозди с клещами, и даже лесенка для палача, словно игрушечная, приколочена под ангелически клубящимся облаком. Ещё Вертинский: Тихо тянутся сонные дроги И, вздыхая, ползут под откос, И печально глядит на дороги У колодцев распятый Христос. Что за ветер в степи молдаванской!..
На месте Л. я написал бы чище и теплее – поведал бы, что и в русском, и в румынском распутье и распятье рифмуются, что перекрёсток называется перекрёстком, потому что похож на свой корень, что распятья рубили и ставили на росстанях ради мимоидущих душ, ибо всякий путь – искушение, а колеблющимся нужна подмога. Также у степных колодцев: прежде чем припасть к мшистой, брызжущей солнцем, как сваркой, бадье, путник мог подмолиться Тому, кто вывел его из зноя и праха на передышку. И – тут уж всё идёт к делу – распятья служили в пустынях вехами. В непогоду под ними худо-бедно можно было укрыться от дождя, да и сами дожди были тогда благословенными (даждь нам, Господи, дождь!), не пропитанными ни ядом анчара, ни мерзкими кислотами, вызывающими облысение детей, бессилие мужчин и неплодие женщин. Тогда, по словам моей мамы, дождевой водой можно было мыть голову. Помню, соседки подставляли тазы и лохани ливневым потокам 48-го года. Ух, как хлестали струи из водосточных проржавевших труб! И ещё на месте зануды Л. я бы не просто привёл дату рождения скульптора – 1910, – а намекнул бы, что он выпал из небытия как раз через семь лет после гнусно известного кишинёвского погрома и – за семь лет до ещё более нашумевшего Октября. Я настоял бы, чтобы в моей книжонке были помещены портреты румынских профессоров А.Филиппиде и Г.Ибрэиляну с отважной антифашистской выставки моего героя, организованной в 1939 г. в Яссах. Я упомянул бы, что у него был прекрасный голос и едва не поступил он в кишинёвскую оперу и что когда сооружалась гигантская статуя Сталина для Волго-Донского канала, Дубиновского присовокупили к команде Вучетича и даже поручили самостоятельный участок: вверили левый сапог Командора. Наконец, я воздержался бы при выпуске буклета от сомнительного утверждения, будто с приходом русских в 40-м перед молдавским народом "открылись невиданные доселе перспективы экономического и культурного развития". Впрочем, что пенять? Ведь и Л., и Дубиновский прошли после войны одну школу, и оба, увы, стали отличниками. С годами ваятель ни шатко ни валко расставил свои торчалки по всей округе. В 1959-м на новеньком проспекте Молодежи вырос памятник борцам-комсомольцам; в 1970-м, к 25-летию Победы, у гостиницы "Кишинэу", метрах в пятистах от яйцеголового Котовского, возвели нечто, о достоинствах чего Л. умалчивает, а мне и подавно болтать неповадно: стоит стоймя бетонная шпала, а под ней, на ступенчатом пьедестале, раскидавшая руки женщина. Чуть ниже – солдат в каске и с мечом. В толковании символических образов трёхсоставной сей группы я боюсь ошибиться и лишь замечу, что местные остряки, для коих ничего, кажется, святого не осталось, уверяли, будто эта женщина преграждает приезжим доступ в отель: местов нет и не будет! Дабы покончить с кишинёвскими монументами, добавлю к названным симпатичный памятник композитору Штефану Няге, бюстик буревестника революции Максима Горького в сквере между бывшим Госбанком (ныне органным залом) и театром и двусмысленную композицию "К.Маркс и Ф.Энгельс перед зданием ЦК Компартии Молдавии": классики сидят на лавочке и, как бы ничего вокруг себя не замечая, мирно беседуют. Городские шалуны и тут не удерживаются от проказ – по утрам дворникам частенько приходится убирать выставленную между титанами бутылку из-под сухого молдавского. Мне это не смешно потому, что как-то раз случилось стать очевидцем куда более тонкой сцены, связанной с авторами "Манифеста". Лет пятнадцать назад, поздно-запоздно, возвращался я жаркой ночью домой. Со свежеполитого гудрона струился парок накопившегося за день тепла. Пахло банькой. От звёзд потягивало желанным холодком. В драбадан пьяная бабёнка, удерживаемая тоже хмельным, но потрезвее, парнем, всё порывалась выскочить с тротуара на проезжую часть и остановить редко пробегавшие машины. "Маш, Маш, – заунывно повторял парень, – пшли, пшли..." Она победно и, как сказал бы писатель Бунин, вакхически оглядывалась на него через плечо: "Такси хочу!" – "Здесь не остановится, – безнадежно толковал парень, мотая головой в сторону многоэтажной махины ЦК. – Пшли, Маш..." Наконец до неё дошло. Отлипнув от дерева, она огляделась окрест, запнулась мутным взором на Карле и Фридрихе и вдруг внятно, на совершенно голубом глазу, сказала: "Почему? Ждут же люди..." О Постум, Постум, где нынче та Маша и где та композиция, где тот ЦК, где та Молдавия-Молдова? Labuntur, господа, и как ещё labuntur anni! И чего возникать? Если на то пошло, исходная фотография Ленина и Сталина в Горках красовалась в сотнях тысяч квартир, и эстетике тут делать нечего. Мне дорог неистребимый юмор так называемых простых людей: введённую лет пять назад полицейскую дубинку моментально прозвали у нас "русско-молдавским разговорником". Но, прямо скажу, обидно, что вдохновение мастера, давшего кругаля из Бельцграда и Бухареста аж в самый Парыж и учившегося не где-то там в Царевококшайске, а в академии Гран-Шомьер у Антуана Бурделя (а тот бездарей не держал), десятки лет отливалось в такие, мягко говоря, похабные формы, что они занавешивали чугунными или бронзовыми складками его бесспорно своеобразный внутренний мир. Пегас Дубиновского и так был из битюгов, а тут ещё сбруя – членкор Академии художеств СССР, народный художник республики, лауреат множества премий, почётный член Союза художников Румынии и пр. Хоть убейте, не могу себе представить того же Бурделя, годами трудящегося над тем, чтобы стать неотличимым. Разумеется, не мне, пленнику времени, штамповать для заложников вечности патенты на бессмертие. Но глаза мои открыты, и в сияющем луче, тянущемся оттуда, я не видел скульптора Дубиновского. Шоры, казалось, устраивали его, и творческая спячка выглядела естественным состоянием духа. Этот Лазарь был заживо мёртв для меня. Но знаете ли вы бельцкую степь? Нет, вы не знаете бельцкой степи! "Иисус же опять, скорбя внутренно, приходит ко гробу. То была пещера, и камень лежал на ней. Иисус говорит: отнимите камень. Сестра умершего, Марфа, говорит Ему: Господи! уже смердит, ибо четыре дня, как он во гробе. Иисус говорит ей: не сказал ли Я тебе, что, если будешь веровать, увидишь славу Божию? Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший. Иисус же возвёл очи к небу и сказал: Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня. Я и знал, что Ты всегда услышишь Меня; но сказал сие для народа, здесь стоящего, чтобы поверили, что Ты послал Меня. Сказав это, Он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший, обвитый по рукам и ногам погребальными пеленами, и лицо его было обвязано платком. Иисус говорит им: развяжите его, пусть идёт".
Пару лет назад посмотрел я по видику американскую картину "Моисей" с Бертом Ланкастером в заглавной роли. Вполне нудно и скудно, однако я не о том, а о том, как Голливуд, желая потрафить и Богу и мамоне, верующим и атеистам, убого демонстрирует, например, "неопалимую купину" на горе Хорив, окружив несгораемый, вроде как сейф, куст терновника факелами вырывающихся из-под земли газов. Верующий тут волен усмотреть чудо, а безбожник – явление природы. Нет, братья халтурщики, no pasaran! Ваша "натуральность" в очередной раз недостоверна; наше воображение по-прежнему по-сыновнему льнёт к Слову, ибо в нём, назло любой кинотехнике, есть необсуждаемость, неоспоримость (большая, чем наглядность) чуда: "Лазарь! иди вон".
В 1970 году я, долго скитавшийся и поздно женившийся человек, воротился в Кишинёв из Москвы с дипломом литературного редактора и начал искать работу. Нигде не брали. Жена моя уже ходила с животом, денег катастрофически не было. Через родню, через знакомых вышли на Дубиновского, который, по слухам, был хорош с тогдашней начальницей Госкомиздата. Меня представили. Маэстро был великодушен и приветлив. Ради него номенклатурная дама согласилась оказать протекцию. Фигушки: Б., директор издательства, куда она хотела меня запихнуть, наотрез отказался брать еврея. Сам он был не еврей, но отбрыкивался так, хоть и еврею впору. Б. говорил: "Я скорее умру, чем он будет работать в моём издательстве"... Вышло ни так ни этак – Б. умер, но в его издательстве я не работал ни дня. Теперь он лежит на центральном, по-старому – Армянском, кладбище. Мир прахуево (опечатка, честное пионерское!). В 1966-м не стало жены скульптора Лилы. В 72-м Дубиновский поставил ей памятник. Жить ему оставалось десять лет.
Слова мои тускнеют и гаснут. Мы не смотрели друг другу в глаза, встречались раза три, не более. Его работы, помимо памятников, я видел только в художественном музее и в парках да ещё на репродукциях в буклете. Запомнил бронзовый, несказанно печальный портрет Райкина и гипсовую "Старую учительницу" (её знал я через мою маму; она звалась тетей Войкой и дожила чуть ли не до ста лет – в Париже; умна была, деликатна, интеллигентна; её отцу погромщики в Кишинёве в 1903 году выкололи глаза, а её брат был замечательный художник Патлажан – я ещё когда-нибудь напишу о нём).
Несколько лет тому в Бухаресте на Йом-Кипур я слушал верховного раввина Румынии д-ра Розена: "Наши враги утверждают, что нам свойствен экспансионизм. Это верно. Так есть, так было и будет. Но этот экспансионизм направлен не по горизонтали – по вертикали. Ввысь, а не вширь".
На следующий день я отправился в поездку по стране и посетил, между прочим, старинное еврейское кладбище близ города Гура-Хуморулуй. Атмосфера была подобающей: лил унылый нескончаемый дождь. Оставив машину на шоссе, увязая в жидкой, струившейся под откос глине, я вскарабкался по склону холма к целому лесу могильных камней, наклоненных все как один прочь от дороги, – они как бы прилегали к холму. Надписи на них совсем почти стёрлись, но кое-какие письмена ещё возможно было разобрать. О тех, кто оставил потомство, было написано "почил", о бездетных – "умер", ибо, по мудрому древнему толкованию, не с прекращением жизни наступает смерть, а с прекращением рода. О скончавшихся скоропостижно говорилось "умер смертью поцелуя". Лишь позднее мне стала ясна причина единообразного крена камней – почва за несколько веков уползла из-под них вниз, а нельзя же опираться на воздух...
Там же, в Бухаресте, в одной из бывших синагог, находится музей еврейских общин Румынии. Есть там страшные экспонаты времён нацизма: туалетная бумага, на каждом куске которой написано "юде", – подтирайтесь, арийцы; "разоблачительные" списки видных деятелей румынской культуры, прятавших свое еврейское происхождение за псевдонимами; афиша концерта классической музыки, разрешающая вход собакам и запрещающая – евреям и цыганам; снимки "поезда смерти" – был такой способ морить евреев: их набивали битком в товарные вагоны и по несколько суток возили туда-сюда по жаре, не давая воды. Сквозь слёзы горя и гордости я разглядывал смятую неким могучим узником (Шимшоном-солнышком? "Умри, душа моя, с филистимлянами!") немецкую каску... Но главное – главным оказался горизонтальный памятник жертвам нацизма работы скульптора Дубиновского. Что же сделал этот человек, внезапно озарённый вертикальным экспансионизмом творческой свободы? Протянул от входа в глубину музейного зала длинную цементную дорожку и, пока не застыл цемент, попросил двух женщин, когдатошних узниц Освенцима, пройти по ней босыми ногами. Их след запечатлелся. Постарайтесь, если сможете, это себе представить. Значит, он был и такой? Значит, и он видел когда-то въявь неопалимую купину, слышал шёпот: – Восстань, пророк... Значит, даже и Л. попадает в точку, когда, очертив пунктиром путь Дубиновского, пишет о "чувстве ответственности человека и гражданина за судьбу своего народа". Если он имеет в виду то же, что и я, то, хоть и с неохотцей, я готов принести ему извинения за предыдущие выпады. А с географией у нас вечно путаница.
Выводя свои заметки на последнюю прямую, я чувствую, что композиция, основанная на теме любви и смерти, требует сейчас какого-то светлого, очистительного момента. Но нет, не вяжется. Чем дальше пишу, тем ближе к кладбищу, к тому самому, Армянскому. Кто-нибудь обязательно скажет: "Тоже Смертяшкин нашёлся! Сплошь у него могилы да надгробия!" Лады! Развлеку вас тут же, не отходя от ваятельно-архитектурных мотивов: видел я в Констанце старую разрушенную синагогу и музей-мечеть – муфтият, греческую церковь, лютеранскую кирху и – памятник поэту Овидию, как близнец похожий на "Пампушкина на Твербуле" (словцо Цветаевой). Берег Чёрного моря на многие там версты завален огромными чёрными камнями, напоминающими тюленей. Называются эти камни – стабилоподы, их назначение – разбивать и останавливать штормовую волну. Трудно даже вообразить скульптурную машину, выделывающую эти камни. Девушки в Констанце молоды и красивы. Армянское кладбище – рай моего кишинёвского детства. Рос я с ним по соседству, оно было для меня школой смерти и любви – любви и смерти. Оно и сейчас всё в зелени, в белом вишнёвом цвету, в танцующей сирени, в шуточных надписях ("Склеп закрыт на переучёт" и т.д.). Мадам с косой была там вроде дружка-собутыльника. В заросших травой часовнях блатяги имели "малины" и "хазы", распивали вино, любились с девками. Вот одно запомнившееся мне стихотворение. Оно очень короткое: В этой маленькой избушке Мы лежали друг на дружке. Теперь на этом кладбище не хоронят, разве что самых важных жмуриков, его законсервировали и поставили постового (это нарицательное когда-то писали в Молдове с большой буквы – был такой министр просвещения!), а "гражданское обслуживание", то есть предание мёртвых тел земле, перенесли в другой конец города, на улицу Дойны, где и ведут его с индустриальным размахом. Как-то забрёл я с одной московской знакомой на Армянское кладбище: показал ей могилы бессарабского поэта Алексея Матеевича и русского богатыря-эмигранта Ивана Заикина, склеп, где покоятся останки корнета Н-ского драгунского полка Ея Императорского Величества Гофмана (имя забыл) и искрошившийся котельцовый камень раба Божия (имя стерлось). Помолчал перед надгробиями Лилы Дубиновской и родителей скульптора... повздыхал у ангела с отшибленными крыльями, подивился звёздам Давида на орнаменте прицерковных погребений-бельведеров. На тихой аллее обнаружил ещё одно, уже новейших эр, достопримечательное местечко – "Дешевого резца нелепые затеи", – стоит роскошная, выше роста, черномраморная стела, а по бокам ещё и ещё, белые и бежевые, все под одной фамилией, но с разными датами. Такое стойбище, вероятно, влетело в копеечку, но кто знает – может, родич усопших заведует мастерской, строгающей эти штуки? Потом у самых ног своих я увидел покосившийся пирамидальный стоячок, этакий бедный стариковский огарок, деревяшку, обшитую блеклыми красными и чёрными лентами. На табличке значилось: Дубиновский. Шёл седьмой год со дня его смерти. Но теперь-то уж там, над гробом, я знаю, камень тяжёлый, гранитно-розовый, уже приставлен. O Postume, Postume, неужели никто не придёт, чтобы отвалить его?
Сегодня у нас с вами не праздник, а юбилей политической трагедии. Отмечать нам нечего, впереди мрак и обеднение. Выбраться из этого можно, вероятно, только через встряску. Может, где-то за горами ждёт и нас цивилизованное будущее, но бороться за него страшно, потому что нужны жертвы. Через несколько часов мы встретим годовщину окаянных дней...
И будем вспоминать, как за эти 20 лет страну подмяли под себя силовики. Как власть и бизнес оказались полностью под управлением бывших КГБ-шников и их друзей. Вспомним со слезами, что был у нас когда-то, ещё в 90-е, более или менее независимый суд, было следствие, были милиционеры, которые если и подкидывали кому-то оружие с наркотиками, то очень редко. И уж, конечно, не отрезали на живую головы. У нас, чёрт возьми, было телевидение, свободное не только от цензуры с пропагандой, но и от кумовства, коррупции, старичья с имплантами в скулах, которые довели телевизор до того, что от него воротит даже восьмидесятилетних. У нас была свободная от религии школа. Была свобода в кино, искусстве, театре. У нас, наконец, были надежды. Нищета, страх, не менее 90% населения прошли через ужасы обнищания и боязни перед будущим, но надежда оставалась. Тогда в облегчение участи верили оптимисты, а теперь - дураки.
Первый Новый год, когда не только либеральные публицисты, но и обычный народ из глубинки понял: мы всё потеряли. Реально вообще всё.
Главное событие и открытие года: недовольство застоем, беспомощностью перед силовиками и заплесневевшей властью накрыло всех. Все недовольны, кроме глубоких маразматиков. У нас за спиной было двадцать лет утрат сразу по всем фронтам. У нас отняли всё. Если ещё год назад и раздавались редкие голоса "А мы всем довольны", сейчас таких нет. Мы с вами за 20 лет остались вообще без всего: без прав, без гарантий, без свободы слова, свободы культуры, без развлечений, без права на собственное тело, на свою религию, на свою жизнь. Нас даже лишили права покупать за свои деньги действенные лекарства. В стране произошёл беспрецедентный переворот: горстка людей, прикрывшись личиной государства и его интересами, украла у нас всё, от заводов, месторождений и железной дороги до права без стыда делать аборт или воспитывать детей атеистами. Раньше люди молчаливо отдавали свои права в обмен на пайку и кредиты. Но деньги кончились. И глупые, и умные оказались сегодня в одинаковой бедности и бесправии. Умные только вдобавок ещё и злятся от того, что их 20 лет никто не слушал. Ничего не вижу у людей, кроме усталости. В этом году я стала писать на Дзене и была поражена тем, насколько обычным людям, а не обитателям Фейсбука, тоже все надоело. В СМИ, которые читают широкие массы, комментарии же давно отключили, по читателям "Новой газеты" мнения страны не узнаешь. А на Дзене сидят все, точнейший срез общества. И он показывает, что всё общество устало. У нас уже успели родиться, вырасти, родить детей и умереть люди, которые не видели у власти никого, кроме Путина... Я в 2002 году работала воспитателем в садике. У детей 2,5-3 лет. Двое из них уже умерли. Что они видели? Более того, в России уже в сознательный возраст входят те, чьи родители смутно помнят страну без Путина. Примечательно, что флеш-моб по выключению телевизора этой ночью в 23:55 родился в "Одноклассниках", так сказать, среди народа. Народ устал.
У власти есть задел экономической прочности, чтобы продержаться ещё 10-15 лет. А вот у народа его нет. Народ достали. Уверена, что сегодня десятки миллионов включат телевизор только чтобы узнать, не случится ли красивого чуда и не повторит ли Путин в юбилейную дату признание своего предшественника. "Я устал, я ухожу" - этого заявления будет ждать сегодня вся страна. А главным словом следующего года должно стать слово "Уходи!" Просто - "уходи", на "ты", без уважения и без пояснений. Всем и так понятно, о чём будет идти речь. Его будут вывешивать в окнах, приклеивать на автомобильные стекла, распечатывать на футболках. Правду нельзя дольше скрывать. И сидеть на головах у населения вообще без какой-либо поддержки можно только с помощью репрессий. Как прежде уже не будет. Придётся или сажать тысячами, или... или наконец уходить! УХОДИ!
Давид Гершфельд создал первую детскую музыкальную школу и Национальный музыкально-драматический театр в Молдавской АССР, Союз композиторов Молдавии, Кишинёвскую государственную консерваторию, музыкальное училище им. Ш. Няги и детскую музыкальную школу им. Е. Коки в Кишинёве, Молдавский государственный театр оперы и балета...
Одесса — это не море, не Юморина и даже не Привоз. Город стал легендой благодаря гениям. 
