| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
воспоминания
| |
| Kiwa | Дата: Понедельник, 22.05.2023, 16:02 | Сообщение # 601 |
 настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 681
Статус: Offline
| Год войны был для России годом смерти мифов.
Вернее, так: мифов, основополагающих представлений о России.
Мифа о "великой русской культуре" с её "слезинкой ребёнка" и "гуманистическим пафосом", померкшим перед лицом российской агрессии.
Мифа о "второй армии мира", которая предстала сборищем мародеров, садистов и необученного "пушечного мяса", бессмысленно гибнущего под началом бездарных полупьяных командиров.
Мифа о "русском бунте", который сменился зрелищем рабской покорности населения, сносящего любую прихоть власти, принимающего смерть как судьбу.
Жертвой войны пал и миф о русской женщине – терпеливой страдалице, заботливой матери, преданной жене, готовой отправиться за мужем на край света.
Война разрушила этот патриархальный романтический образ и предложила вместо него другой – образ циничной, прагматичной и лишённой сострадания женщины, смотрящей на мужчину как на ресурс и на способ получения благ от государства.
Многочисленные свидетельства рисуют эпическую картину морального распада, равнодушия и меркантильного расчёта.
Тысячи девушек спешно выходят замуж за свежемобилизованных накануне отправки на фронт. Телевидение показывает ритуалы массовых венчаний в актовых залах, где священник окропляет водой целые ряды.
Подчас эти люди едва знали друг друга, были лишь одноклассниками или соседями по дому, но теперь мобилизованный превращается в ценный ресурс, потенциально приносящий выплату от трёх до семи миллионов рублей в случае ранения или гибели – огромные деньги, особенно по меркам небогатых регионов, и женихи, отправляющиеся на фронт, идут нарасхват.
В сети есть скриншоты городских чатов, в которых девушки жалуются на "эгоизм" местных парней, уходящих на войну неженатыми...
Из хранительниц семьи женщины превратились в торговок, меняющих уценённые мужские тела на выплаты...
Особый жанр в медиа – обсуждение компенсаций семьям погибших на войне. От пресловутой белой "Лады" в Саратовской области в сюжете на телеканале "Россия" (мать с отцом едут на могилу убитого сына на Lada Granta, купленной на "гробовые", и рассуждают о том, что сын хотел именно такую машину) до вирусного видео из Донецкой области (столичный спонсор, владелец мехового салона на Новом Арбате, дарит по шубе вдовам погибших солдат, и они благодарят благодетеля).
Утверждают, что после съёмки шубы у некоторых вдов отняли, но мем "муж в обмен на шубу" прочно вошёл в сетевой лексикон.
Если взглянуть на проблему глазами экономиста, то стоимость жизни в России, особенно мужичка средних лет из депрессивного региона, куда меньше стоимости хорошей шубы, да шуба и долговечнее...
Тяжбы за выплаты "гробовых" между матерями и вдовами убитых солдат становятся сюжетами судебной хроники и шумных ток-шоу Малахова и Гордона: пузырятся и пенятся мыльные драмы с ароматом патриотизма.
Радиоперехваты звонков российских солдат домой рисуют всё ту же картину жадности вперемешку с жестокостью: матери деловито советуют сыновьям, что брать в захваченных украинских домах из кухонной техники, какого размера обувь нужна. Широко разошёлся по сетям разговор российского десантника Романа Быковского с женой, в котором та, смеясь, даёт ему наказ: "Ты давай там, украинских баб насилуй… Только предохраняйся!"
Удивляет количество мата, который непринуждённо используют жёны и матери в разговорах со своими мужчинами: они матом не выражаются, они на нём говорят.
За последние тридцать лет роль матерей и жён военнослужащих в отношениях с государством претерпела радикальные изменения.
В 1989 году Комитет солдатских матерей добился отсрочки от призыва в армию студентов вузов, годом позже Горбачев на основе их предложений издавал указы, они же повлияли на принятие закона об обязательном страховании военнослужащих, об альтернативной гражданской службе и некоторых других. Во время первой войны в Чечне солдатские матери проводили большую работу по розыску пропавших военнослужащих, вызволению их из плена, поиску тел, по оказанию гуманитарной помощи мирному населению Чечни, за что получили в 1996 году альтернативную Нобелевскую премию.
В путинской России голос солдатских матерей стал почти не слышен, и им на смену пришла общественная организация под названием "Солдатские вдовы России", которая в январе 2023 года выступила с призывом к президенту "провести масштабную мобилизацию" и отправить на войну "десятки миллионов мужчин призывного возраста".
Подобно тому, как "солдатские матери" сменились "солдатскими вдовами", низовая гражданская активность женщин по помощи военнослужащим свелась не к спасению их от ужасов войны, а к закупке обмундирования, оборудования и предметов первой необходимости, которыми их не обеспечивает государство: раньше женщины всеми правдами и неправдами возвращали мужчин с фронта и из плена, теперь отправляют им на фронт вещи, взяв на себя функции тылового обеспечения.
Вопрос о том, что их мужчины вообще делают в соседней стране, зачем отправлены туда убивать и умирать, не ставится как таковой...
В этом перекодировании роли женщины в ходе войны даже предметы интимной гигиены неожиданно обретают военное назначение: в первые недели мобилизации в сеть выложили видео, где женщина в военкомате инструктирует новобранцев, чтобы жёны закупали им гигиенические прокладки (класть в протекающие берцы и сапоги) и "тампаксы" (затыкать пулевые ранения на поле боя)...
Что же случилось с традиционным образом русской женщины – жены, матери, продолжательницы рода, дающей жизнь, – во время этой войны? Почему он лишился черт сострадания, эмпатии, защиты, любви?
Очевидно, атомизация российского общества дошла до такого предела, что затронули базовые семейные связи; биологическое и кровное подменилось патриотическим и кровавым.
Отношения между матерью и ребёнком, женой и мужем стали опосредованы и искажены идеологией, шовинизмом, милитаризмом, страхом перед репрессивным государством.
Сколько историй мы слышали в эти месяцы, как матери вместо того, чтобы спрятать сыновей от призыва, сами отправляют их в военкомат: "Как бы чего не вышло"...
Здесь сделаю оговорку: что наверняка есть и другие, более понятные и человечные, истории о спасении матерями своих детей от войны, но по известным причинам мы о них не знаем, и публичный дискурс задают именно эти патриотичные Медеи.
В недавнем видео из тиктока подвыпившая россиянка за столом с рюмкой в руке обращается к украинцам: "Я мама, четверых сыновей родила, и ещё у меня две дочери. И вот всех четверых сыновей я вам отдам! Х** вы Россию сломаете, я себе ещё нарожаю (на этих словах она показывает на свою внушительную грудь). Вот такие мы, русские матеря!"
Апокрифическое жуковское "Бабы новых нарожают" здесь воплощается в самом буквальном смысле: мужчины утилизируются как пушечное мясо, а женщины используются как машины для воспроизводства нового сырья.
Отдельная тема – уровень социальной и демографической деградации во многих бедных регионах России, откуда призывается большинство мобилизованных. Именно этим можно объяснить равнодушие жён и матерей к отправке на фронт мужчин. Нищета, безработица, кредитная кабала, алкоголизм и неприкаянное существование мужчин в малых городах и на селе, распад семей и бытовое насилие ведут к тому, что мужчина всё чаще видится как обуза.
Журналист Павел Пряников в телеграм-канале "Толкователь" приводит свидетельства антропологов из Красноярска: "Потому так прошла спокойно первая волна мобилизации, что очень сильна мизандрия – ненависть женщин к мужчинам. Отправляли в окопы "никчёмных мужчин", от которых нет пользы в обыденной жизни. Если погибнут – даже лучше, можно на гробовые переехать из Сибири и купить дом или квартиру на "материке".
По случаю "женского праздника" 8 марта государству следует поздравить не "прекрасных дам", а себя самого. За двадцать с лишним путинских лет удалось вырастить и выдрессировать общество, где "национализированы" не только элиты, но практически все социальные группы: бюрократия и бизнес, бюджетники и "средний класс", артисты и учёные.
В этом же смысле произошла и трансформация женщин как бюджетного сословия, и сегодня они меняют уценённые мужские тела на выплаты, льготы и шубы на кровавой и крикливой ярмарке войны.
Родина-мать оказалась Родиной-мачехой, посылающей своих сыновей на верную смерть.
Сергей Медведев – историк, ведущий
Сообщение отредактировал Kiwa - Понедельник, 22.05.2023, 16:26 |
| |
| |
| smiles | Дата: Воскресенье, 28.05.2023, 08:29 | Сообщение # 602 |
 добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 237
Статус: Offline
| Юлий Ким: «Голос корейской крови молчал и молчит до сих пор»
Автор более чем 500 песен, 20 пьес, 10 книг и ровно трёх киносценариев, учитель русского языка и литературы Юлий Ким обладает огромным лексическим запасом. Для нас же он расшифровал лишь несколько единиц из своего словаря – на промежутке от «Б» до «И», но и по ним можно понять, каким Ким был и какой он сегодня.
Понятие «бард» ясно всем, но сказать точно, что это такое, никто не может. Дмитрий Сухарев дал такое определение: бард – это человек, который сам себя так называет.
Так вот, о бардах. В 1967 году в Петушках, ещё не прославленных Венедиктом Ерофеевым, собрался полуфестиваль-полусеминар, посвящённый авторской песне. Там я встретился с Александром Галичем.
Помню два эпизода...
Мы вылезли из машины, и нас сразу окружила тамошняя толпа в ковбойках и кедах. Галич вышел, весь такой московский барин, и, посмотрев поверх голов, вполголоса сказал: «Трёх стукачей я уже вижу».
В 1967–1969 годах Ким подписал не одно коллективное письмо, требующее соблюдения прав человека. Вместе со своим тестем П. Якиром и с И. Габаем выпустил обращение «К деятелям науки, культуры и искусства», где говорилось о преследованиях инакомыслящих в СССР. Участвовал во многих акциях в защиту прав человека.
В 1970–1971-х Ким участвовал в подготовке «Хроники текущих событий». Это был первый в СССР неподцензурный информационный бюллетень правозащитников. Распространялся, разумеется, в самиздате.
Сам же он свою причастность к диссидентскому движению «отрицает»:
– Моё участие в диссидентском движении не стоит преувеличивать. Я не ставлю себя вровень с известными правозащитниками, перед гражданским мужеством которых преклоняюсь. Я был всего лишь соредактором «Хроники текущих событий», двух её номеров – 11-го и 18-го. Стилистически подправил поступивший материал, расположил его по рубрикам – и всё. Я занимался этим, уже отказавшись гласно выражать своё отношение к режиму. Не хотелось ещё раз испытывать судьбу <…> я был не на передовой, но скорее в тылу, который делал всё для фронта.
А вот второй эпизод.
Мы сидели за общим столом и обедали. Вдруг к Галичу подскочил некто Юра Андреев
и задал дерзкий вопрос: «Александр Аркадьевич, вы – такой известный советский драматург и сценарист. Как это у вас сочетается с абсолютно антисоветскими песнями?». Я думаю, у Галича уже был отработанный ответ на такого рода вопросы: «Во-первых, – сказал он, – я ничего другого, кроме сочинения литературы, не умею. Я профессиональный литератор. И это мой хлеб. Во-вторых, у меня несколько пьес лежат в столе и никакого хода не имеют. Есть вещи, написанные для легальной постановки в театре, но они приравниваются к антисоветским песням. И в-третьих, в тех вещах, которые идут – сценарии фильмов или какие-то пьесы, против Г-спода я особо не погрешил». Андреев заткнулся и больше к нему не приставал.
У меня нет музыкального образования, но зато в моей копилке несколько лестных отзывов настоящих профессиональных музыкантов по поводу отдельных моих вещей. Был такой композитор, проректор Московской консерватории Алексей Николаев. Он писал музыку к спектаклю Петра Фоменко «Как вам это понравится» по одноимённой комедии
Шекспира, а я сочинял туда номера. И сочинил довольно много, штук пятнадцать песен, включая мелодии. Николаев занимался аранжировкой, придавал всему этому профессиональный блеск и записывал нотами, которых я не знаю по сей день.
И вот он говорил, что под этой музыкой подписался бы Прокофьев. Был единственный случай, когда я писал музыку без слов. Не могу вспоминать об этом без смеха.
Спектакль Саратовского ТЮЗа «Недоросль», 1969 год, режиссёр Леонид Эйдлин. Я сочинил двадцать три номера со своей музыкой. И вдруг мне говорят: «А увертюра?» Тогда я включил магнитофон, взял гитару и напел эту увертюру. Главной музыкальной темой спектакля была «Барыня». И вот вокруг этой «Барыни» я навертел всяческие мелодические ходы и выкрутасы. А потом завмуз этого театра Лацков положил всё на
ноты и с симфоническим оркестром исполнил это произведение на премьере.
Я родился в Москве и прожил в столице неполных два года. Потом маму арестовали из-за папы. Папу расстреляли в 1938 году, нас с сестрой взяли к себе в Наро-Фоминск бабушка и дедушка.
Перед войной дедушка скончался. За день до прихода немцев в Наро-Фоминск родная тётка эвакуировала нас с бабушкой и сестрой к себе в Москву. Рядом с Люберцами есть станция Ухтомская.
Вот там, в Ухтомке, мы и прожили всю войну. Когда началась реабилитация, появились родственники отца. Они жили в Средней Азии, как и полагается бывшим приморским корейцам, и оттуда приехали в Москву. Точнее, приехал один – Марат Ким. Он тоже собирался искать правды в отношении моего отца. Но к тому времени папа был уже реабилитирован моими хлопотами. И мама, соответственно, тоже...
Нам даже компенсировали отобранную жилплощадь. Я нашёл соседку, и та подтвердила, что такие-то жили в одном коридоре с ней. Это было важно, потому что домовая книга сгорела в октябре 1941 года. Помню коммунальный коридор и хорошо подвыпившую компанию, соседка вышла – заахала и заохала. Всплеснув руками, подписала бумагу и взяла протянутую ей десятку.
Наш дом был недалеко от Рижского вокзала, только ближе к центру, а компенсацию я получил тоже в двух шагах от Рижского вокзала, но через Крестовский мост. В самом начале Проспекта Мира.
 Перед выходом на прогулку
Моя мама – исконно русская. Наш прадед Василий Павлович Всесвятский был священником Угодско-Заводской церкви в Калужской области. Сейчас этот город называется Жуков, поскольку рядом деревня Стрелковка, где и родился будущий маршал.
Его крестил мой прадед, а сын Василия Павловича Николай Васильевич Всесвятский, опытный и уважаемый земский врач, вылечил Жукова от тифа.
Всесвятские были обширным кланом земских и сельских интеллигентов. Очень любили собираться вместе, петь песни. Это и содействовало моему дальнейшему творчеству, моей дороге. Это стало почвой, на которой всё потом и выросло.
Я не могу себя назвать даже ассимилянтом, потому что я полукровка. Полукровка с сильным креном в русскую часть, ведь всё моё воспитание проходило среди материнской родни. Разве что во время чемпионата мира по футболу 2002 года в матче между корейской командой и итальянской я болел за корейцев.
Был драматичный матч, и тут вдруг я что-то почувствовал. Но это несерьёзно.
«Солженицын, Войнович, Максимов могли совмещать свое писательство с
диссидентством, потому что отвечали только за себя. Я же, работая в театре и кино, становился ответчиком за коллектив. Фильм, в титрах которого значится Юлий Ким, могли положить на полку, а спектакль с моим именем на афише – закрыть. Поэтому я стал Ю. Михайловым. Это продолжалось с 69-го по 85-й год, когда Булат Окуджава своим очерком “Запоздалый комплимент”, посвящённым мне в “Литературной газете”, этот псевдоним отменил...
То есть он начал писать обо мне как о Ю. Михайлове, но где-то в середине его прорвало: “Да какой там Ю. Михайлов, когда все мы знаем, что это Юлий Ким!
” Это было уже горбачевское время, уже повеяло перестроечным духом. И я вернулся к своей, как говорится, “девичьей фамилии”».
Кстати, в оперативных сводках КГБ Юлий Ким фигурировал как Гитарист...
Мы с женой прокатились в Сеул, спасибо моей фамилии и разрезу глаз. Это было в 2005 году.
В Сеуле есть такой Дом Пушкина, где знакомят корейцев с русским искусством и литературой. Хозяйка этого дома вместе с мужем учились в Москве. Она-то и пригласила меня. Раньше там побывал Толя Ким. Пришла моя очередь, и мы с женой пробыли десять дней в Корее. Но голос крови молчал. И молчит до сих пор.
Мы с женой живём и в Израиле, и в России.
За это время Иерусалим стал моим родным городом. Конечно, не в такой степени, как Москва, потому что с ним связано не так много. Но тем не менее здесь уже есть родные могилы, сложился определённый круг знакомых, друзей. Я участвую в редколлегии «Иерусалимского журнала». Здесь пишется очень хорошо. У меня есть большой и малый круг для прогулок, это лучший способ сочинять что-то стихотворное. Вот прозу лучше писать за столом.
А стихотворное – только на шагу, во время прогулки.
Сказать, чтобы я выучил Иерусалим от и до, никак не могу. Но есть маршруты, которые я люблю. Представьте себе, ни разу не был в зоопарке, хоть и живу в двух шагах от него. Все мои гости там побывали, и жена – многократно, а я откладываю.
Станислав Рассадин, литературовед: «Ким – русский писатель с гитарой. Пьеро, притворившийся Арлекином». Геннадий Гладков, композитор: «Работать с Кимом чрезвычайно легко, он мгновенно “схватывает” задачу, готов создать, когда это необходимо, пять-шесть вариантов текста – редкое качество для поэта-песенника.
Ким – мастер стилизации и жанровой песни. Он с одинаковым блеском сочиняет стилизованные под старину романсы и ковбойские песни в американской манере. Пожалуй, самое трудное для него – написать произведение без какого-либо жанрового определения, к примеру, песню о любви.
Правда, он может создать искрометную пародию на эту тему. Гипербола, шутка – его стихия. Найти живую, искреннюю интонацию в каждой песне – большое искусство. У Юлия Кима оно есть, и я до сих пор не перестаю этому у него учиться».
Иерусалим за двадцать лет очень изменился. Он бешено строится, в центре появился трамвай. Это, конечно, полное счастье. Прокатиться на трамвае – наслаждение! А струнный мост на въезде?! Многое появлялось на моих глазах.
А вот русскоязычная публика не меняется. Лица знакомые, и если появляются какие-то новенькие, то они знакомые моих знакомых. Получается, что всё это одна и та же тусовка.
Для меня Иерусалим и Израиль – это одно. Как я переживаю за Иерусалим, так же я переживаю и за весь Израиль. И конечно, это место для меня родное.
У меня здесь есть родственники по первому браку. Один Якир живёт в Хайфе. Другой Якир со своими якирятами, которым уже за сорок, – в Тель-Авиве.
И здешняя жизнь мною переживается тоже очень лично. Я имею в виду особое положение Израиля на земном шаре. Его перманентная война с арабским миром, которая началась очень давно и продолжается поныне. И конца ей пока ещё не видно. Это тоже я принимаю очень близко к сердцу.
Зэев Вагнер
Сообщение отредактировал smiles - Воскресенье, 28.05.2023, 08:34 |
| |
| |
| Рыжик | Дата: Суббота, 03.06.2023, 09:32 | Сообщение # 603 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 299
Статус: Offline
| В Тель-авивской "Синематеке"в августе 2022 года проходил фестиваль документальных фильмов "Док-Авив".
Скажем сразу: в течение ряда последних лет многие из демонстрировавшихся там лент были, мягко говоря, спорными, а их профессиональный уровень оставлял желать лучшего.
Но презентация фильма "Эйхман – потерянные кассеты", вне сомнения, произвела эффект разорвавшейся бомбы. Давно уже израильские кинодокументалисты не создавали подобной ленты поистине мирового уровня и значения.
История, лежащая в основе фильма, носит детективный и в чём-то мистический характер. Как известно, в 1945 году Эйхман был арестован американцами и, представившись простым унтерштурмфюрером СС Отто Экманом, был помещён в лагерь военнопленных, откуда в январе 1946 года с помощью друзей сумел бежать, затем долго скрывался, в чём ему немало помогало католическое духовенство, и только в 1950 году по поддельным документам добрался до Италии, а оттуда – до Аргентины...
В 1952 году он списался с женой и детьми, жившими в Австрии, и вскоре все перебрались к нему в Буэнос-Айрес. Здесь Эйхман перебивался случайными заработками, пока не открыл небольшой бизнес, а затем… заскучал и стал подумывать о возвращении на родину.
Он даже списался с властями ФРГ и заявил, что готов предстать перед судом, но… только перед немецким судом – в явной надежде, что соотечественники не станут судить его так же строго, как суд другой страны.
Но из Мюнхена ему ясно дали понять, что ему лучше сидеть в Аргентине и не высовываться. И именно немецкие власти в итоге проинформировали Израиль о его местонахождении...
В 1957 году скучающий нацист решил начать писать мемуары. Но, сев за письменный стол, понял: сам ничего написать не может, ему нужен профессиональный помощник, который мог бы записывать его воспоминания.
Он собрал у себя в доме друзей-нацистов, обсудил с ними эту проблему, и те посоветовали обратиться к голландскому журналисту Уильяму Сассену, известному своей близостью к нацистам и разделявшему их
взгляды.
При этом Эйхман надеялся, что после публикации, мемуары станут бестселлером и обеспечат благосостояние его семьe после того, как он уйдет в мир иной.
Сассен подошёл к делу серьезно и приехал в дом к Эйхману вместе с помощником, который должен был осуществлять звукозапись. Так появилось 67 магнитофонных бобин с очень качественной записью исповеди Адольфа Эйхмана.
Как рассказал на презентации фильма его продюсер Коби Сит, в конце 1950-х один небольшой фрагмент этой записи был опубликован, после чего о записи полного текста мемуаров и их издании речь уже не шла. Эйхман понял, что теперь возникла угроза его жизни, затаился, а бобины захоронил в дубовой бочке в тайном месте – о чем свидетельствует его переписка с адвокатом...
Коби Сит узнал про эти магнитофонные записи в 2003-м, когда снимал фильм "Я буду вашим ртом", главным героем которого стал Гидеон Хаузер, выступавший в роли обвинителя на процессе Эйхмана.
Рассказав Ситу о записях, Хаузер добавил, что очень хотел бы получить их, и даже обратился к Давиду Бен-Гуриону с просьбой их достать, предположив, что они в итоге попали к немцам. Но Старик неожиданно резко воспротивился этой идее...
Немалым откровением на презентации стали и слова Коби Сита о том, что не только Бен-Гурион, но и многие другие представители тогдашнего израильского руководства отнюдь не хотели захвата Эйхмана и суда над ним –
организуя операцию, глава "Мосада" Исер Харель действовал, по сути, на свой страх и риск. В качестве доказательства Сит процитировал запись из дневника Бен-Гуриона, сделанную после доставки Эйхмана в
Израиль: "Мы сделали это, хотя мы этого не хотели". И уж тем более политическое руководство страны не хотело публикации аудиозаписи исповеди Эйхмана, опасаясь, что при её расшифровке могут всплыть
какие-то новые нежелательные подробности дела Рудольфа-Исраэля Кастнера.
Кроме того, в 1962 году, когда Бен-Гурион договаривался с правительством ФРГ о том, что оно предоставит Израилю оборудование для нового военного завода в Негеве, ему прозрачно намекнули: с Эйхманом он, конечно, может делать что угодно, но особенно ворошить прошлое все же не стоит...
Однако с того времени как Коби Сит узнал о существовании "утерянных кассет Эйхмана", он буквально заболел идеей отыскать их и снять на этом уникальном материале фильм.
Тема Катастрофы для 47-летнего Сита никогда не была чужой. Из рассказов своей бабушки знал, что в
течение трёх лет она вместе с братом скрывалась на чердаке дома в Кракове, но в итоге оба попали в лапы нацистов, и из всей семьи выжила только она. Дед его сумел выжить, выпрыгнув на полном ходу из идущего
в концлагерь поезда.
Другая его бабушка вместе с новорожденным сыном оказалась в Освенциме, где попала в лабораторию Менгеле тот ставил опыты над ней и её младенцем, а когда решил, что они оба – отработанный материал, отправил в газовую камеру. Но так получилось, что как раз в тот день у нацистов кончился газ, и бабушка
осталась жива – тоже единственная из всей семьи.
Она была участницей марша смерти, затем оказалась в Израиле и здесь смогла создать новую семью.
И всё же, – спросили Коби Сита на презентации, – с учётом истории вашей семьи, неужели вам не было страшно работать с таким материалом, ворошить подобные воспоминания?
Я не боюсь вспоминать – я боюсь забыть! – ответил на это Сит. – Наше поколение приняло эстафету памяти у дедушек и бабушек, и мы должны сохранить этот факел пылающим и передать его следующему поколению.
Поиски аудиозаписей Эйхмана продолжались долго, наконец, Коби Сит нашёл их в одном из немецких архивов. Когда же он запросил разрешение прослушать эти записи и сделать с них копии, ему ответили, что для этого нужно получить разрешение того, кто пожертвовал архиву эти бобины под обещание, что его имя будет храниться в тайне. В ответ на запрос архива тот человек дал согласие на копирование – так пару лет
назад эти уникальные аудио документы оказались в руках Сита.
Раздумывая над тем, кто бы мог стать автором сценария и режиссёром будущего фильма, Сит остановил свой выбор на Яриве Мозере, поскольку высоко оценил его предыдущую работу "Бен-Гурион. Эпилог".
Для начала он дал Мозеру прослушать одну из записей. Тот позвонил ему буквально через час и спросил: "Коби, чёрт, ты хоть понимаешь, что попало к тебе в руки?!"...
Затем была напряженная работа, которая, по словам Сита, продолжалась два года без передышки, днём и ночью. Надо было сделать синхронный перевод диалогов Эйхмана с Сассеном на иврит и английский; написать
сценарий, разыскать и проинтервьюировать всех, кто так или иначе мог быть причастен к двум главным героям, а точнее, антигероям фильма – к примеру, дочь Сассена, которой было тогда 10 лет и которую отец время
от времени брал в дом Эйхмана.
Эта женщина хорошо помнит, какая там была обстановка, как выглядел и говорил Эйхман в повседневной жизни.
Её свидетельства, безусловно, очень ценны. Она в то время знала, кто такой Эйхман, и ей было крайне неуютно видеть его рядом с собой...
Затем была работа в архивах, подбор актёров, которые дублировали диалог нацистского преступника с журналистом, и т.д. Эли Горенштейн и Рой Миллер не просто его озвучивают – они играют Сассена и Эйхмана, и
это многое добавляет фильму.
Что там говорить – в итоге фильм получился!
Его надо идти и смотреть.
В начальных кадрах фильма Сассен спрашивает Эйхмана, сознавал ли тот до конца то, что творила Германия по отношению к евреям и свою роль в происходившем? И Эйхман отвечает, что, безусловно, не только сознавал,
но и приветствовал, так как верил и сейчас верит: он действовал исключительно на благо немецкого народа и всего человечества, заинтересованного в окончательном решении еврейского вопроса.
Само собой, я знал, что происходит в лагерях с евреями, – продолжает Эйхман. – Тех, кто мог работать, отправляли на работу, кто не мог – подлежал "окончательному решению".
- Под "окончательным решением" вы понимаете умерщвление?
- Да, конечно, – отвечает Эйхман.
И в этот момент звукооператор кричит: "Стоп! Это нельзя записывать!"...
"Это один из важнейших эпизодов фильма, – говорит Коби Сит. – На протяжении десятилетий нацистские преступники твердили в судах, что просто исполняли приказ, что многого не знали или знали не до конца,
что задним числом понимают, что были ослеплены, и глубоко раскаиваются в содеянном и т.д.
Такой же тактики защиты придерживался Эйхман на судебном процессе. И не было никаких документов - ни письменных, ни аудио, которые однозначно доказывали бы лживость этих слов.
И вот теперь такие документы имеются.
После нашего фильма становятся бессмысленными не только попытки отрицания Катастрофы, но и утверждения о том, что те, кто руководил её осуществлением, чего-то не знал или в чём-то раскаивается.
Если бы в руках Гидеона Хаузера в своё время была эта запись, то вопросы, которые он задавал Эйхману, были бы несколько иными и, возможно, текст вердикта тоже был бы иным...
Впрочем, таких эпизодов в фильме немало.
В одном из них Эйхман говорит: я счастлив тем, что из скромного бухгалтера стал одним из тех, кто непосредственно претворял в жизнь "великие идеи фюрера", а и сожалею, так о том, что успел уничтожить всего лишь 6, а не 10 миллионов этих врагов. Причём надо слышать, с каким пафосом он это говорит!
Чрезвычайно показателен и проиллюстрированный в фильме эпизод аудиозаписи, в котором слышно, как во время беседы в комнату залетает муха и своим жужжанием раздражает Эйхмана, мешает говорить.
В какой-то момент он прихлопывает муху со словами: "У неё был еврейский характер!"...
Съёмки фильма "Адольф Эйхман – потерянные кассеты" проходили в семи странах, причём на пике эпидемии коронавируса, что, понятное дело, было совсем нелегко. Но фильм уже получил высокие оценки не только зрителей, но и профессионалов, и хочется верить, что его дальнейшая судьба будет счастливой.
Но главное – он восполняет то звено в истории Катастрофы, которого так долго не хватало: ОНИ всё знали и прекрасно сознавали, что делают.
************
материал опубликован не без помощи Миры Лейдерман из Нью-Йорка, которой за это большое СПАСИБО!
|
| |
| |
| Златалина | Дата: Вторник, 06.06.2023, 13:27 | Сообщение # 604 |
 добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 232
Статус: Offline
| Страсти по Баталову
В старых домах Баку можно встретить квартиры с табличками под дверными звонками. «Инженер Эйдельман», «профессор Рзаев» – или вот, например, «адвокат Я.С. Вульф». Это отец Виталия Вульфа – знаменитого ведущего передачи «Серебряный шар».
В 1932 году у известного бакинского адвоката Якова Вульфа родился сын Виталий. Представить, что он станет телезвездой, было тогда, конечно, невозможно. Не только потому, что ещё не было телевидения. Просто папа адвокат, мама врач – твёрдые и понятные еврейские профессии. Такие, что можно выбить на табличке перед квартирой. Увлечения сына театром и мечты о ГИТИСе сочли блажью, а потому отвезли его в Москву – и буквально впихнули на юридический МГУ.
Вульф отучился на юриста блестяще – закончил всего с одной четвёркой. И это при том, что почти каждый вечер ходил в театры. Получив диплом, хотел было остаться в Москве, но не смог найти работу по специальности. А в 1956 году умер отец – и Вульф вернулся в Баку к матери.
Но и тут с работой туго: в адвокаты его не взяли, устроили в Институт права Академии наук Азербайджана. Тогда Вульф решил учиться дальше – поступил в заочную аспирантуру московского Всесоюзного института юридических наук. Через пять лет он наконец дописал диссертацию, поехал защищать её в Москву – да там и остался.
Вот только перед отъездом из Баку произошёл с ним курьёз.
С гастролями в город приехал театр «Современник» со своим молодым худруком Олегом Ефремовым. А Вульф с Ефремовым подружился в Москве, когда «Современника» ещё и в помине не было. В общем, приезд друга он пропустить никак не мог – и всё время проводил с ним за кулисами...
Бакинская публика от модного московского театра была просто в восторге: на кого ни посмотри – сплошь восходящие звёзды. Молодой Олег Табаков бесподобно играл маляра-алкаша в «Третьем желании». Со стаканом в руке он притопывал ногой, а вместо тоста сообщал: «Причина та же». Зал лежал от хохота. Билеты было не достать.
На один из спектаклей как-то пробились две бакинские старшеклассницы. Пришли с букетом цветов – для Ефремова или Табакова. Но вдруг, заприметив Вульфа на крыльце, остановились как вкопанные – зарделись, засмущались, зашептались. Потом в конце концов бегом к нему – и вручили букет.
– Мне? Но за что же?
– Смотрели, знаем, любим…Ну и ладно, Вульф спорить не стал. И всё б забылось.
Но в этот момент откуда-то вынырнул сам Олег Ефремов. «А ты, Вульф, оказывается, здесь знаменитость!» – завистливо кивнув на девушек, заметил он.– А почему он вас, Алексей, Вульфом называет?
– А вы почему его Лёшей зовете? – засмеялся Ефремов.
– Ну так это же Алексей Баталов…
Шел 1962 год. Только что на экраны вышел фильм «Девять дней одного года» с Баталовым в главной роли. И молодой Вульф действительно на него был очень похож! Девчонки даже думать не стали, что делает Баталов в Баку на гастролях с «Современником» – быстрее к нему.
Пока он на расстоянии вытянутой руки и даже не пытается скрыться.
Прошло много лет. Вульф из юриста полностью перевоплотился в деятеля искусства: переводил пьесы англоязычных драматургов, которые ставили и МХАТ, и «Современник», стал доктором исторических наук, а в 1994-м придумал свою авторскую передачу «Серебряный шар» – рассказы о людях искусства. Необычная манера разговора со зрителем мгновенно сделала Виталия одним из самых узнаваемых и популярных телеведущих. На встречу с ним в московских концертных залах собирались тысячи зрителей. И вот как-то раз с какого-то дальнего ряда к нему направилась с букетом уже немолодая женщина. Пока она шла, Вульф пристально на неё смотрел.
И наконец, принимая из её рук цветы, расплылся в улыбке:– А я вас узнал! Надеюсь, в этот раз цветы уже не для Баталова?
Алексей Боярский
Сообщение отредактировал Златалина - Вторник, 06.06.2023, 14:15 |
| |
| |
| papyura | Дата: Понедельник, 19.06.2023, 08:28 | Сообщение # 605 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1554
Статус: Offline
| ГЛАВНОЕ - ЖИВИ, СЁМКА!
Мама Ида Давыдовна Шуман и папа Лев Соломонович Фердман - родом из города Новоград-Волынск Житомирской губернии. В начале 30-х годов приехала юная пара в Москву, поселилась в бараке в Покровско-Стрешнево. После окончания рабфака Лёва стал учиться в Лесотехническом институте, а Ида - после окончания учёбы в фармацевтическом техникуме была принята на работу в аптеку Феррейна, что на Никольской улице, недалеко от Кремля...
Наши родители Ида и Лева, 1929 год
..................................
Родился мальчик - обожаемый Сёмочка.
Прошла в стране кампания - мобилизация молодых специалистов в Красную армию. И Лёва стал работать военспецом по снабжению армии лесоматериалами в Наркомлесе (название, наверно, не точное). Получил звание лейтенанта. Наркомлес перед войной построил себе ведомственное жильё - четыре барака "улучшенной планировки".
А именно - не коридорного типа, с водопроводной колонкой и общим туалетом на улице, - а квартирного.
Это "элитное" жильё располагалось на далёкой тогда окраине Москвы - в Ростокино, что за ВДНХ (именовавшейся ВСХВ), возле строящегося здания ВГИКа.
Окрестные жители называли новые бараки "еврейскими" за их повышенную комфортабельность: ванна, туалет, кухня на три семьи. Впрочем, как и в обычных бараках, - печка в каждой комнате и сарай для дров во дворе.
Каждая комната (15 кв. м) предназначалась для одной семьи.
И только семье видного начальника в Наркоматлесе по имени Иосиф Григорьевич Ресин (благословенна его память!) была выделена трёхкомнатная квартира полностью.
Ресину сказали, что у некоего лейтенанта Фердмана Льва Соломоновича только что родился второй ребёнок, девочка, и что жена лейтенанта не хочет из роддома возвращаться в свой полуразрушенный барак в Покровское-Стрешнево...
Иосиф Григорьевич, не раздумывая, согласился отдать одну комнату в своей квартире семье незнакомого ему лейтенанта.
Родители с дитями. 1941 год
С тех пор две семьи прожили вместе в том самом бараке 30 лет и были друг другу ближе, чем иные родственники, - до самого конца жизненного пути родителей.
В каждой семье росло по мальчику. Тут же крутилась кучерявая Женька, боготворившая старшего брата Сёму. К тому же была она "обезьяна":
- если Сёма увлекался шахматами, то и сестрёнка училась играть в шахматы;
- если Сёма любил футбол, сестрёнка тоже почитала футбольного кумира тех лет Гринина, помогала брату чертить таблицы футбольных чемпионатов, таскала тайком от мамы на стадион бутсы, гетры, щитки и прочую амуницию;
- если Сёма изучал в девятом классе по литературе "Войну и мир", то сестра-третьеклассница тоже читала эпопею;
- если Сёма заиграл на трубе, влюбившись в "растленный" (по понятиям 50-х годов) джаз, то и Женька подхватила увлечение джазом.
При виде Сёмы люди почему-то сразу начинали улыбаться и смеяться. А он говорил удивлённо: "Ну, чего вы смеётесь, я же ещё ничего не сказал".
Вовка Ресин, на два года младше Сёмы, был, вообще-то, оболтусом, и ему часто ставили в пример Сёму - образцового хорошего ученика.
Бывало, мальчишки друг друга поколачивали.
Потом они выросли, и судьба их сложилась вопреки детским ожиданиям: Сёма стал актёром Семёном Фарадой. А Вовка - первым вице-премьером Москвы, главным строителем города на протяжении многих лет, Владимиром Иосифовичем Ресиным...
Часто удивляются, как еврей Ресин достиг столь высокого положения.
Я же при этом вспоминаю его молодого - вначале прораба, старшего прораба, потом начальника строительного управления горнопроходческих работ. Домой являлся не раньше десяти часов вечера, всегда в резиновых сапогах. Красавица жена, обожаемая всю жизнь Марточка, злилась из-за его поздних возвращений. "Сладкая каторга" - так называл Иосиф Григорьевич работу сына. И гордился его ответственным отношением к делу и быстрым продвижением в строительной отрасли.
В книге Семёна "Уно моменто" приведены слова Владимира Ресина: "Семёна я знаю не понаслышке, и не как известного артиста Фараду, а как своего бывшего соседа по коммунальной квартире - Сеню Фердмана. Мы прожили под одной крышей тридцать лет. Хорошо помню его семью: отца - Льва Соломоновича, я называл его дядя Лёва. К сожалению, он очень рано умер, вскоре после войны. Помню маму - Иду Давыдовну, добрую женщину. Я всегда вспоминаю её как родного человека. У неё было двое детей - Семён и Женя. Но, несмотря на это, Ида Давыдовна занималась и моим воспитанием".
Наши бараки простояли до 1973 года, притом, что мы с десяток лет в ожидании сноса "сидели на чемоданах".
Семья Ресиных выехала на 5 лет раньше, получив первую подобающую растущему Володиному статусу квартиру на улице Димитрова. Когда я уезжала в Израиль в 1992 году, Володя и Марта Ресины жили в одном подъезде с Ельциным.
Стадион "Искра", куда я таскала Сёмкину футбольную амуницию, находился через дорогу от нашего двора. Его футбольная команда принимала участие в играх на первенство Москвы среди юношеских коллективов. Помню, что в годы войны на поле стадиона "паслись" заградительные аэростаты. За стадионом обрыв, под которым протекала Яуза, вся в кувшинках и лилиях, из которых плелись венки.
Сейчас на том месте, за грязной речушкой, которой стала чистейшая Яуза моего детства, располагается станция метро "Ботанический сад" и путепровод по направлению в Медведково. Под этой дорогой - засыпанная огромная воронка, образовавшаяся из-за попадания немецкой бомбы, предназначавшейся для внушительного здания Коминтерна на нашей улице. Помню посещения этого заведения Вячеславом Молотовым - тогда за забором нашего дома выстраивались шеренги милиционеров в белых перчатках, с жезлами. Напротив здания Коминтерна стояло недостроенное здание ВГИКа, ожидавшее конца войны.
Гостиницы "Турист" тогда не было в помине. Её начали строить в начале 50-ых годов. (Надо же, описание моего уголка детства, видение которого ежедневно!, без преувеличения, перед моими глазами, я встретила неожиданно у писателя Александра Бизяка в его "Алкогольных прогулках по Москве". Отрывки из повести Бизяка о том, как он служил деканом сценарного факультета ВГИКа, я впервые прочла в вестевских "Окнах", и эта публикация послужила началом нашей дружбы с Александром, дважды земляком - по Яузе и по Хайфе).
Вернусь к послевоенным годам, когда отец после четырёх лет на фронте работал в ГАУ - Главном артиллерийском управлении Наркомата обороны, ездил с пересадками на трамваях через всю Москву из Ростокино на Фрунзенскую набережную. Занимался всё тем же делом - снабжением армии лесоматериалами. Во время борьбы с космополитами майора Фердмана уволили "по сокращению штатов". После того, как папа промаялся без работы полгода, он был вынужден согласиться служить на военной базе на "периферии", и уехал в Харьковскую область, город Балаклея. А мы остались, не поехали за ним: Семён поступал в институт, да и потеряли бы комнату в Москве... Вечное угрызение мамы - мы как будто променяли жизнь отца на московскую прописку.
Наша семья: Семён, Маша Полицеймако и я. Cлева - мама Маши, Евгения Михайловна Фиш (вдова народного артиста СССР Виталия Павловича Полицеймако, чтица, когда-то была первой партнёршей Александра Менакера до его дуэта с Марией Мироновой). В центре - наша мама, Ида Давыдовна Шуман, держит на коленях маленького Мишу (теперь это известный актёр Михаил Полицеймако). Две девочки - мои дочери Маша и Инна (нынче у них дети старше их самих на этом снимке).
Отец умер в 1952 году сорокадвухлетним. У него была после фронта открытая язва желудка, и ему необходимо было питаться исключительно домашней едой, а не в столовках. Лечить язву желудка в те времена ещё не умели. Папу прооперировали в госпитале, не известив маму и не получив её согласия. Вызвали её, когда папа уже умирал.
Был страшный мороз, когда мама везла тело отца из Ярославля в Москву на военном грузовике. Солдат-водитель спас маму, отдав ей валенки. Лет десять после смерти отца мама ездила на Востряковское кладбище каждое воскресение...
В год смерти отца Семён окончил школу. В 10-м выпускном классе он участвовал в школьном спектакле по "Ревизору". И вот тогда я впервые увидела брата на сцене. Он был настолько органичен в роли не то Бобчинского, не то Добчинского, что я по-настоящему испугалась, когда его героя, подслушивающего под дверью, стукнули этой дверью. И я увидела " разбитый" нос, на самом деле измазанный краской.
О поступлении в театральный вуз не могло быть и речи. В семье военного сын должен учиться в военном училище - таково было мнение родителей. Семён подал документы в Бронетанковую академию. И, конечно, сразу получил от ворот поворот... ...ведь это был 1952 год, "дело врачей" только разворачивалось. Семёну сразу заявили, что в связи с повышенным кровяным давлением (это у футболиста!) он к экзаменам не допущен.
Дальше на его пути оказалось МВТУ им. Баумана - и опять осечка! Двойка по сочинению на тему "Сталин - это мир во всём мире". На самом деле Семен переписал экзаменационное сочинение со шпаргалки, да и с грамотностью у него был порядок. Наша, совсем не храбрая, мама проявила несвойственную ей твёрдость и потребовала показать ей двоечное сочинение сына. В нём оказалось штук десять засчитанных однотипных ошибок: буква "я" вместо "ё" и наоборот, в том числе в слогах под ударением, в которых эта ошибка просто невозможна. Высказанное мамой недоумение стало позором приёмной комиссии. И Семён стал студентом Бауманского института, обнаружив себя единственным поступившим евреем...
Но какая начертательная геометрия, когда его душа жаждала студенческих скетчей, конферанса, джаза и футбола! Какой длинный путь к сцене предстоял ему: отчисление из МВТУ за ту же начерталку, потом четырёхлетняя служба во флоте, зачисление в Краснознамённый ансамбль Балтийского флота за талантливое исполнение репертуара Аркадия Райкина, восстановление после дембеля в МВТУ. И опять вымученная учёба, перемежаемая и забиваемая участием в СТЭМах.
Кстати, скажу, что Семён не жалел, что побывал в шкуре матроса, и вспоминал годы на флоте с любовью. Мне же от флота достался матросский бушлат, в котором ездила на целину, будучи студенткой 4-ого курса.
Из-за флотской службы брата мы закончили процесс получения "верхнего" (словечко Семёна) образования одновременно. И даже по одной теплоэнергетической специальности. Только я её получила в МЭИ, а Семён - в МВТУ им. Баумана. И даже его дипломные чертежи частично чертила я, вместе со своими. Вот как Семён описал защиту своего диплома:
"На защиту моего диплома собралась большая толпа, все думали, что будет концерт, поскольку знали меня как артиста художественной самодеятельности.
Комиссия предупредила, что если заметит реакцию зала на моё выступление, всех выгонят.
Я вёл себя спокойно, преподаватели были очень довольны, но в одном месте я не выдержал и пошутил. Зрителей попросили удалиться, поскольку началась та самая реакция, которой побаивались члены комиссии".
"Мука" инженерная Семёна длилась десять лет - ради мамы, не желавшей даже слышать об актёрстве любимого сына. Семён написал в книге "Уно моменто": "Я постоянно следовал указаниям мамочки".
С мягким юмором, добавлю я... В этих словах нет преувеличения, я - свидетель того, каким он был настоящим еврейским сыном. Никогда впоследствии, уже уйдя тайком от мамы на профессиональную сцену, не позволял говорить, что мама, именно мама, задержала его "уход" в артисты.
Годы, проведённые во флоте и на инженерной работе, Семен оценил как свою судьбу, давшую ему массу жизненных впечатлений и встреч с интересными людьми.
Он написал про те годы, что их "не потерял - мне есть что вспомнить". Тем более, что времена инженерства совпали с участием в эстрадной студии "Наш дом".
Днём на службе, вечером в студии - и так десять лет!
О, это было великолепное театральное явление в жизни Москвы. Располагалась студия в Доме культуры гуманитарных факультетов МГУ, что на Моховой. Там начинали свой путь Марк Розовский, Илья Рутберг, Виктор Славкин, Максим Дунаевский, Альберт Аксельрод (основатель КВН), Геннадий Хазанов, сам Семён, исполнявший десять лет - наряду с актёрством - обязанности директора студии, актёры божьей милостью Владимир Точилин, Михаил Филиппов, Александр Филиппенко...
Когда через 10 лет партком МГУ стал разбираться, что за театральный коллектив обосновался в их Доме культуры и гремит по всей Москве, обнаружилось, что его участники в основном инженеры, да ещё - евреи (кроме трёх, перечисленных мною как артистов "божьей милостью").
Было собрано общее собрание, призванное "заклеймить" и т.д. Любопытно, что встать и выступить "против", решился только один из присутствующих - это был молодой аспирант, будущий депутат израильского кнессета, теперь уже легендарный - Юрий Штерн.
Марк Розовский написал о студии "Наш дом": "Жизнь так распорядилась, что удалось собрать вместе одарённых людей, которые заряжались от таланта и творческой энергии друг друга". Они были лёгкими, весёлыми, в то же время мыслящими, талантливыми молодыми людьми. И остались друзьями и сейчас, почти через 40 лет после закрытия студии. Обращались к произведениям великой русской литературы, не жалуемым в советские времена, - Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Платонова, Зощенко. Возрождали традиции Мейерхольда. Ну, просто предтеча Театра на Таганке!
Закрытие, вернее, разгон театра, а время шестидесятых годов уже завершалось, было драматическим событием в жизни всех без исключения членов студии.
Но молодые таланты оказались востребованы. Семёна и Александра Филиппенко пригласил в свой театр Юрий Любимов. Александра Карпова забрал к себе Аркадий Райкин. Кстати, я была рада увидеть Сашу Карпова на сцене театра "У Никитских ворот", руководимого неувядаемым Марком Розовским, во время гастролей театра в Хайфе.
Итак, после разгрома студенческой студии "Наш дом" началась полноценная профессиональная жизнь актёра Семёна Фердмана, позднее - Семёна Фарады.
Про актёрскую жизнь брата помню бесконечно много. Главное в ней, безусловно, 30 лет на сцене и в коллективе Театра на Таганке. Дети мои выросли на его репертуаре и за его кулисами.
Скажу "красиво" - в осколках зеркал жизни Семёна прошла жизнь моя.
Ровно четыре года назад скоропостижно скончался Григорий Горин, а через неделю после этого от горя мой любимый брат получил инсульт. Горе Семёна было велико не потому, что Гриша писал ему тексты для выступлений на эстраде. И не потому, что Гриша сочинил для Семёна роли в четырёх знаменитых захаровских фильмах. Гриша был другом. Помню большую статью в "Советской культуре" о начинающем актёре и его маме:
"Мама Сени очень любит своего сына. Но мама Сени очень ценит скромность. "Сеня, - как-то сказала она сыну,- когда кланяешься, не становись рядом со знаменитыми артистами. Отойди в сторонку. Те, кому надо, тебя всё равно отметят".
Я вспомнила мамин совет на гастрольном спектакле Театра на Таганке "Мастер и Маргарита" в Театрон hа-Цафон в Кирьят-Хаиме.
Семёну было неловко, но он ничего не мог поделать, когда при его выходах на сцену серьёзный спектакль прерывался аплодисментами израильских зрителей. "Моя сестра - израильтянка", - сказал Любимову Семён. Глядя на нас, Юрий Петрович припечатал: "Одна лица!". Наверное, брат и сестра с возрастом становятся действительно здорово похожими друг на друга...
 Театрон ha-Цафон в Кирьят-Хаиме. Во время антракта. 2000 годНемного о позднем ребёнке - сыне Мишке. "Я не выпускал его из губ" - это точная формула сумасшедшего папы Семёна. Так Миша и вырос в папиных губах и стал актёром Михаилом Полицеймако. Востребованным и в кино, и в театре. Папино чувство юмора, папины грустные глаза. Побывав на двух спектаклях с участием Миши во время моей последней поездки в Москву, я сказала родителям, что их сына ждёт отцовская судьба, - его тоже любит зритель. После смерти нашей мамы в 1989 году я засобиралась в Израиль. Мама, комсомолка-рабфаковка, не перенесла бы моего отъезда вместе с обожаемыми внучками. Жила мама всегда с Семёном - ещё раз скажу, что он был потрясающий сын! Семён сказал мне: "Решай, сестра, сама - твоё право. Израиль - страна красивейшая, только знай, ты там будешь нищей".К счастью, его предсказание не сбылось. В интервью незадолго до своей тяжёлой болезни Семён сказал обо мне: "Сестра сразу надумала ехать в Израиль. Я был у неё во время театральных гастролей раз тридцать... Лично я в любом зарубежном государстве больше десяти дней не выдержал бы! Меня домой тянет. А сестра чувствует себя там комфортно". Семен Фарада с женой Машей Полицеймако. 2007 годДавно не люблю Москву. Увела оттуда род свой - настоящий и будущий. Живя в Израиле, всегда предпочитаю ездить в новые для меня страны. Теперь снова бываю в Москве для того, чтобы проведать брата. Прости, Сёма, - когда приехала в Москву в первый раз, чтобы тебя проведать, убегала от тебя на какие-то встречи, в театры, к старым друзьям. Давно ведь не была, отсутствовала 10 лет. А надо было только сидеть возле тебя, разговаривать, вспоминать.
Главное - живи, Сёмка!
Я позвонила - сиделка мне: "Вы знаете, он Вас звал вчера: "Женя, Женя". Открыл глаза, я - ему: "Семён Львович, Женя же в Израиле. Вам что-то приснилось?"
"Я почуял беду - и проснулся от горя и смуты,
И заплакал о тех, перед кем в неизвестном долгу,
И не знаю, как быть, и, как годы, приходят минуты,
Ах, родные, родные, ну, чем я вам всем помогу?".
Борис Чичибабин
Доработанный вариант статьи "Главное - живи, Сёмка!", написанной в августе 2005...
|
| |
| |
| Златалина | Дата: Четверг, 22.06.2023, 11:58 | Сообщение # 606 |
|
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 232
Статус: Offline
| https://etazhi-lit.ru/publish....-5.html
...................
ровно пять лет назад поэт Наум Коржавин умер в возрасте 92 лет в Америке
СВЕТЛАЯ ПАМЯТЬ НАУМУ КОРЖАВИНУ (Манделю)
Наум Моисеевич Мандель родился в 1925 году в Киеве. Родители звали его Эмка – так стали звать его и все друзья. Писать стихи он начал лет в 13. Намерения были серьёзными – поехать в Москву и поступить в Литературный институт имени Горького. Но за несколько месяцев до 16-летия Эмки началась война – в армию его не взяли из-за сильной близорукости, так что вместе с семьей он эвакуировался на Урал...
Псевдоним «Коржавин» был выбран им сразу после войны. Произошло это так – поэта вызвал один из сотрудников московского горкома и отчитал за «политическую неустойчивость». После этого сменил гнев на милость: «Вы же русский поэт, а не еврейский. Даю полчаса на то, чтобы вы придумали себе псевдоним вместо вашей неблагозвучной фамилии Мандель».
Выйдя из кабинета, молодой поэт встретил прозаика Елизара Мальцева, у которого и попросил помощи в выборе псевдонима. Тот, наморщив лоб, сказал: «Ну так и быть, дарю тебе из моих запасов самую-самую русскую фамилию – Коржавин». И вскоре имя Наума Коржавина уже не сходило с уст представителей столичной литературной среды.
С огорчением Коржавин говорил о том, что ему выпало жить в то время, когда «стихи можно было писать, но нельзя было публиковать».
Впрочем, это никак не влияло на популярность поэзии Коржавина – его стихи заучивались, пересказывались и переписывались задолго по появления самиздата.
По словам поэта Владимира Корнилова, Коржавин был «первой любовью послевоенной Москвы». Тогда о нём говорили как о гении, чуть позже – как о живой легенде.
К примеру, в одном из своих очерков Евгений Евтушенко, вспоминая о первой встрече с Коржавиным, писал: «В год смерти Сталина, весенним днем, передо мной в литинститутском коридоре внезапно выросла Легенда. Странно, но она была небольшого роста. Несмотря на только что отбытую ссылку, человек-Легенда был вовсе не исхудавший, а с довольно пухлыми щёчками, с озорными, так и брызжущими любопытством неуемными глазами, готовыми выбить напором энергии стёкла очков из дешёвенькой железной оправы. Курнопелистый нос человека-Легенды, хотя сам он был еврейского происхождения, вовсе не походил на зловеще крючковатые носы врачей-отравителей из недавних карикатур»...
По словам Евтушенко, Коржавин тогда оценил его первые шаги в литературе: «Читал, читал. На тебе ещё сильно Маяковский сидит, но это ненадолго».
«Ну а его стихи я во множестве знал наизусть, хотя они тогда ещё не были нигде напечатаны. Да разве я один! – писал Евтушенко. – Есть строчки, которым тесно в литературе, и они покидают её, ходят по улицам, трясутся в трамваях и поездах, летают на самолётах».
В конце 1947 года студента второго курса Наума Манделя арестовали прямо в общежитии. По общему мнению причиной ареста стало стихотворение «16 октября». Там было про развал линии обороны в 41-м, про мысли о проигранной войне, про панику и бегство из Москвы...
Календари не отмечали
Шестнадцатое октября,
Но москвичам в тот день – едва ли
Им было до календаря.
Всё переоценилось строго,
Закон звериный был как нож.
Искали хлеба на дорогу,
А книги ставили ни в грош.
Хотелось жить, хотелось плакать,
Хотелось выиграть войну.
И забывали Пастернака,
Как забывают тишину.
Стараясь выбраться из тины,
Шли в полированной красе
Осатаневшие машины
По всем незападным шоссе.
Казалось, что лавина злая
Сметёт Москву и мир затем.
И заграница, замирая,
Молилась на Московский Кремль...
Впрочем, это было явно не единственное стихотворение, за которое могли арестовать Манделя. До этого им была написана поэма о 37-м годе, «Стихи о детстве и романтике», где было, в основном, про ежовщину, и ещё целый ряд «вольнодумных» строк.
В общем, таких стихотворений, раскрывающих многие червоточины сталинских реалий, в творчестве Наума Коржавина был много.
С 1948 по 1951 год Коржавин провел в сибирском селе Чумаково, три последующих года – в ссылке в Караганде, где в марте 53-го было написано и стихотворение «Смерть Сталина» – поэт вынес свой приговор вождю народа задолго до официального развенчания культа личности...
Коржавина реабилитировали в 1956-м, после чего он восстановился и закончил Литературный институт имени Горького. В 1963 году вышел его сборник «Годы», включивший в себя почти все написанные им стихотворения. Тираж был солидный – 10 тысяч экземпляров.
Вот только эта книга стала единственным советским изданием стихов Коржавина.
Цензоры считали, что лагеря Наума ничему на самом деле не научили – он продолжал живо, а нередко и очень критично реагировать на всё происходящее в стране, выступал в защиту диссидентов Юлия Даниэля, Андрея Синявского, Юрия Галанскова и Александра Гинзбурга. Вот почему его больше в Союзе не печатали.
Зато по количеству стихов в самиздатовских списках он был явным лидером. Среди наиболее известных стихотворений тех лет – «Баллада о собственной гибели», «Судьба считает наши вины» и «Памяти Герцена, или Баллада об историческом недосыпе».
Такая популярность в определенных кругах оборачивалась не только забвением в официальной печати, но и массой других неприятностей – например, систематическими вызовами в прокуратуру. После очередного такого вызова Коржавин принял решение уехать. «Не хватает воздуха для жизни» – так он объяснил причину подачи заявления на выезд. Его отпустили, он обосновался в Бостоне.
Его стихи печатали в выходившем в Париже журнале «Континент», его сборники выходили в ФРГ.
В Союз поэт приехал в гости только в Перестройку – по личному приглашению Булата Окуджавы. Читал стихи со сцены, обсуждал грядущие перемены. Но о возвращении в Москву уже не думал, хотя сам признавался, что не очень-то вписался в американскую среду: «Всё-таки я еврей по происхождению и русский патриот по самоощущению».
В 2016 году Наум Моисеевич стал лауреатом премии «Поэт», присуждаемой за наивысшие достижения в русской лирике...
|
| |
| |
| Варакушка | Дата: Четверг, 29.06.2023, 09:49 | Сообщение # 607 |
|
Группа: Гости
| Первый «Оскар» ему принесла музыка к «Королю льву», второй – саундтрек к «Дюне». В промежутке композитор-самоучка Ханс Циммер влюбил в себя весь Голливуд...
У мамы Ханса Циммера опредёленно хватало поводов гордиться своим сыном: всё-таки он написал музыку к 150-и фильмам и получил немало престижных музыкальных наград и номинаций, к которым совсем недавно прибавился уже второй «Оскар» – на этот раз за саундтрек к фильму «Дюна».
Однако слова «я тобой горжусь» известный композитор услышал от матери лишь однажды – после того как на Берлинском кинофестивале открыл всему миру семейную тайну ...
В семье Циммеров тема еврейства была окутана атмосферой тайны. Уже будучи взрослым и знаменитым, Ханс вспоминал, что его родители опасались, как бы он по малолетству не сболтнул соседям правду. Удивляться не приходится – достаточно вспомнить, что его мать спаслась от Холокоста только благодаря тому, что в 1939 году успела выехать в Англию. Кроме того, в послевоенной Германии даже после падения нацистского режима на евреев порой посматривали косо.
А так со стороны Циммеры были обычной добропорядочной немецкой четой: его отец, инженер-химик, владел успешной компанией по производству полимеров, а мать, музыкант по образованию, после войны стала домохозяйкой и занималась воспитанием маленького Ханса.
Когда мальчику исполнилось шесть, мама спросила, не хочет ли он учиться музыке. Тот согласился – в его представлении занятия музыкой были чем-то волшебным и вдохновляющим. Увы, реальность оказалась куда более прозаичной – учительница заставляла его твердить гаммы, разбирать нотные записи, и никакого вдохновения Ханс так и не испытал. Поэтому через две недели он предъявил матери ультиматум и заявил: «Либо в доме останется она, либо я».
Выбор был сделан в пользу сына. На этом формальное обучение музыке для Ханса завершилось. При всей своей славе и многочисленных наградах он не окончил не то что консерваторию, но даже обычную музыкальную школу: восемь попыток неизменно оканчивались отчислением.
Но у Ханса были прекрасные учителя: первой стала мать, которая всячески поощряла игру сына на рояле. Позднее же мальчик открыл для себя Эннио Морриконе. «Я впервые в жизни украдкой пробрался в кинотеатр, когда мне было 12 лет, – вспоминает Циммер. – Там шёл взрослый фильм “Однажды на Диком Западе”. Услышав музыку Морриконе, я подумал: вот чем я хочу заниматься!»
Ещё одним своим учителем Циммер называет Иоганна Себастьяна Баха, чью музыку он любит с детства и постоянно переслушивает до сих пор – как и произведения Шуберта, Моцарта и Брамса...
Ради музыкальной карьеры Ханс Циммер в 14 лет переехал из Германии в Великобританию, где больше десяти лет играл в разных группах на клавишных и синтезаторах. В 1980-х в Лондоне он познакомился со Стэнли Майерсом – востребованным кинокомпозитором, написавшим музыку для 60 фильмов.
Это знакомство открыло для Циммера мир киномузыки: вместе с Майерсом он основал студию звукозаписи Lillie Yard, на пару с ним же написал свой первый саундтрек – к вышедшему в 1982 году фильму «Лунное сияние» с Джереми Айронсом в одной из главных ролей.
В 1988 году перед Циммером промелькнула тень «Оскара» – фильм «Последний император» получил статуэтку за лучшую оригинальную музыку. Увы, его собственного имени в списке лауреатов не значилось: он приложил руку к этой работе не как композитор, а как продюсер саундтрека. Всего год спустя Циммер попал в номинанты уже как автор музыки к фильму «Человек дождя», но тогда награда досталась не ему.
Лишь в 1995 году музыка к мультфильму «Король лев» наконец-то принесла Циммеру безоговорочное признание Американской киноакадемии.
До «Короля льва» Циммер никогда не имел дела с анимацией и детскими фильмами. Сначала он рассматривал этот проект лишь как возможность «похвастаться» перед шестилетней дочерью. Со сценарием он познакомился уже в процессе, и тот глубоко его тронул – переломным моментом стала сцена, где погибает Муфаса, отец Симбы. Сам Циммер тоже потерял отца в шесть лет, поэтому увидел в истории львёнка Симбы отголоски собственной судьбы. Он решил, что необходим глубокий, серьёзный реквием. Но прежде чем родился итоговый вариант, который и получил награду, Циммер написал и забраковал ещё 48 версий. «Они не были совсем ужасными, – говорит композитор. – Просто всё это было совсем не то, и они так и остались лежать на полке. Потом я нигде их не использовал».
Впрочем, множество версий – типичная история для Циммера. И нынешние, и бывшие коллеги характеризуют его как неисправимого трудоголика. Композитор Майкл А. Левин, сотрудничавший с Циммером около восьми лет, говорит, что тот обычно приходит в студию около 11 утра и работает до 3-4 часов ночи. И так семь дней в неделю месяц за месяцем.
А по словам композитора Гарри-Грегсона Уильямса, известного в том числе саундтреком для фильма Ридли Скотта «Марсианин», по длине щетины и бороды Циммера можно определить, как далеко он продвинулся в работе над очередным проектом.
Именно благодаря готовности вкладываться с полной отдачей известнейшие голливудские режиссёры мечтают видеть Циммера автором музыки для своих фильмов. Он работал над саундтреком к девяти фильмам Рона Ховарда, воплотил в жизнь семь совместных проектов с Ридли Скоттом, шесть – с Гором Вербински. И, конечно, нельзя не вспомнить тандем с режиссёром Кристофером Ноланом: для всех его фильмов музыку писал именно Циммер. Планировалось, что вместе они будут работать и над недавно вышедшим фильмом «Довод», но тут дорогу Нолану перешёл Дени Вильнев с его «Дюной». Дело в том, что Циммер – большой поклонник книги Фрэнка Герберта: он всегда мечтал воплотить её вселенную в музыке, и шанс свой упускать не стал – при всем уважении к Нолану. Как оказалось, не напрасно: «Дюна» принесла Циммеру ещё одного «Оскара» – и второго в его карьере.
И всё же особняком для Циммера стоят не оскароносные работы, не музыка к нашумевшим блокбастерам, а саундтрек к документальному фильму 1998 года «Последние дни» о судьбах венгерских и закарпатских евреев. Именно в связи с этим фильмом композитор впервые и рассказал о своем еврейском происхождении, отвечая на вопрос журналиста, почему он так стремился присоединиться к этому проекту.
«Все камеры тут же повернулись ко мне, – вспоминает Циммер. – Меня охватила сильная тревога, я не мог дождаться конца пресс-конференции, а когда она наконец завершилась, я бросился звонить матери. Мне казалось, что я подверг её опасности, что выдал тайну, которую никогда и никому не должен был рассказывать.
В трубке повисла долгая пауза, а потом мама произнесла: “Сынок, я тобой горжусь”. И это был единственный раз в жизни, когда я услышал от неё эти слова».
|
| |
| |
| Рыжик | Дата: Вторник, 04.07.2023, 15:38 | Сообщение # 608 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 299
Статус: Offline
| На дворе стоял тридцать второй год. Шестнадцатилетний Зяма пришёл в полуподвальчик в Столешниковом переулке в скупку ношеных вещей, чтобы продать пальтишко (денег не было совсем). И познакомился там с женщиной, в которую немедленно влюбился.
Продавать пальтишко женщина ему нежно запретила («простынете, молодой человек, только начало марта»).
Из разговора о погоде случайно выяснилось, что собеседница Гердта сегодня с раннего утра пыталась добыть билеты к Мейерхольду на юбилейный «Лес», но не смогла.
Что сказал на это шестнадцатилетний Зяма? Он сказал: «Я вас приглашаю».
– Это невозможно, – улыбнулась милая женщина. – Билетов давно нет…
– Я вас приглашаю! – настаивал Зяма.
– Хорошо, – ответила женщина. – Я приду.
Нахальство юного Зямы объяснялось дружбой с сыном Мейерхольда.
Прямо из полуподвальчика он побежал к Всеволоду Эмильевичу, моля небо, чтобы тот был дома.
Небо услышало эти молитвы. Зяма изложил суть дела – он уже пригласил женщину на сегодняшний спектакль, и Зямина честь в руках Мастера!
Мейерхольд взял со стола блокнот, написал в нём волшебные слова «подателю сего выдать два места в партере», не без шика расписался и, выдрав листок, вручил его юноше.
И Зяма полетел в театр, к администратору.
От содержания записки администратор пришёл в ужас. Никакого партера, пущу постоять на галёрку… Но обнаглевший от счастья Зяма требовал выполнения условий!
Наконец компромисс был найден: подойди перед спектаклем, сказал администратор, может, кто-нибудь не придёт…
Ожидался съезд важных гостей. Рассказывая эту историю спустя шестьдесят с лишним лет, Зиновий Ефимович помнил имя своего невольного благодетеля: не пришёл поэт Джек Алтаузен! И вместе с женщиной своей мечты шестнадцатилетний Зяма оказался в партере мейерхольдовского «Леса» на юбилейном спектакле. И тут же проклял всё на свете. Вокруг сидел советский бомонд: тут Бухарин, там Качалов…
А рядом сидела женщина в вечернем платье, невозможной красоты. На неё засматривались все гости – и обнаруживали возле красавицы щуплого подростка в сборном гардеробе: пиджак от одного брата, ботинки от другого…
По всем параметрам, именно этот подросток и был лишним здесь, возле этой женщины, в этом зале…
Гердт, одарённый самоиронией от природы, понял это первым. Его милая спутница, хотя вела себя безукоризненно, тоже явно тяготилась ситуацией...
Наступил антракт; в фойе зрителей ждал фуршет. В ярком свете диссонанс между Зямой и его спутницей стал невыносимым. Он молил бога о скорейшем окончании позора, когда в фойе появился Мейерхольд. Принимая поздравления, Всеволод Эмильевич прошёлся по залу, поговорил с самыми ценными гостями…
И тут беглый взгляд режиссёра зацепился за несчастную пару. Мейерхольд мгновенно оценил мизансцену – и вошёл в неё с безошибочностью гения.
– Зиновий! – вдруг громко воскликнул он. – Зиновий, вы?
Все обернулись. Мейерхольд с простертыми руками шёл через фойе к шестнадцатилетнему подростку.
– Зиновий, куда вы пропали? Я вам звонил, но вы не берёте трубку…
(«Затруднительно мне было брать трубку, – комментировал это Гердт полвека спустя, – у меня не было телефона». Но в тот вечер юному Зяме хватило сообразительности не опровергать классика.)
– Совсем забыли старика, – сетовал Мейерхольд. – Не звоните, не заходите… А мне о стольком надо с вами поговорить!
И ещё долго, склонившись со своего гренадерского роста к скромным Зяминым размерам, чуть ли не заискивая, он жал руку подростку и на глазах у ошеломлённой красавицы брал с него слово, что завтра же, с утра, увидит его у себя… Им надо о стольком поговорить!
«После антракта, – выждав паузу, продолжал эту историю Зиновий Ефимович, – я позволял себе смеяться невпопад…»
О да! если короля играют придворные, что ж говорить о человеке, «придворным» у которого поработал Всеволод Мейерхольд?
Наутро шестнадцатилетний «король» первым делом побежал в дом к благодетелю. Им надо было о стольком поговорить!
Длинного разговора, однако, не получилось. Размеры вчерашнего благодеяния были известны корифею, и выпрямившись во весь свой прекрасный рост, он – во всех смыслах свысока – сказал только одно слово:
– Ну?
Воспроизводя полвека спустя это царственное «ну», Зиновий Ефимович Гердт становился вдруг на локоть выше и оказывался невероятно похожим на Мейерхольда…
Виктор Шендерович
|
| |
| |
| Щелкопёр | Дата: Суббота, 15.07.2023, 13:13 | Сообщение # 609 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 319
Статус: Offline
| След венского вальса
В 1935 году историки, кропотливо работавшие в архиве собора Святого Стефана в Вене, смогли поздравить себя с настоящим успехом: пред ними предстало генеалогическое древо музыкальной семьи Штраус.
Но плоды этого древа отдавали горечью, ибо оказалось, что 11 февраля 1762 года в соборе была произведена запись венчания Иоганна Михеля Штрауса и девицы Розали.
Против имени жениха в брачной книге было указано «крещёный еврей». А церковный регистратор оставил ещё и другую пометку о родителях жениха: «Вольф Штраус, равно как и супруга его Терезиа, — евреи»...
Так всплыло из небытия имя основателя легендарного рода — выходца из еврейского квартала Будапешта, где у него и родился сын, перешедший впоследствии в католичество (но, где и когда он крестился, неизвестно).
Семья старого Вольфа сумела перебраться в имперскую столицу, но не особенно там преуспела, пока не пришёл черед появиться на свет талантливым музыкантам.
Итак, перестало быть тайной , что у Иоганна Штрауса-младшего, кумира Австрии и всего мира, еврейские корни.
Притом это всплыло в самое неподходящее время, ибо в 1938 году нацисты «воссоединили» Австрию с Третьим рейхом.
Впоследствии профессор Йегер-Санстенау, один из докопавшихся до истины в архиве собора Святого Стефана, так объяснял серьёзность положения: «Если бы разошлись известия о родословной семьи Штраус, это стало бы катастрофой в Третьем рейхе. Пришлось бы запретить штраусовские мелодии аналогично тому, как это произошло с прекрасной музыкой Феликса Мендельсона-Бартольди и многих других. Представляете, как это отразилось бы на репертуаре концертов и радио?»
Блокировать СМИ нацисты начали сразу: в соответствии с приказом из Берлина учёным, заглянувшим в упомянутую брачную книгу, рекомендовали для их же блага держать язык за зубами.
По решению властей было распущено Общество Иоганна Штрауса, поскольку оно могло бы тоже докопаться до «неарийского» происхождения композитора.
Всё же какие-то слухи о предках короля вальса по Вене гуляли. Дело осложнялось тем, что великий композитор и женат был на еврейке…
…Они с Аделью знали друг друга ещё с той поры, когда та была ребёнком. Прошло немало лет, пока судьба их соединила. После второго неудачного брака 56-летний Иоганн горячо полюбил молодую вдову, имевшую маленькую дочь. Предстояло оформить фактически уже созданный брачный союз. Закон был строг: не дозволялось венчать женщину-иудейку с мужчиной-католиком.
Адель наотрез отказывалась перейти в другую веру. Но, рассуждал Штраус, не может быть, чтобы для него, любимца Вены, не сделали какого-то послабления.
Он предпринимал всевозможные меры и нашёл выход из создавшегося положения... это ему, Штраусу, придётся поменять вероисповедание и отказаться от австрийского гражданства, чтобы подыскать в другом месте снисходительный закон.
Поддержку оказал герцог Саксен-Кобург-Гота, большой его поклонник.
Теперь Иоганн мог написать Адели: «Чего не сделаешь для женщины… Я стал подданным герцогства Кобург… Шлю тебе миллион поцелуев и надеюсь обнять завтра утром».
15 августа 1887 года он появился на брачной церемонии, носившей несколько экзотический характер: обеты хранить супружескую верность дали друг другу люди разных вероисповеданий: жених, ставший членом евангелистской церкви, и невеста, как и до этого, иудейка.
Близким людям запомнились слова Иоганна, что с Аделью ему довелось пережить свою третью молодость. А по её заверениям, она никогда не ощущала, что вышла замуж за пожилого человека.
Задолго до оформления их брака этот союз был понят и принят музыкальным миром.
В 1883 году, не будучи еще официальными супругами, они в Будапеште, на одном из вечеров, встретились с Ференцем Листом. Там и сам Штраус сел за рояль, чтобы исполнить свой новый вальс «Весенние голоса», который привёл Листа в восторг...
В гостиной у Адели висели на стенах подаренные ей фотографии с личными посвящениями верного друга их семьи Иоганнеса Брамса, а также Жюля Массне, Антона Рубинштейна и других знаменитостей.
Характерная деталь: по словам Иоганна Штрауса, за все шестнадцать лет их совместной жизни он ни разу не расставался с женою больше чем на сутки. Разлучила их кончина Штрауса.
Последним гостем композитора суждено было стать американцу: спустя две недели Марк Твен прислал письмо Адели: «Когда я разговаривал и курил с мистером Штраусом в вашем доме, показалось, что он вновь стал самим собою — живым, быстрым, с блестящей речью, излучающим обаяние непобедимой молодости… Невозможно поверить, что его уже нет!»
З июня 1899 года, спустя час после того, как остановилось сердце Штрауса, вся Вена знала, что король вальса умер. Кто-то прошептал несколько слов на ухо дирижёру оркестра, дававшего концерт в Народном саду, том самом, который был свидетелем многих триумфов Иоганна Штрауса и его отца. После неожиданной паузы оркестр заиграл вступление к вальсу «Голубой Дунай».
Все встали, поняв, что случилось непоправимое. Многие плакали...
Адель пережила мужа на тридцать один год. Жизнь её сосредоточилась на одной цели — увековечении его памяти. Их венский дом на Игельштрассе Адель превратила в музей Иоганна Штрауса.
Она опубликовала избранную переписку. Полки хранилища в музее заполнялись рукописями, переизданиями штраусовских сочинений, и с годами ценность собранных экспонатов возрастала.
За этими сокровищами и развернули охоту нацисты: к моменту, когда они овладели Веной, основательницы музея не было в живых: Адель Штраус умерла 9 марта 1930 года. Коллекцию унаследовала её дочь от первого брака Алис.
В 1938 году она была вызвана в гестапо...
Располагая подробной информацией о семейных делах Штраусов, следствие занялось переучётом всего, что осталось после гениального композитора (к своему несчастью, как они утверждали, попавшего под еврейское влияние).
Обнаружилась и ещё одна коллекция, которую собрал венский банкир Симон, муж сестры Адель Штраус. После его смерти коллекция перешла в руки вдовы. Допросили и Луизу Симон.
Когда обе коллекции были реквизированы, оказалось, что к ним неравнодушны некоторые вожди рейха: Геббельса особенно интересовала рукопись оперетты «Летучая мышь». Началось растаскивание музейных ценностей, часть из которых так и пропала.
Проблема не сводилась к смене владельцев. Народу нужны были кумиры с безупречной репутацией. Нацистские главари стремились очистить родословную Штраусов от еврейского следа и операцию следовало провести быстро, невзирая на условности.
Первое — конфисковали в архиве собора Святого Стефана брачную книгу номер 60.
Её отослали в специальное учреждение под названием Рейхсзиппенамт, где в обстановке секретности сфотографировали — страницу за страницей. Изготовленную копию надлежало превратить в полноценный, заслуживающий доверия архивный документ. 20 февраля 1941 года на первой странице фотокопии появился служебный штамп, удостоверявший «соответствие оригиналу». После чего и оригинал, и копия были возвращены в Вену.
Там пути двойной документации разошлись: подлинная брачная книга была надёжно упрятана в склепы сверхсекретного архива, копию же вручили распорядителям собора.
Между тем не дремали учёные-эксперты: при первом же ознакомлении с книгой они увидели, что с её страниц полностью исчезла запись о венчании в 1762 году Иоганна Михеля Штрауса и, соответственно, удалены были сведения, что он был крещёным евреем, сыном Вольфа и Терезии.
А из именного индекса, находившегося на странице 361, вообще удалена была фамилия Штраус. Фальсификация, естественно, не могла не возмутить каждого порядочного человека.
Наверное, им стоило больших усилий сдержаться, взять себя в руки и всю войну с достоинством молчать о случившемся. С капитуляцией рейха отпали причины сдерживаться, и пришла пора заговорить.
Что толкнуло на фактическое соучастие в неблаговидной акции? Каждому понятно — страх. Всего боялись — такое было время.
Но вот что любопытно: даже после крушения нацизма бывшие эксперты не покаялись.
В чём им оправдываться? Не они же устроили эту гнусную инсценировку.
Зато вдоволь посмеялись в городе над гитлеровскими бонзами, которые вообразили, будто можно провести жителей музыкальной Вены.
Собор Святого Стефана заполучил вновь драгоценный оригинал брачной книги. Забавно, что туда же на хранение была сдана и фальсифицированная нацистами копия, так что нынешний посетитель архива при желании может ознакомиться с генеалогическим древом Штраусов в двух вариантах...
Эта история имела странное продолжение.
Как и положено, австрийская музыкальная общественность вскрыла и осудила манипуляции с родословной великого земляка. Но разговор об этом вёлся вполголоса.
Естественно, его не расслышали за железным занавесом — мало ли во что нас не посвящали.
И в США, и на Западе, судя по доступным мне источникам (а я заглянул в энциклопедии, концертные буклеты, аннотации к грампластинкам, компакт-дискам), широкая публика много лет не подозревала о «венской афере».
Кроме тех, кому довелось познакомиться с напечатанной в Англии превосходной монографией Джозефа Ваксберга «Император вальса», где нашлось место и для этого сюжета...
Когда мне посчастливилось раскрыть книгу, я был восхищён: сколько выразительных фотографий, какие изящные старинные рисунки, среди них и акварель с видом на венскую Соборную площадь, ту самую, которая с давних пор привлекала венчавшихся, сопровождавших и всех, кто хотел насладиться красочным зрелищем.
Глядя на акварель и фотографии, я пытался вообразить, как выглядел в жизни старый Вольф, основатель рода Штраусов. Вошёл ли он под своды главного католического собора, где венчался его сын?
Впрочем, так ли важно, где он тогда стоял? Всё равно потомков своих он бы не увидел. И музыку, ими сочиненную, старик не услышал бы.
Недавно — в который раз — я просмотрел довоенный фильм «Большой вальс», пленительную американскую сказку о штраусовской Вене. Ничего в этой ленте не устарело к концу моего века; там всё меня завораживает, как, помнится, и в начале жизни. А если герои рассуждают наивно, если какие-то биографические факты расходятся с реальностью, пусть так и будет. Ведь недаром Иоганн Штраус-младший советовал своему брату, когда тот готовил программу оркестра: «Не будь слишком серьёзным».
Мне становится хорошо на душе, когда вспоминаю бесхитростную житейскую мудрость «Летучей мыши». В ней тоже заложен секрет бессмертия: «Счастливцу лишь дано забыть то, что нельзя переменить…»
Борис КЛЕЙН, доктор исторических наук
Сообщение отредактировал papyura - Суббота, 15.07.2023, 16:50 |
| |
| |
| smiles | Дата: Среда, 19.07.2023, 01:54 | Сообщение # 610 |
|
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 237
Статус: Offline
| Читайте и удивляйтесь - словно вчера написано!
— Помню, лет пять тому назад мне пришлось с писателями Буниным и Федоровым приехать на один день на Иматру. Назад мы возвращались поздно ночью. Около одиннадцати часов поезд остановился на станции Антреа, и мы вышли закусить.
Длинный стол был уставлен горячими кушаньями и холодными закусками. Тут была свежая лососина, жареная форель, холодный ростбиф, какая-то дичь, маленькие, очень вкусные биточки и тому подобное.
Всё это было необычайно чисто, аппетитно и нарядно. И тут же по краям стола возвышались горками маленькие тарелки, лежали грудами ножи и вилки и стояли корзиночки с хлебом.Каждый подходил, выбирал, что ему нравилось, закусывал, сколько ему хотелось, затем подходил к буфету и по собственной доброй воле платил за ужин ровно одну марку (тридцать семь копеек). Никакого надзора, никакого недоверия.Наши русские сердца, так глубоко привыкшие к паспорту, участку, принудительному попечению старшего дворника, ко всеобщему мошенничеству и подозрительности, были совершенно подавлены этой широкой взаимной верой.Но когда мы возвратились в вагон, то нас ждала прелестная картина в истинно русском жанре. Дело в том, что с нами ехали два подрядчика по каменным работам. Всем известен этот тип кулака из Мещовского уезда Калужской губернии: широкая, лоснящаяся, скуластая красная морда, рыжие волосы, вьющиеся из-под картуза, реденькая бородёнка, плутоватый взгляд, набожность на пятиалтынный, горячий патриотизм и презрение ко всему нерусскому — словом, хорошо знакомое истинно русское лицо. Надо было послушать, как они издевались над бедными финнами.
— Вот дурачьё так дурачьё. Ведь этакие болваны, чёрт их знает! Да ведь я, ежели подсчитать, на три рубля на семь гривен съел у них, у подлецов… Эх, сволочь! Мало их бьют, сукиных сынов! Одно слово — чухонцы.
А другой подхватил, давясь от смеха:— А я… нарочно стакан кокнул, а потом взял в рыбину и плюнул.— Так их и надо, сволочей! Распустили анафем! Их надо во как держать!
фрагмент очерка Александра Куприна «Немножко Финляндии», написанного в 1908 году...
|
| |
| |
| Златалина | Дата: Четверг, 20.07.2023, 16:26 | Сообщение # 611 |
|
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 232
Статус: Offline
| похоже это в крови у российских "героев" всякую подлость сделать...
особенно если человек к тебе со всей душой и подлости никак не ожидает.
Сообщение отредактировал Златалина - Четверг, 20.07.2023, 16:27 |
| |
| |
| papyura | Дата: Пятница, 28.07.2023, 17:04 | Сообщение # 612 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1554
Статус: Offline
| Подтверждено немалым количеством документов, какие из оккупированных немцами народов больше других сотрудничали с нацистами в уничтожении евреев, и представители каких народов больше пытались евреям помочь.
Такое же сравнение для остававшихся свободными стран делает У. Перл в своём впечатляющем исследовании <Заговор Холокоста>...
Перл пишет: Если говорить о распределении степени вины в этом англичане идут сразу же после немцев - непосредственных авторов и палачей Холокоста.
С одной стороны, немцы прибегали к пыткам и убийствам, с другой - они предлагали евреям корабли и даже небольшое количество иностранной валюты, лишь бы те эмигрировали.
Британцы же, наоборот, мобилизовали все свои дипломатические, разведывательные, военные и полицейские ресурсы, чтобы закрыть евреям самое главное направление спасения.
Перл говорит здесь о Палестине.
Конференция в Сан-Ремо 1920 года, посвящённая итогам Первой мировой войны, постановила создать в Палестине, отторгнутой от развалившейся Оттоманской империи, еврейский национальный дом, а пока предоставить Британии мандат на управление этой территорией. И Британия решила Палестину у евреев похитить.
Поэтому своей главной задачей на Ближнем Востоке в начинавшейся войне Британия считала недопущение евреев в Палестину, а, поскольку другого <национального> дома у евреев не было, англичане готовы были способствовать нацистскому решению <еврейского вопроса>.
Перл пишет: 20 июля 1939 года в Палате общин состоялись дебаты. Министр по делам колоний Малкольм Макдональд объявил, что защитой берегов Палестины от несчастных жертв Гитлера будет заниматься <эскадра эсминцев> при поддержке пяти катеров.
Тех, кому удалось спастись от немецких военных кораблей, встречали четыре корабля Британии...
В первый же день Второй мировой войны, 1 сентября 1939 года, когда немцы подвергли бомбардировке Варшаву и дюжину других польских городов, британский корабль <Лорна> открыл огонь по утлому суденышку <Тайгер хилл> с 1417-ю беженцами на борту.
Эти люди, которым удалось спастись от нацистских варваров, направлялись к берегам Палестины.
Конечно, они просто не могли исполнить приказ вернуться в руки палачей. Схватка между <Лорной> и <Тайгер хилл>> закончилась блестящей победой королевского флота. Среди убитых были доктор Роберт Шнейдер, молодой врач из Чехословакии, лишённый немцами имущества и человеческого достоинства, а также Цви Биндер, юный поляк, всю жизнь мечтавший обосноваться в Обетованной земле.
Первые два человека, убитые британцами во Второй мировой, были не немцами, а еврейскими беженцами...
Перл описывает войну правительства Англии против евреев: Чтобы не пустить иммигрантов в Палестину, была создана настоящая дипломатическая сеть, охватывавшая все потенциальные страны <побега>.
МИД целенаправленно работал с теми странами, которые могли участвовать в транспортировке беженцев. Чиновники этих министерств полностью следовали установке правительства о том, что евреи - враги ничуть не меньшие, чем немцы. Недавно обнаруженные документы министерств
показывают, что это была самая настоящая война: с беженцами боролись на нескольких <фронтах>. Так, в документе Министерства иностранных дел 371/252411 говорится о <болгарском фронте> - таким термином обозначается давление на Болгарию, дабы не допустить выезда еврейских беженцев.
Галифакс, министр иностранных дел с 1938 по 1940 годы, 21 июля 1939-го написал директиву на пяти страницах, в которой обозначил важность дипломатических наступательных мер...
Одновременно предпринимались усилия, чтобы жертвы Холокоста не могли покинуть те страны, в которых их обрекали на верную смерть. Алек Рэндалл, помощник министра иностранных дел по вопросам беженцев, пишет: <Страны: которые можно считать странами происхождения: это Польша, Венгрия, Югославия, Румыния и Болгария. Одну или несколько этих стран нужно пересечь транзитом, прежде чем сесть на корабль до Палестины. Я вкладываю черновики писем представителям Его Величества в Бухаресте, Будапеште и Варшаве. Посланникам Его Величества в Белграде и Софии эти письма уже отправлены телеграммами, копии которых вложены для удобства.
В Великобритании принято, что король не занимается политикой, однако в этой всемирной охоте на евреев он всё же решил сказать свое веское слово и потребовал принять самые жёсткие меры, чтобы не дать жертвам скрыться от своих палачей. В феврале 1939 года, через три месяца после <Хрустальной ночи>, личный секретарь короля Георга VI сообщил министру иностранных дел: Король надеется, что еврейским беженцам не позволят покинуть страны происхождения>.
Для того, чтобы показать, что всё это были не только слова, приведу две хроники, как их описывает Перл: "В дунайском доке осталось только одно маленькое, старое и утлое судёнышко под названием <Македония>. Оно было в настолько плохом состоянии, что немцы не рисковали перевозить на нём скот. Евреям удалось завладеть этим судном и зарегистрировать его под флагом Панамы, при этом его переименовали в <Струму>. Кажется невероятным, но на этом корабле удалось разместить 767 человек. Ещё более невероятно, что 16 декабря 1941 года, после четырёх дней пути ему удалось достичь Стамбула!
Англичане отказались впустить беженцев в Палестину, хотя британское посольство в Анкаре, благодаря разведданным, прекрасно знало об ужасающих условиях на борту <Струмы>, где люди могли только стоять, где был один туалет и одна маленькая кухня...
Через одиннадцать дней после прибытия корабля англичане сообщили турецкому Министерству иностранных дел о своём окончательном решении: "Правительство Его Величества не видит причин, препятствующих турецкому правительству отправить "Струму" обратно в Чёрное море, если оно сочтёт это необходимым".
На борту распространялись болезни - в первую очередь, дизентерия, и как минимум двое пассажиров сошли с ума. 23 февраля <Струме> было предписано немедленно покинуть порт.
Беженцы высыпали на причал, чтобы помешать экипажу отдать швартовы, но восемьдесят турецких полицейских, орудуя дубинками, пробрались через толпу и силой сбросили концы, при этом беженцы сражались с ними голыми руками. Наконец, корабль удалось выпроводить, и буксирное судно отвело его на восемь километров от берега в море, где оставило беспомощно дрейфовать. На следующее утро произошёл взрыв, и этот плавающий гроб, иначе его и не назвать, разлетелся на мелкие куски.
Из всех пассажиров <Струмы> выжил только один, опытный пловец; остальных ледяные воды поглотили менее чем за полчаса.
765 человек были убиты - не только немцами, но также британскими министерствами и Верховным комиссаром Палестины...
12 декабря, незадолго до трагедии <Струмы>, в Мраморном море затонуло судно <Сальвадор> с еврейскими беженцами на борту. Оно тоже направлялось в Палестину - на этот раз из нацистской Болгарии.
<Сальвадор> представлял собой утлую яхту с небольшим запасным мотором.
На нём не было ни коек, ни кают: это была яхта для прибрежных вод, способная взять на борт 30 человек. Однако в неё втиснулись 327. Яхта еле добралась до Стамбула, но пришвартоваться ей не дали, и потому пришлось идти в Мраморное море.
Тогдашний глава отдела по беженцам Министерства иностранных дел, охарактеризовал это следующим образом: "Не могло быть катастрофы более удобной с точки зрения пресечения этого потока".
Недопущение евреев в Палестину дополнялось аналогичной стратегией относительно остальных территорий бескрайней Британской империи. Доминионы Австралия, Новая Зеландия, Южная Африка и Индия, вместе взятые, приняли меньше беженцев, чем один Шанхай!
Замминистра иностранных дел Ричард Кидстон Ло заявил, что союзники, приняв евреев, освободили бы Гитлера от обязанности заботиться об этих бесполезных людях. Политика Англии относительно еврейских беженцев не изменилась и после разгрома Гитлера.
Реальная история знаменитого корабля <Эксодус> разительно отличается от романтической, изложенной в произведении Леона Юриса и в фильме.
На самом деле, кораблю с четырьмя с половиной тысячами выживших в Холокосте евреев англичане не позволили причалить у берегов Палестины, обстреляли его (трое убитых и около ста раненых) и отправили назад в Гамбург.
52-м тысячам евреев, прошедшим через нацистские лагеря смерти, пришлось более двух лет дожидаться, уже в английских лагерях для перемещённых лиц на Кипре, возможности добраться в уже независимый Израиль.
Сегодня, когда Англия, сохранившая от былого колониального величия только банды мусульманских эмигрантов из своих потерянных владений, пытается учить Израиль, защищающий своё население от ракет террористов, этике, уместно напомнить этим лицемерам их преступную в отношении евреев политику совсем недавнего прошлого.
С уважением, А.Г.Меликянц
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Понедельник, 31.07.2023, 05:41 | Сообщение # 613 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 714
Статус: Offline
| В апреле 1946 года, в книжных магазинах Франции появилась тоненькая книжка, которой было суждено стать самым большим мировым бестселлером.
Написана она была вдалеке от родины, в изгнании, в приютившем автора Нью-Йорке, и символика этого текста-сказки, сказки-притчи, говорила и о том, что мы все «родом из детства», и о том, что страну детства заслонила тень свастики. (В сказке — угроза баобаба, который нужно «уничтожить, чтобы он не разорвал корнями маленькую планету»). Автором был популярный писатель, лётчик, имя которого французы привычно сокращали до двух силлаб — Сент-Экз, Антуан де Сент-Экзюпери…
Прошу детей простить меня за то, что я посвятил эту книжку взрослому. Скажу в оправдание: этот взрослый — мой самый лучший друг. И ещё: он понимает всё на свете, даже детские книжки. И, наконец, он живёт во Франции, а там сейчас голодно и холодно. И он очень нуждается в утешении. Если же всё это меня не оправдывает, я посвящу эту книжку тому мальчику, каким был когда-то мой взрослый друг. Ведь все взрослые сначала были детьми, только мало кто из них об этом помнит. Итак, я исправляю посвящение:
Леону Верту,
когда он был маленьким…
Эпиграф к Le Petit Prince, «Маленькому принцу», довольно точно объясняющий, что ни взрослых, ни детей — не бывает...
Сент-Экзюпери написал сказку-притчу в Нью-Йорке в 1943-м. Он был к тому времени автором двух книг, написанных в жанре «записок пилота»: «Ночной полёт» (1931) и «Земля людей» (1939 год)...
Антуан де Сент-Экзюпери прожил всего лишь 44 года. Он родился на заре ХХ века в 1900 году и не вернулся из боевого вылета в 1944-м; до освобождения Франции оставался всего лишь месяц…
Отец его, потомок знатного рода, был простым страховым инспектором в Лионе. После смерти отца Антуан перебрался вместе с матерью в родовой замок на морском побережье, а после окончания колледжа отправился в Париж (было ему 19 лет) и поступил в Beaux Arts, Академию художеств — на архитектурное отделение. Но архитектором ему стать не довелось, он страстно увлёкся небесами, пилотажем и дальними перелётами.
В 1926 году была опубликована его первая новелла, само собой, под названием «Лётчик» и обе страсти выровняли его жизнь, как два крыла: небо и литература. Его записки пилота, «Ночной полёт» и «Земля людей» стали современной ХХ веку приключенческой литературой. Причём, что важно — основанной на личном опыте.
В американском изгнании (Франция оккупирована) Сент-Экзюпери провёл три года, отсюда и критика «Маленького принца», который шестьдесят лет назад был принят рецензентами с прохладцей. Эту сказку-притчу называли и «литературой изгнания», и бойскаутским текстом, и критикой… американского общества. На самом деле, Сент-Экз тяжело переживал разлуку с родиной и мечтал лишь о своей эскадрильи.
The Little Prince: A New York Story или «Без Тонио мир утратил цельность» Леон Верт
«Маленький принц» - моя самая любимая книга Экзюпери. Её, эту книгу в тёмно зелёном переплёте в замечательном переводе Норы Галь, я взяла с собой в другую жизнь, в Нью Йорк. И она всегда воспринималась мною не как детская сказка, но как исповедь мужественного человека перед самим собой.
Почему писатель не впускал никого в свой внутренний мир ? Почему он был так одинок? Выставка в Музее Моргана рассказала американскую историю создания моей любимой французской книжки.
Оказалось, что книжка «Маленький принц» была написана в Нью Йорке и впервые издана в 1943-м году на английском языке. На французском писатель не успел её увидеть, она появилась во Франции лишь спустя два года...
У каждого человека – свой Нью Йорк. Этот город можно любить или ненавидеть, принять или отвергнуть, но вряд ли кто нибудь способен остаться к нему равнодушным. Известный французский писатель Антуан де Сент Экзюпери не был здесь счастлив, но и он был болен Нью Йорком.
Несмотря на то , что ему категорически не подходил здешний климат ( он часто и долго хворал), покинуть его не смог. Все два года своего пребывания в Америке он прожил в нашем городе в центре Манхэттена на Южной стороне Централ Парка и на даче в Лонг Айленде. Огромное сказочное чудовище по имени Нью Йорк, с обнажёнными нервами своих дорог и трепещущими огнями ночных окон, манило его своим величием и опьяняющим запахом свободы. «Нью Йорк – это сердце страны, это большое и трудное счастье».
Антуан де Сент Экзюпери прибыл в Нью Йорк из Лиссабона в 1940-м году через 6 месяцев после падения Франции. Думал пробыть здесь пару недель,- задержался на 2 года. Он был одним из немногих писателей-эмигрантов, чьё творчество было уже известно американским читателям. Нью Йорк принял его гостеприимно. Он практически сразу же получил заказ на новую книгу о Франции: «Полёт в Аррасу». Казалось бы, всё складывалось благоприятно. Но писатель беспокоился о родных и друзьях, оставленных во Франции, от которых не получал писем. Он не говорил по английски, потому круг его общения был очень узок. А если учесть, что нью йоркские французы были расколоты на два лагеря ( де-голлевцы и петеновцы) и дружили «друг против друга», то и среди соотечественников Антуана было не так уж много друзей : писатель Андре Моруа, художник Бернар Ламот , музыкант Надя Буланже, блестящий журналист Пьер Лазарефф и учёный-физик Леконт де Нюи.. Всё это служило поводом для депрессии.
«Трудным счастьем» для писателя стало его творчество. И здесь, в самый разгар войны он написал светлую и миролюбивую книгу, философскую сказку для взрослых и детей - «Маленький принц».
Находясь в чужой стране, Антуан чувствовал себя одиноко. Он тосковал по дому, по матери, к которой был привязан всю жизнь, наконец, по Франции,с которой был связан тысячами нитей. Он, как ребёнок, любил переноситься в мир детства. И ещё, он очень хотел бы иметь сына : «...во мне столько припрятано отеческой любви, мне так хотелось бы иметь много маленьких Антуанчиков»,- писал он матери.
Часто, сидя в Нью Йоркских ресторанах, он рисовал на белых скатертях и салфетках этих Антуанчиков, - грустных маленьких человечков, похожих на рождественских ангелочков. «Когда я был маленький, - позже расскажет он Маленькому принцу, - так же светились для меня рождественские подарки : сиянием свеч на ёлке, пением органа в час полночной мессы, ласковыми улыбками».
Случилось так, что рисунки заметил сосед по столу, книгоиздатель Курт Хичкок и предложил Антуану написать Рождественскую сказку о симпатичном мальчугане, которого он изображал на салфетках. Писатель согласился.
Эта случайная встреча и послужила импульсом к созданию литературного шедевра - моей любимой книги. Пришло время рассказать о женщине, вдохновившей писателя на создание самого, на мой взгляд, симпатичного сказочного образа, маленького рыжего Лиса, без которого книга потеряла бы своё обаяние.
Они встретились на вечеринке, - изящная молодая женщина, похожая на лисёнка, только что пережившая развод с мужем, и опытный сердцеед, обольстительный француз, который не оставлял равнодушной ни одну женщину...
И Сильвия Хэмилтон Рейнхардт не составила исключения. Уходя, сказала приятельнице : « Я люблю этого человека» ... А он, переживающий постоянные разборки со своей женой Консуэлой, позволил молодой американской журналистке полюбить себя.
Писатель стал приходить в её дом на Парк Авеню, приходил без предупреждения, в те часы, когда ему нужно было успокоиться, часто проводил всю ночь напролёт, работая над книгой. Их связывали удивительные отношения. Сильвия была свободна, у Антуана происходил очередной конфликт с женой. Вспомним, как это отражено в книге: в жизни Маленького принца появился Лис как раз тогда, когда он разочаровался в своей Розе, попал в сад, где росли другие розы и понял, что его роза ничем не отличается от многих других . ( « ...я то воображал, что владею единственным в мире цветком...») Вот тут- то и появился Лис. Он предлагает свою дружбу: «Приручи меня и мы станем друг другу нужны». Ну разве это не описание того, как в жизни Антуана появилась Сильвия?
Они говорили на разных языках - Сильвия не знала французский, он – английский, но они придумали свой собственный, только им двоим понятный, язык взглядов, жестов, улыбок. Он рисовал для Сильвии поясняющие картинки. ( на выставке эти оригинальные рисунки были представлены!)
Они прекрасно понимали друг друга, потому что, как сказал Лис « слова только мешают понимать друг друга». « Я предан тебе гораздо сильнее, чем ты думаешь, - писал Экзюпери, - Это сложно понять из-за трудностей, которые я всегда испытываю в любви : это моя загадка, мучительная и терзающая меня...Моя нежность к тебе безгранична. Когда я кладу руку на твой лоб, мне хочется открыть для тебя звёзды.»
В последнее утро перед полётом Сент Экс подарил Сильвии свою рукопись «Маленького принца» с оригинальными авторскими рисунками, которую она долго хранила, а потом передала в Библиотеку Моргана. Я видела эту рукопись и 35 акварелей на выставке, организованной библиотекой. Я читала архивные материалы, письма и дневники, представленные на выставке сыном Марком и внучкой Сильвии Даной, где рассказано о многих событиях, происходивших в жизни этих двух людей – они вместе посещали Клуб 21, гуляли в Централ парке, обедали в ресторане на 1-м этаже дома, где жил писатель. Сильвия вдохновляла Антуана, с ней было легко.
А « он сыграл очень большую роль в жизни моей бабушки»,- писала Дана Рейнгардт. Перед своим отъездом в 1943-м году Антуан оставил Сильвии свой фотоаппарат и рукописный вариант книги и сказал : «Это всё, что у меня есть». И ещё : «Если меня собьют, я абсолютно ни о чём не жалею...»
Печальная история любви – и замечательная книга, как фантастический плод этой любви.
«Прости и прощай!» - на выставке был также представлен браслет Экзюпери, который рыбаки выловили в 1998-м в океане, недалеко от места гибели писателя...
Когда разговор заходит о тираже, или точнее тиражах «Маленького принца», возникают совершенно головокружительные цифры. Альбан Серизьер, биограф, приводит цифру в 80 миллионов экземпляров.
Во Франции с 1946 года выпущено 11 миллионов экземпляров книги. «Маленький принц» остаётся самым переводимым в мире литературным (стоит подчеркнуть) произведением. Книга переведена на 160 языков и последний, самый недавний перевод был сделан на… арамейский язык.
Антуан де Сент-Экзепюри, пилот почтовых линий в мирное время, пилот, исчезнувший в небе, оставил нам письмо, которое мы не устаём читать.
|
| |
| |
| старый зануда | Дата: Воскресенье, 06.08.2023, 09:12 | Сообщение # 614 |
|
Группа: Гости
| Май 1965 года. Вена. Большой Театр СССР триумфально гастролирует в Австрийской столице. На балетном спектакле Жизель, разумеется, аншлаг.
После спектакля за кулисы к советским артистам балета подошла пожилая, стройная, с выразительными, карими глазами женщина, поблагодарила артистов за чудесный спектакль, подошла к Марине Кондратьевой, танцевавшей в тот вечер Жизель и попросила разрешения обнять её... Когда незнакомка произнесла своё имя, воцарилась мёртвая тишина.
Это была Вера Каралли ... ... потом кто-то из артистов старшего поколения прошептал, как Каралли? Та самая Вера Каралли, фаворитка великого князя Дмитрия Павловича и певца Леонида Собинова, знаменитая прима-балерина Большого театра, звезда немого кино?!
Но она же давно умерла...
Как выяснилось, она была жива и стояла перед ними взволнованная, с катящимися по необыкновенно красивому лицу слезами.
Историю прихода Каралли на Жизель рассказала мне полвека спустя Марина Викторовна Кондратьева, выдающаяся русская балерина, народная артистка СССР.
После спектакля она вместе с Марисом Лиепой и ещё парой артистов поехали к Вере Алексеевне домой.
Марина Викторовна на всю жизнь запомнила эту удивительную, незабываемую встречу с женщиной, волею судьбы ставшей частью русской истории, легендой русского балета, затмившей в Умирающем лебеде Анну Павлову, и звездой немого кино, мирно делившей славу с Верой Холодной...
Вера Каралли родилась 8 августа в Москве в семье этнического грека. Её дедушка со стороны отца был греческим консулом в Москве, отец театральным режиссёром, а мама - Ольга Крушенкова, драматической актрисой.
Однажды, маленькая Верочка шла с отцом по улице, к ним подошла цыганка и сказала: " В твоей жизни будет много любви, большая слава, ты родилась под знаком Льва, тебя будут носить на руках, но в конце ты будешь совсем одна"...
Сбывшееся пророчество цыганки Вера помнила до конца своих дней.
Она росла мечтательным, задумчивым и впечатлительным ребёнком.
Когда Верочке было 6 лет, родители взяли её с собой в Мариинский театр на балет "Тщетная предосторожность." Танцевала Матильда Кшесинская.
Верочка была потрясена и заявила родителям: " Если я не буду танцевать, я умру".
Вера поступает в Московское балетное училище, в класс к знаменитому русскому танцовщику и педагогу Александру Горскому и сразу же становится любимицей своего наставника. Её отличала удивительная музыкальность, она была рождена артисткой и пленяла своей грацией, движениями, была необыкновенно притягательной, на неё хотелось
смотреть, но самое главное, она была очень талантливой балериной и Горский да и не он один быстро это поняли.
После окончания балетного училища в 1906 году Вера Каралли становится артисткой балета Большого театра и в 1907-м танцует Одетту в Лебедином озере на сцене. Успех был громадный.
"Маленькая Каралли" - новая королева Большого, писала о ней восторженная пресса. Вера Алексеевна вспоминала : "Мой дебют состоялся при переполненном зале и обернулся сногсшибательным успехом. Теляковский и Горский были бледны как смерть от волнения и страха, а после адажио во втором акте, когда публика, поднявшись на ноги, разразилась оглушительными рукоплесканиями, оба, по древнему русскому обычаю, перекрестились".
Её техника не была совершенной, московские балерины того времени не заостряли внимание на технике, как это делали в Петербурге, но вот актёрский дар Каралли компенсировал всё. Она была великолепной балетной актрисой. О её танце уже тогда можно было говорить "душой исполненный полёт". Она и была небесной, не от мира сего, манящей в свой волшебный, только ей подвластный мир...
Однажды бабушка Веры попросила её достать контрамарку на одну из опер, где поёт Леонид Собинов.
Администратор отказал Вере, сказав что на оперы с участием Собинова контрамарки надо просить заранее.
Леонид Собинов - лирический тенор, которого называли ¸ "Орфеем русской сцены" был кумиром публики. Вера расстроилась, что ей не удалось достать билет для любимой бабушки, но судьба захотела, чтобы именно в тот вечер балерина столкнулась с Собиновым у сцены. Он внимательно посмотрел на юную Немезиду балетной сцены и улыбнулся. Вера рассказала ему о контрамарке и на следующее утро курьер доставил ей домой на Большую Никитскую улицу два билета с письмом, в котором были следующие строки: "Той, что всегда так радостно смеётся, а сердце ей в ответ блаженно бьётся".
Ей было 18, ему 36. У него за плечами неудачный брак, двое сыновей, у неё это первая любовь и как ей тогда казалось, что это навсегда.
Вера переезжает к нему. Она мечтала о тихой, семейной жизни и ради Собинова готова была отказаться от сцены и посвятить себя семье. Она хотела стать его женой, но "Орфей русской сцены" не спешил.
" Мы были счастливы вместе, я танцевала, он пел, а потом мы оказались вместе в Париже. Во Время Русских сезонов у Дягилева, Собинов был обижен на меня за то, что его называли "муж знаменитости и что ему приходилось терпеть знаки внимания ко мне со стороны парижских комильфо и в конце концов терпение пылкого влюблённого лопнуло. К тому же меня стало сильно подташнивать и Собинов немедля увёз меня к итальянским врачам... Детей у меня, всегда мечтавшей о большой семье, теперь быть не могло"...
Так написала Вера Алексеевна в своих мемуарах. Собинов заставил её сделать аборт...
Они расстались.
О Собинове она никогда не сказала ничего плохого. Это была удивительная во всех смыслах женщина, редкая.
Я прекрасно помню дочь Собинова от его последнего брака с Ниной Мухиной - Светлану Леонидовну Собинову-Кассиль. Она была женой писателя Льва Кассиля, племянницей скульптора Веры Мухиной и ближайшей подругой актрисы Светланой Николаевной Баталовой, дочери Ольги Андровской и Николая Баталова - двух легенд Московского Художественного театра.
Я видел Светлану Леонидовну в гостях у Баталовой, куда меня часто с собой брала тётя Лена Добронравова.
Красавица, доцент ГИТИСА, дочь Собинова была весьма примечательной женщиной, из той уже ушедшей породы московских гранд-дам. Конечно в свои 6 лет я не мог с ней вести беседы о Вере Каралли, а жаль...
В 1909 году Каралли вслед за Анной Павловой танцует Умирающего лебедя на музыку Сен-Санса
В 1914 году Каралли дебютирует в немом кино, в драме Петра Чердынина "Ты помнишь ли", где её партнёрами выступили Иван Мозжухин и сам Чердынин.
Правильно говорят, если человек талантлив, то он талантлив во всём: Каралли с первого же фильма завоевала внимание и любовь публики.
В 1915 году она выпустила 8 картин. Помимо Чердынина, она снималась у Александра Ханжонкова и Евгения Бауэра, которые её высоко ценили.
Близкой подругой Веры была балерина Нина Нестеровская, жена Великого князя Гавриила Константиновича.
Как-то летом Нина пригласила Веру к себе в гости, в Павловск. Вера приняла приглашение и по приезду поняла, что она не единственная гостья у Нины и Гавриила Константиновича. У них гостил великий князь Дмитрий Павлович Романов, двоюродный брат последнего русского императора Николая Второго.
Они увидели друг друга и влюбились. Вера Алексеевна напишет об отношениях с Дмитрием Павловичем: "И сразу стало ясно, что мне не уйти от него, а ему от меня. Наша связь была какой-то удивительной гармонией душевного мира. Дмитрий любил меня со всеми моими недостатками "...
Мало кто знает, но именно Дмитрий Павлович втянул Веру в историю связанную с убийством Григория Распутина. Он попросил, чтобы она написала Распутину письмо, представившись его поклонницей и заманила его на встречу с ней в Юсуповский дворец на Мойке в Петрограде...
Князь Феликс Юсупов был одним из организаторов готовящегося покушения.
" Я писала старцу письмо в перчатках, изменённым почерком, чтобы в будущем запутать следы"- напишет Каралли в воспоминаниях.
Посвятил ли её во все подробности связанные с убийством Распутина, Дмитрий Павлович или нет, доподлинно неизвестно.
Распутин был убит 30 декабря 1916 года в Юсуповском дворце на Мойке.
Светская львица Петербурга, Марианна фон Пистолькорс, старшая сестра знаменитой русской манекенщицы, княжны Натали Палей была во дворце, в момент убийства Распутина.
В конце жизни Марианна призналась, что с ней также была Вера Каралли.
Ни Феликс, ни Дмитрий Павлович никогда не упоминали имён Марианны и Веры в связи с убийством Распутина.
Марианна фон Пистолькорс рассказала об участии Веры Каралли, когда в живых из участников убийства Распутина за исключением её самой не оставалось никого и подтверждений её словам не нашлось.
После убийства Распутина, Дмитрий Павлович был отправлен в ссылку, в Персию; потом он искренне раскается в соучастии и будет считать убийство старца сигналом к революции.
Вера Алексеевна понимала, что быть с Дмитрием им больше не суждено и покинула Россию навсегда...
Сначала она оказалась в Литве, в Каунасе, где у неё была своя балетная студия, но через два года переехала в Бухарест, куда её пригласили в качестве педагога-репетитора.
В Бухаресте, в 1934 году она узнает что в Риге ушёл из жизни Леонид Собинов...
Великий князь Дмитрий Павлович Романов ушёл из жизни в 1942-м в Швейцарии. Ему был 51 год. Он так и не нашёл себя в изгнании...
После Румынии Вера Каралли переедет в Вену, а в 1942 году она впервые официально выйдет замуж за русского аристократа, белогвардейца Бориса Шишкина. Это был очень порядочный и добрый человек, который любил Веру Алексеевну, а она заботилась о нём.
В 1972 году её супруга не стало и она осталась одна, поселившись в доме для престарелых в 25 км от Вены, в городе Баден.
Её навещала довольно часто Майя Плисецкая. Удивительно непостижимый человек была Майя Михайловна! Воюющая с родной тёткой Суламифь Мессерер, Майя очень привязалась к двум иконам русского дореволюционного балета - живущей в США незабвенной Жизели, Ольге Спесивцевой и живущей в Австрии прелестной Вере Каралли.
Визиты Майи были для Веры Алексеевны бальзамом на сердце. Она очень полюбила Майю.
Тоскуя по Родине Каралли решается написать прошение советским властям:
" Я Каралли Вера Алексеевна, прошу разрешить мне вернуться на Родину и провести остаток жизни в Москве, в доме для престарелых Всероссийского театрального общества. Я всё время тосковала по Родине и хотела бы снова быть со своими прежними друзьями и коллегами и слышать вокруг себя только русскую речь. Умоляю дать мне возможность вернуться на Родину и прожить там остаток моих дней. "
2 ноября 1972 года Вера Каралли получает советский паспорт, но вернуться домой, в Москву было не суждено: 16 ноября Вера Каралли скончалась в доме для престарелых в австрийском городе Баден в возрасте 83-х лет...
Она попыталась вернуться в своё прошлое, но не успела.
Вера Алексеевна, которая умела любить и которую любили, прожила яркую, трудную и в то же время блистательную жизнь, но стремительный и жестокий 20-й век катком прошёлся по её судьбе и тем не менее, имя её навсегда останется в истории мирового балета...
|
| |
| |
| Щелкопёр | Дата: Вторник, 22.08.2023, 13:22 | Сообщение # 615 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 319
Статус: Offline
| Как-то кинорежиссёр Александр Митта пригласил меня с женой к себе в гости. Кроме нас, у него были Никулин и Высоцкий. Высоцкий был не в духе, находясь в очередной ссоре с Мариной Влади. Он даже не дотрагивался до гитары, да мы, щепетильные, и не упрашивали его.
Зато Никулин был в ударе, сыпал анекдотами...
 Пытаясь подзадорить Володю и вывести его из штопора, я задал ему провокационный вопрос:
- А кто из вас более популярен - ты или Никулин?
Вопрос задел Высоцкого за живое. Он уже был в сильном подпитии. Никулин, подхвативший мою игру, тоже стал подзадоривать Володю.
Разошлись под утро...
Пьяную компанию развозил по домам на своей "Волге" Никулин, хотя и был трезв не больше нашего. Как-то вновь возник спор о популярности.
- А вот ты на такое способен? - спросил сидевший за рулем Никулин у Высоцкого, втиснутого между нами на заднем сиденье.
С этими словами великий русский клоун догнал на своей "Волге" машину ГАИ и стал подталкивать её бампером. От такой наглости хмель сошёл с нас.
- Ты что - опупел?! - вскрикнул я.
Офицер ГАИ, кажется капитан, вышел из машины и подошёл к нам. Он был скорее удивлён "безумством храбрых", чем взбешён. Никулин опустил стекло и дыхнул на капитана водочным перегаром. Мы затаили дыхание.
Капитан, как полагается, взял под козырёк и только-только начал произносить стандартную фразу "Граждане, вы...", как осёкся. Он узнал Никулина, и его грозное лицо стало по-детски счастливым.
- Товарищ Никулин, товарищ Никулин! - закудахтал он, но от душившего его восторга не мог произнести ничего более внятного. (После фильма "Ко мне, Мухтар!" Никулин стал идолом всех милиционеров Советского Союза.)
Наконец капитан достал книжку со штрафными квитанциями и попросил Никулина украсить её своим автографом. Никулин великодушно согласился.
- Вот везу пьяного Высоцкого домой, - бросил он небрежно, расписываясь в капитанской книжке.
У бедного капитана аж глаза на лоб полезли. Никогда в жизни ему не доводилось видеть этих двух своих идолов так близко, да ещё вдвоём! Он просунул голову поглубже в кабину "Волги" и восторженно зашептал:
- Товарищ Высоцкий, товарищ Высоцкий…
Весь дальнейший путь мы ехали по ещё пустынной, только-только просыпающейся Москве, почти что как члены Политбюро. Перед никулинской "Волгой" шёл автомобиль ГАИ. Сверкала мигалка, ревела сирена.
Никулин уверенно крутил баранку, Высоцкий столь же уверенно спал...
Из воспоминаний Мэлора Стуруа
|
| |
| |
|
