| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
Поговорим за жизнь...
| |
| Щелкопёр | Дата: Понедельник, 20.05.2024, 15:17 | Сообщение # 421 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 331
Статус: Offline
| замечательный рассказ нашего земляка:
https://proza.ru/2014/09/14/978
|
| |
|
|
| Пинечка | Дата: Четверг, 23.05.2024, 12:32 | Сообщение # 422 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1520
Статус: Offline
| живём мы тыщи лет
от сотворенья
копаясь в правдах,
истину поправ
скрипим пером,
творя произведенья
себя
ЕГО произведеньем
не признав...
Стэф Садовников
|
| |
|
|
| KBК | Дата: Пятница, 24.05.2024, 10:29 | Сообщение # 423 |
 добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 145
Статус: Offline
| а ведь верно подмечено - многие ли признают себя "сотворёнными по образу и подобию"?!
думается многие всё ещё "упираются" в дарвиновскую теорию о происхождении...
тогда вопрос: ежели мы все произошли от обезьян, почему же нынешние жители зоопарков или живущие в природе виды не "облагораживаются"в человека? (наверное боятся, что работать заставят! ха-ха!)
***
спасибо автору за "сестру" - имею ввиду краткость стиха
|
| |
|
|
| Бродяжка | Дата: Вторник, 16.07.2024, 12:35 | Сообщение # 424 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 742
Статус: Offline
| замечательное интервью с честным человеком
Стояногло: Если это и есть евроинтеграция, то Берия - главный евроинтегратор»
Александр Стояногло – креатура олигархов и рука Москвы, считает высшее руководство страны. Этой теме посвятили полтора десятка спецвыпусков ток-шоу, ускорили замороженные уголовные процессы, оперативное решение об увольнении генпрокурора принял Конституционный суд...
Что думает о ситуации сам Стояногло? Об этом он рассказал порталу Трибуна.
Необъяснимое желание власти раскалывать народ
«По моему мнению, людей, которые правят страной, объединяет несколько вещей», - сказал в интервью Александр Стояногло.
«Первое – полное презрение к верховенству права, презумпции невиновности, гражданским правам и конституционному строю.
Обещали реформу юстиции – получился хаос, обещали свободы - а правят страной в режиме чрезвычайщины, декретов, санкций, внесудебных расправ и диктатуры спецслужб. Граждане под прицелом унизительных подозрений, никто ни в чём не уверен.
Второе – это дремучая некомпетентность…
Они не догадываются, что право – это не право начальника объявлять врагами народа, а соблюдение твёрдых конституционных гарантий для всех. Когда люди не умеют водить автомобиль, они не водят. Тут всё наоборот. Автомобиль несётся в пропасть…
Третье – необъяснимое желание раскалывать народ, делить на хороших, продвинутых и никчемных…
Я считаю, что роль главы государства в том, чтобы находить и поддерживать общую, конструктивную повестку для всех… Господа, если вы не можете найти такую конструктивную повестку, то зачем тогда пришли во власть?...
… Если это и есть их европейская интеграция, то Лаврентий Берия, возможно, главный евроинтегратор».
По новому кодексу регистрация кандидата возможна только в случае полной личной лояльности Санду и её партии
Почему Стояногло выдвинули Додон и социалисты, почему он не стал независимым, внепартийным кандидатом?
Бывший генпрокурор утверждает, что не страдает манией величия, понимает все риски и меру ответственности за участие в избирательной кампании: «Инициатива принадлежит не мне. Но когда… стали появляться заявления отдельных политиков обо мне как о компромиссной фигуре, пришлось отнестись к этой затее серьёзнее».
Стояногло предлагали выдвигаться от инициативной группы, «авторитетных персон, которые в последние годы открыто выражали мне свою солидарность и человеческое участие».
Но новый Избирательный кодекс лишь в теории позволяет пойти по этому пути: «Преодоление каждого формального этапа – регистрация инициативной группы, регистрация фонда содействия сбору подписей в пользу кандидата, прочие процедуры – возможны только в случае полной личной лояльности Майе Санду и её партии. Нет сомнений в том, что такое выдвижение застопорилось бы уже на первом этапе. Они бы меня остановили моментально».
«Додон проявил несвойственное молдавской политике бескорыстие»
Также Стояногло рассказал, что на «огромном количестве личных встреч» с лидерами партий его заверяли, что те, кто уже выдвинулся кандидатами в президенты, считают это не окончательным решением, готовы к переговорам, советуют начинать выдвижение «с крупнейшей и авторитетной в смысле рейтинга ПСРМ». Также его заверяли, что Додон на то не пойдёт, - и оказались неправы: «Игорь Додон совершил смелый, удивительный и не свойственный для молдавской политики бескорыстный поступок».
Стояногло уверяет, что общение с политическими лидерами продолжается.
Кто давил на Додона: Кремль, Плахотнюк, Шор, Платон?
Стояногло заверил, что встреч с «кем-то из высокопоставленных чиновников России» и переговоров у него не было: «Но я считаю, что диалог с Россией нужно восстанавливать. Нам нужны и энергетические ресурсы, и рынок для нашего АПК. К чему двусмысленность и лицемерие, когда мы покупаем тот же российский газ, но через третьи руки? Когда получаем электроэнергию с Молдавской ГРЭС? Кого мы хотим обмануть?».
Бывший генпрокурор напомнил, что именно он открыл уголовное дело на Плахотнюка и «прижал Шора томами доказанных улик по краже миллиарда»: «Кто его выпустил? Почему ему дали сбежать? Вопрос не ко мне. Но отношение ко мне того же Шора хорошо известно. В последнюю неделю его активисты и кандидаты ни на шаг не отставали от Санду в информационной кампании против меня».
Платон оказался на свободе по инициативе Майи Санду
«История с Платоном – это история моего рукопожатия с гражданином РМ во время допроса, - сказал Стояногло. - Так я поступал, за редким исключением, с большинством граждан, которых допрашивал. А на свободе Платон оказался вне всякой связи с действиями или бездействиями генпрокурора. Именно специальная комиссия, созданная по инициативе Майи Санду, признала незаконным осуждение Платона. И все об этом хорошо знают. Всё остальное – клевета и сознательная фальсификация. Кроме рукопожатия, им нечего мне предъявить. Ну уж извините, такое у меня воспитание. Я здороваюсь с людьми».
Насколько тесно Стояногло связан с социалистами
«Нет жёсткой зависимости… Мы договорились, что наша цель - сплотить людей разных взглядов вокруг главных задач – гарантированного мира в Молдове, укрепления нейтралитета страны, преодоления рисков распада страны, банкротства экономики и исхода населения.
Всё это, конечно, не входит в президентские полномочия, но президент способен стоять на страже самой возможности делать такую Молдову всем вместе, сообща. И социалисты согласились с этим. И наши отличия во мнениях по некоторым вопросам компенсируются нашим общим отношением к будущему».
Чей Крым? Чей Донбасс?
«Моё отношение к войне в Украине, как и у абсолютного большинства граждан Молдовы, – резко отрицательное. Война не может быть решением проблем. Жертвами войны всегда являются те, кто к ней не имеет никакого отношения. Это гражданское население – дети, старики…
Крым и Донбасс в соответствии с международным правом являются частью Украины. И пока нет иных международно-признанных решений, для меня как для юриста тут нет почвы для дискуссий. Равно как и о том, что Приднестровье – это неотъемлемая часть РМ...
Повторяю, у этой проблемы, кажется, нет военного решения. И потому необходимо с большим вниманием относиться ко всем тем мирным инициативам, которые в последнее время возникают в офисах некоторых глав государств. Это внушает оптимизм.
… Напомню, что, спустя 32 года после того, как вспыхнул и был потушен приднестровский конфликт, чуть ли не основным документом остается соглашение от 21 июля 1992 года.
Фактически это всего лишь соглашение о прекращении огня. Но, оказывается, это совсем немало. Сколько жизней спасено! Да и сам конфликт решается теперь исключительно дипломатическими, мирными средствами».
Язык румынский или молдавский?
«Я этнический гагауз, и было бы не совсем корректно мне тут выступать с категоричными оценками. Тем не менее, филологически никто не спорит, что это один язык. Все с этим согласны. И это было бы глупо отрицать.
Что же касается наименования, то это не филологический вопрос.
Есть немало случаев, когда идентичные языки в разных странах именуются по-разному. В этом случае право на окончательное мнение всегда принадлежит большинству народа. Народ, а не академики, в этом случае всегда прав. Если считает большинство населения нашей страны свой язык молдавским, если смогло закрепить это в законодательстве, значит так тому и быть. Посчитает на каком-то этапе большинство, что язык должен называться румынским, значит и эту позицию следует уважать, а не оскорблять друг друга.
Мне кажется, что точно также этот принцип работает и в отношении названия народа – молдаване или румыны. Я считаю, что это искусственный вопрос, который раз за разом вбрасывают в общество, пытаясь его разозлить и расколоть, отвести внимание.
Я и мои родители учили в школе язык, который назывался молдавским. Мои дети в школе учат румынский язык. Если спросить их мнения на сей счёт, то кто из них окажется прав? Наверное, и мои родители, и мои дети».
В 1949 году в вагонах вывозили людей...
«Это трагедия. И это чудовищный акт беззакония даже с точки зрения советского законодательства того времени. Я не понимаю тех, кто прячет голову в песок и пытается оправдать эти страницы нашей истории. Но жертвами этих событий были все национальности Молдовы. Это тоже нужно помнить.
Я не понимаю и тех, кто пытается замолчать холокост в Молдове, физическое уничтожение сотен тысяч евреев в период Второй Мировой войны. Кто видит всего лишь одну трагедию и ничего не хочет слышать о других жертвах. Так не пойдёт. Правду, как горькое лекарство, нужно принимать всем. Это залог нашего общего выздоровления».
... Но те же вагоны Советская власть использовала, чтобы ввозить станки и оборудование
«А ещё нужно помнить, что наше прошлое состояло не только из депортаций.
Время депортаций было осуждено ещё при Советской власти. И железной дорогой, и товарными вагонами тут пользовались все последующие десятилетия для того, чтобы ввозить станки, оборудование, технику.
Промышленность, университеты, больницы и школы, здания, в которых сейчас располагаются парламент и администрация президента – тоже часть советского наследия. И об этом говорить тоже нужно честно и открыто. И помнить. В том числе с благодарностью».
Нужно ли укреплять нейтралитет
Нейтралитет во Вторую мировую войну не стал гарантией безопасности для таких стран, как Бельгия, Голландия и Дания. Спасёт ли он Молдову – или это ненужный советский стереотип?
«Я не историк, но припоминаю, что и членство некоторых стран в военных союзах не уберегло их от вторжения. Польша, Чехославакия, Франция… Разве не так?
А теперь о стереотипах и штампах. Такие нейтральные страны, как Австрия, Ирландия, Кипр, Мальта, Швейцария тоже находятся под гипнозом советских стереотипов? Большинство из них – члены ЕС, но это не мешает им проводить свою собственную политику безопасности».
В Молдове подавляющее большинство за нейтралитет, и даже те, кто критически относится к России. После начала войны на Украине число сторонников нейтралитета значительно возросло: «И сейчас нет более авторитетной идеи для сплочения наших граждан, чем созидание мира и неучастие в войнах и военных блоках… Этот консенсус – в первую очередь следствие той трагедии, которую пережила Молдова в 1992 году. Из приднестровского конфликта наши граждане по обоим берегам Днестра вынесли простую истину: лучше и не начинать воевать, лучше бороться за мир всеми доступными средствами. Это удивительный внутренний компромисс».
Администрация военной риторики и истерии: от визга Майи Санду все устали
«Такой гражданской зрелостью следует гордиться, а не стыдиться такого народа, - заявил Стоногло. - И я не вижу ничего плохого в том, что в этот негласный общественный договор о ненасилии вовлечены граждане самых разных взглядов и ценностей.
Все те, кто верит в способность нашей страны находить общий язык со всеми нашими соседями – будь то Румыния, Украина или Россия - уже признали: администрация Майи Санду – это администрация военной риторики и истерии. Отнимите у власти тему войны в Украине - и им нечего сказать людям.
От этого визга и этой истерии все устали. В то же время Молдова может стать куда более безопасным местом, если просто будет следовать воле и мудрости большинства народа. Если на одну зажжённую спичку в Европе будет меньше, то и мир наступит куда быстрее, чем кажется».
Каково отношение бывшего генпрокурора к референдуму по вопросу изменения Конституции?
«К европейской интеграции этот референдум не имеет никакого отношения. Это референдум Майи Санду.
В её стиле – разделять людей, натравливать одну часть общества на других. Объявлять самих себя хорошими людьми, а остальных выносить за скобки.
В нынешних условиях референдум – это инструмент принудительной дискриминации граждан по политическому принципу. Это способ расколоть общество на лучшую и низшую касты. Об этих намерениях открыто заявляют руководители СИБа, уже объявившие противников евроинтеграции врагами государственности. Об этом публично заявляют сами лидеры правящей партии. Мол, те, кто выскажется за ЕС, те – истинные граждане, а те, кто против – в лучшем случае население. Это – цитата, а не мои домыслы...
Градус полемики следует понизить. Никаких практических следствий исход этого референдума не несёт. Мы не окажемся на второй день в Евросоюзе, если большинство скажет «да» европейской интеграции. И вряд ли с европейским путём Молдовы что-то критическое произойдёт, если большинство ответит на этот вопрос отрицательно. И в целом не нужно связывать цепью вступление в ЕС с Майей Санду. PAS и европейские ценности – это не одно и то же, а даже совсем полярные понятия по духу.
Моя позиция: нам всё равно как проголосует большинство граждан по вопросу референдума. Для нас важно, какого президента выберут граждане: гаранта противостояния или того, кто стремится стать гарантом созидания. Того, кто ищет и находит друзей, а не повод для конфликта».
«Очень важно, что ЕС говорит с Молдовой не как с территорией будущей Румынии, а как с независимым государством»
Нужно ли продолжать переговоры с ЕС?
«Очень важно, что ЕС говорит с Молдовой не как с территорией будущей Румынии, а как с независимым государством, создавая для всех искренних государственников, компетентных политиков и граждан новый уникальный шанс для модернизации экономики, социальной и культурной жизни. И потому переговоры следует продолжать, но с открытыми глазами, понимая, на каких условиях ЕС будет готов нас в итоге принять, информируя об этом общество, отчитываясь перед ним.
Объяснять и бизнесу, и гражданскому обществу, и этническим сообществам, какого рода задачи перед нами ставятся Брюсселем, какого рода предложения мы внесли, отстаивая те или иные свои суверенные позиции.
А они есть.
К примеру, в ЕС мы можем войти только как нейтральная страна. В ЕС мы должны войти только вместе с Приднестровьем и решенным приднестровским вопросом. В ЕС можем войти, не поступаясь ценностями и традиционным наследием нашего народа, всех его этнических сообществ.
И вот уже после всего этого, когда будут ясны итоги этих переговоров, конечно же, следует выносить этот вопрос на референдум. Народ должен вынести свой окончательный вердикт.
Главное преимущество интеграции в ЕС состоит в том, что пока это самый сильный инструмент поддержки молдавской независимости. И мы обязаны его использовать сполна».
Но партия власти даже в этих условиях продолжает политику целенаправленного государственного банкротства, политического поражения Молдовы: «Уникальный европейский шанс используется как повод для «холодной гражданской войны» и «охоты на ведьм».
Власть суверенной страны или колониальная администрация?
«Под европейскими лозунгами в Молдове вершится беззастенчивая и беспрецедентная антиевропейская практика. Нет закона об иноагентах, зато появились поправки в закон об измене Родине, в соответствии с которыми за решётку может угодить всё взрослое население страны. Посмотрите, они ведь не ведут настоящих переговоров с ЕС, не объясняют своих интересов. Всё, что они делают, - пытаются лишь угадать желания брюссельской администрации.
Чего стоят чудовищные заявления власти о необходимости двигаться в Европу без Приднестровья? Вместо того пакета конструктивных инициатив в отношении наших граждан в Приднестровье – «закон о сепаратизме».
Вместо вовлечения общественности обоих берегов Днестра в осмысление будущей нейтральной европейской Молдовы – язык ненависти и противостояния.
И – да – я согласен с теми, кто утверждает, что нынешняя власть ведёт себя, как колониальная администрация.
Извините, но на таком холуйстве мы в Европу никогда не придём!
Главное: тему евроинтеграции нельзя превращать в догму, а её противников – в еретиков. Если мы хотим действительно модернизировать страну, сделать её современной, безопасной и справедливой, то мы должны подняться на более высокий уровень общественного обсуждения этих задач. Без ярлыков и политической брани. Это и есть стиль подлинно европейской политики, недостижимый для партии власти».
Подготовила Марина ТИМОТИНА, Молдавские Ведомости, 15.07.2024
|
| |
|
|
| Златалина | Дата: Среда, 17.07.2024, 11:04 | Сообщение # 425 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 296
Статус: Offline
| ах как чётко бывший генпрокурор разъяснил нам суть "политики" этой стерляди ( в данном конкретном случае речь не о рыбе - это сложносочинённое слово типа "главукрцукор" или РСФСР), управляемой из Америки...
как СРОЧНО она продала стадион, просто страшно становится, что она может замахнуться и ... на КРИКОВСКИЕ ПОДВАЛЫ, с неё станется, она ведь думает не о Молдове или гражданах страны, а о том как бы выслужиться перед теми, кто её на это место пристроил...
|
| |
|
|
| papyura | Дата: Пятница, 09.08.2024, 09:39 | Сообщение # 426 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1694
Статус: Offline
| Были времена не до танцев
Сорок лет прожитой жизни при советском режиме, когда самым большим проклятьем у евреев было: «чтоб вы жили на одну зарплату», относилось и к семье Мендельсон.
А ровно после Хупы «Через девять месяцев спустя на свет родилось дитя». – появилась красавица Нона: рыженькая, круглолицая с продолговатым прорезом карих глаз, курносым носиком, румяными щёчками и губками – бантиком.
В то время нелегко было устроиться на работу. Мендельсона по большему блату определили в ремонтные мастерские, в красильный участок. Ему обещали со временем перевести в токарный цех. Его резцы, лерки, метчики и свёрла, ржавели в маленьком чемоданчике, который не смогла удержать Люба.
…………………………………
Всю ночь плакал грудной ребёнок. На второй день после прихода из родильного дома Хова, потрогав девочку и взволнованно сказала:
– У неё высокая температура! Она вся горит!..
– Я побегу за врачом, – сказал Додик и скрылся в темноте. Он бежал по центральной улице Ленина и встретил Бориса Петухова:
– Муха, куда ты так летишь?! – спросил его старший тренер по боксу.
– Мне не до шуток, Борис Петрович, у Ноны высокая температура.
– Надо срочно в больницу! – сказал Борис, открывая дверь в первый попавшийся магазин
– Мне необходимо вызвать срочно скорую помощь, – сказал он заведующему. Набрав номер, он тихо в трубку сказал, – Лёва пришли, как можно быстрее «спасительницу». Мы ждём её у обувного магазина «Космос». Обнимаю. Боря.
Не прошло и пяти минут, как мы неслись с рёвом сирены по улице «28 июня».
Люба с плачущим ребёнком, грустная стояла у порога и не знала что делать.…Увидев нас, она тоже заплакала.
– Срочно в больницу! У больной высокая температура. Заражение крови. – Сказал доктор, проверив у ребёнка пупок.
В больнице врачей не оказалось. Было воскресенье – нерабочий день. Но напротив детской клиники на третьем этаже жил знаменитый в городе педиатр Шор-младший, сын профессора невропатолога Шора. Мендельсон помчался к нему.
– Доктор умоляю вас, спасите грудного ребёнка!!! Доктор Шор знал с виду Додика. Он часто встречал его вместе с Борисом, и они все друг другу кланялись...
– Добро, сейчас пойдём, посмотрим, – надевая пиджак, сказал доктор, и они спустились вниз. Кошмарная тьма повисла над городом. В небольшом сквере расцветала сирень, насыщая воздух запахами аромата. Только вчера весь мир отпраздновал день Победы.
Додик вспомнил, как Люба тяжело рожала, корчилась от болей, но всё-таки победила…
«Всё будет хорошо». – Подумал он, поверив в чудесного доктора. У кроватки, рядом с Любой стоял в ожидании Борис Петухов:
– А вы, что здесь делаете? – подавая руку, спросил главврач детской больницы.
– Я их на скорой помощи привёз. Лев Абрамович, это мой друг Мендельсон… Классный боксёр из Вильнюса приехал, как Вы думаете, можно спасти ребёнка?
– Сделаю всё возможное, – прослушивая девочку, сказал педиатр и сам лично поставил ей укол пенициллина. – Если она не бросит грудь, выздоровление наступит на следующий день, добавил Лев Абрамович и записал свои указания старшей медсестре.
Этот замечательный день настал. Нона не бросила любимую грудь своей матери и на следующий день температура снизилась от 40 до 37 градусов. На третий день их выписали с больницы.
Судьба не случайно играет с человеком. Ноне суждено было выжить и в пятнадцатилетнем возрасте прилететь в Израиль с матерью, отцом и младшей, любимой сестрёнкой Рухале.
Как всё это случилось, узнаете в следующих главах. (Примечание автора).
Пятнадцать лет прожитых в Бельцах до принятия решения Мендельсона, переселиться на историческую родину в Израиль, превратили его мечту в явь, лишь, в 1972-м.
В то время он работал инженером по металлу на СЕЛЬМАШЕ.
Кем он только не работал: красильщиком, токарем, инструктором по спорту, учителем труда, тренером по боксу, фотокорреспондентом, снова вернулся к токарному станку в инструментальный цех Сельмаша.
– «Крутился, как белка в колесе». Закончив, факультет журналистики в группе В.В. Клобуцкого, печатался в местных и центральных газетах Молдавии.
С каждым годом жизнь усложнялась, жить на одной зарплате было действительно настоящим проклятьем. После обмена денег Додик зарабатывал сто рублей в месяц. Зарплата Любы была ещё меньше:
– Что ты стоишь такая грустная у батареи, тебе холодно?! – Однажды, придя с работы, спросил жену Мендельсон.
– Да нет, я грею тебе ужин… – не задумываясь, приняв артистическую позу с актуальным юмором, скривив в улыбке ротик, ответила Люба.
Она была всю жизнь юмористкой, а теперь ещё больше.
Своих двух детей выкормила грудным молоком, несмотря на то, что жили впроголодь, Люба ещё и продавала полтора литра молока в детскую консультацию. Додик сдавал по три бутылки каждый день перед работой. Грудное молоко дорого стоило. Люба получала по 300 рублей в месяц. За эти деньги приобрели телевизор, холодильник, стиральную машину и много других вещей. Но, увы!.. Люба заболела. Её организм истощился. Она много пила газированной воды, но мало ела:
– Хорошо, что всё кончилось хорошо! – сказал доктор Тененбойм, выписывая рецепты с разными витаминами. А тут ещё вызвали по повестке в ОБХСС Мендельсона Давида Семеновича.
– Где Вы Давид Семенович, берёте столько грудного молока? – подозрительно спросил Мендельсона следователь восьмого кабинета.
– Моя жена выдаивает из своих грудей
– По три бутылки в сутки, почти, три года подряд?! – повышая голос, строго спросил служащий – что она у вас дойная корова?! – грубым голосом добавил он.
– Господин следователь, прошу более корректно относиться к моей супруге – матери двух детей. Она ещё сегодня продолжает кормить грудью младшую дочку. Вместо ваших подозрений и обид, нанесённых нам, лучше было бы сделать анализы прежде и убедиться.
– Вы нас не поучайте, – понизив голос, сказал следователь – можете идти, промолвил он, поднимаясь со стула. – До свиданья.
– Только без до свиданья, – ответил Мендельсон и скрылся за дверью. С тех пор его больше не вызывали.
Доктор Тененбойм невропатолог постоянный сосед Мендельсона сказал ему, что необходимо отлучить ребёнка от груди
Рухале было два года и десять месяцев: полненькая, чёрненькая с большими карими глазами с правильными чертами лица она походила больше на маму. Люба прозвала её алте коп – старая голова. Во второй раз отлучения от груди, девочка додумалась подолом платья матери вытереть соски помазанные горчицей. Но бабушкины советы помогли.
………………………………
Накануне Шестидневной войны, на Ближнем Востоке были сосредоточены огромные силы Советской армии. Призвали даже резервистов. Среди них был рядовой солдат Давид Мендельсон и сотни тысяч других евреев.
В первые дни войны в Советской печати и радио сообщалось, что Израильская армия несёт огромные потери в Иерусалиме, с Иорданией на Севере, с Сирией и на юге, с Египтом...
Потом весь мир узнал правду: за шесть дней войны были ликвидированы все военные флотилии противников. Освобождение Голанских высот, возвращение старого Иерусалима со стеной Плача имело для Израиля первейшее значение. Десять лет Синайский полуостров находился под властью Израиля. Военные академии Союза изучали и продолжают изучать военную тактику Шестидневной войны. Можно сказать прямо: главным фактором репатриации евреев в семидесятых годах явилась великая победа Израильской армии.
Ещё тогда, находясь в рядах противников, не по своей воле призванный, Давид Мендельсон
спорил с одним офицером, который небрежно при всех сказал:
– С отсталыми арабами воевать, ахти, они – герои!
– Это вам не в «Ташкенте с кривым ружьем»… – подметил Додик. – Потом все узнали, что героев Советского союза у еврейской национальности призовое место! – Что вы на это скажете товарищ майор?! – не унимался рядовой Мендельсон, и он своё получил – его снова послали в наряд.
В начале семидесятых годов в Бельцах начали подавать документы на выезд в государство Израиль. Многим отказывали, многие боялись решиться на такой шаг, но первые счастливые ласточки улетели.
………………………………………………………………………………………………………………………
В 1972 году Борис Петрович Петухов вернулся из Мюнхена, где проводились Олимпийские игры. Это было вершиной его спортивной карьеры. Он представлял на этом всемирном форуме Россию.
Пятого Сентября он стал свидетелем убийства палестинскими террористами израильских спортсменов. Борис привёз немецкую газету с фотографиями убитых и израильскую монету, лиру, и передал Мендельсону.
Сорок лет Додик сохраняет олимпийский сувенир: боксёрские перчатки, подаренные Петуховым. Они висят под зеркалом в машине, напоминая о жуткой трагедии в Мюнхене…
На другой день, придя с работы, Мендельсон, твёрдо решил поговорить с женой, но как всё это преподнести? Я скажу: «надо поспешить, Ноночке скоро пятнадцать лет, через год прибавится ещё триста рублей к уплате за выезд, где взять такие деньги?» – думал Додик, заходя в спальню:
– Любонька, милая моя, мне не обходимо, – начал он, – поговорить с тобой об очень важном деле: понимаю, нелёгком, но очень необходимом для будущего наших детей.
– Не понимаю тебя, Додинька, почему ты говоришь намёками? – положив на стул бархатную тряпку, которой вытирала бережно недавно купленную мебель. – Говори, какое дело ты снова затеял? – с любопытством спросила Люба.
– Это не затея, а моё, за много лет созревшее решение: репатриироваться в Израиль на постоянное место жительство со всей семьёй.
– Ты же знаешь, на какие средства мы можем рассчитывать?! Если за душой ни гроша?!..
– Финансовые вопросы – дело будущего, нам надо начать подготовку сегодня. У нас всего один год времени, а Ноночке скоро 15 лет и надо будет платить ещё за одну визу. Главное желание.
Ты хочешь ехать? – Посмотрев Любе, в изумлённые глаза спросил Додик.
– Конечно, хочу, но как? Мама больная и старенькая всё время говорит: «ин Палестин, ин Палестин мир дафен фурен». – « В Палестину, в Палестину нам надо ехать».
– Любонька, дорогая моя, всё будет хорошо, и маму возьмём с собой – говорил он ей с жаром, целуя губы, глаза, прижимая её к своей груди от невыразимого восторга.
В тот же вечер Мендельсон пошёл в универмаг и купил самый большей, коричневый чемодан. Все родственники смотрели на него и посмеивались: «смотрите, мол, какой копцин – бедняк едет в Израиль»…
Когда самые близкие родные убедились в истинных побуждениях Любы и Додика, они не остались в стороне.
После всех переживаний, притеснений, увольнений собраний наконец-то Мендельсона вызвали в ОВИР. Разрешение на выезд было подписано в день смерти матери. Какая ирония судьбы! Бедная старушка! Молилась, просила Бога и не дожила до этого счастливого дня.
Любалэ очень тяжело приняла смерть матери. Додик еле оторвал её от свежей могилы и провёл к Мойше домой, где вечером, после молитвы, они сидели «шивэ». Люба не могла вернуться в свою квартиру и семья Мендельсон до самого отъезда находилась в доме её брата.
Только через месяц после получения виз в Москве, они отправили свой багаж.
Семья Мендельсон ехала поездом с Северного вокзала до пограничной стации Унгены, где находилась таможня. Их было четверо и столько же провожающих: Мойше, самый дорогой и близкий человек семьи Мендельсон, Борис – до гроба преданный друг, Изя, мальчик – влюбленный в Нону, и Сойфер, Додика детдомовский собрат.
В то время провожать «предателей» осмеливались только мужественные люди и настоящие друзья.
Последним труднейшим этапом переезда была таможня. До последней минуты, уезжающие, не знали, куда их повезут: на «Дальний или на Ближний восток»!…
Давид Озурас
|
| |
|
|
| papyura | Дата: Пятница, 09.08.2024, 11:24 | Сообщение # 427 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1694
Статус: Offline
| Давид Озурас
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Тост за свободу
Поезд тронулся. Сердце у Додика застучало – под ритмичный перестук колёс, с каждой секундой усиливалось его биение:
– Мы едем, едем на Запад! – пересекли границу с Румынией, воскликнул с радостью Мендельсон.
– Возьми рюмки, выпьем за пограничный переезд, – предложил сосед Володя Резник, передав Додику два гранёных стаканчика.
– За свободу лехаим! Мазал тов! – слышались возгласы во всём вагоне. Люди поднимали тосты за новую заманчивую неизвестную жизнь.
За тёмными окнами вагона, едва просматривались силуэты одноэтажных домиков румынских деревень. Мелькали огни полустанков. Надвигалась первая ночь новой надежды.
Уставшие дети спали, склонив головки на плечи своей матери. Любалэ тоже задремала, обняв своих дочек обеими руками, мечтая об их будущей жизни…
Мендельсон сидел и любовался своей маленькой семьёй: Рухале своими полными губками производила свои привычные движения. Правой ручкой, двумя пальчиками, она теребила шов на подоле платья мамаши. Нонночка, опустив длинные ресницы, сползла на грудь своей матери и, откинув в сторону кучерявую, рыжую голову, спала сладким сном.
Обе они не уступали красотой друг другу. Нонна была старше Раи на шесть лет и выглядела зрелой девушкой, но была наивной до слёз – она в свои пятнадцать лет верила, что её нашли «в капусте». Впоследствии они обе вышли замуж в семнадцать лет. Теперь они обвиняют отца, что он не давал им свободно гулять…
На следующий день на рассвете эшелон с эмигрантами прибыл в Бухарест. Служащие СОХНУТА всех кто хотел ехать в Израиль развезли по гостиницам, а те, кто пожелал в другие страны, остались на вокзале.
Люба даже слушать не хотела о других странах:
– Мы едем только в еврейское государство, – сказала она сохнутовскому работнику – мы достаточно намучились в галуте – её ответ был решающим.
Оставив чемоданы в гостинице, семья Мендельсон решила, полюбоваться столицей Румынии. Огромный, многомиллионный Бухарест красовался среди зелёных парков, старинных храмов и дворцов. Его обойти не хватило бы и двух недель, а тут всего несколько дней проживания в старом городе.
– Мы лучше походим по магазинам, – сказала Любалэ и завела всех в первый попавший магазин. Люба здесь чувствовала себя как дома. Она свободно говорила на румынском языке. С детства обладала способностями к торговле. Десять лет, после вязального цеха, она отработала в бельцком ГОРПРОМТОРГЕ.
Ей без всякого труда удалось продать некоторые молдавские безделушки и на вырученные деньги – леи купить две пары часов – «Кукушки».
После трёх дней пребывания в гостиницах, двадцать пятого сентября 1973 года всех, так называемых "Олим", привезли в Бухарестский аэропорт. Около 400 человек вместилось в огромный Боинг. Израильский лайнер поднялся в воздушное пространство и полетел в направление Тель-Авива.
– Какое блаженство! – сказала Люба, обращаясь к своему супругу – у меня такое чувство, будто мы находимся в своей маленькой стране, – добавила она.
– До неё уже рукой подать, через пару часов приземлимся.
– Папочка, а кто нас будет встречать? – спросила Нонна.
– Что ты такие глупые вопросы задаёшь! – вмешалась Рая – ты ведь знаешь, папа всем говорил, что у него в Израиле сёстры и братья живут, и мы к ним-то и едем, так они и встречать нас будут… – доказывала «Алте коп»*.
– К сожалению, доченька, у нас там своих никого нет. Папа просто говорил, чтобы нас быстрее выпустили, – сказала Люба.
– Мы первые птицы летим в эту сказочную страну, о которой ваш покойный дедушка Шимон мне в детстве рассказывал. – Её тогда называли Палестиной. Скоро, совсем скоро мы её увидим, – с чувством великой гордости, говорил Додик. Только теперь в эту минуту он понял, что осуществил желание своего отца.
Поступила команда: пристегнуть ремни и самолёт пошёл на посадку...
Под крылом Боинга виднелись улицы Тель-Авива.
Бескрайнее Средиземное море сверкало зелёно-голубым цветом. Счастливые пассажиры с нетерпением ждали соприкосновения колёс с землёй.
Это чудное мгновение наступило. Боинг приземлился на Святую землю. Пассажиры в один голос запели знаменитую песню: «Хава Нагила».
Когда семья Мендельсон спускалась по трапу в ярко освещённый аэропорт, кругом стояли полуголые люди: в маечках и шортах. Разноцветная толпа гудела пчелиным роем – это были встречающие.
– Видите детки, как здорово нас встречают сёстры и братья?! – неся два чемодана, улыбнувшись, сказал глава семейства.
– Слава Богу, что мы уже приехали, – глубоко вздохнув, сказала Люба. – Что будет дальше, поживём - увидим.
|
| |
|
|
| papyura | Дата: Четверг, 22.05.2025, 12:25 | Сообщение # 428 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1694
Статус: Offline
| ВСЕХ бельчан с праздником - ДНЁМ нашего города !
|
| |
|
|
| Kiwa | Дата: Суббота, 30.08.2025, 08:42 | Сообщение # 429 |
 настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 697
Статус: Offline
| Мафусаил и Нехама
А созвездия вечны, неколебимы и не поддаются никаким изменениям с тех пор, как были они расставлены в небе. Действие их ощутимо во всех тварях Б‑жьих, а больше всего — в человеке, ибо под какой звездой родился человек, такова его натура и такова его судьба.
Ш.‑Й. Агнон, «Идо и Эйнам»
В иерусалимском доме престарелых со звучным названием «Золотой возраст» он был старожилом. Все, кто жил или работал там даже много лет, уже застали его, когда пришли. Звали его Мафусаил, но это было не имя, данное при обрезании, а прозвище. Впрочем, что значит звали? Чтобы к нему обратиться, надо было сперва привлечь его внимание, коснуться рукой: старик был глух как стенка.
Как и у других обитателей дома престарелых, у Мафусаила была своя комнатка. Находилась она в левом крыле двухэтажного здания, еще в 1920‑х годах построенного специально под богадельню на самой окраине, — самом подходящем месте для тех, кто уже одной ногой в могиле.
Прозвище рисовало маленького, хиленького старичкa, божий одуванчик, а действительность являла крепкую, прямую, несмотря на возраст, спинy, широкие, привычные к тяжелой работе плечи, мощную шею. Рябое, загорелое лицо, опаленное песком хамсинов, нос картошкой, лохматые брови, черные глаза и особенно растрепанная, выгоревшая на солнце борода делали его похожим на русского субботника, или на гера , или даже на толстовца, которого судьба из холодной России забросила в знойную пустыню далекой Палестины.
Свой путь в Израиль Мафусаил начал в бессарабском местечке, еврейской колонии Маркулешты. Свою гахшару он прошел ещё безусым пареньком, задолго до того как узнал смысл этого словa. Едва ветерок приносил в местечко запах отары, босые ноги сами несли его в долину, где в тесной кошаре на склоне холма, будто прижавшись к широкой зеленой груди, толкались и тёрлись шерстяными боками овцы. Почуяв гостя, овчарки, весело виляя хвостами, бросались ему навстречу. Но не припадали к его ногам, а резко останавливались, сильными лапами упирались в землю, царапали её когтями и хрипло поскуливали, выгнув спины. Парень падал на траву, хватал то одного, то другого пса за густую, гладкую шерсть, и они включались в игру, резвились, пока пастух не подзывал их пронзительным свистом, а гость бежал за собаками следом. В кошаре вместе с пастухами он оставался до утра. У них всегда находилось для него немного холодной мамалыги, ломтик круто посоленной брынзы, луковица. Уже тогда пастухи звали его не по имени, а просто высвистывали ему: «Хей, чобанэ жидан!»
Перед Пейсахом в чисто вымытые небеса над долинами поднимался душераздирающий плач, будто тысячу младенцев одновременно оторвали от материнской груди. Вопли эти резали слух острыми, длинными ножами, которыми молдавские пастухи и еврейские резники закалывали невинных ягнят. Каракуль приносил торговцам немалый доход, а замаринованные и поджаренные тушки украшали праздничный пасхальный стол.
В насытившемся весеннем воздухе замолкал последний всхлип, и первая звезда всходила над орошённой кровью долиной. Пастухи, словно псы, отгоняющие чужака от стада, щерились на зарёванного еврейского паренька: «А всё ж ты больше жидан, чем чобан!..»
Мафусаил постарался всё забыть. Kак сор, вымести из головы веником, связанным прожитыми днями и ночами. Древним плугом пропахал в памяти глубокую борозду и переворачивал пласт за пластом, пока не скрылась под ними тучная целина воспоминаний об его изгнании близкими, нo теперь далёкими душами… Его злость на них была сильнее разума.
В столовой он сидел напротив лысого старика в большой чёрной ермолке. Раньше, в молодости, тот служил в «Пальмахе». Старика звали Зиги. Его когда‑то пухлые щёки давно сдулись и пустыми мешочкaми свисали по углам рта. Зиги пережевывал пищу беззубыми деснами, и щеки болтались, как колокольчики без языков. Он отщипывал кусочек питы, макал в тарелку с куриным супом и торопливо заталкивал в рот. Двигая челюстями, таращился на Мафусаила и что‑то бормотал себе под нос. Мафусаил, делая вид, что слушает, кивал. Вероятно, это означало: «Не так вкусно, как у бабушки, да, Зиги?» A Зиги пожимал узкими плечами и отщипывал от питы новый кусочек.
После ужина, как здесь было заведено, Мафусаил смотрел новости. Именно смотрел, потому что ничего не слышал. Хотя в Мафусаиловы годы слушать израильские новости вообще необязательно, и так известно, что там всего три главные темы: извечный балаган в кнессете, войнa, которой неизбежно заканчивается любое перемирие с арабами, и ортодоксы, у которых всё не как у людей. К концу новостей почти все зрители уже дремали. А потом начиналась развлекательная программа Дуду Топаза.
Мафусаил тяжело поднялся со стула и подошёл к столику c огромным латунным самоварoм, чашкaми и прикрытой бумажной салфеткой жестяной коробкой с бисквитом и чайными пакетиками.
Много лет назад один их жильцов указал в завещании, чтобы на оставшуюся после его смерти небольшую сумму денег в память о нём купили русский самовар. Он стоит у Мафусаила перед глазами — худой старик, постоянно с песенкой на устах. Все называли его Авремеле Гдудник, потому что в молодости он был членом «Гдуд а‑авода» . А теперь самовар так и называют — Авремеле Гдудник.
Вода в Авремеле Гдуднике была чуть теплой, класть в чашку пакетик не было никакого смысла. Сделав пару глотков, Мафусаил вышел на крыльцо.
Ночь в Иерусалиме наступает стремительно, особенно на окраине города. Густая прохладная темнота мгновенно окутала Мафусаила, укрыла, оберегая от дневной суеты. Наверно, так же чувствует себя религиозный еврей, когда с головой укутывается талесом и будто остается один на один с Всевышним, отделившись от полного забот и опасностей внешнего мира. Мафусаил не ходил в синагогу, еврейских обычаев не придерживался.
Всё, что в нём было еврейского, он оставил в изгнании, в старом доме с маминым вечерним благословением субботних свечей и отцовским утренним «Мойде ани»...
Поменял еврейскую веру на молдавскую девушку.
Хороший сын так не поступил бы! Семья справила по нему траур. От него даже имени не осталось. Не должен изменник носить еврейское имя, по которому его прадеда, царство ему небесное, вызывали к чтению Торы. Пришлось им с той молдаванкой бежать куда подальше, в маленькую деревушку на Днестре. Там никому не было дела, кто они и откуда: на уборке винограда каждая пара рук в цене.
Мафусаил вглядывался в луну. Чувствовал, как разглаживается его задубелая кожа, лицо становится гладким, словно кукурузная мука мелкого помола. Свет понемногу проникает в плоть, бежит по венам. Мафусаил где‑то слышал, что от лунного света и судьба становится светлей…
Покинув родной дом, куда их больше и на порог не пустят, парень с девушкой ночевали в колыбе — стоявшем посреди виноградника шалаше из тонких жердей, крытых сухими кукурузными стеблями. Серебристые чешуйки лунного света сыпались через щели, разбавляя ночную духоту освежающей прохладой.
Они лежали на мешке, набитом соломой, и лакомились сотовым мёдом, который им приносил пасечник в круглой глиняной миске. Девушка, причмокивая, жевала восковой кубик, разминала его языком, и мед сочился из уголков рта, стекал по полным губам, округлому подбородку, сливался с каплями пота на шее и собирался в ямке между выпирающими ключицами.
Сладкая слюна застывала у парня в горле. Он приподнимался и следил глазами за медовой дорожкой от языка его возлюбленной до дразнящей ямки, в которой сверкали крошечные лунные блестки. Одурманенный густым медовым ароматом, в котором смешались нектар полевых цветов и запах девичьего тела, он припадал губами к влажной ямке между её ключиц и будто проваливался в бездонный колодец.
Она смеялась: «Я щекотки боюсь…» Липкими от мёда ладонями хватала его за голову, легонько отталкивала. Он понимал это по‑своему. Накопившаяся за день усталость утекала, и вместо неё, как в опорожнённый сосуд, вливалось свежее, неутолимое желание. Лунные блестки рассыпались по её обнаженному телу, как крошечные рыбки, и дразнили, сверкая, и он, прикрыв глаза, ловил их губами на её небольшой, упругой груди, спускался ниже, к сетке волос под её животом. Язык скользил по её текущим сотам, и рот снова наполнялся горьковато‑сладким мёдом…
Мафусаил приподнял отяжелевшие веки. Он по‑прежнему в одиночестве стоял на крыльце, подставив лицо лучам луны. Завтра вечером, даст Б‑г, как всегда с момента создания, свежая и обновлённая после новолуния, она выкатится из своей пещеры на звёздный небесный простор.
Теперь Мафусаил почти крался по слабо освещённому коридору. Немного не дойдя до своей комнаты, остановился перед дверью, осторожно потянул за ручку. Дверь поддалась с тихим скрипом. ОН замер возле кровати, на которой под тонким клетчатым одеялом лежала женщина. Седые локоны рассыпались по подушке, подчёркивая благородные черты лица — утонченного, без единой морщинки, прикрытого шёлковым туманом, льющимся с лунного неба через высокое окно.
Мафусаил приблизился к изголовью кровати, склонился над спящей, коснулся губами еЁ чуть теплого лба и тихо выдохнул: «Спокойной ночи…»
…Уже несколько часов Мафусаил лежал в постели, закрыв глаза, и искал в глубокой, беспокойной бессоннице хоть какую‑то опору, чтобы остановиться и перевести дух. Блуждал взглядом среди размытых видений и не мог отчетливо рассмотреть мерцающие картины — мгновения своей долгой, опасно долгой жизни…
Именно в той деревушке, где нашла себе убежище отверженная парочка, группа еврейских парней и девушек создала гахшару, прежде чем отправиться в дальний путь, чтобы осуществить свою мечту. Они быстро подружились. Узнав, как несправедливо поступили с молодой парой, будущие первопроходцы излили на местечковую дикость весь свой сионистский гнев, осудили поведение их отсталых родителей и решили приложить все силы, чтобы вырвать несчастные влюбленные сердца из изгнания, где им никогда не дадут дышать, и привести их в свободную Землю Израиля.
Тогда же на собрании группы приняли решение дать молдаванке еврейское имя Нехама. Даже спор возник: одни считали, что для такой храброй девушки, ради любви покинувшей родной дом, в самый раз будет имя пророчицы — Двора. Но парню больше приглянулось нежное имя Нехама, ведь оно значит «утешение».
В мае 1926‑го они из Черновцов через вcю Румынию добрались до Констанцы, а оттуда на пароходе до Хайфы. РождЁнный и выросший в поселении бессарабских колонистов, Мафусаил помнит, как он летом ходил в ночное со старшими друзьями. Сидя у костра — языки пламени стреляют искрами в темноту, лошади бродят вокруг, отбрасывая огромные, страшные тени, и всхрапывают, пробуждая ночную нечисть, и кто‑нибудь, чтобы не заснуть, начинает: «Мой отец говорит, вся Земля Израиля — бескрайнее пастбище, и гуляют по нему овцы да козы, только святой город Иерусалим стоит на горе посреди зеленой равнины. Собрались в нём со всего света величайшие мудрецы, знатоки Торы и Талмуда, и распространяют свою мудрость на весь еврейский народ…»
Приехав в Палестину, Мафусаил несколько лет работал на стройке в Тель‑Авиве. Ставил леса, надрываясь, таскал мешки с цементом и мешал бетон, обливаясь потом в горячем, влажном воздухе. Изредка, когда Мафусаилу и Нехамe с прямых, широких улиц, уставленных каменными клетками для людей, удавалось вырваться куда‑нибудь в поля, его сердце одновременно и ликовало, и печалилось: что нам эти прекрасные каменные здания, если здесь нет ни одной еврейской деревни? Где они, зелёные долины с еврейскими овцами и телятами, как в далекой Бессарабии? Он видел, как вчерашние первопоселенцы покидают колонию, посёлок, кибуц и цветущие сады и едут в Тель‑Авив строить дома из железа и бетона для польских, румынских, немецких и американских коммерсантов, потому что на стройке платят фунт в день.
Самому Мафусаилу пришлось поступить так же, ведь ему нyжнo было содержать Нехаму. Вскоре по приезде в Израиль она выкинула, потом снова потеряла ребенка…
Она совсем зачахла, точь‑в‑точь травинка на ветру. И всё время твердила, как в бреду, что родные прокляли её, порчу навели, поэтому у них с Мафусаилом не будет детей, никогда не будет… Она любила мужа, она поехала с ним в чужую страну, но своего бога не предала и никогда не предаст, хотя крестика давно не носит. Она хочет съездить в Иерусалим, сходить в церковь, помолиться, излить душу…
Конечно, Мафусаил съездил бы с ней, свозил бы её в Иерусалим, город и его Б‑га тоже, чтобы она исповедалась, избавилась от суеверий и успокоилась. Но случилось нечто, перевернувшее всю его жизнь.
В тот день Мафусаил вернулся с работы пораньше. У них в бригаде собрание намечалось, но в последний момент eгo отменили. Они тогда жили в маленькой съёмной квартире вместе с другой семейной парой из Бессарабии. У каждой семьи своя спальня, а кухня общая. Когда он пришел, Нехама сидела в их комнате, сложив на столе руки и уронив на них голову. У него аж сердце защемило: бедная, совсем умаялась… Он тихо подошёл к жене, осторожно убрал прядь волос с её щеки, и уже хотел наклониться, поцеловать, но помедлил и осторожно прикоснулся загрубелыми пальцами к её бледному лицу. Она не почувствовала, только веки, кажется, ещё плотнее сжались, врезавшись в тёмные круги под глазами.
«Нехама…» И хрипловатый, дрогнувший от предчувствия голос сорвался на сдавленный крик, полный растерянности и страха.
Мафусаил вздрогнул, будто этот отчаянный крик, сквозь годы прорезав его глухоту, ворвался в пустую онемевшую ночь. Воспоминания, как бы он ни гнал их прочь, не щадили, вылезали из заплесневелой памяти, как мыши из нор. Его тело тоже давно могло заплесневеть и рассыпаться в пыль.
Не одно поколение его соседей по дому престарелых нашло себе более почетное соседство на Масличной горе, среди могил мудрецов и праведников, великих людей и прочих достойных евреев, которыми гордился Иерусалим. А Мафусаилу не судьба, потому как «недуги человеческие тоже зависят от созвездий, ибо Г‑сподь Б‑г дал созвездиям силу влиять на низшие миры, к добру и ко злу».
Мафусаил слышал эти слова от некоего профессора Маймона, как его здесь называли. Он прожил в доме престарелых немало лет. Тогда слух Мафусаилy ещё не совсем отказал, и они с профессором не один час провели под старым оливковым деревом в садике позади дома престарелых.
Профессор говорил красиво и туманно. И что же, снова и снова спрашивал себя Мафусаил, Маймон хочет сказать, что Нехама заболела, потому что так решили звёзды на небе?
В больнице, где она пролежала несколько месяцев, не приходя в сознание, Мафусаилу в конце концов объяснили, что у неё очень редкая болезнь, которая называется Encephalitis lethargica. Эта болезнь повредила ей мозг. Она не умерла, но пребывает в какой‑то другой реальности. Живёт где‑то своей жизнью, а вернётся ли к нам, вопрос, на который современная медицина ответить не в состоянии.
Потом Мафусаилу дали понять, что дальше держать её в больнице нет смысла. Её переведут в Иерусалим, в дом престарелых, ей там будет хорошо. Уход прекрасный, можно не сомневаться. Так что настоящий старожил «Золотогo возрастa» не Мафусаил, а именно она, Нехама, попавшая сюда в двадцать с небольшим лет…
А профессор Маймон, увлекшись собственным рассказом, будто читал лекцию не единственному глухому слушателю, а группе молодых студентов в университете, продолжал: «А созвездия подобны ангелам: одна половина их мужского пола, другая — женского. И этим небесные сферы подобны роду земному, ибо числовое значение букв, составляющих слово “небо” на иврите, равно числовому значению букв, составляющих слова “мужчина и женщина”. И если они уж так устроены, то они тоскуют друг по другу наверху точно так же, как люди внизу, ибо таково уж свойство мужчины и женщины, что они тянутся друг к другу, каждый под своей звездой…»
Мафусаил вздыхал, слова профессора сеяли ещё больше сомнений: выходит, любовь завела их не на ту дорогу, которую звёзды указывали. А может, права была Нехама, что проклятия, как камни, придавили ей сердце, разбили их семью, а самое тяжёлое проклятие попало ей в голову. И, выходит, тёмные силы могут разрушить самое светлое человеческое чувство только потому, что смешанный брак еврея с христианкой — нечистый брак «наверху точно так же, как внизу».
Мафусаил не поддавался, не позволял себе свернуть с дороги, которую они выбрали вместе, он и Нехама. Он не мог остаться стоять между двумя безднами — потерей памяти и смертным приговором. Oн должен был сделать всё возможное, чтобы её вернуть…
Когда Нехама лежала в больнице, соседка по квартире нашептывала Мафусаилу, чтобы он обязательно пошёл к Галилейскому чудотворцу. Современные доктора лечат болезнь, а не человека, твердила соседка, но она уже не раз слышала от женщин на Кармельском рынке, что этому чудотворцу дарована небесами великая сила и он ставит на ноги смертельно больных, на которых врачи, так сказать, уже махнули рукой. Мафусаил не перебивал, слушал, но всерьёз её слов не принимал.
Вспомнил про них, когда врачи вынесли суровый приговор. Его мать говорила: натерпишься горя — узнаешь, как жить. Ох, как же она была права! Но старая пословица — слабое утешение. У него есть другое утешение — его Нехама. Неужели и правда сбылось проклятие?.. Нет, он в это не поверит!
Он дал надежде себя уговорить. Если нет прямой дороги, пойдешь окольными тропками. Соседка сказала: если собираешься к чудотворцу, надо захватить какую‑нибудь вещицу того, за кого будешь просить. Тут и думать нечего, любимая вещь Нехамы — платочек, красный, тонкий, и на нём вытканы жёлтые, синие, фиолетовые цветы, переплетенные остроконечными зелеными листьями. Единственное, что досталось ей от родителей, последняя память о доме. Платок очень ей шёл. Нехама носила его на деревенский манер, обвязав вокруг головы, так что на затылке висели два кончика, длинный и короткий. Парни в деревне шутили, что, если потянуть за длинный, свалится платок с головы, а если за короткий, то передник с бедер.
Чудотворец устроил себе жилище в пещере на горе Арбель. Найти нужное место оказалось нетрудно — к пещере вела каменистая тропинка, протоптанная теми, кто приходил за снадобьем, заговором, оберегом. Солнце не успело подняться высоко, но уже припекало. Мафусаил разглядел издали две фигуры — мужскую и женскую. Оставив внизу осла, они взбирались по тропинке. Видно, арабы. Чего они хотят от еврейского чудотворца?
Вспомнилось детство в Маркулештах. К отцу Мафусаила, резнику Лейзеру, нередко обращались деревенские бабы. Бывало, одна придёт, бывало, две, молодая и старая. Вечером приходили, чтобы не попасться кому‑нибудь на глаза. Украдкой.
Зачем? А затем, что в деревне верили: если поп не помог, надо к еврейскому праведнику идти. Вот и шли к его отцу. Его в деревне знали, по весне он приезжал туда резать ягнят к Пейсаху. Мать прятала улыбку: «Одни приходят порчу снять, другие — навести». Что бы она сейчас сказала, если бы увидела, как её первенец пришёл просить за свою молдаванку? Вспоминает ли она его, прибавляет ли после его имени «мир праху его»? Ведь для родных он умер.
Он уже подошёл к пещере, когда оттуда вышла арабская семейная пара. Мужчина кивнул ему, женщина в чёрном хиджабе отвернулась.
Войдя в пещеру, Мафусаил на пару секунд застыл на месте. После яркого солнца надо было привыкнуть к темноте. И вот из неё возник старик в длинной холщoвой рубахе с широкими рукавaми, подпоясанной простой верёвкой. На голове у старца возвышалась красная феска — единственное живое пятно в мрачной пещере. Эта яркая шапочка напомнила Мафусаилу о пуримшпиле.
Старик кивнул. Видимо, это означало: «Что привело тебя сюда?» Мафусаил вздрогнул. Он заранее приготовил платок и сейчас держал его в руке. Протянул его чудотворцу. Тот жестом остановил Мафусаила, поднял обе руки, сложил домиком бледные, сухие ладони и склонился над красным платком Нехамы…
Пятница, вечер. Мама уже благословила свечи. Сейчас из синагоги придёт отец, и семья сядет за стол. Отец, едва переступив порог, вытягивает руки над кудрявой головкой своего первенца. «Папа, благослови меня!» — Мальчик чувствует, как от отца исходит особенное, субботнее тепло, оно проникает в него, разливается по всему телу от макушки до пят…
Чудотворец открыл глаза, и Мафусаил услышал только два слова: «В новолуние».
Всю дорогу до Тель‑Авива Мафусаил ломал голову, что это означает, какое отношение имеет к Нехаме, её болезни и лечению. Он же про неё старику ни слова не сказал… Он злился на себя. Зачем повелся на бабью болтовню? И одновременно чувствовал полную беспомощность и растерянность: а дальше что?! Вдруг клубок переплетённых мыслей и чувств начал стремительно распутываться, увлекая Мафусаила за собой. Он напрягся, стараясь понять, куда его тянет, вверх или вниз. Вдруг опять послышался голос старца, но уже как слабое, постепенно затихающее эхо: «Новолу‑у‑у…» Резко заболело сердце, и он очнулся.
Дорога усыпила его. Последний звук утонул в шуме автобусного двигателя. Так запущенный с берега плоский камешек несколько раз прыгает по водной глади и идёт на дно. И всё‑таки по ночам, когда лунный диск собирался выкатиться на чёрный небесный простор, у Мафусаила кровь начинала стучать в висках.
Ночи напролёт он просиживал у постели любимой, не сводя глаз с её прекрасного, молодого лица, которое будто застыло во времени и в пространстве, совершенно не старилось, разве только волосы, когда‑то чёрные, как у цыганки, всё плотнее укрывались матовым туманом, как налёт покрываeт сливы в осеннем саду.
А на улице жизнь безжалостно кипела, не давала ни пощады, ни покоя, не позволяла убежать и спрятаться в нору летаргии или амнезии. Вчерашние слёзы радости — всё‑таки получили свою страну! — назавтра превратились в слёзы кровавой войны. Мафусаил ушёл биться с врагом, вскоре был ранен. Не одну неделю в больнице провалялся, а когда выписался, переехал из Тель‑Авива в Иерусалим. Чтобы всегда быть возле Нехамы, уговорил директора дома престарелых взять его на работу. Что делать будет? Да что угодно, где надо руки приложить. Садовником может быть, например. За самую нищенскую плату работать согласен, лишь бы комнатушку дали, угол рядом с женой. И вот потянулись дни и недели во дворе за каменным забором. Со двора Мафусаил выходил очень редко, разве только надо было что‑нибудь купить для работы или для себя: пару сандалий, кое‑что из одежды. Покидая дом престарелых, он не забывал заглянуть на рынок Махане‑Иеуда. Запах свежих овощей и фруктов пьянил, волной наполняя лёгкие, от ярких красок рябило в глазах. Была в этом буйстве цветов и ароматов своя прелесть. Но не только ради неё ноги несли его на рынок.
Мафусаил обязательно покупал подарок для Нехамы — несколько гроздей винограда. Он клал их на столик возле её кровати: пусть подышит запахом родного дома, далёкого бессарабского виноградника, где они когда‑то были счастливы. Кто знает, вдруг это поможет ей вырваться из мрачных сновидений…
Профессор Маймон рассказывал Мафусаилу, что настоящий Мафусаил, из Торы, к концу жизни, в 969 лет, жаловался, что не так уж хорошо дотянуть до такого возраста. Вздыхал, что из его поколения ни одной живой души не осталось, с кем можно было бы словом перекинуться, молодость вспомнить. Он хотел бы уйти в мир иной, как его отец Енох, царство ему небесное. Тот шёл по вспаханному полю и вдруг исчез. Всевышний забрал его к себе, Мафусаил это своими глазами видел. Да, за такую долгую жизнь Мафусаил повидал немало и добра, и зла, сотворённого потомками Адама. Человек грешит втихомолку, а результат всегда на виду. Дочери Евы втихаря согрешили с ангелами, но от этой нечистой связи родились великаны…
На этой фразе профессор поднял глаза, будто пытаясь зацепиться взглядом за высокую ветку оливы.
— Сто двадцать лет Всевышний предупреждал поколение потопа, чтобы они раскаялись, — подвел он итог своей импровизированной лекции. — Конец вам известен!
— А что с Мафусаилом? — спросил его визави. — Его Б‑г тоже взял к себе, как его отца Еноха?
— О нет, мой дорогой друг! — пояснил профессор, довольный, что единственный слушатель заинтересовался его лекцией. — Его останки были скрыты водами потопа, чтобы даже его праведный внук Ной не смог сделать ему протекцию перед Всевышним…
Мафусаил не оценил шутку профессора. Сидел, погружённый в свои мысли.
— Вижу, вы ещё что‑то спросить хотите. Не стесняйтесь, спрашивайте, дорогой, спрашивайте.
— Я думаю… — Голос Мафусаила задрожал. — Я думаю, вот я, еврей, — чужак, мои предки пришли в Бессарабию из далёких краев, а моя Нехама — коренная, её предки жили там десятки или сотни поколений. Может, поэтому наш брак тоже нечист?.. Тоже большой грех… вот и случилось с нами несчастье?!
Профессор Маймон слегка растерялся.
— Что вы, дорогой мой! Ваш брак заключён под самой счастливой звездой… Только наш великий писатель и мой друг Шмуэль Йосеф Агнон мог бы описать вашу историю…
Он схватил Мафусаила за руки, будто тот хотел вскочить и убежать, и добавил: «Дай вам Б‑г…»
Мафусаил без сна лежал в своей тесной комнате. Лунный свет что‑то сделал с воздухом, изменил его. Голос профессора нашёптывал в ухо: «У каждого человека своя звезда, она светит ему и управляет им. Но человек может носить в себе свет, который и его тёмную судьбу делает светлее…»
Теперь Маймон, наверно, тоже лежит где‑то среди уважаемых граждан на Масличной горе. Может, даже рядом со своим другом, великим писателем. И он, местный Мафусаил, конечно, тоже мог бы уже обрести вечный покой, но человек умирает, не когда хочет, а когда готов умереть. Мафусаил не хочет и не готов…
Он должен дожить, чтобы увидеть, как его Нехама проснётся от колдовского сна… Года четыре назад у него случился сердечный приступ. Врачи уже думали — всё, не выкарабкается… Но он полежал в больнице и с Б‑жьей помощью вернулся к своей Нехаме.
Его мысли нарушил скрип двери в коридоре. Мафусаил приподнялся на локтях, прислушался. Ничего, кроме напряжённой тишины. Вдруг спохватился: странно, как это он, с его почти закупоренными ушами, которые еле слышат даже гром во время грозы, уловил скрип двери за стеной… Ответ не заставил себя ждать: перед ним, будто сотканная из лунного света, стояла Нехама. Локти разогнулись, и Мафусаил упал на спину.
Через секунду Нехама уже сидела около мужа на краю кровати, положив руку ему на грудь, как успокаивают больного или ребёнка, когда он не засыпает. Её голос ткался вокруг него, будто она так делала много лет без перерыва, чтобы на ткани не осталось ни одного узелка:
— Не думай, любимый, что я пропустила хотя бы минуту. Все эти годы я была возле тебя и с тобой. Днём — в тени твоей широкой спины, холодными иерусалимскими ночами меня грело твое дыхание. Я стояла за тобой в пещере у чудотворца и держала тебя за руку всю ночь, когда ты, раненый, лежал без сознания на камнях… Ты будешь смеяться, но я не придумала ничего лучше, чeм всю ночь до рассвета, пока за тобой не пришли твои товарищи, петь тебе колыбельную, которую мама пела моему маленькому братику Костикэ:
Пуишорул мамей мик,
Де те‑ай фаче ун войник
Фрумушел ши мэричел,
Мындру ка ун стежэрел…
Я сидела с тобой на скамейке под старой оливой и подслушивала умные речи старенького профессора… Думаю, ты меня простишь… А когда твоё бедное сердце не выдержало, я не пропустила ни одного дежурства в больнице, не отошла от тебя ни на миг… Я просила твоего Б‑га и моего Бога забыть взаимные обиды и вырвать тебя из когтей ангела смерти. Как видишь, мои молитвы помогли…
Мафусаил попытался подняться, что‑то сказать, но Нехама прижала пальцы к его губам. Её голос ткал дальше:
— Лежи… Лежи тихо, любимый, дай мне высказать хоть каплю того, что накопилось у меня в сердце за годы молчания… Ты и представить себе не можешь, какую радость доставили мне розы, те, что ты посадил у меня под окном, не говоря уж о свежих гроздьях винограда. Их аромат пьянил меня, поднимал и нёс над виноградниками нашей деревни…
Вдруг Нехама задержала дыхание, будто прервалась нить, из которой она так искусно и нежно ткала свою исповедь.
— Я должна рассказать тебе ещё кое‑что, чего ты не знаешь, но должен знать… — И тут её голос дрогнул от слез. — Однажды ночью, тоже в полнолуние, как сегодня, я вдруг почувствовала дикий, леденящий страх, и он сопровождался нарастающим воем… Ты помнишь, как по весне вой раздавался над долиной, когда в кошарах резали невинных ягнят. Я напрягла все силы, чтобы избавиться от этого чувства. Не помогло…
Внезапно что‑то толкнуло и погнало меня в длинный, узкий коридор. Не знаю, сколько это продолжалось, одно мгновение или целую вечность, пока поток не вынес меня наружу. Я оказалась возле каменоломни, где крестьяне дробили камень, чтобы построить церковь, а евреи — новую синагогу. Я не сразу поняла, что происходит. Там толпились женщины и дети, обнажённые, их крик рвался в небеса, где висела огромная голова холодной луны. Она смотрела с высоты, не двигаясь, будто окаменела от ужаса… И тут среди десятков заплаканных, страдающих лиц я увидела лица твоей мамы, трёх твоих сестёр и их детей. Они как нарочно вырвались из общей массы, чтобы посмотреть мне в глаза. Твоя мама выкрикивалa одно‑единственное слово… Но я не могла его разобрать…
И вдруг я услышала: «Беги!» — и её крик прервался оглушительным треском. Я видела только, как твои родные упали в яму, где когда‑то дробили камень, а за ними — остальные женщины и дети… Когда на краю разверстой могилы не осталось ни одного человека, появились те, с оружием, которые проделали эту работу. Они сыпали над ямой руганью и проклятиями, сопровождая их одиночными выстрелами… И опять, будто дьявол показал мне острый красный язык, я вдруг увидела лицо моего младшего брата Костикэ. Он был среди убийц…
Нехама нежно вытерла слёзы со щёк мужа, но два горячих, тонких ручейка, берущих начало в родниках его глаз, уже не могли иссякнуть.
Они вдвоем лежали на соломе в колыбе — вечно юные, только что воссоединившиеся, и через дыры в кровле из веток смотрели на обновлённую, беременную луну. Теперь никакая сила не сможет изгнать их из их маленького рая и разлучить.
Борис Сандлер
Перевод с идиша Исроэла Некрасова 12 марта 2023
|
| |
|
|
|
