Дата: Пятница, 31.03.2023, 15:21 | Сообщение # 406
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 695
Статус: Offline
Наум Сагаловский(фантазия на тему Евг. Евтушенко)
..."Интернационал" пусть прогремит, когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит.
Евг. Евтушенко - "Бабий яр"
Финита, граждане! П***ец. На смех и слёзы нет лимита. Похоронили, наконец, последнего антисемита. Был симпатичный человек, всю жизнь служил в каком-то тресте, не то румын, не то узбек, а может быть, и оба вместе. Не гений, но и не дебил, лицом - пригож, речами - краток, а что евреев не любил, так разве ж это недостаток? Ну, что ещё? Плясал гопак, не поднимая много пыли, любил жену, детей, собак... И вот его похоронили. И стало скучно на земле, легла печаль на всю планету. Вот так сидишь навеселе и никаких желаний нету, нет ни претензий, ни обид, всё беспросветно и уныло, никто не скажет "Ах ты, жид!", никто не даст еврею в рыло, а ты молчи тут и дурей, всегда готовый к мордобою. Куда ни глянешь - там еврей, ну просто нет от них отбою. Известно даже и глупцу - они всех наших бед причиной, и нашу кровь кладут в мацу, и управляют Палестиной. До коих пор? В душе щемит. Где дух наш, граждане, хвалёный? Давай, вставай, антисемит, вставай, проклятьем заклеймённый! Под наш "Интернационал", сквозь гром костей и запах тленья, вставай! Ты что, совсем не знал - никто не даст нам избавленья?..
...А может, всё это психоз, недолгий сон у тёплой стенки? Не надо принимать всерьёз слова поэта Евтушенки. Как нету Вечного Жида, чья тайна временем размыта, так и не будет никогда последнего антисемита.
Дата: Понедельник, 10.04.2023, 16:40 | Сообщение # 407
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 560
Статус: Offline
От лета до зимы и от зимы до лета то осень, то весна, то проблеск, а то блик. Молитва в алтаре промозглого кювета под сенью на ветру поникших повилик.
Молитва наугад – наитье, откровенье: спаси и пронеси, дай выжить, не убей… Обугленной души молитвенно паренье. Клюёт с ладони жизнь озябший воробей.
И к мигу миг прильнёт короче свиста пули, и каждый миг, как дар, намоленный в огне. А те, что на груди у смерти прикорнули, молитву за живых бормочут в вечном сне.
Им тихо вторит Бог дрожащими губами и посреди войны под мать-и-перемать безбожником стоит с подъятыми руками в молитве и тщете спасать и охранять.
И месят с кровью грязь безбожники и боги – теперь ли разбирать, кто свой, а кто не свой? Закуришь на краю раздолбанной дороги – спаси и пронеси … спасибо, что живой.
И. Л. Деген
Сообщение отредактировал Сонечка - Понедельник, 10.04.2023, 16:44
Дата: Суббота, 13.05.2023, 13:10 | Сообщение # 408
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1682
Статус: Offline
Отъезд Л. и Ю. Паничам
Уезжали из моей страны таланты, увозя с собой достоинство своё. Кое-кто откушав лагерной баланды, а другие — за неделю до неё. Уезжали не какие-то герои — (впрочем, как понять: герой иль не герой?..). Просто люди не умели думать строем, — даже если это самый лучший строй… Уезжали. Снисхожденья не просили. Ведь была у них у всех одна беда: «шибко умными» считались. А в России «шибко умных» не любили никогда!.. Уезжали сквозь «нельзя» и сквозь «не можно» не на год, а на остаток дней и лет. Их шмонала знаменитая таможня, пограничники, скривясь, глядели вслед… Не по зову сердца, — ох, как не по зову! — уезжали, — а иначе не могли. Покидали это небо. Эту зону. Незабвенную шестую часть земли… Час усталости. Неправедной расплаты. Шереметьево. Позёмка. Жёсткий снег… …Уезжали из моей страны таланты. Уезжали, чтоб остаться в ней навек.
«А они идут к самолёту слепыми шагами…» Василию Аксёнову
А они идут к самолёту слепыми шагами. А они это небо и землю от себя отрешают. И, обернувшись, растерянно машут руками. А они уезжают. Они уезжают. Навсегда уезжают… Я с ними прощаюсь, не веря нагрянувшей правде. Плачу тихонько, как будто молю о пощаде. Не уезжайте! – шепчу я. А слышится: «Не умирайте!..» Будто бы я сам себе говорю: «Не уезжайте!..»
Дата: Воскресенье, 28.05.2023, 07:34 | Сообщение # 409
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 253
Статус: Offline
Кладбище под Парижем
Малая церковка. Свечи оплывшие. Камень дождями изрыт добела. Здесь похоронены бывшие. Бывшие. Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.
Здесь похоронены сны и молитвы. Слёзы и доблесть. «Прощай!» и «Ура!». Штабс-капитаны и гардемарины. Хваты полковники и юнкера.
Белая гвардия, белая стая. Белое воинство, белая кость… Влажные плиты травой порастают. Русские буквы. Французский погост…
Я прикасаюсь ладонью к истории. Я прохожу по Гражданской войне. Как же хотелось им в Первопрестольную Въехать однажды на белом коне!..
Не было славы. Не стало и Родины. Сердца не стало. А память — была. Ваши сиятельства, их благородия — Вместе на Сент-Женевьев-де-Буа.
Плотно лежат они, вдоволь познавши Муки свои и дороги свои. Всё-таки — русские. Вроде бы — наши. Только не наши скорей, а ничьи…
Как они после — забытые, бывшие Всё проклиная и нынче и впредь, Рвались взглянуть на неё — победившую, Пусть непонятную, пусть непростившую, Землю родимую, и умереть…
Полдень. Берёзовый отсвет покоя. В небе российские купола. И облака, будто белые кони, Мчатся над Сент-Женевьев-де-Буа.
Дата: Четверг, 08.06.2023, 06:34 | Сообщение # 410
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 179
Статус: Offline
Из писем П.И.Чайковского к Н.Ф.. фон Мекк :
"…несмотря на всю мою привязанность к каменским родным, самая Каменка – это лишённое всякой прелести жидовское гнездо, очень мне стала тошна и противна".
"Подумайте, милый друг, что мы живём там не среди зелени и не на лоне природы, а рядом с жидовскими жилищами, что воздух там всегда отравлен испарениями из местечка и завода, что под боком у нас центр местечка, с лавками, с шумом и жидовской суетнёй".
"... масса грязных жидов с сопровождающей их всюду отвратительной атмосферой...”
"...Каменка, которую я никогда не любил, теперь, после Браилова, кажется мне такой непривлекательной, жалкой, безотрадной.... непосредственное соседство с жидами, отсутствие вблизи леса, жалкий сад..."
".... Я очень доволен, что не вижу, не слышу, не обоняю жидов...” ********
НАУМ САГАЛОВСКИЙ Andante cantabile
Ах, Боже мой, какая благодать - таинственны леса, бескрайни нивы, друг мой, души прекрасные порывы дано тебе лишь в звуках передать.
Угаснет день, исполненный трудов, и ночь пройдёт. Проснуться утром рано, раскрыть окно и сесть за фортепьяно, уже аккорд неслыханный готов,
И музыка польётся, как вино, дурманящая, терпкая, живая, такие горизонты открывая, что им навек остаться суждено –
Блаженство, нисходящее с небес, задумчивые песни Украины, и вальс, неотразимый, лебединый, и солнечный бравурный полонез...
Что ж, Пётр Ильич, спасибо за труды, тебе ещё писать бы и писать бы в покоях cветлой каменской усадьбы, прости Господь, когда бы не жиды.
Известно же, как ми, и ре, и до, что Каменка - унылое местечко, ни чёрту кочерга, ни богу свечка, противное жидовское гнездо.
Хотелось бы, чтоб тишь была и гладь, но разве должен ты, российский гений, вдыхать кошмар жидовских испарений, их, жалких, видеть, слышать, обонять,
Мириться с их жидовской суетнёй, с их лавками, с их грязной атмосферой? О, как тебе с твоею божьей верой уйти антисемитом в мир иной?..
Но всё едино - ты как раритет пребудешь вечно в облике нетленном: Чайковский с Листом, Вагнером, Шопеном - какой неувядающий квартет!..
Дата: Четверг, 13.07.2023, 09:46 | Сообщение # 412
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 318
Статус: Offline
РУКА МАЭСТРО НАД ЗЕМЛЁЙ ЗАСТЫЛА...
Он вышел - зал взбесился. На мгновенье Пришла в согласье инструментов рать, Пал пианист на стул, и мановенья Волшебной трости начал ожидать.
Два первых ряда отделяли ленты - Для свиты, для вельмож, для короля. Лениво пререкались инструменты, За первой скрипкой повторяя: «ля».
Настраивались нехотя и хитро, Друг друга зная издавна до йот. Поскрипывали старые пюпитры, На плечи принимая груды нот.
Стоял рояль на возвышенье в центре, Как чёрный раб, покорный злой судьбе. Он знал, что будет главным на концерте, Он взгляды всех приковывал к себе.
И, смутно отражаясь в чёрном теле, Как два соглядатая, изнутри, Из чёрной лакированной панели Следили за маэстро фонари.
В холодном чреве вены струн набухли, - В них звук томился, пауза долга... И взмыла вверх рояля крышка - будто Танцовщица разделась донага.
Рука маэстро над землей застыла, И пианист подавленно притих, Клавиатура пальцы ощутила И поддалась настойчивости их.
Минор мажору портил настроенье, А тот его упрямо повышал, Басовый ключ, спасая положенье, Гармониями ссору заглушал,
У нот шёл спор о смысле интервала, И вот одноголосия жрецы Кричали: «В унисоне - все начала! В октаве - все начала и концы!»
И возмущались грубые бемоли, Негодовал изломанный диез: Зачем, зачем вульгарные триоли Врываются в изящный экосез?
Низы стремились выбиться в икары, В верха - их вечно манит высота, Но мудрые и трезвые бекары Всех возвращали на свои места.
Склоняясь к пульту, как к военным картам, Войсками дирижёр повелевал, Своим резервам - терциям и квартам - Смертельные приказы отдавал.
И чёрный лак потрескался от боли, Взвились смычки штыками над толпой И, не жалея сил и канифоли, Осуществили смычку со струной.
Тонули мягко клавиши вселенной, Решив, что их ласкают, а не бьют. Подумать только: для ленивой левой Шопен писал Двенадцатый этюд!
Тончали струны под смычком, дымились, Медь плавилась на сомкнутых губах, Ударные на мир ожесточились - У них в руках звучал жестоко Бах.
Уже над грифом пальцы коченели, На чей-то деке трещина, как нить: Так много звука из виолончели Отверстия не в силах пропустить.
Как кулаки в сумбурной дикой драке Взлетали вверх манжеты в темноте, Какие-то таинственные знаки Концы смычков чертили в пустоте.
И, зубы клавиш обнажив в улыбке, Рояль смотрел, как он его терзал, И слёзы пролились из первой скрипки И незаметно затопили зал.
Рояль терпел побои, лез из кожи, - Звучала в нём, дрожала в нём мольба, Но господин, не замечая дрожи, Красиво мучил чёрного раба.
Вот разошлись смычковые, картинно Виновников маэстро наказал И с пятой вольты слил всех воедино. Он продолжал нашествие на зал.
...И вдруг колонны сдвинулись, шатаясь, Лишь на упругом звуке свод парит. Казалось, что в какой-то жуткий танец Атланты повели кариатид.
Это стихотворение написано в 1972 году. Владимир Высоцкий снимался тогда в Риге. А в Юрмале выступал Святослав Рихтер. Владимир Семёнович был на его выступлениях. И родились поразительной силы строки...
Дата: Вторник, 18.07.2023, 12:32 | Сообщение # 413
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 253
Статус: Offline
во, обнаружил случайно в загашнике своём - совершенно неожиданныйДаниил Хармс:
Сладострастная торговка
Одна красивая торговка с цветком в косе, в расцвете лет, походкой лёгкой, гибко, ловко вошла к хирургу в кабинет. Хирург с торговки скинул платье; увидя женские красы, он заключил её в объятья и засмеялся сквозь усы. Его жена, Мария Львовна, вбежала с криком «Караул!», и через полминуты ровно хирурга в череп ранил стул. Тогда торговка, в голом виде, свой организм прикрыв рукой, сказала вслух: «К такой обиде я не привыкла…» Но какой был дальше смысл её речей, мы слышать это не могли, журчало время как ручей, темнело небо. И вдали уже туманы шевелились над сыном лет — простором степи и в миг дожди проворно лились, ломая гор стальные цепи. Хирург сидел в своей качалке, кусая ногти от досады. Его жены волос мочалки торчали грозно из засады, и два блестящих глаза его просверливали взглядом; и, душу в день четыре раза обдав сомненья чёрным ядом, гасили в сердце страсти. Сидел хирург уныл, и половых приборов части висели вниз, утратив прежний пыл. А ты, прекрасная торговка, блестя по-прежнему красой, ковра касаясь утром ловко своею ножкою босой, стоишь у зеркала нагая. А квартирант, подкравшись к двери, увидеть в щель предполагая твой организм, стоит. И звери в его груди рычат проснувшись, а ты, за ленточкой нагнувшись, нарочно медлишь распрямиться. У квартиранта сердце биться перестаёт. Его подпорки, в носки обутые, трясутся; колени бьют в дверные створки; а мысли бешено несутся; и гаснет в небе солнца луч. и над землёй сгущенье туч свою работу совершает. И гром большую колокольню с ужасным треском сокрушает. И главный колокол разбит. А ты, несчастный, жертва страсти, глядишь в замок. Прекрасен вид! И половых приборов части нагой торговки блещут влагой. И ты, наполнив грудь отвагой, вбегаешь в комнату с храпеньем в носках бежишь и с нетерпеньем рукой прорешку открываешь и вместо речи — страшно лаешь. Торговка ножки растворила, ты на торговку быстро влез, в твоей груди клокочет сила, твоим ребром играет бес. В твоих глазах летают мухи, в ушах звенит орган любви, и нежных ласк младые духи играют в мяч в твоей крови. И в растворённое окошко, расправив плащ, влетает ночь. и сквозь окно большая кошка, поднявши хвост, уходит прочь.
Дата: Понедельник, 28.08.2023, 16:16 | Сообщение # 415
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 334
Статус: Offline
ОДЕССКИЕ ПАМЯТНИКИ
Станиславу Рассадину
Чёрными чернилами всё судьба исправила. Нет в минувшем времени, память - это миг. Превратилась молодость, что писалась набело Буквами заглавными в скучный черновик.
В городе, где полночью мчались гулко лошади, Где летели ласточки на краю небес, Памятник состарился на Соборной площади, Воронцов состарился, а потом исчез.
Выпускного вечера галстуки и запонки. Дюк сошёл по лестнице, слышен медный звон. Старенькими сделались девочки Лузановки В городах Израиля, в кутерьме времён.
Их судьбу составили годы окаянные. Под другим созвездием на краю веков Даже сны сегодня видят иностранные Девы наших грешных юношеских снов.
Танцы институтские, дворики да скверики, Спелый запах августа - моря и земли. Где-то в шумном городе посреди Америки Ходят ланжеронские вице-короли.
Сладкое томление детям их неведомо. Что им пушка старая, что для них платан Возле бюста Пушкина на бульваре Фельдмана, Где клубится вечером розовый туман?
Что им дух трагедии мифов древнегреческих - Посредине улицы вдруг Лаокоон? Груб железный занавес серых сцен отеческих, Только в этом городе был с изъяном он.
Тёмные парадные, лестницы привычные. Не разжав на шее смертного кольца, Вот и стали старцами юноши античные, Дети неудачника - жертвы и жреца.
Известняк обветренный, чуткие акации, Эхо нашей юности, звуки далеки. Памятники города тоже в эмиграции, Их сменили каменные тени - двойники.
Где-то одинокие перед долгой осенью Над толпою замерли с думой на челе - Александр Сергеевич с голубою проседью, Воронцов лысеющий, тучный Ришелье.
Строки стихотворные смешанные с прозою. Южная провинция. Таврия. Дыра. Не успев состариться, становились бронзою Сыновья дворянские, пасынки двора.
Жернова вселенские, мы ещё не молоты. Слышен скрежет каменный, это не про нас. На бульваре Фельдмана мы чисты и молоды, Молодые статуи окружают нас.
Мы почти ровесники - южные наместники, Местные кудесники - принцы и рваньё. Дайте обмануться нам, будущего вестники, Не накаркай правду нам к ночи, вороньё.
Сообщение отредактировал Щелкопёр - Понедельник, 28.08.2023, 16:17
Дата: Пятница, 15.09.2023, 01:31 | Сообщение # 416
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 145
Статус: Offline
Веронике Тушновой и Александру Яшину
Сто часов счастья, Чистейшего, без обмана... Сто часов счастья! Разве этого мало? В. Тушнова
Я не открою, право же, секрета, Коль гляну в ваши трепетные дни. Вы жили, как Ромео и Джульетта, Хоть были втрое старше, чем они.
Но разве же зазорна иль позорна В усталом сердце брызнувшая новь?! Любви и впрямь «все возрасты покорны», Когда придёт действительно любовь!
Бывает так: спокойно, еле-еле Живут, как дремлют в зиму и жару. А вы избрали счастье. Вы не тлели, Вы горячо и радостно горели, Горели, словно хворост на ветру,
Пускай бормочет зависть, обозлясь, И сплетня вслед каменьями швыряет Вы шли вперёд, ухабов не страшась, Ведь незаконна в мире только грязь, Любовь же «незаконной» не бывает!
Дворец культуры. Отшумевший зал. И вот мы трое за крепчайшим чаем. Усталые, смеёмся и болтаем. Что знал тогда я? Ничего не знал.
Но вслушивался с лёгким удивленьем, Как ваши речи из обычных слов Вдруг обретали новое значенье, И всё — от стен до звёздного круженья — Как будто говорило про любовь!
Да так оно, наверное, и было. Но дни у счастья, в общем, коротки. И, взмыв в зенит и исчерпав все силы, Она, как птица, первой заплатила За «сто часов» блаженства и тоски...
А в зимний вечер, может, годом позже Нас с ним столкнул людской водоворот. И сквозь беседу ну почти что кожей Я чувствовал: о, как же не похожи Два человека — нынешний и тот.
Всегда горячий, спорщик и боец, Теперь, как в омут, погружённый в лихо, Брёл как во сне, потерянный и тихий, И в сердце вдруг, как пуля: — Не жилец!..
Две книги рядом в комнатной тиши... Как два плеча, прижатые друг к другу. Две нежности, два сердца, две души, И лишь любовь одна, как море ржи, И смерть одна, от одного недуга...
Но что такое смерть или бессмертье?! Пусть стали тайной и она, и он, И всё же каждый верен и влюблён И посейчас, и за чертою смерти!
Две книги рядом, полные тепла, Где в жилах строк — упругое биенье. Две книги рядом, будто два крыла, Земной любви живое продолженье.
Я жал вам руки дружески не раз, Спеша куда-то в городском трезвоне, И вашу боль, и бури ваших глаз, Всё ваше счастье, может, в первый раз, Как самородок, взвесил на ладони.
И коль порой устану от худого, От чьих-то сплетен или мелких слов, Махну рукой и отвернусь сурово. Но лишь о вас подумаю, как снова Готов сражаться насмерть за любовь!
Всем сёстрам - по клипсам, всем братьям - по шапке, грузинам, как водится, - кепки, а двум незадачливым деду и бабке - всё то, что осталось от репки. Что ж мальчику Сёме? Две мышки в соломе, чулочки, носочки, пижама, смешные картинки в семейном альбоме, лягушка-квакушка и мама. Лягушка-квакушка, собачка-кусачка и жёлтые уточки в ванне. А бабушка Соня, такая чудачка, хранит свои зубы в стакане! Спи, Сёмочка, Сёма, прими его, дрёма, баюкай в прохладной постели, лошадок уже увезли с ипподрома, скамейки в садах опустели, и белочки спят на притихшем бульваре, ни вскрика, ни птичьего гама...
А Сёмочка в Бабьем покоится Яре. И бабушка Соня. И мама.