| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
Поговорим за жизнь...
| |
| FAUNA | Дата: Понедельник, 21.12.2015, 17:07 | Сообщение # 316 |
 приятель
Группа: Друзья
Сообщений: 22
Статус: Offline
| ГОЛУБЫЕ ОТ СНЕГА ДОМА
Голубые от снега дома
Из прекрасного королевства
Мне дарила на память зима,
Волшебством озарив моё детство…
Пролетающий искристый лес
Мимо санок, у кромки дороги, -
Он в годах и метелях исчез,
Унеся королевства чертоги…
И другая, реальная жизнь
Наступила в делах и тревогах.
По другим королевствам кружит
Непростая моя дорога…
Но внезапно, средь яви иль сна,
Возникает далёкое детство:
Голубые от снега дома
Из прекрасного королевства…
Сообщение отредактировал FAUNA - Вторник, 22.12.2015, 21:23 |
| |
| |
| Дуремар | Дата: Вторник, 22.12.2015, 03:24 | Сообщение # 317 |
|
Группа: Гости
| как снежинка легко и нежно кружась падает на землю, так и строки эти нежным воспоминанием детства на сердце ложатся!
спасибо вам!
|
| |
| |
| FAUNA | Дата: Вторник, 22.12.2015, 21:20 | Сообщение # 318 |
|
приятель
Группа: Друзья
Сообщений: 22
Статус: Offline
| А Вам - спасибо за такие добрые слова!
Поздравляю Вас с наступающим Новым годом!
С теплом.
|
| |
| |
| FAUNA | Дата: Суббота, 26.12.2015, 12:18 | Сообщение # 319 |
|
приятель
Группа: Друзья
Сообщений: 22
Статус: Offline
| ОСЕННЯЯ ВСТРЕЧА
Наконец и у нас в конце ноября установилась погода, похожая на осеннюю. Мы возвращались с внучкой из школы, беседуя о том о сём и глядя по сторонам.Едва ощутимый ветерок навевал далёкие, забытые запахи...
А вокруг всё было так интересно! Сначала мы увидели очень умную кошку, которая стояла у обочины дороги и терпеливо пережидала поток машин. Потом мы любовались удодом, который важно ходил по траве газона, что-то выклёвывая, и время от времени неожиданно раскрывал веером свой хохолок. И нам очень нравились лёгкие разноцветные листья, рассыпанные вокруг! Потом к нам подбежала собака. Тоже очень умная. Потому что посмотрела нам в глаза и дала себя погладить…
Мы с Ириской радовались всему. А ещё я, периодически незаметно оглядывая себя, думала - как хорошо всё-таки, что я купила эту сиреневую куртку! Как мне в ней удобно, и как здорово я в ней выгляжу….
- Бабушка,- спрашивала внучка,- а правда, какие умные эти животные?
- Правда, - соглашалась я, - очень умные.
И тут на противоположной стороне улицы я увидела женщину в такой же как у меня сиреневой куртке.
- Смотри, Ириска, - сказала я, - куртка так похожа на мою. Но, правда же, моя лучше? И цвет вроде бы чуть другой, и пошита по-другому, и вообще… Правда?
-Да! - подтвердила внучка, внимательно рассматривая женщину, - конечно, твоя лучше!
Женщина между тем приближалась. Поняв, что мы говорим о ней, и приглядевшись ко мне, она вдруг произнесла: - Привет!
- Здравствуйте, - неуверенно ответила я.
- Как у тебя дела? Работаешь ещё?
- Работаю, - так же неуверенно сказала я. – А Вы… ты… работаешь?
- Да, я на пенсии, но работаю ещё немного. - Она остановилась напротив меня, на другой стороне улицы, и мы разговорились…
Узнав, что она работает в фирме по уходу за пожилыми людьми, я сообщила ей, что и я тружусь в такой же. Мы поговорили о своей работе, о сотрудниках, о погоде, о внуках. Затем горячо обсудили и осудили политическую обстановку в мире.
И женщина, наконец, перешла дорогу, чтобы быть поближе ко мне, - неудобно же, в конце концов, перекрикиваться!
Тут речь уже пошла о наших куртках. Мы сравнили их. Оказалось, что они действительно были сшиты из совершенно одинакового материала!
…- Бабушка, - подёргала меня за рукав Ириска, - идём домой, я уже устала!
- Ах да! - спохватилась я, - конечно, уже идём! До свидания, - сказала я своей собеседнице, - как хорошо, что мы встретились!
- Счастливо! - ответила она. – Я тоже рада нашей встрече! Всего доброго! И мы разошлись, улыбаясь.
- А как зовут эту тётю? - спросила внучка, когда мы уже приближались к дому.
- Не знаю, - ответила я.
- Ты забыла её имя, да?
- Нет, дорогая, не забыла. Понимаешь, мы с этой тётей вообще не знакомы….
Сообщение отредактировал FAUNA - Суббота, 26.12.2015, 12:19 |
| |
| |
| дядяБоря | Дата: Понедельник, 18.01.2016, 11:02 | Сообщение # 320 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
| замечательная статья нашего дважды земляка о жене всемирно известного художника:
http://7iskusstv.com/2011/Nomer10/Ljubarsky1.php
|
| |
| |
| Миледи | Дата: Вторник, 19.01.2016, 04:27 | Сообщение # 321 |
|
Группа: Гости
| ТРОЕ В ОДНОЙ КОМНАТЕ, НЕ СЧИТАЯ СКРИПКИ
В молодости, студентом консерватории жил я с первого до последнего курса в строительном общежитии. Как я попал к строителям? Очень просто: они тоже любят музыку. У них есть свой клуб, своя самодеятельность, свой танцевальный ансамбль. С танцорами особых трудностей не возникает - танцевать любят все, а вот с музыкантами приходится туго. Вернее, не с музыкантами, а без музыкантов.
Но и этот вопрос был решен в обычной для тех лет манере; назывались мы, конечно, народным коллективом, а были все до одного профессионалами. Денег нам почти не платили, зато дали места в рабочем общежитии.
Мне эта работа нравилась: появилась возможность ближе познакомиться с фольклором, да и практика сама по себе никому не вредит.
Когда я пришел в общежитие (в одной руке чемоданчик, в другой - скрипка), комендант Кирилл Хвилимонович, отставной военный, оглядел меня с головы до ног и, задержав взгляд на моем инструменте, дружелюбно спросил:
- Артист?
Я почувствовал на своей спине крылья.
- Скрипач, к вашему сведению.
- У меня во взводе тоже был один вроде тебя - на губной гармошки у сортири грав ... - комендант покрутил пальцем у виска. - Я из него за мисяц человека сделал.
Мои крылья поникли и облетели, но Кирилл Хвилимонович ободряюще хлопнул меня по плечу.
- Не журысь, - сказал он, - не пропадешь.
После такой интродукции мы поднялись на второй этаж, и он показал мне мое новое жилище. Это была узкая, вытянутая в длину комната с одним окном и одной этажеркой для книг. В углу высился шкаф на две персоны, тоже один. У стола - два стула, две тумбочки, и, по идее, коек тоже должно было стоять две. Но их почему-то было три: две вдоль боковых стен, а третья сразу за дверью. Все предметы в комнате имели свой инвентарный номер. Даже висевший над столом портрет Хемингуэя с бородой и в свитере был снабжен табличкой под номером сто двадцать шесть. Прославленный автор « Иметь и не иметь» смотрел на жильцов своими мудрыми улыбающимися глазами и скрашивал казенную серость комнаты напоминанием о «Празднике, который всегда с тобой».
- А много здесь народу живет? - спросил я.
- На трех койках, - раскатился по трем этажам бас коменданта, - должны спать не более трех хлопцев.
И чтобы придать своим словам больше веса, он добавил: «Смотри, шоб у меня без чепе ... ».
Уходя, Кирилл Хвилимонович взял с меня слово, что когда-нибудь я обязательно сыграю ему полонез Огиньского. «У симфоныях я, конешно, не разбираюсь, але от цього полонезу никоды не откажусь».
По правде сказать, мне до тех пор не везло с квартирами. 3а четыре года в музыкальном училище я успел поменять несколько хозяек. А виновата была скрипка. И правда, надо иметь железные нервы, чтобы ежедневно принимать хорошую дозу «скрипина», да еще в собственном доме. В последний раз я жил у одной пожилой, чрезвычайно интеллигентной вдовы. Во всякой случае, губы у нее всегда были накрашены и она беспрерывно курила «Казбек». Едва увидев меня, Кира Самойловна (так звали вдову) воскликнула, что безумно любит музыку. Меня это сразу насторожило, потому что и прежние мои хозяйки начинали с таких признаний. Более того, как скоро выяснилось, первый муж Киры Самойловны был виолончелистом. Правда, они прожили вместе всего год («У него был скверный характер, хотя играл он обворожительно»). Брак со вторым мужем длился целых четыре года («Между прочим, зоотехник, золотой человек, но мамочка у него была...», - и при слове «мамочка» Киру Самойловну перекашивало).
Вообще Кира Самойловна обожала рассказывать о своей тяжелой жизни с целой вереницей мужей. Последний из них скончался от инфаркта. По ее словам, все они без исключения были крайне интеллигентными людьми. Но заводить с ними детей она почему-то не решалась.
В подробности своей личной жизни Кира Самойловна по странному стечению обстоятельств начинала посвящать меня как раз тогда, когда я брался за скрипку. То ли она напоминала ей о молодости, то ли моя исполнительская манера затрагивала ее сердечные струны. Не успевал я взять в руки смычок, как открывалась дверь и Кира Самойловна появлялась на пороге с мешком очередных излияний. Впрочем, рассказчицей она была прекрасной и предпочитала изображать события в лицах («Не влюбиться в меня было просто немыслимо. Жаль, вы меня не знали - копия Мэри Пикфорд, а чтобы вы лучше себе представили, Сары Бернар»).
Ее бесконечные рассказы совершенно не оставляли мне времени для занятий. Если прежние хозяйки не выдерживали меня, то теперь изнывал я. А куда денешься? Снова искать квартиру?
Спасительную соломинку протянул мне мой земляк, тоже музыкант, кларнетист. К тому времени он уже, учился на третьем курсе и подрабатывал в том самом, клубе строителей, с которого я и начал рассказ. Выслушав историю моих горестей, он бездушно рассмеялся.
- Хозяек надо воспитывать. У меня бы она по струнке ходила.
И вдруг спросил:
- К нам в ансамбль не пойдешь? Бабок маловато, но крыша над головой гарантируется: все-таки строители.
Я растерялся. Играть в самодеятельном ансамбле? Как на это посмотрит профессор? Не повлияет ли это на мою технику, не испортит ли стиль, вкус?
- Брось важничать! - отмел мои сомнения кларнетист. - Все на пользу - еще лучше лабать будешь. На днях я переговорю с кем надо - и ол-райт. Привет хозяйке!
Спустя неделю я прощался с Кирой Самойловной.
- Заходите, не забывайте, - просила она, нервно дымя папиросой, - я вам еще не все рассказала. Она чмокнула меня в щеку, и я унес с собой, как сувенир, карминный отпечаток ее морщинистых губ - поцелуй Мэри Пикфорд.
То, что комендант любил полонез Огинского, меня, разумеется, очень расстрогало. Но не с ним предстояло мне жить в одной комнате. Подавляющее большинство обитателей общежития составляли работяги, вкалывающие по целым дням на свежем воздухе, и, понятно, вечерами для полного счастья им не хватало только моих скрипичных экзерсисов.
Пианисты обычно завидуют скрипачам: рояль под мышку не возьмешь, а эти - где станут, там играют. Но, может быть, именно потому, что скрипка не рояль, скрипачу приходится без конца подыскивать себе все новые укромные уголки. Но что сетовать? Спасибо вам, папа с мамой: вы позаботились о моем музыкальном образовании.
К счастью, мои соседи по комнате (да и по смежным комнатам тоже) оказались на редкость выдержанными парнями, и нервы у них были что надо. Мой сожитель, прораб Йося Гринберг через две недели знал репертуар первокурсника наизусть. Особенно ему нравились «Упражнения» Шрадика. По субботам и воскресеньям я начинал занятия именно с них. И - не без задней мысли. Дело в том, что эти монотонные нудные пассажи действовали на Йосю, как лучшая колыбельная. Уже после первых тактов с его койки доносилось тихое посапывание. Только что он с любопытством, живописно подперев голову рукой, слушал меня, и вот - уже в отрубе.
А стоило мне прерваться, - я ведь не автомат! - мой преданный слушатель испуганно вскакивал и, уставясь на меня осоловелыми растерянными глазами, шептал: «А? Что такое? Почему не играешь?» И приходилось его успокаивать: дескать, ничего не случилось, все в порядке, сейчас продолжу.
Йося был на три года старше меня и учился заочно в политехническом. В Кишинев он приехал из небольшого городка Сторожинец, что под Черновцами. И так как дорога оттуда пролегала через Бельцы, он считал меня почти что своим земляком. Мы быстро подружились и все пять лет делили, как говориться, поровну радости и печали. Хотя какие печали могли у нас быть тогда? Разве что любовные, но о них - чуть позже.
Вернувшись после работы, Йося сбрасывал туфли посреди комнаты и плелся к постели. Туфли были здоровенные, разношенные, больше похожие на галоши. С утра до вечера им приходилось совать носы в глину и песок, в цемент и алебастр, так что к концу дня на них было больно смотреть. Йося садился на край кровати, согнув сутулую спину, и закуривал свой неизменный «Беломор». Некоторое время он молчал. Я устраивался напротив и терпеливо держал паузу.
- Все! - выпаливал Йося, налившись гневом - Завтра подаю заявление!
- Опять?
- Ты еще спрашиваешь? Лопнуло мое терпение!
Он даже не замечал, что стряхивал пепел на собственное одеяло.
- Представляешь, сегодня снова приезжали с записочками от начальника участка. Этому дай олифы, тому насыпь цемента, третьему - банку белил! Ворюги! Мафия!
- Да ладно, - пытался я успокоить Йосю. - С тебя взятки гладки. Начальник велел - ему и отвечать. - Начальник? - Иося еще больше накалялся. - Не частная все-таки лавочка! Я не ребенок и знаю, что многое можно списать, но, в конце концов, кого мы обманываем? Самих себя!
Я ничего не понимал в делах моего друга, но боль его чувствовал.
- Или вот, - продолжал Иося, - звонит главный из треста и требует снять с дома бригаду маляров и послать ее по такому-то адресу. Видите ли, надо подлизаться к одному боссу из министерства и освежить ему квартиру. Я горю, у меня сдаточный объект, а он людей забирает. Как потом наряды закрывать? Люди не виноваты.
- И что же? Ты послал маляров?
- Послал ... только не маляров. И не по тому адресу.
Иося выпустил пар и повеселел. Я знал, что никаких заявлений он завтра писать не будет и с работы не уйдет, а снова потопает на свою стройку и будет до хрипоты спорить с теми, кого так крепко называет «мафией».
В выходные дни распорядок дня был особый. По субботам все отсыпались до полудня, потом брались за стирку и глажку, а вечером комнаты пустели. Кирилл Хвилимонович становился в дверях и каждого уходящего отечески напутствовал: «Смотрите, хлопцы, без чепе». А если кто приводил подругу, комендант исподволь осматривал ее, критическим взором и изрекал свой любимый афоризм: «Соблюдайте нравственность койко-мест».
Следующий день начинался с воскресной радиопередачи «С добрым утром!» и заканчивался программой «Для тех, кто не спит». С утра до вечера общежитие гудело от музыкального винегрета: «В мае все случается, короли влюбляются...» Или: «На тебе сошелся клином белый свет...» Но и Пьеху, и Лещенко перешибал знаменитый в те годы мармеладный тенор Валерия Ободзинского: «В каждой строчке только точки после буквы «эл»... ».
Таинственное слово, начинавшееся с буквы «эл», никому, очевидно, не давало покоя в нашем мужском общежитии.
Третью кровать в нашей комнате занимал... Да, с ней происходило нечто загадочное. Сама она ничем особенным не выделялась: четыре ножки, две спинки, сетка слегка провисает, но жить можно. Она даже не скрипела, если, конечно, на ней не спать.
И все же было в ней что-то роковое: на этой кровати никто не задерживался, точнее - не залеживался. Йося даже назвал ее «транзитной койкой». Те, кому она доставалась, как-то скоропостижно попадали в объятия Гименея. Мы с Йосей уже не удивлялись, когда очередной наш сосед вдруг приходил где-нибудь под утро и, счастливый до глупости, приглашал нас на свадьбу. Все это мы предвидели еще тогда, когда он, не помышляя ни о какой женитьбе, впервые занимал злополучную кровать.
Но не бывает правил без исключений. Расскажу только о двух из них. Некоторое время с нами жил высокий худощавый парень с рыжими приказчицкими усиками, которые он время от времени перекрашивал в черный, цвет. Мы называли его Корреспондентом, а числился он в клубе руководителем агитбригады. В первые дни после получки Корреспондент вел разгульный образ жизни, приличествующий скорее гусару, нежели приказчику. Его окружала толпа дружков, но деньги, как заметил еще Шолом-Алейхем, круглые, и не успевали они укатиться от Корреспондента, исчезали и его приятели. Но гусар оставался гусаром. На последний рубль он брал такси и подъезжал к ресторану «Интурист», где заказывал чашечку кофе. Вечером он «подъезжал» уже к Йосе с просьбой подкинуть трояк.
- На днях я должен получить гонорар, - уверял он, - так что спи спокойно...
Почти каждый вечер наш сосед засиживался допоздна, трудясь в поте лица над своими корреспонденциями. Стол был завален множеством газет, журналов, всевозможных вырезок.
Корреспондент вкалывал. Он переписывал информации и статейки из разных газет, менял названия, переставлял абзацы, стриг; клеил, правил, и язык его работал непрерывно, заклеивая конверты. Материалы неутомимого репортера разлетались по всей стране. Поразительно! Такую аферу вряд ли придумал бы и Менахем-Мендл, предприимчивый «человек воздуха». Сами посудите: не надо никуда бежать, спешить, ехать, расспрашивать очевидцев, добывать сведения, сочинять, волноваться, пробивать... Знай сиди с карандашом и авторучкой, переписывай и клей. А гонорар капает и капает. Из десятков перелицованных Корреспондентом заметок две-три обязательно где-нибудь да появлялись. Иной раз даже «Маяк» откликался на сообщение «нашего внештатного корреспондента».
- Пресса, - говаривал он, развалясь на стуле в матросской своей тельняшке и так называемых «семейных» трусах, - пресса - это седьмой континент! У кого только нет печатных органов: у летчиков, учителей, железнодорожников, строителей, экономистов, артистов, связистов ... не говоря уж о том, что в каждом крупном городе есть своя «вечерка». И неужели все они скопом не прокормят одного, бедного, но гордого художника слова?
- Но ведь нечестно!
- Почему? Разве я извращаю факты или высасываю что-нибудь из пальца? Напротив! Я катализирую всесоюзный обмен информацией, несу ее массам.
Иногда Корреспондент уставал от культуртрегерства и шел, как он выражался, «по бабам». Заманив в общежитие очередную поклонницу своего таланта, он гасил, свет и вывешивал на двери табличку «Фотолаборатория». Это должно было служить предостережением нам с Йосей.
Не знаю, чем кончилась его журналистская карьера, но из клуба Корреспондента скоро поперли: видать, он был таким же режиссером, как и газетчиком.
Однажды вечером, вернувшись с Йосей из кино, мы застали в комнате нового обитателя. Он был, по нашим понятиям, староват - лет тридцати. К тому же наличествовал животик с небольшим соцнакоплением. Новенький лежал на «транзитной койке», почесывая волосатую грудь, и мечтательно смотрел в потолок. Увидев нас, он вскочил и приветливо протянул руку.
- Зовите меня просто Яшей. Инженер и убежденный холостяк. Вредных привычек у меня нет, но есть затрудняющая женитьбу: по ночам я, бывает, похрапываю.
Мы с Йосей переглянулись. - Но если вы привыкнете к моему храпу, - продолжал инженер, - мы заживем замечательно. Трое в одной комнате - это почти что трое в одной лодке. Не хватает только собаки.
- Зато есть скрипка, - Йося указал на меня.
- Так ты скрипач? - еще больше обрадовался Яша. - Меня тоже в детстве учили. До полонеза Огинского дошел...
«Еще один меломан, - подумал я, - интересно, какой фокус он выкинет?».
Фокус оказался простой. В ту же ночь был мне страшный сон: я лежу на лесной поляне, окруженный стадом медведей. Они ревут так громко, что мои барабанные перепонки чуть не лопаются. Хочу убежать, но боюсь, что медведи меня разорвут. Внезапно поляна разверзается, и я проваливаюсь прямо в ад. Там жарко, страшно и пахнет серой. Я кричу, бегу и - просыпаюсь.
Йося сидел на кровати, как факир, по-турецки подобрав ноги, с головой, обвязанной полотенцем. Одну за другой он зажигал спички, но с «транзитной койки» несся такой храп, что спички гасли.
- Крепко ты спишь, - вздохнул Йося. - А я уже больше часа наслаждаюсь этим духовым оркестром.
- Может, посвистеть? Говорят, помогает.
- Уже свистел.
- И что?
- ...! По уху его свистнуть!
И вдруг Йосю озарило.
- Может, сыграешь пару «Упражнений» Шрадика?
- Среди ночи? Ты хочешь, чтобы меня выгнали из общежития?
- А ты тихонечко ... пианиссимо ... Иначе я за себя не отвечаю.
Искусство требует жертв. Но жизнь порой требует их еще больше. Я достал из футляра скрипку, сел на край инженеровой кровати и начал играть. Никогда больше в жизни я не вкладывал в свою игpy столько экспрессии.
Яша храпел и, казалось, еще громче, чем прежде. Зато Йося уснул. Шрадик действовал на него безотказно.
Пришла моя очередь жечь спички.
Юность без любви - что птица без крыльев. Живешь, но не летаешь, смотришь на звезды, но дух не захватывает.
Ее звали Дорой, и вскоре на этом имени сосредоточилась вся моя жизнь. Она занималась в консерватории по классу фортепиано, и я полюбил фортепиано больше скрипки. Я все забыл и забросил: учебу, друзей, книги. Заря занималась от света ее лица, и ночь обнимала землю, как черные волосы Доры окутывали ее плечи, когда она поднимала глаза к небу и тихо, словно про себя, шептала: «Нет, это еще не моя звезда». Я готов был умереть, чтобы снова родиться - ее звездой.
Кaк назло, вокруг моей Доры вертелся еще один воздыхатель, хирург из городской клиники. Он был старше меня лет на шесть, и это обстоятельство, как считал Йося, работало не в мою пользу. «Понимаешь, -объяснял мой друг, - эти шесть лет как шесть гирь на чаше весов. Твой соперник - самостоятельный человек с дипломом, со специальностью в руках и твердым окладом. А ты, студентишка, живешь на стипендию. Швах твое дело»).
- Как ты можешь? - возмущался я. - Тебя послушать, получается, что главное в жизни - твердый оклад!
- Я не то хотел сказать ... Если девушка встречается сразу с двумя, это верный признак, что она приглядывает себе третьего.
- Что-то не пойму твоей арифметики, - прикинулся я, хотя на самом деле йосина проницательность меня задела. И не потому, что он открыл мне глаза, а потому, что я сам не додумался. И мне захотелось в свою очередь его уколоть. - Что ты понимаешь в любви? Твое дело - процентовки и наряды, бетон и цемент.
Йося побагровел. Он взял со стола пачку «Беломора» и, как обычно, щелкнул по ней пальцем. Но, видно, не рассчитал щелчка: из надорванной пачки выскочили сразу несколько папирос и разлетелись по комнате. Йося не стал их собирать.
- Ладно, - ответил он хмуро, - кто-то должен разбираться и в процентовках. Где уж нам, дуракам, чаи с вами пить?
После первой зимней сессии я уехал домой на каникулы. Целых две недели не видеть ее, не слышать ее голос! К тому же я чувствовал, что Йося был в чем-то прав, и то боялся победы хирурга, то пытался вообразить себе призрачного третьего счастливца. Надо было что-то предпринимать; я решил покорить Дору талантом. Я где-то читал, что несчастная любовь дает импульс к творчеству. Взять хоть того же Генрика Венявского, прославленного скрипача. Он завоевал свою милaшкy чудесной «Легендой». А я... я сочиню целую ораторию. Нет, лучше симфоническую поэму. С посвящением: «До-ре!» И эти ноты лягут в основу главной темы.
Накупив кучу партитурной бумаги, я приступил к делу. Но вскоре стало ясно, что когда поэма будет завершена, посвящать ее придется уже Дориным внукам. Нет, лучше напишу сонату. Трехчастная соната - тоже крупная форма.
Увы, трехчастная соната свелась у меня к фортепианной миниатюре под неожиданным названием «Ноктюрн пилигрима». Мне не терпелось показать его Доре, и, к несказанному огорчению родителей, я вернулся в Кишинев, не дождавшись конца каникул.
Прямо из общежития я помчался к любимой. Она скучала и явно обрадовалась мне: обняла и даже поцеловала где-то возле уха. Вдохновленный таким приемом, я протянул ей свой опус.
- Тебе, Дора.
- Ноктюрн? Мне? Ты сам сочинил?
Она села к инструменту и раздались первые звуки посвящения: «До-ре...».
Что сказать? Я был счастлив. Я почти покорил ее. Правда, она не позволила мне слишком много и, с неожиданной силой высвобождаясь из моих рук, говорила рассудительно: «Tы уж как-то слишком горяч ... Не торопись».
Через месяц она вышла замуж («Ты его не знаешь, он не местный»).
- Музыкант?
- Ну что ты? Физик-теоретик. Заканчивает аспирантуру. Но музыку он тоже очень любит.
- Особенно полонез Огинского?
- Что?
- Ладно, я так спросил...
У меня оставалась скрипка, и впереди еще были четыре с половиной года в общежитии строителей.
Борис Сандлер, Нью-Йорк ( а когда-то Бельцы и Кишинёв)
Перевел с идиша А. Бродский
|
| |
| |
| shutnik | Дата: Воскресенье, 24.01.2016, 11:05 | Сообщение # 322 |
 дружище
Группа: Друзья
Сообщений: 386
Статус: Offline
| интересные воспоминания нашего земляка!
|
| |
| |
| BROVMAN | Дата: Воскресенье, 13.03.2016, 07:08 | Сообщение # 323 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 447
Статус: Offline
| Пропавший брильянт хозяина книжной лавки
Борис Сандлер, Нью-Йорк
На скамейке в бруклинском Марин-парке сидел человек в черном сюртуке и шляпе, с виду обычный любавичский хасид. Сюртук его был расстегнут, так что солидный животик мог свободно дышать и переваривать сытный завтрак. Расстегнута была и верхняя пуговица белой рубашки, видневшейся из-под густой каштаново-рыжей, с вкраплениями ранней седины, бороды. Он сидел, закрыв глаза, что могло означать следующее: во-первых, религиозный еврей может быть поглощен размышлениями о недельной главе Торы; во-вторых, возможно, он наслаждается свежим воздухом теплого весеннего денька, веселое чириканье птиц напоминает ему о том, что они, птички, тоже божьи создания, и что в этом мире они появились куда раньше человека; ну и, наконец: он вполне мог просто вздремнуть, что не мешает ему вот так, сидя на скамейке в уединении, вознестись в мечтах, как премудрый царь Соломон вознесся на спине своего могучего орла…
Реб Мейер Окунь, а именно так звали человека на скамейке в Марин-парке, был известен среди хасидов, причем не только любавичскими, как человек, которому Всевышний даровал «нос как у собаки» и «глаз как у орла». За глаза его прозвали «балаш» - «сыщик» или «семейный сыщик».
Понятное дело, лицензии частного детектива у реб Мейера не было, но не он один в хасидской общине добывал средства к существованию, не имея на то разрешения. Больше того: общественность, живущая в пределах эрува, явно ценила такой «некошерный» статус «семейного сыщика», поскольку правило «не выносить сор из избы» было одной из заповедей, которые Мойше Рабейну принес с горы Синай, правило неписанное, но передающееся из уст в уста…
Серьезных криминальных дел, таких как убийство, не про нас будь сказано, ему расследовать не приходилось. Его доход по большей части имел отношение к другим заповедям, которые сыны Израилевы часто преступают. Благодарение Господу, богачом он от этого не сделался, но на содержание семьи хватало.
Иначе обстояло дело с «криминальными тайнами», которые он обнаруживал в старых книгах и преданиях, поросших плесенью времени, вопросами, повисшими в забвении – без суда, без следствия, без приговора. Он испытывал истинное блаженство, когда удавалось довести такое расследование до конца. Одной из таких нераскрытых «тайн» было погребенное под слоями еврейской истории предание о краже скрипки царя Давида.
Известно, что царь Давид был знаменитым скрипачом, и лучшие певчие птицы учились его нигунам. Каждый ученик иешивы знает из Гемары, что «Давиду был знак» - царь Давид владел искусством узнавать, когда наступала полночь; как сказал рабби Аха Бар Бизна, передавая слова рабби Шимона Хасида «и направление прибытия полуночи»: скрипка висела над кроватью царя Давида, указывая направление, откуда приходит ночь; «и играл на ней»: когда наступала полночь, прилетал северный ветер и дул в скрипку и она пела сама по себе. Тогда царь Давид пробуждался и принимался изучать мудрости Господни...
Однажды случилось так, что царь Давид не услышал звуков скрипки и проснулся от тишины за минуту до полуночи. Что случилось? Неужели все четыре струны на его скрипке порвались? О ужас! Скрипка исчезла со стены. Из царской спальни, охраняемой тысячью стражников! Как такое могло случиться, кто же вор, поди разбери, когда, как говорится, ни следа, ни волоска – ни одной зацепочки. И все же неплохая головоломка для такого сыщика как реб Мейер Окунь…
Или вот другой случай из серии «криминальных тайн» давно минувших дней. Реб Мейер откопал ее в старой книге преданий, в которой речь идет о штетле под названием Острый, что в Украине. Был там цадик. Его называли «белый рабби», потому что он всегда носил белые одежды. Этот цадик прославился в тех местах своими чудесами. Он страстно хотел привести Машиаха. Однажды он пошел в лес и сказал, что идет в Землю Израиля. Выйдя из Острого, «белый рабби» остановился у пещеры. Прежде чем войти в неё, он запустил внутрь козла и ждал три дня. Когда рабби увидел, что козел не возвращается, он сказал своим спутникам, что это и есть путь в Эрец-Исраэль, вошел в пещеру - и больше его никто никогда не видел.
Конечно же, реб Мейер не наивный ребенок и совсем не глупец, но ведь каждая загадка имеет разгадку. И в любом предании есть свой потаенный смысл. Бог с ним, с козлом, но куда делся «белый рабби»? Самая большая мечта реб Мейера – поднакопить деньжат и отправиться однажды в далекие хасидские местечки, где каждая пещера, гора и холм, каждая долина и поляна в лесу несут следы исчезнувших племен Израиля.
Он открыл глаза. Ясный денек разливал свои просторы. На асфальтовой дорожке показалась темная фигура мужчины. Прихрамывая на правую ногу, опираясь на палочку, тот торопливо приближался к скамейке, где сидел реб Мейер, хотя эта поспешность давалась ему нелегко. Он выглядел так, словно бы каждый шаг сокращал путь его бед.
«Мой клиент, - подумал реб Мейер, - с хорошими вестями ко мне не торопятся». Он узнал в высоком худом человеке, которому было уже хорошо за семьдесят, хозяина книжной лавки на Кони-Айленд авеню. Реб Мейер заглядывал туда почти каждую неделю, чтобы покопаться в зачитанных старых книгах. Они уже утратили терпкий запах типографской краски, зато на их потертых страницах уютно стелилось домашнее тепло прошедших лет. Нередко его любопытный взгляд натыкался на написанные мелким почерком заметки на полях. Он вчитывался в них, и иногда ему казалось, что он начинает слышать голоса. Не раз ему доводилось находить на последней свободной странице список дат – календарь праздников и поминальных дней… Иной раз меж страниц попадались старинные счета, медицинские рецепты, вырезки из еврейских газет с рекламой или некрологами, не про нас будь сказано… Он складывал свои неожиданные «находки» в особое место, как в генизу…
- Доброе утро, реб Мойше-Лейб, - реб Мейер привстал. - Не ожидал увидеть вас здесь в этот час.
Старик протянул костлявую руку с худыми длинными пальцами. Несколько удивленный, он спросил:
- Вы меня знаете? Откуда? Ах да, вы, вероятно, бываете в моем магазинчике.
Реб Мейер указал ему на скамью и присел сам, но уже не развалясь, а всем своим видом выказывая уважение к гостю.
- Мне сказали, что я могу найти вас здесь.
- Вам верно сказали, - усмехнулся реб Мейер – здесь мой офис. Точнее, один из офисов… Извините, чая-кофе предложить не могу, но если птички вам не мешают, не могли бы вы поведать, что вас привело ко мне?
Старый книжник огляделся по сторонам, оперся обеими руками на палочку и принялся развязывать свой «мешок горестей». Он начал издалека, как бы отoдвигая неприятную часть разговорa:
- У меня, чтоб не сглазить, пятеро детей, дай Бог, чтоб они все были здоровы! Старший сын послан с миссией в Аргентину, дочь живет в Бостоне, два сына – в Израиле, а самая младшая дочка с мужем и сыном – с нами. Все они, благословение Господу, живы-здоровы и твердо стоят на ногах. Только младшенькая, бедняжка… У нее больное сердце, и ей предстоит тяжелая операция… Очень дорогая операция… Зачем я Вам это рассказываю? Пару лет назад мне удалось прикупить одну вещь… Брильянт… Как теперь говорят … инвестировать в будущее…
Реб Мейер, который до сих пор слегка пощипывал бороду, чтобы не задремать, при последних словах насторожился, поскольку, кроме «носа как у собаки» и «глаза как у орла», у него были и «уши как у кота».
- Когда вы обнаружили, что ваш брильянт пропал? – осторожно спросил реб Мейер, избегая пока произносить вслух ужасное слово «кража».
- В пятницу… После полудня… - выговорил старик с тяжелым вздохом.
- А когда вы в последний раз видели ваш брильянт?
- Тоже в пятницу, но неделей раньше... Понимаете, реб Мейер, я делаю это каждую пятницу перед тем, как идти в синагогу… Его красота и изящество очищает мое сердце после недельной суеты, но позавчера, когда я хотел на него посмотреть, его уже не было…
- Я вас понял, реб Мойше-Лейб. Никогда в жизни не держал в руках брильянтов…
- Поверьте, - он как бы извинялся, - я его берёг не для себя… надеялся выручить деньги на лечение дочери…
- Кто-нибудь еще знал о вашей «инвестиции»?
- Упаси Бог! Я ведь и сам понимаю… Даже моя жена не знала… Не то, чтобы у меня были от нее секреты, но, как говорится, «что знает одна женщина, знает уже и другая»…
- И где вы его хранили?
Реб Мойше-Лейб придвинулся ближе к реб Мейеру и доверительно зашептал:
- У меня в доме есть потайное местечко, о котором никто не знает. Точнее, никто не знал…
- Мне кажется, уважаемый, что пришло время нам переместиться поближе к этому «потайному местечку».
Старик тяжело поднялся и указал палкой направление:
- Я оставил машину здесь неподалеку…
Они ехали недолго, минут двадцать с небольшим. На четырех колесах потертого «Форда», держась за руль, хозяин лавки чувствовал себя куда более уверенно, чем на двух своих больных ногах и при палке. Он оказался довольно болтливым, и все его разговоры были о его больной дочери. Впрочем, если слушать с головой, то и эти мелочи могут оказаться полезными.
Девочка родилась с больным сердцем и росла слабенькой. Тихая голубка. Преданная душа. И вот пришло время, когда хасидскую девушку пора выдавать замуж. Сами понимаете, выбор был невелик…
- Я ничего плохого не хочу сказать про зятя… - словно оправдываясь, говорил Мойше-Лейб, - все-таки он отец моего внука, дай Бог ему долгих лет жизни… Но, видит Бог, моя дочь достойна лучшей участи… Что ж, как говорит моя жена: в чолнт и в жениха не стоит вглядываться…
Эта присказка реб Мейеру явно понравилась: что жена скажет, то мудрец в молитву и вставит…
Машина остановилась напротив двухэтажного дома из красного кирпича на 23-й улице, населенной хасидскими семьями среднего достатка.
Реб Мойше-Лейб тяжело и неохотно вылез из авто, в котором он чувствовал себя моложе, и заставил себя встать на шаткую землю.
- Мы с женой занимаем первый этаж, - пояснил он, - а молодые – второй. Раньше там жили мы, а внизу тесть с тещей, благословенна их память… Да, старость спускается все ниже и ниже, пока не окажется в могиле…
Наверное, старик ожидал слов утешения, однако реб Мейер уже погрузился в работу. Его внимание привлекла красная табличка «Система безопасности Сломина», прикрепленная на крыльце дома Мойше-Лейба.
- Я смотрю, ваша семья под надежной защитой, - заметил реб Мейер. После кражи его слова могли прозвучать как насмешка… Но старик воспринял их как должное:
- Конечно, особенно ночью. Я или моя дочь, когда идем спать, ставим сигнализацию… И днем почти всегда кто-нибудь дома…
- То есть никто чужой не мог забраться в дом?
Старый книжник ничего не ответил. Может, он не слышал, а может, сделал вид, что не слышал вопроса. Он открыл дверь и пригласил реб Мейера войти.
- Моя жена полдня проводит в шляпном магазине, помогает дочери…
- Однако, я вижу, сигнализация не включена…
- Правильно, потому что зять дома, - он указал пальцем на потолок и пояснил: - На этой неделе он сломал ногу… Он лежит там, у себя…
Реб Мейер обвел взглядом просторную гостиную – старый буфет с серебряными вещицами, большой грубый стол, стулья и, самое главное, вдоль всей стены были книжные полки, будто вынутые из его книжной лавки и принесенные сюда вместе с книгами. К этим-то книжным полкам и направился хозяин, подзывая гостя.
- Это здесь, - его голос внезапно охрип от таинственности момента. – Вот мой «потайной уголок».
Он вынул три тома Вавилонского талмуда, твердые спинки которого выстроились стройным рядом, и кивнул реб Мейеру: «Взгляните сами!»
Реб Мейер заглянул в образовавшийся широкий проем между книгами; кроме белизны стены там не было ничего, что могло бы привлечь внимание.
Лицо хозяина сияло. Он оставил толстые тяжелые книги лежать на столе, а сам запустил руку в пустую нишу. Через секунду его рука вновь появилась:
- А теперь смотрите!
Реб Мейер с любопытством заглянул внутрь. Черное квадратное окошко, примерно десять на десять сантиметров показалось в том месте, где прежде была только белая известка. Затем, уже осторожно, он засунул руку в проем и достал черный бархатный мешочек… Все эти манипуляции смахивали на детский фокус-покус. Реб Мейер ощупал находку пальцами и, убедившись, что мешочек пуст, вернул его хозяину.
- И вправду укромное местечко, - сказал он и добавил: – Однако, как видно, на каждый тайник вор найдется.
- Это мне один хасид смастерил, да пребудет он с миром, - сказал реб Мойше-Лейб с гордостью, - теперь таких мастеров уже и не сыщешь.
Тем временем реб Мейер подошел к столу и стал рассматривать три тома Гемары, которые своей святостью и мудростью закрывали тайный сейф хозяина. Новенькие, надежно и красиво одетые в тяжелые твердые переплеты, что называется на века, они, однако, были слегка потрепаны сверху, на корешке. Это особенно бросалось в глаза, когда все тома вновь выстроились в ряд на полке.
«Тот еще конспиратор», - подумал реб Мейер и спросил вслух:
- Что же случилось с вашим зятем?
Ответа не последовало, потому что наверху, на втором этаже на ступеньках появился мальчик лет пяти-шести.
- Хонеле, - обрадовался реб Мойше-Лейб, - не знал, что ты сегодня не пошел в хедер.
- Папа попросил меня остаться помочь ему…
- Умница, - тут Мойше-Лейб вспомнил, что рядом реб Мейер и сказал: - Этот человек ищет… ищет редкую книгу, очень редкую книгу, которую я ему обещал…
Старик, бедняга, совсем запутался. Реб Мейер пришел ему на помощь. Он протянул руку мальчику и серьезно сказал:
- Все зовут меня реб Мейер, борода моя как веер.
Мальчик засмеялся.
Дедушка, довольный, заметил:
- Я смотрю, Вы сразу подобрали к нему ключик.
Во второй комнате дал о себе знать телефон.
- Простите, вероятно, это из лавки… - старик захромал в соседнюю комнату.
- Ну, Хоне, - пустил в ход свой «ключик» реб Мейер, - я знаю, что ты большой любитель слушать разные истории?
- Откуда Вы знаете?
- А у тебя на лбу написано. Давай присядем за стол, и я расскажу тебе о волшебном Шамире… Слышал про такое?
- Нет…
- Когда царь Соломон строил Храм, он не мог пользоваться железом, чтобы колоть камни. Он разрезал их Шамиром. Шамир - это такой червь, Соломону его принес из Рая могучий орел. Это был не простой червь-червяк. Им можно было резать, что хочешь… А еще он был очень красивый – настоящий брильянт…
- Как у моего дедушки! - обрадовался мальчик, - он прячет его в черный мешочек… я никому не должен об этом рассказывать.
- И ты, конечно, никому не рассказываешь, а?
Малыш пожал плечами, словно пытаясь стряхнуть что-то. Он хитро посмотрел в ту сторону, куда пошел дедушка и доверительно прошептал:
- Только папе…
Да, не зря наши мудрецы предостерегали, что тайну нельзя доверять в первую очередь другу, партнеру по бизнесу, собственной жене и ребенку! С партнером можно поссориться, друг может стать врагом и донести на тебя; жена, если с мужем случится беда, начнет кричать караул и выболтает тайну. Ну, а ребенок… Дети любят похвастать и могут сболтнуть лишнего…
- Да, твой папа… - реб Мейер на минуту задумался, - Хотел у тебя спросить, а как он сломал ногу?
- Он упал с лестницы.
- С которой ты спустился?
- Да нет же, - удивился малыш недогадливости взрослого дяди, - с той, которая складывается…
- Что это вдруг ему понадобилось лезть на такую лестницу?
- Он хотел вкрутить новую лампочку в люстру.
Послышались стук палки реб Мойше-Лейба, и через секунду он сам появился на пороге гостиной. Он выглядел озабоченным после телефонного разговора и, очевидно, был погружен в собственные мысли. Все же, увидев реб Мейера, он быстро переключился и вернулся к своему пропавшему сокровищу.
- Ну вот, - подвел он итог, - Вы уже видели место, где я хранил… Что-то еще?
- Хороший вопрос! – улыбнулся реб Мейер, прежде чем продолжить речь, – с самым молодым человеком в доме я уже познакомился, теперь я хотел бы видеть вашего зятя…
- Он там, у себя, - сухо сказал старик, - И что ему взбрело в голову карабкаться на потолок, не понимаю. Сколько живем в одном доме, он ни до чего не дотрагивался, и вот, нате вам! – полез менять лампочку!..
Старик разозлился. Было очевидно, что с зятем они не ладят.
- Хонеле, - сказал он внуку уже спокойнее, - покажи реб Мейеру, где твой папа, и быстренько спускайся вниз.
Малыш охотно повиновался и побежал к лестнице. Реб Мойше-Лейб на минуту придержал гостя:
- Вы, конечно, понимаете, - тихо сказал он, - не нужно, чтобы он знал, зачем вы здесь…
- Не беспокойтесь, реб Мойше-Лейб, я кое-что придумал.
Помимо уже упомянутых достоинств, детектив, пусть даже и без лицензии, должен быть немного артистом и немного лжецом, иначе до правды не докопаться! Как говорится, ложь во имя добра – уже пол-мицвы.
Остановившись у двери, куда привел его мальчик, реб Мейер постучал. Не дожидаясь ответа, он повернул круглую ручку и легонько толкнул дверь.
Молодой человек с бледным худым лицом, казалось, врос в черное кожаное кресло. Массивная вещь поглотила его тощее тело, оставив торчать лишь ногу, спрятанную в гипсовый бандаж, похожий на футляр, положенную на низкую мягкую банкетку, тоже из черной кожи. В руках молодой человек держал колоду карт и проворно перебирал ее пальцами. Увидев незваного гостя, он удивился, однако, в его взгляде реб Мейер уловил что-то большее чем просто удивление – скорее, испуг.
- Кто вы? – нервозно спросил молодой человек, - что вам здесь нужно?
Реб Мейер спокойно ответил на оба его вопроса:
- Мое имя Мейер Окунь, я – страховой агент, меня прислала страховая компания…
Собеседника, похоже, больше заинтересовал ответ на второй вопрос, потому что он снова спросил:
- И что они хотят?
- Совсем немного, - стал объяснять реб Мейер, как если бы он всю свою жизнь только и делал, что страховал от смерти, болезней, несчастных случаев, краж, наводнений и всех десяти напастей, которые Господь наслал на Египет, не про еврейский народ будь сказано. – Я лишь должен убедиться, что вы действительно сломали ногу, и что это был несчастный случай…
- Разве вы не видите? - горько усмехнулся собеседник. - Дай Бог, чтоб это было неправдой!
- Вы-таки правы, ваша сломанная нога - это очевидный факт. Однако я должен убедить начальство, что это был именно несчастный случай, а не симуляция, иначе…
- Что иначе? – в глазах собеседника опять мелькнул страх.
- Иначе, - у реб Мейера ответ уже был готов, - иначе фирма не выплатит причитающихся вам денег.
Молодой человек оживился. Его пальцы начали подпрыгивать и пританцовывать, перетасовывая карты. Реб Мейер даже засмотрелся на эти манипуляции. Такое мог проделывать либо фокусник, либо заядлый игрок.
Реб Мейер задрал голову к потолку. Сквозь завесу отшлифованных кристаллов он разглядел три узкие лампочки, вставленные в фарфоровые блюдечки люстры.
- Хорошая вещь, - оценил реб Мейер, - представляю, как люстра засияет и заблестит, если ее включить.
- Так включайте же и увидите: все три лампочки горят! - зять Мойше-Лейба чуть ли не выкрикнул свой аргумент.
Реб Мейер с готовностью это проделал, и люстра загорелась во всю силу электрического света, который тут же разлился по потолку тысячью пятнистых лучей.
- Как Вы думаете, - сказал «потерпевший», - какую компенсацию я могу получить за сломанную ногу?
Реб Мейер неохотно перевел взгляд с сияющей люстры на бледного типа.
- Это еще неясно, - спокойно ответил он и спросил, указывая на лестницу, прислоненную к стенному шкафу, - это та самая лестница? То есть, по ней Вы взбирались на потолок?
- Да. Черт ее возьми! У меня вдруг закружилась голова и…
- Скажите, любезный, и где же та лампочка?
- Как же, разве вы не видите? Вон она, горит, рядом с другими…
- Я имею ввиду ту лампочку, что перегорела. Где она?
Глаза молодого человека забегали по комнате, как бы желая отыскать вещь, которая вдруг понадобилась страховому агенту.
- Я знаю? Мне и в голову не пришло подумать о лампочке, - начал он торопливо перебирать слова, как перед этим перебирал карты… - вероятно, ее выбросили или… она могла разбиться, я ведь падал с такой высоты.
- Ну конечно, как это я сам не додумался… Успокойтесь, вам в вашем положении нельзя волноваться… Я так и напишу в отчете
Он успокоил собеседника так же быстро, как и растревожил. Да, нервы у него расшатаны. И не только потому, что он упал с лестницы.
- Как, вы говорите, вас зовут? – спросил молодой человек.
- Мейер Окунь.
- Окунь?
- Да, это рыба такая, «пертш» по-английски… - пояснил реб Мейер и добавил, – если уж говорить начистоту, окунь – это дикая хищная рыба, которая ловит и пожирает маленьких глупых рыбешек.
- Я-таки слышу в вашей речи небольшой иностранный акцент, - заметил молодой человек. Он снова принялся за карты.
- Это правда, у меня есть небольшой русский акцент, - кивнул головой реб Мейер, - однако это мне не мешает быть евреем, и больше того – хасидом. И уж если мы заговорили о хасидизме, мне тут припомнилась одна старая сказка о царе Соломоне и Асмодее, правителе чертей.
- Странный вы человек, мистер Окунь, я и так сыт по горло сказками тестя, а теперь вы начинаете рассказывать мне ваши истории…
- Это не просто история, - не уступал реб Мейер, - это вечная история, вечная как мудрость… Асмодей обладал огромной силой, он закинул нашего царя за четыре тысячи километров от Иерусалима, а сам облачился в царские одежды, воссел на трон Соломона, принял его облик, так что никто его не узнал, и он стал править еврейским народом…
Реб Мейер говорил и мерил комнату короткими шагами от одной стены к другой. Возможно, он бы этого не делал, если бы в комнате было второе кресло или хотя бы скамейка. Впрочем, во время ходьбы его мысли работали быстрее.
- Царь Соломон скитался из одного города в другой, из одной деревни в другую, пока, наконец, не вернулся в Иерусалим. Он пришел в Синедрион и закричал: «Я царь Соломон!». 70 мудрецов посмотрели на него - грязный, оборванный, в тряпье, босой - и говорят: «Только один царь Соломон сидит в царском дворце на царском троне, а ты внушил себе безумные мысли». Тогда царь Соломон дал им совет: «Войдите ночью в комнату, где он спит и насыпьте на пол тонкого песку…»
- Зачем он так сказал? – молодого человека уже увлекла эта история.
- Хороший вопрос… Потому что Асмодей одну вещь так и не смог изменить: ноги у него остались куриные, как у всех чертей, поэтому днем он всегда носил длинные чулки. Мудрецы послушались Соломона и наутро увидели на пески следы куриных лап.
Реб Мейер окончил рассказ отрывком из Танаха: «Мудрость человека просветляет лик его».
Он остановился возле банкетки, на которой покоилась сломанная нога. Казалось, реб Мейер сейчас «откроет» гипсовый футляр и станет видно, что нога у молодого человека не человеческая, а куриная! Лицо реб Мейера как нельзя лучше выражало приговор. Молодой человек даже вскрикнул:
- Что всё это значит?
- Это значит, - склонился к нему реб Мейер и выпалил ему в лицо, - это значит, что ты – вор!
Он указал пальцем на кристаллы люстры, которые своими отблесками вырисовывали на потолке розу. Все лепестки были одного размера и формы и отбрасывали тонкие длинные лучи, и только один луч был светлее и прозрачнее других, выбиваясь из общей симметричной картины, как бы желая подчеркнуть свою истинную природу и ценность.
- Не лампочку ты хотел поменять, - раздался твердый голос реб Мейера, - ты прятал похищенное. Да, ты совсем не дурак, среди хрустальных висюлек легче всего было спрятать брильянт! Один момент ты не учел: настоящее не скроешь и не спрячешь, оно все равно пробьется наружу.
Он быстро подошел к лестнице и установил ее прямо под люстрой. В комнате все-таки был довольно высокий потолок, но, когда есть цель, высота не страшна. «Семейный сыщик» достиг своей цели на четвертой ступеньке. И дело было не только в брильянте, который вор спрятал в одном из фарфоровых блюдец. Теперь Реб Мейер видел в красивом драгоценном камне смысл своей работы.
Молодой человек всхлипывал, размазывая по лицу и жидкой бороденке слезы и сопли, повторяя: «Я проиграл кучу денег… Я должен вернуть долг…»
Реб Мейер прервал его:
- Это уже не мое дело… Будешь объяснять это своему тестю, больной жене и сыну Хонеле…
Спустившись на первый этаж, реб Мейер нашел старого книжника, Мойше-Лейба сидящим за книгой. Увидев реб Мейера, тот поднял голову. В его глазах была глубокая печаль, как будто он только что прочитал слова из «Тегилим»:
- «К тебе, Господи, возношу душу мою. Господь мой, на тебя уповаю, дай мне не быть посрамленным, и да не будут смеяться враги мои надо мной…»
Когда реб Мейер возвращался домой, на Бруклин уже опускались сумерки. Солнце нехотя прощалось с днем. «Семейный сыщик» спешил, чтобы не опоздать к вечерней молитве. Он усмехнулся, вспомнив, как сыграл роль страхового агента. «Неплохо получилось, а, реб Мейер? Картёжник уже считал денежки, которые он получит от страховой компании, простофиля… Надо рассказать эту историю жене. Пусть тоже посмеется…».
Перевод с идиша: Юлия Ретц, С-Петербург
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Суббота, 16.04.2016, 03:19 | Сообщение # 324 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1515
Статус: Offline
| публикуется с разрешения автора...
1
Обыкновенным морозным утром, в казенном доме, в тесной комнате, за стеной которой располагалась поселковая почта, взрослые и дети быстро собирали свои пожитки, складывая в чемоданы да мешки. Затем, угомонившись, присели «на дорожку», еще раз внимательно – дабы чего не забыть – оглядели опустевшую комнату, в которой прожили не самое счастливое время.
К остывшей печке с поленицей дров сиротливо прижались голые железные кровати, у заиндевевшего окошка стоял пустой кривоногий стол с табуретками, а рядом с окошком на стене – одинокая казенная хрипловатая «кукушка», проживавшая на стенке до их вселения. В наступившей тишине маятник «кукушки» неожиданно остановился.
- Это знак. Нам пора – сказал папа, вставая.
- Какой знак? – спросил мальчишка.
- Кончилось тут наше время. Всё, поехали!
На улице их ждала урчащая полуторка. Взрослые быстро уложили пожитки в кузов.
Потом папа с двумя старшенькими детьми влезли туда, укрывшись от мороза толстенным твердым замасленным брезентом с запахом бензина, а мама с младшенькой дочкой-трехлеткой – в кабину.
- Ну, что, хорошо ли укрылись? Смотрите, не замерзните, и держитесь покрепче. Если что – стучите по кабине! – весело сказал шофер в кургузом полушубке, кирзовых сапогах и военной выгоревшей ушанке с дыркой вместо красной звездочки. Полуторка газанула и покатилась по заснеженной улице, оставляя за собой поселок, окруженный лесом, с унылыми почерневшими деревянными домами да с дымящими трубами.
А крыши домов, плотно укрытые веселым белым снегом, лишь усиливали фантасмагорию бытия.
Кочковатая заснеженная дорога, кое-как очищенная трактором, проходила сквозь густой непроходимый черный лес, обступив ее словно двумя бесконечными высоченными неприступными стенами. И эти стены у неба почти соприкасались друг с другом, тем самым, образуя подобие туннеля.
Папа, одетый в потрепанную фуфайку и шапку-ушанку был молчалив и задумчив, мальчишка – в самодельном пальтишке и большой ушанке, натянутой на глаза – на всё смотрел с большим интересом, а сестренка, обмотанная крест-на-крест большущим старым шерстяным платком, лишь хлопала глазками.
В кузове трясло, но, крепко держась друг за друга, они смотрели из-под брезента на уходящий вдаль незамысловатый черно-белый тоскливый пейзаж.
- Пап, а тебе не жалко было «кукушку», когда она замолчала? – прервал молчание мальчишка.
- А почему ты о ней думаешь? – удивился папа.
- Ну, ты сам говорил, что «кукушка» должна жить и говорить который час, что её всегда надо заводить, и поднимать гирьки. А ты гирьки не поднял – с грустью сказал мальчишка.
- Не грусти. Эта «кукушка» нам своё откуковала, когда увидела, что мы собираем вещи.
- А я помню, как мы с мамой в лесу загадали кукушке – сколько нам тут еще зим зимовать, но она не захотела куковать. Я спросил маму почему, а мама ответила, что она нас не хочет слышать.
Папа тяжело вздохнул:- Так часто бывает, сынок, когда тебя не хотят слышать.
Мальчишка понимающе замолчал, и с интересом продолжал смотреть, как дорога убегает назад.
- Папа, почему мы едем вперед, а дорога едет назад?
- Дорога всегда убегает от человека, когда он едет не так как надо, спиной вперед. Вот если встанешь, и посмотришь вперед, то увидишь, что дорога не убегает, а как бы едет к тебе.
Мальчишка привстал, посмотрел туда, куда мчалась полуторка, крепко держась за передний борт:- А дорога, правда, едет к нам! – затем, обернувшись, он крикнул: - Ой, глядите! Там что-то красное бежит за нами!
- Это лиса – ответил папа.
- Как интересно! – восторгался мальчишка.
- И чего так сильно удивился, как будто лис не видал?
- Но она всё время бежит за нами. Как будто она нас провожает!
Папа улыбнулся:- Конечно, провожает.
- А ты помнишь, когда мы переезжали из деревни, за нашими санями долго бежал наш кот Васька. Он не захотел с нами переезжать, но зато провожал. Мне так жалко. Как он там без нас поживает? – с грустью сказал мальчишка.
- Я тебя очень понимаю – ответил папа – А кошки вообще любят тот дом, в котором живут, и не любят никуда переезжать...
- А я тоже любил тот дом, и мне тоже тогда не хотелось уезжать. Помнишь, как я тогда плакал?
- Помню. А почему сейчас не плачешь?
- Потому что едем на станцию, и на паровозе уедем далеко-далеко.
- А ты понимаешь, что мы отсюда уезжаем навсегда?
- Да, папа, понимаю!
- Да ничего ты еще толком не понимаешь. Вот скоро станция, и там ты увидишь, наконец, настоящий паровоз. А еще увидишь много вагонов и много-много людей.
- А почему там много людей?
- Станция – это место, где люди встречают или провожают.
Задул ветер. Пошел густой мелкий снег, с ветром залетающий к ним под брезент. Мальчишка замолк.
Дорога была долгой. Полуторку часто потряхивало, от ветра и снега становилось всё холоднее, и сидеть было уже невмоготу.
Мальчишка спросил:- Пап, мы поедем на большом поезде?
- Да.
- А кто нас там, на станции будет провожать?
- Никто.
Мальчишка снова задумался:- А встречать?
- Встречать нас будут, но не на этой станции, а на другой.
- А где та станция?
- На западе, сыночек, далеко-далеко…
2
Встретила их, усыпанная снегом, маленькая станция, выкрашенная в желто-серый цвет, с несколькими дымящими трубами, и окнами, равнодушно отражающими пристанционное пространство.
Как только они выгрузились, к ним, откуда ни возьмись, подошли два краснолицых мужичка в потрепанных валенках, ватниках и ушанках, и предложили помочь отнести тяжелые мешки с чемоданами.
- Какая огромная станция, и столько людей! – удивленно сказал мальчишка, когда они вошли в зал ожидания и нашли два свободных места в ряду скамеек, вместе сколоченных.
На свободные места села мама, одетая в поношенное длинное толстое пальто и шерстяным коричневым платком на голове, держа на руках хорошо укутанную младшенькую, рядом села шустрая рыжеволосая сестрёнка, а мальчишка, приподняв ушанку, вечно наползающую на глаза, примостился с папой на большом чемодане, обмотанным толстой веревкой.
- Это называется железнодорожный «зал ожидания» - сказал папа, копаясь в кармане фуфайки.
- А кого зал ожидает? – удивился мальчишка.
- Ожидает всех, кто в него входит – улыбнулся папа.
- Он и нас ожидал?
- Если бы он нас не ожидал, так как бы мы могли уехать на поезде?
Мальчишка удовлетворенно замолк. Мама стала кормить сестренок нарезанными ломтиками черного хлеба с тонким слоем маргарина. Мальчишка от еды отказался и всё озирался по сторонам.
Народ терпеливо ждал открытия кассы и папа, прежде чем стать в очередь за билетами, сказал мальчишке:- Остаёшься главным по охране мешков и чемоданов, а самый главный груз вручаю тебе в руки. Держи крепко, чтобы не разбить, и никому не давай, понял? – и передал ему нечто длинное с тонким длинным верхом и большим округлым низом, упакованное в мешок.
- Это мамина гитара? – догадался мальчишка.
- Да, и ты, как старший, за нее отвечаешь головой – сказал, улыбнувшись, папа, и ушел к кассе.
Мальчишка обнял мешок с гитарой и задумался. О том, что не надо ходить в новую школу, потому что привык к той старой, когда они долго жили в деревне, и где училось всего 5 учеников, и была любимая первая учительница добрая и внимательная Валентина Чердынцева.
А в новой поселковой – было много учеников, и все пацаны почему-то дрались. Он с горечью вспомнил, как к нему однажды пристал первый драчун класса красивый белобрысый Вовка Белокопытов, и стал его дразнить «враг народа, враг народа, враг народа»..
Их тут же со смехом окружили одноклассники, с любопытством поглядывая в ожидании драки. Он оторопел от оскорбления и полез на Вовку с кулаками. Но тот увернулся, сделал подножку, и на него упавшего запрыгнул Вовка и стал колотить по спине.
Ему удалось вывернуться и столкнуть его с себя, быстро вскочить на ноги, но в это время зазвенел звонок, и с криком «что тут за драка!» вошла учительница, быстро подошла к нему и больно схватила за ухо:- Не успел еще освоиться в классе, а уже дерешься? Ну-ка собирай свой портфель и марш домой! И без родителей в школу не приходи!
Его больше всего обидело, что никто за него не заступился, хотя все школьники видели, кто начал драку.
Эта обида на учительницу, Вовку и класс осталась, и в школу он ходил только потому, что было надо…
Мальчишка поглядывал на очередь к кассе, и тихо радовался, что в ту школу он уже не пойдет никогда.
Мысли его мгновенно отлетели, когда подошел папа:- Всё, билеты куплены, а через пару часов придет наш поезд.
- Вот здорово! Скоро наш поезд придет! – воскликнул мальчишка, вскочив с чемодана, чуть не уронив свой мешок с гитарой.
- Оставь гитару возле мамы, а мы с тобой пойдем знакомиться с настоящим паровозом – сказал папа и взял мальчишку за руку.
Они вышли на небольшой перрон с навесом и колоколом, укрепленным в стену вокзала.
Был поздний вечер. Всё так же шел густой мелкий снег. За перроном тускло поблёскивали рельсы в несколько рядов с неярко светящимися тускловатыми железнодорожными фонарями. А за рельсами вплотную стоял угрюмый черный лес, упиравшийся вершинами в беззвездное темное небо.
С левой стороны перрона на столбе светился фонарь. А с правой – стояла большая старинная водокачка, поверх которой была большая изогнутая к низу труба.
- Пап, а что это за труба такая, вон на том домике?
- Это такая водокачка. Возле нее останавливаются паровозы, и по трубе наливается вода в паровозные котлы.
- А зачем паровозам вода?
- У паровоза есть большой котел, и топится углем как печка. Вода в котле сильно нагревается, получается много пара, и этот пар бежит по трубам и крутит паровозные колеса. И потому эта огромная машина называется паро-воз.
Возит вагоны паром. Понял?
Мальчишка, особо ничего не поняв, кивнул головой. Папа посмотрел на часы: - Сейчас вот-вот придет поезд. Паровоз будет громко гудеть, дымить, грохотать колесами и сильно шипеть горячим паром. И я тебя прошу – не пугайся, а привыкай.
Они стояли на краю перрона, почти у самых путей. Мальчишка, узнав, что будет сильно шипеть паром, испугался, потому что однажды сильно обжегся паром от горячего чайника. Он попытался отодвинуться назад и попробовал убрать свою руку из папиной руки. Но рука папы крепко держала его..
И вот, из сплошной заснеженной темноты, словно из-за поворота, неожиданно появился огромный черный ревущий паровоз, с шумом выпуская из своих боков огромные облака пара, с дымящей трубой и мощным прожектором, осветившим всё, что было на перроне, и словно приветствуя и радуясь, издал ошеломляющий трубный крик.
Мальчишка так перепугался, что, закрыв глаза, задергался, и закричал, пытаясь вырвать руку:- Он нас сейчас задавит! Папа, увидев страх в расширившихся глазах, прижал к себе мальчишку:- Не бойся. Привыкай. Паровоз сейчас будет медленно проходить по рельсам мимо нас и остановится.
Мальчишка в объятиях папы слушал шум останавливающегося грохочущего состава, и осторожно открыл глаза.
Он увидел, как паровоз, всё еще шипя и выпуская пары, с грохотом дернув несколько раз состав, остановился. Двери вагонов открыли какие-то тётки и дядьки в фуражках с флажками в руках. Из дверей, со ступенек вагонов соскакивали пассажиры с чемоданами и мешками, и шли в зал ожидания.- Ну, что? Уже не страшно? – спросил, улыбаясь, папа.
Мальчишка, обнятый папиными руками, и переполненный увиденным действом, молчал, кивая головой.
- Ну, вот ты и познакомился со своим любимым паровозом.
3
Неостановимо и монотонно пели железную песню колеса вагона, и лишь через какие-то известные им промежутки, менялась их песня, и ритм. Прошла ночь, и начался первый день дороги на запад.
Уже прошел утренний чай в стаканах с подстаканниками, с ложечками и блюдцами с голубоватыми кусочками волшебного сахара, что разносил молчаливый проводник, в тщательно застегнутом мундире, собирая за услугу копейки. Пассажиры ему улыбались, откусывали сахар, и с шумом прихлёбывали горячую воду, подкрашенную в коричневатый цвет. После чая вагон надолго стал шумным от возни пассажиров со своими сумками-чемоданами, от громких споров-разговоров о «секретаре никитке», об урожаях, о своих небогатых «жизнях» по своему местожительству.
Иногда пассажиры замолкали, глядя безучастными глазами в окна вагона, за которыми пролетали всё те же заснеженные леса с перелесками..
Но вот в вагон медленно вошла работница из вагон-ресторана со словами «кому обед», толкая перед собой большую трёхэтажную тележку, заполненную алюминиевой посудой: большими кастрюлями, стопками тарелок и мисок, набором вилок-ложек и кружками для компота. Желающим, за денежки, она разливала в миски некий горячий суп, в тарелки накладывала картофельное пюре с котлеткой, поливая белым соусом, и, по желанию, наливала в кружки жидкий компот из сухофруктов. И никто не отказывался от горячей еды.
Пассажиры, после съеденного, разваливались на своих полках, о чем-то негромко переговаривались, укрываясь стирано-перестиранными простынями сероватого цвета.
В вагоне было тепло, и из-под простыней видны были только противные голые пятки. И стоял тяжелый воздух от недавней еды, дыхания ртов, и давно немытых тел...
За всем этим, с верхней полки, с огромным интересом наблюдал примолкший мальчишка, впитывая в себя эти новые для него впечатления. Или, развернувшись, лёжа к окошку, долго наблюдал за пролетавшими столбами с проводами, что медленно опускались и подымались от одного столба к другому.
На другой полке находилась его вечно непосидючая шустрая сестрёнка. Ей там не сиделось, всё больше крутилась, постоянно слезала и залезала на полку, или стремилась побегать по вагону.
- Ну, что ты не сидишь спокойно, как твой брат? – спрашивала мама.
- Он большой, а мне там не интересно!
- Так, внимание! – громко сказал папа – Быстро все сюда ко мне!
Сейчас мы проедем мимо большого памятного каменного знака, расположенного на границе двух частей света. На одной стороне будет видна надпись «Азия», а на другой – «Европа».
Сейчас мы покинем Азию и появимся в Европе – закончил папа с некой усмешкой.
Все пассажиры дружно прильнули к окнам правой стороны вагона. В этом месте поезд снизил скорость, и долго был виден этот старинный красивый монумент, величаво стоящий на возвышении.
Мальчишка с тихим восторгом рассматривал эту красоту, он впервые видел нечто подобное. И ему очень захотелось это нарисовать, но не было под рукой его тетрадки для рисования, потому что она была в каком-то из чемоданов, что были уложены аж на третью багажную полку.
За немытыми вагонными окнами наступала темнота. Пассажиры, поужинав из своих запасов, стали укладываться на ночь, и вскоре разноголосый храп полностью заполнил вагон. Только в одном плацкартном отсеке не спали.
Мама, тихо напевая песенку, всё успокаивала хныкающую младшенькую. Шустренькая сестренка, наконец-то угомонилась, и молча улеглась на полке лицом к окошку. А папа, присев к столику, что-то в тетрадке писал остро отточенным карандашом.
- Папа – тихо произнес мальчишка, свесив с полки голову – А что ты там пишешь?
Папа, отложив карандаш, грустно улыбнулся:- Вот, когда вырастешь большой, ты всё прочитаешь и поймёшь.
- Пап, а дай мне тоже карандаш с тетрадкой.
- А тебе зачем? – удивился папа.
- Хочу записывать названия станций. У них такие интересные названия!
- Ты это заметил? Молодец! – сказал папа, и протянул ему тетрадку.
Мальчишка положил тетрадку с карандашом перед собой у окошка, и лег, поглядывая в темноту, что изредка высвечивалась сигнальными фонарями или огоньками отдаленных поселений. Сестрёнка еще не спала и молча глядела в заоконную темноту.
- А давай с тобой вместе будем читать названия станций – предложил мальчишка, повернув голову к сестренке.
- Давай! – ответила она, повернувшись к брату – Но я быстро читать не умею.
- А я тебе помогу, и мы с тобой будем записывать в тетрадку, хорошо?
Сестрёнка в знак согласия кивнула головой, и с большим интересом стала смотреть в окошко, словно пыталась увидеть станцию с названием.
Вскоре поезд, тихо скользя сквозь какой-то большой город, подъехал к очередной станции. И когда их вагон медленно проезжал мимо перрона, заполненного людьми с чемоданами, с огромным, ярко освещенным вокзалом, оба радостно и громко в один голос прочитали большую надпись «челябинск».
- Да тише вы! А то всех разбудите! – отчетливо прошептал им папа – И вообще вам давно пора спать.
4
Первой надписью в тетрадке мальчишки стало – «станции на дороге». И это ему так понравилось, что записывал, ниже, в столбик все названия станций и полустанков, на которых останавливался поезд.
Ему и сестрёнке нравилось целыми днями до позднего вечера валяться на полках, читать названия, и спорить, кто первым увидел надпись. Некоторые названия, записанные в тетрадке, мальчишка читал по нескольку раз потому, что они для него звучали очень необычно: Юргамыш, Пивкино, Биргульда, Мисяш, Чебаркуль, Миасс, Тургояк!
- Какое смешное название «тургояк»! – думал мальчишка, а потом с сестренкой, смеясь и веселясь, часто повторяли эти названия, коверкая их на всякие лады.
За Тургояком дорога стала сильно петлять, отчего поезд шел очень медленно, и даже иногда останавливался. Мальчишке было скучно в ожидании новых станций, и, чтобы не скучать, он прикрывал глаза, и, сквозь темноту полуприкрытых ресниц, ему виделись какие-то странные цветные картинки. Они, возникая из темноты, постепенно изменялись – то в колесики часов с тикающим маятником, который затем превращался в маленький паровоз, а он потом медленно исчезал, и, как бы ниоткуда вдруг возникали странные люди, умеющие медленно растекаться и исчезать в темноту, из которой неожиданно возникали красивые бабочки…
Он любил такое состояние, когда из его полуприкрытых глаз оживал какой-то другой странный мир, и в такие моменты ему казалось, что этим миром он может управлять, как машинист паровозом.
Очнулся он оттого, что сестренка дернула его за рукав:- Скоро новая станция!
Мальчишка вскочил и вслух с восторгом и упоением несколько раз прочитал – Златоуст!
- Папа! Смотри, какое красивое название – Златоуст!
Правда, красиво – Златоуст! А что такое златоуст?
- Правда, красиво – ответил папа, маня его рукой – Давай полезай ко мне, и я тебе сейчас расскажу, откуда взялось это название.
И тихим голосом, чтобы никто не слышал, он впервые кратко рассказал о Боге, о рождении Мира, о рае и аде, про Адама и Еву, о Мессии и его учеников, и про Иоанна Златоуста, в честь которого назвали город. Больше всего мальчишку потрясла история рождения нашего мира, но особенно – распятие Мессии. Когда папа закончил повествование, мальчишка спросил, вытаращив глаза:- Пап, они, правда, забивали ему огромные гвозди в ноги и руки! И текла кровь?
- Ты ведь уже знаешь, и видел, что вокруг нас есть очень жестокие люди – тихо ответил папа – И что таким людям ничто не стоит обидеть или убить человека.
- Пап, ты говоришь, что он умер, а потом воскрес – всё еще не успокаивался мальчишка – Скажи, а почему люди не воскресают?
- Бог всё создал: и жизнь, и смерть. Пойми правильно, что так Богом заведено, и от нас на земле ничего не зависит.
- И мы тоже умрем? Помнишь, как тот дядька в деревне?
- Давай, мой любопытный, я тебе про это расскажу в другой раз. Договорились? – папа нежно приобнял мальчишку, похлопал по плечу – А сейчас, давай лезь на полку и не прозевай следующую станцию.
Мальчишка молча полез наверх, долго там лежал и смотрел в окошко, положив свои руки под подбородок... вдруг он вспомнил, как однажды, мама с ним, еще совсем маленьким, пошла на похороны одного умершего дядьки, и, как ему стало страшно смотреть на худое бледное лицо с торчащим носом из длинного ящика, сколоченного из грубых досок. Вокруг ящика стояло несколько человек, и у всех текли слезы. Мама тоже плакала, крепко держа его за руку.
Он тогда от испуга и отвращенья так сильно дернулся назад, что вырвался из маминых рук, и помчался домой…
5
Длинна дорога до Казани.За это время мальчишка продолжал записывать наименования станций красивым крупным почерком, заполняя тетрадку – первую свою записную книжку.
Он уже познакомился с несколькими пассажирами, соседями по отсеку, и узнавал – из каких они станций, куда, и зачем едут. А он им, отвечая на вопросы, рассказывал про своё прошлое житьё-бытьё.
- Приготовься! – в какой-то из дней сказал ему папа – Сейчас ты увидишь самую большую реку в мире – Волгу.
О, Волга!
Поезд медленно и долго шел по мосту, и мальчишка впал некое оцепенение от этого вида широченной реки, берега которой с трудом просматривались. Он не выдержал и сказал:- Я еще никогда не видел столько воды!
- Да, это одна из самых больших рек в мире. Но кроме рек есть еще и моря, в которых намного больше воды – сказал папа.
- А что такое море?
- Море – это когда ты стоишь на одном берегу воды, а другой берег не виден.
- Совсем-совсем?
- Совсем. И тебе кажется, что у моря другого берега вообще нет.
- А где же его другой берег?
- Он, конечно есть. А не видно потому, что до него тысячи километров – ну, как от той станции, где мы сели и до Волги.
- Ничего себе! Это столько дней ехать до другого берега моря? – сообразил мальчишка.
- Не ехать, а надо плыть на корабле. Помнишь, я тебе рисовал корабль с парусами?
- Помню! Пап, скажи, а что видит человек, когда стоит на одном берегу моря?
- Видит широченную воду до самого неба.
- Одну только воду до самого неба? Как интересно!
Диалог закончился из-за того, что по вагону, крича «раки! раки! раки!» шел большой краснолицый мужик, держа перед собой большой поднос, накрытый скатеркой, на которой лежала горка чего-то страшноватого красного с длинными тонкими усами и непонятными лапками.
- Пап, а что это он несет? – спросил удивленно мальчишка, пятясь поближе к окну.
Мужик как раз оказался в их отсеке, и чуть ли не тыкая подносом в лицо мальчишке, пошутил:- Ну, чё, берем к пивку, или как? Мальчишка со страхом смотрел на этих дивных красных существ. Папа, увидев испуганные глаза мальчишки, сказал, немного отодвинув поднос мужика:- Не бойся, сынок, это раки, они уже сваренные, и потому очень красные от кипятка.
- И не кусаются – сказал мужик, взял одного крупного рака, и протянул его мальчишке.
- Дядь, не надо, уберите его – замахал руками мальчишка.
После Волги дорога пошла веселее. На разных станциях часто заходили всякие продавцы, предлагая пассажирам свой товар. Одна тетка торговала большими коричневатыми пуховыми платками, приговаривая «в таком платке не страшны и сибирские морозы». Мама долго примеряла такой теплый мягкий платок, но цена была для нее велика, и она, возвратив, ответила:- Спасибо, но сибирь мне уже не нужна..
Один длинноволосый бородатый дядька с сумой на плече, играл на гармошке, и высоким громким голосом пел: «по диким степям Забайкалья, где золото роют в горах». Приостанавливаясь у очередного отсека, он замолкал, и протягивая фуражку, просил: «помогите собрать на билет, до матушки никак мне не добраться».
Получив небольшую денежку, он шел дальше, продолжая свою тягучую заунывную песню. А другой смешной лысый дядька останавливался у отсеков, показывал фокусы на картах, предлагая сыграть, а если никто не реагировал, то предлагал купить детям свистульки со звуком «уйди-уйди» или трубочку с коробочкой, из которой он делал большие пузыри. Пузыри разлетались и лопались.
Мальчишке всё было так интересно, что не заметил, как пролетело много станций, которые так и не были записаны в его записной книжке.
Поздно вечером папа сказал:- Достань гитару из мешка, а мешок отдай маме. Ей он сейчас будет нужен. Завтра приезжаем в Москву.
Мальчишка давно знал это волшебное слово. И перед сном он лежал и долго про себя повторял «Москва… Москва… Москва…».
5
Казанский вокзал сразу же окунул их в своё огромное пространство гула, криков, толкающихся и, снующих в разные стороны, спешащих людей и носильщиков. Казанский вокзал – это огромный котел человеческих судеб, радостных встреч, слез и разлук. Ошарашенный мальчишка, тесно прижав к груди обнаженную гитару, удивленно озираясь по сторонам, шел рядом с тележкой носильщика, груженой их пожитками. А рядом с ним шли его родные.
С трудом и с криками «берегись», проталкиваясь по огромному перрону, носильщик ввёз в зал ожидания тележку, и остановился у длинных рядов со скамейками. Разгрузили тележку и сели, а папа ушел за билетами к кассовым окошкам, у которых стояли длинные очереди.
Мальчишка, сидя с гитарой, все еще разглядывал огромный гулкий зал с высоченными колоннами. Потом его глаза поднялись вверх, и он залюбовался потолком, росписями и узорами лепнины.
Неожиданно возле него остановились двое в кирзовых сапогах, сложенных гармошкой
- Эй, пацан! – прохрипел один из них, с погасшей в зубах папироской – Твоя гитара?
Мальчишка, увидев этих страшноватых и угрюмых на вид верзил, лишь кивнул головой.
- А дай-ка нам поиграть.
Мальчишка крепче прижал к себе гитару и отрицательно замотал головой.
Верзила удивился:- Это почему?
И тут вернулся к мальчишке голос:- Папа не велел.
- А где твой папа?
Мальчика кивнул в сторону касс, еще сильнее прижимая гитару.
Другой верзила неожиданно наклонился к нему, обдав его перегаром:- Ты не бойся, дружок, мы ее не заберем, а вот тут рядом поиграем – и взялся за гриф.
Мальчишка попытался выдернуть гитару из его лапищи, но тут подошел папа, и громко спросил:- Зачем у сына отбираете гитару?
Верзила выпрямился, вяло улыбнулся:- Да вот хотел с приятелем одну песенку тут спеть, разрешите?
- Ладно, если только тут.
Верзилы, взяв гитару, присели на свободные места и затянули «таганка… я твой последний арестант, погибли юности талант…». Пели они тихо и задушевно.
Мальчишка вслушивался в слова, и никак не мог понять, за что их вроде бы посадили, а они вот тут, на вокзале..
Увидев милиционера, идущего прямо на них, верзилы отдали гитару и быстро исчезли в толпе.
Папа, посмотрел им вслед и сказал, что надо перебираться на другой вокзал, потому что только с другого вокзала идет дорога на запад.
Малыш с восторгом смотрел на Москву из окна автомобиля с шашечками на дверцах. Он увидел, как толстый таксист нажал на какой-то рычажок, и вдруг понеслась задорная песня «утро красит нежным цветом стены древнего кремля!» От этой песни и пролетающих мимо высоченных домов с тысячами окон, от скорости автомобиля у мальчишки закружилась голова от радости. И ему так захотелось крикнуть всем пешеходам что-то хорошее.
Но он это не сделал, потому что он помнил слова папы: «радость надо уметь прятать от людей, как белка прячем на зиму шишки».
По дороге на другой вокзал, папа спросил таксиста, сколько будет стоить проезд.
- Рублей 500, плюс минус.
- Дорого берете – ответил папа.
- Беру как все, а цену не я назначаю, а дорога, чем дальше, тем дороже – добродушно ответил таксист.
- Понятно… Но вот не знаю, хватит ли мне стольких денег для оплаты.
Таксист резко затормозил:- Ну, знаете ли! Посчитайте свои деньги, если вам их не хватает для оплаты услуги, то попрошу освободить машину.
Папа пересчитал денежки и понял, что на такси не хватит. Затем достал из штанов серебряные карманные часы, и, держа за цепочку, спросил:- Скажите, а вот этого за проезд хватит?
Таксист, увидев красивые часы, взял и приложил к уху:- Но они не ходят – безразлично сказал он.
- Знаю. Надо сменить простую пружинку от любых карманных часов, как сказал мне часовщик. Но я тогда не смог заплатить за мелкий ремонт. Смотрите, они, как новенькие, из чистого серебра и есть клейма высокой пробы. Прочитайте, там написано, что часы изготовлены в 1895 году, в Голландии.
- Таксист, открывая все сверкающие крышечки часов, и читая все надписи, наконец, удовлетворенно произнес:- Ладно, поехали – и положил часы в карман.
Пока такси двигалось к вокзалу, мальчишка подумал, что никогда не видел у папы этих часов. Откуда же они у него оказались?
А может, привез ему дядя Петя – мамин брат, когда он три года назад у них гостил? – вспоминал мальчишка.
6
Другой вокзал оказался таким же шумным и многолюдным. Мальчишка, всё так же, не выпуская из рук гитару, устав от дороги, от первого вокзала, от толчеи, от верзил и такси, почти не обращал внимания на происходящее.
Наконец, они сели в вагон поезда, идущего конкретно на запад без пересадки. Долго устраивались в своем отсеке, раскладывали нужное им в дороге. Мальчишка сразу же полез на верхнюю полку и замер, закрыв глаза. От усталости у него в мозгу все еще мелькали какие-то лица, вагоны, паровозы, тележки, рельсы с фонарями и огромная водокачка с льющейся из кривой трубы водой.
Его отрезвил папин голос:- Смотри, что я тебе купил – и протянул ему книжку.
Мальчишка мгновенно сел, и прочитал название «серебряные коньки». Ах, как он мечтал о коньках, когда папа рассказывал о них, и рисовал ему в тетради маленьких человечков на коньках!
- Папа, а про что книжка?
- Ты же читать умеешь? Вот и узнаешь – улыбнулся папа.
Мальчишка открыл книжку и начал читать. «Много лет назад в одно ясное декабрьское утро двое бедно одетых ребят стояли, пригнувшись к земле, на берегу одного замерзшего канала в Голландии.Солнце еще не взошло, но серая пелена на горизонте уже разорвалась, и ее края зарумянились, озаренные малиновым светом наступающего дня. Почти все добрые голландцы покоились в мирном утреннем сне. По каналу, покрытому гладким, как стекло, льдом, время от времени пробегали на коньках люди: то крестьянка с туго набитой корзиной на голове, то бойкий юноша, который спешил в город на работу и, проносясь мимо дрожавших от холода ребят, строил им добродушную гримасу.
Между тем эти двое - брат и сестра - пыхтя и напрягаясь, привязывали себе что-то к ногам - не коньки, конечно, нет, - а просто деревянные полозья, грубо обточенные и стесанные книзу, с дырками, через которые были продернуты ремешки из сыромятной кожи. Диковинные коньки сделал себе и сестре Ханс - так звали мальчика…»
- Папа, а что такое Голландия? – свесив голову вниз, спросил он.
Папа, отложив свою тетрадку с карандашом, ответил:- Есть такая маленькая страна Голландия далеко-далеко на западе.
- Скажи, а почему ты отдал таксисту часы, которые не показывают время?
Папа внимательно, изучающе, посмотрел в глаза мальчишки:- Скажи, пожалуйста, как ты думаешь – нужно ли мне остановившееся время?
Мальчишка молчал понимая, что на этот вопрос он не сможет ответить. Знал он точно – то, что навсегда останавливается – это плохо. Он видел, как сломанные машины и трактора останавливались навсегда и покрывались ржавчиной.
Он быстро соображал, как ответить папе:- Папа, мне не нравится такое время.
Мальчишка решил сменить разговор:- А паровоз нас в Голландию довезет?
- Нет, туда наши паровозы не ездят, потому что там узкие железные дороги, и наш паровоз может остановиться, и в землю провалиться. А почем ты спросил про Голландию?
- Как жалко, что туда не ездят наши паровозы…
- А почему жалко?
- Я бы там тоже научился делать себе коньки…
- Я понял. Про Голландию ты уже вычитал из книги – улыбнулся папа – Ладно, иди читай дальше, будет еще интереснее.
Мальчишка кивнул и снова окунулся в чтение: «Мать Ханса была бедная крестьянка, такая бедная, что она и подумать не могла о покупке настоящих коньков для своих детей. Но, как ни грубы были эти полозья, они дали возможность детям провести много веселых часов на льду. А сейчас, когда, стараясь надеть их, наши юные голландцы изо всех сил дергали за ремешки застывшими красными пальцами, и так согнулись, что чуть не касались коленей сосредоточенными лицами, и никакие несбыточные мечты о стальных лезвиях не омрачали их радости…».
Уже было темно, в вагоне проводник выключил освещение. Мальчик отложил книжку, и подумал, что он с сестренкой очень похож на тех детей из книжки. Но у тех есть самодельные коньки, а у них нет.
Ничего – подумал он – Как только приедем, я найду хорошие палочки и веревки, и сделаю себе и сестренке отличные коньки. Вот только чтобы папа разрешил ему пользоваться его ножичком, который режет, как он говорил, как по маслу.
С утра мальчишка с сестренкой веселились оттого, что трудно было пить чай в качающемся вагоне. И каждый глоток давался с трудом и смехом, чай расплёскивался из стакана, или слетал с губ брызгами от хохота.
После завтрака он полез на полку читать свою книжку про мальчика Ханса и коньки. Мальчишка потерял полный интерес к станциям, к самой дороге, ко всей жизни вагона. Он все больше влюблялся в этих голландских детей, им сопереживал, и часто откладывал книжку, чтобы про себя мысленно повторить и оживить прочитанное в придуманных им картинках.
Книжка, хотя она была очень грустной, ему очень нравилась, и его трудно было оторвать на обед и ужин.
Но вот пришел поздний вечер. Перед сном папа с мамой необычно засуетились, собирая всё, разбросанное по полкам, и даже забрали у него книжку, чтобы упаковать в чемодан.
Мальчишка, глядя с полки на эту суету, спросил:- Что, скоро снова выходим?
- Выходим мы завтра с утра – ответил папа.
- Завтра будет запад?
- Нет, мой дорогой. Завтра будет наш город, который ждёт нас на западе нашей огромной страны.
Москва, 2016 год.
|
| |
| |
| Kiwa | Дата: Понедельник, 18.04.2016, 03:02 | Сообщение # 325 |
 настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 692
Статус: Offline
| интересные воспоминания, с душой написаны.
спасибо автору!
|
| |
| |
| Щелкопёр | Дата: Среда, 27.04.2016, 02:38 | Сообщение # 326 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 331
Статус: Offline
| понравилось, но ... где продолжение - должен же быть рассказ о приезде в город и, наверняка, город этот - Бельцы.
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Четверг, 28.04.2016, 02:31 | Сообщение # 327 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1515
Статус: Offline
| а вот и продолжение, которым вы столь интересовались... и, судя по описанию момента прибытия поезда на западный вокзал, город, куда прибывают герои действительно Бельцы.
1
Пассажирский поезд, озаренный солнцем, неспешно встающим из-за холмов, чьи лучи насквозь простреливали вагонные окна, змеёй извиваясь, медленно полз по окраинам небольшого города.
Сонные пассажиры прильнули к окнам и со скукой разглядывали невзрачный пейзаж: утлые хибарки с огородами и кривыми заборчиками, буйно заросшие склоны, спускающиеся к железной дороге, тропинки, ведущие неведомо куда, и редкие выбеленные дома, возвышающиеся на пригорках.
Папа, одев фуфайку, попросил всех срочно собираться, и стал переносить тяжелые вещи в тамбур.
- Как интересно! – подумал мальчишка, стоя у последнего окна перед тамбуром – Там был мороз и снег до крыш, а здесь огромное солнце и снега нет совсем! И места тут совсем не похожи на те.
Поезд, с редкими перестуками колес, плавно, и, как бы осторожно, двигался мимо склона с кладбищем, как будто бы скатывающимся вниз, к самым рельсам.
Мальчишка стал вглядываться и увидел какие-то необычные мрачные разбитые памятники, покрытые толстым слоем мха, отчего цвет их был зеленовато-коричневый. А рядом с ними, почти вросшие в кочковатую землю и прошлогоднюю полегшую траву, лежали их разбитые фрагменты. А еще были видны какие-то странные заросшие ямы и разбросанные целые, и разбитые, темные, обросшие беспощадным временем плиты с необычными непонятными значками.
- Как будто какой-то страшный великан срывал их, разбивал и разбрасывал вокруг себя – думал мальчишка. И какая-то непонятная притягательная сила словно вынудила его почти прилипнуть к окну. Он завороженным взглядом смотрел на это место разрушения, и отчего-то ему стало страшно. А страшно потому, что никак не мог понять, себе объяснить и сопоставить с чем-либо увиденную жуткую явь.
Папа молча стоял рядом, поглядывая на сына, и ожидал от него вопроса, потому что подобного в сибирской глуши он никогда не видал.
- Пап, а что это? – с удивлением спросил мальчишка.
- Это очень старое кладбище. Здесь место последнего отдыха людей.
- Какого отдыха? Каких людей? Папа, я ничего не понимаю – сказал мальчишка, крайне озадаченный.
- Вспомни, как я тебе рассказывал о человеческой жизни, о страшных войнах, в которых умирали тысячи люде. И вот, живые всегда желали умершим вечного отдыха на том свете, потому что с древних времен людям смерть казалась вечным сном. Понимаешь?
Мальчишка, вспоминая папины рассказы, неотрывно смотрел в окно, внимательно слушал и кивал головой.
- Вспомни, как я тебе рассказывал разные древние истории нашего мира. И когда ты увидел эти памятники, я понял, что еще не рассказал одну важную историю о фараоне и изгнанном народе, и что этот народ до сих пор живет без родины, без своего большого дома.
- Это как мы, да, папа? А почему это место отдыха такое страшное, все разбито, разбросано?
Папа помолчал, подбирая понятные сыну слова:
- Потому что не все люди на земле умеют уважать, ценить и дружить друг с другом. Но это тебе пока будет трудно понять.
- Нет, папа, я понял – уверенно ответил мальчишка – Помнишь, тебя вызывали в школу, когда я подрался с тем Белокопытовым? Он ведь тоже не хотел со мной дружить. Ну и я тоже.
- Мне нравится, что ты это стал понимать – с грустной улыбкой ответил папа – Ладно, иди, зови маму с сёстрами к выходу, а я пошел в тамбур к нашим чемоданам. Скоро вокзал.
- Пап, а ты знаешь кто нас будет встречать?
- Не знаю – в раздумье сказал папа – В Москве на вокзале я дал телеграмму, что мы приезжаем.
Паровоз, трубным рёвом оглушив пространство, и, сделав последний поворот, прошел под широким мостом, пыхтя всеми парами, и, притормаживая, вышел напрямую к вокзалу.
2
Поезд остановился у маленького двухэтажного вокзала с надписью «западный».
Кондуктор открыл дверь, обнажив ступеньки вагона, часть перрона, аккуратно выложенного старинными плитами, и навеса с опорными фигурными металлическими столбами. Мальчишка из-за папиной спины увидел, что на перроне стояла какая-то большая группа встречающих, радостно машущая руками.
- Это, наверное, они – подумал слегка оробевший мальчишка.
Двое из группы подошли к вагонной двери, и стали ловко принимать из папиных рук чемоданы с мешками, складывая на перрон. Мальчишка обрадовался, потому что одного из них он сразу узнал – это был дядя Петя.
Первая на перрон спустилась мама с младшенькой на руках, но, не сделав и шага, она тут же была подхвачена тремя, громко причитающими тетками. За ней сразу же спустился папа, и его, с криками «ура! с приездом, сибиряки!» окружили дядьки, целуя и хлопая по спине.
А дядя Петя, стоя у двери вагона, улыбаясь во всю ширь, глядя на ребятишек, скомандовал:
- А, ну-ка, солнечная, первой лети ко мне! – и подхватил рыженькую сестрёнку – Ну, а ты что стоишь, как неродной? Давай, герой, слетай с чужого гнезда со своей гитарой – снял мальчишку из проёма двери, и вместе с ними на руках окунулся в группу родни.
– Вот, принимайте юных покорителей сибирских морозов! – сказал дядя Петя.
Их тут же обступили, забрав у него каждого, и, с навернувшимися слезами да почти невнятными слова, чмокая в щечки-обнимая-чмокая куда попало, передавали детей друг другу.
Вовсю светило встающее солнце, лаская увлажненные глаза и радостные лица, каждого любя и теплом обнимая.
Дядя Петя взял гитару, и запел любимую песню мальчишки «сул марэ лучико!».
Перрон быстро опустел.
За группой возбужденных людей, и человека, поющего на итальянском, наблюдал, пыхтя папироской, некий служащий вокзала. Его суровый взгляд из-под козырька форменной фуражки явно выражал брезгливую надменность и осуждение:
- Ну-ну, гаспада харрррошие, радуйтесь, радуйтесь… это вам пока разрешено – злобно высказался про себя станционный служащий, сплюнул папироску, и, развернувшись, важно, почти строевым шагом ушел в широко раскрытую дверь вокзала.
Радостную суету и многоголосье встречающих вдруг прервал властный зычный голос деда – высокого роста, с почтенным видом, в длинном сером пальто и темно-серой каракулевой шапке:
- Ну, довольно вам мокроту разводить, и так сегодня что-то сыро! Так что, пойдемте-ка к дому – он взял небольшой перевязанный мешок, и, опираясь на трость, прихрамывая, осторожно шагнул в сторону рельс.
Папа, стоящий рядом с мальчишкой, шепнул ему:
- Это мой папа, а тебе он дед Михаил.
Мужчины взяли чемоданы с мешками, и неспешно пошли за дедом. Они перешли, осторожно переступая рельсы, несколько железнодорожных путей, и по скользкой слякотной тропинке вышли к улице, обходя большие лужи, оставшиеся после ночного дождя. А на тротуаре с растекшейся густой грязью, каждый их шаг издавал неприятный чавкающий звук.
Повеселевший мальчишка с гитарой в руках шагал по этой грязи, и с любопытством наблюдал, как грязь совсем не смывалась в лужах с его кирзовых, виды видавших сапожек:
- Клейкая какая-то она – заметил он.
3
На перекрестке они повернули, и подошли к калитке большого белого дома с крышей, покрытой темно-серой дранкой и палисадником с двумя высоченными деревьями, из ветвей которых раздавалось веселое птичье пение. А за домом виднелась, вглубь уходящая, длинная ухоженная садовая аллея, усыпанная оранжевым песком...
В прихожей сложили вещи, поснимали с обуви калоши, и вошли в просторную светлую столовую.
В углу столовой, рядом с дверью, мальчишка увидел, что до самого потолка высилась полукруглая печка, обитая черной жестью. Он потрогал печку пальцами и чуть не обжегся.
В центре столовой стоял длинный стол с резными ножками и красивой накрахмаленной белой скатертью, и был заставлен он: салатницами, столовыми приборами, бокалами, рюмками, салфетками, бутылками и высоким стеклянным графином с каким-то розовым напитком. Особенно поразили мальчишку три большущие фигурные фруктовницы с сочными фруктами, несколько невысоких ваз с печеньями и пирожными, и необычные с картинками раскрашенные жестяные конфетницы с конфетами в разноцветных обертках. Он с трудом отводил от них взгляд, чувствуя на языке их растекающуюся сладость, что раз за разом сглатывал с трудом.
Все дружно общались.
Но вот папа с мамой, взяв за руки мальчишку и сестренок, пошли через прихожую в большую полутемную спальню. Пока они шли, папа сказал мальчишке:
- Сейчас ты увидишь мою старенькую маму, твою бабушку Лизу. Она очень больна, так что не пугайся.
Окна спальни были пригашены темными шторами.
Горел только ночничок с зеленым абажуром на тумбочке у большой старинной кровати, с изогнутой спинкой и большой белой подушкой, на которой лежала, накрытая тонким атласным одеялом, элегантная старушка в белоснежной рубашке с кружевами и коротко остриженными седыми волосами. По малопримечательным чертам лица, можно было догадаться, что в молодости она была красавица, многим вскружившая голову.
На ее тонком, бледном, изможденном лице, с темными кругами под глазами, явно выделялся небольшой утонченный нос с небольшой горбинкой. Её белые исхудавшие тонкие руки безжизненно, как плети, лежали на одеяле, и лишь ее оживившиеся, некогда красивые глаза, говорили, что она жива.
Папа со всеми вместе подошел к изголовью, наклонился и поцеловал ее в бесцветные губы:
- Здравствуй, мамочка! – с комом в горле произнес он – Вот я и вернулся…
Мальчишка увидел, как из одного бабушкиного глаза медленно покатилась слеза по истонченной сухой щеке, потом она, скатившись с подбородка, появилась на тонкой морщинистой шее, и, на мгновение остановившись, скрылась в глубине примятой рубашки.
- Сыночек мой – едва слышным надтреснутым голосом с трудом выговорила она, и даже ее рука едва приподнялась, словно пытаясь его обнять. И тяжело дыша, по слогам продолжила – Мой родненький… Слава Богу… ты дома… Я уж не чаяла… тебя увидеть… Господь… меня услышал и… дал мне сил… всех вас увидеть…. Очень хочу вас… обнять, поцеловать… Сыночек, а где мои внуки? Покажи их… мне, пока я… еще жива…
Папа подвел поближе мальчишку, сестренку и маму с младшенькой.
Бабушка Лиза с трудом, с помощью папиной руки, приподняла шатающуюся голову, окинула всех взглядом, но затем ее голова свалилась на подушку, и только ее холодная тонкая рука прошлась по лицу мальчишки. От бессилья она, задыхаясь, закрыла глаза. Было видно, что все её силы закончились, но с закрытыми глазами, с перерывами, борясь с учащенным дыханием, с вымученным подобием улыбки, прошептала:
- Сыночек… какие они у тебя красивые… Дай Бог, чтобы им… больше повезло, чем… всем нам…
Она замолчала не открывая впалых век, и мальчишка увидел, как ее тонкие бесцветные губы задрожали.
К ней откуда-то подошел дед Михаил, наклонился, и тихо сказал:
- Всё хорошо, Лизанька, успокойся. Дети дома. Ты же знаешь, что тебе нельзя много волноваться. Отдохни. Я скоро подойду.
4
Когда вся родня дождалась деда с папиной семьёй, в столовой было уже совсем светло. Под большим нарядным оранжевым абажуром, всё еще горела большая лампочка, освещая праздничный стол.
- Зачем зря крутите электричество? На улице давно развиднелось, и никто уже вилкой не промахнется – пошутил дед Михаил – Потушите свет.
И тут какой-то атлетически сложенный дядька, которого мальчишка еще не знал по имени, решил пошутить. Он, улыбаясь, легко приподнял мальчишку к самой лампочке и попросил:
- Давай сибиряк, покажи всем, как ты тушил там свет лучины.
Мальчишка, увидев с высоты любопытные взгляды присутствующих, оробел, отклонился от лампочки, и жалобно посмотрел на маму.
- Ну, же, прошу тебя, потуши – улыбаясь, просил дядька.
Мальчишка, увидев одобрительный мамин взгляд, и поняв, что некуда деться, изо всех сил дунул на лампочку, но она не погасла.
Все засмеялись, он покраснел, сконфузился, дернулся из дядиных рук, но тот его обнял и поднес к выключателю:
- Чтобы включить или выключить свет лампочки – сказал он – Надо нажать на эту кнопку. Жми.
Мальчишка несмело нажал на кнопку, и увидел, как лампочка погасла.
Потом дядька посадил его с собой у края стола:
- Не обижайся. Меня зовут дядя Валентин – я твоей мамы брат, и брат дяди Пети, а с лампочкой была просто шутка. Пойми, что они все не были в Сибири, и не знают, какая там жизнь.
Мальчишка оценил силу дяди Валентина, и тут же забыл обиду на него.
Со словами «молодец наш юный сибиряк» все дружно сели к столу.
Возле мальчишки – папа с шустрой сестренкой, у которой взгляд разлетался во все стороны, рядом с ней – мама с молчащей младшенькой, возле мамы – седая тетка с большими добрыми глазами, с сеточкой для волос на голове и большой бородавкой на подбородке. К ней, слегка прижавшись, сидел наголо бритый дядька в железнодорожном кителе, со звучным голосом и очень похожий на деда Михаила. Возле него, пристроив гитару у ног, был веселый дядя Петя. Далее сидел очень худой, высокий, молчаливый дядька с тонкими чертами лица, легкой ироничной улыбкой на губах, с внимательными и умными глазами, а рядом с ним – кокетливая, по виду чем-то вечно недовольная, тетка Вероника, имя которой часто произносили. Она была в каком-то слишком пестром наряде, с большими висящими с ушей сережками, и ярко накрашенными тонкими надменными губами. А на ее толстеньких пальцах поблескивали несколько перстней и колечек. Обок с ней, во главе стола, восседал строгий, высокий, с редкой сединой на голове, дед Михаил, прифрантившийся у себя в спальне в темно-серый костюм в мелкую серую полоску и белоснежную рубашку. А его большие крепкие ладони величественно лежали на столе.
Возле него, от угла другой стороны стола, уютно приютилась веселая парочка – красивый широкоплечий моложавый блондин, с приятным взглядом, в шикарном костюме с галстуком в полосочку, и аккуратной прической, зачесанной назад, сидел со своей соседкой хохотушкой – очень миловидной, словоохотливой теткой с кудрявыми волосами, украшенными красным искусственным цветком, время от времени порывавшейся петь.
Около них расположилась еще одна парочка – он, коротко стриженный, с маленькими серьезными глазками на постном лице, все время что-то шептавший своей миловидной, в элегантном фиолетовом костюме, соседке с полуприкрытыми веками глаз, удлиненным носом и полными выразительными губами.
В самом конце стола в темно-синем костюме, молчаливый, крепкого телосложения, скучал высокий светловолосый дядька, иногда произносивший слова на непонятном языке, а с ним, держа руку у него подмышкой, была очаровательно красивая тетка в шикарной шляпке с большой булавкой, а шейная ее цепочка с медальоном ярко выделялась на темно-синей кофте с ажурным белым воротником.
5
Дед Михаил, с удовольствием наполняя бокалы из большой темно-зеленой бутыли с длинным горлом, приговаривал: «оно вкусное, я пробовал, не скислилось, пейте на здоровье, оно полезное, это трёхлетнее вино моего производства, из яблок моего сада».
Гости, тихо переговариваясь, поглядывали, как бокалы наполняются напитком светло-желтого цвета с множеством мелких пузырей, которые лопались, подымаясь к поверхности.
- Михаил, ты что, его специально газировал? – спросил дядька, похожий на деда.
- Это особый рецепт изготовления, и хранения вина – с гордостью ответил дед.
Мальчишка, следя за действиями деда, не выдержал и тихонько спросил папу:
- Папа, а почему бабушка Лиза не может вставать?
- Она парализована, лежит уже много лет, и никогда больше не сможет ходить – так же тихо ответил папа.
- Как это парализована? – любопытствовал мальчишка.
- Это такая болезнь, когда часть тела человека, или всё тело как бы деревенеет, и мышцы слабеют так, что не могут двигаться. Понятно?
Мальчишка кивнул головой и снова спросил:
- Пап, скажи, а мамин дедушка, ой, мамин папа и мамина мама, они где? Они что, тут не живут?
- Нет, конечно, у них есть свой дом. Они, наверное, опаздывают.
А ты что, думаешь, что все, кого здесь видишь, живут в этом доме деда Михаила?
Мальчишка промолчал, сообразив, что у всех у них, наверное, есть свои дома..
Бокалы с игристым вином были наполнены.
Наступила тишина и все, как бы ожидая тоста хозяина дома, невольно улыбаясь, обращали свои скрытые любопытные взгляды на приехавших «сибиряков».
В дверь неожиданно постучали.
Дед Михаил, пробурчав – «кого это еще несёт», прихрамывая, вышел из-за стола.
Из прихожей раздались возгласы, и затем дед, с торжественным видом вернулся с гостями – стариком и старушкой, громко объявив:
- Прошу любить и жаловать моего свёкра со свекровью.
Свёкр – небольшого роста, с короткой шеей, отчего его голова казалось утопала в сильных сутулых плечах, с улыбающимся взглядом маленьких глаз из-под густых бровей, лицом, обросшим редкой клочковатой рыжеватой бородой, был одет в серый поношенный костюм в мелкую черную полоску, а свекровь – маленькая, голубоглазая, слегка сгорбленная старушка, была в белом платочке, обрамляющем лицо, иссеченное мелкими морщинками. На фоне ее темного кафтанчика, с длинной до пола широкой юбкой, хорошо были видны натруженные мозолистые руки.
Мама мгновенно встала и бросилась их обнимать. И так они стояли, трясясь от сдавленных рыданий.
- Ну, вот… снова слёзы – подумал мальчишка. А он уже устал от поезда, вокзалов, бесконечного ожидания, радости встречи, от множества эмоций, слез и чужих объятий, и ему так хотелось убежать, или хоть куда-нибудь спрятаться.
- Это мама и папа твоей мамы, бабушку зовут Александра, а деда – Пахом – тихо сказал папа мальчишке, и пошел к ним вместе с детьми.
- Вот еще одни мои дедушка с бабушкой – с интересом подумал мальчишка.
Наконец, все, потеснившись, сели к столу.
Дед Михаил встал, держа в руке бокал:
- Ну, что дорогие и любимые наши «сибиряки»! – торжественно сказал он – Сегодня для всех нас и вас, в нашей большой семье, после победы над фашистами – самый знаменательный день!
Давайте, дорогие родственники, выпьем за Господнее Провидение, за освобождения и счастливое возвращение наших выживших – моего сына с невесткой и его очаровательных детей! За встречу!
6
Семья «сибиряков», кое как расположившаяся на ночь в соседней со столовой комнате, еще спала. Мальчишка почему-то очень рано проснулся, и в темноте никак не мог понять – где он. Потом, осознав, что он спит на новом месте, встал, накинул на себя рубашку, и тихонечко вышел в столовую.
В большом окне столовой загоралась заря.
Он остановился у оголенного, лишенного белоснежной скатерти, полированного стола, и не понимал отчего он уменьшился.
- Еще вчера стол был огромный, а сегодня он какой-то маленький – подумал он – Во интересно! Сказочный он, что ли? А может это совсем другой стол?
Мальчишка погладил спинки гнутых черных стульев, блестевших в отблесках заоконной зари, удивляясь их красоте и вспоминая тяжелые деревенские грубоватые табуретки. Посмотрел на покрашенный пол и заметил, что он блестит. Затем пригнулся, и с интересом потрогал гладкую его поверхность. В одном из углов столовой, напротив большой печки, стоял большой резной белый шкаф со стеклянными дверцами, а за ними виднелись большие бокалы, рюмки, вазочки, и что-то еще поблескивало между ними. Мальчишка окинул их взором, потом задрал голову, взглянул на высокий белый потолок, края которого были украшены красиво налепленными квадратиками, и на большой оранжевый абажур, из-под которого была видна та самая лампочка.
Все это его восхищало, но непонятно откуда ему слышались тихо поющие голоса. Он прислушался и понял, что откуда-то из столовой, негромко лилась веселая песня «ну-ка, солнце ярче брызни, золотыми лучами обдавай!».
Мальчишка удивленно покрутил головой, и увидел большую черную тарелку на стене возле окна, из неё и слышалась эта задорная песня. А заря в окне, словно песне помогая, разгоралась все ярче и ярче.
Песенка ему так понравилась, что тут же захотелось поскакать-попрыгать, но за ней началась другая – «а ну-ка песню нам пропой, веселый ветер, веселый ветер, веселый ветер, моря и горы ты обшарил все на свете, и все на свете песенки слыхал!»
Мальчишка сразу же влюбился в эту песню, сходу запомнил слова, и даже тихо повторял припев.
Тихонечко подпевая он с восхищением смотрел на черную тарелку. Ему так хотелось прикоснуться к этому чуду, но дотянуться до нее он не мог.
- Так вот оно какое радио! – вспомнил он рассказ дяди Пети, разглядывая тарелку, в центре которой была какая-то круглая железка. Повторяя слова «моря и горы ты облазил все на свете», ему захотелось полистать большую-пребольшую книгу с таинственным названием «атлас», о которой ему в поезде рассказывал папа, где нарисованы самые высокие в мире горы, моря и океаны. А еще города, древни и станции.
Но вдруг эта чудесная песенка оборвалась мужским зычным голосом: «Внимание-внимание! Говорит Москва! Московское время шесть часов пятнадцать минут! Доброе утро, товарищи! Начинаем утреннюю зарядку!»
- Как интересно! Прямо вот здесь говорит Москва! А как это получается? – задумался он, очарованный волшебством тарелки.
Вчера в гостевой суете он её не заметил, да и вообще многого тогда не видел. Он всё осматривал столовую, и увидел в другом углу, за высоким шкафом узкую белую дверь. Подошел к ней, потрогал большую ручку и потянул на себя. Дверь открылась.
Мальчишка осторожно зашел, и увидел комнату с побеленной плитой, большим кухонным столом, накрытым веселой клеёнкой, шкафчиками на стене, полными всякой посудой и висящими полотенцами с яркими рисунками.
- Это кухня – догадался мальчишка.
Вся противоположная от плиты стена была занята сплошными рядами полок.
И чего только на них не было! Множество больших и маленьких закрытых и чем-то наполненных стеклянных банок, стояли и лежали, туго перевязанные разные мешочки, и среди них пустые и полные зеленоватые бутылки разной высоты – маленькие и большие, пузатые и высокие, с толстыми и тоненькими горлышками.
У двери на стене мальчишка обнаружил кнопку выключателя, и, вспомнив вчерашнюю попытку потушить свет, нажал на кнопку. Его мгновенно облил яркий свет лампочки. От испуга он тут же нажал кнопку, и свет погас.
Постояв у кнопки, мальчишка заметил на другом конце кухни еще одну дверь. Подошел к ней, потянул ручку, она не открывалась, но под ручкой, из дырки в двери, торчал большой ключ. Он его потрогал и понял, что ключ крутится. Покрутил сильнее, и дверь открылась.
( окончание следует)
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Четверг, 28.04.2016, 10:18 | Сообщение # 328 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1515
Статус: Offline
| ( окончание)
7
Мальчишка, остановившись у открытой двери, просто обомлел.
Быстро оглядев помещение, он понял, что это его комната, и отсюда ему не хочется выходить.
Его обнял запах свежеструганного дерева.
Ах, это удивительный запах! Он вспомнил точно такой же запах, который впитался в него в деревне, когда после пожара их дома, строили новую крышу из тесаных бревен, и слетавшие огромные белые пахучие стружки падали на его голову и обвевали его.
На противоположной от двери стене были два окошка, из которых виден был весь дедов сад с деревьями, и уже вовсю распускающимися почками.
Под окошками, во всю длину стены, стоял длиннющий невысокий грубый стол с небольшой кучкой стружки. Поверхность стола была шероховатой, а в некоторых местах были видны глубокие надрезы от пилы.
А над столом на гвоздях, забитых в стенку, висели всякие инструменты: пилы и ножовки разной длины, разнообразные клещи, молотки, на шнурочках – острозаточенные ножи с длинными лезвиями, всякие мотки проволоки разной толщины, и еще висели какие-то ему неизвестные железки и инструменты.
За специально прибитыми к стене широкими кожаными ремнями находилось много свёрл, напильников, и всяких длинных острых железных предметов с ручками на концах. А рядом с ними, отчего мальчишка пришел в полный восторг, на гвоздиках висела красотища – карманные часы на цепочке и на потертом ремешке большое нечто темно-зеленого цвета...
Мальчишка полез на стол, снял часы, приложил к уху и услышал громкое тиканье. Долго разглядывал красивые циферки, фигурные стрелочки, еще раз послушал ход часов и повесил на место. Потом снял это нечто, у которого с двух сторон были маленькие и большие круглые стеклышки. Догадался, что можно посмотреть и приложил к глазам маленькие круглые стеклышки. И увидел в окошке, как, прямо перед носом, шевелилась огромная ветка дерева. Он опустил нечто, увидел в окошке ветку, но не так близко, и понял, что стёклышки необычные, и могут приближать ветку дерева. Потом повернул это нечто и посмотрел в другие большие стеклышки – а ветка дерева как бы исчезла, но зато он увидел весь сад, который оказался очень далеко.
- Какие волшебные стёклышки! – чуть не воскликнул мальчишка – И что это за штука такая с ремешком и стёклышками – подумал он с недоумением.
Покрутив в руках это нечто и повесив на место, он слез со стола, и обратил внимание, что на одном его конце стояло много деревянных ящичков с гвоздями, и они – от самых малюсеньких до самых больших – были разложены в них по размерам. А там, на столе, где была кучка стружки – лежали непонятные мальчишке диковинные инструменты, похожие на короткие и длинные отглаженные толстые бруски с вертикальной короткой гладкой ручкой. Он взял один из них, и увидел, что посередине этого инструмента, под наклоном, было воткнуто широкое железное лезвие, и оно выходило с другой стороны тоненькой полоской сверкающего острия.
- Наверное этим выглаживают доски! – подумал восхищенный мальчишка.
Потом он подошел другому концу стола, около которого на полу были аккуратно сложены множество планок, реек и брусков разной длины и толщины, а рядом с ними стояли вертикально гладкие струганные доски. Возле них, у двери на полу, лежало много сложенных длинных толстых шероховатых досок, сверху придавленных большими гладкими камнями. И еще мальчишка увидел, что на полу под столом валялось много разных отпиленных коротких палочек. Он взял две одинаковые, погладил их и вспомнил…
За спиной он услышал осторожные шаги, и обернулся. На пороге стояла его шустренькая сестрёнка:
- А что ты тут делаешь? – с интересом спросила она и быстро подошла к нему.
- Вот, посмотри, какие нашел я красивые гладкие палочки.
- Зачем они тебе? А дай потрогать.
Мальчишка протянул ей палочки, и, вспомнив о книжке «серебренные коньки», воодушевленно сказал:
- Хочу тебе и себе сделать из них коньки!
- Такие, как в той книжке?
- Да!
- И мы с тобой будем кататься? А как ты из этих палочек сделаешь коньки?
Мальчишка забрал у сестренки палочки:
- Смотри сколько здесь инструментов! Вон сколько острых ножичков, и есть чем дырки в палочках сделать, и вон сколько висят тонких кожаных ремешков для привязывания коньков!
В мастерскую незаметно зашел дед Михаил:
- Что вы тут, сорванцы, делаете? – улыбаясь, спросил он.
Мальчишка от внезапного волнения уронил палочки, а шустрая сестрёнка тут же их подняла и серьезно произнесла:
- Мы хотим из этого сделать себе коньки!
- Коньки? Из палочек? – рассмеялся дед – В мастерской много острых инструментов, еще порежетесь, так что без меня сюда ни ногой.
- А я так хотел сделать коньки себе и сестренке – опечалился мальчишка.
- Ладно-ладно, как-нибудь дам тебе постругать палочки, чтобы ты понял, как это непросто сделать – ласково ответил дед, взял за руку сестрёнку, и повел их в столовую.
8
Из мастерской в столовую путь лежал через кухню.
Мальчишка заметил, что в кухне, у плиты, где стояли кастрюли, из которых валил густой пар, мама с тёткой Вероникой о чем-то разговаривали. По их взглядам он понял, что беседа была нехорошей. К ним подошел дедмиша, которого мальчишка так стал для себя называть, и негромко сказал:
- Ну-ка, немедленно прекратите! Этого еще мне в доме не хватало!
- А что она тут расхозяйничалась, как у себя дома! – ткнув пальцем в маму, повысив голос, и злобно глядя деду в лицо, произнесла тётка – Мне сейчас даже негде мужу приготовить завтрак!
- Она не хозяйничает в моём доме, а собирается покормить детей, а вы у меня здесь все равны – четко произнес дедмиша.
- А я тут причем, что она стольких нарожала там, в той ссылке!
Дедмиша взял тётку под локоть:
- А ну-ка, пойдем-ка со мной, поговорить надо бы – строго произнес он, и увел тётку из кухни.
Сестрёнка смотрела на происшедшее, хлопая ресничками, а мальчишка подошел к тихо плачущей маме, и прислонил к ней голову:
- Мама-мамочка! Почему она такая злая?
- Сыночек, не обращай внимания…
В кухню зашел папа, увидел маму, вытиравшую слезы:
- Что тут произошло? – спросил он встревоженно.
- Я тебе не при детях потом расскажу.
- Хорошо. Покорми первым сына, мы с ним пойдем знакомиться со школой. Надо его срочно записать в класс, итак много времени потерял из-за нашего переезда.
В дверях кухни появился длинный худощавый дядька в больших круглых очках и с мягкой улыбкой на лице. В руках у него была небольшая кастрюля с длинной ручкой. Сказав «доброе утро», подошел к плите и спросил:
- Мне вот на работу идти, и как мне быстро подогреть завтрак?
Мама сняла с плиты одну из кастрюль, сказав «да, конечно, без проблем», взяла у него кастрюлю и поставила на огонь. Папа молчал. Потом подошел к дядьке и подозвал мальчишку:
- Знакомься, это мой родной брат, зовут его дядя Женя. Он преподает математику студентам в институте. Если у тебя не будут получаться задачки по арифметике, то просто к нему подойди, и он тебе поможет. Ясно?
Дядьжень, как его окрестил мальчишка, погладив его вихрастую голову спросил:
- А ты знаешь, что такое шахматы?
- Женя, да откуда он там их мог видеть? Вот покажешь ему и расскажешь – тогда и знать будет – сказал папа.
- Хорошо – улыбаясь, сказал дядьжень – Я тебе покажу все фигурки, и научу тебя как ими играть. Это очень интересная древняя игра.
Мальчишка глядел на дядьженю восторженными глазами.
- Вот здорово! Научусь играть в древнюю игру! – подумал он.
- Что у вас тут за беседы без меня? – прервав мысли мальчишки, сказала вошедшая тетка Вероника с ухмылкой, поблескивая серёжками и всеми кольцами. Про себя мальчишка прозвал эту тётку – вороника, или тётьворона.
А ведь было в ней что-то воронье, с ее крикливым голосом, снующим взглядом, и блескучими цацками на руках и голове, что так любят эти птицы.
- Знакомься – сказал папа мальчишке – Вот это жена моего брата. Зовут ее тетя Вера. Она преподает химию в школе ученикам старших классов. Школа эта далеко, и ей надо рано вставать, быстро приготовить завтрак, и успеть доехать к первому уроку.
- Да-да, именно так! – надменно, с ухмылочкой, произнесла она – Чтобы не опоздать!
9
Школа была недалеко.
И чтобы не опоздать, папа с мальчишкой пытались идти быстрее, но препятствовала раскисшая дорога, вынуждая, в этой липкой плотной грязи, продвигаться с трудом.
- Ничего, сынок, скоро всё подсохнет, и ходить на учебу будет легко и весело – сказал папа, держа мальчишку за руку.
Крыши домов и всё вокруг вовсю нагревало встающее солнце. Улица, вместе с распускающейся зеленью и поющими птичками, дышала невинной южной первовесенней свежестью, а кусты и деревья почти на глазах обрастали мелкими ярко-зелеными листочками. И было в этом сказочном умиротворении природы некое ощущение щемящей радости и вечного покоя.
И все же они немного опоздали.
Когда они подходили к зданию в три этажа, с большими окнами было слышно, как в школьном дворе звонкий колокольчик пригласил всех учеников к первому уроку.
- Это вот такая огромная школа? – спросил удивленный мальчишка.
- Она большая потому, что это город, а не посёлок, и в учатся ней очень много учеников. И ты в ней тоже будешь учиться.
От слов «много учеников» мальчишке стало не по себе. Он никак не мог еще забыть ту поселковую школу с драчунами и обзывальщиками.
Директор школы – высокий, плотный, в строгом темном костюме, после нескольких папиных слов о сыне, вызвал школьную уборщицу бабварю и попросил ее позвать учительницу третьего класса. Учительница выслушала директора о приеме мальчишки в ее класс, сказала папе:
- Он сейчас пойдет со мной в класс и будем там знакомиться, а вы, папа, можете спокойно идти домой.
- Ты запомнил дорогу домой? – спросил папа мальчишку.
Он молча кивнул головой «да», и повела его учительница за руку длинными коридорами учебы, опыта и знаний..
Когда в класс вошла учительница с мальчишкой – недавно скакавшие ученики и визжащие ученицы в нарядных формах, мгновенно затихли.
Она дождалась полной тишины:
- Знакомьтесь, это наш новенький, прошу его не обижать и если надо – помогать, так как он много пропустил. А сейчас он сам скажет, как его зовут, и откуда приехал в наш город.
Мальчишка, совершенно оробев от полного класса учеников, колких взглядов пацанов и девчячьих улыбочек, тихо произнес, что приехал из Сибири, и едва слышно промямлил своё имя.
Ученики зашумели, не расслышав имя мальчишки.
Послышались с места вопросы - «из Сибири?» «а из какого города?» «а это далеко?» «а что он там делал?»
- Тише! – сказала учительница – Сибирь огромная. А наш новенький потом каждому скажет, как его зовут.
10
В большом школьном дворе, поодаль от всех, старшеклассники играли в странную азартную игру. Они подбивали пяткой или носком какой-то плоский кругляк, вырезанный из шкуры животного, в середине которого был закреплен кусочек железа. И надо было, подбивая кругляк стопой ноги, как можно дольше не давать ему падать на землю. Побеждал тот, кто по счету больше всех набивал этот кругляк. Пацаны эту игру называли «лянга».
Была большая перемена, и царил обыкновенный школьный «вавилон»: крики, визги, толкотня и сплошная беготня.
Мальчишку обступили одноклассники, одетые в чистенькие выглаженные школьные формы и ботинки. Они были на голову выше мальчишки, на котором явно выделялась на их фоне его поношенная кофтенка, мамой сшитая, да штаны, заправленные в кирзовые прохудившиеся сапоги.
Каждый из них, вытащив из кармана большущий бутерброд с колбасой или толстым слоем масла, завернутые в бумагу, смачно жевал и задавал ему вопросы. Мальчишка в основном молчал, разглядывая каждого, крутил головой и пытался понять, что им всем от него надо.
- Как-будто им не все равно – соображал мальчишка ошалевший от натиска вопросов, от которых гудело в голове – Кто он по национальности, где родился, сколько ему лет, кем работают его родители, где раньше жил-был, в каком месте, в какой школе учился, троечник ли он, хорошист или отличник, откуда приехал, где сейчас живет, играет ли в футбол.
- А не жидок ли ты? – спросил мальчишку задиристый, чубастый с узкими глазками Сашка Зацепко.
- А почему он жидок? – спросил долговязый Вовка Серов.
- Вишь как замолчал. Струсил, как жидок. Они все трусливые, и на войне не воевали, так мне мама говорила.
Видя его молчание и растерянность, одноклассники, потеряв к нему интерес, разошлись в разные стороны.
После уроков, с потрепанным портфелем, шел себе вприпрыжку по улице мальчишка, по высохшим тропинкам прямёхенько домой.
Он радовался, что ничего не задали на дом, что скоро первомай с парадом на центральной площади, о котором в школе много говорили. Тихо радовался, что завтра воскресенье, что можно побыть у дедмиши в мастерской, и там потрогать интересные старинные блестящие монеты, лежащие в жестяной коробочке, поглядеть в бинокль из окошка на зеленеющий сад, и смотреть, как он мастерит что-то из дерева, а если повезет, то разрешит немного постругать палочки.
На тропинке он вдруг увидел двух красивых большущих зеленых жуков, намертво вцепившихся друг в друга.
- Вишь, как дерутся, и дружить не умеют,а ведь жалко, еще насмерть загрызут друг друга – мелькнуло у него в голове.
Он наклонился, взял каких-то два прутика, осторожно попытался ими разнять их клешни, но ничего не получалось. Жуки, как он их ни переворачивал, словно не обращали никакого внимания на его усилия. И все его усилия с миром для жуков оказались напрасными. Мальчишка опечалился, перекатил их к забору, чтобы никто не раздавил, и пошел дальше, погрузившись в свои грустные мысли.
Он видел, как после уроков, одноклассники парами, или небольшой гурьбой расходились по домам. Некоторые ребята шли даже с девчонками, а другие, из зависти или ненависти, посвистывали им вслед.
А он уходил один.
С ним никто не захотел дружить. И это его сильно огорчало. И еще его огорчало, что в доме дедмиши его семье было очень тесно, что ему приходилось спать на очень неудобном узеньком топчанчике, что у него не было хотя бы небольшой тумбочки, где он мог бы делать уроки, и куда бы он мог складывать книжки и тетрадки, что учился он пока без учебников, и все уроки приходилось запоминать почти наизусть. А его учебники вместе с основными вещами, случайно оказались в каком-то багажном вагоне другого поезда, и что этот поезд все еще не доехал. Но больше всего его огорчало, что не было мира между мамой и тёткой вороникой. Да и он ее невзлюбил за бесконечные придирки и нравоучения.
- Почему ты все время бегаешь, почему не читаешь книжки, почему всё трогаешь в столовой, почему со штанов не стряхиваешь пыль у крыльца, почему не помыл руки, почему ты делаешь уроки в столовой, а не у себя в комнате? У тебя что, нет своего стола? Пусть тебе мама купит школьный стол! Почему ходишь в драных сапогах? Пусть тебе мама купит новые ботинки – и всё это она произносила с каким-то явным недовольством и унижением…
Дома было тихо, в столовой была слышна негромкая музыка черной тарелки, в их тесной комнате, у маленького столика сидел папа и писал в своей тетрадке. Мальчишка взял стул и подсел к нему.
- Пап, а где мама с сестренками?
Папа, заметно похудевший от напряженной работы, положил карандаш, зевнул от утомления, потянул уставшие руки, и снял очки с покрасневших глаз. Очки он стал носить недавно из-за падения зрения, как он говорил, в связи с резким для него изменением климата.
Он много писал и днем, и ночью. Иногда просыпаясь, мальчишка видел его пишущим, освещенным маленькой настольной лампой, как-то подаренной дядей Петей.
- Мама с сестренкам пошла в гости к деду Пахому – ответил папа, всё еще борясь с зевотой.
- Скажи, а что, ты все еще пишешь про тех гайдуков?
- Вот только что закончил и скоро поеду в редакцию, чтобы там ее прочитали, и напечатали книгу про моих гайдуков.
- И твоя книжка будет в библиотеке нашей школы?
- Не знаю будет ли она вообще напечатана.
- Почему, папа?
- Я пока на этот вопрос тебе ничего сказать не могу. Но я очень надеюсь. Мне друзья сказали, что книжка получится очень интересной.
- А что будет, если напечатают?
Папа приобнял мальчишку, и, наклонив голову, прошептал:
- Тогда мы с тобой сразу разбогатеем, купим себе свой дом, диваны, столы, шкафы, стулья, большие часы, новые одёжки, и много-много книг.
- И атлас?
- И атлас, и еще много красок с кисточками.
- И еще хотя бы мне маленькую тумбочку – продолжил мальчишка папины мечты.
11
Из редакции папа приехал очень грустный.
Он сказал маме, что книжку его прочитали, а главный редактор отказался ее печатать, сказав, что она не актуальна, и не отражает сути соцреализма. И что вообще «врагу народа» следует трудиться, а не заниматься идеологическими проблемами ни в жизни, ни в искусстве.
Мальчишка внимательно слушал папин грустный голос. Из всего сказанного он понял главное, что книжки не будет, потому что папа «враг народа».
- Понятно… – тихо сказала мама – Дааа… Рухнули наши мечты… И как быть?
- Буду срочно искать работу – ответил грустный папа.
- А возьмут ли на работу «человека с отметкой в паспорте», если даже в редакции об этом знают?
Они еще долго молчали, глядя друг другу в глаза, и понимали, что рухнули не только мечты о заработке, чтобы хоть как-то «подняться на ноги». А понимали они главное, что рухнула надежда их маленькой вселенной на возрождение равноправия в этом огромном непростом мире, некогда отторгнувшем и обвинившем их в ложном предательстве…
Но жизнь есть жизнь.
И она вроде бы как-то с трудом налаживалась.
Часто навещал их дядя Петя, возвращаясь с дежурства, и предлагал папе варианты работы. Мальчишка радовался его визиту, приносил гитару и просил его спеть любимую песню. Бывал у них дядя Валентин – проводник дальних рейсов, много рассказывающий о просторах необъятной страны и разных плохих новостях, что никогда по радио не передавали. Он всегда появлялся в костюме, тщательно выбритым, просил у мальчишки гитару и прекрасно исполнял старинные мелодии. Приходил с гостинцами добродушный и веселый дядьколя – брат дедмиши – служащий почтового вагона на одном из пассажирских поездов. Все они, чем могли, поддерживали родителей. Очень редко приходили совсем старенькие мамины родители, принося много всякой еды и домашних печений. Папа, потеряв надежду на издание книги, каждый день с раннего утра до позднего вечера пропадал в поисках любой работы. Мама не вылезала из домашних забот, и страдала от нервных срывов, связанных с проблемами отсутствия своего угла и вынужденным проживанием в непростых коммунальных условиях с родными людьми.
А мальчишка с сестренками, почти этого не замечая, жили своими играми и заботами.
- Дед, а дед! Когда я стану большой, дашь мне поносить бинокль и свои карманные часы? – спросил мальчишка, строгая палочки в мастерской.
- Угу – ответил дед, шлифуя наждачкой рейку.
- А монеты?
- Монеты можешь взять, они мне уже не нужны.
- Почему не нужны?
- На них уже ничего не купишь.
- Они, что плохие?
- Они были хорошие, но очень давно – сказал дедмиша, отложив шлифовку – Хватит тебе строгать. Бери монеты и дуй делать уроки…
На большой перемене, в возне-толкотне одноклассников упал на траву мальчишка, а из его кармана выпали две монеты. Мальчишка под смех пацанов, потянулся за ними, но Сашка Зацепко, сынок учительницы труда, был проворнее, схватил и стал их разглядывать:
- Так они какие-то не нашенские! – громко произнес он, ухмыляясь.
- Отдай! – крикнул мальчишка.
- А вот и не отдам! – и положил монеты в карман.
- Отдай, а то…
Не успел мальчишка договорить, как Сашка влепил ему в ухо. Мальчишка упал, затем вскочил и со всех сил толкнул здоровенного Сашку. Оба свалились, и, вцепившись, пыхтя, перекатывались по траве, как те два зеленых жука, не уступавших чего-то друг другу.
К ним подбежали разнимать старшеклассники. Подняли каждого, и ушли, погрозив кулаком. Тут же подбежали одноклассники, обступили, и кто-то сказал:
- Сашка, отдай монеты, а то завучу скажем.
Сашка вынул монеты, бросил их под ноги мальчишке, сплюнул, и сквозь зубы злобно процедил:
- А монеты у тебя не нашенские, не по-русски написано, а шпионские они, жидок ты и враг народа! Так мне моя мама сказала.
- Шпион, шпион! – засмеялся Сашкин дружок смуглолицый Толька – Враг народа, враг народа!
Одноклассники дружно засмеялись.
Вдруг громко зазвенел колокольчик, и все мгновенно помчались на уроки. А мальчишка, весь потрепанный, взъерошенный и ошарашенный, остолбенел от унижения и невозможности дать сдачи.
Нет, он не пошел в класс.
Ему стало стыдно идти в класс в таком испачканном виде.
С болью в душе подошел к школьному забору, присел на корточки, и горько заплакал.
Ему стало обидно не только за себя, но и за маму с папой, за то, что папа не смог напечатать книгу, за то, что тётка Вероника часто скандалит на кухне и обзывает маму, когда папы нет дома.
К нему подошел завуч школы, увидев его у забора:
- Ты почему не на уроке? Ты из какого класса? Нины Андреевны? – с улыбкой спросил завуч – толстенький, ехидный чернявый мужичок, с длинными усами, которого боялась вся школа.
Мальчишка, испугавшись завуча, лишь отрицательно мотнул головой.
- Нет? Может, Серафимы Николаевны?
Мальчишка кивнул.
- Ну, понятно – переменившись в лице, и сузив глаза, сказал завуч - Немедленно в класс.
- Я не могу сейчас зайти в класс, еще скажут, что я прогульщик – тихо ответил мальчишка.
Завуч внимательно посмотрел на него потрепанного, на рукава кофты, испачканные зеленым соком примятой травы, и всё понял:
- Говори честно – подрался или побили?
Мальчишка промолчал, опустив голову.
- Приказываю немедленно идти в класс! А этой своей Серафиме… Николаевне… передать, чтобы зашла ко мне после уроков. Понял? – сухо приказал он.
Мальчишка подошел к двери класса, и остановился.
Он слышал, как учительница красивым грудным голосом что-то вслух читала.
- Красивая она, и имя у нее какое-то необыкновенное – Серафима! – думал он.
Нравилась она ему – эта стройная смуглолицая учительница, с большими красивыми черными глазами и черными кудрявыми волосами. Но в то же время ему было очень жалко ее, и боялся, что она уедет отсюда навсегда.
Как-то мама, познакомившись и с ней подружившись, рассказала папе, что Серафима родилась и жила на Кавказе, там она вышла замуж за нашего земляка, служившего в армии, и он привез ее в наш город, в дом его мамы.
- Я слушала ее печальный голос, и видела ее глаза – рассказывала мама – Не сладко ей жить в нашем городе. В школе к ней относятся, как к чужой – очень сдержанно и отстраненно. А муж стал попивать да рукам волю давать, и всё из-за мамы его, ее невзлюбившей.
Всё это, однажды, услышал еще не уснувший мальчишка из-под одеяла, которым, как всегда, укутывался с головой, поджав ноги под самый подбородок…
Мальчишка всё топтался на месте, и не решался открыть дверь. И только неслышно подошедшая уборщица бабваря, взяв его за руку, ввела в класс:
- Вот, стоит под дверью, весь подранный, а чего стоит, сами разберитесь.
Учительница посмотрела на мальчишку, всё поняла, молча усадила его на парту, и, положив свою руку на его вихрастую голову, тихо спросила, окинув всех пронзительным взглядом:
- Это кто ж его так, и за что?
12
- Долго ты еще тут будешь занимать всю плиту, постоянно готовить и стирать свои хахаряшки? Надоело смотреть на твоё белье, что постоянно сушится над плитой! Сколько ты еще тут будешь со своими байстрюками крутиться по столовой и кухне? Житья нормального от вас нет! – женский крик раздавался из кухни – Подумаешь, помогает ухаживать за больной Лизаветой! Так это тебе положено! Нарожала кучу! Шла бы на работу, а детей бы сдала в детсад! Я работаю с утра до вечера! А ты - бездельница! – так, во весь голос, орала на маму тетка Вероника.
Мама, не умевшая кричать, потому что по природе голос ее не обладал таким свойством, чуть не плача, как могла громко, отвечала, что незаслуженно слышит обидные слова, и, что нельзя жить с родными людьми в злобе и ненависти.
- Да какая ты мне родня! – орала тётка – сибирский волк тебе родня!
На этот крик вышел возмущенный дед:
- Что вы тут раскудахтались! Немедленно прекратите! Моя Лизанька очень просит вас помириться, все время плачет, и я никак не могу ее успокоить!
Он запер за собой дверь кухни, и потрясенный мальчишка больше не слышал, о чем там он еще говорил.
Потом дедмиша ушел с теткой в её большую светлую спальню, которой она, как дед ни просил, наотрез отказалась поменяться с «сибиряками», несмотря на то, что у нее не было детей.
Мальчишка услышал, когда он шли, как тётка шипела деду «выбирайте – я или она».
Мама вернулась из кухни, молча легла, отвернувшись к стене, и лежала, не проронив ни слова.
Мальчишка, понимая и чувствуя некую страшную неизбежность, почему-то сел, вытянув ноги, на свой топчан, и спиной прислонился к своей большой подушке, приставленной к платяному шкафу.
Сестренки, как бы чуя неладное, тихо играли на полу у кровати своими разноцветными лоскутками с самодельными куклами. Старшая что-то негромко приказывала, а младшая с удовольствием исполняла.
Мальчишка прикрыл глаза и впал в некое оцепенение.
В этом неясном свете скрещенных ресниц отчего-то всплыла драка в сибирской поселковой школе, вспомнилась обида на Сашку Зацепко и его дружка, на теткины придирки, ее неласковые глаза. И тут же всплыла картинка с деревенская одинокой старенькой бабнюрой, часто приходившей к ним с крынкой молока для детишек. Его цепкая память вспомнила деревенскую моложавую тетку Аксинью - веселую, безвозмездно помогавшей маме справляться с нелегким хозяйством, и как она с мамой, подобрав подолы, частенько скобили в горнице доски пола до ослепительной белизны, по которым ему бегалось так радостно и легко.
Неясный свет в его прикрытых ресницах, играя разноцветными пятнами, плывущими в разные направления, высвечивал странные малюсенькие, медленно вращающиеся бесформенные фигурки с мигающими светящимися точками, плавно удалявшиеся и снова приближавшиеся к самым зрачкам, отчего он тихо вздрагивал, а от легчайшего сотрясения глаз, фигурки мгновенно исчезали, опустошая межресничное, легко колеблющееся пространство. Мерещенье и мысли его соединялись, пересекались, и, распадаясь, заострялись на чем-то важном…
Он думал о том, как быть ему в классе. Вспомнился долговязый немногословный одноклассник Вовка Серов – единственный из всех, что расспрашивал и с интересом разглядывал его монеты. Но дружбы он не предлагал, а быть одному мальчишке среди одноклассников было очень неуютно…
Странно устроена память у этих мальчишек. И не каждый сможет понять ее устройство, тем более, когда их скрещенные ресницы фокусируются так, что, образуя подобие щели, мальчишки могут сквозь щель попадать в неосознанные и непонятные им иные миры…
И непонятно как, но отчего-то мальчишка вдруг вспомнил, как папа ему обещал рассказать историю о каком-то фараоне и изгнанном народе, до сих пор живущем без своего большого дома. И это воспоминание в странном мерещенье и мерцании ресниц, перетекло и склеилось с обидой и непониманием противного слова «жидок». Он иногда слышал, играя с пацанами на улице, про каких-то жидков, которые зачем-то здесь живут, и непонятно откуда они взялись.
- Да гнать их всех надо – как-то кипятился после игры соседский залихватский парнишка в кепке, надвинутой на глаза.
- А зачем? – любопытствовал другой пацан в драной рубашке и широченных шароварах, всегда мешавших ему гонять мяч.
- Не знаю как, но родители сказали, что они мешают нам жить – процедил тогда сквозь зубы парнишка, еще больше надвинув кепку на глаза…
- Не они ли, эти жидки, и есть тот самый изгнанный народ – задавался вопросом мальчишка в своем полусне-полуяви.
И в этом оцепенении он вдруг почувствовал щемящее чувство недетского одиночества.
Он не помнил, сколько в таком состоянии пробыл и очнулся от папиного тревожного голоса:
- Вижу, что у вас снова что-то серьезное произошло.
Мама с трудом встала, подошла к папе и тихо сказала:
- Знаешь, что я подумала, чужие мы здесь… Идем немного прогуляемся, и я тебе всё расскажу…
Возвратились они довольно быстро, и по их глазам, мальчишка понял, что они скажут ему что-то необычное. Родители подсели к нему на стулья, и мама сказала:
- Сыночек, мы всё обсудили и решили, что переедем к деду Пахому.
- Мы завтра переезжаем? – спросил мальчишка, поглядывая на родителей – А там нам будет лучше?
Мама, неопределенно кивнув головой, ушла с шустрой сестренкой на кухню чего-то приготовить, а младшенькая прискакала к папе на колени.
- Пап, давно хотел спросить, а кто такие жидки? Да, а помнишь ты мне в поезде обещал рассказать о каком-то фараоне? И еще о каком-то изгнанном народе, помнишь? Почему его изгнали и где он сейчас живет?
- Хорошо, я тебе сейчас расскажу о фараоне, о жидках, и настоящую историю о древнем еврейском народе, о земле обетованной, а потом вместе начнем собирать свои вещи. Завтра выезжаем к деду Пахому…
Собрав с папой вещи, мальчишка отпросился на улицу поиграть с соседскими пацанами.
Он вышел на зеленую лужайку, что была на другой стороне улицы. Но пацанов почему-то еще не было. Мальчишка потоптался на месте, домой возвращаться ему не хотелось, и лег он в траву, широко раскинув руки, и устремив свой взгляд в бесконечную высоту...
Бездонное ясное небо наступившего лета, с прозрачными облаками, будто бы нарочно приклеенными, невольно призывало мир человеческий к любви и добру. Свет и тепло полуденного солнца нежно струилось невидимыми лучами, проникая к каждой букашке, травинке, цветочку, пылинке, былинке, и бесчисленным листочкам на бесчисленных деревьях, странным образом, живущих в тесноте, и не мешая друг другу, на этой Богом обетованной планете.
И мир этот, свыше исполненный, чем-то напоминал чудесные картины Кранаха или Тинторетто о представлении рая на земле. Но, почему-то Господний пример жития мира всего сущего, никак не совпадал с миром существования людского…
Мальчишка лежал, слушая редкие негромкие голоса из соседних дворов, кудахтанье кур за чьим-то забором, трескотню сверчков, да сварливое чириканье беспокойных воробьев. В паузах этой трескотни иногда прорезался крик иволги, что умела, по заверению дедмиши, заранее предвещать погоду.
Но что могла предвещать ему судьба – мальчишка не знал. И все его детские предчувствия строились на его маленьком мире, что с каждым днем все ширился и обогащался.
Взгляд его улетал все выше и выше к самому солнцу.
Он прищурил глаза от солнечной яркости, в глазах потемнело, а в скрещенных ресницах ему примерещилось огромное черное небо, усыпанное бесконечными зовущими звездами.
Мальчишка вспомнил, как однажды ночью, сидя с мамой на лавочке во дворе деда Пахома, и глядя в звездное небо, услышал от нее, что, кроме нашей планеты Земля, есть еще бесконечное множество огромных звезд и планет, на которых может быть жизнь, иная, может на нашу непохожая. И что всё то огромное черное небо мама называла вселенной…
Мальчишка открыл глаза, и, глядя в бесконечность синевы, подумал:
- Может быть там и есть какая-то иная жизнь, на нашу не похожая, но какая она – мама не смогла объяснить. Но и он тоже, как ни пытался, но смог себе ее нарисовать – А может иная жизнь на других планетах могла быть похожей на ту, тихую его простую деревенскую, с добрыми тетками да дядьками и дедом Ершовым, раздающего всем ершей да пескарей, но без тех с пистолетами и красными погонами? – мысленно вопрошал он сам себя.
Ему почему-то часто вспоминалась та прошлая жизнь, и она, на этом огромном расстоянии, даже начинала нравиться, и хотя бы потому, что там у него был дом, и, несмотря на голод-холод, для него там было всё ясно и знакомо…
Мальчишка сильнее прищурил глаза, смежил ресницы, и окунулся в свои цветные, никому не понятные, воспоминания.
Москва, 2016г.
|
| |
| |
| Щелкопёр | Дата: Четверг, 28.04.2016, 16:24 | Сообщение # 329 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 331
Статус: Offline
| спасибо Стэфу Садовникову за интересную историю жизни (как я понимаю - его собственной)!
|
| |
| |
| Сонечка | Дата: Вторник, 03.05.2016, 03:15 | Сообщение # 330 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 547
Статус: Offline
| интересные воспоминания, спасибо!
|
| |
| |
|
