Город в северной Молдове

Вторник, 22.07.2025, 08:22Hello Гость | RSS
Главная | воспоминания - Страница 42 - ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... | Регистрация | Вход
Форма входа
Меню сайта
Поиск
Мини-чат
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
воспоминания
KBКДата: Понедельник, 18.09.2023, 15:55 | Сообщение # 616
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 145
Статус: Offline
УДИВИТЕЛЬНАЯ НАХОДКА

В 1933 году в штате Нью-Мексико на территории США была сделана удивительная находка: у подножия плато недалеко от маленького городка Лос-Лунас, нашли камень, весом 90 тонн, который был испещрён какими-то непонятными знаками. С давних пор здешние жители прозвали это место «горой тайн».
Учёные довольно легко смогли расшифровать надпись на камне. Оказалось, что там были записаны всем  известные десять заповедей из Библии, только в сокращенном варианте.
Надписи были написаны на иврите — языке, на котором был записан Ветхий Завет. Этот же язык в немного осовремененной форме используется сейчас жителями Израиля.
Учёные не могли и не могут никак понять, как в Древней Америке могли появиться американцы, говорящие на еврейском языке. Такого, априори, не может просто быть.
Самым удивительным является то, что евреи уже более двух тысяч лет для записи текстов на иврите пользуются алфавитом, который получил название «квадратное письмо», а надпись на камне, найденном в Нью-Мексико, выполнена была намного более старым еврейским алфавитом, о существовании которого исследователи узнали лишь во второй половине 19 века благодаря проведенным археологическим раскопкам.
Возможность подделки практически исключается — первое свидетельство о еврейском камне из США относится к 1880-м годам.
О древнем алфавите в те времена во всём мире могли знать лишь очень немногие, к тому же он не  был известен целиком. А на камне представлен абсолютно связный текст.
К тому же тщательные исследования показали, что надпись была сделана очень давно – от 500 до 2000 лет назад.
Надо отметить, что место, где была обнаружена эта удивительная находка, само по себе очень интересное.              
    К «горе тайн» ведёт одна единственная тропа, и именно на ней и лежит таинственный камень. На самом плато остались развалины неких укреплений, которые были построены в древние времена местными жителями. Во всей округе сохранились множество загадочных рисунков и наскальных знаков – петроглифов. Учёным удалось выяснить, что один из таких рисунков изображает расположение созвездий и планет в момент солнечного затмения.
Данное солнечное затмение произошло в сентябре в 107 году до н.э.
В этот день по еврейскому календарю был один из самых важных религиозных иудейских праздников, а именно Рош-ха-Шана. 
Неужели это просто интересное совпадение?
Возможно ли, что в Америке в глубокой древности оказались евреи?  Ведь они не были народом мореплавателей в отличие от финикийцев.
Есть ещё одна гипотеза. Надпись могла быть сделана самаритянами, которые являлись потомками вавилонских переселенцев, подобно евреям исповедовали иудаизм и жили в Палестине. И у евреев, и у самаритян в ходу были так называемые «мезузы».        
     У евреев мезуза является маленьким свитком с записанными на нём десятью заповедями. Этот свиток помещают в футляр, специально предназначенный для этого, и хранят у входа в жилище.
У самаритян же мезуза являлась камнем, на котором выбивались те же десять заповедей, правда, с небольшим дополнением. Мезузу ставили прямо у входа в дом.
Если учесть, что еврейский камень стоит на тропе, которая  ведёт на таинственную гору, то можно предположить, что это разновидность самаритянской мезузы. Но даже если загадочную надпись, как считают некоторые исследователи, могли сделать самаритяне, которые бежали от гонений императора Византии Юстиниа I в VI веке до нашей эры, то остаётся непонятным, как они смогли пересечь Атлантику. Ведь даже до плаваний в Америку викингов оставалось около 500 лет. А до Колумба вообще 1000 лет.
К тому же, часть букв в надписи были позаимствованы из древнегреческого алфавита и значит, оставивший эти надписи, должен был знать по меньшей мере два языка. Версия о том, что этот огромный камень привезли, отпадает, так как каменная порода определённо была местной...

Некоторые учёные были настолько встревожены любыми доказательствами того, что в древней Америке находились израильтяне, что во время исследования разместили в том же регионе поддельные экспонаты, пытаясь тем самым представить новые экспонаты греческими, якобы оставленными во время греческого пленения.
Опытные лингвисты и  эпиграфисты в 1986 году в процессе суда смогли доказать и продемонстрировать, что другие греческие «экспонаты» являлись подделками и были изготовлены в 1979 году. Таким образом, исход судебного процесса доказал, что израильтяне всё же были в древней Америке и окончательно продемонстрировал, что надписи на таинственном камне являются записью десяти заповедей на древнем еврейском языке.
Камень Лос-Лунас является не единственной древнееврейской надписью, найденной в Америке. В штате Теннесси  в нетронутом прежде погребальном индейском кургане в 1889 году был найден камень, названный Бэт Крик.  
   Находкой заинтересовался профессор Сайрус Гордон, который и обнаружил, что надпись сделана древнееврейским письмом – тем же самым, что и на камне из Лос-Лунас.
Фактически текст состоял из одного слова, которое в переводе с иврита означало «для Иудеи»...
Однако и по сей день остаётся загадкой, что именно предназначалось для Иудеи в древнейшем кургане доколумбовой Америки...


Какие же мы после этого иммигранты ? Мы среди аборигенов-хозяев США, а вот англо-саксы, голандцы и прочие - они и есть реальные иммигранты.
Вот так-то господа!!

**********

материал прислал бельчанин Леонид Шварцман, за что ему спасибо: попал "в тему" - как раз в Рош-а-шана
 
БродяжкаДата: Пятница, 06.10.2023, 04:21 | Сообщение # 617
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 744
Статус: Offline
О том, как еврейских детей вывозили из зоны, пострадавшей в результате чернобыльской трагедии, написано очень много. В списке героев – славянские и англо-саксонские фамилии. О том, как это было в действительности, рассказывает раввин московской синагоги на Большой Бронной, руководитель объединения хасидов СНГ «Хабад-Любавич» рав Ицхак Коган

Расскажите, как случилось, что именно вы стали вывозить еврейских детей из заражённой зоны?

В 1990 году ко мне обратилась голландская организация «Ноев ковчег» во главе с Ури Коэном. Ури – сам бывший узник концлагеря, и он написал мне, что надо принять 226 детей из чернобыльской зоны и что финансовое обеспечение есть. Но у меня никаких инструментов для этого не было – ни помещений, ни какого-то медицинского сопровождения...
Я написал Любавическому Ребе, что ко мне поступила такая просьба, её нельзя оставить без внимания, но я не знаю, что делать. Ребе мне отвечает на иврите: нельзя принимать решения, которые касаются этой страны – так он называл СССР, – если ты сам там не находишься. А дальше пишет, что нужно взять директора школы мальчиков, директора школы девочек и с ними поехать в Советский Союз.
Тогда между Израилем и СССР не было дипломатических отношений, мы получили визы по приглашению Совета мира в Белоруссии и летели через Вену.
Скажу честно, я, возможно, не самый трусливый человек, но полёт из Вены в Москву был самым тяжёлым в моей жизни. Я возвращался в страну, выезд из которой занял у меня 14 лет!
Тем не менее, за 36 часов мы посетили практически все намеченные места в Белоруссии, потому что как раз там пострадало наибольшее количество людей, больше, чем на Украине.
Визу нам дали только на неделю, и мы срочно связались с Ребе, сказали, что проехали по всем городам, там действительно еврейские дети, но нет ни одной организации, которая была бы реально заинтересована их вывезти, – всё только разговоры. Ребе тут же ответил: возьмите на себя всю ответственность и везите их в Израиль. Но виза у нас уже кончилась, и мы вернулись обратно без детей.
Раввин, проявивший особое мужество Ицхак Коган, председатель религиозной общины любавических хасидов «Агудас Хасидей Хабад», раввин синагоги на Большой Бронной. Родился в 1946 г. в Ленинграде в религиозной семье. Его дед по материнской линии Иосиф Тамарин был сподвижником Любавического Ребе. Ицхак брал уроки иудаизма, к шести годам говорил и писал на идише.
1959 г. — прошёл обряд бар-мицвы.1961 г. — пошёл работать на завод учеником токаря. Поступил в вечернюю школу, а затем в Ленинградский электротехнический институт. По окончании занимался разработкой систем управления атомных подводных лодок, возглавлял конструкторское бюро...
1967 г. — женился.1974 г. — получил отказ на выезд в Израиль.
Ушёл с оборонного предприятия, занимался ремонтом холодильников и неквалифицированной работой. Открыл в Ленинграде подпольную ешиву шойхетов.1986 г. — получил разрешение на выезд и репатриировался в Израиль.
1990 г. — по поручению Ребе вывозил еврейских детей из Чернобыльской зоны в Израиль.
Включился в кампанию по возвращению Хабаду библиотеки Любавических Ребе и в борьбу за возвращение еврейской общине старой синагоги Полякова на Большой Бронной, назначен её раввином.
2006 г. — вместе с прихожанами синагоги стал жертвой вооруженного нападения, получил ножевое ранение, но обезвредил преступника собственными силами.
«За заслуги в развитии духовной культуры, мужество и самоотверженность, проявленные в экстремальных условиях» награждён орденом Почета.
Об Ицхаке Когане сняты фильмы: «Чернобыльские дети», «Белая ворона», «Хасиды зажигают огни», «Раввин». Историю своей жизни он изложил в биографической книге «Горит и не сгорает», интереснейшем документе эпохи...


– Даже сложно представить логистику всей этой операции. Да и агонизирующая советская власть наверняка чинила препоны?
Мы собрали детей в двух местах. Большая часть из 226 детей была собрана в Гомеле, а меньшая – в районе Мозыря и Калинковичей. Не у всех детей были оба родителя, потому что много людей погибло, поражение было очень сильное. Одна бабушка привела своего внука лет семи, наверное, и сказала: «Как же вы его не возьмёте?! Его родители умерли. Посмотрите на меня, сколько мне лет. Я же его не подниму». Мы взяли этого мальчика.
А потом, значительно позже, я видел книгу про Песах, и в ней была фотография: этот самый мальчик сидит на коленях у хасида, тот рассказывает ему Агаду...
Когда все дети были собраны и документы проверены, нам назначили день вылета из Минска – 31 июля 1990 года. То есть девятое ава. Я спросил у Ребе: может, надо попробовать поменять дату, потому что этот день с очень печальным прошлым? Ребе сказал: нет, не менять, но не делать ничего, что противоречило бы сути этого дня. То есть без музыки и тому подобного.
В Гомеле я остановился у одного влиятельного человека – Льва Моисеевича Шапиро и он мне говорит: есть негласное распоряжение КГБ запретить выезд ваших автобусов...
Что делать?! Нам 300 километров до Минска. Той группе тоже 300 километров. Лев Моисеевич спрашивает: у тебя деньги есть? Есть, отвечаю. Он говорит: давай, я пойду закажу поезд на четыре часа утра, пока все спят. То есть наши автобусы должны подать к пяти утра, мы сделаем вид, будто их ждём, а сами сядем на поезд...
Как сейчас помню: квитанцию на 2 880 рублей за четыре вагона по маршруту Гомель–Минск, отправление 04:00, прибытие 12:00.
А время уже позднее, мне надо ехать в Мозырь, чтобы всё проверить. Приезжаю уже ночью и боюсь спросить, как у них дела. Оказывается, у них всё в порядке! У меня есть фотография, как мы выезжаем из Мозыря на автобусах в сопровождении ПМГ – патрульно-моторизованной группы МВД. Они нас до самого аэропорта сопровождали. Правая рука не знала, что делает левая.
– Неужели и до Израиля вас сопровождали самолёты воздушной милиции?..
Мы собрались в аэропорту Минска – 226 детей и как минимум 400 родителей, которые пришли попрощаться. И вдруг нам объявляют: задержка рейса. А через час или полтора говорят, что я вообще никаких самолётов не заказывал, а просто собрал деньги, и сейчас поданы автобусы, чтобы всех отвезти обратно. Но я нахожусь на связи с Израилем, и Аронов – руководитель молодежной организации евреев Израиля – сообщает мне, что самолётам не дают пройти воздушные ворота: два Ил-18 были зафрахтованы в Румынии. Он говорит: держись! Я начинаю объяснять людям, что, если они сейчас заберут детей, то уже никогда их не вывезут, что я вместе с ними, никуда не убегаю, самолёты заказаны и это просто какое-то недопонимание властей и авиадиспетчеров.
Мы двое суток жили в аэропорту. Спали кто на скамейках, кто на полу, подстелив газету. Аэропорт был закрыт.
Я спать не мог и говорю людям: это как исход из Египта, давайте вместе «Шма Исраэль» читать. Мы стали одеваться – ко мне ещё ребята приехали из Ленинграда помочь, большой миньян получился. И вдруг подходит ко мне пожилой человек и просит дать ему помолиться. Я говорю: пожалуйста! А он в ответ: а что вы меня не спрашиваете, почему я хочу молиться? Я говорю: я никого не спрашиваю, почему он хочет молиться.
И он рассказал такую историю: «Я окончил ешиву здесь, в Белоруссии. У меня была семья. Пришли немцы, убили семью. Я чудом уцелел и после войны женился снова. Здесь мой внук, которого вы увозите по указанию Любавического Ребе, и я хочу молиться»...
Все годы после войны, а это 45 лет, он не молился. Он вёл у нас молитву и молился прекрасно.

– Это было девятое ава, то есть все эти злоключения вы переносили, ещё и соблюдая пост?
Пост – самое лёгкое, что было. Дело в том, что они закрыли все пункты питания. И я ездил на такси по окрестным буфетам, собирал чёрный хлеб, вареные яйца, рыбные консервы, чтобы дать людям. 400 взрослых и 226 детей прокормить в таких условиях очень непросто.
В середине вторых суток наконец звонит Аронов и сообщает, что есть разрешение на пролёт и в течение семи часов самолёты будут. Я спрашиваю: «Это точно? Тогда я поеду в город, привезу еды». Он говорит: «Точно, можешь ехать». Я беру такси, едем на центральный рынок и накупаем фруктов, всего, что только можно купить, полную машину. Приезжаем и видим на табло наш рейс. Только он летит не в Израиль, а в Лондон. Почему? Началась война в Персидском заливе...

– Это похоже на готовый сценарий для фильма.
Нам сказали, что в Лондоне нас заберёт «джамбо» Боинг 747 из Кувейта и доставит в Израиль. Нас 226 детей, я 227-й. Два ИЛ-18 могут забирать 216 человек. Получается, 10 детей надо оставить.
Я как хитрый еврей отправляю в первом самолёте 108 детей. Отбирал тех, кто покрупнее, а помладше оставил с собой. Грузимся. Занимаем все 108 мест, и нам говорят, что остальные должны остаться. Тогда, заявляю, я остаюсь вместе с ними и никакие бумаги на перевозку подписывать не буду. Они: «Что же делать, ведь мест нет?!» Я говорю: «Ребята, которые постарше, возьмут по одному маленькому под один ремень безопасности, а мне места не надо, я буду в команде стюардов». Это же 1990 год, румынская команда – конечно, договорились, и мы все долетели до Лондона. До сих пор храню фотографию тех лётчиков...
– Думаю, многие ребята не выезжали дальше своего райцентра, а здесь такой «экшн», да и здоровье их наверняка было ослаблено радиацией. Ведь могли случиться какие угодно проблемы по медицинской части, вплоть до психических срывов.
Нет слов, как тяжело ребята пережили этот перелёт. Они были очень ослаблены, все зелёно-жёлтого цвета. В Гомеле радиация была чудовищной, на улицах висела информация, сколько времени можно находиться в данном месте. Поэтому в Лондоне нас сразу поместили в специальную карантинную зону. Рав Фогель привёз нам много-много еды.
Тем временем со мной связался Роберт Максвелл, британский магнат. Он сообщил, что никакого «джамбо» не будет, его захватили иракцы в Кувейте, и мы должны на этих же Ил-18 лететь в Израиль. Но команда, которая нас везла, уже не может туда лететь. Максвелл послал в Бухарест свой личный самолёт, чтобы привезти новых лётчиков, и утром можно будет лететь.
Я ответил, что никуда детей не повезу, потому что они очень тяжело пережили этот перелёт. Если Ребе скажет везти – повезу, не скажет – останусь здесь, пока они не придут в себя.
Через два часа Ребе передал, чтобы мы летели. В пять часов утра мы вылетели в Израиль. В полёте все спали.
Только потом выяснилось, что, Ребе общался с двумя очень влиятельными евреями в мире – Армандом Хаммером из Лос-Анджелеса и Робертом Максвеллом из Лондона – и попросил их одновременно обратиться к Горбачеву с единственным вопросом: «Есть ли у еврейских детей из чернобыльской зоны право на жизнь?».
И воздушные ворота открылись.
Я ни минуты не сомневался, что всё получится. Есть такое понятие: если ты посланник, то действуешь не своими силами. Это было противостояние всей советской власти. Я сам, конечно же, не мог справится!

 Ребе сказал: берите ответственность на себя. Коган вспоминает события тех лет

– Но, насколько мне известно, вами было вывезено гораздо больше, чем 226 детей?

Когда я привёз первую группу, Ребе немедленно потребовал вторую. Моё же расставание с теми, кто меня сопровождал от белорусского Совета мира, было очень неприятное... когда я передавал им благодарность от израильской стороны, они открытым текстом сказали: в следующий раз по 30 долларов за каждую детскую головку.
Я вспылил и сказал, что ничего им не будет. На что мой собеседник тихо и спокойно сказал: ты ещё пожалеешь. Может, и надо было мне быть сдержаннее, но я же не знал, что Ребе немедленно потребует вторую группу. Отчего я так вспылил: дело в том, что мою родную тётушку, которая воспитала моего отца, в Витебске живьём закопали с шестью детьми, потому что у нее отнялись ноги во время бомбежки. Заставили соседей выкопать яму прямо во дворе и туда сбросили. Рассказывали, что потом ещё три дня земля шевелилась...
И вот теперь у меня прямым текстом требуют деньги за жизнь еврейских детей!
Так или иначе, я должен был опять начать переписку с Советом мира. Ответ был великолепен: конечно, вы делаете замечательное благородное дело, но мы хотели бы, чтобы родители тех, кто уехал в первой группе, посетили Израиль и убедились, что дети окружены заботой, также мы хотим, чтобы наши врачи увидели, насколько хорошее медицинское обеспечение получают дети.
Я прекрасно понимаю, что стоит за этим. Ничего не отвечаю, не знаю, что делать, хожу ужасно разбитый, ни с кем не могу поделиться, это же секретная миссия всё-таки.
И вдруг Саша Фейгин, с которым мы очень близкие друзья ещё со времен отказа, спрашивает: Изька, что такое, на тебе лица нет? Я отвечаю: Саша, не знаю, что делать, от Ребе указание немедленно вывозить вторую группу, а меня туда не пускают, ставят препоны. Он говорит: знаешь, по-моему, тут есть твоя родственница, тоже Коган, которая сможет тебе помочь, она первая привезла лицей из Советского Союза в Израиль. И он дает мне координаты кибуца.
Еду туда. Женщина лет пятидесяти, на каблуках, в пляжной одежде, но мне это до лампочки, рассказываю, в чём дело. Она говорит: ничего не обещаю, но вернусь в Москву, попробую помочь.
И вот дней через десять, а то и меньше, после своего возвращения она сообщает мне, что решила все вопросы. Только отправлять надо будет через Москву.
Оказывается, поскольку ей все выездные документы оформлял КГБ СССР, она пришла к ним, рассказала всю историю и спросила, хотят ли они продолжить эту акцию? Они ответили: конечно!
Те румынские самолёты нам обошлись в $ 162 000. А самолёты, которые дал Союз через КГБ, Ту-154, стоили $ 18 000.
Вывезли 152 ребёнка и ещё тонн десять кошерных продуктов для общины в Марьиной роще обратным рейсом провезли без таможни...
– Правда, что в спасении детей участвовала практически вся ваша семья?
Да. Можно сказать, что это уже был семейный подряд. Потому что и моя средняя дочка вывозила, и младшая помогала. Меня направили в Советский Союз уже в составе группы из четырёх посланников. Со мной были Аронов, Кунин и Левинсон. Мы уже боролись за «библиотеку Шнеерсона», а я параллельно собирал третью группу. Но сам уехать не мог, Ребе сказал: не уезжай, пока книги не отдадут. Тогда я позвал свою 15-летнюю дочку Симону, она и в лагере работала с детьми.
Мы делали для них 8-10-дневную подготовку, чтобы в неё обязательно вошёл шаббат. Мы устраивали полную кошерную неделю. Говорили, что вот так в Израиле живут, чтобы для детей это не стало неожиданностью. Мы предлагали посмотреть, подходит им это или не подходит. Не было ни одного, кому не подошло бы...
А с первой группой мы намучились. В Израиле они попали в другой мир — где нельзя мясное с молочным смешивать, где соблюдаются субботы, а вторая группа потом даже влияла на первую. Третью группу вывезла моя 15-летняя дочь Симона 27 декабря 1990 года, рейсом № 612, он летает и сейчас. А 6 ноября 1990 года он летел с нашей второй группой в первый раз.
Правда, на табло написали не Тель-Авив, а Ларнака.
– С какими сложностями, кроме адаптации детей к новой реальности, вы столкнулись в Израиле?
В Израиле у нас была только одна проблема – с врачами. Государство не хотело давать детям статус олим, потому что они без родителей и им нет 18 лет...
Но Всевышний правит всем миром. Один из моих любимых учеников ещё со времен отказа – доктор Шейнин. Когда я уезжал собирать первую группу, попросил его организовать детям медицинское обеспечение. Он пошёл к главному врачу отделения радиологии медцентра «Хадасса» и изложил суть дела. Главврач Зеев Вешлер встаёт и говорит: «Вы не знаете, к кому вы пришли. Я единственный из еврейских детей, который выжил в детском лагере Саласпилс под Ригой. Я сделаю всё, что в моих силах, и больше».
От меня он попросил только автобус, а сам обеспечил его аппаратурой и ещё давал 10-12 врачей.
Меня он тоже спас. Он сказал: «Изя, ты не знаешь, куда ты едешь. Ты попадёшь туда из благополучной в радиоактивном плане зоны. Для организма это шок. У тебя нет даже радиометра. Я тебе скажу одно: как только увидишь, что у тебя рубашка прилипает к телу, уезжай из зоны. Отдохни, как перестанет прилипать, возвращайся».
Я сначала на это не обращал внимания – мы же здоровые евреи! Но однажды, когда раздевался в гостинице Гомеля, увидел широченную ленту электрических искр, она тянулась от тела к рубашке.
И я уехал к старшей дочке в Одессу...
Когда рубашка перестала прилипать, вернулся в Гомель, собрал детей и вывез.
– Как складывалась дальнейшая судьба спасённых детей?
По-разному. Например, в нашей семье есть усыновлённый мальчик – Ашер Гольдман. Он из чернобыльских детей. Я собирал в Киеве новую группу. Ко мне приходит женщина, не еврейка, кстати, и сообщает, что у них три сироты остались, некому их даже покормить. Говорю, расскажите подробнее. А она: чего рассказывать, приходите, сами всё увидите.
Я послал людей. Оказалось, у сирот уже все документы в Израиль оформлены. Их маму убили в поезде, когда она возвращалась из посольства в Москве. Я привёз ребят – двух девочек и мальчика – в Израиль. Но потом выяснилось, что в документах что-то не так, нужно было вернуться в Союз.
Ашер никого в Москве не знает, только папу Изю. Приехал к нам. Я спросил у раввина Лазара: что делать? Он говорит, пусть в ешиве учится, потом посмотрим и сделаем гиюр. Вот Ашер учится в ешиве, хорошо учится. Дело идет к Песаху. Я спрашиваю рава Лазара: что мешает сделать ему гиюр? Понимаешь, говорит, ему 15 лет. Мы сделаем гиюр, а где семья, в которой он будет жить, кто поможет ему всё соблюдать? Я не знал, что ответить. Прихожу домой и рассказываю всё Софе светлой памяти. А она мне: «Ты что не мог сразу сказать? Мы будем той семьей!».
Возвращаюсь к раву Лазару, говорю: мы будем та семья. Назавтра рав окунул Ашера в микве. Но самые главные плоды этого дела были впереди. Сказано: «Кто мудрый? Тот, кто видит то, что зарождается».
А за всем этим стоял Ребе.
Сколько спасённых душ! Лейдикеры – это же чернобыльцы оба, и Нохум и Эстер. Дан Лакшин, который руководит ешивой в Москве, – из чернобыльских детей. Раввин Баренбаум – из чернобыльских детей. Слуцкие – из чернобыльских детей. Девид Ройтман – из чернобыльских детей. Ребе видел, насколько необходимо протянуть руку этим детям. Это он протянул.
Мы просто, что называется инструменты, которыми он это делал. Мне бы такое в голову не пришло.
– Я слышал, как о вас говорил один израильтянин. Формулировка «цадик ми-Ленинград» была самой скромной. Известно, что про вас ходит много легенд. Что для вас как для посланника Ребе и человека, живущего своей миссией, является главным? Что делает человека человеком?

Я думаю, что верить – это самое первое и необходимое. Верить, что есть Хозяин у этого мира.
Я читал где-то, что самому мощному компьютеру задали вопрос: что было раньше, курица или яйцо? Он ответил, что курица раньше. Вот и всё.
Не обезьяна наш предок, у нас есть Создатель, к Нему надо искать дорогу, и это заложено внутри каждого из нас. Когда есть настрой, человек всегда это ощутит. Надо только попробовать. Всевышний сказал: попробуйте Меня, Я хорош.
Кто по-настоящему попробовал? Я рассказывал вам историю про человека, который окончил ешиву в Белоруссии, пережил войну, и у него погибла семья. Конечно, его можно понять. Он столько выстрадал, и у него не хватило сил верить. Но когда он увидел, откуда приходит спасение для его внука, он сказал: я хочу молиться.
Подобная история произошла и в Польше. Людей вели на расстрел. И такого же выпускника ешивы, у которого были ребёнок и прекрасная жена, их тоже вели на расстрел. В какой-то момент ребёнок бежит в сторону. По нему начинают стрелять, он падает, за ним бежит мать, её тоже расстреливают. А сам этот парень каким-то образом выжил в этом аду. Прошли многие годы. Он летит в самолёте и оказывается рядом с посланником Ребе из Рима по фамилии Хазан. Раввин интересуется, кто он такой. Тот рассказывает, что еврей, окончил ешиву, пережил Холокост. Раввин видит, что этому человеку подают не кошерную пищу, и предлагает свою. Тот отказывается и говорит: у меня с Ним свои счёты. С таким человеком трудно наладить контакт, в общем, они долетели и расстались. Прошло ещё много лет. Раввин Хазан молится в центральной синагоге Иерусалима в Йом-Кипур. У него родители живы, и, когда говорят изкор, он выходит на улицу. Видит, что тот самый человек стоит, курит. Он подходит и говорит: «Я тебе не собираюсь делать замечаний, но прошло столько лет, ты хоть раз говорил изкор по своей жене, по сыну?» Больше ничего не сказал и вернулся в синагогу. Тот человек пошёл следом и подал ему имена жены и сына на изкор.
Хазан прочитал, поворачивается к нему и говорит: папа! Хазан оказался его сыном. Он тогда, в Польше, притворился, что его убили. А мать накрыла его своим телом...

На следующий день после Пурима мы созвонились с раввином Ицхаком. Взволнованным голосом он рассказал мне историю, которая могла произойти только в этот праздник: «Мой сын Йоси проводил в Реховоте фарбренген для «русских». И рассказывая об Амане, упомянул историю семьи моей тёти Эстер, которую вместе с детьми фашисты закопали живыми. После этого рассказа встаёт парень и говорит: «Так моя бабушка была её соседкой! Ей удалось убежать к партизанам и пройти всю войну». И рассказывает все те подробности, которые мы знали в семье. Уточняет, что произошло всё это в Витебске, и оказывается, что его бабушка Рахель – моя двоюродная сестра, чудом выжившая в той бойне! Её уже, к сожалению, нет в живых, но мы нашли её детей и внуков, и чудо Пурима нас соединило! Есть у этого мира Хозяин!

Адам Нерсесов


Сообщение отредактировал Бродяжка - Пятница, 06.10.2023, 04:22
 
ПинечкаДата: Воскресенье, 22.10.2023, 15:42 | Сообщение # 618
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1541
Статус: Offline
Санаторий "Рижское взморье" ("Ригас Юрмала") - ныне первоклассный отель – некогда принадлежал Четвёртому управлению Минздрава Латвии. Каждый, кто бывал в Майори, видел оригинальное современное здание, похожее на многопалубный корабль. Это главный корпус, подступающий вплотную к золотистому пляжу. Кроме него, в комплекс входило несколько благоустроенных особняков старой постройки. 
По численности персонал санатория вдвое превышал количество отдыхающих, которых здесь обслуживали с подчеркнутой учтивостью и предупредительностью. 
Лечебное отделение со всевозможными процедурами, комфортабельные жилые комнаты, тренажёрные и спортивные залы, бассейн с каскадом, сауны, столовая ресторанного типа - всё было по высшему разряду. В таких условиях блаженствовала, отвлекаясь от суетных дел, партийная и чиновничья элита республики. Но сюда по разным протекциям приезжали также гости из Москвы, Ленинграда, Киева, других городов. Престижные путёвки нередко доставались академикам и знаменитым врачам, популярным артистам и композиторам, известным спортсменам и прочим звёздам. Мне же доводилось много раз попадать в этот райский уголок по росчерку пера министра здравоохранения Латвийской ССР В.Канепа. Его щедрость по отношению ко мне объяснялась просто: Министр благоволил к журналистам, которые не обходили вниманием подведомственную ему медицину. 
"Рижское взморье" издавна облюбовал и Аркадий Исаакович Райкин, отдыхавший здесь едва ли не каждое лето. Однажды наше пребывание в санатории совпало. Было это в 80-х годах на заре "перестройки"...
Райкин, вызывавший всеобщее любопытство, держался неприметно, но не обособленно. Мы познакомились без всяких условностей, как часто случается на курорте. При встречах разговаривали то урывками, то довольно продолжительно, прогуливаясь или найдя укромное местечко в просторном холле, устланном коврами.
Между тем среди отдыхающих подобралась небольшая компания еврейских интеллигентов. Они держались поодаль от номенклатурной знати. 
Как-то, увидев их в сборе, Райкин произнес на идише: «Работай, кумт эсн митиг!» (Господа, пошли обедать!) 
Стол, за которым сидели Райкины, располагался слева от входа в столовую. Их было пятеро: Аркадий Исаакович с супругой Ромой Марковной (она к тому времени перенесла тяжёлое заболевание), их дочь Екатерина и сын Константин со своей первой женой. Помню, Константин без умолку хохотал, шумно изъяснялся и куражился за едой, нисколько не считаясь с косыми взглядами в его сторону. Похоже, он намеренно эпатировал местную публику - знай наших! 
А вечерами при полном аншлаге шли его концерты в большом открытом зале филармонии в Дзинтари. И ни один из них не пропустил Аркадий Исаакович, неизменно находившийся в первом ряду среди зрителей. Надо было видеть, как просветлялось его лицо, когда он делился впечатлениями об этих концертах, с каким нескрываемым восхищением и гордостью отзывался об актёрских способностях сына.

Аркадий Райкин умел подмечать всякие забавные ситуации и добродушно посмеивался над ними. Однажды его и других именитых гостей Юрмалы городской комитет партии пригласил покататься на яхте по Рижскому заливу. Писатель А. Чаковский уселся там за пианино и заставил всех слушать, как он «играет», постукивая одним пальцем по клавишам. А потом самонадеянно спросил: «Ну как?!» Наглядно изобразив эту сценку, Райкин пожал плечами: «Гор мишуге!» (совсем свихнулся!). 
Ну а в серьёзном плане он много рассказывал о ростках еврейской культуры в Москве, о возникающих еврейских музыкальных и театральных коллективах, которые зачастую обращались к нему за помощью и советом.
Как-то, коротая время, мы с Райкиным придумали себе незатейливую игру. Каждый из нас произносил какое-нибудь слово на иврите и тут же переводил на русский. Обоим это доставляло удовольствие. Иные слова напрашивались сами собой без напряжения памяти: дерех - дорога, шамаим - небо, авода - работа, рош - голова. К нашей общей радости изредка удавалось даже составить простенькое предложение. Ничего более путного ни у Аркадия Исааковича, ни у меня, увы, не получалось.
Тогда я узнал, что родившийся в Риге Райкин в первую мировую войну эвакуировался с семьёй в город Рыбинск, где прошли его детские годы. Здесь он ходил в хедер. И здесь же посещал обычную школу. Предаваясь воспоминаниям, Райкин рассказал об одном из своих рыбинских соучеников по школе. Хилый еврейский мальчик, вызванный на уроке к доске, был настолько растерян и взволнован, что у него под ногами образовалась лужа - на виду у всего класса. Мальчик, с которым произошел конфуз, впоследствии оказался необычайно способным и стал всемирно известным физиком. То был академик Я. Зельдович. В зрелом возрасте, уже овеянные славой, однокашники редко встречались. Но когда это всё-таки случалось, каждый говорил, что завидует другому...

Среди тех, кто общался с Райкиным на курорте, был журналист Александр Каверзнев, мой давний знакомый. Страдая время от времени запоями, он тем не менее сделал карьеру и приобрёл широкую известность как комментатор Центрального телевидения. Его новенькая «Волга» вызывающе красовалась на территории санатория вопреки строгому запрету парковать там частные машины. Однажды Райкин подошёл ко мне и спросил, не помню ли я, как часто принято у евреев произносить традиционное пожелание «В будущем году - в Иерусалиме!»?
- Кажется, только раз в году - в Йом Кипур.   
 - Вот и я так думаю, а Каверзнев спорит со мной, утверждая, что евреи это говорят каждую субботу. Чувствуя, что мои отношения с Райкиным становятся всё более доверительными, я осмелился задавать некоторые деликатные вопросы. Меня, например, интересовало, как он оказался на злополучном антисионистском митинге в Колонном зале Дома союзов.   
- Туда меня заманили, пригласив на «срочное совещание» и не сообщив каких-либо подробностей, - ответил Аркадий Исаакович. - Я понял, что очутился в ловушке, когда увидел разыгрывающийся фарс перед телевизионными камерами. Я был в состоянии шока. И, конечно, не выступал, если помните...

Зашла речь и о клеветнических слухах вокруг имени Райкина, которые прокатились по всей стране. Их передавали из уст в уста в разных вариантах, иногда со ссылкой на «достоверные источники». Одно из самых абсурдных измышлений сводилось к тому, что артист отправил свою покойную мать для погребения в Израилe , а в гробу припрятал много бриллиантов, целое состояние. Или ещё слух, но иного свойства - про сорванный концерт в Киеве. Якобы на вопрос «Кто я такой?», содержавшийся в райкинском монологе, некто из зала выкрикнул: «Жид!»   
- Что касается Киева, - последовал ответ, - ничего подобного и в помине не было. Наоборот, нигде, пожалуй, в другом месте меня так восторженно не принимали. Мой памятный концерт в этом городе, проходивший, кстати, под эгидой ЦК Комсомола, имел грандиозный успех. По окончании люди несли меня на руках к машине. А нелепых наговоров и сплетен действительно хватало. Когда я жил ещё в Ленинграде, в бытность Романова секретарём обкома, несусветную чушь обо мне, в том числе историю с бриллиантами, распространял некий партийный лектор. Я возмущался, писал письма, ходил на приёмы. Я настойчиво требовал остановить этого клеветника и ему подобных. Но все мои усилия ни к чему не привели. Тогда я начал самостоятельно бороться с порочащими меня слухами. Стал высмеивать их прямо с эстрады – в скетчах. И это помогло! «Официальное» муссирование небылиц с антисемитским душком прекратилось.
Мы коснулись также зловещего плана Сталина в отношении евреев под конец жизни диктатора.
О том, насколько реальной была надвигавшаяся беда, много лет спустя Райкину напомнил случай: к  нему в антракте одного из концертов обратилась незнакомая женщина, видимо, его почитательница, и протянула нумерованный лист бумаги, испещрённый строчками машинописи.  - Я это берегла для Вас, - сказала она, пояснив, что её муж в начале 50-х работал в КГБ. - Возьмите себе на память». Перед глазами Райкина предстал список, сплошь состоявший из еврейских фамилий, среди которых он нашёл и свою - с перечислением домочадцев, указанием адреса ленинградской квартиры и даже с пометкой о наличии чёрного хода. Такие списки составлялись во всех крупных городах...

Несмотря на сомнения, приведу и следующий рассказ А. Райкина.  
- А знаете ли Вы, как проходило последнее заседание Политбюро при Сталине?- спросил он. То, что я услышал, показалось невероятным. Обсуждался единственный вопрос - о предстоящей депортации евреев. С докладом о подготовке железнодорожного транспорта к массовой акции выступал Каганович. Вдруг поднимается Ворошилов и, еле сдерживая ярость, заявляет, что вся эта затея недопустима, и что он не желает быть её участником. Затем нервно расстегивает китель, вынимает из кармана и бросает на стол свой партийный билет. Сталин изменился в лице. Ничего не сказав, он покинул заседание и, почувствовав себя плохо, больше не возвращался.
Откуда Райкин почерпнул эти сведения, я не спрашивал. Такую версию довелось слышать впервые. Пересказывая её почти дословно, с трудом представляю себе Ворошилова в роли бунтовщика с пробудившейся совестью. К тому же решившегося перечить «отцу народов», перед которым трепетали его соратники. Впрочем, не стоит гадать. Ясность в сию тайну мадридского двора, возможно, когда-нибудь внесут историки. 
Как раз в то лето, когда происходили эти беседы, на рижском взморье поселился, арендовав несколько помещений, выездной полуподпольный хедер. Мальчишек в ермолках и с белыми шерстяными кисточками поверх штанов я увидел во дворе у знакомых дачников. Тогда это было необычное зрелище. Смотрю, появился и раввин в чёрном облачении. Мы обменялись приветствиями, разговорились.
Хедер с его питомцами и наставниками, оказывается, прибыл из Москвы. Подростки изучали Тору, совершали молитвы, соблюдали кашрут. Занятия сочетались с отдыхом на свежем воздухе.
Я будто перенёсся в детство. Мне, родившемуся в довоенной Латвии, не внове наши заповеди и традиции. Но теперь они лишь смутно проступали в памяти. И я признался, что знаю-то одну единственную молитву на все случаи жизни. На что ребэ ответил: - В душе каждого еврея таится искорка веры, даже если он не догадывается о ней.
Вскоре об этой встрече я поведал Райкину, связав её с воспоминанием о гетто, откуда я спасся чудом и где погибли мои родители, сестра семи лет отроду, близкие и далёкие родственники от мала до велика. Я сказал: - В минуты отчаяния, тревоги или опасности я всегда читал молитву «Шма Исраэль». Райкин молчал. Потом наклонился ко мне (будучи чуть выше ростом) и еле слышно произнёс: - Я тоже! 
- Но я и сейчас, Аркадий Исаакович! - почему-то так же тихо добавил я. Он опять наклонился и повторил:  - Я тоже!
В первую минуту эти неожиданные слова меня поразили. Кто бы мог подумать! Хотя задним умом вполне осознаю, что в сущности не было повода для удивления. И всё же впечатление от того разговора свежо по сей день. Такое не забывается.


Автор - Наум Зиндер  

  А его сынок, которым он так гордился, теперь всегда читает не "Шма Исраэль", а молитву " О́тче наш, И́же еси́ на небесе́х ! Да святи́тся имя Твое́,   да  прии́дет Ца́рствие Твое́,   да   ..."     
Хорошо, что папа не слышит.
 
СонечкаДата: Пятница, 03.11.2023, 09:46 | Сообщение # 619
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 560
Статус: Offline
Одним центральных персонажей романа «Золотой телёнок» является мелкий жулик Михаил Самуэлевич Паниковский. Это чуть ли не единственный персонаж книги, выведенный без какого–либо сочувствия со стороны авторов.
Он вздорный, шумный, ворует гусей, притворяется слепым и норовит обмануть своих «коллег» по отъёму миллиона у Корейко. Даже смерть Паниковского подана комично, без малейшего оттенка трагизма.    
Это не случайно.
Дело в том, что у Паниковского был реальный прототип, которого что Ильф, что Петров искренне терпеть не могли – хотя и по разным причинам.
 Напомню, что знаменитые советские фельетонисты родились и выросли в Одессе – своего рода криминальной столице Российской Империи. Особую роль в криминальном мире портового города играли польские банды. А самой крупной, известной и удачливой была группировка, возглавляемая Микалиной Ковской.
 Да–да, вы уже всё поняли. Пани Ковская, гроза Одессы.
Налётчики пани Ковской гордо называли себя на польский манер «корсажи» (korsarze, то есть «корсары»), и хотя шутка напрашивается здесь сама собой, желающих поострить было очень немного. «Корсажи» были известны своим лихим поведением и, как сказали бы сейчас, «отмороженностью».
За двадцать лет существования банды, польские налётчики совершили более трёхсот ограблений: они обчищали почтовые составы, банки, страховые общества, не боялись нападать на инкассаторов, а один раз даже сумели захватить часть казны Черноморского флота, фактически взяв на абордаж эсминец «Честный». Любопытная деталь – отец Микалины, Войцех Ковский, скончавшийся, когда будущей налетчице ещё не исполнилось и двенадцати лет, служил лейтенантом на Черноморском флоте.
Как любые преступники, гангстеры Ковской активно использовали сленг и тайный язык. Цель будущего ограбления они называли gęś («гусь»), а сам процесс – oskubane gęsi («ощипать гуся»). Успешно освободив банковское хранилище или почтовый вагон от материальных ценностей, «корсажи» оставляли на месте визитную карточку – живого гуся с нацепленным на него галстуком. Гусей, к слову, пани Ковская разводила сама – было у неё такое милое хобби...

Блестящая история неуловимой банды подошла к концу совершенно неожиданным образом весной 1916-го : во время ограбления грузового поезда в предместье Одессы в перестрелке случайно погибли оба машиниста, и неуправляемый состав врезался в цистерны с хлором. Большая часть налётчиков скончалась от острого отравления. Ковская выжила, но лишилась зрения.
Мир организованной преступности безжалостен, и место ослабевшей банды немедленно заняли другие группировки.
 Кроме того, Ковская была единственной среди гангстерских главарей Одессы, которая не подписала в 1911 году конвенцию о разделе зон влияния. Пока её банда была на пике триумфа, остальным преступным группировкам оставалось лишь смириться, но после этого неудачного ограбления, они хладнокровно перебили остатки её людей.
Те, кто сумел выжить, либо бежали, либо залегли на дно. Растеряв влияние и людей, она добыла новый паспорт, переехала под Киев и со смирением Диоклетиана продолжила разводить гусей.
Окончательно черту под жизнью бывшей королевы одесской преступности подвела Октябрьская революция. Ослепшая Ковская закономерно лишилась и дома и гусей.
 Чудом пережив гражданскую войну, она умерла в 1924 году в дешёвой гостинице города Ямполя. Собственно, почти подробное описание её смерти и приведено в «Золотом теленке»: Однажды, когда вы вернётесь в пустой, холодный номер гостиницы «Марсель» (это будет где–нибудь в уездном городе, куда занесёт вас профессия), вы почувствуете себя плохо. У вас отнимется нога. Голодный и небритый, вы будете лежать на деревянном топчане, и никто к вам не придёт, Паниковский, никто вас не пожалеет. Детей вы не родили из экономии, а жён бросали. Вы будете мучиться целую неделю. Агония ваша будет ужасна. Вы будете умирать долго, и это всем надоест. Вы ещё не совсем умрёте, а бюрократ, заведующий гостиницей, уже напишет отношение в отдел коммунального хозяйства о выдаче бесплатного гроба…
Финальный вопрос: откуда Ильф и Петров знали Ковскую, и почему они так глумятся над ней в «Золотом телёнке», выводя её в виде склочного и жадного старика?
 Петров (тогда ещё Катаев) не мог простить ей смерти сестры, ставшей случайной жертвой перестрелки при ограблении банка купца первой гильдии Ерохова.
А с Ильфом история случилась скорее комичная: в 1913-м году он будучи шестнадцатилетним подростком, пришёл лично к Ковской просить, чтобы его взяли в банду.
Ильфа тогда пленяла вся эта гангстерская романтика, и больше всего на свете он хотел стать дерзким и независимым героем–налётчиком. Но одним из требований было знание польского языка, на чём будущий фельетонист и срезался.
 Ковская собственноручно отвесила страждущему юноше подзатыльник и выставила на улицу. Оскорблённый в лучших чувствах Ильф тогда пообещал ей: «Вы не знаете меня. Я вас всех ещё продам и куплю».

И в 1931 году вместе с Петровым исполнил свою клятву...
 
ЗлаталинаДата: Четверг, 09.11.2023, 06:39 | Сообщение # 620
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 291
Статус: Offline
отрывок из интервью с Виктором Топаллером от июня 2016-го:

... я не считаю, что с нынешней Россией надо что-то  перезагружать. Надо, наоборот, разгружать. Хватит нести казуистическую чушь – «наши партнёры»… Нет никаких партнёров. Эта страна на сегодняшний день – враг Америки, и отношение к ней должно быть соответственным.
– А что же с Ближним Востоком? Пациент безнадёжен?
И будет безнадёжен, пока Запад не перестанет делать хорошую мину при плохой игре. Надо просто перестать лгать. Изображать, что разговор идет о двух сторонах в конфликте, а не о героической борьбе единственного цивилизованного государства в регионе с обнаглевшими бандитами.
Надо назвать убийц и отморозков – убийцами и отморозками. Дать себе отчёт в том, что переговоры с террористами – тупик и катастрофа, что с пиратами в своё время справились только тогда, когда объявили их вне закона и начали вешать.
Признать, что Израиль – единственный реальный союзник  США в регионе, и то, что хорошо для Израиля,  хорошо для Америки. И, соответственно, наоборот...
Если не ошибаюсь, Андрей Дмитриевич Сахаров говорил, что нравственность в политике, в конечном счёте, приносит успех, а ложь и лицемерие, кажущиеся такими «выгодными и дальновидными», в результате приводят к краху.
Необходимо прекратить всю эту белиберду с «мирным процессом».

С кем говорить?С «народом», который был придуман на Лубянке для уничтожения евреев и даже не скрывает этой своей основной задачи? Что за бред?!

Не вредно бы вспомнить слова первого и последнего посла СССР в Израиле, Александра Бовина: «После войны 1948-1949 годов большая часть тех районов Палестины, которые по решению ООН должны были отойти арабам, так и осталась у арабов – эти районы захватила Иордания. Казалось бы, чего проще: король Иордании передаёт эту землю своим палестинским «братьям» и дело с концом. Но он не передал. Почему? По очень простой причине: воевали не за создание Государства Палестина рядом с Государством Израиль. Воевали за уничтожение Государства Израиль. Арафату не нужен был Западный берег реки Иордан, ему нужен был Восточный берег Средиземного моря».
– Предположим, есть возможность пожить в любую эпоху и в любой стране – Ваш выбор?
Я, может, и придумал бы что-то интересное, но тут всё «испортил» гениальный Александр Кушнер. Я эти строчки прочёл первый раз, когда мне было двадцать, и с тех пор уже никогда не думал о смене эпохи:

Времена не выбирают,
В них живут и умирают.
Большей пошлости на свете
Нет, чем клянчить и пенять.
Будто можно те на эти,
Как на рынке, поменять.

*****
...Виктор Топаллер вёл цикл «Русские американцы», включая 23 передачи о выходцах из Советского Союза и России, которые изменили облик Америки и повлияли на ход истории.
Актёры, писатели, учёные, авиаконструкторы, бизнесмены, музыканты, композиторы, режиссёры – они все нашли себя в стране иммигрантов.
Вы удивитесь, когда узнаете, в скольких сферах американской жизни они оставили русский след...

Истории, которые изумляют, вдохновляют и служат примером.
Такое просто нельзя пропустить.

Например, знаете ли вы, как уроженка Санкт-Петербурга  Алиса Розенбаум превратилась в Айн Рэнд, и почему американцы, отвечая на вопрос, какая книга оказала на них наибольшее влияние, поставили её роман «Атлант расправил плечи» на второе место сразу после Библии?
Как еврейский мальчишка из России Изя Бейлин превратился в гениального композитора Ирвинга Берлина?
Почему авиаконструктор Игорь Сикорский, которого называют не иначе как «мистер Геликоптер», покинул Россию, и как получилось, что с 1957-го года все американские президенты летают исключительно на вертолётах Сикорского?
Кому принадлежат слова: «Рискуя разбить сердца своих русских читателей, с гордостью говорю, что я являюсь американским писателем»?
Кто из русских снимался в классическом вестерне «Великолепная семерка»?
Что связывает Изю Демски и голливудского актёра Майкла Дугласа?

И это лишь – лёгкие наброски к эпическому полотну цикла о русских американцах...
 
ЩелкопёрДата: Суббота, 18.11.2023, 05:33 | Сообщение # 621
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 334
Статус: Offline
...сегодня  два года со дня смерти Романа Каплана...

Самовар Иосифа Бродского,
или четыре счастливых случая Романа Каплана

Зима. Что делать нам в Нью-Йорке?
Он холоднее, чем луна.
Возьмём себе чуть-чуть икорки
и водочки на ароматной корке…
Согреемся у Каплана.

(И. Бродский)

Коммерсантом Бродского сделал случай.
У случая были конкретные имя и фамилия: Роман Каплан – ленинградец, переживший блокаду.
Закончил ИнЯз, учился в аспирантуре, но тяготел к искусству и работал в Эрмитаже. Ещё в молодости познакомился с Бродским и судьбы их причудливым образом переплелись.
И Каплан, и Бродский рвались из СССР на Запад. Помог счастливый случай по имени Ричард Никсон: в 1972 году накануне его визита в Москву Брежнев сделал широкий и расчётливый жест: распорядился выпустить большую группу евреев в Израиль. И Роман, и Иосиф попали в заветный список. Капалану, правда, пришлось пересидеть несколько лет на исторической родине. Бродский оказался в Америке почти сразу.
Переехав из Израиля в Нью-Йорк, Роман кинулся на поиски крыши над головой и заработка.
Тут счастливый случай явился в обличии миллионера, владевшего множеством домов на Манхеттене. Благодетель изрёк: «У меня есть отель на Парк Авеню. Я дам тебе работу ночного портье и жильё за 10 долларов в день». Каплан едва не зарыдал от счастья. За трудовую ночь он получал большие для себя деньги – 40 долларов.
В отеле, больше похожем на высотный барак, жило немало русских. Одним из них был Эдуард Лимонов, написавший здесь свою скандальную книгу «Это я, Эдичка». В главе «Отель Винстол и его обитатели» Лимонов знакомит с этой трущобой: «Мой 16-й этаж весь состоит из клеток, как, впрочем, и многие другие этажи. Когда я, знакомясь, называю место где я живу, на меня смотрят с уважением. Мало кто знает, что в таком месте ещё сохранился старый грязный отелишко, населённый бедными стариками и старушками и одинокими евреями из России, где едва ли в половине номеров есть душ и туалет».
Следующий счастливый случай звался Эдуардом Нахамкиным: выпускник знаменитого рижского института инженеров гражданской авиации эмигрировал в США и там он ошарашил публику своей наглостью, открыв в центре Манхеттена в нескольких кварталах от легендарного Метрополитен музея художественную галерею.
Нахамкин делал ставку на советский андерграунд. Каплан, друживший с Михаилом Шемякиным, Олегом Целковым, другими молодыми авангардистами, был для него находкой. Так Роман стал директором галереи Нахамкина.
Галерея закрывалась рано – в 6 часов. Кучковавшаяся там эмигрантская богема перебиралась в квартиру Каплана, благо он жил уже на Мэдисон Авеню – нужно было только перейти на другую сторону. В квартире Романа эта публика со вкусом выпивала, закусывала, делилась новостями от общих знакомых из СССР и вальяжно вела умные разговоры в стиле «пикейных жилетов».
Но этот пир мысли портило ворчание жены Романа, Ларисы. Возвращаясь запоздно с работы, усталая, она мечтала лишь добрести до дивана, а приходилось убирать за гостями, мыть посуду. В конце концов, Лариса взбунтовалась: «Если тебе так хочется поить и кормить своих друзей каждый день – открой ресторан!»...
Роман вспоминал: «Она сказала это с вызывом, без всякого сомнения, мол, вот сейчас они к тебе приходят на халяву, а как откроешь ресторан, если откроешь, они к тебе ходить не будут»...
В декабре 1986 года Роман Каплан основал на Манхэттене в Нью-Йорке ресторан «Русский самовар
Мораль Каплан пропустил мимо ушей, а идея запала в душу. Вскоре он взялся за дело и отыскал восемь пайщиков, согласившихся стать совладельцами нового русского ресторана под обещание дивидендов в 10% годовых.  Облюбовал подходящее здание на 52-й улице неподалёку от знаменитых бродвейских театров. Один из них был совсем рядом, и мысленному взору Романа открывалась идиллическая картина: после спектакля зрители толпами валят в его заведение – поужинать, обсудить спектакль. Был расчёт и на эмигрантов...
Увы, от столкновения с реальностью хрустальная мечта  разбилась вдребезги и со звоном. Звон смахивал на погребальный.  Всё в здании обветшало и требовало серьёзного ремонта – полы, отопление, трубы, электропроводка.  Денег на это не было. А тут ещё на соседнем пустыре затеяли стройку, и она наглухо загородила ресторан от взоров театральной публики. Концессионеры, почуяв неладное, потребовали назад свой почивший в бозе капитал.
Запахло большим скандалом. Зловещая тень банкротства нависла над Капланом.  Положение было убийственно безысходным.
Тут-то судьба и послала Роману главный в его жизни счастливый случай: на исходе очередной бессонной ночи незадачливый ресторатор включил радио. Бесстрастный голос диктора вещал новости. Одна из них ввела Каплана в трепет: Нобелевская премия по литературе присуждена Иосифу Бродскому. Роман, как учили, перешёл от простого созерцания к абстрактному мышлению: нобелевка – это не только медаль и почёт, но и внушительная призовая сумма.
Безысходность не оставляла выбора: Каплан набрался смелости и позвонил новоиспечённому лауреату. Попросил помочь деньгами.
Далёкий от бизнеса Бродский  спросил совета у своего процветающего друга Михаила Барышникова. «Мышь» –  так звал танцовщика Иосиф Александрович, отозвался дельным советом: «Давать деньги в долг рискованно.  Давай выкупим доли недовольных акционеров».  Так и поступили.
Внезапно появившиеся деньги реанимировали стоящее одной ногой в могиле заведение и новая жизнь разлилась по зданию. На стенах появились картины и рисунки Шемякина, других художников, фотографии, автографы. Повеяло уютом. Последним штрихом стал белый рояль, переданный ресторану Барышниковым. Но важнее денег оказались имена новых владельцев. На эту приманку потянулись не только соотечественники, но и американцы. Следом – именитые европейцы.
В Каплане открылся новый талант – кулинарный. 
Гурманы закатывали глаза от его борща и домашних пельменей.
В меню родные для русского глаза и экзотические для иностранцев блюда: разносолы, квашеная капуста, солёные огурцы, холодец, рыбец с хреном.
Свои фирменные яства подкинули посетители: литератор Юз Алешковский подарил рецепт холодного борща, а Мстислав Ростропович  –  чесночной водки, которую нарекли «пейсаховкой».
Каплану удалось сделать не просто ресторан, а что-то вроде престижного клуба для богемы.
В «Самоваре» не только выпивали, закусывали и общались. Здесь проводились выставки, презентации новых книг, выступали поэты, художники, музыканты. Традицией стали празднования дня рождения Бродского. Ресторан превратился в американскую Мекку русской культуры. Именитые гости оставляли автографы.
Чаще – стихотворные.
Василий Аксёнов:

Входи сюда, усталая мужчина,
И отдохни от чужеземных свар.
Нам целый мир покажется чужбиной,
Отечество нам «Русский самовар!»


Мстислав Ростропович:

Забудем всё. Забудем горечь.
Мы в «Самоваре». Ростропович.


Сергей Юрский:

Ну и не надо шума-грома.
Есть «Самовар». А в нём есть Рома.


Анатолий Найман, в прошлом – литературный секретарь Анны  Ахматовой и друг молодости Бродского, написал о заведении целую книгу – «Роман с “Самоваром”».
Какие имена звучали здесь!
Из СССР приезжали  Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Фазиль Искандер, Андрей Вознесенский… Родион Щедрин и Майя Плисецкая, Иннокентий Смоктуновский и Михаил Ульянов, Зиновий Гердт и Михаил Козаков – всех не перечислить. Не отставали и «западники»: Курт Воннегут, Николь Кидман, Милош Форман, Сюзан Зонтаг, Мишель Легран, Марсель Марсо,  Лайза Минелли...
Коренные «самоварцы» с энтузиазмом украшали интерьер своими подарками – картинами, рисунками,  безделушками. Хронически безденежный Довлатов купил на последнюю наличность старый самовар. Денег на транспорт не осталось. Так и нёс его на руках из Квинса на 52-ю улицу! Зато потом сидел в ресторане под собственным самоваром.
Евгению Евтушенко пришло в голову: «Самовар», с его атмосферой почти интимных посиделок, – лучшее место, чтобы попытаться прекратить пожизненную войну с Бродским. Попросил Каплана выступить посредником в мирных переговорах. Увы, Иосиф Александрович, завидев «заклятого  друга», вошедшего в ресторан с руками, распростёртыми, как крылья голубя мира, демонстративно отвернулся.
Валентин Гафт откликнулся на событие в журнале автографов:

Страниц касался этих Бродский
И Евтушенко, что Евгений.
Да, в этой жизни идиотской
Полно дурацких совпадений!


Бродский часто наведывался в «Самовар». Садился за столик в дальнем правом углу зала. Кулинарные изыски его не влекли, – заказывал пельмени, холодец, селёдку с луком. Случалось, после второй – третьей рюмки выходил к роялю и в упоении пел,– по словам Каплана «Чудовищно. Но самозабвенно». 
Особенно любил «На позицию девушка», «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина...». Иногда переходил на романсы.
Каплан Бродского боготворил. Лишь однажды обиделся – Иосиф Александрович не пришёл в «Самовар» на его юбилей. Но на следующее утро помятый, едва живой Бродский виновато протянул Роману листок:

Прости, Роман, меня, мерзавца,
дай по лицу.
Но приключилось нализаться
вчера певцу…

И потому в твоей гостиной
был только Юз.
Роман, я был всегда скотиной
и остаюсь.

Прощенья нет подобной твари
(плюс иудей).
И нет мне места в "Самоваре"
среди людей.

В приличный дом теперь ублюдка
не станут звать.
Там, где блистают Лара , Людка,
мне не бывать.

Теперь мне пищей, вне сомнений, –
одна маца.
Ни шашлыка мне, ни пельменей,
ни холодца,

ни рюмки дорогой отныне.
Душою стар,
войду я, как Моисей в пустыне,
в ближайший бар

и прошепчу, припав к стакану
сухой губой:
«Ура! 55 Роману!
O boy! O boy!»


После смерти Бродского над его столиком водрузили портрет поэта в чёрной рамке.
Каждый год 24 мая в «Самоваре» по-прежнему отмечают день рождения Иосифа Александровича. Его вдова, не любившая Америку, продала  свою долю и переехала в Италию. Барышников тоже вышел из совладельцев. Но дух Бродского, как и прежде, витает в «Русском самоваре».

*    *    *
Бывая в Нью-Йорке, я приходил обедать в легендарный ресторан. Каплана застал лишь однажды. Дёрнулся было к нему, но передумал – представил, как надоело этому пожилому человеку отвечать на вопросы о Бродском.  Разглядывал картины и фотографии на стенах, читал записи знаменитых гостей. Разгадывал лица на полотне, пародирующем «Бурлаков на Волге», тянувших вместо баржи гигантский самовар: Каплан, Бродский, Барышников, Вайль, Довлатов, Окуджава, Евтушенко…
На двери с автографами наткнулся на подписи приятелей молодости – Петра Вайля и Александра Гениса. Улучив момент, когда в зале никого не было, присел за столик Бродского. Обернулся к его фотографии и память мгновенно воскресила строки:

Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце.
Стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.


Вошёл новый посетитель и я поспешно вернулся за свой столик. Теперь фотография Иосифа Александровича оказалась напротив меня. Бесстрастное лицо. Отрешённый взгляд.
Я всматривался в портрет, а в голове вертелось:

Ах, улыбнись, ах, улыбнись, во след махни рукой.
Когда на миг все люди замолчат,
Недалеко за цинковой рекой
Твои шаги на целый мир звучат.


Борис Подберезин
 
papyuraДата: Пятница, 24.11.2023, 11:36 | Сообщение # 622
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1676
Статус: Offline
Гениев лучше не знать лично, а я знала. Он прожил у меня неделю или больше.
Майя Немировская

Эфраим Севелa стал известным вдруг. Лукас Лонго, американский писатель, в газете "The New Haven Register" объявил сразу после выхода из печати в 1973-м его первой книги "Легенды инвалидной улицы": "Среди нас появился великолепный писатель. Эфраим Севела достиг вершин еврейской комедии. Мы имеем дело с подлинной комедией, в которой блистал Вильям Сароян в его лучших вещах".
Сегодня Эфраим Севела - писатель, кинорежиссёр и сценарист с мировым именем, автор 15 романов и повестей, выдержавших почти 280 изданий на различных иностранных языках, создатель 13 художественных фильмов, среди которых "Колыбельная", "Ноктюрн Шопена", "Попугай, говорящий на идиш", ставших классикой современной кинематографии в гостях у Международной Еврейской Газеты.
ЭФРАИМ СЕВЕЛА:

- Я поздно пришёл в литературу, но успел написать почти всё, что задумал. Не хватило сил на роман "Танец рыжих". И чуда не случится - уже давно не молод и болен. А вот амплуа режиссёра только
примерил. Разбежался - и рухнул.
Осмысление творческой жизни, а, следовательно, и самой моей жизни, в фильме "Господи, кто я?", который я снял для Российского ТВ. Заодно и обращение к читателю, зрителю: не придумывайте меня, я такой, какой есть. А слухов обо мне (было, теперь не знаю) предостаточно. Таков уж удел человека не "усреднённой" судьбы. А уж если он талантлив и удачлив...
Но прежде, чем обрести право задаться вопросом "Господи, кто я?" и ответить на него, мне предстояло прожить нелёгкую жизнь..

Я родился в небольшом белорусском городке Бобруйске и рос в обычной семье довоенных лет. Отец - кадровый офицер, коммунист, известный спортсмен, тренер по классической борьбе. Спортсменка и мама - в беге на дистанции с барьерами. Сильная, властная, она была крута на руку, и мне частенько доставалось по заслугам...
До Отечественной войны в Бобруйске на сто тысяч населения приходилось 65 тысяч евреев. И евреи и неевреи - все говорили на мамэ-лошен и одинаково картавили.
Немцы и белорусские полицаи уничтожили свыше двадцати тысяч наших евреев. Сегодня в Бобруйске их по пальцам перечесть. Зато, в своих странствиях я часто встречал земляков или их детей в Израиле, Америке, Германии.

Война стремительно приближалась к Бобруйску. Мы с матерью и сестрёнкой (отец с первых минут на фронте) едва успели бежать. А ночью взрывная волна немецкой авиабомбы, разорвавшейся рядом с мчавшимся на Восток поездом, смахнула меня с открытой, с низкими бортами, товарной платформы под откос.
И швырнула в самостоятельную жизнь - суровую, беспощадную.
Двенадцатилетний подросток из благополучной еврейской семьи, я впервые остался один. Без родителей. Без учителей. Без ничьего надзора. И , упрямый и своенравный, пошёл дорогой, которую выбрал сам. Сбежал из детдома, из ремесленного училища, с завода, где рядом с такими же бездомными пацанами точил мины для фронта.
Ушёл в никуда, из совхоза под Новосибирском, где таскал пудовые мешки с зерном и жил в многодетной семье вдовы фронтовика Полины Сергеевны, выходившей меня, когда полуживой от голода, болезней дополз и свалился у её землянки. Имя этой умной, суровой, заботливой женщины я, став писателем, сохранил в автобиографической повести "Все не как у людей".
Я бродяжничал, исколесив на товарняках Урал, пол-Сибири, и добывал хлеб насущный душещипательными песнями, которые пел в эшелонах солдатам, ехавшим на фронт, беженцам, возвращавшимися в родные места, в набитых до отказу вокзалах. У меня был звонкий  мальчишеский дискант.
Ночевал в товарных порожняках, на полу в вокзальном закутке, а в теплую пору и под случайным кустом. Бездомная, голодная, немытая жизнь влекла к себе свободой, неожиданными ситуациями, встречами с новыми людьми, собственным миропознанием.
Так впервые я ощутил вкус одиноких скитаний, которые впоследствии станут стилем моей жизни. Осенью 43-го на железнодорожной станции Глотовка меня подобрал командир направлявшейся на фронт бригады противотанковой артиллерии Резерва Главного командования полковник Евгений Павлович Крушельницкий.
Меня постригли, одели в подогнанное на ходу солдатское обмундирование, "укатали" на фронт. И я, "сын полка", прошёл с бригадой весь её боевой путь - через Белоруссию, Польшу, Германию - до Ной-Бранденбурга.
Полковник - ах, какой колоритный был мужик! - полюбил меня. Считал умным и образованным. Ещё бы, я назубок знал все марки немецких, американских, английских самолётов и танков. Память была отличная.
Он был одинок (немцы расстреляли жену и единственную дочь), хотел усыновить меня и отвести учиться в Московский университет. Не довелось. За две недели до окончания войны его смертельно ранило осколком шальной немецкой гранаты. Последние слова были обращены ко мне: " Сынок, а в университет пойдёшь без меня".
Полковник Крушельницкий и другие армейские сослуживцы стали прототипами персонажей моих книг о войне. В их числе - моя самая любимая "Моня Цацкес - знаменосец".
Судьба оказалась ко мне милостива: в Бобруйске, в уцелевшем родительском доме, меня, невредимого, да ещё с медалью "За отвагу" на груди, встречали мама с сестрёнкой. А вскоре вернулся и отец. Он
провёл в немецком плену почти все четыре военных года и уцелел, успев переодеться в солдатскую форму, заручившись солдатский книжкой с татарской фамилией...

24 февраля 1971 года 11.00 по московскому времени в стране, где страх сковал языки, в самом центре Москвы, напротив Кремля, сошлись в Приемной Президиума Верховного Совета СССР двадцать четыре человека.
Двадцать четыре советских еврея, безоружные и ничем не защищенные, в отчаянной решимости бросить вызов Голиафу. Они поставили свои головы на кон, кинулись в бездну, чтобы дать пример другим, своими костьми пробить брешь в стене, отделявшей евреев СССР от остального мира, и выдвинув ультиматум - свободный выезд в Израил, объявили сухую бессрочную голодовку.
В этом акте отчаяния, судьбоносном для советских евреев, участвовал и я, уже известный советский журналист, киносценарист и режиссёр...

Тогда жил в Москве, был женат на падчерице Эдит Утесовой - Юлии Гендельштейн, у нас росла очаровательная дочка Машенька, любимица Леонида Осиповича. Знаменитый артист любил и меня.
На экраны кинотеатров один за другим выходили художественные фильмы по моим сценариям. Шутка ли, семь фильмов за шесть лет!.. Казалось бы, всё складывалось удачно. И всё же решил уехать.
Я долго был "российским империалистом" и любил свою "империю". Мне нравилась она.
Но с некоторых пор, при Брежневе, я почти откровенно перестал воспринимать советскую власть. Власть можно уважать, даже бояться. Но когда смеёшься над ней, жить под её началом невозможно. Понял: в такой обстановке пройдут мои самые энергичные годы, и я начну шамкать как Брежнев...

Много времени спустя, уже вырвавшись из СССР, я мучительно докапывался до истинных причин, побудивших меня сломать прежнюю, хорошо налаженную жизнь во имя туманного и неясного будущего. И понял, что моими поступками двигало стремление начать новую, более нравственную жизнь.
Для этого надо было окончательно порвать с советской властью и страной, которая задыхалась под её безжалостной пятой.
Я никогда не занимался политикой, не был ни диссидентом, ни сионистом, но я принял участие в акции за свободный выезд евреев в Израиль. И случилось, можно сказать, историческое событие: наша акция закончилась победой.
Правительство уступило - менялся мир, международная обстановка, внешнее политика СССР.
Президиум Верховного Совета СССР принял Постановление "О создании Комиссии по выезду в Израиль из СССР граждан с лишением их советского подданства".
А нам, участникам акции, предписывалось покинуть страну немедленно.

До конца своих дней буду помнить тот звёздный час взлёта человеческого духа и благодарить судьбу за то, что она привела меня к тем, кто не убоялся. Не скрою, я горжусь своим участием в первой открытой политической забастовке за всю историю советской власти, когда горстка людей в здравом уме и трезвом рассудке добровольно прыгнула в пасть чудовища во имя идей, ради блага многих.

Едва я появился в ОВИРе, чтобы оформить документы на выезд, меня пригласили к начальнику антисионистского отдела КГБ СССР генерал-лейтенанту Георгию Минину. "Вот ваше личное дело, - и он открыл пухлую канцелярскую папку. - Честно сказать, будь моя воля, никогда б вас не отпустил. У нас таких людей по пальцам перечесть. - Минин достал из папки пачку Благодарностей Верховного
Главнокомандующего, они вручались офицерам и солдатам за участие в наступательных операциях минувшей войны. - Ну, как отпустить такого воина?! - воскликнул генерал и продолжал наставительно: - Очень скоро вы окажетесь на войне".
"Вам видней, - смело отвечал "свободный человек", - это вы, в КГБ, планируете войны на Ближнем Востоке"...
Генерал пропустил мою реплику мимо ушей: " Не посрамите чести своих боевых учителей!"
Но медаль "За отвагу", вручённую мне "учителями", изъяли вместе с советским паспортом и значком об окончании Белорусского государственного университета.

Пройдёт много лет, и я, вернувшись в Москву, выступлю на конференции по случаю организации Российского Еврейского Конгресса. Рассказав с трибуны о напутствии генерала Минина перед выдворением из СССР, и, воспользовавшись присутствием в зале мэра Лужкова, обращусь к нему с просьбой: "Юрий Михайлович, если вы когда-нибудь увидите генерала Минина, передайте ему, пожалуйста: его наказ - не посрамить боевых учителей - выполнен с честью. На второй же день войны "Судного дня" я из советской "базуки", захваченной в бою с арабами, подбил два арабских советских танка "Т-54" и противотанковую пушку".
Зал взорвался смехом, И, кажется, громче всех смеялся Лужков.

Выдворенный из СССР, я мог с семьей обосноваться в любой европейской стране, в Америке, но стремился в Израиль.
Помнится, по дороге в аэропорт Шереметьево висели трёхметровые афиши с портретами Нади Румянцевой из "Крепкого орешка" и Ирины Скобцевой из "Аннушки" - моих фильмов. У Скобцевой на щеке слеза с кулак.
На каждой афише чёрные полосы - мое имя вымарано. И дочка Маша сказала: "Папуля, Москва в трауре". А когда стюардесса объявила, что наш самолёт пересек воздушную границу СССР, и я воскликнул "Вот мы и на свободе!", моя мудрая двенадцатилетняя дочь охладила меня: "Папа, ты забыл, мы в самолёте Аэрофлота, он может повернуть назад".....

С тремя сотнями долларов в кармане я с семьёй объявился в Париже.
Почему Париж? Между СССР и Израилем в те годы были прерваны дипломатические отношения. В Тель-Авив летали с пересадкой в Париже. Но меня-дурака всегда бережёт Бог. Куда бы ни попадал, за волосы вытаскивает, хотя я и безбожник. И потому, когда я прилетел в Париж, попал сразу же в объятия барона Эдмонда Ротшильда.
Встречали нас как папанинцев. Портреты в газетах, на обложках журналов, интервью на радио, ТВ! Ведь мы были первыми, кто прорвался.
С чего и началась легальная эмиграция из СССР.
Ротшильд поселил нашу семью в фешенебельной зоне города, приглашал в свою загородную резиденцию и часами жадно слушал мои истории. В общении нам помогала Маша. Закончив в Москве пять классов французской школы, она свободно, да ещё с парижским акцентом, говорила по-французски.
Это он, барон Эдмонд, буквально, силой засадил меня за перо. Так родилась моя первая книга "Легенды инвалидной улицы". Я написал её за две недели, рассказал истории о городе своего детства и его обитателях.
Первой по просьбе Ротшильда рукопись прочитала Ида Шагал - дочь Марка Шагала.. "Вы не знаете, что написали! - сказала она мне.. - Вы последний еврейский классик на земле!".
А сам Марк Шагал рукопись читал всю ночь и наутро вышел с красными глазами. "Молодой человек, - сказал он мне, пригласив к себе, - я вам завидую: эта книга будет самым лучшим витамином для евреев, чтобы они не стыдились называться евреями".
Позже критик, анализируя моё творчество, напишет: "Эфраим Севела, писатель небольшого народа, разговаривает со своим читателем с той требовательностью, суровостью и любовью, которые может позволить себе только писатель большого народа".
"Легенды Инвалидной улицы" в том же году издадут в Америке, затем в Англии, Германии, Японии, три года спустя - в Израиле на иврите и русском.
Став бестселлером после публикации крупнейшим издательством США "Doubladay", "Легенды" принесут мне, их автору, мировую известность и признание. Но лишь в начале 90-х книга наконец-то
появится в России: произведения авторов, выдворенных из страны и лишённых её гражданства, в СССР не печатали.
А барон Ротшильд, выслушав восторженный отзыв Иды Шагал, скажет: "Надо издавать. - И, обратясь ко мне, добавит: - А рукопись, пожалуйста, подарите мне, я положу её в сейф и, надеюсь, когда-нибудь разбогатею"...
Я прожил в Париже почти полгода.
"Куда ты рвёшься? Тебе надо хотя бы на год остаться в Париже, - уговаривал меня Ротшильд. - Я дам тебе в Версале замечательную квартиру (он тогда финансировал реставрацию дворцового комплекса). Оставайся!".
Но я хотел своими глазами увидеть Эрец-Израэль.
Я так стремился на Землю обетованную, а прожил там всего шесть лет.

Что ж произошло? Возможно, в Израиле я искал Европу, а это - Восток.
Скажу иначе. Мы с Израилем друг друга не поняли. И не приняли.
Хотите конкретнее?
Мне, например, не нравилось, что если в России я был евреем, то здесь считался русским. И там, и там меня не любили как чужака. Что мои дети не считаются евреями. "Не хочу жить в стране, где, когда я умру, меня, как собаку, похоронят за оградой кладбища", - заявила моя повзрослевшая дочь и уехала в Европу. А я - в Америку...

Я надеялся сделать значительно больше для своего народа. Но каждый раз натыкался на неодолимую стену. Так, например, произошло с попыткой организовать израильскую киностудию. Я собрал среди иммигрантов сотню профессиональных кинематографистов, но "свои" не уступили нам, чужакам, этого, на их взгляд, "хлебного" места.
Я родил в Израиле сына, рядовым солдатом участвовал в "Войне Судного дня".
После войны "Сохнут" направил меня в Америку.
За полгода объездил более трёхсот городов и городишек, где жили евреи. На митингах, собраниях "долларовых доноров" рассказывал о народе Израиля, в одиночку победившем в войне и нуждавшемся в материальной помощи.
Собрал 500 миллионов долларов. Об этой поездке я рассказал в книге "Возраст Христа".

Парадокс: при всём неприятии Израиля, мне там хорошо работалось...
Написал книги: "Викинг", "Мраморные ступени", "Остановите самолёт, я слезу", неодобрительно встреченную израильской прессой, "Моня Цацкес - знаменосец", "Мужской разговор в русской бане", "Почему нет рая на земле", киноповесть "Мама" и рассказы, вошедшие в сборник "Попугай, говорящий на идиш". Видимо, солнце моей исторической родины, её воздух, природа благотворно влияли на меня.

И всё же покинул этот творческий оазис. Наступил момент, когда понял: не уеду, иссякну... При активной помощи ханжей, которые принялись оговаривать меня за правду в моих книгах.

Избрав Нью-Йорк местом постоянного жительства - ещё в 1975-м я получил гражданство США "по преимущественному праву" - поселился на Брайтон бич. Жена отказалась переехать в Америку и осталась с детьми в Англии.
Семья, которой так дорожил, распалась. К тому же, мой плохой английский ограничивал общение с американцами. Брайтонский сленг (для несведущих: русско-английско-одесско-идишско-ивритский плюс матерный) был куда милее, понятней и ближе.
Для брайтонцев я был "наш писатель". Армянка Рима, хозяйка ресторана, где я постоянно обедал, говорила: "Когда вы уедете, повешу у вашего столика табличку: "Здесь сидел и жевал баранину наш писатель Эфраим Севела".
А каких повстречал людей! Сколько узнал уникальных историй! И не написал о Брайтоне. Болезнь помешала.
Я подолгу не задерживался в Америке. Не обременённый никем и ничем, побывал в Швеции, Голландии, Италии, Сингапуре, Англии, Франции, Польше, Германии, Камбодже. Жил повсюду, где было интересно и хорошо.
За 18 лет скитаний объехал полмира, черпая сюжеты для будущих книг, сценариев. И родились: киносценарии "Ласточкино гнездо" - о советских разведчиках в Англии; "Муж, как все мужья" - о жизни в Израиле; "Белый Мерседес" - о Мюнхенской олимпиаде 1972-года; "Сиамские кошечки" - о Таиланде, повесть "Продай твою мать" - о еврейских иммигрантах в Германии.
Порой неожиданно срывался с насиженного места, и оказывался на другом конце Земли.
Недавно прислали мой архив из Берлина. Я снимал там квартиру и, помнится, много писал. Куда-то сорвался, оставил всё, рассчитывая вернуться. И забыл. И вот теперь, прошло лет двадцать, хозяйка
квартиры через своих друзей нашла меня и прислала мой архив.
А в нём рукописи небольшой повести "Возраст Христа" и романа никогда не издававшегося по-русски "Последние судороги неумирающего племени". Обе книги вышли в начале 2007 года в издательстве "АСТ".
Мне легко пишется и на Брайтоне я даже прослыл лентяем. В хорошую погоду часами валялся на пляже.
"Когда и чем он занимается?!" - возмущались брайтонцы. Но вот вышла книга "Тойота Королла", и они ахнули: "Когда же он сумел написать её?"...
В моих рукописях вы не найдёте правок, вариантов, разве что небольшие вставки. У меня всё складывается в голове. Могу просто диктовать, не поправляя потом ни слова. Сажусь и строчу.

Одна за другой издавались и переиздавались мои книги. Но этого мне было мало. Хотелось делать кино. А я умел это ещё в Москве. Но за все годы иммиграции не снял ни одного фильма. Чужаку пробиться в Голливуд или на киностудию какой-либо европейской страны - и не мечтай.
Собрав деньги в США и Германии и, добавив 250 тысяч долларов, я приступил к постановке фильма "Колыбельная" - о трагедии европейского еврейства в годы Второй мировой.
Снимал его в Польше, где до войны еврейское население было особенно многочисленным, а уцелели лишь немногие.
В "Колыбельной" почти нет профессиональных артистов. Обычные люди, подходящие по типажу. Порой, найденные случайно. Проезжая на машине мимо польской деревеньки, я увидел женщину с тяжёлой сумкой. Да. это ж - "Мадонна Рафаэля"! И остановил машину...
Так же случайно нашли и обречённых на убиение "апостолов Петра и Павла". А еврейскую колыбельную с моего голоса спела знаменитая польская эстрадная певица Слава Пшебыльска. В детстве у неё были друзья-евреи, и она знала идиш.
Я впервые показал "Колыбельную" в Америке.
И газета "Чикаго сан Таймс" назвала этот фильм самым сильным о Катастрофе европейского еврейства в годы Второй мировой войны.
В 1991 году я по приглашению Союза кинематографистов СССР впервые за восемнадцать лет эмиграции прилетел в Москву. Кто-то из встречавших меня в Шереметьево спросил: "Ты к нам надолго?" Я неосторожно пошутил: "До полного обвала"...
И зазвучала по радио классическая музыка, а на телеэкранах затанцевали белые лебеди. И по улицам Москвы поползли танки Кантемировской дивизии. Россия встала на дыбы.
Я окунулся в кипучую жизнь.
Она уже не шла мимо меня, как в странах где жил в годы эмиграции. С восторгом наблюдал, как зарождается новая жизнь, с треском ломается старая. Мне восстановили российское
гражданство, Лужков дал квартиру "Мы на эмиграции потеряли много голов, - сказал мэр, - и поэтому будем принимать с комфортом всех, кого зря в своё время с такой лёгкостью отпустили".

Я получил возможность делать кино. По собственным сценариям один за другим снял: "Попугай, говорящий на идиш", "Ноктюрн Шопена", "Благотворительный бал", "Ноев ковчег", "Господи, кто я?". Телевидение устроило передачу, посвящённую моему возвращению в Россию, и зрители впервые увидели фрагменты из фильма "Колыбельная".
По предложению Госкино я проехал с этим фильмом, собирая переполненные залы, по всем крупным российским городам, побывал в Тбилиси, Одессе, Кишинёве, Вильнюсе, Риге, Минске. Огромными тиражами издавались мои книги.
Наладилась и семейная жизнь: я женился на прелестной женщине, талантливом архитекторе Зое Осиповой, ставшей моим верным другом, умным помощником.
Но кончилась эйфория начала девяностых. Паралич власти вывел на поверхность российской жизни тучи мошенников, обгладывающих усыхающее дерево экономики страны.
Она и поныне проходит стадию начального капитализма, самого бесчеловечного и безжалостного, какого давно в мире нет. Провозглашённая в России демократия - без справедливого и сурового правопорядка - хаос, путь в бездну.
Политические партии и группировки продолжают до хрипоты спорить о судьбах страны, а она, страна-то, корчится в удушливых объятиях криминального мира, празднующего пир на её холодном теле.

*****
А я? Знаю, читатель любит мои книги. Они по-прежнему печатаются большими тиражами. Издан шеститомник моих сочинений. А фильмы?..
Разве-что по военным праздникам покажут ранним утром по ТВ "Годен к нестроевой", который я снял по своему сценарию ещё в 1968 году.
О моих книгах, фильмах и сегодня пишут за границей. В Польше известный критик Анджей Янковски издал книгу "Проза Эфраима Севелы" А для российских СМИ я словно и не существую.
Хоть выругали бы разок! В родной стране - чужой.
Быть может, причиной тому еврейская тематика моих произведений?
Не так давно, не дожив трёх месяцев до ста лет, в Лос-Анджелесе умер мой отец. Порой думаю: а где успокоюсь я в этом мире, исхоженном мною вдоль и поперёк?......

Писатель Эфраим Севела скончался 19 августа 2010 года в Москве на 83-м году жизни.
 
РыжикДата: Среда, 29.11.2023, 14:32 | Сообщение # 623
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 315
Статус: Offline
ах как нам пудрили мозги учителя глубокомысленно изрекая эти фразы, хотя полагаю не всегда сами знали их полностью (так мне почему-то ка-а-а-а-тся)

Век живи — век учись... ... в оригинале звучит так:   "Век живи — век учись тому, как следует жить", а автор этого изречения — Луций Анней Сенека.

************
цель оправдывает средства... ...  в оригинале звучит так : «Если цель — спасение души, то цель оправдывает средства».

Автор этой фразы основатель ордена иезуитов Игнатий де Лойола.

************

Знаменитое высказывание Плиния Старшего Истина в вине. на самом деле имеет продолжение «а здоровье в воде». В оригинале «In vino veritas, in aqua sanitas».
************

Жизнь коротка, искусство вечно Эта фраза равносильна другой не менее популярной - «рукописи не горят».
Но на самом деле цитата Гиппократа звучит так: «жизнь коротка, путь искусств долог, удобный случай скоропреходящ, опыт обманчив, суждение трудно».
Следовательно это...  рассуждение о сложности медицины, для изучения которой всей жизни не хватит.
Греческое слово τέχνη, которое стоит в оригинале, необязательно обозначает «искусство», с тем же успехом это «ремесло» или «умение».
 
несогласныйДата: Четверг, 30.11.2023, 18:27 | Сообщение # 624
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 179
Статус: Offline
Свою автобиографическую книгу «Упразднённый театр. Семейная хроника» Булат Окуджава начинает такими словами: «В середине прошлого века Павел Перемушев, отслужив солдатиком свои двадцать пять лет, появился в Грузии, в Кутаиси, получил участок земли за службу, построил дом и принялся портняжить. Кто он был — то ли исконный русак, то ли мордвин, то ли еврей из кантонистов (система кантонистов просуществовала в армии царской России 130 лет, вплоть до 1856 года. С 1827 года в кантонисты забирали еврейских мальчиков с 12 лет (часто — гораздо раньше). Военная служба засчитывалась с 18 лет и продолжалась 25 лет. Как правило, дети больше никогда не видели своих родителей, тем более, что их отправляли подальше от родных мест. Мальчиков насильно крестили и присваивали русские имена, чаще — имена крёстных отцов) — сведений не сохранилось, дагерротипов тоже».
Выходит, Булат Шалвович не исключал того, что его прадед был по происхождению евреем...
Павел Перемушев женился на грузинке Саломее Медзмариашвили. Их старшая дочь Елизавета вышла замуж за Степана Окуджаву и родила восьмерых детей. Один из них Шалва, отец поэта, женился на армянке Ашхен...
Следовательно, у Булата Окуджавы, кроме грузинской и армянской, вероятно, была и еврейская кровь. И заявить об этом открыто в России — надо было обладать мужеством.
Булат Шалвович Окуджава родился в Москве в 1924 году и большую часть жизни прожил в этом городе. Его все считали грузином. Он же ощущал себя просто русским поэтом и писателем.
И он не был равнодушен к судьбе евреев, сочувствовал их обидам и презирал антисемитов.
Это проявилось в бытность его работы в 50-е годы в издательстве «Молодая гвардия». Он ведал переводами стихов поэтов народов СССР на русский язык. Окуджава ушёл из этого молодежного издательства, когда его стали упрекать за то, что в списке переводчиков, которым он давал работу, были и русские поэты–евреи. Теперь их знают все любители поэзии  — Юрий Левитанский, Давид Самойлов, Семен Липкин, Юлий Даниэль, Анатолий Найман и не только они...
Окуджаве было тогда сказано: «У нас русское издательство... Нужна пропорция...»
А история с публикацией в «Литературной газете» стихотворения Евгения Евтушенко «Бабий Яр» — в то время поэзией там ведал как раз Булат Шалвович. После конфликта руководства газеты с партийными властями Окуджава навсегда покинул службу, уйдя на вольные хлеба.
Любая нетерпимость и поиски врагов вызывали протест поэта. В одном из стихотворений, например, он, обращаясь к жаждущим враждовать и ненавидеть, предлагал каждому из них осудить прежде всего «себя самого», научиться «сначала себе самому не прощать ни единой промашки» и побеждать врага «не в другом, а в себе».
Эмиграция евреев, а по существу, их исход из отечества, не оставила его равнодушным:

Под крики толпы угрожающей,
Храпящей и стонущей вслед,
Последний еврей уезжающий
Погасит на станции свет.
Потоки проклятий и ругани
Худою рукою стряхнет,
И медленно профиль испуганный
За темным стеклом проплывет.
Как будто из недр человечества
Глядит на минувшее он...
И катится мимо отечества
Последний зеленый вагон.
Весь мир, наши судьбы тасующий,
Гудит средь лесов и морей...
Еврей, о России тоскующий,
На совести горькой моей.
(Стихотворение посвящено
О. и Ю. Понаровским)

Какие чувства испытывает еврей-эмигрант, приехавший навестить оставшихся на родине родных и друзей, и какова она, эта родина, теперь? Булат Шалвович в конце стихотворения, посвящённого Льву Люкимсону, приглашает его пройтись по Безбожному переулку Москвы и вглядеться в знакомые лица. Но сначала он пишет:

До сестры на машине дожал.
Из окошка такси на Москву поглядел:
Холодок по спине пробежал.
Нынче лик у Москвы ну не то чтоб жесток —
Не стреляет, в баранку не гнёт.
Вдруг возьмёт да и спросит:
«Боишься, жидок»,
И с усмешкою вслед подмигнёт...

Проявления антисемитизма многолики. Однажды, ещё в начале перестройки, один провинциальный российский дирижёр похвастался проверяющей комиссии Министерства культуры, что у него в симфоническом оркестре уже нет ни одного еврея. На что получил ответ: «Это было слышно, когда ваш оркестр играл»...
Будучи очень музыкальным, Булат Окуджава высоко ценил еврейскую задушевность и музыкальность.

Над площадью базарною
Вечерний дым разлит.
Мелодией азартною
Весь город с толку сбит.
Еврей скрипит на скрипочке
О собственной судьбе,
И я тянусь на цыпочки
И плачу о себе...
Какое милосердие
Являет каждый звук,
А каково усердие
Лица, души и рук,
Как плавно, по-хорошему
Из тьмы исходит свет,
Да вот беда — от прошлого
Никак спасенья нет.

Евреи Советского Союза полюбили грузина Окуджаву и разнесли эту любовь по всему миру. Например, в Израиле прошло, по крайней мере, уже три международных фестиваля его памяти. Поэт очень любил эту страну, ездил туда встречаться с друзьями.

Сладкое время, глядишь, обернётся копейкою:
Кровью и порохом тянет от близких границ.
Смуглая сабра с оружием, с тонкою шейкою
Юной хозяйкой глядит из-под чёрных ресниц.
Как ты стоишь... как приклада рукою касаешься!
В тёмно-зеленую курточку облачена...
Знать, неспроста предо мною возникли, хозяюшка,
Те фронтовые, иные, м о и  времена.
Может быть, наша судьба как расхожие денежки,
Что на ладонях чужих обречённо дрожат...
Вот и кричу невпопад: до свидания, девочки!
Выбора нет! Постарайтесь вернуться назад!..

Иерусалим, 1995

Однажды он застал большой снегопад в Иерусалиме, где «небо близко», и написал об этом тёплые, проникновенные строки:

В Иерусалиме первый снег.
Побелели улочки крутые.
Зонтики распахнуты у всех
Красные и светло-голубые.
Наша жизнь разбита пополам,
Да напрасно счёт вести обидам.
Всё сполна воздастся по делам
Грустным, и счастливым, и забытым.
И когда ударит главный час
И начнётся наших душ поверка,
Лишь бы только ни в одном из нас
Прожитое нами не померкло...

В другой раз он вспомнил своего тель-авивского друга, бывшего москвича, у которого «кипа, с темечка слетая, не приручена пока... Перед ним — Земля Святая, а другая далека».
Мне не известно, пел ли Окуджава свои «еврейские» стихи, были ли у него написаны соответствующие песни.
Я же не мог не подобрать здесь, в Америке, в эмиграции, свои мелодии на почти все приведённые в этом эссе стихи и пою их как бы от его имени.
Творчество Булата Окуджавы, его неповторимый голос попали в мою душу ещё в 60-е  ушедшего века и застряли в ней навсегда.

Года те уж стали историей,
Но вечна с тем голосом связь.
Наверное, не по теории
Свобода с него началась.


Юлий Зыслин
 
KiwaДата: Среда, 06.12.2023, 16:06 | Сообщение # 625
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 695
Статус: Offline
Шла война, было голодно и страшно, долгие, дальние этапы грозили смертью. По дороге завезли меня в какой-то лагерь на несколько дней — менялся конвой.
Отправили полы мыть в столовой; стояла зима, на чёрном полу вода замерзала, сил не было. А дело было ночью — мою, мою, тру, тру, вошёл какой-то человек, тоже заключённый, — спросил меня, откуда я, куда, есть ли у меня деньги, продукты на такой долгий и страшный путь?
Ушёл, потом вернулся, принёс подушечку-думку, мешочек сахару и 300 р. денег — большая сумма для заключённого!
Даёт это всё мне — чужой человек чужому человеку…
Я спрашиваю — как его имя? мол, приехав на место, напишу мужу, он вернёт Вам долг. А человек этот — высокий, худощавый, с живыми весёлыми глазами — отвечает: «Моё имя Вы всё равно забудете за долгую дорогу. Но если и не забудете и мужу напишете, и он мне “вернёт долг”, то денежный перевод меня не застанет, сегодня мы здесь, а завтра там — бесполезно всё это».
— «Но как же, — говорю я, — но кому же вернуть — я не могу так просто взять?»
— «Когда у Вас будет возможность, — отвечает он, — “верните” тому, кто будет так же нуждаться, как Вы сейчас. А тот в свою очередь “вернёт” совсем другому, а тот — третьему… На том и стоим, милая девушка, так и живём!»
Он поцеловал мне руку и ушёл — навсегда.
Не знаю до сих пор, кто он, как его зовут, но долг этот отдавала десятки и сотни раз и буду отдавать, сколько жива буду. «Думка» его цела у меня и по сей день, а тот сахар и те деньги спасали мне жизнь в течение почти трёхмесячного «этапа».


(Ариадна Эфрон в письме В.Ф. Булгакову 21 октября 1960 г.).
 
papyuraДата: Пятница, 15.12.2023, 05:32 | Сообщение # 626
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1676
Статус: Offline
Поле памяти 

Леонид ГОМБЕРГ

История одной поэмы

Я куда бы ни шёл,
Что бы я ни читал,
—Всё иду в Симферопольский ров.
Андрей Вознесенский


История эта начиналась так.

В конце марта 1986 года на десятом километре от Симферополя на Феодосийском шоссе прямо в степи остановился автомобиль, из которого вышли четверо. Одного из них мог узнать каждый, — это был поэт Андрей Вознесенский. Известность другого была впереди: в середине 90-х годов писатели изберут Александра Ткаченко генеральным директором Русского ПЕН-центра.
Впрочем, болельщики крымской «Таврии» прекрасно помнили своего левого полусреднего ещё с шестидесятых годов.
Именно он пригласил своих друзей Андрея Вознесенского, адвоката Владимира Зубарева и фотографа Аркадия Левина в эту нелёгкую поездку.


Выйдя из машины, они прошли метров сто в поле в сторону бывшего противотанкового рва, на краю которого в декабре 1941 года фашисты расстреляли более 12 тысяч крымских евреев.
Перед их глазами открылась ужасающая картина: вся земля вокруг была разрыта — свежие раскопы обнажили кости и черепа людей, остатки истлевшей одежды…Видно было, что «работы» велись совсем недавно, минувшей ночью, и грабители планируют скоро вернуться.
Со времён войны здесь не было не только мемориала, но и нормального захоронения.
После победы ров кое-как засыпали землей родственники и городские коммунальные службы. Никакой охраны, разумеется, не было.  Погост оставался незащищённым, чем и воспользовались вандалы XX века…

Немцы заняли Крым осенью 1941 года и сразу начали подготовку к уничтожению евреев. Повсюду в городах были расклеены объявления, сообщавшие, что все они должны зарегистрироваться для отправки в Бессарабию якобы из-за нехватки на полуострове продуктов для мирного населения.
При этом из дому надо было взять с собой всё необходимое. По дворам ездили немецкие машины и собирали людей, в основном, женщин, стариков и детей, — большинство мужчин были призваны в армию.

«Грузовики остановились на правой стороне дороги против движения, — рассказывал очевидец, — и из них стали выталкивать людей и гнать ко рву…
На какое-то время всё стихло, а потом я услышал крики, стрельбу, пулемётные очереди. Разглядеть, что происходило, было трудно, но было ясно, что там расстреливали людей. Грузовики с людьми всё прибывали и прибывали, возвращаясь в город пустыми.
Крики и плач были слышны отовсюду.
Были видны гестаповцы и полицаи в гражданском, с повязками на руках…»
    

Хорошо известно, что фашисты, как правило, раздевали обречённых и забирали всё ценное. Одежду утилизировали или раздавали местным коллаборационистам. Семейное золото — женские серьги, кольца, перстни, а иногда и золотые монеты — люди обычно прятали в нижнее бельё, а тут в спешке порой не снимали  даже обручальных колец.
Да ещё зубные коронки и золотые мосты… Целое сокровище.

Немцы спешили: разведка предупреждала о скорой высадке Крымско-феодосийского десанта Красной Армии. Нужно было как можно скорее решать «насущные вопросы» и заметать следы.
Но откуда же в 80-е годы стало известно, что под землей «много золота»?
Ответ на этот вопрос оказался неожиданно простым. При расстреле присутствовали коллаборационисты и полицаи из местных жителей, получившие после войны по тридцать лет лагерей за сотрудничество с фашистами.
Они возвращались и рассказывали, что «там есть золото».

«Всё то золото, которое отцы и матери дарили детям на свадьбы, мужья своим любимым жёнам, а бабушки и дедушки любимым внукам, — писал Александр Ткаченко. — Всё то золото, которое в самые трудные времена менялось на хлеб или крупу, чтобы спасти семьи».

Гробокопатели работали только по ночам при свете фонариков. А днём можно было легко заметить оставленные ими «орудия труда» — верёвки, лестницы, кирки, лопаты — рядом с глубокими лазами и раскопами.
События развивались стремительно.
Фотографии, сделанные у рва, Андрею Вознесенскому с помощью влиятельных друзей удалось передать прямо в руки Александру Николаевичу Яковлеву, в то время секретарю ЦК КПСС. Уже в конце апреля в Симферополе появилась комиссия из Москвы, сразу же по прибытии отправившаяся из аэропорта к злополучному рву.
И в тот же день прошло экстренное заседание бюро обкома партии.
И пошло-поехало… Срочно нашли и уволили «стрелочников» — нескольких местных начальников, «попустительствовавших безобразиям».
По фотографиям, представленным московским начальством членам бюро, живо вычислили Александра Ткаченко. Писатель был приглашен на приём к секретарю обкома партии, который заявил ему, что «он предал Родину, родной Крым…»
Началась травля.
Ему звонили «разными голосами», а по пятам следовали местные чекисты. Однажды подошли к нему прямо под трибуной стадиона и сказали, что искупить свою вину он может, только убедив Вознесенского при публикации поэмы «Ров» не писать, что на Симферопольском шоссе были расстреляны евреи.
«А кто же?», — с недоумением спросил Ткаченко. «Советские граждане», — был ответ.

В Крыму писателю полностью «перекрыли кислород», знакомые при встрече переходили на другую сторону улицы. Неожиданно пришла поддержка от знаменитого футбольного тренера Валерия Лобановского, пользовавшегося в стране, а особенно на Украине, непререкаемым авторитетом.
Узнав о «наездах» на Александра, «великий Лобан» сказал в своём интервью газете «Известия», что, мол, был такой хороший футболист Саша Ткаченко, а теперь он стал хорошим поэтом.
Было дело: Ткаченко однажды подарил Лобановскому сборник своих стихов.
Лишь после того, как Александру Николаевичу Яковлеву в Москве стало известно, что в Крыму «прессуют» Ткаченко, писателю стало легче дышать...
Но оставался главный вопрос: надо было достойно захоронить расстрелянных фашистами людей…
На местном уровне решили похоронить всех в одной, «братской», могиле.
Практически это означало бы просто свалку останков, собранных экскаватором в одно место из Z-образного семикилометрового противотанкового рва. К счастью, в Москве решили иначе.

Предстояло осуществить серьёзный инженерный проект. Работы длились два месяца. С помощью огромных камней-дольменов  было сооружено надежное укрытие, перекрывавшее всю площадь захоронения. Затем каменное укрытие было засыпано землёй, залито бетоном, в который, пока он ещё не застыл, была вмонтирована толстенная железная сетка. Всё это было покрыто грунтом и разровнено.
Потом посеяли траву и цветы. Так появилось на крымской земле «Поле памяти»…

А поэма Андрея Вознесенского, опубликованная в журнале «Юность», тогда, в тех уже далёких восьмидесятых, для многих стала тяжёлым откровением.
Критики говорили, что это вообще не поэма, а цикл стихов, пронизанный реальными цитатами из «дела о гробокопателях».

«Поэма ли то, что я пишу? Цикл стихотворений? — размышлял Андрей Вознесенский. —  Вот уж что менее всего меня занимает. Меня занимает, чтобы зла стало меньше…
Чем больше я соберу зла на страницы — тем меньше его останется в жизни. Сочетается ли проза с поэзией? А зло с жизнью?»
Ответ на вопросы поэта у каждого свой.
Но то, что поэма «Ров» стала неким горьким лекарством для едва начавшего выздоравливать общества, — это точно.
Может, ещё и потому, что поэт не верил в счастливый финал…


Жизнь - сюжета финал.
Суд порок наказал.
Люд к могиле спешит. Степь горчит.
К ней опять скороход
в тряпке заступ несёт.
И никто не несёт гиацинт.

А.Вознесенский «Ров»
 
ЗлаталинаДата: Понедельник, 01.01.2024, 00:15 | Сообщение # 627
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 291
Статус: Offline
Этого мужичка считают символом Нового года – жена его «уз послала, так послала».  «Падал прошлогодний снег» сочли насмешкой над советским народом – и запретили.
Появление этого мультфильма на экранах 31 декабря 1984 года для его создателя Александра Татарского было сродни новогоднему чуду.


Цензоры настолько противились выходу картины, что едва не довели режиссёра до инфаркта. Ему вменяли едва ли не дискредитацию советского человека: цензоры сочли, что глуповато-простодушный герой мультфильма – насмешка над народом.

Впрочем, нареканий в адрес режиссёра всегда было немало. Мир его мультфильмов никогда не вмещался в установленные «идеологически идейные» границы. Он был куда объёмней. И царящая в мультфильмах абсурдность многим помогала справиться с не менее абсурдной повседневностью.
Мультфильмы Татарского – своего рода игровая терапия для зрителя с элементами клоунады. Юрий Норштейн даже называл коллегу «Славой Полуниным в мультипликации», что и неудивительно, ведь клоуном в детстве мечтал стать и сам режиссёр.

Его отец Михаил Семёнович работал в Киевском госцирке – заведовал постановочной частью, писал интермедии и репризы для клоунов, в числе которых были Олег Попов, Карандаш и Юрий Никулин. С последним отец Татарского крепко дружил. Под влиянием великого клоуна Александр и решил освоить «самую невероятную профессию». Правда, опыт работы в цирке ограничился лишь уходом за животными, так как, к своему удивлению, юноша выяснил, что клоун должен «уметь многое и этому нужно учиться».
Это расстроило подростка, но ненадолго: случайно оказавшись на киевской мультстудии, он раз и навсегда влюбился в анимацию.

«Мне хотелось достать какое-то лекарство, чтобы съесть и быстрее вырасти, чтобы мне уже было не 13 лет, а 18. Так я хотел работать на студии! В итоге я и оказался в мультипликации и никогда об этом не жалел. Может, к тому моменту я и почувствовал, что и то, и другое – клоунада», – вспоминал режиссёр, признававшийся, что смешить людей – самое большое удовольствие в его жизни.



На студии «Киевнаучфильм» Татарский прошёл путь от заливщика до режиссёра, параллельно с работой отучившись на кинодраматурга и закончив курсы художников-мультипликаторов.
Там же сдружился он с ныне всемирно известным режиссёром Игорем Ковалёвым, ставшим его ближайшим другом и соавтором на долгие годы. Одновременно с работой на студии мультипликаторы экспериментировали и создавали свои фильмы. Делали они это на «мультстанке», собранном из обломков старой кровати и списанного рентгеновского аппарата...
С одним из таких самопальных фильмов – «Кстати, о птичках» – друзья в 1980 году отправились в Москву пробиваться на Высшие режиссёрские курсы.

Комиссии работа понравилась. Ковалёва приняли на курсы, а вот Татарского нет: руководитель киевской студии, с которым у режиссёра были натянутые отношения, отказался подписывать ему направление. Тогда Татарский уволился – и поступил на курсы вольным слушателем. И всё бы хорошо, если бы не отсутствие денег! Он признавался, что из-за нервов на фоне безденежья у него даже зубы выпали – и он всерьёз рассматривал вопрос трудоустройства на пункт стеклотары. Однако судьба распорядилась по-другому.

Татарский познакомился с Эдуардом Успенским, только что назначенным худруком маленькой студии «Мульттелефильм» при творческом объединении «Экран». Успенский взял его в штат и тут же выдал первое задание – набросок сценария к будущей «Пластилиновой вороне». К работе над фильмом Татарский привлёк Ковалёва и Григория Гладкова – ныне рекордсмена Книги рекордов Гиннесса по количеству выпущенных альбомов с песнями для детей, а в то время студента Института культуры.

Вскоре троица представила свою работу на суд комиссии Гостелерадио СССР. Больше всего членам комиссии понравился голос Леонида Броневого, озвучившего мультфильм. Но и тут они засомневались, стоит ли советским детям слышать голос фрица Генриха Мюллера – вся страна как раз смотрела сериал «Семнадцать мгновений весны», где Броневой играл эсэсовца.
В общем, фильм пропустили, но положили в запасники. Тем не менее спустя год «Ворона» всё же вышла в эфир благодаря Эльдару Рязанову и Ксении Марининой, в то время работавших над программой «Кинопанорама» и «случайно» взявших не ту бобину с полки. Успех был просто оглушительный. «Пластилиновая ворона» облетела 25 международных кинофестивалей и отовсюду возвращалась с главными призами. «Из магазинов исчез пластилин – вся детвора принялась лепить», – вспоминал режиссёр.

К слову, о лепке. Татарский, конечно же, не первый, кто работал с пластилином, но столь ярких и динамичных работ ни у кого до него не было. Его персонажи были в постоянном движении: они зарождались прямо на глазах у зрителей из сырого, смятого пластилина – и постоянно менялись. Вспомнить хотя бы его пластилиновую заставку к программе «Спокойной ночи, малыши!» или чудеснейшую «Новогоднюю песенку Деда Мороза» с добрыми пожеланиями на праздник.

Ну и, конечно же, культовый «Падал прошлогодний снег».
Когда его показали на годовом отчете мультипликаторов в 1983 году, Юрий Норштейн сказал: «Это гениально, всё остальное можно выкинуть».
Насколько высокой была его оценка, настолько же гневной была реакция некоторых других коллег. «Останкинские аниматоры-ветераны в открытую возненавидели Татарского, почувствовав себя на его фоне второсортными», – вспоминал Эдуард Успенский, рассказывая, как завистливые коллеги даже похищали со стола Татарского пластилиновые фигурки, из-за чего фильмы приходилось переснимать заново.

На ежегодный смотр мультфильм, кстати, попал «контрабандой» после того, как его запретили к просмотру. По словам режиссёра, его «тайком пронёс в коробке главный редактор “Мульттелефильма” Александр Тимофеевский, после чего вынужден был уйти со студии». Придирок было множество – шуточки странноватых персонажей мультфильма вселяли подозрения о скрытом подтексте, так что многие фразы героев заставили переделать. Но главным обвинением стало «издевательство над советским человеком» и «насмешка над всем народом», что довело режиссёра до предынфарктного состояния.

Ещё в детстве у Татарского выявили тяжёлый порок сердца. Выдержать оно смогло лишь до 56 лет. На его похоронах звучала тема из мультфильма «Падал прошлогодний снег» – движимый желанием оставить у зрителей «послевкусие, как от картин Федерико Феллини», он попросил композитора Григория Гладкова сочинить для финала мультфильма «мелодию, под которую нас будут хоронить».


Хоронили Татарского под музыку из мультфильма «Падал прошлогодний снег»

После «Снега» Татарский придумал и отснял ещё немало шедевров. Среди них «Приключения капитана Врунгеля», «Крылья, ноги и хвосты», «Обратная сторона луны» и «Следствие ведут Колобки».
В 1988-м Татарский воплотил в жизнь свою главную мечту – открыл Московскую студию «Пилот», первую независимую киностудию в Союзе. Это было грандиозное творческое объединение мультипликаторов, которые сегодня разбросаны по всему миру и очень востребованы.
Студия стала главным детищем Александра Татарского: он постоянно работал над несколькими проектами сразу и – помимо семьи – уделял время разве что походам по барахолках и блошиным рынкам,  где он искал игрушки из прошлого, похожие на те, что были у него в детстве. Особенно крупной была его коллекция Дедов Морозов – одна из лучших в стране.

Это хобби помогало Татарскому, по его собственным словам, окончательно не стать взрослым. «Человек, в котором изжито детство, может занимать любую должность, но эти люди не креативны. Если ребёнок в человеке умер, ничего такой человек не создаст», – говорил он.


Алексей Викторов
 
БродяжкаДата: Суббота, 06.01.2024, 08:14 | Сообщение # 628
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 744
Статус: Offline
--Трудно передать словами, что значила для меня мама. Многие пишут: она воспитала чемпиона мира. Но важно подчеркнуть, что мама и сама по себе была необыкновенной женщиной, человеком разнообразных дарований. И все эти дарования она посвятила не только сыну, но и своим многочисленным родным и близким.

Клара Шагеновна Каспарова родилась 19 марта 1937 года в Баку, столице советского Азербайджана. Её родители, Шаген Мосесович Каспаров и Сусанна Багдасаровна Давидова, были армянами из Гадрутского района Карабаха. У них было три дочери: старшая – Клара, средняя – Нелла, младшая – Жанна.
Шаген Мосесович добрых два десятка лет проработал главным инженером крупного морского нефтепромысла.
Будучи убеждённым коммунистом, он дал своей первой дочке имя Клара – в честь легендарной Клары Цеткин. Однако Сусанна Багдасаровна упрямо стояла на своём: она называла дочку Аидой, и так её звали и в семье, и во дворе, и в школе (да и позже, до самых последних дней, – почти все родные и близкие).
И только в 14 лет, когда для участия в каком-то баскетбольном турнире понадобилось предъявить свидетельство о рождении, девочка обнаружила, что ее официальное имя – Клара...
В 1954 году она окончила 23-ю бакинскую школу. Это был последний год раздельного обучения. Потом мама часто рассказывала мне о работавших там замечательных педагогах ещё старой закалки, оказавших на неё большое влияние. Так, историю преподавала Рашель Львовна Киперман. Ее племянница Нателла Болтянская свидетельствует («Эхо Москвы», 26.12.2020): «Она учила и мою маму Нелли, и – Клару Шагеновну, маму Гарри Каспарова. Лет двадцать назад я спросила, помнит ли Клара Шагеновна свою учительницу.
Без особой надежды. Вдруг она вскинула брови – а она умела это делать как настоящая королева – и воскликнула: “Рашель Львовна? Да, если хочешь знать, Гарри мог не стать тем, кем он стал, когда бы не уроки Рашель Львовны и не наша с ней дружба”…»
Клара/Аида окончила школу с серебряной медалью (золотые в тот год никто не получил) и на всю жизнь запомнила, что в выпускном сочинении пропустила одну-единственную запятую. Такая памятливость говорит многое о ней, а возможно, и обо мне…
Окончив в 1980 году школу с золотой медалью, я пришёл к маме и вручил ей медаль со словами: «Она твоя!»
Шаген Мосесович мыслил по старинке и советовал дочке после школы заняться чем-то «женским» – скажем, пойти на курсы кройки и шитья (она и впрямь любила шить и всегда делала это очень хорошо). Но Клара решила иначе: уверенно поступила в Азербайджанский индустриальный институт.
Девчонок там было – кот наплакал. С тех лет у мамы осталось много друзей, учившихся с ней на одном потоке. По окончании вуза были варианты с распределением, и она даже ездила в Ереван, но потом всё же вернулась в родной Баку. Она являлась русскоязычной бакинкой, это был её мир.
Осенью 1959 года маму приняли на работу в лабораторию при НИИ «Электротехпром», где она познакомилась со своим будущим мужем и моим отцом – Кимом Моисеевичем Вайнштейном.
Он был старше на шесть лет, вырос в семье музыкантов, имел прекрасный слух и окончил музыкальную школу по классу скрипки. Но затем стал инженером-энергетиком, а впоследствии, работая в КБ «Нефтехимприбор», – автором научных статей и почти завершённой диссертации.

Мои будущие родители были большими поклонниками классической музыки. И в июне 1960-го у них состоялось незабываемое романтическое свидание – они побывали вместе на концерте Вана Клиберна в бакинском Зелёном театре. А через полгода, 25 декабря, поженились. Маме было тогда 23 года. Заметим, что даже для такого в ту пору интернационального города, как Баку, брак между евреем и армянкой был отчасти вызовом устоявшимся традициям. К тому же родные Кима считали его брак неравным: они были из творческой интеллигенции, а родители Аиды – из рабочей среды. Но для моей мамы (как, впрочем, и для папы) подобные барьеры не имели значения. Для неё принципиально важны были не происхождение, национальность, идеология или вероисповедание человека, а его личные качества. И, сталкиваясь с косными традициями, она всегда выбирала здравый смысл. Ради того, во что она верила, мама готова была переступать установленные обычаями границы – «выходить за флажки»...
Её брак стал неким сигналом семье: спустя десять лет Жанна вышла замуж за азербайджанца, что было ещё более необычным.
По иронии судьбы, сближению семей Вайнштейнов и Каспаровых помог тот факт, что второй мой дед, Моисей Рубинович, тоже был убеждённым коммунистом. Недаром он назвал своего первенца популярным в 30-е годы именем Ким – в честь Коммунистического интернационала молодежи. Несмотря на то, что в 1937 году его старший брат – главврач одной из бакинских больниц был репрессирован и сам дед был на волосок от гибели, он сохранил твердость идеологических убеждений и преданность компартии.
После разоблачений, прозвучавших на 20-м съезде КПСС, дедушка перенёс тяжелый инфаркт, а скончался летом 1963 года, вскоре после моего рождения.
Как ни странно, в узком семейном кругу Моисей Рубинович был одинок и остро конфликтовал со своим племянником Маратом Альтманом – видным юристом и бывшим фронтовиком, кавалером ордена Ленина, но при этом ярым антисоветчиком.
А мой папа, как потом вспоминал его младший брат Леонид (оказавший на меня большое влияние), всегда был на стороне Марата.
Неудивительно, что он никогда не называл маму Кларой, только – Аидой…
Года через три после того, как я родился (13.04.1963), Ким и Аида поселились в большой комнате с кухней в коммунальной квартире, где и прошли мои счастливые дошкольные годы. У родителей оказался широкий круг общих интересов – книги, музыка, театр, кино и… шахматы! И мама, и папа умели играть с юности и любили решать этюды и задачи, публиковавшиеся в бакинской газете «Вышка». Можно сказать, что с первых дней жизни вокруг меня витали шахматные флюиды.

Между тем мама делала довольно успешную карьеру в НИИ. К середине 60-х она уже возглавляла лабораторию, в которой работали только мужчины.
Потом она стала ещё и учёным секретарем института. Учитывая, что она была женщиной и армянкой, это говорит о её способностях и личных качествах. Более того, директор НИИ заявил, что готов назначить её своим заместителем, но при одном условии: она должна вступить в компартию.
Однако папа этому резко воспротивился: «Ты должна выбрать между мной и партией!» И мама, конечно же, выбрала семью.
Впоследствии мама говорила мне, что это был для неё очень тяжелый, мучительный выбор, поскольку она тоже была и честолюбива, и амбициозна.
Ей хотелось реализоваться: по всему чувствовалось, что её ждёт многообещающая карьера. Но отныне и до конца жизни она будет выбирать семью...
В нашей коммуналке частенько собирались друзья родителей – бакинская интеллигенция. Именно там я и научился играть в шахматы, там папа подарил мне на день рождения огромный глобус. Как же я был счастлив! Уже тогда я обожал разглядывать географические карты, а больше всего – слушать истории о путешествиях Марко Поло, Колумба и Магеллана.
После того как отец прочитал мне «Подвиги Магеллана» Стефана Цвейга, нашей любимой игрой стало прослеживать по глобусу маршруты прославленных мореплавателей.
А пиком счастья нашей семьи стал июнь 1970 года. Мы смотрели по небольшому чёрно-белому телевизору захватывающие матчи чемпионата мира по футболу, где блистали бразильцы, ведомые Пеле. Но мне особенно врезались в память поединки ФРГ – Англия (3:2) и Италия – ФРГ (4:3).
Смотрели со смехом и финальный матч КВН Баку – Одесса: как шутили, бакинские евреи во главе с Юлием Гусманом в тяжёлой борьбе одолели одесских евреев во главе с Валерием Хаитом. До сих пор помню счёт – 34:33. Вот было событие! Папа страшно гордился этим успехом: его брат Лёня отвечал за музыкальные номера в бакинской команде.
(А через пару лет глава Гостелерадио Лапин прикрыл КВН со словами: «Не надо пропагандировать игру, в которой так много потенциальных изменников родины».)
И вот на фоне этого счастья 14 августа, в свой день рождения, папа вдруг почувствовал недомогание. Хотя до этого он был совершенно здоровым человеком, не ходившим даже к зубному врачу. Он вообще не болел! А тут анализы с ходу показали у него лимфосаркому, причём фактически в финальной стадии. Мама отвезла его в Москву, в Онкоцентр на Каширке.
Папе начали делать химиотерапию, и он продержался ещё пять месяцев. Много позже мама рассказывала мне о тех жутких днях...
Тем временем 1 сентября я пошёл в первый класс школы, а через несколько дней дядя записал меня в шахматную секцию городского Дворца пионеров (мама горячо поддержала это решение отца). Ближе к Новому году, когда всё стало уже очевидно, папа вернулся из Москвы и лёг в бакинскую больницу.
Последний раз мы виделись с ним 1 января 1971 года, когда он на одну ночь пришёл домой. Я принёс ему свой дневник с первыми отличными оценками за полугодие. Он подарил мне тогда шахматные часы – накануне я выполнил третий разряд. Папа взглянул на меня, прощаясь, и затем сказал маме: больше не надо. И всё.
В больницу меня к нему не пускали: папа хотел остаться в моей памяти здоровым и жизнерадостным, каким я его всегда знал. Скончался он на рассвете 23 января, в возрасте 39 лет. На похороны меня не взяли, опасаясь, что на ребёнка это может тяжело подействовать.
Так внезапно оборвалось наше счастье.
Мама была в абсолютном шоке и нескоро пришла в себя. Помню, я сказал ей: «Давай думать, что папа уехал в командировку». И в школе я долго продолжал говорить об отце, как о живом... Но годы спустя сделал горькое признание: «Когда вам пять или шесть лет, вы думаете, что так будет всегда: вот папа, вот мама и какая-то жизнь. А тут вдруг просыпаетесь и понимаете, что папы нет».
Но была мама! Она возвращалась к жизни через заботу обо мне.
Однажды я шёл один из школы и, переходя улицу, замешкался и попал под машину; по счастью, отделался лишь лёгкими ушибами. Конечно, мама за меня очень испугалась.
Потом, в конце 1972-го, у меня вдруг дико разболелся живот, и в итоге мне удалили аппендикс… С этого времени мама поставила крест на собственной карьере и собственном семейном счастье. Она полностью переключилась на мои дела и с весны 1973 года стала регулярно брать в НИИ отпуск за свой счёт, чтобы ездить со мной на шахматные соревнования и сессии школы Ботвинника.
Как теперь ясно, это был поворотный момент в её судьбе. Мама была молодой, энергичной, красивой женщиной (у нас дома висел портрет Софи Лорен, и многие наши гости отмечали их сходство), да ещё с хорошей, перспективной работой. Она могла либо сделать научно-административную карьеру, либо вновь выйти замуж, либо успешно совместить и то, и другое.
Тем не менее мама совершила иной выбор: она приняла для себя принципиальное решение: моя жизнь – её жизнь.
Так началось моё восхождение в шахматах. Мама с самого начала ставила передо мной самые высокие цели. Над моей кроватью висел плакатик, на котором её каллиграфическим почерком было выведено: «Если не ты, то кто же?»
Впрочем, она оставалась ценным сотрудником, учёным секретарем НИИ – и каждый будний день, вставая рано утром, уходила на работу. Оставшись вдвоём, мы с мамой переехали к её родителям, хотя бывали и в нашей коммуналке, благо идти до неё было пять-шесть минут. Жили мы очень скромно, на мамину зарплату и дедушкину пенсию.
Правда, с 1976 года благодаря Ботвиннику мне установили стипендию по линии «Спартака» – это было для нас большим подспорьем...
Много хлопот маме доставляли не только наши поездки и перелеты, но и моё здоровье, вернее – болезни. Когда мне исполнилось десять лет, врачи заволновались по поводу моего сердца, определили ревмокардит. Они сказали, что мне следует избегать простуд, так как это может отразиться на сердце. С тех пор мама научилась сама делать уколы и во всех наших поездках имела при себе шприц, потому что до пятнадцати лет мне необходимо было колоть антибиотики. Потом всё нормализовалось – в том числе и благодаря интенсивным занятиям спортом: я плавал, играл в
футбол, бадминтон, гонял на велосипеде.
Между прочим, меня лечил тогда чудесный доктор Петр Давидович Кац, а его женой была Татьяна Иосифовна Горбулёва, шахматный тренер из нашего Дворца пионеров. Она, будучи уже смертельно больной, сочинила к моему дню рождения (13.04.1980) стихотворение, последнюю строфу которого я помню и по сей день:

За всё скажи спасибо маме,
не каждому судьба верна.
И если ты – большое чудо,
то чудо создала она!


Благодаря маме у меня с юных лет пробудился интерес к истории и литературе. Не умея ничего делать наполовину, я с головой ушёл в историю Древней Греции, Древнего Рима, Франции, Испании и Англии. Именно эти страны захватили моё воображение... В восемь лет я прочитал книгу Тарле «Наполеон», и она произвела на меня огромное впечатление. Меня всегда привлекали жизнеописания сильных личностей, которые сами ковали свою судьбу.
Мама открыла передо мной мир поэзии. Помню урок строгой учительницы русского языка и литературы – директора нашей школы. Мы проходили Лермонтова, и мне надо было что-то сказать о нём и прочесть наизусть какое-нибудь стихотворение. Я почему-то был не в духе и не придумал ничего путного. Учительница грозно произнесла: «Так, с рассказом у тебя плохо, но ты хоть что-нибудь выучил наизусть?» И тут я, собравшись, с выражением продекламировал «Умирающего гладиатора»:

Ликует буйный Рим… торжественно гремит
Рукоплесканьями широкая арена:
А он — пронзённый в грудь — безмолвно он лежит,
Во прахе и крови скользят его колена…
И молит жалости напрасно мутный взор:
Надменный временщик и льстец его сенатор
Венчают похвалой победу и позор…
Что знатным и толпе сражённый гладиатор?
Он прéзрен и забыт… освистанный актёр.

И дальше, ближе к финалу:

Не так ли ты, о европейский мир,
Когда-то пламенных мечтателей кумир,
К могиле клонишься бесславной головою,
Измученный в борьбе сомнений и страстей,
Без веры, без надежд — игралище детей,
Осмеянный ликующей толпою!..

Так я и дочитал всё это стихотворение до конца. В классе царила мёртвая тишина. Учительница застыла с открытым ртом и только выдохнула: «Садись, пять».
И это всё – мама! Именно она научила меня и читать стихи, и понимать их смысл.
Однажды я писал домашнее сочинение о своём родном городе, и никак не получалось начало. Ну нет первого предложения, хоть ты тресни! И тут мама напомнила мне, что я единственный в классе, кто всё время летает на самолётах, и посоветовала начать так: «Привычный голос стюардессы объявил: “Баку”...» А дальше я пошёл уже по своему тексту...
С того дня прошло уже почти 45 лет – а я запомнил. Подобных случаев было немало. К тому же мама привила мне трудолюбие и методичность в работе, отнюдь не только шахматной. Это был её принцип: жизнь – способ познания мира, и человек должен постоянно работать, совершенствоваться, узнавать что-то новое, как-то влиять на мир, помогать другим становиться лучше. Мы живы, пока активны, иначе жизнь не имеет смысла. Человек что-то получает – и что-то отдаёт. Очень важно что-то давать миру, людям. Это мамино убеждение полностью передалось мне.
После смерти папы Шаген Мосесович, у которого мы жили, ушёл на пенсию, и мы с ним очень сблизились. Дед свято чтил экономическую теорию Маркса и верил, что я буду жить в лучшие времена. На исходе 70-х он часами беседовал со мной о политике, и мы часто спорили по поводу различных событий, происходивших в стране и в мире, и не всегда эти споры заканчивались в пользу старшего. Благодаря общению с дядей Лёней, как бы передавшим мне эстафету от Марата и Кима, я был подкованным спорщиком. К тому же – весьма любознательным подростком: читал десятки книг, не говоря уже о газетах, слушал крамольные магнитофонные записи песен Высоцкого, Галича и Окуджавы, задавал массу вопросов и на многое имел собственный взгляд. Но дед не очень-то одобрял этот дух противоречия.
Хотя мы и слушали вместе Радио Свобода и Голос Америки, он с трудом выносил критику государственной идеологии.
Особенно тяжёлые споры начались у нас в конце 1979 года, после вторжения советских войск в Афганистан. Но даже «искренне верующий» дед уже не понимал многого из того, что делалось руководством страны. Нескончаемые очереди и пустые прилавки магазинов, напоминавшие о послевоенном времени, стали для него большим разочарованием.
В 1981-м дедушка умер, а мама окончательно ушла из НИИ...
В конце того года я впервые стал чемпионом страны и вскоре включился в борьбу за титул чемпиона мира. Когда на исходе 1983 года я выиграл в Лондоне матч претендентов у Виктора Корчного, его верная спутница Петра Лееверик подошла к моей маме и под пристальными взглядами гэбистов предложила поговорить...
И в итоге подарила ей драгоценный кулон с числом 13, заказанный ещё к матчу в Багио (1978) с надеждой, что Корчной одолеет Карпова и станет 13-м чемпионом мира.
Петра сказала Кларе: «Теперь это ваша задача». С тех пор мама носила этот кулон на всех моих матчах, а я старался оправдать её ожидания.
После того как в 1985 году я завоевал титул чемпиона мира, казалось, ничто не может нарушить привычный уклад нашей жизни в Баку, куда я неизменно возвращался из всех своих многочисленных поездок.
Но в январе 1990 года там случились армянские погромы, и мы с мамой и всеми нашими родными и близкими были вынуждены срочно улететь в Москву (это была целая спецоперация!).
Неожиданно мы потеряли свой дом, и пришлось всё начинать с нуля. Почти три года мама жила в московском постпредстве Азербайджана, затем в гостинице на Поварской улице, затем в
квартире в Гагаринском переулке. И лишь в 1997 году, после долгих обменов, она наконец-то достигла своей цели: из трёх отдельных квартир создала нашу нынешнюю большую квартиру, где нашлось место для всех.
Прекрасный проект! Казалось, что этот дом – уже навсегда. Надо ли говорить, что мама была на редкость гостеприимной хозяйкой и неустанно заботилась не только обо мне, но и о всей нашей большой семье.
Когда я решил уйти из профессиональных шахмат в политику, она безоговорочно поддержала меня и взялась за новое, очень сложное дело с огромным воодушевлением. Она выстроила график этой новой жизни.
Затрудняюсь назвать человека, который считал бы себя хоть мало-мальски значимым российским оппозиционером и не побывал у нас дома.
Но любовь к шахматам у неё сохранялась до конца. И ради мамы я неоднократно садился за доску в Сент-Луисе, хотя понимал, что играть в прежнюю силу уже не могу. Смотреть за моей игрой для неё было большим удовольствием, буквально наркотиком. Она болела, переживала – и в эти минуты возвращалась в прошлое, как на машине времени.
Увы, в 2013 году я был вынужден покинуть Россию, и нам пришлось выстраивать жизнь по-другому. Мама очень переживала нашу разлуку, но отлично понимала, что мне возвращаться нельзя.
И мы регулярно виделись то на летнем отдыхе в Хорватии, то весной и осенью на Форумах свободной России в Вильнюсе. Но я ежедневно (!) говорил с мамой по скайпу или по телефону. При каждом взлёте и приземлении самолёта, не важно в какое время суток, не важно где – в Гонконге или в Сиднее, в Сан-Паулу или в Сан-Франциско. Это была наша давняя традиция. Она должна была точно знать, в какой точке Земли я в данный момент нахожусь. У неё было расписание всех моих рейсов, она знала все графики моих поездок, у неё был расписан наперёд весь мой год. Это была её жизнь.
Ковидный 2020 год сорвал все наши обычные планы: весной не было Форума, потом закрыли границы, отрезав маме дорогу в Хорватию. Но она радовалась, что туда смогли выбраться хотя бы мы с Дашей и детьми...
Последний раз мы виделись в Вильнюсе осенью 2019-го. Тогда мама сказала мне, что уже обдумала свой уход: если ей станет совсем плохо, то она полетит в Нидерланды, где разрешена эвтаназия, – чтобы я смог быть рядом с ней в её последние минуты.
Мама свято верила в силу разума и в возможность всё распланировать, даже свой уход. Всё до конца! В этом была её и сила, и слабость: ведь жизнь зачастую непредсказуема. Разве можно было спланировать сюжет нашего первого, безлимитного матча с Карповым или драматичнейший финал нашего матча в Севилье? Это было совершенно непредсказуемо!
Проклятый ковид поставил крест на её плане. Страшно подумать: последние семь дней мама лежала в палате реанимации и уходила в полном одиночестве. Рядом не было никого, кроме редких чужих людей в защитных шлемах и комбинезонах. Может, она умерла и потому, что не выдержала, перестала бороться...
Это случилось вне всякого плана 25 декабря – ровно в тот день, когда 60 лет назад Аида вышла замуж за Кима. Теперь они снова вместе навеки. Та самая магия чисел, в которую мама верила при всём своём здравомыслии.
Ким и Аида не ушли из моей жизни и в эмиграции. Моя жена Даша ведёт все наши дела через компанию Каспаров Интернейшэнл Менеджмент (КИМ), и мы вместе радуемся успехам нашей дочери, одной из лучших учениц престижной нью-йоркской школы – 14-летней Аиды Каспаровой…


Сплит, Хорватия
29 декабря 2020
 
smilesДата: Среда, 10.01.2024, 16:55 | Сообщение # 629
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 253
Статус: Offline
«Представьте себе человека двух метров ростом, с головой, как у медведя гризли, и квадратной рыжей бородой. Это и будет Петер Фройхен, – писал в 1934 году Майкл Крейк, журналист газеты “Еврейский бюллетень”.
– Этот человек олицетворяет всё, что мы ассоциируем с викингами. Но удивительным образом он – еврей Фройхен гордился своим еврейством и нёс его на себе, как медаль...


«Если я слышал разговоры о чистоте расы на улицах Копенгагена, то хватал коллаборационистов за грудки. «Ну, я еврей! И что ты собираешься со мной сделать?» – вспоминал он и разражался громовым смехом.

 
Шубу Фройхен себе пошил лишь после боя с медведем

Приключения Петера Фройхена начались еще в старшей школе: в 1902 году под влиянием книг Жюль Верна он сбежал из дома и устроился юнгой на китобойное судно. Месяц плавал по морю, научился бросать гарпун и ставить паруса, а когда вернулся – получил грандиозную взбучку, ибо
его отец, торговец Лорен Бенцон Фройхен, настаивал, чтобы мальчик стал врачом.
Петер поступил в университет Копенгагена, два года в муках походил на занятия – и сбежал вновь. На этот раз в Лондон, чтобы учить геодезию и картографию: в книгах он прочитал, что геодезисты всегда нужны в путешествиях.
В 1906-м Фройхен едет в Гренландию в составе экспедиции датчанина Кнуда Расмуссена. «Километры льда и снега, и никаких магазинов! Вот это по мне!» – вспоминал Фройхен. Вдобавок выяснилось, что у него явный талант к языкам.
Путешественники жили бок о бок с эскимосами-инуитами и Фройхен быстро выучил их диалект, приобретя славу знахаря – в этом помогли начальные знания, полученные на медфакультете. Он научился строить ледяные дома-иглу, освоил охоту на моржей и тюленей и в конце концов полюбил эскимосскую женщину, которая родила «еврейскому викингу» двоих детей – мальчика, которого назвали Мекусак, и девочку Пипалук.
Фройхен вспоминал, как однажды свозил жену в Копенгаген и оба сошлись на том, что в городе слишком жарко, а люди неприветливы, и лучше поскорее вернуться в Гренландию.
В 1910 году Фройхен и Расмуссен основали на острове факторию Туле – «самую северную торговую точку в мире», как они сами её гордо называли. Фактория меняла эскимосам меха на товары первой необходимости. К тому времени Петер Фройхен и сам ходил в мехах. Во время одного из путешествий на него напал белый медведь – двухметровый путешественник убил зверя и пошил из него шубу.
Фактория Туле стала перевалочной базой для полярников: отсюда Фройхен и Расмуссен отправлялись дальше на север. Эта серия экспедиций, проведённая в 1912–1917 годах, имела целью проверить теорию американца Роберта Пири, который утверждал, что рядом с Гренландией существует ещё один крупный остров. Но датчане, пройдя больше 300 километров на собачьих упряжках, выяснили, что так называемая «земля Пири» – тоже часть Гренландии: то, что американец принял за пролив, оказалось просто широким фьордом.
В одном из этих путешествий Фройхен обморозил ногу. И вновь пришлись ко двору навыки медика:  он самостоятельно отрезал себе несколько пальцев...
Позже в Копенгагене врачи осмотрели ноги и решили, что операция не удалась. Фройхену ампутировали ступню, и до конца жизни он ходил с деревянным протезом.

В 1921 году от испанского гриппа скончалась его жена и «Еврейский викинг» женился во второй раз – на этот раз на датчанке из богатой семьи. Он завёл ферму, ездил с лекциями, писал статьи и романы об Арктике.
В начале 30-х его книгами заинтересовался Голливуд. Фройхена пригласили написать сценарий к фильму «Эскимос» для студии Metro Goldwyn Mayer. Он взялся за работу со всей страстью. Сам отбирал актёров – главную роль получил Рэй Мала, эскимос по матери и еврей по отцу – и утверждал локации: фильм снимали на Аляске. Наконец он пришёл к выводу, что никто не сыграет злодея лучше него самого. Так Петер Фройхен стал актёром – в фильме он изобразил капитана корабля, который строит козни главным героям.
В 1934 году «Эскимос» получил «Оскара» – правда, не за актёрскую игру, а за лучший монтаж. Журналист Майкл Крейк, который встречался с Фройхеном примерно в то же время, так описал путешественника: «Ему почти 50, он умён, но при этом сохраняет наивность ребёнка. Однажды жена нашего общего знакомого сделала комплимент его роскошной бороде. “Правда? Вам нравится?” – переспросил он. И в следующий момент отрезал от бороды клок и подарил ей»...

В 30-е Фройхен не раз возвращался в Гренландию. Он бывал также в Африке и в СССР, где его особенно интересовала сибирская тайга. В 1938-м он основал датский клуб путешественников – эта организация существует и ныне. Его любили, его книги продавались по всему миру, но всё изменила война. Гордясь своим еврейством, Фройхен ненавидел нацистов. Ещё в конце 30-х в одном из интервью он обронил: «А вы знаете, что в Германии теперь мои книжки запрещены? Им плевать, что я исходил всю Арктику. Немцев больше заботит чистота моей крови».

Немцы оккупировали Данию 9 апреля 1940-го, на захват им потребовалось всего шесть часов. Первые военные годы здесь царил режим «мягкой оккупации»: король и парламент сохранялись, но были вынуждены ввести цензуру, сократить армию и переориентировать экономику на нужды Германии. «Гайки» закрутили в августе 1943-го, когда в страну ввели подразделения гестапо, военное присутствие увеличили с 20 тысяч до 170 тысяч солдат. Вся власть перешла к немецкой администрации.
Впрочем, попытка «окончательного решения еврейского вопроса» в Дании провалилась. Военный атташе немецкого посольства в Дании Георг Дуквиц заранее предупредил местных социал-демократов, что готовится депортация. Те довели информацию до ячеек Сопротивления, в результате большую часть местных евреев – примерно 7200 из 7800 живущих в Дании – успели переправить на лодках в Швецию. Ещё несколько сотен человек спрятали местные жители.
Фройхен был среди тех, кто помогал беглецам. Он организовывал доставку беженцев на побережье и, имея опыт мореходства, вызвался даже сам управлять одной из лодок.
Но во время одной из таких вылазок его арестовали. Гигант с деревянным протезом был слишком заметной фигурой...
В 1944-м его приговорили к смертной казни. Однако Петер Фройхен не был бы самим собой, если бы смирился с судьбой: он сумел бежать из тюрьмы
  в ход пошли подкуп охранника, верёвочная лестница и машина участников Сопротивления.
Путешественника переправили в Стокгольм – тем же путем, каким доставляли других евреев. Оттуда он сумел выехать в США, заочно оформил развод со второй женой, которая поддержала нацистов, и женился в третий раз – на еврейской девушке Дагмар Кон.
Он продолжал жить в Америке до самой смерти в 1957 году.
Умер же Петер Фройхен, как и подобает людям его темперамента и образа жизни. Он планировал совершить очередную вылазку к эскимосам, и инфаркт свалил его, когда он поднимался на борт самолёта до Аляски. Ему был 71 год.

По завещанию, прах «еврейского викинга» позже развеяли над местом, которое он любил больше всего – в Гренландии, у фактории Туле.
Правда, с момента последней экспедиции Фройхена оно изменилось: с начала 50-х здесь разместили американскую базу ВВС. В Туле пришло то, от чего Фройхен когда-то бежал – американский ресторан, церковь, подобие цивилизации. Эскимосы покинули факторию. Погрузив свой скарб на собачьи упряжки, они переселились на 90 километров севернее.

Интересно, что за год до смерти Петер Фройхен вновь заставил мир говорить о себе. В США он стал победителем популярной телевикторины и выиграл главный приз – 64 тысячи долларов. В ходе игры задавали вопросы о мировом океане и оказалось, что датский еврейский гигант знает о нём всё.

Михаил Блоков
 
papyuraДата: Вторник, 16.01.2024, 18:04 | Сообщение # 630
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1676
Статус: Offline
Кому уготовить следующую «Чёрную cубботу»

Это мы, евреи, палестинский народ! И это нам дал Всевышний ядерное оружие, о котором пора открыто сказать с трибуны ООН, упредив всех наших ближних и дальних врагов о том, что в случае их нового на нас нападения это станет не нашей, а их «чёрной субботой».


Вчера Госсекретарь США покинул Израиль, а сегодня я слышу по радио и ТВ израильских комментаторов, которые говорят, что все заявления г-на Блинкена о необходимости решения ближневосточного конфликта созданием двух государств для двух народов – это, мол, только риторика для успокоения американских избирателей, а на самом деле США – наш лучший союзник и партнер, помогает нам в войне против ХАМАСа и Хезболлы.

Только вопрос: а насколько эта риторика безвредна для Израиля?

Уже давно, сорок лет назад, почил в бозе Председатель КГБ Юрий Андропов, с тяжёлой руки которого возникла притча о существовании какого-то «палестинского народа», а эту притчу всё ещё талдычат и Белый дом, и Евросоюз, и арабские страны.
Но если годами вбивать в головы людей одно и то же, то они уверуют в любую чушь – от «будущее поколение советских людей будет жить при коммунизме» до существования «палестинского народа» и секретных американских лабораторий в Украине.
И это отнюдь не безобидно!
Эта многолетняя риторика убедила уже два, а то и три поколения арабской молодёжи сектора Газы, Самарии и Иудеи в том, что они и вправду палестинский народ, имеющий право на землю от моря до реки Иордан, а мы, евреи, тут просто оккупанты, которых следует уничтожить.
Да и как им не поверить в эту чушь, если именно их, безмерно расплодившихся наследников мусульман, трусливо сбежавших из Палестины в 1948 году, именуют палестинским народом президенты США и России, премьер-министры всех европейских стран и правители всего мусульманского мира?

Конечно, Юрий Андропов хорошо знал, что никакого палестинского народа нет, он придумал его для банды Арафата.
Но если Энтони Блинкену, родившемуся в 1962-м году, Эммануэлю Макрону, родившемуся в 1977-м, и всем остальным правителям нынешнего Запада со школьных и университетских лет твердили о неких «палестинцах, страдающих от геноцида израильской военщины», то какой с них спрос?


Спрашивать надо с руководителей нашей страны, молчаливо выслушивающих разглагольствующих европейских, американских и арабских правителей о необходимости создания государства для «мирных палестинцев».
А кроме евреев, проживающих в Палестине 3000 лет, где и каких ещё мирных палестинцев Вы, г-н Блинкен, видели во время Вашего посещения Иерусалима и Рамаллы?
Кто встречал Вас в Рамалле плакатами «Блинкен, вали домой!»?
Нет, я не стану твердить уже набившие оскомину доводы о том, что никакого «палестинского народа» нет и никогда не было, как не было палестинских царей, учёных, писателей, художников, палестинской культуры и палестинского языка.

Будучи гражданином США, я считаю, что мой Президент и Госсекретарь талдычат о государстве для «мирных палестинцев» и «мирных жителей» Газы по недомыслию или трусости перед мусульманским миром и мусульманскими избирателями в США.

А как гражданин Израиля я считаю, что все европейские и исламистские требования вернуть «мирных жителей» сектора Газа в их дома и готовность вложить новые миллиарды долларов в восстановление этого сектора продиктованы вовсе не заботой о возлюбленных ими «палестинских братьях», а плохо скрытым антисемитизмом, мечтающем о создании у нас под боком уже не сектора-террориста, а государства-террориста со своей легальной антиизраильской армией, авиацией, флотом и землеройной техникой.
И я не понимаю, почему руководителям Израиля не сказать об этом вслух со всех международных трибун от ООН в Нью-Йорке до судов в Гааге?
Правда выше и сильней притворства и лжиразве я один в это верю?
И я не понимаю, почему мы объявили войну ХАМАСу, а не всему сектору Газа, чьи «мирные жители» учат своих детей убивать евреев?
Разве не они выбрали ХАМАС себе в руководство?

Если бы 7 октября мы объявили войну всему сектору Газа, то в ответ на пущенные оттуда ракеты могли бы легально бомбить его так, как англичане бомбили Дрезден, а США Японию.

Даже дети знают, что дикари пещерного века могли своими дротиками сообща убить мамонта. А шакалы или гиены могут и сегодня завалить льва и даже слона.

Если 7 октября 2023 года Всевышний дал ХАМАСу напасть на Израиль сообща с Хезболлой и нашими остальными «мирными» соседями, то я вижу в этом Его, возможно, последнее нам предупреждение: хватит молча кивать головами всем, кто приезжает сюда и рассказывает как нам в очередной раз отдать своим врагам ещё кусок земли, ещё одно месторождение газа и ещё несколько тысяч террористов.
И хватит терпеть своих недоумков, выходящих на демонстрации с палестинскими флагами и призывами бойкотировать службу в армии.
Это мы, евреи, палестинский народ! И это нам дал Всевышний ядерное оружие, о котором пора открыто сказать с трибуны ООН, упредив всех наших ближних и дальних врагов о том, что в случае их нового на нас нападения это станет не нашей, а их «чёрной субботой».

Если их муфтии, аятоллы и шейхи открыто, как месяц назад муфтий Мирван Абу Расом в интервью кавказскому «Алиф.ТВ», заявляют, что все разговоры о создании здесь двух государств для двух народов неприемлемы, а государство тут будет одно – исламская Палестина с исламской столицей Аль-Кудс (Иерусалим). А что касается Израиля, то это часть палестинской земли, которую захватили сионистские оккупанты при поддержке правителей Западного мира, которые поставками оружия Израилю не позволили арабским армиям сбросить сионистов в море. И 7 октября 2023 года никакого террористического нападения на Израиль не было и не было никакой резни, о которой говорит Израиль, а была попытка палестинцев вернуть свою землю, святую для всех мусульман с тех пор, как именно отсюда, из мечети Аль-Акса в Иерусалиме, вознесся на небо пророк Мухаммед.
Отрезание голов израильским младенцам, вспарывание животов беременным женщинам – выдумки сионистов, «это не доказано». Наоборот, «это сионисты-оккупанты своими бомбежками отсекают головы исламским детям и вспарывают животы беременным палестинкам. Когда народ Газы вернется с юга на север и выгонит оккупантов, нынешние 10-12 летние дети станут поколением новых шахидов, готовых погибнуть в следующей войне за освобождение Палестины».
И, честно говоря, я верю это муфтию – если нынешние 10-12 летние дети, похоронив своих отцов-террористов, вернутся к руинам своих домов, разрушенных нашими танками, кто убедит их стать нашими мирными соседями? Энтони Блинкен? Эммануэль Макрон? Джо Байден?

Поэтому я не перестану повторятьИзраилю пора создать свой «Манхэттен-2» со своими Оппенгеймерами – не ради «Золотых глобусов» и «Оскаров», а ради создания средства укрощения агрессии наших соседей.
Израиль не должен быть разрушен, а терроризм должен быть удушен.


Эдуард Тополь - писатель и публицист
 
Поиск:
Новый ответ
Имя:
Текст сообщения:
Код безопасности:

Copyright MyCorp © 2025
Сделать бесплатный сайт с uCoz