| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
кому что нравится или житейские истории...
| |
| papyura | Дата: Среда, 19.01.2022, 18:06 | Сообщение # 556 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1561
Статус: Offline
| замечательная история!
такое только весёлый человек может придумать и рассказать с таким вкусом (даже если это и правда)
|
| |
| |
| smiles | Дата: Суббота, 19.03.2022, 15:34 | Сообщение # 557 |
 добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 236
Статус: Offline
| Очень грустный рассказ, но сейчас и так не до веселья
Лина Городецкая
СТОЛ, КОТОРЫЙ СТАЛ СЛИШКОМ БОЛЬШИМ…
Утро начинается с того, что я надеваю слуховой аппарат и слышу за окном настойчивое мяуканье Барса. Барс – «петух» нашего двора. По нему можно определять приход нового дня.
Я тоже встаю рано, по многолетней привычке. Даже, когда спешить уже давно нет необходимости.
Хорошо, что Барс мяукает. Иначе может быть, я бы забыла её накормить.
Как забываю много остальное в последнее время.
Кстати, Барс, не кот, а кошка. Это я по незнанию, не вникнув в гендерные отличия, когда-то назвала котёнка так. Она была пришлая, очень голодная и не сумела быть зубастой и клыкастой, как другие окрестные коты. И потому оставалась без еды. Пришлось взять личную опеку над ней. Немного сметаны, молока, остатки рыбы, и Барс стала пушистой красавицей.
Получается, что завтра я накормлю её в последний раз… Кто же накормит её послезавтра?
Спала ли я в эту ночь, вообще, трудно понять…
Но я встаю и иду умываться, затем возвращаюсь в свою спальню. А там, на журнальном столике, где я кладу расчёску, табличка: «Мама не забудь закрутить кран!!»
Она стоит так, что её нельзя не заметить.
Возвращаюсь в ванную комнату и, действительно, вода продолжает литься.
Это придумал Нир, мой старший сын, так в последнее время он устроил мне напоминания в разных местах квартиры.
Рядом с плитой висит картинка с нарисованным рыжим факелом, и написано: «Мама не забудь закрыть газ», например. Хуже с холодильником, я не всегда плотно закрываю его, и не всегда обращаю внимание на напоминание об этом.
Тогда дети купили мне новый холодильник, он «бибикает», когда остается открытым, почти, как автомобиль. Главное, чтобы я услышала это бибиканье, главное, не забыть слуховой аппарат…
И свет я вечно забываю погасить…
О чём я думаю, когда все забываю? Непонятно. И как с этим бороться, тоже не ясно. Просто что-то отвлекает меня от мысли, о том, что нужно завершить начатое. И я забываю.
Это плохо, это страшно. Но это так. Мне посоветовали натуральные таблетки для укрепления памяти. На основе растения Гинкго Билоба. Но они мало помогли.
Тогда дети испугались и отправились со мной к врачу. Проверки, ещё проверки. Мне не сказали ничего, очевидно, меня щадят. Но я сама понимаю, что дело идёт к старости, от золотистого пожилого возраста в самый золотой, и идёт семимильными шагами…
Грустно это.
Теперь я принимаю лекарство, «Меморит» называется. Дети абстрактно объяснили, что оно для улучшения памяти. Но не похоже, что могу я всё удержать в ней, даже при его применении. И они волнуются
Я помню, помню много, что было раньше. А вот то, что происходило только что, я забываю, и это не зависит от меня.
Вот и сейчас я закрыла воду, которая лилась. Спасибо Ниру с его идеей мне напоминать, даже на расстоянии.
В конце концов, с этим можно справиться, Но дети говорят, что уже нельзя. Они волнуются, переживают.
И послезавтра я переезжаю в дом престарелых под Иерусалимом. Мои дети отвлечённо называют его «родительский дом», щадят меня.
Они и убедили меня, что так будет лучше и спокойней для всех. Наверное, так оно и есть.
Ещё они убедили меня, что когда я захочу, то вернусь домой, что квартира будет стоять и ждать меня. Никто её не продаст, и даже не сдаст в ближайшее время. Потом, может быть, если мне там понравится…
Но сердце моё чувствует, что вряд ли я вернусь сюда. В свой дом…
Вот так закатывается осень, и ничего с этим поделать нельзя.
Сегодня я хожу по своей квартире и смотрю на все её уголки, чтобы унести их с собой и постараться не забыть.
Моя жизнь, моё прошлое окружают меня, столько всего здесь было…А вещи первой необходимости уже упакованы. То, что мне может понадобиться в ближайшее время.
— Это эксперимент, мама, — так сказала Дина, моя дочь, — ты посмотришь, как тебе там будет, и мы надеемся, что тебе понравится.
Я знаю, что они хотят, чтобы мне было хорошо. Они совещались, и решили, чтобы не волноваться, как я здесь, взять на себя расход по хорошему дому престарелых.
Ах, да, Дина не любит, когда я называю его так. На иврите это звучит гораздо корректней. «Бейт Авот» — родительский дом.
Взять к себе…
Нет, они не возьмут, я знаю.
Здесь в Израиле не принято это. Ну что же, всё в мире меняется. Когда-то в наших семьях дети досматривали родителей. Теперь родителей досматривают медсёстры с санитарками, а дети приходят проведать.
Может это и лучше, может, так они сохранят любовь к родителям, и не вызовут старики такого отчуждения, такого неприятия или даже, не дай Бог, отвращения. Так ведь тоже бывает…
Какие есть ещё варианты? Поселить у себя чужую женщину, чтобы досматривала меня, жила здесь круглосуточно… Нет, это не по мне.
Что же делать.
Ничего не поделаешь. И с этим нужно смириться.
Я знаю, я должна настроиться, что мне будет хорошо. В том «родительском доме» есть кружки, лекции, общение со сверстниками, медицинское наблюдение…Дина сказала, что есть даже занятия йогой.
Всё хорошо! Но как настроиться?
Получается совсем иначе, я растравливаю себе душу. Хожу сейчас из комнаты в комнату. Смотрю на всё, и в первую очередь на вид из окон, который за десятки лет стал родным. Пусть там, в том доме престарелых, то есть «родительском доме», там пейзаж красивый, он расположен на возвышенности в зелёном парке, а здесь у меня из окна первого этажа видна соседняя улочка, киоск, детский сад и стоянка автомобилей.
Но как же давно это всё стало мне родным. Даже первого сентября плач деток, которых впервые ведут в садик, и он стал мне родным. Жизнь, значит, продолжается. Новые детки подросли, а потом в школу, армию, университет. Как мои дети когда-то…
Эта квартиру мы купили вскоре после приезда в Израиль. В те далёкие уже семидесятые.
Мой муж хорошо устроился на работу, просто повезло нам очень. Теперь это старый дом, и выглядит он не так уж и престижно, а тогда казался мне самым красивым на свете.
Мой дом! Здесь родились наши дети, Нир, Дина и Дор.
Нира мы назвали в память о моей маме Нехаме, ну хоть букву сохранить хотелось первую, так у нас принято было. А почему я назвала Дину – Диной…, всегда нравилось мне это имя, красивое, библейское… Потом умер Давид, отец моего Ицхака. И младшего сына мы назвали Дор. Они хорошие дети, любящие и любимые.
И что мне особенно важно, дружат между собой. Не то, чтобы жить друг без друга не могут, но связь не теряют.
Раньше, все вместе, мы собирались за одним столом. Когда дети выросли, мой муж заказал большой стол, про запас. Сперва вышла замуж Динка, а потом женились мои мальчики. И появились внуки. Уже, слава Богу, их восемь у меня. Скоро можно будет ждать пополнения, правнуков. Не верится даже.
Но всё реже и реже собирается наша семья за этим столом. Всё реже приходят невестки и внуки. Чаще только мои дети, чтобы побыть со мной. Жизнь такая быстрая, у всех свои дела, и всё не успеть.
Я понимаю и не обижаюсь. Мне главное, чтобы им хорошо было...
А мои дети…, они приезжают ко мне. Жаль, что все разъехались, живут в разных концах страны, так, между прочим, на пять минут, заскочить не получается. Но они бывают, отрываются от дел, чтобы проведать маму.
И я очень благодарна им.
Знаю, что бывает и иначе. На втором этаже живет Зива, мы когда-то вместе квартиры покупали, вместе в этом доме и состарились. Двое детей у неё, да только в дом почти не заходят, что-то не поделили после смерти отца, и теперь не общаются между собой, да и маму не навещают.
Так что всё бывает. Мне ещё грех жаловаться…
Недавно Дор приезжал, ехал по рабочим делам, специально свернул ко мне по дороге домой. Я так обрадовалась, хорошо, что борщ холодный был. Дор его любит очень, огурчик, сметана, рыбные котлетки, пусть уже не мамины.
Светочка, моя «метапелет» готовит, вкусно получились, она старается. Дор мне всё рассказал, и про то, как Анат, жена его, тяжело переболела бронхитом, хорошо что уже поправилась. Как мальчишки поживают, три сына у них, ссорятся, мирятся… В школе всякое случается, но это ведь тоже жизнь.
Нет, не обижают мои дети меня, не обделяют вниманием. Только стол это уже давно не раскладывается. Нет сил на застолья большие, готовить нет сил и собирать гостей…
Рано наверное случилось это со мной… Но с действительностью не поспоришь.
А дети хорошие…Они поделили между собой, и берут меня к себе. На Песах я всегда у Нира. Рош хаШана празднуем обычно у Дора, а на мой день рождения меня забирает Диночка, и мы отмечаем у неё.
У Дины замечательный дом, она хорошая хозяйка. И жизнь у неё, слава Богу, сложилась, пусть не сразу, пусть второй брак, но удачный, вот что важно. Девчонки — близняшки в этом браке родились, единственные мои внучки среди мальчишек. Муж у Дины хороший, помог ей старшего Ротема воспитать, как своего сына, любо-дорого мне это.
Грех жаловаться. Дети у меня хорошие, зять и невестки тоже…
Но вот забываю я, забываю закрыть воду, и страшно, что газ тоже забыла как-то закрыть. Это очень всех испугало.
Каждое утро приходит Светочка, моя «метапелет», она приходит на несколько часов, готовит мне, раскладывает еду на весь день и просит, чтобы я газ не открывала.
А теперь Светочка уходит и закручивает баллон на всякий случай, так её Нир попросил. Я хотела сварить яйцо всмятку, очень захотелось с булочкой, но открыть газ не смогла. Понимаю, что так всем спокойней, а если забуду опять, как в тот раз…Они волнуются, и, наверное, правильно делают.
Ну и что, обошлась. Сделала себе бутерброд…Нет, нет, у меня еды в достатке, ни в чём могу себе не отказывать.
И таблетки у меня распределены в коробочке. Света мне каждое утро на весь день раскладывает. Коробочка лежит так, что её не заметить нельзя. Там большими буквами написано, когда какую таблетку взять: эта от давления, эта для памяти, это от аритмии, а эта для разжижения крови…
Хожу я сейчас по квартире, прощаюсь с ней, вот же повезло нам тогда, что цены были сносные, смогли первый взнос внести, а потом ссуду хорошую на работе у Ицхака взять. Четырёхкомнатную купили! Наша спальня, детская комната. С нами тогда ещё отец Ицхака жил, мы его досматривали. А после его смерти сделали ремонт и отдали комнату Диночке, принцессе нашего дома.
С тех пор как они ушли, всё в квартире так и стоит, ничего не изменилось. И никто из них в эту квартиру не вернулся. Так сложилось. Служили в армии, потом поехали по миру путешествовать, потом университетское общежитие и большая жизнь, у каждого своя.
Только Дор, он учился недалеко и несколько лет жил дома во время учёбы. А потом встретил Анат, и она утащила его в киббуц.
Так бывает, кто-то кому-то должен уступить. Я уступила ей своего сына. Главное, каждому из моих детей хорошо. И мне тогда хорошо.
Вот в комнате мальчиков стоят различные скульптурки, сколько всего напоминают…
Я привозила сувениры детям из наших нечастых поездок, и всегда старалась, чтобы они понравились каждому из них. А в моей спальне на стенах их свадебные фотографии. Всё в этой комнате так, как было при муже, даже вещи его висят в шкафу, любимые рубашки, фланелевая в клетку, нарядная в тонкую полоску, серебристый галстук, костюм, который мы купили к свадьбе Дора…
Ицхак был такой красивый и радостный тогда. Мне каждое напоминание о нём дорого. Но теперь мне это всё с собой в тот «родительский» дом не забрать. Там у меня небольшая комната, кровать, маленький шкаф, телевизор, Больше не помещается ничего. И пейзаж, да! Очень красивый пейзаж.
А здесь…, что здесь. Я иду к окну, и смотрю, как за окном начинается наша израильская осень. Лёгкие облака, потускневшие деревья, ранний закат. Краски напоминают о той, настоящей осени…И наверное, это правильно что ухожу я в дом престарелых осенью, а не в разгар весны. Наверное, так и должно было быть.
— Мама, ты побудь там, — сказали дети, приехав ко мне несколько недель назад, они конечно всё заранее подготовили, разузнали, а теперь нужно было подготовить и меня, — Не понравится, вернёшься домой, всё будет тут, как было, всё будет тебя ждать.
Да, дети, я знаю, всё будет меня ждать…Вы, внимательные дети, и не продадите эту квартиру… пока.
И я знаю ещё что-то…
Я не вернусь в эту квартиру, домытую мною до блеска, в которой каждая вещь — это часть моей жизни, моей и Ицхака, и вашей, конечно…
Мы обставляли эту квартиру с любовью и особенной радостью. Так хотелось наладить свой быт.
Мы ведь из того поколения советских людей у которых квартир своих не было. Когда поженились, спали на топчане в узком коридорчике, отделённом нам родителями Ицхака, зато ширма была большая и красивая.
У моих родителей была совсем маленькая квартирка, а в ней ещё оставалась младшая сестра, мечтавшая не спать со мной «валетом» до совершеннолетия.
Повезло, что старшая сестра Ицхака к тому времени уже покинула дом и освободила нам этот топчан… Потом мы получили свою однокомнатную квартиру. А потом, Слава Богу, уехали, ещё молодые и сильные, и жизнь вся впереди…
Я мечтала, чтобы у каждого ребёнка была своя комната, у каждого свой угол. И общее пространство, стол, который раскрывается широко.
Вот в этом уголке за ним всегда сидел Ицхак. Как сейчас вижу его, макающего яблоко в мед, раздающего первый кусочек мацы, пробующего горячие «латкес» на Хануку. Он их особенно любил и любил все еврейские праздники. А я любила его. И потому готовила я праздничные блюда, и жаркое настоящее с зажаренным луком, и морковный «цимес», и фаршированную шейку и «гефилте фиш» по рецепту моей мамы.
Жаль, Диночка так и не научилась её готовить, сколько я её не уговаривала посмотреть, поучиться у меня. Сказала, что достаточно хорошая фаршированная рыба, «даг мемуле» то есть, продается в кейтеринге, и ей лучше не надо. А возиться Дине некогда.
Хорошая рыба, действительно, я пробовала, вполне качественная. Но не та, не та…
Например, свеклу никогда они не положат в рыбу, а именно она добавляет ей необыкновенный вкус, вкус «гефилте фиш» моей мамы. Я сама в последние её дни училась готовить. Мама лежала уже больная, я записала рецепт и делала рыбу, она ещё успела попробовать.
А Диночка, она работает тяжело. Я знаю. Она психолог, консультант в школе и частную практику имеет. Чтобы держать высокий уровень жизни для семьи, работать приходится много и ей, и мужу. Дине не до «гефилте фиш»…
А вот здесь сидела за столом я. Дети…, у каждого был свой уголок. С правой стороны сидела Дина, слева Нир и Дор, потом мои невестки и зять, потом внуки…Те, уже садились, как им хочется, Места всем хватало. Ицхак позаботился.
Теперь этот стол сузился до размера предыдущего, того, который однажды стал маленьким для нас.
Теперь нет необходимости в большом столе. А я стою сейчас у окошка и смотрю, как закатывается Осень.
Понимаю, всё правильно. Так и должно быть.
***
И вдруг звонок. Наверное, это кто-то из детей, интересуется, собраны ли вещи, не нужна ли помощь…как я спала, позавтракала ли уже… А я не спала и не завтракала. Как же уснуть в эти последние ночи здесь, да и еда никакая не в радость.
Всё, всё понимаю, так будет лучше для всех, и для меня, наверное. И спокойней… Если я и дальше буду забывать, не смогу ведь быть самостоятельной… Значит, моё место в этом самом «родительском доме».
Но почему же щемит сердце?
Телефон продолжает звонить. Мне так захотелось, чтобы это была Дина…
— Мама, — скажет Дина, — я всю ночь не спала. Крутилась в постели и думала. Я понимаю, мама. Ты ведь не хочешь уходить туда, в этот родительский дом, верно?
Услышав моё молчание, она продолжит:
— И оставаться самой тебе уже нельзя. Но я всё понимаю, мама. И знаешь, что я подумала. Переезжай ко мне! Йонатан в армии, возвращается сейчас редко, после армии поедет путешествовать, потом собирается учиться, и дома он не останется… Я поговорила с ним сегодня утром. Он не возражает, мама. В выходные дни, когда он возвращается, то сможет пока спать в моем рабочем кабинете, там хороший диван. Потом что-то придумаем, места на всех хватит…
А ты переезжай ко мне. Я ведь ещё не научилась делать твою фаршированную рыбу…»
Я слушаю Дину и молчу. Слёзы текут, бесшумно… Мне давно казалось, что я уже не умею плакать.
Я хочу сказать ей: «Нет, не нужно, не буду обременять вас, зачем?…»
Я хочу сказать ей: «Да! Конечно, я буду так рада жить рядом с вами!…»
Я не знаю, что отвечу ей. Пока не знаю. А слёзы текут…
***
Но это был звонок из библиотеки. Хорошо, что позвонили. Не забыть бы завтра вернуть книги…
|
| |
| |
| несогласный | Дата: Понедельник, 04.04.2022, 01:36 | Сообщение # 558 |
 добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 168
Статус: Offline
| Под старым орехом
Вспомнилось: мы с дедушкой крутимся под старым, раскидистым ореховым деревом, которое растет у нас во дворе. Ищем в траве упавшие орехи; потом бабушка приготовит из них лакомство – пахлаву. Я собираю орехи за пазуху, дедушка – в глубокие карманы пиджака. Мы не соревнуемся, кто больше наберет, но спешим, обшариваем глазами каждый уголок двора. Вдруг мы одновременно бросились к одному и тому же ореху и столкнулись лбами. Засмеялись и растянулись на прохладной траве.
Пару минут мы тихо лежали, глядя в небесную синеву.
– Прекрасен мир Божий! – вздохнул дедушка.
– А наш учитель в школе говорит, Бога нет.
Дедушка повернулся ко мне, выставил вперед бороду.
– Вот как? Но мир же есть.
– Да. – В этом я уверен, учитель не говорит, что мира нет.
– А значит, – улыбнулся дедушка, – и Бог есть. Иначе кто бы этот мир создал?
Довольный, он опять посмотрел наверх, в самую высь над кроной ореха – на небо, будто мог получить оттуда подтверждение своих слов. Я приподнялся и оперся на локти. Посмотрел на дедушку и удивился.
– Дедушка, ты плачешь?
– Что вдруг?
– У тебя слезы на глазах.
– Так они устроены, – сказал он, не открывая глаз. – Бывает, загрустишь, задумаешься…
Вдруг его веки вздрогнули и приподнялись, словно орех раскололся на две половинки. Зрачки быстро стали расширяться, расплываться, будто хотели охватить всё вокруг со мной вместе. И я почувствовал, как тону в них…
Дрова больше не понадобятся
Третий и последний рассказ моей бабушки
Все лето восемьдесят седьмого стояла изнурительная жара. Мы с женой решили провести неделю отпуска на пароходе, порадовать себя морским путешествием от Одессы до Батуми и обратно. Старшего сына мы взяли с собой, а младшего, еще слишком маленького для такого плавания, оставили у дедушки с бабушкой в Бельцах.
Когда я приехал к родителям, бабушка сидела на скамейке в тени перед домом. С утра палило солнце, но она была в байковом халате с длинным рукавом, в чулках, на голове платок. Бабушке уже было за девяносто. Низенькая, полненькая. Сколько ее помню, она не сидела без дела ни минуты, всегда хлопотала по хозяйству, все успевала, и любая работа спорилась у нее в руках. Постоянно занята. Даже поздно вечером, когда она ложилась ко мне поперек кровати и, подперев голову рукой, в полудреме рассказывала мне очередную историю, ее ноги слегка покачивались в воздухе, будто все еще куда-то спешили…
Сейчас, на скамейке, бабушка напоминала узел, в который уже увязали все вещи, нужные в дорогу.
Она взяла меня за руку и прижала мою ладонь к своей мягкой щеке. Я почувствовал прохладное прикосновение. Бабушка пережила дедушку почти на двадцать лет. Но и в глубокой старости осталась милой, обаятельной, как молодая. Раньше я не думал, что и в ее возрасте женщина может быть красива. Говоря, она по старой привычке покачивалась из стороны в сторону, будто баюкала ребенка.
Не выпуская моей руки, она показала глазами, чтобы я сел рядом.
– Всё, хватит, – тихо сказала она, словно подводя итог разговору, который начала со мной еще до моего приезда. – Устала я. Дожила, слава богу, до внуков, до правнуков, даже до праправнуков… Хватит! Тяжело мне уже…
– Бабушка, – попытался я ее приободрить, – даст бог, мы через недельку вернемся из отпуска, и я тебя ненадолго в Кишинев возьму. Ты тоже отпуск заслужила.
Она подняла на меня глаза, и я увидел взгляд, хорошо знакомый мне с детства. Он всегда обещал что-то сладкое: доброе слово, веселую песенку, чудесную сказку. И теперь бабушкин взгляд тоже что-то мне пообещал.
– Расскажу-ка я тебе, Бореле, одну историю.
– Да, бабушка, я слушаю.
И бабушка начала:
– Пришла старая женщина на могилу к мужу и жалуется ему, бедная, что и больная она, и одинокая, и еле-еле концы с концами сводит, с хлеба на воду перебивается… Одним словом, пусть побежит и попросит Всевышнего за нее. Наплакалась, нарыдалась, пошла домой и вдруг у кладбищенских ворот спохватилась: забыла мужу еще кое-что сказать! А уже стемнело, к могиле не вернешься. Вдруг видит, идет ей навстречу шамес, служка в синагоге. Обрадовалась она, попросила его, чтобы сходил на могилу к ее Мойше и напомнил ему: пусть еще дров для нее попросит на зиму. На другой день спрашивает у шамеса, не забыл ли он к Мойше на могилу сходить и про дрова напомнить. Шамес ее успокоил, сказал, все сделал, как она велела. Вдова спрашивает: «И что Мойше вам ответил?» А шамес говорит: «Он ответил, что дрова на зиму вам больше не понадобятся!»
Полностью смысл бабушкиной истории я понял неделю спустя, когда мы вернулись из поездки и я узнал, что бабушки больше нет. Она всегда стоит у меня перед глазами, моя бабушка, такая, как я запомнил ее в тот далекий жаркий летний день.
Борис Сандлер
Перевел с идиша Исроэл Некрасов
|
| |
| |
| отец Фёдор | Дата: Четверг, 14.04.2022, 01:09 | Сообщение # 559 |
|
Группа: Гости
| В ночь над Киевом
Илюша молча стоял у правых стоек шасси уже час и смотрел на здание аэропорта, вернее на выход из него. Борт давно был загружен под завязку, закреплён и проверен . Оставалось дождатся второго пилота, который, как обычно задерживался .
Они много лет летали вместе - Илюша и Гай. Они и служили в соседних эскадрильях когда-то в ВВС Израиля. Тоже на транспортниках . Возили десант, грузы, вывозили под огнём раненых, в общем пороху нанюхались вдоволь так, что можно было и не курить...
Когда вышли на пенсию в 35, быстро переучились на гражданские самолёты и попали в один экипаж . Те, кто их знал близко - всегда смеялись. Это было действительно забавно - смуглый, восточный Гай был по европейски всегда спокоен, выдержан и размерен. Илья же, он же Гилель - взрывался по любому поводу, орал как бешенный и вообще только внешне был похож на еврея-ашкеназа. Что да - они оба были классными пилотами и в своей непростой работе - знали всё. А тут ещё боевой опыт, который на их счастье больше был уже не нужен .
Илья докуривая ещё одну сигарету, увидел Гая.
Курить на поле было запрещено, но они были транспортниками и стояли очень далеко от здания порта... Тот издалека покачал головой и было понятно, что улетят они не скоро, погода была не очень в этот февральский вечер.
Мокрый дождь со снегом и ветер приличный у земли. Штормовое предупреждение.
Пошли спать, буркнул Гай - всё равно, если улетим - то завтра. Небо закрыто.
Они молча побрели к зданию ангара погрузки.
Там можно было выспаться, выпить кофе и посидеть в телефоне , покопавшись в новостях...
Около пяти утра Илья проснувшись, по привычке натянул кроссовки, толкнул в бок Гая засобирался на пробежку. Лёгкой трусцой они побежали вокруг ангара. Оба старались по старой привычке держать себя в форме. Начинало светать. Дождь прекратился и это вселяло надежду на скорый вылет, хотя в порту скопилось приличное количество грузовых бортов.
Совсем рассвело, и подбегая к самолёту, лётчики услышали привычный звук в небе. Привычный , но как то не совсем... Бомберы? Смотри сколько, сказал Гай.
Учения у украинцев, наверное, рассеяно ответил Илья.
Да какие учения, вдруг закричал невозмутимый Гай ! Ты что не слышишь!??
Реально бомбёжка. Небо озарилось огненными языками и всполохами.
Они бросились в ангар и включили новости, одновременно шаря в телефоне.
Россия напала на Украину?
-Странно , сказал Гай. Чего им делить? Ты же "русский", должен в этом разбираться, Гилель?
-Если я "русский ", то ты араб, привычно огрызнулся Илья.
- Что делать будем, командир?- вдруг посерьёзнел Гай.
-Ждать. Пошли на борт, будем просить вылет. Горючего под завязку, груз укреплён - можем вылетать хоть сейчас.
- Гостомель, Вышка, я борт ИсраДиэйчэл 5702. Борт проверен, к взлету готовы. Разрешите вылет - быстро на английском проговорил Гай.
- Вылет задерживаем, после паузы ответил украинский диспетчер. КВС просим прибыть в офис отправки .
-Давай сходим, предложил Гай. Поторопим их. Ну, правда, что мы здесь сидим. Глядишь они ещё и аэропорт бомбить начнут.
- Давай.
И они мелкой трусцой, под дождём побежали в сторону светящихся окон.
- Встретил их дежурный по грузовому аэропорту и какой-то мужик, очень похожий на израильтянина. Он и оказался израильтянином , да ещё и послом в Украине.
Начав говорить по английски с ними, извинившись перед дежурным - перешёл на иврит.
- Я сразу и к делу. Начались военные действия между Россией и Украиной. Что происходит и кто виноват - будет ясно чуть позже, после официальных заявлений. Моя задача - передать вам некие документы государственной и служебной важности, а также вы должны забрать на борт часть посольских работников, вернее их жен и детей.
- Как же мы их возьмём если борт у нас грузовой. Сидя на полу полетят - съязвил Хилель?
- Надо будет - значит на полу. Важно вывезти их. Это приказ, майор Рожински. И посмотрел почему-то на Гая тоже.
- Приказ? Я в армии больше не служу. Много лет. Мы - грузовик, господин посол и вам это известно.
- Всё я знаю, ребята. Надо. Я пока ехал в аэропорт, говорил с вашим бывшим начальством. Сказали - вы сможете.
- Вообще-то вы обязаны говорить при мне по английски, извините, что напоминаю. Я всё-таки дежурный по аэропорту ..
- Да-да, извините, сказал посол.
Так что делаем?
- Ну давай их сюда, а там решим .
Выйдя в небольшое лобби перед офисом, он увидел группу людей из человек двадцати. Это были в основном молодые женщины и маленькие дети. Были и дети подростки. Подростки были очень молчаливы и видно, что все были прилично напуганы.
Оглядев их, Хилель негромко спросил посла - Документы их где ?
- Вот, смягчив взгляд, сказал посол и протянул папку.
Ок... Подойдя к ним, он достаточно весело произнёс на иврите и потом повторил на английском персонально для дежурного:
-Уважаемые дамы и господа! Разрешите вас пригласить на борт нашего замечательного судна, который является частью государства Израиль, а значит обладает таким же дипломатическим иммунитетом.
- Микола, ты микроавтобус дашь, чтобы они под дождем не гуляли ?
- Запретить я не могу, машину дам. Сидите там и не высовывайтесь, добре?
- Договорились, дякую пан дежурный...
Размещались в огромном чреве грузового Боинга долго. Гай ходил между людьми, прикрепляя всё что может покатится, оторваться и мешать при полёте. Заветную папку Хилель спрятал в сейф, где всегда лежали пистолеты его и Гая.
Они сидели в тёмной кабине вдвоём и слушали переговоры. Смотрели на лётное поле, на рулёжку, на большие светлые всполохи в небе где-то на расстоянии 8-10 км. Они, лётчики прекрасно знали что это. Это отрабатывали бомбардировщики по объектам, которые им было указано разбомбить в первую очередь...
Знаешь, что я думаю - медленно сказал Гай. Они ведь продолжают расширять диаметр. А аэропорт этот - стратегический.
Хилель, надо уходить.
- Надо, ответил тот. А как? Разрешения на взлёт никто не даст. Ты же видишь - все стоят на земле.
- Мы не все. Я не хочу сгореть тут на земле не понятно за что и не понятно от кого.
- Вышка Киев, я IsraDhl 5702 - прошу разрешения на взлёт.
- Взлёт запрещаю - мгновенно отозвался диспетчер...
Хилель молча встал, прошёл в грузовой отсек и встал в проходе. Большинство людей спало - Гай включил обогрев и их разморило от жары. Один из малышей, без переднего зуба - спросил у Хилеля .
-Ты капитан?
- Ну да.
- А когда мы полетим? Я ещё ни разу не летал на твоём самолёте.
Он огромный и мне нравится.
- Он такой же по размеру малыш, просто кресел нет. А вместо них - сам видишь - разные грузы.
Да, я вижу. Давай только быстрее лети. Я к бабушке хочу в Рамат Ган. Мы её давно не видели...
Хилель вернулся в салон.
- Идём покурим, сказал Гай. Подойдя к двери, он увидел водителя грузового трапа.
Слышишь друг, давай отцепляйся. Мы двери драить будем - спать пора. И береги себя - русские скоро здесь будут...
Работяга, посмотрев вверх сплюнул и сказал - как придут, так и уйдут. Это наша земля. Нечего им тут делать .
- Ты береги себя, батя . Мало ли ..
- Спасибо, сынки. Будем живы - не помрем.
Гай спросил - ты же с ним на русском говоришь . А он украинец. И нападают сейчас русские . Как это может быть?
- Он может и не украинец. Русский. Жить хочет на Украине. Будет защищать её.
- Понятно то, что не понятно ничего - усмехнувшись сказал Гай.
Хилель ещё раз посмотрел на небо. Сполохи приближались.
Пошли, Гай, задраивай дверь.
Вернувшись в кабину, Хилель сел на командирское кресло. Гай сел рядом.
- Может в карты сыграем, спросил он у Хилеля.
- Какие нах..карты пробормотал Хилель по-русски.
- Чего?
- Ничего...запускай двигатели . Порядок первый четвёртый, второй третий.
- Есть, ответил Гай и быстро защёлкал тумблерами.
- Двигатели запущены.
- Малый ход, идём к рулёжке.
- Есть.
Молча, при потушенных бортовых огнях лайнер медленно покатился по рулёжке.
- Ещё 500 метров и взлётная. Одинадцатая Кью. Она длинная и мы по ней всё время ...
- Помню, сквозь зубы прошипел Хилель.
Они встали у черты взлётной полосы и ещё раз посмотрел через лобовое на небо. Мокрый снег с дождём , ветер у земли и при взлёте, под завязку гружённый самолёт в принципе не обещали обычного взлёта . А как взлетать без прогноза и данных ? Он посмотрел на приборы.
- Параметры в норме ?
- Все ок, командир . Борт к взлёту готов .
Хилель ещё раз зачем-то посмотрел на наушники, которые болтались на шее...
- Двигателям взлётный, рубеж 210, полоса 11 Q. Включить фары. Управление слева, контроль справа. Вперёд.
- Выполняю, командир.
Лайнер стремительно начал набирать скорость. Они неслись по взлетной и по рации вдруг началось :
- Борт IsraDHL 5072 - немедленно остановитесь. Я запрещаю движение по полосе. Я запрещаю взлет! Вы слышите, IsraDHL 5072? Немедленно тормозить!
Хилель вцепился в штурвал и боковым зрением смотрел на второго пилота.
- Скорость?
- 180
- Скорость?
-195
Сбоку он видел множество машин из службы аэропорта, которые со всех концов летели к их слишком медленно разгонящемуся самолёту.
- 210, командир. Принятие решения.
- Принимаю решение - взлетаем...
Скорость 210 была немного маловата для отрыва и самолёт медленно пополз вверх, после того как Хилель потянул джойстик на себя.
С вышки по переговорной не останавливаясь неслись ругательства, ор и снова ругательства.
- Вы нарушили все международные законы авиации. Вас лишат лицензии и будут судить на земле - нервно прокричала рация.
- Я борт IsraDHL 5702, взлёт совершил. Продолжаю набор высоты. Прошу курс на Варшаву...
Потом он помолчал и сказал совсем тихо.
- Ребята. Я вижу их авиацию. Они всё ближе. Скоро вас начнут бомбить. И добавил по русски:
- Прячьтесь сами и спрячьте остальных. Они бомбят всё. Спасайтесь.
- Вас понял, борт IsraDHL 5072. Даю курс.
Потом помолчал и сказал - Осторожней там ребята. Удачи вам, парни.
- И вам. Берегите себя и Украину...
Гай даже не просил перевести ему, о чём они говорили с диспетчером. Он как будто понял и молча смотрел на приборы.
Борт набирал высоту. Гай быстро вбил данные курса в компьютер и вопросительно посмотрел на Хилеля.
- Нет
- Как скажешь
За столько лет вместе в одном экипаже они понимали друг друга, как супруги. Гай не спрашивая, спросил включать ли автопилот. И также без ответа получил ответ, что полетят вручную. Не тот случай, тем более что курс не был занесён заранее.
Набрав две тысячи метров - они вдруг услышали на корректном канале чёткий приказ по английски:
- Представьтесь, пожалуйста
- Борт IsraDHL 5702, курс на Варшаву. Классификационный номер...
Ему не дали продолжить...
-Военно воздушные силы России. Мы предлагаем вам немедленно вернуться в порт вылета. Вы нарушаете воздушное пространство, закрытое для гражданских судов .
Хилель и Гай переглянулись.
И опять не договариваясь, Хилель спокойно сказал в микрофон:
-Я не подчиняюсь приказам ВВС России. Продолжаю полёт по заданному курсу .
- В таком случае мы будем вынуждены посадить вас принудительно, проорала рация.
Я не сяду, ещё раз спокойно ответил Хилель. Не будете же вы стрелять по мирному, гражданскому судну ?
- Идёт спецоперация, ты пилот долбанный, уже не выдержал российский начальник. Наша авиация работает в воздухе. Тебя собьют и даже сажать не будут, не скрывая досады продолжала орать рация . Хилель решительно выключил её.
Гай, щёлкнув пальцами молча показал командиру сначала налево, потом направо.
Там, совсем близко висели в воздухе два штурмовика СУ, с российским флагами и буквой Z на бортах.
Пилоты одновременно слева и справа приблизились к Боингу и Хилель даже несмотря на ночь и отвратительную погоду, увидел лицо пилота штурмовика. Тот показал указательным пальцем вниз . На языке пилотов всех стран - садис .
Хилель снова включил рацию.
- Борт IsraDHL 5702, приказываю немедленно лечь на обратный курс и следовать за мной. В случае отказа - у меня есть приказ применить огонь на поражение.
Хилель молча показал Гаю жестом на правое крыло. Гай знал что это. Это был боевой маневр израильских лётчиков ... Валиться на крыло и идти в штопор. Так делали, обманывая противника, когда тебя брал в кольцо превосходящие количеством самолётов противник. Потом высота резко набиралась и ты оказывался в безопасности. Истребитель или штурмовик, конечно опаснее, быстрее и манёвренее.
Но обмануть его было можно . Но на военном транспортнике. И под прикрытием своих истребителей. А тут ..
Нет своих, самолет тяжёлый, гражданский и совсем не военный транспортник.
И тем не менее Хилель решительно отклонил ручку управления, а Гай убрал обороты двигателей. А потом и вовсе выключил два из четырёх.
Борт взвыл и стремительно ухнул в воздушную яму. Он летел в черноту, отворачивая в право. Запаса высоты не было, ведь они так и не успели набрать её. Высотомер мелькал перед глазами. Оставалось чуть больше тысячи метров и Хилель крикнул Гаю:
- Полная тяга. Двигателям полная тяга.
- Есть командир, Гай слаженно защёлкал тумблерами.
Хилель тем временем добирал ручку управления и прижал её до максимума и чуть влево. Самолёт взвыл уже по человечьи и пополз назад вверх...
Прошло всего несколько минут, а казалось что вечность.
- Гай, сходи посмотри, что там с людьми и с грузом, сказал командир и опять включил рацию.
Она включилась на полуслове.
...5702 слышите меня? Мы всё равно обязаны выполнить приказ.
И он опять увидел уже четыре русских самолёта, которые шли рядом.
Вернулся Гай.
- Ну как там они ?
- Перепугались. Всё валяется, но тем не менее. Наши люди. Сказал им плохая погода, надо маневрировать . Успокоил .
Хилель открыл рацию и набрал экстренный канал .
- Внимание всем, кто меня слышит. Я борт IsraDHL 5702. Гражданский транспортный самолёт. Принадлежность государства Израиль. Следую в Тель Авив через Варшаву. Меня преследуют четыре самолёта Российских ВВС с их опознавательными знаками. Мы находимся в воздушном пространстве государства Украина. Мне был озвучен приказ немедленно посадить самолёт. В случае неповиновения обещали расстрелять борт.
Я прошу помощи у всех кто в воздухе и на земле.
Всем, кто меня слышит...
- Кончай дурить - немедленно иди на посадку - мы не шутим по второму каналу связи сказал один из российских пилотов. Больше не предупреждаем.
- Ты бы представился, чтобы потянуть время ответил ему Гай
- Полковник российских ВВС Мединцев
- Майор израильских ВВС Гай Альмог
Рядом со мной полковник этих же ВВС Хейфец Хилель. Ребята, давайте договоримся. Мы тихо уйдём и никому не скажем.
Ответом прослужила очередь из пушек, которая прошла не то чтобы рядом, но довольно близко.
Хилель монотонно несколько раз в открытом эфире повторил своё объявление. Два российских самолёта встали на курс перед ним. Взяли в ножницы, поняли оба израильских пилота...
И вдруг в эфире раздалось:
- я борт Грузинских Авиалиний командир корабля Кавладзе Сосо. Следую курсом на Хельсинки. Слышу тебя, IsraDHL 5702. Какая помощь нужна ?
- Сбить меня хотят, батоно.
- Кто? Твои координаты ?
- Даю.
- Я борт Арабские Эмираты. Готов оказать помощь. Терпите крушение ?
- Нас хотят обстрелять россияне. Мы всего лишь хотим уйти из зоны их бомбёжки .
-Видишь меня, еврей? Я на встречном курсе. Сближаюсь до возможного и начинаю выполнять разворот.
- Я тебя почти догнал, IsraDHL 5702, проговорил с грузинским акцентом по-английски командир грузинских Авиалиний.
- Я ещё далеко, километров двенадцать отозвался араб из Эмиратов. Держись парень.
Встанем хвост в хвост, три борта они сбивать не будут.
-Спасибо, парни.. Я не знаю что ещё сказать...
- Спасибо на земле скажешь, потом .
-Вижу тебя , Израиль. Встал точно за тобой. Между нами три км. Ближе не могу. Потоком от твоих двигателей может меня свалить .
- И я уже тут. Семь от израильского и три от тебя, грузинские авиалинии...
Хилель взялся за второй канал связи.
- Полковник, слышишь меня ? Нас трое. Мы медленнее и слабее. Убивать придётся всех . Бога не боишься ? Не бери грех на душу. Иди домой. Скажешь не догнал до границы. Зачем это тебе ?
- У меня приказ. Как ты не понимаешь ? Не могу я.
- Людоед отдавал этот приказ. Людоед . Слушай я же тоже военный лётчик в прошлом. Мы же коллеги. Почти братья. Хоть и погоны разные были...
И Хилель добавил по-русски:
- Хер с ними, с погонами, полковник - важно ведь остаться человеком, брат.
В рации возникла тяжёлая пауза и потом прозвучал голос российского пилота:
- до границы с Польшей шесть километров. Мы снижаем скорость - вы увеличиваете. Всё понял ? Не сдавай меня .
- Понял тебя, полковник , сказал израильский пилот и переключившись на аварийный канал сказал остальным бортам - выжимаем максимум. До границы чуть-чуть .
- Удачи тебе, брат, сказал он российскому пилоту .
Тот ничего не ответил, лишь показал палец вверх и скомандовав видимо своим, резко отвернул самолёт и они синхронно исчезли .
Хилель и Гай переглянулись. Комбинезоны были мокрые от пота до трусов...
Командир молча смотрел перед собой.
- Сходи, проверь как там наши пассажиры.
Гай встал и проходя молча похлопал его по плечу. Они всегда понимали друг друга без слов. Всегда...
Хилель выровнял самолёт, включил автопилот и перед тем как выключить аварийный канал, откашлявшись сказал:
- Спасибо вам, парни. И тебе Сосо и тебе Ибрахим. Вы нам жизнь спасли. Надеюсь когда-нибудь пересечёмся .
- Выпьем чачи вместе ?
- Обязательно.
- Я не пью, после паузы отозвался араб .
- Тогда просто чаю или кофе.
- Замётано .
Можем и сейчас кофе выпить, заметил появившийся в кокпите Гай. Вот я принёс .
-Ребята , я пью этот кофе за ваше здоровье.
-Погоди, я себе налью, отозвался грузин.
- И я, конечно, поговорил пилот ОАЭ.
- Давайте мужчины...
Если бы люди в этот момент посмотрели в небо, то увидели бы три белоснежные птицы, которые медленно разлетались, каждый по своему курсу. Каждый с флагом своей страны на борту . Такие разные в жизни и такие одинаковые в небе. Может быть они никогда в жизни больше и не встретятся. А может судьба сведёт их в курилке одного из международных аэропортов. Только они ведь даже не узнают друг друга в лицо . Ведь они так и не увиделись. Знают только позывные друг друга .
По которым не задумываясь спасали друг другу жизнь.
Хилель так и не узнал имени и фамилии украинского авиадиспетчера, который напоследок пожелал ему удачи и через четыре часа погиб под разрывом авиабомбы...
И полковник российский, который нарушил приказ и не стал их сбивать - тоже исчез в истории этой страшной и странной войны.
Всё это случилось тогда...
В ту страшную ночь 25 февраля 2022 года. В украинском небе. Над свободной Украиной.
Лев Клоц
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Вторник, 19.04.2022, 06:53 | Сообщение # 560 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 719
Статус: Offline
| Полтора облака и уши.
(по мотивам публикаций мариупольских беженцев)
- Спи, моя радость, усни… В доме погасли огни…
- Где Лёшка?
- Спи, моя радость, усни… В доме погасли огни…
Ольга монотонно напевала две строки колыбельной, мерно раскачиваясь вперед-назад. Дойдя до конца второй строчки, запиналась, будто споткнувшаяся граммофонная иголка, и вновь заводила по бесконечному кругу эти же две строки.
- Где Лёшка?! – повысила голос Катерина Борисовна, привычным учительским тоном перекрывая стоящий в подвале приглушённый гул.
- Да кто ж его знает, - сухо отозвалась Оксана, похожая в замусоренном байковом одеяле на неряшливую малиновку, - не кричите, теть Катя, вон, мелкий едва прикорнул. Снова сейчас разойдётся…
…Их было девятнадцать человек, загнанных воздушной атакой в подвал разрушенного детского сада. Шесть дней назад их было двадцать три, но двое незнакомых подростков, застигнутых бомбардировкой и около суток прятавшихся в этом же подвале вместе с уцелевшими обитателями дома номер одиннадцать, ушли ещё во вторник искать родных. Пенсионер со второго этажа, весь иссеченный сыплющимися сверху осколками стекла, с деловитым кряхтением самостоятельно перевязал особенно глубокие порезы, посетовал на испорченное пальто и ... тихо истёк кровью в первую же ночь.
А пятилетний Лёшка Омельченко, кем-то силком притащенный в укрытие, исчезал каждое утро, едва начинал теплиться рассвет, и возвращался в подвал лишь глубокой ночью. Оксана, вышедшая на поиски, нашла Лёшку у дальней оконечности дома, обрушившейся под бомбежкой от третьего подъезда до пятого и похоронившей под руинами его мать и бабушку. Он сидел у груды развалин, перебирая закопчённые стекла и втыкая в грязный снег куски облицовки чьего-то кухонного шкафа.
Сначала его пытались увести обратно, но он молча вырывался из рук, снова садясь у ещё дымящейся могилы своей семьи. Потом его перестали тревожить, лишь оставляя ему немного еды, которую Лёшка торопливо, не жуя, съедал ночью, на заре снова возвращаясь на свой безнадёжный пост.
- Спи, моя радость, усни… В доме погасли огни…
- Господи, да когда ж она заткнется, - пробормотала Оксана, вжимая голову в плечи и отворачиваясь. Ольгин шестилетний сын лежал под тем же завалом, что родня Лёшки, и с самого дня его гибели она ничего не ела, лишь монотонно, будто бесконечную молитву, крутя по замкнутому кольцу колыбельную, за которой её с сыном застал тот авиаудар.
…Им повезло. Катерина Борисовна не уставала говорить об этом, ходя между людьми, обнимая, растирая холодные руки, укрывая застывшие плечи. В подвале детского сада были старые одеяла, ветхие матрасы, списанные ещё в девяностые годы и отчего-то так и не выброшенные. Здесь были отслужившие игрушки и тронутые плесенью детские книжки. А что всего важнее, здесь был кран с водой, сочащийся скупой ржавой струйкой. На него для фильтрации натянули пару носков, и мутноватая вода неохотно наполняла за сорок минут алюминиевую казенную кастрюлю, найденную здесь же. Им несказанно повезло ещё и потому, что продолжавшиеся бомбежки пока что обходили двор стороной, и до подвала долетали лишь отзвуки взрывов, от которых вздрагивал сырой пол, и остатки стёкол всхлипывали где-то наверху.
Первые два дня не помнил никто. Даже Катерина Борисовна. Даже Павел Григорьевич, врач-офтальмолог на пенсии, в молодости успевший побывать в Афганистане и лично загнавший соседей в этот подвал, пока наверху творился кромешный огненный ад.
Те первые дни потонули в сухих, бесслёзных рыданиях, отчаянных воплях, парализующем страхе. Кто-то рвался наружу искать пропавших близких, кто-то надсадно по-звериному выл, силой оттащенный от мёртвого тела, кто-то молча сидел у ледяной стены, дробно стуча зубами, размазывая сажу по щекам и глядя вокруг пустыми, как выбитые окна, глазами.
Только уныние – привилегия мирного времени, и узники подвала себе его позволить не могли. Наступило третье утро, и застывшая кровь неохотно заворочалась в окоченевших сердцах, поползла по замёрзшим рукам, обметала землистые лица пятнами начинающихся простуд, и уцелевшие начали строить недолгий быт из черепков прежней жизни.
Кто-то вернулся в изглоданный огнем дом в поисках тёплых вещей, одеял и пищи, кто-то устроил в подвале постели, кто-то наладил подобие дежурства по готовке и присмотру за детьми. Они даже не знали, чего ждут: спасения ли извне, смелости ли или просто крайнего отчаяния, чтоб бежать куда-то в неизвестность, рискуя снова попасть под снаряды. Кругом лежал выжженный, изнуренный, изжёванный войной город. Жизнь сузилась, съёжилась до одного ближайшего часа, который предстояло выдержать, пережить и ступить в новый, такой же мучительный и бесконечный.
Врагов здесь уже не называли, как прежде, "сволочи" или "твари". Все слова и эпитеты каплями ртути стеклись в общее безликое "они", в котором дымно и едко тлела тяжкая больная ненависть, тряская, как гриппозный жар. Слова "русские" в подвале избегали ещё более тщательно. Возможно, из-за Павла Григорьевича, носившего некогда забавлявшую всех фамилию Русич. Возможно, из-за Ольги, восемь лет назад приехавшей в Мариуполь из Новосибирска, где по-прежнему жили её родители и младшая сестра. А возможно, из-за российского солдата с осколком в животе и без одной кисти, медленно умиравшего в одиночестве на первом этаже детского сада и уже больше суток непрерывно бредившего, то собираясь с однокурсниками на море, то допытываясь у матери, где его старый велошлем.
- Тёть Кать… - плеча Катерины Борисовны коснулись пальцы Виталика, мальчугана с четвёртого этажа, ещё недавно изводившего учительницу громкой музыкой по вечерам и шумными компаниями шпаны у подъезда, - я там выходил еды пошукать… Лёшки-то у развалин нет. Куда он делся? Не пропал бы шкет…
Катерина Борисовна отложила половник, которым мешала в кастрюле жидкую перловку:
- От ветра спрятался, наверное, с утра метель была, - спокойно отозвалась она. Она всегда говорила спокойно, упрашивая ли Ольгу поесть или унимая соседей, ошалевших от бреда солдата и рвущихся добить подранка. Но Виталик с сомнением покачал головой:
- Он и в снег там сидит, и в ветер. Надо бы поискать…
- А я знаю, где Лёшик, - вдруг звонким ласковым голосом проговорила Ольга, выныривая из своей бесконечной колыбельной и обводя подвал глазами, полными сияющего безумия, - он с Мишкой моим до магазина пошёл. Нам-то вечером ещё к Лёле на день рождения, а у меня муки на печенье нет. Я им и денег дала на кукурузные палочки. Они всегда… того… до магазина вместе… и палочки потом, кукурузные… Аааааааа!!! – вдруг завыла она на взмывающей ноте, непрекращающейся, будто запас воздуха в тщедушной Ольгиной груди был бесконечным, - ааааааа!!!
- Да заткнись, бесноватая! – взвизгнула Оксана и наотмашь хлестнула Ольгу по щеке, - заткнись, заткнись!!! – и зашлась пронзительным плачем, всхлипывая и ещё что-то зло и бессвязно крича.
Катерина Борисовна поймала несколько испуганных взглядов, коротко мотнула головой, словно требуя не вмешиваться. Жестко взяла Оксану за локти и усадила на продавленную панцирную кровать:
- Пореви, пореви, - негромко бормотала она, укутывая девушку в одеяло, - сейчас отпустит. Виталя, водички принеси, голубчик.
Потом черпнула из кастрюли половник каши и сунула миску Ольге в руки:
- А ты ешь давай, слышишь? – сурово сказала она, - Мишка из магазина вернётся, а ты тут распустёхой сидишь. Тебе ещё печенье печь! И к Лёле вечером. Ешь, говорю!!
Ольга умолкла, будто воздух и правда, до последней капли вышел из неё тем звериным криком. Потом непослушными пальцами взялась за ложку…
…Это прорывалось в них то и дело. Это больное, усталое, злое. Тоскливая ярость на тех, чьи родные были рядом. Такой же тоскливый стыд перед теми, кто лишился последнего смысла жизни. И необъятная, невозможная утрата, чёрной дырой высасывавшая из них силы и волю к жизни.
Оксана во время авиаудара была на другом конце района, и она до сих пор не знала, живы её родители, или тот страшный миг застал их дома. Родители Виталика, оба врачи, ушли в самое пекло в первые же дни войны, оставив сына с бабушкой. Из квартиры напротив Лёшкиной выжил только кот, сейчас сидевший под сломанной раскладушкой и поблескивавший из темноты подвала испуганными оранжевыми глазами.
Раздав несытный обед, Катерина Борисовна натянула опалённый пуховик, закуталась в линялое одеяло и выбралась из подвала, осторожно держа в руках половинку пластиковой бутылки, полную буроватой от ржавчины воды.
Солдат по-прежнему лежал в бывшей детской раздевалке под чередой шкафчиков, испуская смрад гниющей плоти и нечистот. Он уже не бредил, только шевелил синеватыми губами, бессмысленно теребя пальцами уцелевшей руки валяющуюся на полу грязную розовую варежку. Учительница подошла вплотную, приподняла голову умирающего и влила в рот немного воды. Намочила варежку и отерла с грязного мальчишеского лица кровь и копоть.
От холодной мерзкой жижи солдат вдруг встрепенулся. В глазах, будто огонек в чердачном окошке, мелькнула искра мысли.
- Мам… - прошелестел он, сгребая Катерину Борисовну за рукав, - а шлем мой где, а? Зелёный… Я Генке обещал… Зелёный такой… А то как же Генка… Его до соревнований не допустят…
Он что-то ещё шептал, теребя рукав учительницы бессильными грязными пальцами. Катерина Борисовна осторожно высвободила руку.
- Что ж Господь-то всё не сжалится, а? – пробормотала она. Поставила остатки воды у самой головы солдата и вышла наружу.
Развалины всё ещё дымились, молчаливо чернея пустыми окнами. Несколько тел так и лежали во дворе, и учительница почти малодушно порадовалась стоящим морозам. Одинокая ворона сидела на спортивном турнике, меланхолично глядя вниз.
- Алёша! – крикнула Катерина Борисовна, сжимаясь от эха, прокатившегося по останкам дома, где она жила с того самого дня, как получила здесь с мужем долгожданную квартиру, - Алёшенька, где ты?! Вернись, маленький, замёрзнешь совсем! Алёшенька!
Дом молчал. Где-то в непроглядном мраке мёртвых окон лежал пепелищем родной, уютный, обжитой мир. Что-то потрескивало в тишине, делая её ещё гуще и вязче.
Учительница вернулась в подвал, не найдя никаких следов ребёнка. Оксана с Виталиком тоже выходили на поиски, и ещё несколько человек обшарили окрестные дворы, возвращаясь грязными, продрогшими и совершенно раздавленными. Алёша пропал…
- Катерина Борисна, можно мне ещё каши?
Учительница едва не закатила глаза, слыша за спиной этот хриплый простуженный голос. Ромка был гопником из соседнего района. Согнанный с места бомбёжкой, последние дни он жил в опустевшей квартире своего дядьки, местного алкаша, ушедшего в ополчение. Уже отсидевший год за грабёж дворового ларька, Ромка был настоящим малолетним уркой, и его появление в подвале порадовало разве что Павла Григорьевича, который легко мог подолгу не есть, но не был в состоянии протянуть и двух часов без сигарет.
- Не наелся? – она сама едва не поморщилась от своего едкого тона, но Ромка только шмыгнул носом:
- Не-а…
Катерина Борисовна обернулась, глядя в невыразительное, будто деревянная заготовка, лицо Ромы и его мутноватые глаза. За долгие годы преподавания она научилась безошибочно отличать тех, кто родился, чтоб населять самое дно жизни. Увы, были и такие. Те, кому не помогали никакие педагогические меры. Дети, чей фундамент изначально был разрушен пьющими родителями или врожденной скупостью природы. Ромка тоже был из таких.
Но на нравоучения и препирательства сил не было. Поскребла по стенкам и дну кастрюли и протянула Ромке миску, и тот ушёл в темноту подвала, похожий в грязном одеяле с торчащими наружу клочьями синтепона на уродливую гигантскую гусеницу.
Где-то во мраке заплакал ребёнок, и Ольга снова завела свою бесконечную колыбельную, и устало проматерилась у стены едва заснувшая женщина, по-наседочьи укрывавшая своим пальто двоих девочек.
***
Было темно, как в колодце, от холода стучали зубы, и Ромка отчаянно боялся наступить на "мертвяка". Зажечь фонарик? Нет, не надо. Ещё увидят из подвала да отберут…
Подойдя вплотную к развалинам четвёртого подъезда, Ромка зажал в зубах узел тряпки, в которой покачивалась миска с кашей. Обвязал одеяло вокруг пояса. Помолился на единственный знакомый ему манер, ядреным матом, и полез вверх по груде обгорелого бетона, покорёженной арматуры и обломков мебели.
Прутья цеплялись за одеяло, челюсти свело от напряжения, руки закоченели от припорошенных снегом камней. Ничего…
Снег белыми кляксами намечал Ромке уже проторённый путь, да и в невесёлом своём детстве ему немало доводилось лазить по обветшалым заброшенным новостройкам ещё советских времён, где равно сподручно было прятаться как от ментов, так и от гопоты постарше.
Пару раз оскользнувшись на оплавленном пластике, Ромка добрался до второго этажа. От срезанной взрывом комнаты осталась жердочка меньше метра в ширину, топорщащаяся обугленным паркетом. У облупившейся стены сидел, сжавшись в комок, Лёшка. Маленький и тихий, словно продрогшая синица у оконной рамы.
Подтянувшись, Ромка раскорячился над грудой битого бетона и взгромоздился на жердочку рядом с ребёнком. С облегчением разжал зубы, ставя узелок с кашей у стены и завернул Лёшку в принесённое одеяло.
- Сидит, - проворчал он, развязывая узелок, - а я тут лазаю к нему, как му… - Ромка осёкся и закончил, - как дебил. Я тебе пожрать принёс. Послушал бы меня – так горячее бы жрал, а так давись холодным, понял? Чудила…
Лёшка не отвечал. Он жадно совал липкую кашу в рот, сопя, облизывая грязные пальцы, и Ромка прекратил ворчать, глядя на ребёнка с угрюмой жалостью.
…Тайну исчезновения Лёшки Рома разгадал по чистой случайности, когда полез по руинам вверх, надеясь найти в развалинах что-нибудь толковое. От торца дома остался выкрошенный огрызок, и там, на втором этаже, Ромка и нашёл пропавшего Лёшку, невесть как вскарабкавшегося в свою бывшую квартиру. На окне с выбитой рамой всё ещё колыхался обугленный лоскут занавески, тихо поскрипывая кольцами.
Лёшка сидел у стены, обглоданной взрывом, и Ромка поначалу подумал, что ребёнок просто боится слезть. Но при первой же попытке взять его на руки, Лёшка молча начал отбиваться с такой неожиданной силой и яростью, что подросток едва не свалился вниз, отчего рассвирепел донельзя и уже готов был дать малышу оплеуху. Но Лёшка, едва от него убрали руки, безучастно сел на прежнее место и прижался к стене, будто вовсе забыв о Ромке.
- Ты чего тут сидишь? – напрямик спросил сбитый с толку Роман, - холодно же.
А Лёшка поднял на подростка неожиданно ясные строгие глаза и тихо ответил:
- Тут облака и зайчик.
Ромка моргнул. Озадаченно сплюнул и согнулся у стены, вглядываясь в обгорелую краску. Там был виден остаток рисунка. Видимо, ещё несколько дней назад на стене был изображён заяц на летней лужайке, сейчас же среди плешей обвалившейся штукатурки и чёрных клякс сохранились лишь полтора пухлых облачка и заячьи уши, одно из которых задорно торчало вверх, а второе загибалось треугольником.
Ромка почесал нос:
- И чё? Ну… зайцу-то уже всё равно, а ты тут помрёшь на морозе.
- Это мама рисовала, - также строго ответил Лешка, - я с мамой хочу.
Ромка был готов сообщить пацану всё, что он думает о его дырявых мозгах, а затем отправиться назад, поскольку возиться с сумасшедшими он не умел и не собирался. Говорить он ничего не стал, в последнюю минуту передумав, просто молча перелез обратно на груду руин и полез вниз. Но Лешка со своими дурацкими ушами отчего-то никак не шёл из головы, и уже вечером Ромка снова был на обугленной паркетной жердочке с бутылкой грязноватой воды и половиной сухой булки.
…Катерине Борисовне пришлось рассказать. Иначе она сама полезла бы в руины и, того гляди, пропала бы там, поскольку о способностях всяких бабулек лазить по торчащей арматуре Ромка был мнения невысокого. Но училка, хоть была въедливой и нудной, проявила к Ромке полное доверие и специально откладывала для Лёшки порцию.
Так продолжалось ещё три дня. Скудные запасы в подвале иссякали, солдат в раздевалке наконец умер, прошёл густой долгий снег, припорошив грязные тропинки во дворе и превратив чернеющие развалины в огромного убитого зверя.
В подвале всё чаще говорили о необходимости выбраться и бежать, куда угодно, взяв только тёплые вещи. Больше брать было всё равно нечего. Каждый день земля вздрагивала от взрывов, то пугающе-близких, то безлико-далёких, но апатия первых страшных дней схлынула, а следом за ней пришла решимость.
Она подействовала на узников подвала, будто глоток коньяка, разом сорвав душную паутину оцепенения. Виталик деятельно принялся мастерить из остатков раскладушки переноску для кота, Павел Григорьевич прокладывал демисезонные ботинки обрывками одеял, и только Ольга угрюмо сидела в своём углу, потерянно глядя на чужую суету.
Всё случилось внезапно. Само. Как случается всё самое хорошее и самое страшное.
Они были почти готовы, они почти решились, они уже даже договорились, куда идти и где встретиться, потерявшись в дороге...
А на рассвете уже привычно задребезжали остатки стёкол, и кот с утробным рычанием заметался под каркасом раскладушки, и знакомо свело гадким холодом внутренности в ожидании низкого "вууууф", за которым последует взрыв, близкий или далёкий.
Он раздался. Раздался так близко, что уши заложило от низкого, тяжкого стона, а следом грянул грохот… Мир разом разлетелся в черепки, разбрызгался пылью, каменным крошевом и стеклянной крупой. Пол заплясал под ногами, и в полутьма вдруг налилась страшным, холодным, замусоренным светом из пробитого потолка. В треске и грохоте надрывно визжали дети, и кто-то отчаянно матерился, срываясь на плач.
- Наружу, все наружу!!! – Павел Григорьевич в расхристанном, окровавленном пальто поднимал с пола сжавшихся в комок людей, - сдохнем к чёртовой бабушке, давайте все наверх!!
В клубах пыли и грохоте канонады узники рвались к лестнице, Виталик одной рукой тащил ошеломлённую почти до обморока бабушку, другой прижимая к себе вопящего кота, Оксана с разбитым в кровь лицом несла в охапке разом двоих детей, кто-то кашлял, кто-то молился, кто-то просто хрипло дышал, оскальзываясь на самой грани сознания.
Утро стелилось над землёй дымом и позёмкой, что-то огромное, неживое, ужасающее чадило посреди двора, неуклюже задрав хвост. Среди обломков виднелись обрывки, в которые нельзя, ни в коем случае нельзя было вглядываться.
Катерина Борисовна, унимая звон в ушах, ковыляла, ведомая кем-то под руку.
- Рома!! – крикнула она, и голос обломился надсадным хрипом, - Рома, где ты?!
Но в гуле истязаемого неба и мешанине рыданий и криков она сама не расслышала своего безнадёжного призыва…
…Рома тоже не слышал. Он не слышал ничего, кроме своего дыхания и боя крови в висках. Обдирая руки и колени, он лез вверх по груде обломков.
Лёша по-прежнему был там, почти слившийся со стеной в грязном одеяле, с синеватым от холода лицом и пересохшими губами.
Рома привычно сиганул на жердочку:
- А ну, мелкий, давай руки, пора валить к е…ням, - проворчал он, сгребая ребёнка обеими руками. Лёшка, только что неподвижный, вскинулся:
- Я не пойду, - забормотал он онемевшими губами, - тут мама… зайчик… я с мамой… Я не пойдуууу!! – вдруг заголосил он, и обмороженные губы полопались кровящими трещинами.
- Я тебе дам "не пойду"! – зарычал Ромка, - иди сюда, мелкий говнюк, нашёл время истерику катать!!
- Не пойду!! Мама!! Я хочу к маме!! – надрывался ребёнок, отбиваясь от Ромки и заходясь плачем.
Но Ромке было не до уговоров. Он схватил брыкающегося, кричащего малыша, сжал до хруста в рёбрах, до оборванного дыхания, и полез вниз.
- Не пойдёт он, засранец, - шептал Ромка, - шею сейчас сверну, понял? Не пойдёт он…
Нога угодила меж кусков бетона, подросток неуклюже взмахнул одной рукой, потерял равновесие и покатился вниз. Что-то впивалось в спину, колотило по ребрам, со скрежетом царапало вдоль хребта. Лёшка скулил и икал где-то у самой щеки, и это кувыркание казалось бесконечным, когда Ромка выкатился прямо в грязный снег. Поднялся на ноги, держа безвольного Лешку, будто сломанную куклу, и, хромая, пошёл к выходу из двора.
Ромка знал этот район, как собственную ладонь. Он знал тут каждый проулок, каждую подворотню, каждый столб. Только их уже не было. Ни подворотен, ни проулков. Изнемогая от боли в рёбрах, оглушённый, растерянный, он тащился с Лёшкой на руках среди искорёженных руин, будто угодив в одну из компьютерных игр, в которые ему порой давал поиграть кореш из прежнего дома.
Лёшка затих, обнимая Ромку за шею и охватив ногами. И Ромка что-то бубнил в растрёпанную детскую макушку, пытаясь пропускать матюки и силясь сообразить, где они, и куда им бежать.
Что-то снова утробно завыло совсем неподалеку, и Ромка ускорил хромающие шаги. Нет, это не новый удар… Так даже в фильмах не бывает… Да и чего тут бомбить? Всё уже и так расхерачили… Сейчас, надо только побыстрее…
"Вууууу….". "Вууууууф"… "Вуууууууф"… Этот вой не прекращался, он всё длился и длился, и Ромка уже подумал, что он ему просто мерещится с отбитой башки…
Грохот настиг внезапно. Вихрем взметнул мир в воздух, с размаху ударил в спину, и Ромка вдруг понял, что лежит прямо на битом крошеве асфальта, вмятый в месиво копоти и талого снега, и только Лёшка попискивает прямо под ним, словно котёнок, придавленный упавшим пальто.
- Чего… чего это было? – просипел Ромка, тяжело ворочаясь, - это… вставать… тикать надо… Чего… разлегся… Мать твою… Суки…
Надо было вставать. Но не вставалось. Просто никак. Ничего не болело, и даже холодно не было. Просто не вставалось, и голова отчего-то делалась всё легче, и даже что-то вроде дурацкой радости закопошилось на самом дне души.
- Ром… - Лёшка выбрался из-под лежащего подростка, - вставай, Ром. Не надо меня нести, я сам. Побежали, а?
Он говорил совсем иначе, будто разом повзрослев. И глаза, такие же строгие и ясные, смотрели на Ромку с чумазого лица.
"Ласково так, - не к месту подумал Ромка, - чё я ему, мамка?"
А Лёшка посмотрел куда-то назад и всхлипнул:
- Ром, вставай.
Но Ромка не мог встать.
- Ты это, Лёшик, сам беги, - проворчал он, - мне чего-то хреново. А тебе бежать надо. И того, не бойся, ладно? Я тебе сейчас вот чего, гляди…
Неловко повозив по земле рукой, он задрал на Лешке грязный свитер. Приподнялся с земли, едва преодолевая её неистовое притяжение, и нарисовал копотью прямо на тощем детском животе корявое облачко. Потом ещё половинку. А потом уши, одно задорно торчащее вверх, а второе – заломленное треугольником.
- Я это… зайцев не умею, - криво улыбнулся он, - но ты беги и обеими руками вот… прикрывай… чтоб ухи не стерлись. Это как будто мамка с тобой, лады? Ну… и я тоже…
"Вууууф…"
Оно снова стонало где-то рядом, и Ромка вскинулся с земли, разрывая лёгкие последним усилием:
- Беги, шпан! Зайцем беги, понял? И ухи береги!!
- Рома!! Ром, а ты?!!
- Насрать!! – рявкнул Ромка, падая в багровую грязь, почти приятно тёплую, - беги, Леха!! Ну!!
…Где-то громыхали взрывы. По раскуроченной дороге с громким плачем несся ребёнок, обеими руками прикрывая живот, всё дальше убегая от лежащего в кровавой слякоти Ромки…
***
- Как все прошло?
- Как всегда. За волосы, да с того света, - Анна, медсестра херсонской городской больницы, опустилась на стул и с наслаждением закурила.
- Алексей Анатольич уже с родными толкует, сейчас его слезами умоют – да и смену будем сдавать.
Полчаса назад доктор Омельченко закончил сложнейшую операцию. Одну из тех, на которые соглашался только он. Пациент, уже перевёденный в реанимацию, был стабилен, и хирургическая бригада готовилась с чистой совестью открыть шампанское.
- Я думал, помрёт, - молодой анестезиолог, бледный, как известковая стена, заваривал кофе, - Алексей Анатольич, всё же, Богом поцелованный. Слышь, Ань, а чего он за живот хватается? Я и на прошлой операции видел.
- Не знаю, - медсестра затушила окурок, - но, говорят, он в русско-украинскую осколком ранен был, ещё мальцом. Теперь вот, как сильно волнуется – так в шраме колет.
Анестезиолог умолк, мрачно вороша волосы, а интерн Саня поднял глаза от халата, который гладил. Сказать им?
Санин отец был дружен с доктором Омельченко ещё с института, и Саня не раз бывал с обоими на рыбалке. Никакого шрама у Алексея Анатольича не было. Прямо на солнечном сплетении у него была странная, совершенно непонятная Сане татуировка, похожая на полтора облака и заячьи уши, одно торчком, другое треугольником. Доктор Омельченко говорил, что это его оберег...
Было бы интересно рассказать об этом новым коллегам, сразу показав, кто тут вхож прямо в святая святых… Но треплом Саня не был, а потому, покусав губы, вернулся к недоглаженному халату.
Нина Фоменко
|
| |
| |
| Сонечка | Дата: Среда, 20.04.2022, 09:32 | Сообщение # 561 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 543
Статус: Offline
| замечательный рассказ, спасибо, НИНА !!!
|
| |
| |
| Kiwa | Дата: Суббота, 07.05.2022, 02:31 | Сообщение # 562 |
 настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 683
Статус: Offline
| UNA FURTIVA LAGRIMA
В нашей коммуналке было четыре комнаты. Три — для трёх семей, а четвёртая — общего пользования. Правда, когда мы свою комнату получили, соседка у нас была только одна — машинист поезда метро на пенсии Лидия Трофимовна, глуховатая от постоянного шума поездов и толпы, хромоногая и вредная старуха.
Третья семейная комната была не заселена и заперта на ключ, а в ту, что общего пользования, было свалено ненужное и портящее и без того небольшую красоту коммунального быта барахло.
Квартира была огромная, соседей, считай, практически нет, и нам многие завидовали. А напрасно!
Во-первых, одна бабка Трофимовна стоила пятерых, постоянно скандаля, строча доносы, предъявляя невнятные претензии, влезая в самый неподходящий момент и норовя всё время сделать какую-нибудь пакость.
А, во-вторых, раздолье наше просуществовало очень недолго.
Буквально через полгода после нашего заселения вдруг появился здоровый бугай с ключом и какой-то бумажкой и оказался новым соседом, вселённым в ту самую третью комнату.
И, что самое ужасное, не в одиночку. К нему вскоре присоединилась жена Жанна, молчаливая кабардинская женщина, их две малолетние дочки и тёща Раиса Магомедовна.
Но и это не всё.
На Новогодние праздники из Нальчика в ту же безразмерную комнату приехали погостить кабардинские родственники в таком количестве, что утром ковёр на полу их жилища производил впечатление вчерашнего поля брани, где вповалку лежали на первый взгляд бездыханные тела.
Часам к двенадцати дня эта инсталляция оживала, и дети гор разбредались кто в ванну, кто в туалет, кто на кухню, заполоняя собой всю квартиру. Они гортанно перекликались, заглушая все привычные звуки общей квартиры, и шум этот постоянно звенел в ушах, одинаково раздражая и нас, и Лидию Трофимовну.
Последняя, было, нацелилась навести порядок и призвать пришельцев к ответу, но у них был один козырь, против которого все недовольные были бессильны...
С ними приехал молодой горец, отдалённо напоминавший Зельдина в фильме «Свинарка и пастух», редкой красоты и стати, в мохнатой шапке, бешмете и черкеске с газырями, выглядевший так органично, что всё время хотелось поверить, не стоит ли, перебирая стройными ногами, за дверью ахалтекинский жеребец.
Помимо своей головокружительной внешности, Асланбек (так его звали) умел петь. И не просто голосить, а петь профессионально, хорошо поставленным академическим тенором, натренированным в консерватории. Поэтому при первой же попытке приближения к нему с целью проверки документов и публичной склоки, Лидия Трофимовна была обезоружена арией из оперы Паяцы «Риди, паяччо», ошалев от которой задом ретировалась в свою комнатёнку.
Пробыв две недели, нальчиковский десант убрался восвояси, но Асланбека с собой не захватил, оставив этот шедевр народных помыслов нам на вечное хранение.
Таким образом в третьей комнате, как в сказочном теремке, уже были не только мышка-норушка Жанна, лягушка-поскакушка Раиса Магомедовна, малолетние лисички-сестрички Айшет и Мариетта, папаша волчок-серый бочок Николай, но и экзотический джейран Асланбек.
Теперь мы не просто злобно ломились поутру в ванную или сортир, опаздывая куда только можно. Мы это делали под аккомпанемент великих композиторов, под сладостные рулады Принца Калафа, Хозе, Трубадура или Герцога Мантуанского, словно стояли в очереди не в коммуналке, а в концертном зале Чайковского.
Жизни это не облегчало, но с ситуацией как-то примиряло.
Вскоре открылась и причина, по которой прекрасный горец спустился с вершин на Преображенскую площадь и прочно там обосновался. Оказалось, что Асланбек страдает душевной болезнью, возникшей во время его учёбы в консерватории, причём в силу совсем не музыкальных причин. В то время как наивный чистый юноша искал в храме музыки высокое искусство, к нему сзади подкралась низкая разнузданная реальность в виде развратника-педагога, жаждавшего его взаимности. Джигит был так потрясён и ошарашен, что год вообще молчал, из консерватории, естественно, ушёл, публично петь перестал и часто впадал в депрессию, неделями не вставая с койки и тоскливо вглядываясь бездонными очами в драные обои.
Бабка Магомедовна боялась оставлять его надолго одного в Нальчике, а её помощь нужна была внучкам в Москве, поэтому-то родня и притащила Асланбека в нашу коммуналку для воссоединения семьи. Посовещавшись и сочувствуя парню и всему его семейству, мы с Трофимовной вытащили своё барахло из комнаты общего пользования, водрузили туда топчан, старый журнальный столик и Асланбека, открыв таким образом собственный музыкальный салон.
Вскоре все мы к нему привыкли, и жизнь потекла своим чередом.
В принципе Асланбек никому не мешал, пел он довольно редко и очень красиво, а вообще был робок и тих, в основном лежал на топчане в комнате и сложившегося порядка коммунальной жизни не нарушал. Иногда, правда, становилось не по себе, когда он, странно улыбаясь и ничего не говоря, долго смотрел на кого-нибудь из нас или, насупив роскошные брови цвета воронова крыла, вдруг грозил неизвестно кому пальцем, или, проходя мимо говорившего по телефону жильца, вдруг выкрикивал: «Э! Говори по-кабардински!». И казалось, что он сейчас выхватит из-за пояса кинжал, и всем нам несдобровать!
В эти моменты, конечно, все вспоминали, что парень-то — того, и не место ему тут, хорошо бы подлечиться!
Семья и сама это понимала, тем более, что всё реже он вставал с топчана, всё дольше смотрел в стену, бормотал что-то, а ночью открывал окно и тихо в черноту даже не пел, а простанывал, выплакивал какие-то печальные кабардинские мелодии без слов.
Старуха Трофимовна, раненая в самое стародевичье сердце его неземной красотой и преисполненная жалостью, даже перестала воевать, а дожидалась, когда асланбекова родня разбежится по делам, наливала стаканчик кагора и несла его Асланбеку в утешение. После её угощения парню становилось только хуже, но объяснить это бабке было невозможно — всю жизнь она видела в этом главное лекарство русского человека.
Довольно близко от нашего дома на Потешной улице была известная психиатрическая больница имени Ганнушкина. Не знаю, было ли уж так потешно внутри, но снаружи происходило всякое. На пациентов психбольницы жители микрорайона натыкались во всех окрестных магазинах, скверах и дворовых песочницах. Если бы не больничная одежда, они практически ничем не отличались от остальных, подтверждая известное изречение, что нет здоровых, есть необследованные.
Бродившие по округе психи вступали в разговоры с бабками у подъездов, с молодыми мамашами, с собачниками и прочим местным населением, рассказывали о весёлой жизни в лечебнице, и создавалось впечатление, что там не мрачный жёлтый дом, а профсоюзный пансионат с дополнительным питанием и массовиками-затейниками.
Поговорив со встреченными душевнобольными, всезнающими бабками и участковым терапевтом, Жанна и Раиса Магомедовна всерьёз задумались о том, что хорошее лечение в таком приятном месте, да ещё рядом с домом, могло бы пойти Асланбеку на пользу и вернуть ему былую живость и интерес к жизни.
Жанна сходила с конвертом в Ганнушкина, ей обещали для Асланбека санаторное отделение и всяческое содействие. Трудность была только в том, что Асланбек был прописан в Нальчике, и в плановом порядке запихнуть его в московскую психушку было невозможно. Путь был один. Надо было вызвать психиатрическую скорую помощь, дать ребятам денег, и они бы доставили его по месту назначения, как буйного в момент общественно-опасного припадка. А там уж всё было схвачено.
Вечером все жители квартиры заняли оговоренные позиции.
Мы сидели в своей комнате, Лидия Трофимовна, ещё днём очередной раз подпоившая Асланбека — в своей, кабардинское семейство уложило детей и замерло у себя, а Асланбек, словно что-то предвидя, был особенно грустен и беспокоен, то маялся на топчане, то метался по комнатке, всё время вглядываясь в чёрное окно.
Наконец позвонили во входную дверь. Жанна выскользнула на лестничную клетку, уладила всё с санитарами и запустила их в квартиру.
Два огромных мужика с одинаковыми бесстрастными лицами, словно персонажи сказки «Двое из ларца одинаковых с лица», тяжёлой поступью протопали в убежище Асланбека, сдёрнули его с топчана, привычно ловко натянули прямо поверх черкески страшную застиранную смирительную рубаху, спеленав свою жертву в гигантский кокон.
Вроде все мы понимали, что всё это делается с благой целью в расчёте на выздоровление или хоть какое-то улучшение, но чудовищность и механистичность процедуры доставки вызывала оторопь и леденящий ужас...
Несчастного парня поволокли к выходу, в комнате взвыла Раиса Магомедовна, Жанна с мертвенно-белым лицом держала дверь, а Асланбек безуспешно пытался поймать горящими глазами хоть чей-то взгляд.
Через минуту хлопнула подъездная дверь, потом дверца перевозки, и заработал мотор. И над всей зимней Преображенкой с её трамвайным звоном, визгом автомобильных тормозов, скрипом, лязгом, стуком и скрежетом городской начинки раздался чистый, неземной голос: Vide o’mare quant’e bello, spiro tanta santimento… Как прекрасна даль морская! Как влечёт она, сверкая!… Вернись в Сорренто, любовь моя!
Этот голос перекрыл звуки ночного города, он заполонил собой всё пространство и бился в чёрные окна долго-долго, продолжая звучать даже тогда, когда перевозка давным давно уже выгрузила свой трофей в чрево психиатрической больницы.
А я ещё всё удивляюсь, почему совершенно не могу слушать теноров.
Автор: Татьяна Хохрина
|
| |
| |
| несогласный | Дата: Воскресенье, 15.05.2022, 01:42 | Сообщение # 563 |
|
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 168
Статус: Offline
| КИСЕЛЬ
Рассказ
Через неделю, как меня не станет, придёт к двери, Маруся, белый кот. Впусти его, он счастье принесёт", — наказал Иван.
Кот не мог звонить в дверь! Однако звонок прозвучал, она могла в этом поклясться! Побежала открывать, не спрашивая. Никого. И тут взгляд скользнул вниз. Внутри всё похолодело, сильно забилось сердце. Так не бывает. Или бывает? А она думала, что Ваня бредит. Потом посчитала: аккурат семь дней прошло. Значит, правда. Распахнула дверь пошире, не решаясь взять животное на руки.
Кот быстро прошмыгнул внутрь. И бегом в зал. Лёг в любимое кресло-качалку мужа и тут же заснул. А Маруся так и продолжала стоять, прижимая к себе кухонное полотенце и вытирая набежавшие слёзы…
Она всю неделю прорыдала. На работе взяла отпуск без содержания. Не могла даже на улицу выйти — ноги не держали.
Любимый муж Ванечка, с которым они с детского сада вместе были, вдруг сильно заболел. Здоровый, под два метра, весельчак, у которого в руках всё спорилось. Никогда даже простудой не болел. А тут раз — рак. Съел он его за несколько месяцев, не поморщился…
Муж меньше 50 кг под конец весил. Маруся старалась держаться. Всё шутила. Что скоро лето. И они поедут на лодке. Будут на том берегу грибы и бруснику собирать. Картошечку запекут. Хлеба пожарят. И в саду дел полно.
Иван слушал и кивал. Словно соглашался. Ручки у него совсем худенькие стали, слабые. Еле дотронулся до её ладошки и прошептал:
— Как же ты… Без меня-то. Надо придумать что-то. Надо же тебя беречь! Маленькая ты моя, — Иван судорожно закашлял.
— Ну что ты, милый, лежи, нельзя тебе волноваться! Какая же я маленькая? Мне уже 48 лет! — всхлипнула Маруся.
— Не уже, а ещё! — попробовал улыбнуться муж.
Он такой был. Добряк с юмором.
Два дня провёл в забытье, а потом вдруг открыл глаза и чётко так наказал:
— Через неделю, как меня не станет, придёт к двери, Маруся, белый кот. Впусти его, он счастье принесёт. Скоро ты радоваться будешь!
— Ваня! Ты чего говоришь? Как не станет? Ванечка, я не могу без тебя! — заплакала женщина.
Сама решила — муж сильно бредил. К вечеру Ивана не стало.
Детей у пары не было. И бедная женщина места себе не находила. И вот раздался тот звонок в дверь…
Глядя на белого кота, Маруся не могла понять: то ли случайность, то ли муж что-то знал? Из будущего? Но как?
Кот проснулся. Она робко присела рядом. На бездомного не похож. Ухоженный, белоснежный. И то ли ей привиделось, то ли правда — показалось, что кот глазами да повадками на мужа её походит.
Пошла на кухню, у неё там кисель варился. Кот истошно завопил. Она ему мисочку налила. Иван-то тоже очень кисель любил. Кот всё до последней капли вылизал.
— Ишь ты… Кисель, — только и прошептала женщина.
Так кот обрёл имя. У Маруси сердце болело в последнее время. И в ту ночь, первую, когда кот пришёл, она вдруг проснулась среди ночи и поняла — нечем дышать. Словно тяжесть какая-то. Судорожно стала хватать губами воздух, пытаясь дотянуться до телефона, чтоб скорую вызвать. Да не смогла. Только бессильно сползла на пол.
Последнее, что запомнила — Кисель, быстро подбегающий к ней и заползающий по руке...
Когда открыла глаза, вокруг бушевало утро. Солнечные зайчики прыгали по стенам, догоняя друг друга. Ничего не болело. А в ухо радостно тыкался кот.
Он её не раз ещё выручал.
Однажды Маруся дверь не закрыла, когда половики хлопала. Всё равно же в магазин идти. И вдруг та распахнулась и мужик вваливается. По виду неадекватный, глаза дикие. И на неё идет. Она только охнула. А со стенки в коридоре, где шапки лежат, Кисель прыгнул. Незваному гостью почти на плечо, когти выпустив. Тот взвыл, кота скинул да бежать.
Или, когда в очередной раз вспомнив мужа, женщина уснула, а на плите чайник, да полотенце сверху упало. Кот разбудил, когда вся кухня в дыму была. Вопил так истошно.
Маруся ему шлейку купила. И гуляла с ним. Постепенно успокаиваясь. Её бедное измученное сердце воспринимало Киселя не как животное. А некого посланника от любимого Ванечки.
Летним вечером гуляли в парке. Поздно уже было. Но Кисель её прямо настойчиво тащил туда погулять. И тут на скамейке Маруся увидела мальчика лет 10. Он сидел и смотрел в одну точку. И такая скорбь была в этой маленькой фигурке, что женщина не выдержала, остановилась. Мальчик плакал. Но увидев её, вытер глаза и быстро отвернулся.
Она рядом на лавочку присела. Думала, как разговор начать. Вдруг помощь нужна?
И тут Кисель, соскочив с её колен подошёл к ребёнку. Замурчал, стал о руку тереться. Мальчик поднял глаза. Синие, несчастные. И робко погладил кота. А тот его всё за шею обнимал.
Разговорились они. Ребёнок пояснил, что из приюта сбежал. Не может там быть. Хочет домой. А дома нет. И мамы с папой тоже больше нет. Огонь- и всё. Он выбрался. Точнее, отец вытолкал в последний миг.
Маруся себя в этот миг жалеть перестала. Подвинулась к мальчику, стала гладить его по голове, рассказывать про мужа, про себя, про кота.
Потом сказала, что проводит его — ищут же наверняка.
И у самых ворот вдруг спохватилась, спросила:
— Как тебя зовут?
— Иван, — просто ответил ребёнок.
С утра Маруся уже у руководства была. Стала объяснять, что зарплата у неё высокая, квартира четырехкомнатная, дача. Надо — брак оформит. Маруся даже с соседом на эту тему уже поговорила, тот пообещал помочь с фиктивным браком, если надобность возникнет. Если нельзя усыновить — она может и под опеку взять. Её, правда, предупредили — ребёнок трудный, неконтактный, есть маленькие детки, так что если она хочет, можно их взять.
— Нет. Мне Ванечку надо, — только и ответила она.
И попросила мальчика навестить. Он в игровой у окна стоял. Маруся зашла. С собой у неё булочки были с корицей. А в горле комок, даже позвать не смогла. Только Ваня словно что-то почувствовал — обернулся. И такая радость вспыхнула в глазах!
— Здравствуйте, тётя! А вы как у нас? А где кот? — подбежал.
— Я… к тебе, Ванюша. Вот, приходила к директору. Ванечка, ты у меня жить хочешь? Я знаю, маму никто не заменит. Чужая тётка я. Но… Тебе хорошо будет, обещаю. Ребёнок не должен жить в детдоме. Каждого должны забрать домой. Чтобы у всех детей появились мамы и папы. Потому что самое главное в жизни — это семья и дом. Место, где тебя ждут! Ванечка, я тебя всегда ждать буду! — утирая слёзы, прошептала Маруся.
— Правда? Вы меня правда заберёте? Домой? — ахнул мальчик.
Маруся документы оформила необходимые. Вскоре Иван переступил порог её квартиры. К нему навстречу выбежал Кисель. Мальчик подхватил его на руки, уткнулся в шелковистую шерсть.
Маруся суетилась, на стол накрывала. И долго сидела у кровати, где беспокойно спал мальчик.
Прошёл месяц и Ванюшу стало не узнать. Он перестал вздрагивать, кричать во сне. Её называл «тётя Маша». И вечерами, когда вместе смотрели фильмы, всё держал за руку. А ещё смущаясь, просил ему почитать перед сном. Знакомые плечами пожимали: зачем это ей? Жила бы для себя.
Они не понимали, что впервые после того, как мужа не стало, она жить начала. У неё были мальчик и кот. Любимые.
Тем вечером Ваня во дворе на велосипеде катался, да не удержал равновесие, о камень запнулся. Маруся выбежала к нему. И тут мальчик, сидя на земле и протягивая к ней руки, вдруг крикнул:
— Мама! Мамочка!
Маруся обняла его. И ласково зашептала, что сейчас больно не будет, всё пройдет. И чуть громче сказала:
— Всё пройдет, Ванюша, сыночек! Мама рядом!
А сверху, из окна, наблюдал за ними с подоконника кот Кисель…
Татьяна Пахоменко
|
| |
| |
| Щелкопёр | Дата: Понедельник, 23.05.2022, 16:55 | Сообщение # 564 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 322
Статус: Offline
| Это случилось накануне Нового года, несколько лет назад. Подходит ко мне однокурсница Наташка и говорит: «Есть костюмы Деда Мороза и Снегурочки. Хочу объявление дать, что на дом ходим платно. Ты в доле? Заработаем!»
Конечно, я согласился. Деньги нужны были, а роль сыграть – раз плюнуть, мы с Наташкой в КВНе постоянно участвовали.
Скреативили объявление, дали в газету и бегущую строку. Звонить нам стали почти сразу, так что дело пошло. Дети были разные, и славные ребята, и нытики-зануды. Одного пацана запомнил – он с порога спросил: «Дед Мороз и Снегурочка, значит? И сколько вам мой папа заплатил?» Короче, опыт интересный.
И вот, до праздника оставалось дня четыре, тут звонит мне знакомая: «Олежка, выручай! Мы тут собрали подарки для детей из местной больницы – они же без утренников остаются, а Деда Мороза у нас нет! Сможешь поработать бесплатно?»
Ну, я подумал – дело хорошее, согласился. Тем более, довезти до больницы пообещали. Ещё дома нарядился, бороду приладил, пошёл. Настроение хорошее, такой подъём, что не за деньги иду работать, а просто так, чувствую – всё могу. Мне даже соседка Тамара в подъезде улыбнулась, а она после того, как два года назад потеряла сына всё время грустная ходила.
И вот, мы на месте. Нас собрали в холле, посреди – ёлка, гирлянды зажгли. Праздник замечательный получился! Дети веселятся, в ладоши хлопают, песни поют, стихи читают. Потом подарки дарить стал – такое у всех счастье. Рожицы довольные, кругом улыбки…
И вдруг вижу – пацан лет шести в углу сидит, не играет, подпёр руками подбородок, на нас смотрит, а в тёмных глазах – тоска. Подошёл к врачу, спрашиваю:
- Кто это и что с ним?
- Марк, - отвечает врач. - Сирота он. Дорожно-транспортное. Ехали с отцом и матерью в машине, перевернулись. Родных больше нет, сейчас в детдом пристраиваем…
Меня будто наотмашь ударили. Ощущения счастья как не бывало. Конечно, можно было бы довести программу до конца, уйти и забыть обо всём, но я так не мог. Взял подарок и на подгибающихся ногах пошёл к мальчику. - Привет, Марик! С Новым годом, с новым счастьем! Он поднял на меня тяжёлый взгляд.
- Ты же не настоящий Дед Мороз, так?
Я пожал плечами: - А это смотря во что ты веришь. Я-то в себе уверен. Но ты можешь проверить. Какой подарок хочешь на Новый год? Если выполню – значит, настоящий. (Тут я мысленно зажмурился, потому что представил, куда уйдёт мой новогодний бюджет и где занимать, если парень захочет, к примеру, айфон. Но остановиться я уже не мог.
А Марик усмехнулся невесело и сказал:
- Ну хорошо, давай попробуем.
Я присел рядом. - Загадывай!
Мальчишка распахнул глазища и вдруг жарко зашептал:
- Если бы я был глупым, попросил бы, чтобы мама с папой вернулись. Но я не дурак, всё понимаю. Поэтому, если ты настоящий Дед Мороз, сделай, чтобы меня в детдом не забрали! Сможешь?
И вот тут я понял, что облажался. Как довёл программу – не помню, всё будто в тумане. Вернулся домой, но ничего делать не мог: перед глазами стоял взгляд Марика – полный тоски и надежды.
Я даже стал прикидывать, не забрать ли мальчика себе. Но кто бы отдал ребёнка студенту без постоянного заработка? Всю ночь проворочался, размышляя.
А под утро меня осенило! И уже в восемь утра в костюме Деда Мороза я стучался к соседке Тамаре.
Я не знаю, как они там договорились – говорят, сам главврач подключил знакомых, но уже 31 декабря я встретил Марика и Тамару у нашего подъезда. Сияющая соседка представила мне пацана и сказала, что он – её гость в новогоднюю ночь.
Марик не выглядел таким же счастливым, скорее недоумевающим, но прежней беспредельной тоски у него в глазах я не заметил.
А когда праздники закончились, и наступил январь-февраль, мальчик переехал к нам в дом насовсем – Тамара взяла его под опеку.
Прошёл год, и вот Наташка снова позвала меня дедморозить. Я не мог упустить такой случай и в предновогодний вечер нагрянул в гости к Тамаре. А когда Марик открыл дверь, подмигнул ему и громогласно вопросил:
- Ну что, настоящий?
- Настоящий! – шепнул он и обнял меня за ноги. И в этот момент я действительно почувствовал себя Дедом Морозом. Настоящим волшебником.
Анастасия Иванова
***********
Мой друг Федя подрабатывал Дедом Морозом. Много лет. Феде было уже за сорок, и, честно говоря, это была единственная его стабильная работа. Весь год он занимался разным: то таксистом, то курьером, то в ремонтной бригаде. Но уже в конце ноября Федя начинал получать заказы на Деда Мороза. Федю ценили и передавали друг другу родители. Федя был замечательным Дедом Морозом. Что странно: своих детей у него не было. Три развода было, а детей не было. Федя детей любил, он их сходу располагал, знал какие-то шифры и коды детских душ.
Как-то пришёл ко мне в гости, сын и дочь ещё были маленькие. Федя улыбнулся им с порога: «Здорово, черти!». И они сразу его полюбили. В тот вечер мне не удалось с ним поговорить, его унесли черти. То есть мои дети. Он играл с ними в тигра, потом в колдуна, потом в динозавра, дальше не помню.
Думаю, Федя сам был ребёнком. Большим ребёнком. Да, он много умел, даже класть плитку, но оставался ребёнком. Потому и семейная жизнь не сложилась.
Эта история случилась с Федей пять лет назад. Весь декабрь он мотался по городу на своей дряхлой «тойоте», потея под алой синтетической шубой, не успевая даже поесть.
У Феди был только один святой день – 31 декабря. На который он никогда не брал заказов, как его ни просили, какие ни сулили деньги.
Это был день его второго рождения.
Однажды, ещё в юности, он напился, уехал на электричке невесть куда. Его вынесли на дальней станции, оставили на ночной платформе. Федя бы там околел, но по небесной случайности его заметил машинист товарного, затормозил, втащил в кабину. Машинист нарушал все инструкции, но он спас Феде жизнь. После этого Федя бросил пить, а детям машиниста отправлял подарки. Мелочь, конфеты, но регулярно.
С той поры 31 декабря Федя оставался дома. Пил чай, играл в компьютерные игры, заказывал на дом огромную пиццу.
Итак, вечером 30 декабря, пять лет назад Федя ехал на последний заказ. Детей звали Галя и Толя. Раньше Федя у них не бывал. По дороге он изучил «досье» в мобильном. Гале пять лет, Толе – семь. Толя в Деда Мороза не верит, играет в роботов и любит Илона Маска.
Как было условлено, Федя позвонил маме от подъезда. Та быстро спустилась, в большом мужском пальто на плечах:
– Добрый вечер! Меня зовут Вера, вот подарки. Толе, конечно, робот. А Гале – наряд принцессы, – Вера протянула коробки. – Только большая просьба. Толя будет грубить... не обращайте внимания. Они с папой оба упёртые материалисты, понимаете? А Галечка – вот она совсем не такая. Вы больше с ней.
– Не волнуйтесь! – усмехнулся Федя. – Бегите, замёрзнете.
Через пятнадцать минут Федя звонил в дверь. И услышал мерзкий голос мальчика:
– Явился! Актёришка с синтетической бородой! Галька, это к тебе!
Неприятный мальчик открыл дверь, оглядел Деда Мороза:
– Странно. Трезвый. В прошлом году был совсем...
К счастью, в прихожую выбежала сестричка, в нарядном розовом платье с мишками:
– Здгаствуй, догогой Дедушка Могоз! – девочка не выговаривала «Р».
– Здравствуй, Галя! – улыбнулся ей Федя. И незаметно дал лёгкого пинка мальчику. – И тебе привет от Илона Маска!
Мальчик быстро обернулся, недоумённо оглядел Деда: неужели он дал пинка? Но Федя подкрутил синтетические усы и важно прошагал внутрь.
Было поздно, Федя очень устал и надеялся провести этот сеанс за 15 минут. Он вручил девочке коробку с платьем, та запрыгала. Протянул гнусному мальчику коробку с роботом:
– Это тебе, нигилист!
– Как ты меня назвал? Глистом?
– Нигилистом, умник. Латинское слово. Когда-то я жил в Древнем Риме.
Мальчик подошёл ближе:
– Хорош врать! А будешь выступать – мой папа тебя побьёт.
Мама Вера тут же вмешалась:
– Так, хватит! Сейчас Галечка споёт песенку и мы отпустим Дедушку.
Но Дед Мороз Федя вдруг раззадорился:
– Нет, а где ваш папа? Я бы с ним устроил бой на татами. Я жил в Древней Японии и занимался дзюдо триста лет.
– Папа на работе! – ответил мальчик. – Но он тебя точно побьёт.
В это время у мамы Веры зазвонил телефон. Она взяла трубку и стала охать: «Прости, я забыла... Ну я дура! Сейчас забегу!». И схватила Деда Федю за алый рукав:
– Умоляю, дедушка! Ради всех древних японцев! Посидите с ними 15 минут. Мне надо к подруге в соседний подъезд, отдать деньги. Заняла и забыла... ну понимаете...
Феде совсем не хотелось потеть ещё пятнадцать минут, но он же был очень добрый. Он согласился.
И остался с романтической Галей, и нигилистом Толей. Галя спела ему песенку. А Толя вдруг присмирел. Он подошёл к Феде и сказал:
– Ладно, извини... Но было бы лучше, если бы ты починил на кухне кран. Капает, я спать не могу.
– Кран? – удивился Федя. – А папа на что?
– Он занят, он бизнесмен.
Когда мама Вера пришла, Федя, прямо в бороде и алой шубе, раскручивал кран. Мальчик Толя стоял рядом, подавал инструменты и говорил деду:
– Снял бы ты бороду...
– Не могу. Я же Дед Мороз, ты забыл?
– Ладно-ладно. Ты крутой Мороз.
Мама Вера умоляла Федю всё бросить, завтра они вызовут слесаря, и вообще детям спать... Но Федя что-то мычал в бороду, а дети прыгали рядом и кричали: «Мы не хотим спать! К нам пришёл крутой Мороз, вау!»
Наконец, Федя закончил с краном. Вытер пот алой шапкой. И тут девочка Галя сказала: «И ещё моя кроватка вся расшаталась...» А брат добавил: «Всё у нас тут расшаталось».
Но Федя ответил:
– Дети, милые! Если бы я пришёл к вам с утра...
– Что вы! – воскликнула Вера. – Они шутят.
До лифта Деда Мороза вызывалась провожать девочка Галя, в наряде романтической принцессы. Когда Федя уже стоял в лифте, она вдруг сказала:
– Нет у нас никакого папы. Мама повесила в шкаф мужские вещи. Мама врёт, что папа бизнесмен, в долгой командировке, мама думает, что мы в это верим. Толик верит, как дурак. Но папы нет. Я никогда его не видела. До свиданья, Дедушка Мороз!
Следующим утром, 31 декабря в квартире Веры, Толи и Гали раздался звонок. На пороге стоял Федя, в обычной своей куртке.
– Вы курьер? – спросила Вера.
Но тут выбежал Толя:
– Мам, ты совсем? Это наш Дед Мороз, не узнала?
– Ага, – улыбнулся Федя. – Я сегодня так, без церемоний. И день свободный. Так что у вас там расшаталось?
...Федя, Вера, Галя и Толя живут вместе уже пять лет. Ещё появилась сестричка Аня, ей уже три года. А Вера и Толя, когда в школе спрашивают, кто их папа, отвечают спокойно: «Дед Мороз. Не верите?»
© Алексей БЕЛЯКОВ
|
| |
| |
| миледи | Дата: Суббота, 28.05.2022, 01:14 | Сообщение # 565 |
|
Группа: Гости
| Шейка
Кухня еврейского местечка, которого больше нет
Вы знаете Беню Шойхеса? Нет, ну вы должны знать Беню Шойхеса. Его покойный папа, дай ему бог здоровья, был ещё тем фармазоном, так красиво торговал старой посудой, что наторговал Бене на учиться дантистом. И Беня-таки выучился и теперь имеет хороший шахер-махер на керамических коронках.
Так вот этот самый Беня женился на Софочке Зускинд и они имели шикарный променад в Европу. Ну, так пусть у них всё будет хорошо в голове. Я когда женился на своей Циле, тоже имел Гагры. Мы поехали туда с моей зарплатой и чемоданом, а приехали назад с тем же чемоданом, и соломенной шляпкой для Цили вместо зарплаты.
И вот этот Беня, этот любитель Европы, приехал назад и так полюбил итальянскую еду, что кушает только в ресторане и в основном трефное.
Я уже не знаю, што за вид на море и обратно там показали Бене, но, чтоб вы там себе не думали, так мне кажется, что он больше крутит бейца, чем на самом деле стал таким принципиальным карабинером.
Ну, что ему могли там такого дать попробовать, что Беня теперь размазывает кашу за другие кухни и ничего не хочет знать? Макароны? Так чтобы кушать макароны нужно ходить в ресторан?
Я вас умоляю! Для этого нужно только кастрюля и полрубля на упаковку.
И не надо мне рассказывать майсы, потому что самое вкусную еду на свете делала моя бабушка Рахель Евелевна, и это было-таки не очень мучное.
Я вас спрашиваю, вы когда-нибудь кушали шейку? Потому что если вы не кушали шейку, таки, вы меня извините, но мне не очень понятно, зачем вы до сих пор жили у себя дома и хочите мне что-то сказать за вкусную и здоровую пищу?
Когда моя бабушка Рахель Евелевна, чтоб у неё в голове было только счастье, делала шейку, весь квартал дышал тихо и боялся приподняться со стула.
Она делала её так красиво, как даже Яша Хейфец не играл на своей скрипке! А Яша Хейфец играл на своей скрипке так красиво, что даже скорбящие родственники у городского крематория имели улыбаться.
Она брала куриные потрошка. Вы любите куриные потрошка?
Так вот она их брала. Пупочкес, сердечки и рубила это мелко в фарш. Нет, вы можете, конечно перекрутить это всё на мясорубке и сделать вид, что так и было, но вам не поверит даже последний лох ин дер копф с городского рынка.
Потом вы мелко, тем же ножом, чтобы не пачкать посуду, режете лук и немножко обжариваете на сковородке, пока он не станет жёлтым и красивым. И перемешиваете с нарублеными потрохами.
Тудой же добавляем манку, яйцо, солим, перчим и хорошенечко перемешиваем.
Но если вы думаете, что это всё самое главное, таки я вас имею расстроить. Самое главное не содержание, а форма.
Вы будете пить чай из поллитровой банки? Да? Ну, тогда идите кушать на вокзальную столовую, там вам подадут биточки и компот. Такая радость, как шейка не для вас.
А если вам для чая нужен китайский фарфор, так возьмите глаза в руки и продолжайте слушать за настоящее искусство.
После того, как вы намешали фарш, нужно сделать таки самое главное.
Берём шкурки с куриных шеек и вспоминаем за то, как одному еврею предложили быть царем. Он-таки согласился, но попросил себе иголку с ниткой, чтобы ещё немножко подрабатывать портным... .
Поэтому мы тоже берём иголку с ниткой и крупными стежками зашиваем шейку с широкой стороны, а получившийся мешочек кормим фаршем пока оно не всё.
Когда оно-таки всё, этой же иголкой и ниткой зашиваем узкую часть.
После чего опускаем это всё богатство в кипящую подсоленную воду с лавровым листом и ждём минут сорок на маленьком огне.
Но, как говорила моя бабушка Рахель Евелевна, спешка хороша только при ловле блох. И если вы после того, как выните это из кипятка начнете выдергивать нитки, так вы порвёте всю красоту и у вас вместо вкусно и красиво покушать будет кадухес и нервы.
Шейки надо охладить, поставить в холодильник, пусть они там немножко отдохнут и померзнут. А уж потом, надо их достать, вынуть из холодных шеек нитки аккуратно порезать лямтиками.
И потом, когда вы поставите это с горчичкой на стол, то даже Беня Щойхес и бенина жена, увидят через свои глаза, что если в Европе Беня гройсе хухэм, то здесь он еле-еле поц, забудут за свои макароны и начнут хорошо кушать нормальную еду.
И штоб вы все мне были здоровы.
Александр Гутин, сентябрь 2017
|
| |
| |
| Златалина | Дата: Среда, 01.06.2022, 00:24 | Сообщение # 566 |
 добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 233
Статус: Offline
| Расчёска
Вещь была далеко не первой необходимости. Более того, дома на полочке лежала у Милы расчёска. Вполне себе такая добротная. Поэтому это глупая покупка будет. Деньги на ветер. Но уж как хороша! Серебристая, а зубчики разноцветные. Словно радужные.
- Может, она неудобная. Вдруг жёсткая, волосы путает. Ну её, - подумала Мила, вздохнув.
- Девушка! Хорошая расчёска! Берите! У нас их все разобрали. Остались две последние. Мало того, что красивая, так ещё и очень удобная, - улыбнулась приветливая продавец.
- Да я так… Смотрю. Есть у меня своя, тоже хорошая дома, - буркнула Мила и отошла в сторону.
Стрельнула глазами в висящее зеркало неподалеку. Рыжие прутики волос выбились из-под шапки. Мила на секунду представила, как она расчесывается этой самой серебристой расчёской и невольно улыбнулась.
Одёрнула себя. Зачем бесполезная покупка? Надо учиться быть бережливой! Аналогичная вещь дома пусть и не такая красивая, но ещё во вполне хорошем состоянии!
Вышла на крыльцо магазина. Внизу по дороге ковылял Пашка Злыдень. Вообще-то его Павел Тимофеевич звали.
Это был дедушка преклонных лет. Крайне злобного нрава. С соседями, по слухам, ругался. Никогда и ни с кем не общался. На голове у Злыдня был привычный кроличий треух. Полушубок, расхлябанные сапоги. Оттого не вязалась немного с его обликом сумка – серая, с диковинным тканевым цветком в центре. Вся какая-то перламутровая, нездешняя и видно, что сшитая с любовью.
Мила засмотрелась со ступенек. Ей нравились такие, рукотворные вещи. И вдруг встретилась со Злыднем глазами. Быстро отвернулась.
- Эй! Ты, там наверху! Эй! Я к тебе обращаюсь! – раздался голос.
Мила скосила глаза. Пашка Злыдень неуклюже поднимался по лестнице. И похоже, к ней!
- Ты ж из нашего дома? – уточнил он, сдвинув лохматые брови.
- Я… это… как бы да, - пискнула Мила.
- «Как бы да» - это да или нет? – не отставал Злыдень.
Она кивнула. Подумав, что, наверное, как говорят про него, скандалить начнёт. Интересно, что она ему сделала не так? Вот привязался!
- Помоги мне подарочек выбрать, а? Ты ж девчонка. И Маруся у меня девчонка. Внучка это моя, далеко живёт. Я её давно уже не видел, Марусю-то мою, - глухо произнёс Злыдень
Показалось Миле или в уголках его голубых, каких-то уставших глаз мелькнула вспышка отчаяния.
- Но может, вам самому спросить Марусю свою, хотя бы по телефону? Я просто не знаю, что ей нужно. Вкусы там её и прочее, - откликнулась Мила.
- Не могу я спросить. Так уж вышло. Помоги чего выбрать, а? – дед снова с надеждой взглянул на неё.
А Мила вспомнила расчёску. Заулыбалась. И хотя по-прежнему опасалась скандального Злыдня, даже осмелилась взять его за руку и повести за собой.
Расчёску он долго держал в руках. И Мила словно увидела ещё раз, какая она чудесная. С такой так и хочется крутиться перед зеркалом, наводя красоту. Её привычная расческа сразу стала казаться ненужной…
- Их всего две осталось, - снова донёсся до неё голос продавщицы.
Дед Злыдень улыбался. Она впервые видела, как он смеётся. И похож он был на капитана пиратского корабля на пенсии.
- Обе беру, давайте, - дед стал доставать деньги.
- Зачем ему две? Про запас, что ли? – дальше Мила не успела додумать.
Одну расчёску Злыдень убрал в свою сумку с цветком. А вторую протянул ей.
- Да вы что! Не надо! Я и сама могу купить. Зачем? – пробовала отмахнуться Мила.
- Бери, бери! Это подарочек от меня вам обеим! Марусе моей и тебе. Попробую ей бандерольку отправить, вдруг примет, - вздохнул дед.
Домой они вместе шли. Расчёску свою Мила несла в маленьком пакетике и время от времени туда заглядывала, любуясь. Вот мелочь же! А как хорошо от того, что она у неё есть, на душе!
Разговорились они. Хотя поначалу дед молчал.
Никакой он не Злыдень оказался. Просто пожилой убитый горем человек, пытающийся за маской отчуждения спрятаться от этого мира. Он сам рассказал ей, как умерла на руках жена. Как ранее приехавший врач ошибся в диагнозе. Упустили два драгоценных дня.
- Её бы оперировать надо срочно, Олюшку мою. А он таблетки назначил. Я ж не понимаю, я ж на врача понадеялся. Знать бы, что так будет. На себе бы унёс в больницу на операцию! Прорвался бы к ним! – вытирал слёзы Павел Тимофеевич.
И продолжил:
- Дочка-то моя, Яночка, далеко отсюда живёт, три дня ехать. Она меня и обвинила в том, что мамку не уберёг. Мол, мог бы настоять на госпитализации. Всё плакала, кричала на похоронах: «Мамочка, вставай». Для меня всё тоже, как в тумане прошло. Чувство вины не отпускает. Ох, грехи наши тяжкие. Я ж и предположить не мог…
С тех пор 5 лет прошло. Не общались мы не разу с доченькой. Внучке 20 лет сейчас. Она вначале пробовала писать и звонить, но запретили. Яночка-то моя маму очень любила. Да и сам я любил. Жизнь моя закончилась в тот день, 21 сентября, когда Олюшка ушла. Всё думаю, чего меня не прибрал Господь? Лучше бы меня забрал. Она же ангел была. Добрая, всем помогала. Шила так, что обглядишься. Сумочка вот её. С ней и хожу в магазин. Ты, Милочка, зайдём ко мне. Я тебе покажу, что Олюшка шила. Пойдём, а? – с надеждой посмотрел на неё Павел Тимофеевич.
Мила пошла. Она даже не могла ему ничего сказать, боясь разрыдаться. У самой Милы были бабушка, мама, тётя, большая и дружная семья. И как это вот так, кто-то бы умер на руках? Кого-то бы не спасли. А оставшиеся в живых обвинили её и навсегда вычеркнули из жизни?
Как он живёт, бедный этот дедушка Злыдень?
Дома у него пахло травами. Милу удивил порядок. Патефон. Много кружевных салфеточек. Цветы на окне. Женский розовенький халатик с цветочками на кресле. Колечки и нитка жемчуга у трюмо. Везде было незримое присутствие хозяйки дома. Словно она выбежала ненадолго и вот-вот вернётся.
Павел Тимофеевич суетился на кухне. На столике в зале лежала пачка писем. Вернувшихся адресату. Значит, дочь не захотела их получать. Мила оглянулась. И повинуясь порыву, сфотографировала адрес.
Потом они долго пили чай с огуречным и кабачковым вареньем. Мила почти всё съела, удивляясь, как вкусно. Попросила её научить также готовить! И после дедушка просил её приходить ещё. Мила пообещала.
А дома, плача, села писать письмо.
«Дорогая Яна, добрый день, а может, утро или вечер! Мы не знакомы. Я очень прошу вас выслушать меня! Ваш отец очень любит вас. И ему очень плохо. Вы потеряли маму, это так страшно, что я даже представить не могу. Но вы вычеркнули из жизни дорого вам человека – вашего отца. Ближе него у вас никого потом тоже не будет. Он не виноват нисколько, Яна. Мама ваша не из-за него умерла. Подумайте сами! Яна, приезжайте. Ваш папа так ждёт вас и вашу Марусю… - начала она.
Отправила письмо. А потом стала мысленно ругать себя, что лезет не в своё дело. По идее, сами бы разобрались. Вдруг хуже сделает? Хотя куда хуже?
Однажды кумушки у подъезда шушукались вслед Павлу Тимофеевичу, он как раз опять куда-то пошёл.
Мила остановилась. Громко и чётко попросила больше не сплетничать и старика не обижать.
- С кем он скандалил? С вашими внуками? А то, что они у него на площадке хохотали, орали и баловались, когда у него жена умирала, как по-вашему? Нечего нападать, когда всего не знаете! – осадила Мила сплетниц.
Три недели прошло. К Павлу Тимофеевичу она ещё несколько раз заходила.
А тут услышала из окна громкий смех и возгласы. Мила на втором этаже жила.
Вышла на балкон. Тёмный большой автомобиль стоял у подъезда. Возле него стояла белокурая высокая женщина. А молоденькая девушка висела на шее у Павла Тимофеевича. Тот обнимал её и плакал, приговаривая:
- Марусенька! Как ты выросла! Маруся, как ты на бабушку Олю похожа стала!
Значит, приехали. И теперь уже всё не важно. Пусть они потеряли столько лет. Но зато шаг сделан. И дедушка-сосед, плача от радости, обнимает теперь внучку Марусю, а не сидит, тоскуя, один в квартире.
И его рафинированная дочка, конечно, любит отца, но обида и горе тогда просто перечеркнули всё…
Мила вернулась в квартиру. Остановилась у зеркала. Встряхнула головой. И взяв серебристую расчёску с разноцветными зубчиками, провела по волосам, чувствуя, что где-то внутри становится так тепло...
Татьяна Пахоменко, 2022
|
| |
| |
| Sigizmoond | Дата: Четверг, 16.06.2022, 13:34 | Сообщение # 567 |
|
Группа: Гости
| Mon seul
В ушах звенело.
Туман рассеялся.
Женщина села на кровати. Снова сон, изводящий её пятнадцать лет! Звон в ушах не унимался.
"Телефон!" — она смахнула остатки кошмара и сняла трубку.
-Это медсестра Адель Мишо? — услышала мужской голос.
-Да.
-Вас приглашают по поводу работы у Жака Дюваля.
Через час... — голос назвал адрес сквера, затерянного в улочках Монмартра.
-Что? — трубка выпала из рук, отвечая короткими гудками.
Неделю назад она отправила резюме медсестры по объявлению «для знаменитого писателя».
Надеяться было наивно. Жак Дюваль — загадочный литератор, окутанный легендами.
Толпы поклонников, осаждавших книжные магазины, не знали его лица, происхождения и места жительства.
Подойдя со спины к мужской фигуре, Адель робко коснулась плеча тонкой рукой в перчатке.
— Мадам Мишо?
-Мадемуазель, — поправила она.
-Я Нгуен — врач и ассистент месье Жака, — сухо поклонился он. — Вы готовы приступить к работе прямо сейчас?
-Да, — на секунду замявшись, ответила женщина.
-Плата будет высокой, но я должен озвучить условие. Если вы переступите порог дома Дюваля, вам придётся остаться там до его смерти. Ни выходить наружу, ни звонить по телефону вы не сможете. Всё необходимое будет вам доставлено. Вас может кто-то искать?
-Нет. Дома никто не ждёт. Всё, что было важно, я потеряла пятнадцать лет назад, — грустно улыбнулась Адель.
-Странно было бы сказать "отлично", но это именно то, что надо, — произнёс мужчина, — это ненадолго. Прогноз — несколько месяцев.
-А можно спросить?..
-Конечно.
-Почему Жак Дюваль выбрал именно меня?-
-Месье — оригинал. Ему понравились ваше имя и фамилия.
Старый особняк прятался в монмартрских дворах настолько мастерски, что найти его самостоятельно было почти невозможно.
Когда вошли, по ковровой лестнице, навстречу радостно сбежал лохматый зенненхунд.
-Пса зовут Лаки — сказал Нгуен, придержав собаку. — Его преимущество перед людьми в том, что он никому ничего не расскажет. Кстати: прежде, чем я представлю вас хозяину, хочу предупредить о его странной внешности.
Не испугаетесь?
-Постараюсь, — кивнула Адель.
-Прошу, — ассистент толкнул бронзовую массивную ручку, и дверь медленно открылась. — Месье Дюваль, к вам!
Просторная комната из-за плотных штор была в полумраке. В глубине, облокотившись на подушки, сидел мужчина и что-то медленно писал. Его профиль был испещрён мимическими морщинами от постоянной борьбы с болью.
Адель застыла на пороге, от волнения теребя кружевное жабо, поправляя непослушные пряди волос.
-Подойдите, — наконец раздался слабый, но твёрдый голос.
Когда Дюваль обернулся, женщина отпрянула от неожиданности.
Две трети того, что называлось лицом, было покрыто глубокими уродливыми шрамами, поверху их украшал громадный ожог, перетянувший веко, закрывший глаз и съевший большую часть носа.
-Я вам нравлюсь? — послышалось скрипучее подобие смеха.
— Так для меня, в битве при Дьенбьенфу, закончились обжигающие поцелуи с осколками фугаса. Он попал в бензобак. На ухаживания с моей стороны —даже не надейтесь. Я всецело в плену миопатии. Всё, что могу, это коряво писать. Но и это скоро закончится.
Однажды не смогу есть, потом — перестану дышать. И вы будете свободны.
-Зачем вы так? — только и смогла выдавить Адель.
В заточении, стекая по стеклу струями дождя, прошёл конец осени.
Нгуен проводил осмотры, Адель выполняла его назначения. Поднимая Жака и усаживая в кресло, от непроизвольно возникающих объятий, она испытывала давно утерянную обволакивающую нежность.
В конце зимы пальцы Дюваля не смогли удержать ручку.
«Ничего! —бодрился он. — Главное я успел дописать!»
Теперь уже Адель развлекала больного рассказами. Писатель слушал молча, иногда проваливаясь в забытьё.
-А почему, когда пропал без вести твой возлюбленный, ты осталась одна?— спросил однажды.
— Ты красива, заботлива, нежна. Мало ли мужчин на свете?
-Потому что все они — не Пьер...
Весна разлилась ярким солнцем. Адель вывозила Дюваля во внутренний дворик, огороженный высоким забором. Виноградные лозы на изгороди выстреливали молодыми побегами. Щурясь на солнце, женщина мечтала, чтобы как можно дольше продлились эти, счастливые, вернувшие смысл жизни, дни.
-То, что я сейчас скажу, не мимолётная прихоть, — выдернул её из собственных мыслей Жак, — Помоги сохранить человеческое достоинство. Я не желаю превратиться в растение, со всех сторон утыканное трубками.
Внутри Адели похолодело.
-Молчи, не отвечай сразу, — едва шевеля губами, продолжал он. — Ответишь, когда сможешь. Только не затягивай слишком, ладно?
Раньше Адель считала, что в жизни уже не будет ничего страшнее момента, когда ей принесли повестку с вьетнамской войны — о пропаже без вести жениха, лейтенанта Пьера Ланжевена.
Оказалось — бывает!
Всю ночь внутри неё разливалась испепеляющая лава.
На следующий день Дюваль услал Нгуена в Иври, с письмом к одному из своих издателей.
Адель подошла к капельнице с поддерживающим лекарством, и шприцем ввела смертельную дозу снотворного.
В это мгновение Жак, с трудом повернув голову, сказал:
-Забери Лаки. Он тебя любит. Негоже псу жить в питомнике.
Сделав ещё одно усилие, Дюваль добавил, — Спасибо тебе!
-Спи! — преодолевая ком в горле, прошептала Адель и прижавшись к умирающему, обвила руками шею.
Пульс Жака слабел.
Где-то за дверями возник тихий, затем нарастающий вой пса. В унисон с ним из груди Адель вырвался стон, перерастающий в крик.
Вопль заглушил последние удары сердца Дюваля.
На рассвете по улицам Парижа медленно брела женщина с собакой. Наступал новый день, но — не для неё. Адель чувствовала, что умерла вместе с Жаком.
Повестка во Дворец правосудия не испугала. Оказаться в тюрьме за убийство? — Безразлично. Жизнь утратила смысл.
Затянутая в чёрный костюм, мадемуазель Мишо в назначенное время пришла на остров Ситэ; миновав колоннаду дворца, стала ждать у дверей зала...
Выйдя с очередного судебного заседания, седовласый адвокат в мантии вручил Адели папку знакомых, заполненных корявым почерком, страниц.
-Месье Жак Дюваль передал вам права на посмертное издание его последнего романа. Все формальности соблюдены.
Дома она открыла первую страницу:
«Я глядел в окно последнего вагона, на бегущую по перрону Адель, но не слышал её голоса. Лишь лязг колёс и зловещее урчание.
Поезд, увозящий меня на войну, набирал скорость. Хрупкая фигурка в клубах дыма, бегущая следом, спотыкалась, падала, поднимаясь и снова мчалась следом, уменьшалась, пока не растворилась совсем"...
Растерянно она опустила на колени скреплённые страницы. Из них вылетела записка, приземлившись в солнечный блик на полу:
«Mon seul*! Пятнадцать лет назад я не смог обречь тебя на уродство. Но за что свалилось счастье умереть на твоих руках?!
Твой Пьер Ланжевен"
---------------------------------------------
*Моя единственная (франц.).
Автор Ольга Дж
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Понедельник, 20.06.2022, 14:51 | Сообщение # 568 |
|
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 719
Статус: Offline
| Смерть под свадьбу
Когда Яков Моисеевич женился в первый раз, умер Андропов. О свадьбе было уже договорено, ресторан на 40 гостей заказан. Но вот случилась же оказия – умер генсек, и жизнь простого человека смяло.
Яков Моисеевич узнал о смерти лидера случайно.
Он бежал по февральской стылой улице – молодой жених, занятый хлопотами. Мимо него топала валенками в калошах девочка, держа за руку маму.
– Мама, – спросила девочка. – А Андропов был хороший?
Стоп, сказал на бегу сам себе Яков Моисеевич, что значит – был?
И прибежав домой, он включил телевизор.
Шла зимняя Олимпиада 1984 года в Сараево. Фигуристка из ГДР Катарина Витт, которую позже журнал Time назвал «самым красивым лицом социализма», должна была дать бой американской угрозе – блондинке Розалин Самнерс.
Но вместо состязания фигуристок телевизор показывал концерт печальной классической музыки.
Всё было понятно. Яков Моисеевич выключил телевизор и стал звонить в ЗАГС, где на завтра была назначена его злополучная свадьба.
К его удивлению, дворец бракосочетаний подтвердил церемонию.
А вот ресторан было не уговорить.
– Послушайте, молодой человек, – объяснял жениху усталый голос в телефонной трубке. – Ну, не можем мы в траурный день устроить пляски на костях.
– Почему не можете? Я дал аванс!
– Аванс не пропадет. Придете через две недели. Сделаем свадьбу по высшему разряду.
– А гости? А родственники, которые едут из Хабаровска?
Доводы не возымели эффекта, и тогда жених прибегнул к запрещённому:
– Я скажу вам по секрету: моя бабушка, любимая бабушка, которая нянчила меня малышом – умирает. Две недели она может не протянуть.
– Скажите бабушке, что надо обязательно подождать! Скажите, что страна призывает её к этому. И вообще, дружище, чего вы так рвётесь жениться? Радуйтесь, что вам дали отсрочку. Гуляйте, веселитесь, – голос в трубке осёкся и поспешно добавил: – Если, конечно, сможете в эти печальные дни, когда весь советский народ ещё теснее сплотил свои ряды вокруг Центрального комитета партии...
Про печальные дни говорили назавтра и в ЗАГСе. «И пока наша страна переживает чёрные дни, мы рады, что комсомольцы не боятся скреплять свои жизни брачными союзами, чтобы плечом к плечу строить светлое будущее, – поэтично сказала ведущая брачной церемонии и уточнила: – Кстати, вы комсомольцы?»
– Нет, – ответил за себя и за жену Яков Моисеевич.
Они расписались и вышли в февральскую стужу – потерявшиеся молодожёны, которым отказал ресторан.
«Ну, всем спасибо. Приходите праздновать через две недели», – сказал молодой муж своим друзьям. «Выпивать совсем не будем?» – спросил кто-то весёлый.
Они распили бутылку водки и бутылку шампанского на морозе. Нашлись и фужеры.
Потом Яков Моисеевич твёрдо повел молодую жену в гостиницу повышенного комфорта для сотрудников метрополитена: первую брачную ночь молодожены должны были провести там.
Тёща украдкой перекрестила их. Тесть отдал честь по-армейски.
В гостинице потребовали документы из ЗАГСа.
«Студенты? Знаем мы вас. Разведут разврат, а штампов в паспорте нет», – сказала администратор, вылитая Баба-яга. И напоследок послала в спину молодым такой луч ненависти, что было чудом, когда той ночью у них что-то получилось.
Все знаки указывали на то, что брак не будет долгим.
В первую очередь на это указывали даже не смерть Андропова и не проклятие Бабы-яги, а возраст брачующихся. Им было по 22. На носу висела сдача диплома.
Насколько знал Яков Моисеевич, именно дипломный руководитель и соблазнил вскоре его молодую жену. Но он был не в обиде. Ведь он нашёл Жанну Игоревну – тогда ещё просто Жанну, Жанночку, Жаннет, любовь всей его жизни.
Или нет?
Он лежал в кровати, сложив руки на животе, и смотрел в потолок. Горечь от бегства из дома старшей дочери усиливало недомогание: кажется, он всё-таки простудился.
– Дорогая, – попросил он, – у нас есть что-нибудь от горла?
И глядя, как тяжело встаёт с кровати Жанна Игоревна, как она со вздохом идёт в кухню, он подумал: та ли эта роковая красотка, которую он когда-то полюбил?
Не подменили ли её однажды ночью, напустив на него колдовской сон? Ложился – была его Жанночка. Проснулся – все постарели на 30 лет, тела одеревенели, а вместо Жанночки теперь с ним живёт незнакомая женщина.
Яков Моисеевич покрутил кончиками больших пальцев. Он делал так всегда, когда задумывался о важном. Жанна Игоревна принесла лекарство.
– Анну я не догнал. Хотя бежал изо всех сил, – сообщил он и мельком взглянул на таблетку. – Что?! Жёлтая?! Она очень горькая. А нет тех пастилок с апельсиновым вкусом?
– Пастилки с апельсиновым вкусом съела Шифра, чтобы не пахло… – «табаком», хотела сказать Жанна Игоревна, но осеклась. Её уставшему мужу незачем узнавать сегодня, что Шифра курит, что она покрасила волосы в зелёный цвет и два дня не ходила в школу.
– Чтобы чем не пахло?
– Не важно, дорогой. Просто запей таблетку водой.
Если сейчас сказать мужу про Шифру, он совсем не заснёт. А ему завтра на работу.
– Кажется, у меня начинается жар, – Яков Моисеевич приложил руку ко лбу. – Ты не могла бы сделать мне холодный компресс?
– Но у тебя нет жара, дорогой. Голова абсолютно нормальная.
– Поверь мне, я знаю лучше, есть жар или нет. Наверное, мне надо завтра остаться дома.
«О боги! Только не это», – взмолилась про себя Жанна Игоревна.
Она спустила ноги с кровати и влезла в тапки. Вставать было тяжело. Идти было тяжело.
В последнее время ей казалось, что её придавило грузом. Вдобавок она поняла, что гораздо лучше ладит с мужем, когда тот проводит по восемь часов в день на работе. Самым тяжёлым временем семейной жизни стали для неё выходные: оба были целый день вместе, время тянулось бесконечно.
Её раздражало, что он почти всегда встаёт позже неё. Что он по часу моется в ванной. Что неправильно кладет вилку, когда завтракает: надо зубьями вверх, а он делает ровно наоборот.
Раздражала его манера разговаривать: ей стало казаться, что муж всегда говорит очень громко, почти орёт. Раздражала его привычка смотреть дурацкие детективные сериалы по телевизору.
«Г-споди, Ты хочешь, чтобы я продолжала? Отправь его, пожалуйста, завтра на работу! Я Тебя очень прошу», – и Жанна Игоревна возвела глаза к потолку, будто там действительно был Б-г.
Проходя мимо комнаты Шифры, она приоткрыла дверь.
Девочка спала. Или притворялась. Зелёные пряди разбросало по подушке. «Надо поставить будильник и отправить её в школу пораньше, пока не проснулся отец, – подумала Жанна Игоревна. – Иначе будет грандиозный скандал».
Она дошла на кухню и села. А кто избавит от дурных новостей её саму? Кто скажет ей, как когда-то – когда Яков Моисеевич был бородатым и молодым: «Зайка, я всё возьму на себя»?..
– Вот твой компресс, – она почти со злобой шлепнула холодное полотенце ему на лоб. – Надеюсь, тебе больше ничего не надо? Я могу наконец прилечь?
Яков Моисеевич посмотрел на жену с удивлением. Определённо, ОНИ подменили его Жанну и заменили её новой женщиной. Вопрос только, когда точно это произошло?
Кто такие «они», он тоже не знал. Но подозревал, что это враждебная сила, которая во все века досаждала избранному народу и теперь нацелилась персонально на него, Шпайзмана Якова – хотя тот был всего лишь наполовину еврей.
Он повернулся спиной к жене и выключил свет ночника. Она повернулась спиной к нему и погасила лампу со своей стороны. В темноте они лежали молча, широко открыв глаза, и каждый вспоминал счастливые времена.
Михаил Боков, «Зоопарк Иакова»
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Среда, 20.07.2022, 10:38 | Сообщение # 569 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1455
Статус: Offline
| Аэропорт Бен-Гурион. Самолёт готов к взлёту. Летим в Москву.
Рядом со мной садится человек, какому не нужно предъявлять метрику, чтобы понять, к какому народу он принадлежит: курчавая смоль волос чуть тронута сединой, острые чёрные глаза за сильными линзами очков, тяжелый нос с горбинкой, интеллигентная бородка.
- Шалом, - здоровается он с акцентом, сразу накинув на себя ремень безопасности.
- Добрый день.
- В Москву?
- Нет, - говорю я. – По дороге спрыгну с парашютом, в Одессе.
- Не пущу, - улыбается он моей неуклюжей шутке.
Тут я понял, что полёт наш пролетит незаметно.
В дороге нет ничего лучше умного и доброго попутчика, да ещё с таким "багажом", как мой случайный знакомый.
Но о "багаже" я на старте и не догадывался, и разговор мы начали самым обыкновенным образом: с погоды и политики.
Тут, на политике, меня и понесло: "мы евреи", "нас евреев" и так далее. А мой попутчик и говорит осторожно: "Знаете, я ведь не еврей".
Грустно мне стало, подумал, что слишком рано обрадовался, и замолчал, уставившись в иллюминатор. Подумал тогда, почему в природе такого нет, почему цветок не прикидывается деревом, а заяц бегемотом….
Пауза затянулась.
Только после обеда сосед глянул на меня острым глазом, улыбнулся в бородку и сказал, что он природный крестьянин из большой деревни Жолино, под городом Тамбов и в роду у него, насколько ему известно, евреев не было.
- Гостевали в Израиле? – спросил я.
- Нет, - снова улыбнулся он. – Живу с семьёй в мошаве, на юге…. Вот уже тринадцатый год живу…. Я ветеринар по профессии…. Мать в деревне, сильно заболела. Вот лечу проведать.
"Господи, - подумал я, – каких только людей не пригрело Еврейское государство".
В любом случае, после краткой исповеди моего попутчика, ничто нам больше не мешало продолжить разговор, и узнал я интереснейшую, как мне кажется, историю крестьянина тамбовской губернии, так похожего на еврея.
- Знаете, - сказал он после двухчасовой непредметной и пустой беседы. - Я ведь ещё мальцом понял, что не такой, как все. Помню, ещё в школу не ходил… Пришёл батя пьяный и давай на мать орать: "От кого жидёнка понесла?" Мать бормочет что-то, отнекивается, оправдывается… Отец её тогда в первый раз ударил… Орёт: "Скажи, что от цыгана! Говори, прощу!" А я что? Я и не понимал тогда, что такое "жидёнок". И почему цыган - это ещё ничего, а быть "жидёнком" – совсем плохо. У нас в деревне евреев не было.
Это мне потом, в школе, всё и объяснили. Кличку ко мне приклеили с первого класса. Я и обижаться вскорости перестал… Отец со мной вёл себя, как чужой: бывало неделями в мою сторону и не посмотрит… Да, чуть не забыл, двое брательников у меня, старше годами. Те нормальные по лицу, волос русый, носы картошкой. Вот папашка братьев моих привечал, а меня будто и не было…
Мать жалела, но как-то тайком, когда никто не видел. У нас с ней только со временем откровенный разговор получился. Было мне лет тринадцать. "Мам, - говорю. – Чего я такой выродился, ни на кого не похожий?" - "Не знаю, - говорит. – Прадед твой был вроде из казаков…. Может, оттуда и занесло наследство". - "Что же, - говорю. – Братьям ничего, а мне всё! За что такое?" - "Ничего, Феденька, - говорит. – Подрастешь, в город поедешь учиться. В городу таких, как ты, много… Никто тебе в рожу "жидом" тыкать не будет".
С этим я и рос, и учился. Хорошо учился, с серебряной медалью школу кончил, уехал в медицинский институт поступать. Только ошиблась матушка моя. В деревне проще было. В деревне все знали, что я русский человек, только похож на еврея.
Такая насмешка природы...
А в городе никто и не сомневался, что я еврей. Ну и проблемы начались, не мне вам рассказывать… Чиновники пока до анкетных данных доберутся… Ладно, диплом я, тем не менее, защитил с отличием. Хотел в аспирантуру поступить… А мне завкафедрой и говорит: "Ты извини, Федя, я с такой физией лучше возьму настоящего еврея, а ты и так не пропадёшь".
Ну, попал я по назначению в большой колхоз, стал работать. Всё вроде путём. Только однажды в сумерки иду к ферме на роды и слышу: во дворе бабы переговариваются. "Ну где жид-то наш, не торопится, - говорит одна". - "Та поспеет, - отвечает другая. - Он прыткий".
И так мне вдруг стало обидно. Не за себя, за людей, за баб этих… Поймите меня правильно: в том колхозе хорошо ко мне относились, ценили, уважали, но всё равно достала меня кличка из детства. Я тогда и подумал, что, может, никогда она от меня и не отлипала.
Тогда в первый раз пошёл в библиотеку и набрал книг разных… Ну, по еврейскому вопросу. Там всё про сионизм было, какой он плохой, но я умел читать между строк, а в году 85-м достал Библию. Вот её стал читать с такой жадностью, как ничто до той поры не читал…
Прошёл с год такого чтения, и стал я думать о себе как о потомке семитов, о потерянных коленах Израилевых стал думать… Даже возгордился, честное слово. Ещё через год вернулся в Тамбов… Ну и как-то само собой получилось, что полюбил девушку – еврейку. Её предки очень были рады нашей любви и свадьбе были рады. Они так и не узнали, кто я по паспорту, а родителей своих из деревни не стал звать… Ну, с отцом всё и так ясно… А мать за те годы, что я в деревне не жил… В общем, мне даже показалось, что рада она была моей долгой отлучке… Братья? Ну, эти как отец… Старший сказал как-то: "Ты, Федя, позор нашей семьи". Он сейчас прокурором работает в райцентре…
Значит, полный расчёт у меня вышел с прежней жизнью… Нет, вы только не подумайте, что я захотел евреем стать. Не было во мне неприязни к своему народу… Только никогда понять не мог, в чём моя проказа, почему отвержение такое… Я потом много читал об антисемитизме… Только всё там не так. Всё, думаю, как в природе. Вот галки с воронами рядом летают, а доверия между ними нет. С таким и бороться нет смысла. Это я вам как ветеринар говорю…
Да, что дальше? Дети у нас родились - близнецы… Всё вроде нормально, только одна мне мысль запала: если я для вас всех белая ворона, то и жить буду среди таких ворон. Тут анархия пошла: бедность, бандитизм. Народ двинулся за кордон. Жена, верите, не хотела ехать. Я настоял… Вот и вся история. Живу теперь без клички. Иногда, правда, русским зовут, но с годами всё реже.
- А дети как? – спросил я.
- В ЦАХАЛе, - сказал он. – В боевых частях. - И достал фотографию.
Вот тут и произошло самое неожиданное, дети моего спутника на отца совсем не были похожи: улыбались мне с фотографии русые, голубоглазые, скуластые хлопцы.
- Хорошие ребята, - сказал сосед. – Только русский язык забывают. Обидно всё-таки. Даже со мной только на иврите и шпарят...
А. Красильщиков
|
| |
| |
| KBК | Дата: Вторник, 26.07.2022, 14:21 | Сообщение # 570 |
 верный друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 127
Статус: Offline
| Собачьи дети
Жили у Яковлевны в саду щенки. И мать вместе с ними. Худая, облезлая, с большой головой. Летом их не было. А поздней осенью пошла Яковлевна домик проверить - писк услышала. Удивилась.
Пошла посмотреть. А там собака-мать. И меховые шарики рядом - чёрные и рыженькие, трое. Копошатся. Незваные жильцы.
- Надо же, бедолажные. Откуда взялись? Эх, вы, - только и смогла произнести Яковлевна.
Она словно от сна очнулась на недолго.
Последний год словно во мгле прошёл. Не вернулся со службы младший сынок Андрюша. Дочка Вероника с мужем сгинули в горах. А ещё ранее без вести пропал старший, Виталий.
Муж Яковлевну давно бросил. Она ребят одна тянула. Росли на зависть всем. Умные, заботливые. Да вон как судьба распорядилась.
Женщина опустилась на колени. От щенков пахло молочком. Их большеголовая мать вздыхала.
- А, вон они где, паразиты! Тут родила, сволота. Соседка! Не бойся! Сейчас я их на тот свет отправлю! - услышала Яковлевна через забор.
Краснорожий дядя Вася, вечный любитель горячительного направлялся к ней с поленом.
- Замучили эти бродяги! Ходят везде! Спасу от них нет! Ничего, сейчас я их, - бормотал дядя Вася.
Яковлевна на ноги вскочила. Закрыла щенков и собаку собой.
- Иди-ка ты отсюда! Чего удумал! Это же дети! Пусть собачьи, но дети! Пошёл вон! Раскомандовался! К себе иди, командуй! Тут моя земля! - произнесла.
- А если они ко мне залезут? Чего тебе их жаль, а? Добрая, да? Вон их сколько расплодилось! Людей бы пожалела! А не собак! - не унимался дядя Вася.
- А чего людей жалеть? Таких, как ты, что ли? Кто другим жизнь отравляет? От тебя же ни жена, ни дети покоя не знают. Тебе же каждый день квасить надо. А собаки - они безгрешные. И страдают по нашей вине. И вот что, дядя Вася. Тронешь пальцем - Максиму скажу. Понял? - проговорила Яковлевна.
Дядя Вася шустро полено убрал. И к дому своему потрусил. Максима, соседа с нижней улицы, у них уважали и боялись. Бывший десантник, человек военный, ныне хозяин охранной конторы. Честный, принципиальный. И обожающий свою овчарку Гая до умопомрачения. Так что Яковлевна не прогадала - за животных Максим всегда горой стоял.
Так и повелось теперь у Яковлевны - через день в сад ходить стала. Дороги уж замело, а выхода нет. У неё астма, куда четырёх собак в однокомнатную квартиру?
Так и ходила. 10 км туда, столько же обратно. Кашу с мясом носила. Суп варила. Молочку. Щенки её видели и неслись на радостях навстречу.
Расцветало сердце Яковлевны.
- Эх, вы. Любимки мои. Как и у меня. Два мальчика и девочка, - шептала Яковлевна.
И гладила пушистые комочки.
Мать-собака всегда сидела поодаль. И ела последняя. Ждала, пока малышня насытится. Яковлевна помнила, как она первый раз жадно вылизала миску. Как вздрагивала, хлюпала и потом с ощущением полного счастья улеглась на старую шубу.
С улицы она их убрала. Домик открыла. Топила его. Дверь оставляла полуоткрытой. Собака-мать умной оказалась. Закрывала её. А потом открывала, когда требовалось погулять.
Время шло. Щенков никто их особо брать не хотел.
Только Яковлевна не унывала. Раз - положит пушистый комок в сумку и на поселок, что возле их города. Стучалась в каждый дом. Пристроила всех. У одних хозяев их дружок ушёл. Другие только думали заводить. Третьи держали одного, но решили, что и второй не лишний.
Расставаться пришла пора. У неё же астма.
Собака, которой она так и не придумала имя, грустно взглянула. Положила в последний раз большую голову на колени. Словно прощаясь. И пошла по дороге. Яковлевна стояла. А потом как закричит:
- Вьюга, стой! Вьюжка!
Сама не поняла, почему так сказала? Может, что когда пришла и первый раз увидела, вьюга была? Или что собачка сама белая?
И понеслась ей Вьюга навстречу. Словно не верила ещё, что оставляют её. И что дом у неё теперь есть. Не временный, а настоящий.
Домой так и шли. Яковлевна Вьюгу за поясок привязала. Хватит уж в саду-то мерзнуть. Февраль. Дома будет. Собачьи дети пристроены. А они как-нибудь вдвоём.
На этаж поднялись. Мужчина возле её двери стоял, привалившись к косяку.
- Продаёт, что ли чего? - подумала Яковлевна.
Обернулся. Сердце ухнуло вниз. Сынок. Старший. Виталька! Нашёлся!
Охнула, на шею кинулась.
Так и стояли, не в силах оторваться друг от друга. А возле них виляла хвостиком собачка по кличке Вьюга.
Татьяна Пахоменко, 2022
Сообщение отредактировал KBК - Вторник, 26.07.2022, 15:33 |
| |
| |
|
