Я как раз пришёл проведать Юру Козина. И попал на забастовку врачей. По опустевшему отделению онкологии ходил один врач.
Юра Козин, мой друг, с диагнозом, - рак толстой кишки, сказал мне, - Все ушли, один Марик остался.
Я взорвался, я не смог сдержаться. Я сказал, - Юра, они клялись гиппократами, что всё отдадут людям!.. Ну и как можно, вот так, уйти, оставить больных…
Марик как раз проходил мимо. Я сказал, - здравствуйте, Марик, я режиссёр, я негодую!…у вас тут такое безобразие творится!.. Он спросил, - Вы больны? Я сказал, - Нет, я пришёл проведать друга, Юру Козина. Он указал на меня пальцем и сказал Юре, - Юра, развлеки своего товарища, у него что-то настроение не очень. - У меня?! – возмутился я… Но Марик уже шёл дальше…
Юра сказал, - Я тебе песню спою, её наш Марик сочинил…Только ты делай так, - Умп-умп-умп-умп… потому что мне Лилька гитару до сих пор не принесла…
Я спросил, - Юра, кто из нас больной?.. Но он уже запел песню. Это была песня про весёлых онкологических больных. И я, деваться было некуда, поддержал его своим «умп-умп-умп…»
Вдруг начали подтягиваться больные.
Подтягивались те, кто на ногах мог стоять. Те, которые уже после пятнадцатой химии, те, кто уже внешне не жилец, те, кто ещё полны надежд, хотя и опухоль не хорошая… пришло человек пятнадцать…
Отделение оказалось не старое, на удивление. Пели на русском, а израильтяне и арабы подпевали.
Общая мысль песни была, - «Нам не страшен серый волк.» Музыка «У самовара я и моя Маша»
Пели задиристо, заводились во время пения. Такой, прямо, «хор Пятницкого» образовался.
Происходило, что-то обратное обычному нашему представлению об онкологических больных.
Ни стонов, ни проклятий, ни сожалений, ни завещаний… Глаза горят, всё плохое забыто, песня льётся, настроение прекрасное…
После этой песни была ещё одна песня.
А потом Марик сказал, - Мы не дадим болезни нас взять, нет. Рак не любит, когда люди о нём забывают. Он хочет, чтобы мы только о нём и думали, а мы о нём забыли. Забыли! - Забыли, - подхватили все. - Он всё время хочет нам о себе напомнить, а мы не помним о нём. - Не помним! - Мы помогаем друг другу, - это для него вообще смерть. Мы песни поём! - Мы поём, да! - Он не возьмёт нас! - Не возьмёт!
Я стоял поражённый… Я завидовал им. Этому их сопротивлению. Этому единению, которое происходило на моих глазах в онкологическом отделении больницы.
- Надо «неизлечимо» заболеть, - подумал я, - чтобы понять, что такое настоящая жизнь…
Передо мной стояла команда людей, не преклонённая перед самой страшной болезнью. Секрет жизни для них был прост, - не думать о себе.
Стал глазами искать Марика. Он тихо стоял в стороне.
Я ещё где-то часа два пробыл в отделении. Всё увидел своими глазами.
Что увидел?! Увидел, как поддерживали друг друга, в прямом смысле, вот так, под руки. Как заговаривали с тем, кому вдруг вспомнилось, где он и что с ним. Как сочиняли новые песни. Вместе, не перебивая друг друга… Радуясь находкам и рифмам… Как играли в какую-то весёлую игру на постели больного, который, похоже, уже не поднимался. Как в одной из палат читалась лекция, вы не поверите! о советском кинематографе 60-х годов с показом «Баллады о солдате» и с субтитрами на иврите. Лектором был профессор, историк кино, коренной израильтянин, знаток режиссёра Чухрая. Тоже больной. Но выглядел орлом!..
Сейчас понимаю, не просто был выбран этот фильм, была в этом направляющая рука Марика, ещё бы, плакали люди не от печали, а от этой чистоты какой-то. Помните, как там, едет парень проведать маму свою, дали ему несколько дней отпуска во время войны, едет, везёт подарки ей, а по пути раздаёт эти подарки людям… только, чтобы поддержать их… Я поразился, как все смотрели этот фильм, с какой любовью!.. Как переживали!
Конечно, не все участвовали в этом эксперименте Марика. Но большинство. О них пишу.
Сам Марик то появлялся, то исчезал, постоит, посмотрит, задумчиво так, тихо… потом зовут его куда-то, исчезает… и снова появляется…
Так пролетели два часа…Уходить из больницы не хотелось. И надо было не уходить, остаться, но, как всегда, победила ерунда: что завтра на работу, что я что-то там снимаю, что надо подготовиться к съёмкам… Спросите меня, что я снимал, не отвечу… спросите, куда я так торопился, - не помню…
Куда я так торопился?!…Ну, куда-а?!
*** Не буду лгать, эта история имеет несколько окончаний. Первое – удивительное. Мой Юра выздоровел. И многие из тех, кого я тогда видел, тоже выздоровели.
Этот эксперимент Марика оказался поразительным.
Больные онкологического отделения выписались с диагнозом, - «нет у вас никакого рака!»
Марику следовало бы дать нобелевскую премию…
Если бы не второе неожиданное окончание этой истории…
Марик умер.
Да-да, оказалось, что именно он и был по-настоящему болен.
У него был рак крови, но никто, ни одни человек, включая его самых близких, жены и детей, никто об этом не знал.
Он знал. Но он так растворился в них во всех, так сумел выйти из себя, живя только ими, что умирал красиво. Спокойно, весело, не чувствуя боли, или, делая вид, что не чувствует боли, не подчиняясь до последнего мгновения болезни.
… Вспоминаю, сидели мы потом с Юрой Козиным, говорили о Марике. И Юра мне вдруг сказал, - Ты даже не представляешь, что он сделал. Он заразил нас жизнью. Вот той жизнью, какой он жил!.. Я с одной стороны понимаю, что так жить невозможно, а с другой стороны, уверен, что только так и надо жить! Парадокс, а?!
Я тогда подумал, научиться бы так жить… Кто научит?!
Дата: Воскресенье, 22.01.2017, 01:50 | Сообщение # 347
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 674
Статус: Offline
вспоминает Виктор Шендерович...
НОРД-ОСТ
Четырнадцать лет назад мы, разумеется, отменили программу «Бесплатный сыр» на канале ТВС. Наутро после штурма я пришел в прямой эфир на «Эхо Москвы» - и что-то говорил там, выражая осторожный оптимизм по поводу того, что жертв гораздо меньше, чем могло быть… Формулировка о «блестящей операции спецслужб» была к тому времени уже озвучена Кремлем. Через несколько минут после того, как я вышел из студии «Эха», в информацию начали поступать катастрофические и нарастающие данные о заложниках, умирающих в московских больницах - без антидота, без ничего… Я поторопился с оптимизмом: власть была в своем репертуаре. До телеэфира на ТВС у меня была неделя - вполне достаточно времени, чтобы увидеть и понять размеры и характер этой рукотворной катастрофы - и подробно, пошагово рассказать телезрителям о том, как Путин и Ко «спасали жизни людей». Смонтировав ту программу в ночь на субботу, утром я улетел в Италию (неделя отдыха была запланирована давным-давно). Туда мне и позвонила Юлия Мучник мучник юлия - Спасибо тебе, - сказала она. - А то я целую неделю думала, что я сошла с ума… Ибо целую неделю по всем каналам рассказывали о блестящей операции спецслужб. Убеждая даже лучших из лучших - не верить своим глазам и мозгам. Потом мне звонили другие - и все понимающе хмыкали, узнав, что я в Италии. Многие решили, что я позволил себе такое - напоследок... Это, впрочем, и было почти напоследок: летом 2003-го ТВС просто вырубили из эфира. Финал той программы - перед вами. Интересные чувства испытываешь, когда смотришь на этот текст с дистанции прошедших лет… «ШЕНДЕРОВИЧ. А пока - некоторые посильные выводы, которые можно сделать из течения последних дней своими слабеющими мозгами. Приоритеты у нас, граждане, окрепли окончательно, вот что я вам скажу. Окрепли и утвердились, кажется, надолго. Правильные, крепкие, проверенные десятилетиями приоритеты. Без дураков, без игрушек в демократию. Если совсем вкратце, то: вступить в переговоры с Масхадовым – нельзя ни в коем случае, а отравить по случаю собственной принципиальности полторы сотни сограждан – можно, и даже с пользой для рейтинга. Принципы у нас на дороге не валяются, государственность - на вес золота, хранить надо, затаив дыхание. Можно вообще перестать дышать, не страшно. Народу как грязи. На полтораста больше – на полтораста меньше… Не суть. Тем более, перепись прошла, показателей уже никто не испортит… И хватит цацкаться. У нас прямая дорога в будущее! В подтверждение этой прямизны, в минувший четверг московские власти запретили антивоенный митинг на Пушкинской площади. Раньше разрешали, а теперь – всё! Потому что времена изменились. Теперь, уже полторы недели, всякий, кто заговорит о прекращении войны – это пособник террористов. «Стокгольмский синдром» называется, слышали термин? Всех этих миротворцев террористы зомбировали, вот они и не хотят войны... - понятно? А я знаю еще один, и довольно массовый, случай стокгольмского синдрома – когда целая страна, попавшая в руки группе хорошо оснащенных силовиков во главе с законно избранным президентом, постепенно проникается его целями и идеалами, и через какое-то время совершенно искренне начинает ему симпатизировать - потому что все равно никуда не деться, так лучше симпатизировать… Впрочем, эту версию мы проверим лет так через… М-да. А пока что - президент России Владимир Путин высказывается по любимому пункту, борьбе с терроризмом. ПУТИН (синхрон): «…будущего у террористов все равно нет. И это правда. У них нет будущего. А у нас – есть.» ШЕНДЕРОВИЧ. Метафора – хорошая вещь. Совсем она была бы вещь хорошая, кабы не реальность. А реальность у нас вот какая. В минувшую среду в Москве похоронили двух детей, маленьких артистов «Норд-Оста», Арсения и Кристину. На двоих им было 27 лет. Так вот, это у них нет будущего, г-н президент. А у вас, видимо, есть. Поэтому меня в настоящий момент сильно интересует только один вопрос: где и когда рванет в следующий раз? Что-то такое многообещающее сказала сотрудница центра переливания крови - людям, пришедшим ее сдать для пострадавших во время теракта. Что-то она знает… СОТРУДНИЦА (синхрон) «…все, расходитесь. Спасибо всем, нет необходимости сейчас в таком количестве доноров. Приберегите свою кровь до следующего раза...» ШЕНДЕРОВИЧ. Когда и где будет следующий раз? И что это будет? Детсад в Воронеже? Общежитие в Перми? Не знаю. Россия большая, а защищают ее от мирового терроризма все те же надежные бойцы: Трошев да Патрушев, да федералы, охранявшие Бараева от ареста, да тот милиционер, который бил ногами заложницу, лежавшую без сознания - защита у россиян надежная, остается только ждать. И надеяться, что, может быть, следующим будет не детский сад, а, скажем, Кремль. Потому что в этом случае, может быть, заложников не будут травить газом. И в любом случае, человеческих потерь будет меньше. Счастья вам…» А в конце программы были, как всегда, куплеты, и среди них один, лучший, работы Сергей Плотов (Sergey Plotov): «Не хотим Масхадова, Он исчадье адово. Доползем до ада мы – Со своими гадами…»
Доползли, разумеется. После «Норд-Оста» Путин быстренько доразогнал НТВ, солгав о прямом телеэфире, который якобы ставил под угрозу жизнь заложников (не было никакого прямого эфира во время подготовки штурма: репортаж НТВ вышел в эфир, когда штурм уже заканчивался). Пипл схавал эту ложь, как схавал все предыдущие и будущие - и когда через пару лет случился Беслан (я не угадал: целью следующего теракта стал не детсад, а школа), - уже ни одна телекомпания не могла подойти близко к месту действия: о происходящем, сидя на далеком отшибе, рассказывала россиянам по ВГТРК будущая федеральная начальница г-жа Симоньян. «Там что-то происходит…» И ни одна паршивая овца уже не смогла испортить дружному коллективу россиян картину очередной блестящей операции спецслужб…
Дата: Вторник, 31.01.2017, 01:43 | Сообщение # 348
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 319
Статус: Offline
жизненные -с юмором- истории
Супермаркет. Час пик. У кассы огромная очередь. Моя очередь расплачиваться за покупки, а передо мной только что расплатился мужчина лет 35-40. Очень вежливый, культурный: Будьте добры! Спасибо! Пожалуйста!.. В этот момент, распихав всю очередь, к кассе протискивается тётенька весом далеко за 100 кг, возрастом далеко за 40, и выражением на лице "всем, кому должна - прощаю". На возмущение очереди орёт на всех: Я только что тут покупала, вот, забыла купить, что я еще раз стоять должна - и показывает простенькую, пластмассовую двухсекционную миску для корма кошек. Нагло влезает между мной и интеллигентным мужчиной и протягивает кассиру эту миску. Но кассир даёт в это время мужчине ещё и какие-то наклейки за сумму в чеке по какой-то там акции. Мужчина говорит ей: Нет, спасибо, возьмите обратно! Я их не собираю. Услышав это, наглая тётка, со словами: Ой! Тогда я возьму! - хапает себе и эти наклейки. Мужчина оборачивается к ней и вежливо говорит: Женщина, я не разрешал вам их брать. Она в ответ: Ну вы же их всё равно выкидываете. Он: Я их не выкидываю, а возвращаю, как положено, кассиру. Отдайте мне мои наклейки! Тетка со злостью в голосе говорит: Да подавись! - и бросает ему наклейки обратно на кассу. С самой вежливой улыбкой на лице мужчина ей отвечает: И вам, женщина, тоже приятного романтического ужина. И кивая на ее кошачью миску: Посуду к ужину, как я вижу, вы уже купили. Забирает свои пакеты и спокойно уходит. Обалдевшая тётка только беззвучно разевает рот. Кассир, хрюкнув от смеха, сползает под кассу. У меня и всей очереди поднимается испорченное было настроение...
***
Поспорили с преподавателем, что если кто-то из нас опоздает хоть раз на занятие, то будет должен выставить ящик коньяка. Одна минута до начала пары, а его нет. Врывается он, сильно прихрамывает, весь грязный, пальто порвано, лицо поцарапано. С размаху кладёт часы на стол и кричит: "Успел!". Оказалось, что его сбила машина. Он быстро поднялся, побежал из последних сил в университет, чтобы только не проиграть спор. А у него сломаны два ребра и трещина в бедренной кости! Вот это мужик, вот это я понимаю!
***
В обычной школе, подобное ЧП легко сошло бы с рук. Ну, может, обошлось бы двойкой по поведению и «колом» по физкультуре, не более того, но для элитной мега-супер-гимназии это было настоящим ЧеПищем. Ещё бы, сюда блат и конкурс, как в космонавты, детишки километры психологических тестов сдают, чтобы поступить в эту школу, а тут такое средь бела дня. Директор, во главе педсовета, усомнился в адекватности виновника происшествия, такой ребёнок может угрожать другим элитным ученикам, а это уже серьёзно. И вот что произошло: Во время уроков, школьный охранник услышал странный шум со стороны сада и пошёл искать его источник. Источником оказался ничем не примечательный очкарик - первоклассник Сеня. Сеня сбежал с урока физкультуры, украл в кабинете труда кувалду, величиной со свою голову и теперь со всей первоклассовой ненавистью долбил ей по школьной бетонной ограде, где и без того зияла неслабая дыра. На вопрос – зачем? мальчик только отмалчивался, вытирая рукавом слёзки. Вскоре, по звонку примчалась Сенина мама - тучная женщина, да ещё и на последнем месяце беременности. Заседание экстренного педсовета началось. Это был самый короткий педсовет за всю историю школы. От начала, до конца, секунд сорок и состоял он всего из одного коротенького доклада перепуганной Сениной мамы, а закончился всеобщим истерическим смехом учителей и полным прощением мелкого хулигана с кувалдой. А дело обстояло вот как: Каждое утро мама водила Сеню в гимназию и путь их пролегал по незаметной тропинке ведущей к небольшой щели в бетонной ограде, где по утрам выстраивается живая очередь из сонных школьников. А в обход идти очень далеко и неудобно. Каждый раз, с трудом протискиваясь в эту дыру в заборе и создавая гигантскую пробку, мама говорила Сене: - Ну, сегодня я ещё, наверное смогу кое-как, но мой живот с твоим братиком все время растёт и скоро наступит такой день, когда я уже никак не пролезу в эту щель. Тогда тебе придётся идти в школу одному. - Ма-а-а-м-а-а-а, я не хочу один! Ну, постарайся, ещё чуть-чуть, ну пожалуйста. Давай я тебя подтолкну, должна пролезть. Я не могу один!
В тот злополучный день, мама, как ни старалась, но всё же оказалась чуточку крупнее щели в бетонном заборе…
Дата: Понедельник, 06.02.2017, 03:24 | Сообщение # 349
Группа: Гости
«Тройка» - трагичная история создания
«Тройка (Ученики мастеровые везут воду)» - невероятно эмоциональное полотно, созданное русским художником Василием Перовым. Трое деток, запряженные в сани, обречённо тянут огромную бочку с водой. Очень часто картину приводят в пример, говоря о нелегкой крестьянской судьбе. Вот только создание этой картины стало настоящим горем для обычной деревенской женщины...
Василий Перов уже долго работал над картиной. Была написана большая её часть, не хватало только центрального персонажа, художник не мог найти нужный типаж. Однажды Перов прогуливался в окрестностях Тверской заставы и рассматривал лица мастеровых, которые после празднования Пасхи возвращались из деревень обратно в город на работу. Тут-то и увидел художник мальчика, который будет в последствии приковывать взгляды зрителей к его картине. Он был родом из Рязанской губернии и шёл с матерью в Троице-Сергиеву лавру. Художник, возбужденный от того, что нашёл «того самого», стал эмоционально упрашивать женщину разрешить ему нарисовать портрет сына. Испуганная женщина не понимала в чём дело и попыталась ускорить шаг. Тут Перов предложил ей пройти в его мастерскую и узнав, что путникам негде остановиться, пообещал ночлег. В мастерской художник показал женщине неоконченную картину. Она испугалась ещё больше, мол, грех это – людей рисовать: одни от этого чахнут, а другие умирают. Перов уговаривал её, как мог. Он приводил в пример царей, архиереев, позировавших художникам. В конце концов, женщина согласилась. Пока Перов писал портрет мальчика, мать рассказывала о своей нелегкой доле. Её звали тётушкой Марьей. Муж и дети умерли, остался лишь один Васенька. Она в нём души не чаяла. На следующий день путники ушли, а художник вдохновлено заканчивал свое полотно. Оно получилось настолько проникновенным, что тут же было приобретено Павлом Михайловичем Третьяковым и выставлено в галерее...
Четыре года спустя на пороге мастерской Перова снова появилась тетушка Марья. Вот только была она без Васеньки... Женщина в слезах рассказала, что её сынок за год до этого заболел оспой и умер. Позже Перов написал, что Марья не винила его в смерти мальчика, но его самого не оставляло чувство вины за произошедшее. Тётушка Марья сказала, что проработала всю зиму, продала всё, что у неё было, лишь бы купить картину, где изображен её сынок. Василий Перов ответил, что картина продана, но на неё можно посмотреть. Он отвёл женщину в галерею к Третьякову. Увидев картину, женщина упала на колени и зарыдала. «Родной ты мой! Вот и зубик-то твой выбитый!» - причитала она... Несколько часов стояла мать перед изображением своего сыночка и молилась. Художник уверил её, что отдельно напишет портрет Васеньки. Он исполнил обещанное и отослал портрет мальчика в золочёной раме в деревню к тётушке Марье.
Дата: Суббота, 18.02.2017, 07:54 | Сообщение # 350
Группа: Гости
Сказка
Где были полные шаланды, где счастье было наразвес, Живут из детства эмиГранды в стране невиданных чудес. Там мальчик-с-пальчик в замке старом – не мальчик, а ходячий тлен, И, подзаборный, перегаром воняет взрослый Питер Пен; Там Буратино поневоле сидит, попавшись на крючок: Зарыл талант в широком поле и жаждет всходов, дурачок. На город, в прошлом изумрудный, нашла зелёная тоска, А Гудвин, сосланный на руды, умом подвинулся слегка: Ему сломали пару рёбер, отняли власть, народ и трон. Там нынче новый царь Циннобер умело правит лохотрон. На порванной небесной карте не видно никаких светил, Поскольку крокодил в азарте не только солнце проглотил. И в темноте девица в красном пальнула в зверя. Зверь замолк. Там всем давно предельно ясно, что человек и волку волк. Старушка Поппинс с «Герболайфом» удачно делает бабло, А Водяной всегда под кайфом, ему без кайфа тяжело. Там разведёнка-Белоснежка за деньги нянчит негритят, Так растолстела, сладкоежка, что даже гномы не хотят... Там глупый ёж, не зная брода, в отчаяньи ушёл в туман. Там горько плачет безбородый больной Гассан Абдурахман. Нет в том отечестве пророка, и значит, честность – неформат. А из прекрасного далёка доносится отборный мат...
Дата: Вторник, 21.02.2017, 06:45 | Сообщение # 352
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
Секрет особой техники Ростроповича
Иногда вся дальнейшая судьба человека определяется одним-единственным случаем, порой — трагическим. Но не всегда трагический случай приводит непременно к трагическим последствиям. Бывает и так, что он становится причиной успеха.
Мстислав Ростропович в детстве с родителями и сестрой Вероникой
Из воспоминания Вероники Леопольдовны, сестры:
В детстве Славка очень любил конфеты. А я поспать. Или почитать. А мы учились в музыкальной школе. Славка только начинал, а я вовсю играла уже на скрипке. И вот родители оставляют нас одних, прикрывают такие двустворчатые двери (мы жили в коммуналке, но у нас были две комнаты, разделенные этими дверьми), уходят в соседнюю, чтобы не мешать мне заниматься: я должна быть примером для младшего братишки, с детства должен он видеть, что взрослые неустанно работают, так же, как всю жизнь работали папа и мама. Труд, труд и труд.
И они уходят, и я говорю одними губами: «Слава-а! А у меня конфеты есть!» Славка тут же образуется рядом. Я даю ему конфет, беру книжку, ложусь и!.. А он, сообразительный малыш, уже знает, чего делать: жуёт конфету, берёт мою скрипку, ставит её, как виолончель, между ног и начинает играть мой урок. А я представляю, как родители удовлетворенно переглядываются, услышав мои быстрые пассажи. И ведь он выучил весь мой репертуар, он даже концерт Мендельсона играл, причём свободно, все сложные технические вещи. Он играл так, что наш папа, профессор консерватории, так никогда и не догадался, чтовсё это играю не я и вообще не скрипач. Хотя лентяй он при этом был порядочный и предпочитал делать лишь те вещи, которые ему нравились, а нравилось ему делать бог знает что. Ему было лет, наверное, десять, когда он, влезши на табурет, а это была его собственная табуреточка, с подрезанными ножками, чтобы ему удобней было играть, маленькому, стал на этом табурете делать ласточку, то есть весь растопырился и качается. А я как раз вхожу. И вижу: он стоит в этой своей дурацкой ласточке, и качается, и смотрит на меня, и начинает падать, потому что табуретка под ним поехала. И он шлепнулся, и закричал, и заплакал, а он очень сдержанный, никогда он от боли не плакал, но сейчас плакал, потому что, оказывается, руку сломал. Две косточки у основания кисти — пополам, я беру его руку, а она вот так висит на коже, ступенькой. Тут и я заорала. И какая рука! Смычковая, правая!..
Довоенные годы, семья музыкантов, музыкой защищённая от жизни, талантливый ребенок, чьё будущее выстраивается само собой, но он мимоходом ломает себе руку и... другая судьба. Больница, гипс, месяц в гипсе, снимают и видят, что сломанные эти косточки срослись ступенечкой, как их сложили замечательные доктора, так они и срослись, и двигаться больше не могут... Увы, конец вам, Мстислав Леопольдович, как виолончелисту. Советская медицина тут бессильна. Нет, вот парафин, массаж, гимнастика, со временем кисть будет даже шевелиться, но это, увы, всё, что мы можем. Не надо делать ласточек на табуреточках. На музыке ставим крест. Отчаяние родителей, угрюмость пострадавшего. Сопротивление материала...
И тут он ушёл в себя. Буквально. Ото всех. Он сидел и часами развивал эту руку. Он выходил из себя, когда его пытались от этого занятия отвлечь, он топал на отвлекающих ногами. А ведь достаточно было взглянуть на эту искривленную лапку, чтобы понять: никогда не удастся взять ею смычок так, как положено... А он кричал: не мешайте! Мне надо заниматься, а она не работает!! Он взял судьбу в свою руку. И он поворачивал её миллиметр за миллиметром, и вы знаете, вдруг однажды он ухватил ею смычок. Да, не так, как положено, но! И ещё пуще набросился на эту калеку и терзал её, добиваясь, чтобы смычок поплыл в ней с нужным нажимом в любой его части...
Я слышал и прежде, что весь успех Ростроповича в его особой технике, которую он изобрёл, чтобы всех победить. Смотрите: шпиль, которым обычно виолончель упирается в пол под углом, у него повернут и поставлен вертикально, отчего инструмент ложится удобней, а заметили вы, как он держит смычок? Обычному музыканту и руку-то не вывернуть эдаким манером. А он как-то вот так выворачивает, и уникальный получается звук. И многие наповорачивали свои шпили, многие в отчаянии выкручивали себе руки, надеясь играть, как он...
В очередной приезд его я после первых же фраз кинулся на оторопевшего Маэстро, вцепился в его несчастную правую руку, требуя показать. Он снисходительно закатал рубашку и устрашающе подвигал до сих пор торчащими ступенькой косточками, как рычагами..
Знают ли неистовые последователи, что спрятано у Мстислава Леопольдовича под манжетой? — Да-да, меня не раз просили научить так же держать руку. Я отвечал: такую возможность вы уже упустили. Для этого вам следовало не просто руку сломать, но жить при этом в Советском Союзе в период окончательной победы социализма.
Из книги Владимира Чернова«Искушения и искусители. Притчи о великих»
Дата: Вторник, 28.02.2017, 06:28 | Сообщение # 353
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 543
Статус: Offline
Про Даню Котляра
Мезуза
Все события и действующие лица реальные. Некоторые из героев, включая главного, здравствуют и поныне...
На дворе 1974 год. Разгар холодной войны. Экономики СССР и США работают с полной нагрузкой, наращивая, модернизируя и создавая новые вооружения, в том числе и ядерные. Политическое противостояние между Западом и Востоком обострено до предела. Мир стоит на грани новой мировой войны, хотя, на самом деле, её никто не хочет. Просто ситуация может выйти из-под контроля. Руководители всех стран понимают, что надо принимать практические меры, делать реальные шаги для снижения общей напряжённости. После длительных и трудных предварительных переговоров лидеры США и СССР Джеральд Форд и Леонид Брежнев договорились встретиться лично для окончательного обсуждения и подписания договора об ограничении стратегических вооружений (ОСВ). Встреча была спланирована на 23-24 ноября 1974 года под Владивостоком. Наверху договорились. Теперь необходимо было подготовить всё для реализации встречи в конкретном месте со всем общепринятым международным сервисом. В переговорах должны были принять участие 120 человек (по 60 человек с каждой стороны). Плюс СМИ - 70 иностранных и 40 советских корреспондентов. Плюс обслуживающий персонал, охрана и т.п. Всех надо было разместить, создать условия для работы и отдыха. Причём, всё это надо было сделать на высочайшем уровне, принятом в западных странах: системы кондиционирования воздуха, системы пожаротушения, системы охранной сигнализации, современные бесшумные скоростные лифты и многое другое. Ну и, в первую очередь, сами здания, которых в необходимом количестве просто не было...
В качестве места встречи был выбран санаторий Дальневосточного военного округа. Работа предстояла очень ответственная и сложная. Да, к тому же, и опасная для карьеры... Надо было найти подходящего исполнителя – опытного профессионала, на которого, можно было бы свалить всю ответственность за неудачи, а - в случае успеха - прикрыть высокопоставленной грудью для наград. И, как писали в аттестациях, делу коммунистической партии и Советского правительства преданного. И такого исполнителя нашли.
Начальник ОКС (отдел капитального строительства) округа подполковник Котляр Даниил Веньяминович. Практический стаж военного строительства около 30 лет. Руководил и осуществлял строительство важнейших военных объектов – командные пункты фронтов, базы хранения специальных видов оружия и военной техники и множество других. Отец – медик, во время войны - хирург военного госпиталя. Родной дядя – бывший командующий (во время войны) инженерных войск Красной армии Герой Советского Союза генерал-полковник Котляр Леонтий Захарович. Кандидатура всесторонне подходящая. Единственный недостаток – еврей. Но с другой стороны... в случае чего есть на кого свалить вину. Ну, а то, что, находясь уже 5 лет на должности полковника, не получил ещё это звание, тоже хорошо: будет ещё больше стараться отлично выполнить работу. Для размещения глав делегаций были выбраны на территории санатория несколько флигелей для первых лиц, которые предстояло полностью переоборудовать и привести к современным международным нормам того времени. Кроме того, необходимо было построить всю инфраструктуру городка, три новых здания для размещения членов делегаций, представителей СМИ, охраны и обслуживающего персонала (тоже в соответствии с международными нормами). А также такие «мелочи», как дороги, тротуары, уличное освещение и прочее. В одном из зданий должен был находиться медицинский центр с 50-метровым плавательным бассейном...
До назначенной встречи оставалось всего 5 месяцев. Работа закипела сразу и продолжалась днём и ночью. Приходилось на ходу осваивать новые технологии и новую технику, так как многое было совершенно незнакомо и ранее в Союзе не использовалось или почти не использовалось. Например, системы пожаротушения или кондиционирования воздуха были в то время у нас большой редкостью. Короче говоря, в результате колоссального физического и психологического напряжения, а также активного использования всего богатства русского языка, все трудности были преодолены, все необходимые работы были успешно выполнены. Можно было вздохнуть спокойно. И вот в этот момент, когда строители только попытались расслабиться, грянул скандал, который грозил срывом всех планов, даже отменой встречи, которую готовили длительное время тысячи людей.
Дело в том, что правой рукой Джеральда Форда был государственный секретарь США Генри Киссинджер. Именно он с американской стороны вёл предварительные переговоры и готовил эту встречу, предназначенную для того, чтобы остановить сползание мира к новой мировой войне. Тот самый Киссинджер, о котором в Союзе ходил анекдот: будто бы он спросил советского корреспондента Валентина Зорина не еврей ли тот. И в ответ на слова «Я русский» заявил: «Ну, разумеется. А я - американский». Я не случайно упомянул этот анекдот. Киссинджер - еврей. Не ортодоксальный, но соблюдающий традиции. А раз так, то на входе в его апартаменты должна быть МЕЗУЗА!
(Mезуза - вытянутый прямоугольный параллелепипед-коробочка, в которой находится пергамент с написанными от руки первыми двумя абзацами из книги Дварим, молитвы ШМА(слушай) о том, что бог один и о любви к нему, преемственности в поколениях и завете.)
И вот накануне встречи представители американской стороны обнаруживают отсутствие мезузы на двери, ведущей во флигель Киссинджера и заявляют, что, пока она не появится, его ноги здесь не будет. Но это же скандал, СРЫВ ПЕРЕГОВОРОВ! Начинается тихая паника.
Командующий округа генерал Армии Петров В.С.: -Котляр, ты слышал? -Слышал. -Что такое мезуза? В ответ недоумённое молчание. -Я тебя спрашиваю – что такое мезуза? Ты же еврей! -Понятия не имею. Никогда этого слова не слышал. Дело в том, что Котляр, как и большинство фактически ассимилированных евреев (тем более – военных), торы не знал и никаких традиций не соблюдал, ибо их тоже не знал. -Делай что хочешь, но к утру эта МЕЗУЗА должна быть на месте! К сожалению, я не могу здесь привести даже часть тех эпитетов, которые сопровождали диалог. Но любой выходец из Советского Союза, не сомневаюсь, догадается... Ошарашенный Котляр начинает искать людей, знакомых с еврейскими обычаями. Вместе с заместителем начальника политуправления округа он едет в обком партии, чтобы поговорить с работником, занимающимся вопросами религии. Тот подсказывает, что на окраине Владивостока есть синагога. То есть официально никакой синагоги нет, но на самом деле… Ну, ты же понимаешь…
Уже наступила ночь. В 2 часа они едут 20 километров во Владивосток и разыскивают требуемое здание. При этом заместитель начальника политуправления на всякий случай самоустраняется от дальнейшего -«Иди один», - говорит он Котляру. Котляр стучит в двери, поднимает перепуганного старичка, который никак не может понять, что от него требуется. В конце концов до него доходит смысл происходящего, после чего он задаёт единственный вопрос: -«Ты аид»? Следует утвердительный ответ и в качестве подтверждения этого факта Котляр указывает на свой нос. Старик кивает головой и исчезает в глубине помещения. Потом появляется с коробочкой, внутри которой находится мезуза, и вкладывает туда записку с молитвой. Всё, задача выполнена. Но что делать дальше? Раввин (наверно, это был раввин) подводит Котляра к двери и терпеливо объясняет, как и куда крепится мезуза. Поблагодарив старика, участники "экспедиции" возвращаются на базу. К 5 часам утра операция по оснащению флигеля Киссинджера мезузой была успешно завершена...
Переговоры начались в установленное время и прошли успешно. Они действительно имели громадное значение для судеб мира. Но это уже тема другого разговора. Вот так мезуза повлияла на то, что судьбоносные для всего мира переговоры состоялись. Эти события имели ещё одно, отнюдь не эпохальное, но важное для героя этой истории значение. Подполковнику Котляру наконец-то присвоили давно заслуженное воинское звание ПОЛКОВНИК.
P.S. Родина «щедро отблагодарила» полковника Котляра Д. В. Несмотря на то, что он отдал 38 лучших лет своей жизни службе Советскому Союзу (из них большую часть - службе на Дальнем Востоке и Урале, нынешней России), пенсию из России он не получает, так как к концу службы (3 года) он попал на Украину. Замечу, что закончил он воинскую службу ещё в СССР в 1986 году. Все обращения к российским властям по этому вопросу, включая обращение к министру обороны Шойгу, завершились отказом.
Полковник Котляр сейчас живет в г. Нетания. Израиль...
Дата: Воскресенье, 05.03.2017, 02:15 | Сообщение # 354
Группа: Гости
95 лет назад родился Семён Гудзенко
Жизнь — комета
Говорят, что поэзия — это всегда страдания. Как бы там ни было, но настоящие, правдивые и искрение рифмованные строки получаются лишь тогда, когда ты смог прочувствовать жизнь на себе.
Именно такие строки — в стихах поэта-фронтовика Семёна Гудзенко...
Он родился в семье инженера и учительницы 5 марта 1922 г. в Киеве. В 1929-м пошел в школу, в 1939-м поступил в Московский историко-философский и литературный институт, но так его и не закончил — помешала война. В июле 1941-го Гудзенко ушёл добровольцем на фронт. Был участником боев под Москвой. Зимой 1942-го был ранен на Смоленщине, где воевал в лыжным отряде. После окончания войны работал корреспондентом в военной газете.
Стихи Семёна Гудзенко рассказывали суровую правду о войне и кто знает, как бы повернулась его жизнь, если бы одним весенним днём 1943 г. он не постучался в дверь к Илье Эренбургу, которого впоследствии считали первооткрывателем такого необыкновенного таланта. Из воспоминаний Эренбурга:"Это поэзия — изнутри войны. Это поэзия участника войны. Это поэзия не о войне, а с войны, с фронта. Его поэзия мне кажется поэзией-провозвестником... Он принадлежит к тому поколению, которого мы ещё не знаем, книг которого мы не читали, но которое будет играть не только в искусстве, но и в жизни решающую роль". Открывающие завесу тумана стихи пробивались сквозь тернистые пути цензуры.. После Победы стало чуть легче дышать, и стихи Гудзенко увидели свет. Его поэзия — оголённые нерв, искренность и честность перед своими боевыми товарищами — погибшими и выжившими... В 1942-м Гудзенко писал:
Каждый помнит по-своему, иначе, и Сухиничи, и Думиничи, и лесную тропу на Людиново — обожжённое, нелюдимое. …"
Кончилась война. Выживших демобилизовали. Я увидел Семёна в пиджаке. Но в душе он всё ещё донашивал старую, вылинявшую гимнастерку Он казался здоровым, возмужал, даже потяжелел... А в 1952-м мне рассказали, что Гудзенко болен — последствия военной контузии, сделали трепанацию, врачи не знают, выживет ли он. Я вдруг вспомнил кружку с рыжим ромом...
Мы не от старости умрём, — от старых ран умрём. Так разливай по кружкам ром, трофейный рыжий ром! В нём горечь, хмель и аромат заморской стороны. Его принёс сюда солдат, вернувшийся с войны. Он видел столько городов! Старинных городов! Он рассказать о них готов. И даже спеть готов. Так почему же он молчит?.. Четвёртый час молчит. То пальцем по столу стучит, то сапогом стучит. А у него желанье есть. Оно понятно вам? Он хочет знать, что было здесь, когда мы были там... 1946
lБорясь со смертью, Гудзенко написал три стихотворения. Он снова набрал высоту, как в ранних стихах 1942 г. Он умирал в родной и далекой провинции, умирал, как умирали его однополчане. До чего мне жить теперь охота, будто вновь с войны вернулся я!
Гудзенко умер в зимний месяц февраль, в очень зимний холодный, тёмный февраль 1953-го. Для меня он остался поэтом того поколения, которое начало жизнь у Сухиничей, у Ржева, под Сталинградом. Многие его сверстники не вернулись с войны. Я смутно помню молодых поэтов, читавших накануне войны свои стихи, Кульчицкого, Когана. Потом я прочитал их стихи; они погибли слишком рано, и лучшее написано ими до войны. А Гудзенко сумел заговорить среди шума битв, сказал многое за себя и за других.
Мое поколение
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты. На живых порыжели от крови и глины шинели, на могилах у мёртвых расцвели голубые цветы.
Расцвели и опали... Проходит четвёртая осень. Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят. Мы не знали любви, не изведали счастья ремёсел, нам досталась на долю нелегкая участь солдат.
У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя - только сила и зависть. А когда мы вернёмся с войны, все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое, что отцами-солдатами будут гордиться сыны.
Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придётся? Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражён? Зарыдает ровесница, мать на пороге забьётся, - у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жён.
Кто вернётся — долюбит? Нет! Сердца на это не хватит, и не надо погибшим, чтоб живые любили за них. Нет мужчины в семье — нет детей, нет хозяина в хате. Разве горю такому помогут рыданья живых?
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели. Кто в атаку ходил, кто делился последним куском, Тот поймёт эту правду,- она к нам в окопы и щели приходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.
Когда Гудзенко писал эти стихи, он мечтал, что его сверстники вернутся домой с победой и узнают всю меру счастья. В 1951 г. он сказал мне в тёмной передней: "Многое не так получилось...".
Я его запомнил очень молодым, таким, каким он был в далёкое утро 1942-го, когда на короткий срок поднялся выше всех, увидел и сказал...". Нам навсегда останутся его стихи, которые будут врезаться в наше сознание и память, как острый нож, оставляя следы жестокой войны и человеческой борьбы.
Дата: Четверг, 16.03.2017, 05:31 | Сообщение # 355
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
В 1970-е гг. в СССР велась целая кампания против физика-теоретика Андрея Сахарова, который, помимо научных заслуг, был известен и своей правозащитной деятельностью.
Журналисты, деятели науки и культуры выступали против Сахарова с трибун и на страницах газет. Эти истории, рассказанные Виктором Шендеровичем, сегодня, конечно, больше напоминают байки, однако хочется верить, что их герои действительно не побоялись выступить в защиту опального учёного...
Сахарова из Академии наук исключали. Позориться никому не хотелось, но — надо... Под страхом кадровых репрессий кворум собрали, куратора из ЦК прислали, и процесс пошёл, хотя довольно вяло... Ну очень не хотелось позориться! И вот какой-то членкор, косясь на закаменевшего лицом куратора, робко заметил, что, мол, оно, конечно... и Сахаров поступил с советским народом нехорошо... но вот незадача: академик — звание пожизненное, и ещё не бывало, чтобы академиков исключали... нет прецедента... На этих словах оживился нобелевский лауреат академик Капица. — Как нет? — звонко возразил он. — Есть прецедент! И куратор из ЦК КПСС облегчённо вздохнул, а Капица закончил: — В 33-м году из прусской Академии наук Альберта Эйнштейна исключили! Наступила страшная тишина, и Сахаров советским академиком остался, а ещё один голос в защиту Андрея Дмитриевича в те дни из уст «атомного» академика Александрова прозвучал: Какой-то партийный начальник в академических кулуарах заметил про Сахарова: — Как может он членом Академии быть? Он же давно не работает! Александров ответил: — Знаете, у меня есть член, он тоже давно не работает, но я держу его при себе за былые заслуги!..
***
Осуждению Сахарова, между прочим, надлежало быть всенародным, и вместо утренней репетиции во МХАТе открытое партсобрание назначили. Стоя в трибуне, парторг Ангелина Степанова маралась о решения партии и правительства — коллектив кочумал, пережидая неизбежное. Кто посовестливее, отводил глаза, кто поподлее, лицом подыгрывал, а группа мхатовских «стариков», расположившись в задних рядах, своей жизнью жила, включавшей в себя утреннюю фляжку коньяка.. Оттуда оживленный гур-гур доносился, очень обидный для парторга, потому что мараться приятно со всеми заодно, а делать это в одиночку обидно. И Степанова не выдержала. — Товарищи! — прервала она собственные ритуальные проклятия в адрес академика. — Что вы там сзади отсиживаетесь? Михаил Михайлович, — ядовито обратилась она персонально к Яншину. — Может быть, вы хотите выступить, сказать что-нибудь? Яншин вздохнул и сказал: — Хочу. Встал и пошёл к трибунке. — Минута времени вам! — почуяв недоброе, предупредила Ангелина Степанова. — Хорошо, — согласился Яншин. Он вышел, поистине мхатовскую паузу взял, оглядел печально собрание, остановил взгляд на парторге и воскликнул: — А ты, Ангелина, как была блядь, так и осталась. И поглядев на часы, сообщил: — Еще 40 секунд осталось...
Дата: Пятница, 24.03.2017, 10:44 | Сообщение # 356
Группа: Гости
Еврейский Томас Эдисон
В шесть лет этому еврейскому мальчику подарили скрипку, и он быстро соорудил из неё музыкальный автомат. Чуть позже, взломав немецкие замки, помог отцу сбежать из поезда в концлагерь Дахау. Когда же выбрался в США, запатентовал первое из 600 будущих своих изобретений..
Благодаря Джозефу Герберу у нас есть промышленные принтеры, система штрих-кодов и самолёт Boeing 767. Джозеф Гербер появился на свет 17 апреля 1924 года в семье венских евреев. Его дедушка, уважаемый в городе врач, настойчиво внушал внуку мысль, что тот в будущем должен изменить мир к лучшему именно с помощью науки. И способностей для этого у мальчика действительно хватало – он обожал изобретать и делал это гениально. К восьми годам Джозеф по-своему собрал радиоприёмник и придумал автоматические выключатели на магнитах, чтобы экономить батарейки. Но несмотря на таланты, на родине школьный аттестат он так и не получил: в стране набирал обороты антисемитизм, юному гению пришлось оставить школу и заняться самообразованием.
А потом начался Холокост. Буквально на следующий день после того как нацисты заняли Вену, мама Джозефа обратилась в американское консульство за визой, но желающих её получить было так много, что разрешение на выезд им выдали только спустя два года. Это были самые ужасные годы в жизни Герберов, но даже в обстоятельствах, когда голод и страх за собственную жизнь стали частью повседневности, Джозеф продолжал изобретать. Так, он усилил приёмную мощность домашнего радио, которое теперь ловило и зарубежные новости, а ещё придумал невидимые чернила, благодаря чему его дядя смог отправлять послания агентам сети сопротивления за границу, ловко обманывая скрупулезных цензоров гестапо. И если раньше Джозеф придумывал свои вещицы для развлечения, то сейчас он, сам того не понимая, решал задачи жизненной важности. Позже Гербер признавался, что этот процесс ему казался «игрой в голове» – и чем больше людей называли проблему неразрешимой, тем ярче в нём разгоралось желание доказать, что ему-то она точно по плечу. С каждым месяцем жить становилось все сложнее. Оставаться в Австрии было небезопасно, и вместе с отцом Джозеф пытался бежать в нейтральную Швейцарию, но их поймали и отправили в застенки гестапо, а там сразу же внесли в формирующиеся списки пленников Дахау. Когда их вместе с сотнями других евреев загнали в поезд, обратного пути, казалось, уже не было, но в душном вагоне младший Гербер всё-таки уговорил старшего отважиться на побег – мальчик умудрился сломать надежный немецкий замочный механизм окна, и они выпрыгнули из товарняка на ходу... Вскоре после возвращения домой они снова оказались в руках нацистов, и теперь отца отправляли в один из польских концлагерей. Во время прощания Джозеф умудрился незаметно передать ему самодельную грелку для рук, которую смастерил из керосиновой печки, чтобы тот мог согреться в вагоне. Это был последний подарок отцу, больше они не виделись. А самого 14-летнего паренька вскоре отправили в трудовой лагерь, где он с 4 утра до заката работал в каменоломне наравне со взрослыми заключёнными, пока родственники не выбили ему послабление на основании возраста... В 1940 году Джозеф с матерью наконец-то получили американскую визу и успели на предпоследний пароход, переправлявший еврейских беженцев в Штаты. Их встретил Нью-Йорк, а оттуда через несколько месяцев они перебрались в Хартфорд и начали новую непростую жизнь. Гербер пошёл в школу, взяв на себя тройную нагрузку – вместо того чтобы начать с первого класса, он убедил директора школы позволить ему заниматься по возрасту (на долгую учёбу у него просто не было времени) и шёл по программе одновременно младших, средних и старших классов, осваивая английский на ходу. Сразу после занятий на автобусе с пересадками Джозеф мчался на вечернюю смену в пекарню, по дороге читал учебники, уже после полуночи возвращался домой, спал два-три часа и снова готовился к контрольным. Денег катастрофически не хватало, и чтобы помочь матери, по субботам он работал ещё и мойщиком окон, чинил радиоприёмники, выполнял другие мелкие поручения, а по воскресеньям нагонял многолетнюю школьную программу. Когда к ночной смене прибавилась ещё одна полноценная работа, казалось, что Джозеф сломается – но сдаваться было не в его характере... «Образование – крылья творчества»,– любил говорить Джозеф. Штудирование учебников принесло плоды. Парень без особых проблем поступил в Политехнический институт Ренсселера на отделение авиастроения, и ему как перспективному студенту сразу же дали стипендию. Теперь изобретательство стало его профессией, и больше всего Гербера завораживала мысль о создании автомобилей нового поколения – стены его комнаты в общежитии были увешаны набросками «машин будущего» с прозрачными сферическими крышами. Но первый успех ему принесло не футуристическое автомобилестроение, а устройство из резинки от пижамных штанов. Именно её он использовал в качестве основы усовершенствованной им логарифмической линейки, которая позволяла в разы ускорить скучные математические расчеты.
Его на первый взгляд простая разработка произвела огромное впечатление на тех, кто разбирался в деле – и инженеры с закройщиками просто не понимали, как раньше без неё жили... Почувствовав потенциал своего изобретения, в 1946 году Гербер с инвестицией в три тысячи долларов основал компанию Gerber Scientific по производству таких линеек. Ну, а уже к началу 60-х в ассортименте компании появились и другие технические новинки. Жизнь Джозефа Гербера стала воплощением мечты любого эмигранта, а Америка победы любила.
Успехи недавнего эмигранта получили настолько широкое национальное признание, что в 1950-м на основе его истории даже сделали бродвейскую постановку Young Man in a Hurry («Парень спешит»), где Гербера сыграл знаменитый в те годы актер Корнел Уайлд. В идеальном мире Джозефа Гербера должно было быть автоматизировано всё. Вслед за безразмерной линейкой он изобрёл первый графопостроитель с цифровым управлением – этот плоттер сразу же взяла на вооружение армия США для составления карт с диспозицией противника. Но изобретатель не хотел работать только на пользу спецслужб, он стремился быть полезным всему миру, как завещал его венский дедушка. Из плоттера «выросло» другое устройство – программируемый фотографопостроитель, который с высокой точностью переносил оригинал рисунка на фотопленку и, по сути, стал фотонаборным автоматом для подготовки снимков к тиражной печати. Выиграла от этого не только полиграфическая индустрия, резонанс был куда мощнее –эта разработка была задействована в производстве 75% цветных телевизоров с кинескопами, и она же лежит в основе идеи американской системы штрих-кодов UPC. Подобных революционных изобретений у Джозефа Гербера было ещё множество – среди прочего, он разработал систему CAD, которая перевернула индустрию дизайна и проектирования. Вооружившись этим инструментом, компания Boeing собрала свой первый «безбумажный самолёт», Boeing 767, а инженеры General Motors смогли выводить новые модели автомобилей на рынок в два раза быстрее...
Но больше всего Гербер гордился своим вкладом в развитие лёгкой промышленности – в 1967 году он представил систему, которая позволяла закройщикам быстро и аккуратно вырезать детали будущей одежды из множества слоев ткани любого вида и качества. Изобретение оказалось настолько значимым, что в 1968 году Джозеф основал под неё отдельную компанию – Gerber Garment Technology, и усовершенствования этой технологии до сих пор продолжаются.
Изобретение существенно удешевляло производство, промышленники аплодировали Герберу, но вот рабочие, которые сразу же попадали под сокращение, были в ярости: профсоюз закройщиков, в который входили 417 тысяч человек, пригрозил организовать многотысячные демонстрации перед магазинами с одеждой, пошитой при помощи автоматизированных систем. Сам Джозеф совсем не планировал вредить рабочему классу – наоборот, он утверждал, что его системы принесут заводам и рабочим исключительную пользу. В 1995 году глава одного из крупнейших профсоюзов легкопромышленников наконец-то выступил на стороне изобретателя, отметив, что предложенная им технология стала «одним из столпов, на которых держится глобальная индустрия, основанная на принципах продуктивности и справедливой оплаты, а не на устаревших методах, недопустимо низких зарплатах и невыносимых условиях труда». Одна за другой первые модели изобретений Гербера становились музейными экспонатами.
Первый инструмент – например, та самая линейка-резинка и закроечный резак и сегодня входят в постоянную экспозицию знаменитых музеев Смитсоновского института..
Другим знаковым изобретением Гербера стал Signmaker начала 1980-х – устройство для промышленной печати картинок и надписей, в том числе и на виниле, так что бумом нанесения рекламных надписей на всё, что только можно, Америка во многом благодарна тому самому Герберу. А чуть раньше, в 1978 году, первый промышленный принтер Гербера позволил полностью изменить рекламную индустрию – большие и маленькие компании стали штамповать билборды и наружную рекламу темпами, о которых раньше могли только мечтать. В середине 90-х Министерство торговли США официально отметило, что «технологии, впервые представленные Гербером в сфере проектирования и электронных систем, навсегда изменили производство вывесок и баннеров – то, чем раньше могли заниматься только высококвалифицированные специалисты, теперь стало доступно всем. Ушли в прошлое вывески, написанные красками или вырезанные вручную».
Чуть ли не каждый новый продукт тут же требовал новой дочерней компании, и всего таких ответвлений у корпорации Гербера было девять, и каждая – уникальна. Как он умудрялся сочетать творческий процесс изобретательства с управлением такой огромной сетью – загадка. Видимо, это был ещё один из его талантов.
«Суть хорошего менеджмента заключается в том, чтобы принимать мудрые решения, не зная всех фактов», – утверждал он. И хотя Джозеф Гербер оформил более 600 революционных патентов и перевёл на новые рельсы десяток индустрий мира, включая автомобильную, оптическую и компьютерную (хотя компьютерами так и не начал пользоваться), более простого в общении человека было ещё поискать. Его сын Давид говорил, что «Холокост сделал отца скромным – и эта скромность уживалась в нём наряду с большими амбициями и уверенностью в себе». Даже после очередного инсульта он продолжал изобретать – в его палате всё было заполнено эскизами очередных разработок, а вокруг больничной койки стояли макеты новых устройств. И среди капельниц он умудрился организовать рабочий кабинет. Джозеф Гербер с улыбкой говорил, что уйдёт на пенсию только тогда, когда в столице СССР откроется фондовая биржа.. Удивительно, но эта шутка оказалась почти пророческой – «Томас Эдисон» современного производства, как называли Гербера, ушёл на вечную пенсию 8 августа 1996 года, за семь месяцев до того, как Московская фондовая биржа начала свою работу.
Не вписалсяилипочему в Израиле не заметили смерть выдающегося режиссёра-репатрианта
Михаила Калика ругали и в СССР, и в Израиле за "излишнюю оригинальность"
Он даже ушёл в тени другой утраты, когда без преувеличения весь мир скорбел по Евгению Евтушенко. Так что смерть одного из самых загадочных и оригинальных кинорежиссёров осталась практически незамеченной...
Кто-то написал о нём в фейсбуке, несколько газет откликнулись кратким сообщением. В отличие от Евтушенко, Михаил (Моисей) Наумович Калик не был знаком широким народным массам, оставаясь кумиром для весьма ограниченного круга людей.
Ни одна из его картин не стала блокбастером, никогда его имя не называлось в ряду "видных советских режиссеров", но вовсе не потому, что он уехал в Израиль, а потому, что советским он никогда не был. В отличие от многих других знаменитостей...
Проще всего, наверное, было бы перечислить основные вехи жизненного пути, но для тех, кто их не знает, есть Википедия. А остальные и так знают: и про обвинение в "подготовке покушения на товарища Сталина", и про лагеря, и про упорство в стремлении к режиссуре, и про какую-то необъяснимую бескомпромиссность, сделавшую его изгоем и в СССР, и в Израиле. Короче, человек, который не вписался.
Одна из самых пронзительных и светлых картин советского кинематографа 1960-х - "Человек идёт за солнцем" - была не принята по причине, которая только на первый взгляд кажется смехотворной: мальчик идёт вслед за солнцем, которое заходит на западе. То есть автор призывает нас на Запад, к буржуям и капиталистам.. Смешно? Для тех, кто бывал на такого рода худсоветах, нисколько. Скорее страшно, потому что говорилось подобное на полном серьёзе.
Что делает нормальный человек на месте режиссёра? Снимает что-нибудь партийное по форме и советское по содержанию. Что делает Калик? Снимает фильм о любви с цитатами из Притчей Соломоновых и Песни песней, а до кучи ещё и с комментариями священника Александра Меня. Ну вот как с ним быть?
Кстати, в этом фильме (естественно, благополучно отправленном на полку) свою лучшую роль сыграла Светлана Светличная, из которой Калик калёным железом вытравил растиражированный шаблон роковой красавицы. Ни до, ни после у неё не было материала, в котором она действительно смогла бы раскрыться как актриса, а не что-то в стиле "Не виноватая я! Он сам пришел"... Забавно, что "Бриллиантовая рука" Гайдая и "Любить..." Калика были сняты в одном и том же году.
Впрочем, Калик вообще терпеть не мог никаких амплуа. У него все актеры становились другими. В том же "Любить..." появляется ещё одна звезда "Бриллиантовой руки" - Андрей Миронов, запомнившийся невиданным до того мастерством эпизода, а в "До свидания, мальчики!" снимается совершенно не похожий на самого себя Евгений Стеблов... Странный он был, Моисей Калик. Чёрно-белое кино с неторопливой камерой, неожиданно наполненные светом кадры, обрывающиеся сцены без начала и без конца - сами додумывайте, с чего это все началось и чем закончится. Некоторая оторопь после просмотра - и попытка осмысления, попытка найти тот самый конец истории, который автор оставил на наше усмотрение.
Чужой, не советский, не желающий вписываться ни в какие рамки, Калик уезжает в Израиль и, развив бешеную деятельность, находит деньги на свой первый - и последний - израильский фильм "Трое и одна": 750 тысяч лир. В 1975 году в Израиле платили лирами...(две лиры - доллар).
Сами подумайте, что могло быть более провальным в Израиле того времени, чем фильм по горьковским рассказам? Где Горький - и где Израиль, до сих пор переживающий травму Войны Судного дня. Да, фильм Калика, перенесённый на местную почву, заканчивается призывом резервистов на эту войну, но и это не спасает.
Снимать фильм по рассказам классика пролетарской литературы в стране, где в эти годы бешеной популярностью пользуются "фильмы-бурекасы", где снимаются "Полицейский Азулай" и "Высота Хальфон не отвечает"? И вот результат: "Нет у Калика ни малейшей связи с Израилем, с его обществом и его людьми, нет у него связи и с сюжетом рассказа. Нет и связи с творческой манерой автора, в общем, не надо было его снимать вообще", - писал тогда в газете "Давар" критик Зеэв Рав-Ноф. Критики знают, что надо снимать, а чего не надо, что в СССР, что в Израиле.
Тем не менее фильм "Трое и одна" был кандидатом на Каннский фестиваль и, конечно же, не прошёл. История повторилась.
И Калик замкнулся. Он больше не снял ни одного фильма в Израиле и только перемонтировал свои прежние работы. И ещё снял "И возвращается ветер" в СССР в разгар перестройки. Впрочем, и в перестроечное кино он тоже не вписался. Такая уж была у него судьба.
Кинорежиссёрам вообще трудно вписываться в чужой мир с другими культурными кодами, с другим восприятием, с другим взглядом на жизнь и искусство. Но смогли же вписаться в мировой кинематограф чех Милош Форман и поляк Роман Поланский? Смогли. А Калик не смог. Поэтический кинематограф тьмы и света остался где-то на обочине мейнстрима, а снимать "то, что надо", Калик не умел категорически.
"Больше всего хранимого храни сердце твое, потому что из него источники жизни. Отвергни от себя лживость уст и лукавство языка удали от себя. Глаза твои пусть прямо смотрят, и ресницы твои да направлены будут прямо пред тобою. Обдумай стезю для ноги твоей, и все пути твои да будут тверды" (Притчи Соломоновы, гл. 4, ст. 24-26). Саша Виленский
и ещё об ушедшем от нас 31 марта кинорежиссёре Моисее Наумовиче КАЛИКЕ
Его арестовали в 1951 году по обвинению в «еврейском буржуазном национализме». Он вышел после смерти Сталина и стал снимать кино, в каждом своём фильме возвращаясь к еврейской теме, воюя с цензурой, неожиданно выигрывая, чаще проигрывая. В 1971 году на него снова завели дело и вынудили эмигрировать...
«...Я специально не делал “еврейских” фильмов. Но они во мне жили, как живёт в каждом человеке образ его народа, не потому, что он националист — потому что это часть его существа. <...> У меня получалось так, что в каждом фильме есть еврейский персонаж. Не всегда самый лучший. И иногда хороший, иногда нет».
Это слова режиссера Михаила Калика — , который должен был бы быть известен не меньше Тарковского или Параджанова. Но он неоправданно забыт: Советский Союз приложил к этому немало усилий.
Калик живёт уже много лет в Иерусалиме — отшельником. Он редко соглашается на встречи с киноведами и не даёт интервью журналистам. Но мне повезло: в 2008 году я пришла в первый раз в его квартиру, наполненную, как музей, прошлым: портретами друзей, застывшими кадрами его фильмов, афишами и, конечно же, воспоминаниями. С тех пор я навещала Калика ещё несколько раз; этот текст — результат этих встреч...
очерк Ольги Гершензон о советском еврейском режиссёре:
Мне хочется начать с двух зарисовок. Первая — в квартире Калика в Израиле стоит камин, перевезённый им из советской коммуналки. Он называл этот камин пушкинским, потому что рядом с ним действительно когда-то сидел Пушкин. Этот пушкинский камин он привез с собой в эмиграцию.
Вторая история — про тётку его матери: «Во время погромов тётя Рахель снимала гостиницу “Бристоль” в центре Киева. Она нанимала всю гостиницу и селила всех своих родных, знакомых и близких. А ей давали, конечно, самый главный номер с балконом. И вот во время погрома она выходила на балкон, а офицер внизу отдавал ей честь. Он охранял их от погрома!» Два символа — русской культуры (пушкинский камин) и еврейской истории (балкон тети Рахели) — задают вектор нашего разговора.
Про погромы Калик знает с детства, с антисемитизмом сталкивается подростком — о преступлениях нацистов всерьёз задумывается только во время Нюрнбергского процесса, который освещался в советской печати. Он вспоминает, что тогда же разрешили мемориальную службу в московской синагоге, «для показухи перед союзниками», по его выражению.
В этот мрачный период — убийство Михоэлса, гонения на космополитов — он учится в ГИТИСе на факультете театроведения, но мечтает о кино. И в 1949 году поступает во ВГИК, куда ни одного еврея не принимали: видимо, говорит он сейчас, его протащил Михаил Ромм, ощутив национальную солидарность.
Учился недолго — в 1951-м его арестовали по ложному обвинению и судили по статье 58-17 (террористические намерения). Обвинялся он также и в «еврейском буржуазном национализме» (в сионизме). Приговор — 25 лет заключения. Он оказался в Тайшетских лагерях, в Озерлаге. Выжил в чудовищных условиях, играя с собой в такую игру: внушил себе, что он туда послан как бы на производственную практику, чтобы пройти школу жизни и стать хорошим режиссёром. Копал канавы, чистил уборные в 40-градусный мороз, хоронил трупы и не раз становился свидетелем того, как живых людей при побеге растерзывали собаки. «Я там узнал много, очень много. <...> Весь мир в разрезе, от князей до бендеровцев».
Там же Калик начинает изучать иудаизм и иврит — ему помогает Лёва Левин, идишский актер из Румынии. Там же, в ГУЛАГе, отпраздновал свой первый Пурим, 5 марта 1953 года, в день смерти Сталина ... «Евреи обнимались и говорили друг другу: “Аман сдох!”»
Вернувшись после смерти Сталина в Москву, Калик испытал шок: по улицам шли по своим делам нарядные люди. «Для человека, который выходит из ада и видит, что, оказывается, никому никакого дела нет, что вокруг целая страна в крови, в кровавом поносе, чистый ад! А здесь никакого внимания. Вот это была система!»
Калику 27 лет, он вроде бы реабилитирован, может снимать кино, но советской системе он неудобен: слишком бескомпромиссный, с чересчур личным видением — нескрываемо еврейским.
***
Проблемы возникли уже с дипломным фильмом «Юность наших отцов» (1957) — экранизацией фадеевского «Разгрома». Фильм не приняли партизаны — он им показался недостаточно героическим. Был скандал после просмотра, статья в «Известиях», фраза каликовского учителя Юткевича: «Ну, “Известия” — это ещё не “Правда”». Фильм в итоге вышел в прокат — случай беспрецедентный для диплома.
Следующим значительным фильмом Калика была «Колыбельная» (1959). Это история лётчика, уверенного, что его жена и дочь погибли при бомбежке во время войны, — но дочь была спасена из разбомбленного роддома безымянным бойцом. Такой, по шутливому выражению Калика, «хороший советский фильм о хороших советских людях». В «Колыбельной» появляется вроде бы необязательный, но на самом деле очень важный для режиссёрского сознания еврейский персонаж: старый аптекарь в ермолке (его сыграл Иосиф Колин).
«Колыбельная» была единственным фильмом Калика, с которым не возникло проблем ни у цензоров-редакторов, ни у чиновного руководства. Фильм получил приз на фестивале в Локарно(режиссёра, правда, туда не пустили).
Калик вспоминает, что начальство умоляло его: «Сделай еще одну “Колыбельную”!» — а он вместо этого снял поэму, абсолютно не вписывающуюся ни в какие соцреалистические рамки. Фильм «Человек идёт за солнцем» (1962) — бессюжетное объяснение в любви к кино: маленький мальчик идёт по городу, встречая самых разных людей. И вновь появляется как будто необязательный еврейский персонаж — Лёва, чистильщик сапог, фронтовик, потерявший ноги на недавней войне.
Свет, тени, музыка Таривердиева, с которым Калик будет сотрудничать и на других своих фильмах, — это была новая эстетика поэтического кино 60-х.
На Молдавской киностудии разгорелся скандал: директора студии сняли, Калика вызвали в ЦК республики, и он вышел с этой встречи, матерясь. Калик вспоминает: «У ЦК Молдавии были чудовищные претензии. Они нутром чувствовали, что в фильме что-то не так: нет, кадры-то красивые. Но к чему они ведут? Что он там видит? Какого-то безногого еврея, девиц каких-то, похороны... »
Картину практически запретили. И тогда Калик решился на отчаянный шаг: «Мы с Микаэлом Таривердиевым практически украли собственную копию фильма и привезли её в Москву. И в Союзе кинематографистов показали. И начался бум. “Как, почему такую картину не выпускать? Она светлая, радостная!” И разразился такой хороший для нас скандал, кинематографисты все говорили, что картина замечательная, что она возьмет все призы на фестивалях. И в конце концов её приняли, я там ничего не менял, и её приняли по первой категории».
***
А затем на «Мосфильме» Калик снимает главный свой фильм «До свидания, мальчики» по роману Бориса Балтера. Он вспоминает, что почувствовал в романе «родные могилы»: узнал довоенную Евпаторию, куда его возили ребенком, а в героях романа — членов своей семьи, дядей своей жены: «Остался один дядя Изя — у меня были фотографии Изи и его друзей, они все были евреи. И когда я читал, я знал этих мальчиков, то есть не всех их, а одного, а все остальные на фронте погибли».
Естественно, даже Калик не решился в то время снимать фильм, где все главные герои — евреи. Он снимает историю обычных подростков в курортном городке. Действие происходит в конце 30-х годов, когда троих друзей, Сашку (Николай Досталь), Витьку (Михаил Кононов) и Володю (Евгений Стеблов) приглашают (вернее, вербуют) в военное училище. Мальчики готовы на подвиги, а их родители совсем не рады. Каждая семья возражает, но особенно противятся еврейские родители Сашки. А мальчики тем временем выкуривают первую сигарету, выпивают первый стакан вина, впервые бреются и впервые целуют своих подруг. Фильм заканчивается пронзительной сценой их отъезда в военное училище, откуда всего через пару лет они отправятся на фронт.
Но в моменты высшего напряжения режиссёр останавливает время: вводит стоп-кадр, кино становится фотографией — прожитого и невозвратного. На снимках возникают надписи с главными словами-ощущениями, в которых заключена правда момента и горькое предсказание будущего. Один из первых титров в начале фильма имеет этот горьковатый привкус: «Впереди, нам казалось, нас ждет только радость».
Популярные советские песни, шум волн, обрывки разговоров и закадровые лирические мелодии Таривердиева; вставки из других фильмов, художественных и документальных: за мирной жизнью проглядывают война и Холокост. Этот приём начинает работать уже в первых сценах фильма, когда Володя, Сашка и Витька смотрят «Юность Максима». Сюжет известен: из троих двое погибнут. Это кино-в-кино предсказывает трагическое будущее каликовских мальчиков.
Когда Володина партийная мама задумывается о том, что может означать военная карьера сына, на экране её крупный план сменяется кадрами нацистских парадов. Вскоре после этих кадров Калик монтирует документальные съемки советских парадов, празднование чкаловского рекордного перелёта. Параллель между двумя парадами очевидна.
Калик говорит не только о войне, но и о еврейской Катастрофе, нарушая советские конвенции того времени. На экране возникают товарные вагоны набитые людьми, шестиконечные звёзды на пальто людей, толкающих тележки или несущих чемоданы, — это депортации из гетто. Далее — руины советских городов: раненые, плачущая старушка и молодая женщина в порванном платье, явно жертва насилия. Эта молодая женщина — еврейка, а эти кадры — свидетельства насилия над евреями на оккупированных территориях СССР.
В фильме «До свидания, мальчики» ключевой приём, придуманный именно Каликом — броски в будущее — никто и никогда раньше не использовал хронику для показа будущего. Самая важная и самая трагическая из надписей гласит: «Витька погиб в 1941-м под Ново-Ржевом, а Сашка в 1956-м был посмертно реабилитирован». В этой коротенькой фразе — две судьбы и жизнь страны.
Калик написал сценарий в соавторстве с Балтером и в 1963 году принес его на «Мосфильм». Хрущёв был у руля, и ещё было можно снимать «оттепельное» кино, то есть кино, которое поднимает темы не только войны, но и Холокоста и критикует (хотя и завуалированно) сталинизм. Но даже и в это вполне вегетарианское время у сценария возникли проблемы: худсовету на «Мосфильме» не нравились отсылки к делу врачей, да и идея использовать документальные кадры в качестве предвидения будущего также вызвала возражения. Идея была, по-видимому, слишком новаторской, даже для таких членов худсовета, как Андрей Тарковский. Тем не менее после некоторых поправок фильм был запущен в производство. А потом, хотя и не без трудностей, принят на студии.
Но это было уже совсем другое время, ноябрь 1964 года. Хрущёва отставили, к власти пришел Брежнев. Цензоры решили не рисковать: картина «До свидания, мальчики» оказалась на полке. Суслов лично позаботился о том, чтобы фильм стал «невыездным». Его не послали ни на один международный фестиваль. За границей он был показан только после перестройки.
***
После «Мальчиков» два сценария Калика — оба на тему Холокоста — были убиты цензурой ещё до постановки. В разгар скандала вокруг «До свидания, мальчики» Калик получил предложение снимать на Литовской киностудии, и у него родилась идея экранизировать роман литовского еврейского писателя Ицхака Мераса «Вечный шах». Правда, настроен он был скептически: «Да, у меня есть идея, но только она не пройдёт, там про евреев».
Действие происходит в еврейском гетто в оккупированной нацистами Литве. Главный герой, юный шахматист Изя Липман, — в противоборстве с комендантом Шогером: если Изя выиграет, Шогер оставит детей в гетто, но убьёт Изю. Если выиграет Шогер, то Изя останется в живых, но дети гетто будут отправлены в концлагерь. Только ничья спасёт и жизнь Изи, и жизни детей. Заканчивается сценарий вполне по-советски — отсылкой к восстанию в гетто («Но мы погибли с оружием в руках и нашим саваном была свобода»), за этим следует лирическая отсылка к еврейскому тексту, роману Шолом-Алейхема «Песнь песней».
Сценарий прочитали на Литовской киностудии, где он хотя и понравился, но принят не был. Проблемы все вполне предсказуемы: сценарий недостаточно освещал солидарность «людей разных национальностей в борьбе против фашизма», вытесненную идеей «трагической судьбы еврейской нации». Короче говоря, нужен был нормальный героический фильм о восстании в гетто, а не поэтические этюды на еврейскую тему. Калик переделывать сценарий отказался. «Вечный шах» лег на полку..
***
И в это же время Калик узнал, что писатель Александр Шаров пишет эссе о Януше Корчаке. И Калик, и Шаров, конечно, понимали, что вряд ли им дадут снять фильм о еврейском педагоге, но захотели рискнуть. Так родился сценарий «Король Матиуш и старый доктор: Сказка-реквием».
Калик собирался использовать закадровые голоса героев и музыку, звучащую контрапунктом, а не иллюстративно; два музыкальных мотива—реквием и веселая свадебная мелодия. Калик был одержим сценарием: «Я видел этот фильм, от первого кадра до последнего».
Осенью 1966-го Калик и Шаров подали свой сценарий на «Ленфильм», студию с либеральной репутацией; сменили еврейские имена детей на нейтральные и вообще старались не подчёркивать еврейскую тему. Всё шло хорошо — «Ленфильм», худсовет, — пока сценарий не дошёл до отдела культуры ЦК. У Калика состоялся неприятный разговор с первым зампредом Госкино Баскаковым. «Фильма не будет», — сказал тот. «Почему?» — спросил Калик. Баскаков показал пальцем на потолок и сказал: «Есть мнение».
Из Госкино прислали отписку: «... о нецелесообразности включения сценария в план студии, учитывая сугубо национальное звучание этого произведения польской литературы, что было дополнительно подтверждено на совещании с режиссурой “Ленфильма”, проведённом Баскаковым». Естественно, «национальное звучание», которое так озаботило авторов письма, было еврейское а не польское. На дворе стоял 1967 год, дело шло к Шестидневной войне. Как сказал Калик, «мы не успели».
***
Дальше была кинопоэма «Любить»: «синема верите», интервью, уличные зарисовки, цитаты из библейской «Песнь песней». Вставками должно было идти интервью со священником Александром Менем. В «Любить» нет напрямую еврейской темы — но есть, по выражению Калика, «такая еврейская грусть».
Полтора года Калика вызывали в инстанции, просили и угрожали, но переделывать картину он не соглашался. Её отредактировали без его согласия. И даже в изуродованном виде было напечатано только несколько копий фильма — то есть его практически никто не увидел. Все эти события пришлись на 1968 год: «Пока я сдавал фильм, танки вошли в Прагу».
У Калика окончательно разладились отношения с советской властью — и тут его вдруг позвали на телевидение. Последней советской работой Калика стал телевизионный фильм «Цена» по пьесе Артура Миллера. Сюжет известный: спор о наследстве между двумя братьями. Один—процветающий бизнесмен, а другой стал полицейским, пожертвовав карьерой ради помощи отцу. Один из главных героев — старый оценщик мебели Соломон (сыгранный Львом Свердлиным).
«Я снимал, чтоб доказать самому себе, что я могу делать психологическую драму. Все остальные картины у меня – чистое кино. Многие говорят: “Ну, да, понятно. Это у Калика прекрасно получается: атмосфера, время, то-сё. А вот психологическая работа...” А я действительно терпеть не могу диалог, потому что это бу-бу-бу, говорящие головы. А “Цена” — это телевизионный фильм по пьесе, чистая психология. Четыре актера, четыре стенки. Ничего другого». Но пока Калик снимал «Цену», у Артура Миллера резко охладились отношения с Союзом, а сам Калик подал документ на выезд в Израиль. Это был смертный приговор фильму. В отличие от «Любить», «Цену» даже не резали. Её просто не выпустили, она легла на полку на двадцать лет..
К тому моменту Калик утратил иллюзии по поводу своего будущего в советском кино. Кроме того, против него завели дело по фальсифицированному обвинению, всё его имущество конфисковали, он остался без работы и без средств к существованию. Уже перед самой эмиграцией, в мае 1971-го, он отправил открытое письмо в три центральные советские газеты («Известия», «Советскую культуру» и «Литературную газету»), напрямую осуждая государственный антисемитизм и ратуя за продвижение еврейской культуры в творчестве: «Сложилось так, что в большой и многонациональной стране за последние десятилетия не нашлось места для еврейской культуры. Выросли поколения евреев, которые не знают ни языка, ни истории, ни древнейшей культуры своего народа. Это печально и безнравственно. Это всегда беспокоило меня и ограничивало мои возможности, а сейчас привело к творческому тупику, ибо я не могу выразить то, что во мне живёт. ...Единственный выход для себя как для художника я вижу в единении со своим народом, который в век национальной катастрофы, на грани полного исчезновения, нашёл в себе силы возродить себя в своём государстве». Естественно, письмо не было опубликовано.
Вскоре Калик уехал в Израиль. После этого в Советском Союзе его фильмы были удалены из проката, его имя стерто из истории советского кино. А в жизни Калика началась новая израильская глава, тоже непростая, но это уже совсем другая история...
Дата: Суббота, 22.04.2017, 09:31 | Сообщение # 358
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 674
Статус: Offline
Исповедь мамы
Очень сложно жить обычной жизнью, "как у всех", если у твоего ребёнка приставкa "особенный". Когда в Москве маленькой Соне поставили диагноз "аутизм", мой хорошо отлаженный и прекрасно спланированный мир рухнул. Два года я прожила под его обломками в режиме полного отрицания. Я не могла принять факт рождения у меня ребёнка с особенностями развития. Я всё время хотела доказать себе и другим, что моя дочь, "как все"… А она была не как все. Аутизм - не болезнь. Он не лечится. Это иное восприятие мира человеком, который выглядит, как все. Зрение, слух, обоняние, голова у него работают иначе. Аутистам трудно вступать в контакт с другими людьми, смотреть в глаза собеседнику. Аутисты могут преувеличенно сильно воспринимать звук или запах, слово, цвет или прикосновения. Особое восприятие мира ведёт к иному поведению, непривычному для обычного человека. Соня была типичным ребенком с РАС - расстройством аутического спектра. Она не говорила, не смотрела в глаза, не шла на контакт с людьми, не могла долго сидеть на месте, мало спала и много кричала. И пока я сопротивлялась новому в моей жизни слову "аутизм", дочь всё дальше уходила от меня в свои закрытые миры. Перемены к лучшему в нашей с ней жизни начались после того, как в один прекрасный день я поняла, что моя Соня такая, какая есть, и другой уже не будет. И её не надо подстраивать под общий сценарий жизни, а нам вместе надо найти свой путь и идти по нему. После моего принятия Сони с нами начали происходить самые настоящие чудеса..
"Я вас поздравляю!" - с лучезарной улыбкой сказала нам с мужем консул Израиля в России, когда я обронила фразу: "У одной из наших дочерей аутизм". За восемь лет жизни Сони на нас впервые не смотрели косо, а поздравили с этим. Поздравили совершенно искренне, как будто мы вытянули счастливый билет. Уже живя в Израиле, я поняла: особая жизнь открывает обычным людям особые миры. Соня для нашей семьи их точно открыла. Когда мы собирались в Израиль, я знала: в Израиле - хорошие школы для детей с аутическим спектром. Реальность превзошла все ожидания. Даже в самых смелых мечтах я не представляла ту помощь, которую получила наша семья от Государства Израиль. Итак, школа "Алон" в Герцлии. В ней учатся обычные дети от 6 до 12 лет. И есть два класса для детей с РАС.. Соня буквально расцвела в этой школе, потому что такого количества любви и тепла, которые дарили все, начиная с директора и заканчивая охранником, она ещё не получала вне дома. Два учителя, три воспитателя, психолог, логопед, педагог по трудотерапии и ещё несколько волонтёров - все эти добрые люди каждый день занимаются нашими аутятами.
Соня с мамой
Соне было неполных девять, когда она попала в совершенно новую для неё среду. Через год обучения в школе она так и не выучила до конца таблицу умножения и продолжала путать женский и мужской род - как в русском языке, так и на иврите. Однако за этот год Соня научилась завязывать шнурки, совершать покупки, считать сдачу в магазине, переходить дорогу, выгуливать собаку. Всему этому её научили в школе на специальных уроках. Израильская школьная программа для детей с РАС разработана так, что детей учат в первую очередь жить в обществе, а уже потом - математике или астрономии. Когда Соня только начинала учиться в израильской школе, мы с мужем крепко держали кулачки. Русский язык ей не давался до пяти лет, а тут ещё и иврит. Сегодня, спустя три года, Соня говорит, пишет и читает на двух языках - по-русски и на иврите. Языковая среда и молодой мозг, а главное, атмосфера любви и понимания сделали своё дело. А как дружат дети в этой школе! Когда я вижу, как на переменах дети из обычных классов приходят играть к нашим, я начинаю плакать. На всех переменах дети играют вместе, на всех праздниках аутисты выступают на равных со всеми. Мало того, на каждом празднике к ребёнку с особенностями прикрепляют пару помощников - ровесников, которые помогают ему выступать и делают это совершенно естественно. Никто не смеётся, когда что-то не получается у ребёнка с особенностями. Все терпеливо ждут. После каждого выступления ребёнка-аутёнка на школьном празднике - всегда шквал аплодисментов. И улыбки на лицах, как у консула, который принимал нас в израильском посольстве... Я долго думала, почему так много сил тратит общество на наших детей? Ответ мне подсказала школьный логопед Сони Орли Альшейх: "Это в еврейской культуре: для еврейской мамы ребёнок - это самое главное. И всё, что можно дать своим детям, она даёт. Чем больше мы вложим в детей, тем легче будет и государству, и семье с особенным ребёнком, когда он вырастет. Эту огромную работу в Израиле делают одновременно сразу три министерства: здравоохранения, образования и соцработы".. Я хочу сказать всем этим умным взрослым:спасибо!
Дата: Понедельник, 08.05.2017, 13:41 | Сообщение # 360
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
...В нашу больницу поступил араб из автономии, поступил по поводу лейкемии, которую в обиходе прежде называли белокровием, а сейчас - раком крови. Почему они приезжают лечиться к нам, врагам, а не, скажем, к своим братьям в Иорданию, я не знаю. То есть знаю, конечно, но сейчас обсуждать не хочу. Получил наш пациент четыре курса лечения непростого и недешёвого, как принято в мире, в западном мире. Но болезнь оказалась агрессивной и на лечение не отреагировала. Ничего не поделаешь, так бывает. Выписали этого парня и отправили к его палестинским докторам, чтобы он получал у них лечение, облегчающее этот роковой недуг. Но пациенту жалко было просто так умирать, и он решил прихватить с собой хоть одного еврея. Даром мы его лечили, что ли. И он напал с ножом на солдат. Получил пулю. И был привезен куда? Правильно, к нам в больницу.. Пролежал в ней три месяца. Из них половину срока в отделении реанимации, где каждая койка на вес золота, во всех значениях этого слова. Перенёс семь операций. Его лечили, как лечат любого человека, попавшего к нам в больницу: террориста, российского миллионщика или израильского министра. Даже нас, сотрудников маленького и очень специализированного отделения, трижды вызывали среди ночи к этому пациенту: то кровотечение останавливать, то абсцесс дренировать, трижды. Не ждали до утра, не полагались на Господа. И мы приезжали и лечили. Без восторга. Но при чём тут эмоции. А ещё при пациенте этот была охрана – парни из армейской полиции. Так положено по закону. Все три месяца.
Ещё месяца полтора назад, разговаривая с сотрудником финансового отдела, я узнал, что пациент этот уже обошёлся нам (стране, налогоплательщикам, больнице) в миллион шекелей. Думаю, что цифра успела удвоиться... По прошествии трёх месяцев пациент умер. Никто не танцевал и не раздавал конфеты, как это принято у земляков этого больного, когда погибает кто-то из нас... И вот в газете "Гаарец" выходит статья, посвящённая этой истории. И называется она "Как вы спите по ночам, врачи больницы "Бейлинсон"?" Про автора статьи написано в википедии на разных языках, и назван он "известным израильским журналистом", хотя, встречая его писания, я бы уточнил этот титул - "печально известный антиизраильский журналист", и тогда можно даже не называть фамилию, все сразу поймут, о ком речь. В этой статье он называет нас изуверами, потерявшими человеческий облик, безголовыми, бессердечными. Не очень хорошо знает факты, путает, юлит. Он ставит нам в вину, что больница не озаботилась привезти родителей бандита в Израиль, что-то там ещё такое же выспренное, туманное, с заламыванием рук. С ненавистью к солдатам, к нам. С нежностью - о пациенте, который не смог стать убийцей, о его мечтах, о его родителях.
Проблема не в том, что он левый, а в том, что он лжец, негодяй и ... просто идиот! В одном я, пожалуй, с ним согласен: спим мы плохо. Потому что нам звонят среди ночи и вызывают в больницу. И иногда из-за таких вот "журналистов", оправдывающих наших убийц. Но разве ему объяснишь.
Василий Перов уже долго работал над картиной. Была написана большая её часть, не хватало только центрального персонажа, художник не мог найти нужный типаж. Однажды Перов прогуливался в окрестностях Тверской заставы и рассматривал лица мастеровых, которые после празднования Пасхи возвращались из деревень обратно в город на работу. Тут-то и увидел художник мальчика, который будет в последствии приковывать взгляды зрителей к его картине. Он был родом из Рязанской губернии и шёл с матерью в Троице-Сергиеву лавру.
