Дата: Четверг, 22.09.2016, 07:23 | Сообщение # 331
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 447
Статус: Offline
Уникальный, талантливый человек, поэт, писатель, музыкант, исполнитель и автор собственных песен ЛЕОНАРД КОЭН в свой 82-й день рождения, 21 сентября, опубликовал новую песню You Want It Darker. Альбом с таким же названием появится в октябре. Это будет 14-я пластинка в дискографии Коэна и уже третья его работа за последние шесть лет.
Леона́рд Но́рман Коэн родился в 1934 году в Монреале (Квебек, Канада) в еврейской семье среднего достатка. Его отец, Натан Коэн, имевший польские корни, был владельцем известного магазина одежды, а мать - иммигранткой из Литвы. Родные Леонарда, как и другие евреи с фамилиями Коэн, Кац и Каган, считаются потомками храмовых священнослужителей. Сам Коэн вспоминает об этом так: «У меня было очень мессианское детство. Мне сказали, что я потомок первосвященника Аарона». Когда Коэну было девять лет, умер его отец. Позже Леонард рассказывал, что именно смерть отца впервые подтолкнула его записывать слова на бумаге и свой первый сборник стихов "Давайте сравним мифологии" Коэн посвятил отцу...
Он ходил в еврейскую школу, где учился вместе с поэтом Ирвингом Лайтоном. Будучи подростком, Коэн научился играть на гитаре и сформировал фолк-группу под названием Buckskin Boys. Отцовское завещание обеспечило Коэну небольшой постоянный доход, достаточный для того, чтобы осуществить свои литературные амбиции.
В далекие 60-е, говорили, что если у француженки есть всего одна запись, то это запись Леонарда Коэна. Несмотря на нарастающую популярность, в начале 1960-х годов Коэн вел, большей частью, затворническую жизнь. В 1966 году Леонард принял окончательное решение зарабатывать не писательством, а песнями, его всё больше и больше манила авторская песня... В 1967 году, одна из первых и наиболее известных песен Коэна, Suzanne ("Сюзанна"), в исполнении Джуди Коллинз очень быстро стала хитом, а после выступлений на нескольких фолк-фестивалях, Леонард близко знакомится с продюсером Джоном Хаммондом, благодаря которому записывает свой первый альбом "Songs of Leonard Cohen" ("Песни Ленарда Коэна"). За этим последовали альбомы Songs from a Room («Комнатные песни» с известными композициями Bird on the Wire — «Птица на проводе» и The Partisan — «Партизан»). Песня «Партизан» положена на музыку, написанную певицей русского происхождения Анной Марли (Смирнова) в Лондоне в 1942 году... 70-е годы были активным набором "высоты" для Леонарда Коэна - он выпустил еще несколько альбомов и с 1979 года... замер на целых пять лет. В 1984 году мир узнал один из величественнейших коэновских хитов - песню Hallelujah ("Аллилуйя"), которая вошла в альбом Various Positions ("Разнообразные позиции"). Однако звукозаписывающая студия Columbia Records отказалась распространять альбом в США, ссылаясь на то, что популярность Коэна в последние годы была не слишком высокой... В 1988 году, с выходом альбома I’m Your Man ("Я твой мужчина"), стало заметно, что музыкальный стиль Коэна претерпел радикальные изменения, именно этот альбом стал самым успешным со времен Songs of Leonard Cohen. В 1996 году Коэн неожиданно для всех отправляется в дзэн-буддистский монастырь (секты Риндзай) на Лысую гору недалеко от Лос-Анджелеса и остается там на целых пять лет. "Я не ищу новой религии, - позже сказал он. - Старая, иудаизм, меня вполне устраивает"... Приблизительно в эти годы в одном англоязычном издании появляется статья, посвященная Леонарду Коэну и его хиту "Dance me to the end of love". Бесспорно, эта песня была любима миллионами, и всегда воспринималась как грустная любовная лирика, хотя некоторые обороты и слова в песне вызывали малообъяснимые подсознательные ассоциации у многих.
И как оказалось, совсем не напрасно. Источник вдохновения оказался куда более трагическим, чем могло показаться. В статье писалось: "...В концлагерях струнные квартеты заставляли играть, пока людей убивали. Именно от этого Коэн отталкивался, но в процессе работы над песней все немножко изменилось, и он понял, что вышла любовная или свадебная песня. Или даже молитва. "Если песня приходит из глубины, - сказал он, - то она получается о многом". В 1995 году Коэн написал об этой песне: "Я бы поставил ее во главу списка собственных любимых песен. У этой песни - десятки и десятки куплетов, которые я писал на протяжении многих лет. И на самом деле эта песня была написана про лагерь Терезиенштадт во времена Холокоста"... Многие современные поэты, музыканты, певцы испытали на себе влияние творчества Коэна. Ховард Рэм, современный норвежский поэт, писатель, вспоминает: "Леонард Коэн был первым, кого я встретил в искусстве. Для меня, 15-летнего начинающего поэта, именно он осветил живым светом библейскую историю, которую, я понимал, не смогу найти в Вестланне за тысячу последующих лет. Осознавая это, с еще большим рвением я переводил стихи североамериканского еврея с русскими корнями, противопоставляя его коренному норвежцу из Норвегии, стоящему посередине земли нового миропредставления. Но начало магии - в пении и голосе, который говорил не со мной, а для меня".
В 2001 году Коэн возвращается в музыку со своим альбомом "Ten New Songs" ("Десять новых песен"), созданный в соавторстве с Шэрон Робинсон. Этот альбом был заслуженно назван "самым меланхоличным и спокойным альбомом" в творчестве Леонарда Коэна. В 2006 году выходит в свет альбом Blue Alert ("Голубая тревога") - альбом песен, написанных Коэном и Анджани. Один из обозревателей выскажет об этом альбоме интересную ассоциативную трактовку: "При его прослушивании возникает ощущение, будто произошла реинкарнация Коэна в женское тело. Хотя он не спел ни одной ноты, его голос обволакивает альбом, как дым". В конце февраля 2009 года композитор Филип Гласс, которого называют "десятым гением из 100 гениев современности", выступил с циклом песен, написанных на стихи из "Книги томления" Коэна. Во время выступления Гласс сказал: "Я хотел, чтобы эффект от спектакля был такой, будто читатель листает книжку стихов". Вместо задника на спектакле использовались картины Леонарда Коэна. Леонард Коэн был внесен в американский Зал славы рок-н-ролла в знак вхождения его "в высший эшелон наиболее влиятельных музыкантов эпохи". В 2011 году ему присуждена Премия Принца Астурийского. Коэн часто говорит о том, что написание песен для него — тяжёлый процесс. Одна лишь песня The Future, по его словам, переписывалась десятки раз. В одном из интервью Коэн рассказал следующую историю: Несколько лет назад мы с Бобом Диланом пили кофе в Париже. В то время он исполнял песню Hallelujah на своих концертах и спросил меня, сколько времени ушло на её написание. Я сказал: «Два года, почти целиком». Он был в шоке. Затем мы заговорили о его песне I And I и я спросил: «Сколько времени ты потратил на то, чтобы написать её?» Он сказал: «Практически 15 минут». Я чуть не упал со стула. И самое смешное в том, что я соврал. На самом деле, на Hallelujah ушло почти 5 лет. Конечно, и он соврал. У него, наверное, ушло минут десять»...
По итогам общенационального опроса, проведенного в Канаде в канун XXI века, Леонард Коэн оказался третьим в списке самых влиятельных канадцев в искусстве. Артист не скрывает, что это, конечно, очень приятно и даже трогательно, но ему немного неловко. "Если говорить начистоту, - признается Леонард Коэн, - меня смущает большая часть всего, что я написал. Я чувствую, что мои работы иногда слишком сентиментальны. Хотелось бы, чтобы этого было поменьше. Над этим я сейчас и работаю...".
Дата: Пятница, 30.09.2016, 09:30 | Сообщение # 332
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
В израильской деревне коренному питерцу Мааяну дышится легко...
- По образованию я агроном, окончил Ленинградский сельскохозяйственный институт, - объясняет Давид. – Оттуда меня, правда, разок исключили… за сионизм...но институт я всё-таки закончил и даже успел поработать в Пушкино по специальности. Выезд в Израиль обошёлся Давиду Мааяну в 5 лет отсидки: вначале лагеря в Мордовии, под конец – Владимирская тюрьма. Проходил он по т.н. "кишиневскому делу", ставшему естественным продолжением ленинградского "самолётного". Летом 1975-го был освобождён ...
28 августа 1975 года Мааян впервые ступил на землю Эрец-Исраэль. Жена с дочерью ждали его в кибуце Саад, расположенном в северной части Негева на границе с сектором Газа, но оставаться там Давид не собирался: душа требовала размаха и Давид начал продвигать идею создания "русского" мошава.
В тот период правительство Израиля стимулировало создание еврейских поселений в Северном Синае. Давид вписался в эту программу. И вскоре стал членом мошава Приэль, основанного после Шестидневной войны на Синайском полуострове. - В бытовом отношении на Синае было сложно, - вспоминает Мааян. – Дорог не было, телефона не было, машины… Со временем мы обжились. Работали много – выращивали в теплицах цветы… Вскоре, однако, начались разговоры о мире с Египтом и предстоящем выселении… Весной 1982 года – после подписания договора о мире с Египтом - поселенческому движению на Синае пришёл конец. Давид начал искать новое место, где можно было бы обосноваться и продолжить работать по специальности – заниматься сельским хозяйством. Присмотрел в мошаве Аругот хозяйство, выставленное на продажу. - Материальные возможности у нас были весьма ограниченные, - рассказывает Мааян. - Главным критерием для меня были люди. В жителях Аругот я не ошибся: хотя мошав отнюдь не из крупных, атмосфера здесь чудесная. Я купил маленький домик, благоустроил приусадебный участок. Посадил эвкалипты: вон какие высокие вымахали… Разбил виноградник, стал выращивать яблоки и персики. Занимался этим 25 лет, но в последнее время полностью сосредоточился на пчеловодстве, которым начал заниматься еще в Приэле на Синае... - Там моя инициатива столкнулась с противодействием, - вспоминает он. – Но так как я приобрёл короткий опыт пчеловодства ещё в России, мне очень хотелось обогатить его и развить. В Ленинградском сельскохозяйственном институте я прослушал курс пчеловодства, успел позаниматься этим увлекательным делом в кибуце Саад. Опыт пришел с практикой. Сегодня пасека Мааяна известна во всей стране. - Основная продукция пасеки – это мёд, - говорит Давид Мааян. – Без ложной скромности скажу, что мёд у меня хороший, натуральный – я не прибегаю ни к каким уловкам, которыми обычно пользуются пчеловоды-частники и особенно – торговые сети, занимающиеся сбытом готовой продукции. В Израиле устойчивым спросом пользуется мёд с фирменным знаком кибуца Яд Мордехай, что расположен к югу от Ашкелона неподалеку от границы с сектором Газа. - В своё время кибуц Яд Мордехай стал компаньоном известной фирмы "Штраус", - напоминает Давид Мааян. – Эта компания и заправляет там всеми делами...
Натуральный мёд не обладает текучестью, но мало кому об этом известно. - Что касается меда, необходимо усвоить, что в естественных условиях нормальный качественный мёд кристаллизуется (засахаривается). В России мёд засахаривается осенью – в сентябре-октябре, в Израиле – к началу календарной зимы (в ноябре-декабре). Если мёд засахарен – значит, он натуральный, высококачественный. Если же мёд много месяцев подряд остается прозрачным и жидким, это верный признак того, что он прошел некую обработку, в ходе которой многие целебные качества этого продукта были безвозвратно потеряны. - В Израиле климат жаркий, а период цветения необычайно короткий… и сегодня доказано, что именно пчеловодство приносит колоссальную пользу сельскому хозяйству и играет видную роль в защите окружающей среды, - говорит Мааян. - Пчёлы являются активными опылителями цветов – они переносят пыльцу с одного цветка на другой. Благодаря неустанному труду пчёл во многих хозяйствах Израиля выращивают замечательные фрукты и цветы сказочной красоты. Если бы не опыление, в котором участвуют пчёлы, не видать бы израильтянам ни авокадо, ни подсолнухов. Урожаи этих культур были бы ничтожны.
- В последние десятилетия огромной популярностью пользуются побочные продукты пчеловодства – прополис, маточное молочко, пыльца, перга, забрус… Забрус представляет собой смесь меда и крышечек восковых сот, которые распечатывают перед откачкой. Если держать его во рту (жевать, сосать) до тех пор, пока он не потеряет вкус, можно избавиться от многих болезней. Забрус обладает антибактериальными свойствами, санирует полость рта, способствует лечению парадантоза, гайморита, фронтита, воспаления лицевых пазух и других заболеваний, а также болезней пищевого тракта – желудка и кишечника. Забрус также прекрасное общеукрепляющее средство, но я всегда предупреждаю, что его действие – сугубо индивидуальное: кому-то он помогает, а кому-то – нет. К тому же действие забруса длительное, а не мгновенное...
Дата: Воскресенье, 16.10.2016, 16:18 | Сообщение # 333
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 543
Статус: Offline
Сегодня день рождения одного из самых известных политических деятелей ХХ века - 130 лет назад родился Давид Бен-Гурион.
«Мы сыты по горло Бен-Гурионом, — писал второй премьер-министр Израиля Моше Шарет о первом. — Но все же мир был бы гораздо скучнее без этого человека, над загадкой которого мы не перестаем размышлять».
Бен-Гурион, как бы сказали сейчас, был «политическим тяжеловесом». Он стал первым премьер-министром государства Израиль в 1949 году, а впоследствии еще дважды побывал на этом посту. Леви Эшколь, решивший измерить политический вес Бен-Гуриона, в попугаях в армейских дивизиях, счел, что он «как премьер-министр Израиля стоит, по крайней мере, трех»...
Давид Грин — такова его настоящая фамилия, а Бен-Гурион — псевдоним, взятый в честь еврейского полководца Бен Гориона, которого на протяжении столетий ошибочно отождествляли с Иосифом Флавием, родился в 1886 году в Варшавской губернии Российской империи. Став активным деятелем сионистского движения, он переехал в Палестину в 1906 году, однако по достижении призывного возраста вновь вернулся в Россию, чтобы присягнуть на верность русскому императору — в противном случае его отцу пришлось бы выплатить огромный по тем временам штраф. Выполнив свой «патриотический долг», новобранец Давид Грин дезертировал и через два месяца снова был в Палестине...
Самым важным в жизни Бен-Гуриона и одновременно самым беспокойным стал день провозглашения независимости Израиля 14 мая 1948 года. Последний вариант Декларации независимости был утвержден за час до торжественной церемонии. За этот час ее должны были перепечатать и доставить Бен-Гуриону. Чтобы успеть к назначенному времени, курьеру пришлось воспользоваться попутной машиной, но церемония оказалась под угрозой, когда выяснилось, что у водителя, остановленного полицейскими за превышение скорости, не оказалось прав. Не решившись задерживать провозглашение нового государства (водитель не преминул сообщить о важности выполняемой им миссии), полицейские проявили снисхождение, и Декларация попала в руки Бен-Гуриона точно в срок...
Хотя Бен-Гурион не был религиозным человеком, однако полагал, что религию — как фактор политического влияния — рано сбрасывать со счетов. Именно поэтому он оставил в ведении раввината институт брака, освободил ортодоксов от службы в армии, а выходным днем объявил субботу. «Я не хожу в синагогу, — говорил Бен-Гурион, — но синагога, в которую я не хожу, — ортодоксальная синагога».
А английский писатель и публицист Хаим Бермант остроумно заметил, что «хотя сам Бен-Гурион не верил в Бога, иногда можно было подумать, что Бог верит в него»...
Улицы, названные в честь Бен-Гуриона, встречаются практически во всех израильских городах. А в Иерусалиме его имя носит район, в котором находятся все министерства: «Кирьят Бен-Гурион».
Имя Бен-Гуриона носит университет, расположенный в пустыне Негев — регионе, который премьер-министр считал очень важным в стратегическом отношении и на развитие которого потратил немало сил и средств, а выйдя в отставку в 1953 году, Бен-Гурион поселился в Негеве, в киббуце Сде-Бокер, надеясь личным примером привлечь сограждан к освоению пустынных земель.
ПАМЯТИ ДАВИДА БЕН ГУРИОНА (из архива)
«Когда я нахожусь сейчас в Иерусалиме, я рад, что вижу чисто иудейский город. На центральных улицах нет чужих, сто процентов ехудим! Со времени завоевания Иерусалима римлянами не было такого иудейского присутствия! Тоже самое происходит в Хайфе и произойдет по всей стране, если мы устоим». ( Из выступления Д.Бен Гуриона на заседании центра МАПАЙ в феврале 1948г.)
Это имя вспоминают чаще всего раз в году, ближе ко дню Независимости, а иногда не вспоминают и вовсе. Давайте посмотрим на его невероятные дела, когда он провозгласил государство, когда он требовал отобрать как можно больше территорий у врага. Как он вынужден был смириться с тем, что получил, но требовал и желал невозможного, и стремился превратить свою страну в ядерную и космическую державу, и в большей части ему это удалось. Как он организовал трансфер арабов, а его соратники (Голда Меир и Моше Даян) ему мешали...
Давайте вспомним, как на трибуне ООН, держа в руках Тору, наш ВЕЧНЫЙ ЗАВЕТ, он сказал, что это его историческое право на эту землю, землю Эрец Исраэль.
Давайте еще раз вспомним его слова о том, что: - Ни одно правительство, ни один премьер-министр не имеет права отдавать даже самую малую пядь библейской земли, потому что она принадлежит на правах частной собственности всему иудейскому народу.
Давайте вспомним обо всем этом, потому что все происходящее в стране сегодня это кафкианский абсурд и полное предательство всего того, о чем говорил, и чем жил Давид Бен Гурион. Верховный Суд Израиля – это позорище, это посмешище, это отрицание всего того, что утверждал, и завещал Бен Гурион. И не нужно говорить, что это наш Верховный Суд! В нашей стране это антиизраильский суд, суд - арабский, американский...
Этот суд не имеет ничего общего с законами Торы, с законами Израиля, с законами нашего народа, с правом любого нормального народа проживающего в своей стране...
Никогда, при Бен Гурионе не могли возникнуть все эти «Шалом Ахшавы», профессора Занды и Векслеры, Зусманы-Дискины. Отказывающиеся от своей национальной самоидентификации, и отказывающиеся от своей национальности. Эти писатели, призывающие к бойкоту Иуды и Шомрона. Эти кинематографисты и сценаристы с анти-израильскими кинофильмами, сделанными на государственные деньги. Эти преподаватели колледжей не пускающие солдата – резервиста, вернувшегося с воинских сборов, на занятия в форме. Все эти пофигисты - отказники от службы в ЦАХАЛе, и любители вторых паспортов.
Я уверен, что при Бен Гурионе ни в прессе, ни на радио никто бы не произнес слова «палестинцы». А кто бы произнес, подобные слова при нем, получил «волчий билет» и потерял бы право работы в своей области... Но сегодня это преступление творит «правительство Израиля»! Кнессет и телевидение... Мы живем в стране, где арабы всегда правы, словно мы национальное меньшинство, а не реальное большинство. Впору думать о новой войне за независимость Израиля!
И самое главное, Бен Гурион ратовал за труд ехудим на своей земле. (Прочтите его статью «Иудейский труд»). И он бы не позволил богачам, ради своих сверхприбылей свозить подневольных рабов со всей планеты... Потому что именно этим израильские олигархи ставят жирный крест на существовании государства Израиль. Если Бен Гурион признавал всю Эрец Исраэль своей исторической страной, своей родиной, то, на каком основании принимаются арабские иски с требованиями вернуть им землю?..
Видимо сегодня в стране уже есть силы, что готовы судить и осудить Бен Гуриона за его неполиткорректность?!
На каком основании правительство сносит, уничтожая Израиль, жилые дома в Иуде и Шомроне и не сносит незаконные арабские строения, на которые имеются выписанные судебные постановления!? На основании грубого юдофобского диктата! Или диктата «псевдо сообщества, под руководством Дж. Сороса?» Или потому, что кому то нужна нефть? Или нужны арабы, как "псы вечной войны"?
Правительство Израиля превратилось в марионетку и стало считаться с мнением английских глобалистов о себе!? Они предают всеми своими поступками и действиями итоги Шестидневной войны 1967 года... Когда весь мир был потрясен силой и мощью нашей армии.
Наши права на Газу еще больше чем на Тель-Авив! И это значит, хотите вы того или не хотите, что арабы должны об этом знать. Этого требует Тора и этого требует Коран. Потому что следующая операция в Газе имеет смысл только в том случае, если Газа будет очищена, а нынешнее население её покинет. И то же самое должно произойти с арабами Израиля. Так должны вести себя настоящие сионисты, настоящие ехудим, наследники Первого и Второго Храма. Так должны жить и чувствовать все граждане этой страны. Страна должна обрести свои границы и свое право собрать свой народ на своей земле. И нечего хвалиться, что мы самая демократичная страна на Ближнем Востоке! Ничего хорошего в этом нет!..
Все демократии индивидуальны для каждой из стран. Американская демократия отличается от китайской, а та в свою очередь от индийской, от российской и от африканской. Но она противопоказана иудеям, потому что превращает нашу страну в чуждое нам общество. И пора это крепко усвоить...
Не стоит самим создавать себе новый Освенцим. Кто-нибудь может себе представить, чтобы Бен Гурион приказал разрушить наши ишувы? Или чтобы при нем в стране было столько нелегалов? Или чтобы раввины забыли наш закон говорящий: - Учить Тору, работая на земле! И учить Тору, внимательно слушая друг друга! Или чтобы иудейские клерикальные мракобесы целовались с новыми Гитлерами? Или чтобы еврейчики - ассимилянты диаспоры не знали о том, что первейшей обязанностью ехуди является жизнь на его земле, а не в диаспоре. И это сотворили, те американские лживые раввины, которые не позволили людям покинуть галут и уехать в государство Израиля. Ведь именно для этого Бен Гурион провозглашал независимость, а не для того, чтобы началось новое расслоение нашего народа на всевозможные секты, на реформы, пусть они 300 раз прогрессивные. Все это дорога в никуда! В небытие! Легче всего охаивать Бен Гуриона, заложив ножку за ножку, усевшись уютно на диване. Многие выдающиеся лидеры сделали немало ошибок, но они трудились во имя своего народа. И таким был и останется Бен Гурион. И вот об этом я хочу сегодня нам всем напомнить, вспоминая,Давида Бен Гуриона. О том, как он выбирал жизнь!
Мы больше никогда не будем жить «по Брежневу» –квартиры и дачи по очереди, «народные» автомобили – остались «там»...
В 70-е годы СССР выгодно отличался от многих других государств тем, что производил практически всё: от ракетоносителей до нижнего белья. И пускай продукция была зачастую неказиста, а одежда – далека от фэшн-стандартов, зато, как говорится, своя рубаха ближе к телу. К 1980 году Советский Союз по объемам промышленного производства и сельского хозяйства занимал 1-е место в Европе и 2-е место в мире, уступая лишь США. Мы производили больше всех в мире цемента, а советская сельхозтехника, хоть и была далека от совершенства, экспортировалась в 40 стран мира. Обвинения в том, что во времена Брежнева «было голодно и холодно», не совсем состоятельны. Да, предсказать, что в очередной раз исчезнет с магазинных прилавков, было невозможно. Дефицит и блат стали нормами жизни советских людей. Свободно купить копченую колбасу или гречневую крупу в провинции было трудновато, но все же возможно, а каким шикарным казался новогодний стол с привезенной из столицы колбасой, зеленым горошком и добытой «в неравном бою» «Паутинкой»... В брежневские годы реальные доходы советских граждан выросли более чем в полтора раза. «Отдыхающее» советское общество наслаждалось спокойной жизнью, обретая любовь к комфортному быту. Население в эти годы увеличилось на 12 миллионов человек. Эпопея стояния в очереди на бесплатное жилье для 162 миллионов человек завершилась успешно. Квартплата не превышала 3% от совокупного дохода семьи, жить становилось радостней, жить становилось веселей. Кстати, сказать «спасибо» можно и во время очередной поездки на шашлычки на родные 6 соток – возможно, их родители получили как раз в брежневские годы. В 1970 году на Волжском автомобильном заводе начали выпускать автомобиль «Жигули». К концу следующего года завод выпускал по 735 автомобилей ежедневно. ВАЗ-2101, прозванный в народе «копейкой», вполне реально было «достать» через «шустрых» знакомых (впрочем, как и многие другие вещи) или купить, встав в очередь. Ждать машину можно было годы или даже десятилетия, но зато каким событием становилась покупка долгожданной «ласточки»! Конечно, на автомобиль надо было еще накопить, но сделать это было реально, если потуже затянуть пояса. По крайней мере, собственный автомобиль перестал быть роскошью и утратил статус «несбыточной мечты». 26 мая 1972 года Брежнев и Никсон подписали договор по ПРО, который ограничил возможности двух держав в области создания противоракетной обороны и практически исключил возможность безнаказанного нанесения ядерного удара. После многих лет бесконечных стрессов в ожидании очередного военного конфликта наступило относительно мирное время. Пятидневной рабочей неделей и двумя выходными многие из нас также обязаны брежневской эпохе. В это время появился и гарантированный оплачиваемый трехнедельный отпуск, который, к слову, в США отсутствует до сих пор. Если добавить к этому бесплатные или льготные путевки в санатории и детские лагеря, отсутствие безработицы, бесплатные высшее образование и здравоохранение, и все это на фоне относительной стабильности, то жизнь в Стране Советов представляется почти сказочной... «Бархатные репрессии» - именно так называли борьбу с инакомыслием, которую осуществляло брежневское правительство. Когда в 1968 году академик Сахаров высказался о «постепенном сближении капитализма и социализма», его всего лишь отстранили от работы. Страшно представить, что ожидало бы ученого в сталинское время. Пожалуй, именно в брежневское время страх почти окончательно покинул сердца советских граждан. Многие, конечно, испытывали отвращение к бесконечным «ленинианам» и официальной пропаганде, зато как обогатилась народная среда анекдотами, за которые уже не боялись получить реальный срок...
В период "застоя" были написаны лучшие книги Шукшина, Распутина, Айтматова, Астафьева, братьев Стругацких. А еще эпоха Брежнева подарила нам великолепные фильмы Гайдая, Рязанова, Данелия, Тарковского: «Операция «Ы» и «Неуловимые мстители», «Кавказская пленница» и «Берегись автомобиля», «Служили два товарища» и «Белое солнце пустыни», «Джентльмены удачи» и «Семнадцать мгновений весны», «Тот самый Мюнхгаузен» и «Мимино»... И наконец, фильм, без которого просто немыслим русский Новый год, – «Ирония судьбы, или С легким паром!».
Дата: Вторник, 25.10.2016, 01:43 | Сообщение # 335
Группа: Гости
«Писательство напоминает контактные виды спорта. Вас могут сильно поранить, но вам все равно это нравится»,– писал когда-то один из самых моих любимых писателей ХХ века Ирвин Шоу.
Мы многого в его биографии не знали, хотя полюбили его романы, как только они появились на страницах толстых литературных журналов. Он прожил яркую и не очень долгую жизнь – в Америке и Европе. Судьба забросила его и на берега Палестины...
Знакомство
Когда где-то в 70-х и 80-х до нас наконец стали доходить лучшие романы Ирвина Шоу, мир уже давно знал этого замечательного писателя. А вот для нас Запад тогда был закрыт, и мы узнавали Америку по «Богач, бедняк» и «Нищий, вор», а Европу – по роману «Вечер в Византии». Потом появились и другие его романы. Они просто поражали воображение неискушенного читателя: на знакомом нам только по книгам Хемингуэя, Сэлинджера, Ремарка фоне – жизнь человека с его страстями, метаниями, осмыслением себя. Но фон тогда немножко затмевал содержание. Ведь для нас он был экзотикой. Не помню, когда в переводе появился его первый роман «Молодые львы», в котором явственно звучит перекличка с Хемингуэем, но помню свое потрясение от «еврейской темы» – об антисемитизме мы, конечно, имели представление, вот только в книгах об этом прочитать было практически невозможно. И может быть, поэтому из историй трех героев «Молодых львов» – немца, американца и еврея, которые вступают во Вторую мировую войну и проходят ее каждый по-своему – меняясь и переживая все, что выпадает на долю солдат, история Ноя Аккермана трогала больше всего. То, как травили его в армии, то, как щуплый парень решил вызывать на бой каждого обидчика и драться до потери сознания, было так близко и понятно. «– Аккерман, я ничего не имею против того, что ты убил Христа, но никогда не прощу тебе, что ты не вымыл это паршивое окно… Ной слегка улыбнулся. “Это шутка, – подумал он, – пусть грубая, но все-таки шутка. Если они превратят это в шутку, то все еще не так уж плохо”. Но его сосед по койке, долговязый фермер из Южной Калифорнии, сидевший, обхватив голову руками, тихо и вполне серьезно заявил: – Это ваша нация втянула нас в войну. Так почему же сейчас вы не можете вести себя как люди? И Ной понял, что это совсем не похоже на шутку». Но герой справляется с антисемитами, он заставляет уважать себя и потом делит с ними все ужасы войны. В конце трагедия неминуема, и она происходит, когда, освобождая узников концлагеря, Ной видит, что могут сотворить люди с людьми. «– Люди! – хрипло выкрикивал он, как будто это слово было каким-то магическим заклинанием против смерти и горя, чудодейственным непроницаемым щитом для его сына и жены, достойным возмездием за мучения последних лет, надеждой и залогом будущего… – Когда кончится война, миром будут править люди! Голос Ноя возвысился до крика. Стоя посреди тенистой дороги, он кричал, обращаясь к освещенным лучами догорающего солнца ветвям немецкого леса: – Мир полон людей!» И в этот момент раздается выстрел. Немец, прячущийся в лесу, убивает Ноя, но и сам не уходит от пули. Конечно, в то время мы не знали, насколько автобиографическим был этот роман, впрочем, как и очень многое в творчестве Ирвина Шоу.
Бруклин и Канны
Детство Ирвина прошло в еврейском квартале Бруклина. Его отец, эмигрант из Украины, был агентом по продаже недвижимости. В семье соблюдались еврейские традиции, однако родители стремились к ассимиляции и сменили фамилию с Шамфоров на Шоу, когда Ирвину было десять лет. Мальчик, гордившийся своим еврейством, отказывался менять фамилию до окончания школы и настоял на проведении бар-мицвы, хотя не был религиозен. Детство выдалось непростым. Отец стал жертвой Великой депрессии и разорился. С 14 лет Ирвину пришлось вместе с матерью содержать семью, подрабатывая на фабрике и в магазинах. В 1934 году Шоу окончил Бруклинский колледж и начал писать короткие диалоги для радиопьес – так начался его литературный путь. Его дебютом стала одноактная антивоенная пьеса «Хороните мертвых», которая была поставлена в Нью-Йорке в 1936 году. Неожиданно пьеса принесла огромный успех и выгодный контракт в Голливуде. Он продолжал писать сценарии и пьесы, но проза занимала его гораздо больше. В 1942 году Шоу, убежденный пацифист, был призван в армию и до конца войны служил в спецподразделении, состоявшем из писателей и кинематографистов, которые занимались освещением событий на фронтах. Результатом этого стал не только знаменитый роман. Находясь на африканском театре военных действий, Шоу поехал в Палестину и, как выяснилось (когда до нас начали доходить первые переводные романы Шоу, мы этого еще не знали), по следам этой поездки написал один из лучших своих рассказов, но о нем чуть позже. Мы же, неискушенные читатели и почитатели первых переводных романов Шоу, о еврейской теме в его творчестве забыли, потому что далеко не все можно было увидеть на страницах литературных журналов и достать в книжных магазинах. Гораздо позже, уже в 90-х, появился в переводе второй его роман, с которым у Шоу связана печальная страница в жизни. В гнетущей атмосфере конца 40-х – начала 50-х годов, вошедшей в историю как «маккартизм», он написал один из самых своих трагических романов «Растревоженный эфир». Преуспевающий режиссер должен «вычистить» из своего спектакля нескольких участников, подозреваемых в симпатиях к коммунизму. В романе, как и в реальности, возникают «странные сближения». Холодная война вызвала всплеск антисемитизма в, казалось бы, антагонистических странах. В СССР евреев обвиняли в пособничестве империалистам. В США – в коммунизме. К сожалению, многие из тех, кто подвергся остракизму на обоих полушариях, были евреями. «Почему, вы думаете, меня выделили среди остальных, мистер Арчер?.. Мистер Хатт ненавидит евреев. Когда он смотрит на меня, на его лице проступает то же самое, что я видел у нацистов в Вене. Ожидание. Ненависть. Уверенность. А пятью годами позже они отправили моего отца в печь…» Роман был опубликован в 1951 году после того, как Шоу обвинили в коммунистических убеждениях. Главы кинокомпаний занесли его в чёрный список Голливуда. Тогда он покинул США и уехал в Европу, где прожил 25 лет, в основном, в Париже и Швейцарии. Позже Шоу заявит, что этот чёрный список только «слегка контузил» его карьеру. Его ждало блестящее будущее: 12 романов, более 10 сборников рассказов, около 20 пьес… Шоу пользовался огромной популярностью, общий тираж его книг превысил 14 миллионов, они переведены на 25 языков, многие произведения экранизированы. Америка предстает в его романах во всей своей противоречивости, он разрушает мифы, его герои часто страдают о «неподлинности» своей благополучной жизни. Он – мастер построения сюжета, интриги. Однако, начиная с 1950-х годов, критики с пренебрежением относились к его книгам, считая, что его творчество – «полуискусство», а уж в России литературоведы презрительно называли его романы «облегченно занимательными». Шоу отвечал на все это с иронией: «Смешно, когда критики называют меня мастером “популярного романа”. А что значит – непопулярный роман?» И еще с горечью говорил: «Необходимым для писательской работы является не только талант, но и возможность выстоять, когда тебя наказывает мир, или ты наказываешь сам себя».
Палестина и Давос
Большим открытием для меня стал рассказ Ирвина Шоу – безусловно, один из лучших его рассказов – «Медаль из Иерусалима». Американский лейтенант, в нем легко угадать самого автора, оказывается во время войны в Тель-Авиве и знакомится с Руфью, бежавшей от нацистов из Германии… Прогулки по пляжу, беседы в ресторане, споры с арабским журналистом: «Почему, спрашивается, несчастные арабы должны в одиночку нести груз ответственности? Мы и так сделали больше, чем от нас по справедливости можно требовать. Если остальной мир действительно хочет того, чтобы еврейский народ продолжал существовать, пусть примет евреев у себя. Америка, Англия, Россия... Я почему-то не замечаю, что эти великие страны пускают к себе большие массы евреев. – Больших масс уже нет, – заметила Руфь. – Их осталась лишь горстка…» И только в конце рассказа красивая и нарядная Руфь, ничем не отличимая от американских девушек, рассказывает лейтенанту страшную историю гибели своей семьи и жениха в нацистской Германии и своего бегства в Палестину. Страшные картины становятся шоком для американца, много повидавшего на войне: «Они дошли до конца пляжа. Руфь оперлась на плечо Митчелла, обула туфли, после чего они направились к ведущим на променад ступеням. – До тех пор, пока нас не заперли в трюмах пятидесятилетнего греческого парохода, перевозившего раньше цемент, мы и понятия не имели о том, в каком положении можем оказаться, – продолжила Руфь. – Нас там было 700 человек, и мы провели в трюме больше месяца. Люди умирали ежедневно, и капитан позволял раввину и ещё троим подниматься на палубу для проведения похоронного ритуала перед тем, как бросить тело за борт. Питались мы лишь галетами и тушенкой: во всем, даже в питьевой воде завелись черви, а тела наши пошли нарывами. Старики ослабли настолько, что не могли двигаться. Дети орали день и ночь, потерявшие родственников люди то и дело начинали громко кричать, а запах, который установился в трюме, не поддается описанию. Человек, не побывавший там, просто не в силах понять, какая вонь может стоять в разгар средиземноморского лета в трюме парохода с вентиляционной системой, установленной в 1903 году в Салониках…» Не смогла добраться до берегов Палестины и мать Руфи – история, рассказанная ею, тоже вполне реальна. «Мама плыла на португальском судне, и я, узнав о его приходе, приехала встретить её в порт Хайфы. Но англичане не позволили пароходу пришвартоваться и через шесть дней якорной стоянки вынудили его уйти. На берегу собрались тысячи родственников и друзей тех, кто находился на борту. Когда пароход стал уходить, многотысячная толпа издала такой ужасный вопль, которого мне слышать никогда не доводилось и думаю, что не доведется. Но судно так и не вышло за волнорез. – Руфь замолчала, облизала пересохшие губы и продолжила совершенно обыденным тоном: – Произошел взрыв». Шоу с горечью пишет: «Митчелл страстно желал сказать Руфи, что пережитый ею ужас и её отвага не будут забыты, но не знал, как это сделать. Но, кроме того, лейтенант хотел быть до конца честным – хотя бы с самим собой. В глубине души он понимал, что дома в Вермонте, если ему суждено туда вернуться, эти события и люди постепенно начнут стираться в памяти и все больше станут походить на рассказы из детской книжки, прочитанной много-много лет тому назад…» Да, такие вещи быстро забываются. Но Митчелл берет из рук девушки подарок – серебряную медаль из святого Иерусалима. На память. Так мы узнаем, что рассказы людей, с которыми он встретился во время и после войны, не прошли даром для писателя. И он возвращается в Палестину в 1947 году, на этот раз с замечательным фотографом Бобом Капой. Легендарный фотограф оставил потомкам снимки с пяти войн, побывав на фронтах Испании, второй китайско-японской войны, Второй мировой войны, войны 1948 года в Израиле, а также первой войны в Индокитае. Там его и настигла пуля, он умер с фотоаппаратом в руках.
В Израиле Шоу пишет репортажи, а легендарный фотограф снимает, и сначала эти работы появляются в журналах, а потом, в 1950 году они выпускают одну из первых книг о еврейском государстве «Репортаж об Израиле». В Израиль Шоу возвращается еще не раз как журналист: в 1961 году, чтобы писать о деле Эйхмана, и в 1967-м, во время Шестидневной войны. Тема не отпускала его. …Он был счастливо женат, и сын Адам, родившийся 1950-м, стал журналистом и писателем. А умер Ирвин Шоу в Давосе, в Швейцарии, в возрасте 71 года 16 мая 1984 года всемирно известным писателем. Мы в России к тому времени только начали зачитываться его знаменитыми романами…
Дата: Понедельник, 07.11.2016, 10:47 | Сообщение # 337
Группа: Гости
ОДНА ТАЙНА НА ДВОИХ
Судьба щедро наградила Цецилию красотой, дивным голосом, редким актерским талантом. Судьба обделила Цецилию долгим веком и семейным счастьем. Но одарила любовью, которая пережила ее земную жизнь. Им не суждено было быть вместе, но они любили друг друга.
ОНА — Цецилия Джатиева ОН — Мстислав Ростропович
ОНА...
Необычное имя дала Цецилии крёстная мать – незадолго до рождения девочки она побывала в Италии и картина Рафаэля «Святая Цецилия» поразила крестную в самое сердце. Когда в 1923 году в Цхинвале в семье Александра Джатиева и Веры Кулаевой появилась на свет первенец – девочка, новорожденную назвали Цецилией – в честь святой христианской мученицы, покровительницы музыки и искусства. Выбор оказался снайперски точен: малышка выросла в писаную красавицу, словно сошедшую с полотен Рафаэля. И посвятила жизнь музыке. Отец Цецилии – первый председатель ЦИК Южной Осетии Александр Джатиев. Пламенный революционер, организатор промышленности, но одновременно и хороший писатель, эрудированный, по отзывам современников, человек. Классиком осетинской словесности сегодня называют дядю Цецилии по матери – Созрыко Кулаева. Но жизнь интеллигентной семьи сложилась трагически: смутное время и конфликт с Берией сначала забросили Джатиева во Владикавказ, а потом и вовсе привели его в застенки НКВД. Цецилия тогда заканчивала школу. И тут на ее пути случилась первая счастливая встреча. Композитор Татаркан Кокойти вихрем ворвался в музыкальную жизнь Осетии. Он действовал энергично и неутомимо, стучал во все двери и добился своего: в Осетии организовали Ансамбль песни и пляски (позже его назвали «Алан»), открыли первое на Северном Кавказе отделение Союза композиторов, и, главное, начали готовить национальные кадры.
В числе тридцати тщательно отобранных талантов оказалась и Цецилия Джатиева. Об успехе написали отцу в лагерь – Джатиев не был лишен права переписки. И собрали Цецилию в Москву. Первый курс она закончила в июне 1941 года... Когда забрезжил конец войны, занятия в студии возобновились. Но для Цецилии все изменилось: она осиротела. Из Гулага Александр Джатиев написал Сталину – пожаловался на Берию. Жалобу передали Лаврентию Павловичу, и он решил вопрос – навсегда...
ОН...
В отличие от нее – известной лишь своему народу, его знает весь мир. Энциклопедии называют Мстислава Ростроповича выдающимся русским виолончелистом, дирижером. Народный артист СССР, лауреат Сталинской и Ленинской премий известен как великий музыкант и замечательный общественный деятель. Судьба одарила его многими талантами. И главным человеческим талантом – любить...
Отец Мстислава – Леопольд Ростропович был известным виолончелистом, мама, Софья Николаевна – пианисткой. Мстислав родился в 1927 году в Баку, но вскоре семья переехала во Владикавказ: группой выпускников Бакинской консерватории укрепили Владикавказский симфонический оркестр. Рассказывают, что репетировали на эстраде в парке, и маленький Славка не слушал музыку, а глазел на павлинов, что гуляли неподалеку: вдруг уронят яркое перо? В городе на Тереке его отдали учиться музыке, но рвения мальчонка не обнаруживал, наоборот, шалил напропалую так, что педагог – главное музыкальное светило во Владикавказе тех лет Нетта Казимировна Качаровская – иной раз наказывала озорника... Во Владикавказе Ростроповичи прожили лет пять. Потом музыкального вундеркинда отдали в школу имени Гнесиных в Москве. В эвакуации он учился и учил – в пятнадцать лет Мстислав заменил умершего отца на преподавательской работе в музыкальном училище. Шестнадцати лет он поступил в Московскую консерваторию сразу на два факультета – в композиторский и в класс виолончели. В год Победы Мстислава Ростроповича перевели со второго курса сразу на пятый. В 1946-м он поступил в аспирантуру.
ОНА
На студентку Джатиеву заглядывались консерваторские со всех курсов – хороша! Высокая, тоненькая, с прозрачной фарфоровой кожей и серо-синими глазами, обрамленными длинными пушистыми ресницами…
Цецилия Джатиева (3-я справа) с однокурсниками по консерватории. Москва, 1946 г.
Сама Цецилия своей красоты будто не сознавала и кроме занятий ничем не интересовалась. Тихая, скромно одетая девушка очень стеснялась своей бедности, терялась среди бойких москвичей и не решалась ходить по столице одна – всегда искала спутниц. Не пропускала ни одного заметного концерта – по студбилету консерваторских пускали бесплатно. Целый концерт они выстаивали на галерке и жадно впитывали в себя все лучшее, чем одаряла Москва. Иной раз Цецилия ходила с братом: двоюродный брат Знаур Гассиев учился тогда в Московском авиационном институте и часто навещал сестру в общежитии. И тайные, и явные воздыхатели опасались горячего кавказца.
ОН...
Аспирант Мстислав Ростропович подружился со Знауром Гассиевым. И очень надеялся завербовать его в союзники – щупленький молоденький аспирант влюбился в горскую красавицу без памяти. И видно было, что безответно, рассказывал позже брат. Угловатый и стеснительный виолончелист в открытую поговорить с предметом страсти не решался: глянет на неприступную кавказскую девушку – и немеет. Знаур оценил искреннюю любовь Ростроповича, но тайных лазеек к сердцу Цецилии не нашел и против воли сестры ничего, по его словам, сделать не смог. Но дружбу с Ростроповичем сохранил – до самой кончины великого музыканта. Младшая сестра Цецилии Зая со Знауром не согласна. Чувство было – и взаимное, рассказывает сегодня Зая Александровна. «Он же такой неказистый, - удивлялась младшая, - что ты в нем нашла?» «Я его люблю,» – шептала Цецилия, чтобы не разбудить соседок по комнате – сестры секретничали в общежитии. Но не сложилось. Отчего – спросить сегодня не у кого. «Она со мной мало делилась, я все же младше на пять лет, – продолжает Зая Джатиева, – Но что любила Ростроповича – это точно...»
Может быть, властная мама Мстислава помешала ему жениться на горянке? Хотя в те годы все были единой общностью – советским народом, и в межнациональных браках никто ничего особенного не видел. Вот и у Цецилии на курсе был случай: Ляля Хуцистова вышла замуж за Эмиля Гилельса.
Перебирали и другие причины: бедная, отец репрессирован, это могло помешать стремительной карьере музыканта. Говорили, что и мама Цецилии тоже была против. Детей было трое, но Цилечку, свою красавицу, она любила особенной любовью. И не могла представить, что той не будет рядом. Хорошо, если и муж будет свой, осетин. Против воли родителей с обеих сторон и против взглядов среды Цецилия не пошла. И рассталась со Славой.
ОНА...
Консерваторию Цецилия закончила с красным дипломом. Но на оперную сцену не вышла: оперный театр во Владикавказе к приезду выпускников консерватории не организовали. Камерная певица Джатиева пела в концертах филармонии – сначала в общих, а потом и в сольных. За ней толпой ходили поклонники и меломаны: обсуждали как пела, как выглядела, как держалась на сцене. А когда ансамбль «Алан» выехал на первые зарубежные гастроли в ГДР, и в честь ансамбля в Берлине устроили бал, его открывала первая красавица – Цецилия Джатиева. На нее оглядывались везде. "Я так любила гулять с ней по улицам, – делится Зая Джатиева, – казалось и мне перепадает частичка восхищения. Цецилия была не просто красивым экзотическим цветком, когда она входила в комнату, все словно солнышко освещало".
Сама Цецилия своей безупречной внешности стеснялась. Всеобщее внимание ее смущало. Был случай, – рассказывает Зая Александровна, – Цецилии подарили модную шляпку. Она надела ее и мы отправилась с ней гулять. Дошли до первого укромного уголка, и Цецилия быстро сдернула шляпу. Засмущалась: люди не просто оглядывались, они забегали вперед и разворачивались навстречу – любовались. И это во Владикавказе, где миловидных осетинок полны улицы!
Чистое меццо-сопрано, волшебное пиано, удивительное сценическое обаяние и аристократическая внешность могли стать слагаемыми сценического успеха. И режиссеры шанса не упустили. То, что не удалось на оперной сцене, получилось на драматической: Дездемона, Корделия, роли в пьесах осетинских драматургов – всюду Цецилии сопутствовал успех. Играла она, по отзывам очевидцев блистательно. И снова покоряла сердца. На драматическую сцену выходила взрослая женщина, жена и мать. Когда Цецилия вернулась из Москвы, сваты пошли в дом Джатиевых неиссякаемым потоком. Ну, ты уже выбери кого-то, взмолилась родня. И Цецилия выбрала – самого настойчивого. Он буквально не давал Цецилии прохода, грозил убить, если выйдет за другого. А ей было все равно – если не Слава, пусть будет кто угодно... Потом она сыграет это в театре: в спектакле "Фатима" по пьесе Коста Хетагурова героиня выходит замуж за первого попавшегося, когда не может выйти за любимого.
Фамилию Цецилия не сменила – хранила память об отце. Как и у Фатимы, у Цецилии родился сын – Алан. В семье не ладилось: муж не отличался легким характером… В театре шептались о Ростроповиче, о том, что он продолжает любить Джатиеву, но расспросить ее саму никто не решался: Цецилия вела себя строго и повода для сплетен не давала. И тут пришла весть о Декаде осетинского искусства и литературы в Москве. Театр засобирался на гастроли...
ОН...
Музыкальная карьера Ростроповича летела стремительно. После победы на всесоюзном конкурсе музыкантов-исполнителей в 1945 году (именно после нее он скакнул со второго курса консерватории на пятый) успех следовал за успехом. Прага, 1947-й, Всемирный фестиваль молодежи и студентов – первое место, «сенсация соревнования», по оценке газеты «Млада фронта». Будапешт, 1949-й, Всемирный фестиваль молодежи и студентов – первая премия, Прага, 1950-й, Международный конкурс виолончелистов имени Гануша Вигана – первая премия. 1951-й – Сталинская премия. И гастроли, концерты – без конца. Ростропович объездил всю страну и половину Европы, переиграл весь виолончельный репертуар. Темпераментный и энергичный он был очень влюбчив, дружил с Зарой Долухановой, Майей Плисецкой, Аллой Шелест. Потом по Москве даже ходила дразнилка: «Зарился-зарился, маялся-маялся, шелестел-шелестел, да вишневой косточкой подавился». И только Цецилию, его любимую Иленьку, ни с чем не рифмовали – эту тайну Ростропович хранил надежно.
ОНА...
И тут Декада! Москва, 1960 год. Гастроли шли с большим успехом: рецензии, овации, букеты. А в труппе театра шепот: везде и всюду появляется Ростропович. Приходит на спектакли Цецилии, дарит букеты. Встречаться наедине в гостинице Цецилия отказалась наотрез. Свидетелем решающего разговора оказался ее товарищ Лев Хасиев, впоследствии директор Дома Искусств во Владикавказе. Он сердился, опаздывал на свидание, но Цецилия упросила остаться: негоже кавказской женщине принимать мужчину наедине. Ростропович явился в «Балчуг» не один, а с мамой. И с огромным букетом, и с дорогими шоколадными конфетами. Хасиев поедал конфеты, а главные действующие лица решали дальнейшую жизнь. Речь шла о том, что Цецилия возвращается домой, заканчивает дела, увольняется и переезжает к Ростроповичам в Москву. Говорила, уверял свидетель, в основном, Софья Николаевна, Цецилия больше отмалчивалась, но против переезда вроде как не возражала.
ОН...
Он шел по перрону Курского вокзала вдоль поезда «Москва-Владикавказ» и нес букет необъятных размеров. Все смотрели на букет и на него – знаменитого музыканта, прославленного виолончелиста. И на неё, на Цецилию, которой он нес цветы. Слава и Иленька стояли у вагона и прощались. Ростропович думал, что ненадолго.
ОНА...
Она вошла в вагон и заплакала. Хасиев бросился утешать и распрашивать. «Я не вернусь в Москву, – всхлипнула Цецилия. «Как?! Ведь вы же договорились?» «Они ни разу не спросили о моем сыне». Поезд отъезжал всё дальше...
В Москву Цецилия не вернулась. Поехала на гастроли, в Цхинвал, на родину. Триумфальный успех омрачила маленькая неприятность: у Цецилии разболелся зуб. Стоматолог внял уговорам, и удалять зуб не стал – не испортил улыбку. Но занес инфекцию, и дома, во Владикавказе, щека распухла. Из Нальчика немедленно приехала сестра Зая – будто чувствовала, что дело не кончится добром. И Цецилия волновалась: «Ой, еще умру!» «От этого не умирают», – успокоил врач... Этих слов Зая Александровна не забыла до сего дня – через несколько дней Цецилия умерла в больнице.
Её хоронил весь город: Цецилия не была Заслуженной и Народной по документам, но была заслуженной и народной – по любви. Семилетнего Алана отцу не отдали: выполняя волю умирающей, его вырастили мать и брат Цецилии. А вскоре в семье появилась маленькая Циля: Зая Джатиева назвала дочь Цецилией.
ОН...
Мстислав Ростропович воспоминаний не оставил. Никто не знает, как он пережил горе.
О его семейной жизни известно многое – Галина Вишневская описала ее в книге «Галина». Но мало кто, кроме родных и близких Цецилии, знает,что большую любовь к прекрасной осетинке Ростропович не зачеркнул. Он навещал Цецилию – в её вечном пристанище. С огромным букетом – как всегда приходил к живой.
Когда Алан закончил школу, Мстислав Леопольдович приехал во Владикавказ: позвал в Москву, предложил всяческую помощь. Алан отказался. Жизнь его, добавим, не оказалась ни гладкой, ни долгой: по мистическому совпадению Алан прожил, как мать, 37 лет. Осталась дочь – тоже Цецилия.
В 1974 году Ростропович с семьей покинул СССР: он был наказан за дружбу и поддержку Солженицына. Тогда, если помните, уезжали без надежды вернуться, и Мстислав Леопольдович приехал во Владикавказ – прощаться.
Тот венок, что он привез из Москвы, Знаур Гассиев, приехавший по его просьбе из Цхинвала, и другие очевидцы вспоминают до сих пор – огромный, сплетенный из цветов, что не вянут быстро. Он простился навек, не зная, что изменится страна, откроются границы, и он снова вдохнет воздух Кавказа. Теперь уже точно – напоследок.
В марте 2005 года Мстислав Леопольдович на несколько дней прилетел в Осетию. Он встретился с родственниками погибших и пострадавшими в Беслане, передал деньги детям-инвалидам, открыл именные счета для детей-сирот… С огромным букетом он пришел к Цецилии. И как был, в дорогом длинном пальто, упал на колени в кладбищенскую глину. Те, кто были рядом услышали: Ростропович просил прощения. И шептал, что надеется на встречу – там... --------- «У нас с ней была такая любовь, такое нежное и чистое чувство, но я вам ничего про это говорить не буду – знаю, что первый кто меня встретит Там, будет Она».
И попросил отвезти его в парк детства. Он так быстро шел, что мы еле за ним поспевали, – вспоминает родственница Цецилии Зарина Джатиева. - И быстро говорил: «Ворота – смотрите, они такие же. Этот воздух – я так скучал по нему, это воздух моего детства... я помню это дерево, и озеро такое же, а здесь должно быть кафе, а тут шахматный клуб. За углом сейчас будет эстрада, а почему она закрыта... ремонт?»
Взлетел по ступенькам, мгновение – и он уже в подсобке у маляров, они пили чай. И так и застыли с открытыми ртами. «Здравствуйте, а я здесь жил, мой папа тут работал». На мой вопрос: «Вы его знаете?», маляры в один голос: «Да, это Ростропович... Неужели это вы?!» Он обрадовался и заулыбался как ребенок: «Видите, они меня знают!»
Он был в хорошем настроении, но вечером, на набережной, когда мы смотрели на Терек, он вдруг с грустью проронил: «Я ничего не боюсь, потому что знаю – там все есть». Через два года Ростроповича не стало.
P.S. Среди многочисленных наград и званий Ростроповича было и членство в римской Академии Санта Чечилия (Святой Цецилии).
Автор: Лора Цициан. Фото: из личного архива Заи Джатиевой
Дата: Пятница, 18.11.2016, 15:41 | Сообщение # 339
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 543
Статус: Offline
ПОХОЖИЙ НА ЕВРЕЯ. Или о взаимопомощи и продвижении.
Я борец за свободное употребление слова “еврей”. Сколько можно вздрагивать от этого обстоятельства? Я вспомнил Розанова, который написал, по-моему, еще в 1906 году в связи с какими-то манифестами в своих записочках: “Экая теперь забота для русского интеллигента, как бы еврея не обидеть?..” Слово “еврей” режется пополам: произнесенное евреем и неевреем. Слова “еврей” и “русский” существуют, они не оскорбительны, и до каких пор я должен вздрагивать, что я русский?! Мы живем в стране, у которой практически до сих пор нет менталитета. Кто такие русские, сказать трудно. Когда у меня спрашивают: кто такие русские? – я говорю: знаете, это не получившиеся немцы, не получившиеся евреи, не получившиеся японцы. И точно так же с кавычками у меня спрашивают: “А почему японцы?” Про евреев или немцев почему-то не спрашивают. Как и слово “еврей”, еврейский вопрос есть и его нет – раздвоение сознания. Так получилось, что я, русский человек, в “Пушкинском доме” поднял еврейский вопрос. Мы с евреями объединены одной любовью – любовью к русскому языку. Это еще отметил Борис Парамонов в эссе “Русский человек как еврей”. Оно начинается именно с этой раскладки, что людей, настолько посвятивших себя слову или уверовавших в него, как русский или еврей, нет. Поэтому их так легко надуть и обмануть, потому что они слишком верят в слово, полностью начинают ему соответствовать. Нет лучших читателей и нет более филологически языковых народов, чем евреи. А язык у нас общий, и я на нём с вами говорю. Ничего более русского, чем язык, у нас нет. Действительно, не существует неба русского, а вот язык есть. Природа? Литература? Так она же языком написана. Без литературы нет языка. Литература – это орган языка, без него литературы не существует. Так же как и без народа. Народ – это тоже орган языка. Понятие это тоже закавыченное и оскверненное. У меня в 1998 году вышла книга “Неизбежность ненаписанного”, первый опыт автобиографии. Но из нее выпала одна глава, она называлась “Еврейские ангелы”. Я побоялся – а вдруг не так поймут, что-то подумают. Лживый страх, в котором, может быть, виноваты обе стороны. Я кратко перескажу эту главу и вспомню заодно людей, из которых многих уже нет. И это не подделка. Это факт моей жизни. Так случилось, что во время блокады Ленинграда меня спасла жена моего дядьки, о ней написан рассказ “Похороны доктора”. Она меня спасла, когда, вынося из госпиталя, отдала мне свою кашу. Я до сих пор помню эту кашу, она была, как клейстер, с концентрическими отпечатками на кастрюльке, более похожая на морскую раковину, чем на кашу. Но мне в четырехлетнем возрасте удалось пережить зиму. Она меня спасла в ту зиму, а потом сказала матери: “Уезжай”. И мать умудрилась вывезти нас с братом в 1942 году по блокадному ладожскому ломающемуся льду. Когда я оглядываюсь назад, то замечаю: каждый раз в какой-то важный момент моей жизни ниоткуда появляется человек, который потом оказывается евреем. Тетка для меня была первой. Живу я себе спокойно без евреев, даже не замечаю, что тетка тоже со мной живет в квартире. Я ничего этого не замечаю и ничего не пишу. Я был знаменит чудовищными мышцами, изобрел то, что потом стало в моде, при Сталине это не было разрешено. Я был культуристом и накачался так, что был знаменит, как Шварценеггер своего времени. В 1956 году, во время оттепели, выхожу из кинотеатра, где проходила неделя итальянского кино. Посмотрел фильм “Дорога” Федерико Феллини, который меня совершенно потряс. Встречаю моего соученика. И начинаю ему излагать свои суждения по поводу фильма.. Он был так поражен, что, кроме мускулов, у меня есть и мысли, что пригласил меня в литературное объединение. Когда я туда попал, то понял, что попал в свою среду. Так мне пришлось начать писать, чтобы из неё не выпасть. Почему он появился, зачем он меня туда затащил – этого объяснить нельзя. Этого человека звали Яша Виньковецкий. Царство ему небесное. А потом, когда уже я стал начинающим писателем, и оттепель всё еще теплилась, шли мы как-то с приятелем Сашей Кушнером из литобъединения. Я узнал про своё происхождение. У меня мать – дворянка, отец – почетный гражданин. Стал ему пересказывать, ничего не имея в виду. Саша молчал. Потом сказал мне великую фразу, я помню ее до сих пор: “Я такого про своих ничего не знаю, но знаю одно: пять тысяч лет мои предки были евреями”. Вот это мне показалось очень существенным добавлением к скромному послужному дворянскому списку. Такая вот история. Как-то возник разговор: был ли у меня учитель? Я хвастливо говорил: нет, у меня не было учителя, то есть я находил их в русской классике. Но такого учителя, как положено по жизни, гуру, что ли, не было. Потом у нас с Кушнером появился, наконец, учитель – Лидия Гинзбург. О чем она с нами беседовала, это понять нельзя, потому что сравнить наш интеллектуальный уровень и её багаж с нашим было невозможно. Однако мы общались естественно. Помогал, конечно, Петербург, потому что Петербург оставался всегда Петербургом, эти камни несли за собой культуру. Писатель – это, прежде всего, читатель. Что он начитал – с особой страстью, с особой способностью к чтению, – то и есть. Михаил Слонимский. Последний живой Серапион из группы писателей 20-х годов “Серапионовы братья”. Что он для меня только ни вытворял, при этом был не самого смелого десятка. Ради меня он делал то, что не мог сделать ради себя. Невозможно забыть, как в 1963 году он просил Георгия Маркова не уничтожать меня. В 20-е годы он Георгию Маркову помог. Мою первую книжку объявили формалистской, и Марков должен был со мной расправиться. Это было в то время, когда он приехал от Политбюро “шерстить” Ленинград. Вот в это время к нему подошел Михаил Слонимский и попросил за меня. Я помню его лицо, он весь трясся как осиновый лист. Но он попросил, а Марков выполнил. И опять появляются эти самые евреи... Я как-то спросил свою подругу: “Скажи мне, наконец, кто вы такие?” Она говорит: “А вот и не скажу”. Всё это так хитро.
В 68-м году на каком-то дурацком выступлении в какой-то библиотечке (были тогда такие, за это платили 15 рублей за выступление) – у меня вышли уже кое-какие книжки в Ленинграде – была встреча с читателями, всё это в тесноте. Вдруг вижу – сидит благородная красивая седая дама. Сидит, и когда какие-то читатели что-то вякают, она прыгает на стуле от негодования, но молчит. Я вижу, что она кипит и молчит. Что такое? А я перед этим выступлением получил роскошное письмо от читателя, самое лучшее в своей жизни, такое изысканное, настоящее. И вдруг она всё-таки не выдержала и задала какой-то вопрос или реплику подала какому-то критику из зала. После вечера я подошел к ней и спросил: “Так это вы написали мне это письмо?”
И до самой её смерти она добровольно стала моим литературным секретарем. Елена Самсоновна Ральбе знала три языка, книги иностранных авторов читала в подлиннике. Она была намного старше меня – 1895 года рождения. Она восстанавливала для меня рукописи аккуратным архитектурным подчерком. Почему она появилась в этот момент? Моя мать её ревновала, а она ревновала мою мать, будучи на 10 лет старше моей матери. Это какое-то чудо. Её эстафету в 1987 году, когда я оказался впервые в Америке, подхватили Присцилла Меер и Эллен Чансис, первые “битоведки”, профессора Веслианского и Принстонского университетов. Про американок хотя бы не надо знать, еврейки ли они. Положим, у меня нечистая русская внешность. Что-то есть от татарского ига. Я даже хотел написать книгу с точки зрения русского человека, которого иной раз принимают за еврея, и назвать её “Похожий на еврея”. Однажды был у меня замечательный эпизод. Чудный дядька приехал из Израиля, один из основоположников израильской литературы – Арон Аппельфельд. Мы друг другу понравились с первого взгляда. Он мне чем-то напомнил моего друга Юза Алешковского. Мы познакомились на приёме, который устраивала чудная женщина, израильский посол в России Ализа Шенар. Арон начинает этот разговор: “Может, бабушка, может дедушка?” – “Вы знаете, я бы и рад, но не получается, не складывается”. Он посмотрел на меня и говорит: “Сделаем!”
Наступили тяжелые времена, потому что заканчивалась оттепель, на которую была еще какая-то надежда. Появился Юз Алешковский. Как он появился? Очень просто. Он увидел меня, когда я был с чудовищного бодуна и, как сейчас помню, накормил меня грибным супом. И с 1968 года и по сей день у меня более близкого друга нет. Я сам его выпихивал за границу, потому что ему бы не простили “метропольские” дела. Он уже написал книги “Рука”, “Николай Николаевич”, они ходили в самиздате, он скрывал авторство. У него был вызов через жену. Но он колебался, как настоящий русопят. А когда он уехал, я понял, чего я лишился. Во-первых, мне не с кем было поговорить, во-вторых, мне не с кем было выпить, в-третьих, мне не с кем было поесть. Я лишился аппетита, потому что из его рук я получал такое питание! До сих пор эта дружба свято сохраняется, слава Б-гу...
…Вдруг в дверь кто-то стучится, и передо мной стоит человек с черной бородой, как бы теперь сказали, с ярко выраженной южной внешностью. Оказалось, это мой поклонник и читатель Юрий Карабчиевский. Он узнал, что мы живем в соседних домах, и пришел первым. Юрий помог мне переправить “Пушкинский дом” на Запад. В своей лаборатории он переснимал мою книгу на фотопленку. Потом он первый написал о “Пушкинском доме” еще до его публикации в “Гранях”. Зачем? Что ему было надо? Каким ветром его занесло? Когда осенью 1986 года меня впервые выпустили на Запад, я был абсолютно измучен десятилетним запретом, невыездом за границу, всего боялся... Я был уверен, что в Западном Берлине меня задержат. Первое, что я сделал, – закурил в аэропорту, тогда разрешалось курить только в международном аэропорту. Выкурил сигарету, потом прошел все формальности и оказался в самолете. Думал, что и там меня задержат. Дело в том, что в то время пассажиры попадали в Западный Берлин без визы, их встречал наш служащий из посольства и перевозил через границу. Думал, вот тут он меня задержит. Это была моя первая зарубежная поездка. После всех этих страхов, ужасов открываются двери, и я вижу розы и мои книги. У меня жуткая простуда, аллергия. Кошмар. И вдруг на выходе вижу какого-то молодого небритого мужика, который говорит мне: “Пойдем!” Я спрашиваю его: “А ты кто такой?” – “А я тебя видел, когда я был маленький, ты заходил к моему дяде”. Натан Федоровский, так звали небритого мужика, оказался берлинским галерейщиком. Он десять дней провел со мной, больным человеком, водил меня за ручку, учил, как жить на Западе. Почему он пришел, кто ему приказал? И вот я говорю – это все были евреи. Я хотел написать об этом главу “Еврейские ангелы”. Все эти люди появлялись в моей жизни в самые острые моменты. Вот такое свойство. Андрей Георгиевич Битов– прозаик, родился 27 мая 1937 г. в Ленинграде, на Петроградской стороне. Окончил среднюю школу. В 1957 – 1958 служил в стройбате на Севере. Учился на геолого-разведочном факультете Ленинградского горного института, защитив диплом в 1962.
Начал писать в 1956 г., впервые напечатался в 1960-м, еще в студенческие годы. Первый сборник рассказов “Большой шар” был опубликован в 1963 и вызвал полемику в печати. Произведения А. Битова выходили с большими перерывами, причем каждая публикация привлекала внимание читателей, не проходила незамеченной. Последний перерыв длился почти 10 лет, до 1986 года. Роман “Пушкинский дом” был написан в 1971-м, но был издан в США только в 1978-м. Первое советское издание стало возможным в 1989-м...
При подготовке материала использована стенограмма выступления Андрея Битова на встрече с читателями в Израильском культурном центре.
Выдержка из интервью писателя: – То есть просто статистически, потому что страна сидела в лагерях и не могла размножаться. А. Б.- Зэки не размножались. Размножался конвой. И вот это гораздо более опасный демографический взгляд. А сейчас такой отрезок времени, когда у власти находятся люди, родившиеся в промежутке между войной и смертью Сталина. Они рождены теми людьми, которые вполне верили системе, в Сталина и в свое будущее, и это довольно серьезный момент. Это поколение должно пройти. Безусловно. Потому что наши еще на чем-то другом замешаны. Война хотя бы была в памяти, это серьезное переживание. А тут такая полная уверенность в себе — легко представить систему родителей тоже. Вообще, история такая блядь, что пока в ней правда уляжется, она еще сорок раз будет переписана. И… Восстановление церквей — дело хорошее. А веру обрести без покаяния — невозможно. А этого нет как нет. Наоборот, идет огромное сопротивление — как же так, плевать в собственное прошлое, и т. д. Не плевать. А наоборот, сочувствовать ему. Вот демография — погибшие на фронте и в зонах. Наверняка это люди в процентном отношении более качественные, чем… А что такое гибель одного человека? Это прекращение его потомства, а не смерть этого человека. Которая может быть рассмотрена, в свою очередь, как трагедия, как горе. Ну, тут мы уйдем далеко от языка. Хотя к языку это все имеет прямое отношение. Потому что кто им пользуется, таков и язык. Это нам только так кажется, что мы говорим на одном языке...
Дата: Воскресенье, 20.11.2016, 13:18 | Сообщение # 340
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
В своих воспоминаниях Александр Вертинский подробно описывает свою службу в 68-м санитарном поезде «Всероссийского союза городов»: «Работы было много. Мы часто не имели даже времени поесть. Людей тогда не щадили на войне. Целые полки гибли где-то в Мазурских болотах; от блестящих гвардейских, гусарских и драгунских полков иногда оставались одни ошмётки. Бездарное командование бросало целые дивизии в безнадёжно гиблые места; скоро почти весь цвет русской императорской гвардии был истреблён». В поезде была книга учёта, в которую записывалась каждая перевязка. Так что точно можно сказать, сколько Вертинский сделал перевязок: 35 тысяч. Медбрату Вертинскому поручались тяжелораненные, перевязки легкораненым делали медсёстры.
Одна из самых запоминающихся поездок на санитарном поезде у Вертинского была связана с Псковом. «Однажды ко мне в купе (вагоны были уже забиты до отказа) положили раненого полковника, - вспоминал Вертинский в своих мемуарах «Дорогой длинною...». - Старший военный врач, командовавший погрузкой, сказал мне: - Возьмите его. Я не хочу, чтобы он умер у меня на пункте. А вам всё равно. Дальше Пскова он не дотянет. Сбросьте его по дороге. - А что у него? - Пуля около сердца. Не смогли вынуть - инструментов нет. Ясно? Он, так или иначе, умрёт. Возьмите. А там - сбросите…»
Не понравилось мне все это: как так — сбросить? Почему умрет? Как же так? Это же человеческая жизнь. И вот, едва поезд тронулся, я положил полковника на перевязочный стол. Наш единственный поездной врач Зайдис покрутил головой: ранение было замысловатое. Пуля, по-видимому, была на излете, вошла в верхнюю часть живота и, проделав ход к сердцу и не дойдя до него, остановилась. Входное отверстие— не больше замочной скважины, крови почти нет. Зайдис пощупал пульс, послушал дыхание, смазал запекшуюся ранку йодом и, еще раз покачав головой, велел наложить бинты.
— Как это? — вскинулся я. — А так. Вынуть пулю мы не сумеем. Операции в поезде запрещены. И потом — я не хирург. Спасти полковника можно только в госпитале. Но до ближайшего мы доедем только завтра к вечеру. А до завтра он не доживет.
Зайдис вымыл руки и ушел из купе.
«Я смотрел на полковника и мучительно думал: что делать? – рассказывал Вертинский далее. - И тут я вспомнил, что однажды меня посылали в Москву за инструментами. В магазине хирургических инструментов «Швабе» я взял всё, что мне поручили купить, и вдобавок приобрёл длинные тонкие щипцы, корнцанги... В списке их не было, но они мне понравились своим «декадентским» видом. Они были не только длинными, но и кривыми и заканчивались двумя поперечными иголочками». И медбрат Вертинский, в нарушении всех инструкций, решился провести операцию и извлечь пулю: «Была не была! Разбудив санитара Гасова (он до войны был мороженщиком), велел ему зажечь автоклав. Нашёл корнцанги, прокипятил, положил в спирт, вернулся в купе. Гасов помогал мне. Было часа три ночи. Полковник был без сознания. Я разрезал повязку и стал осторожно вводить щипцы в ранку. Через какое-то время почувствовал, что концы щипцов наткнулись на какое-то препятствие. Пуля? Вагон трясло, меня шатало, но я уже научился работать одними кистями рук, ни на что не опираясь. Сердце колотилось, как бешеное. Захватив «препятствие», я стал медленно вытягивать щипцы из тела полковника. Наконец вынул: пуля!» В это время кто-то тронул Вертинского за плечо. Тот оглянулся. За спиной стоял поездной врач, оценивший операцию медбрата в нескольких словах: «За такие штучки отдают под военно-полевой суд».
Но делать было нечего – надо было действовать дальше. Вертинский промыл рану, заложил в неё марлевую «турунду», перебинтовал и впрыснул полковнику камфару. К утру раненый пришёл в себя. «В Пскове мы его не сдали, - написал Вертинский. - Довезли до Москвы. Я был счастлив, как никогда в жизни!»...
********* ...— Кто этот Брат Пьеро? — спросил Господь, когда ему докладывали о делах человеческих. — Да так... актер какой-то,— ответил дежурный ангел.— Бывший кокаинист. Господь задумался. — А настоящая как фамилия? — Вертинский. — Ну, раз он актер и тридцать пять тысяч перевязок сделал, помножьте все это на миллион и верните ему в аплодисментах. "С тех пор мне стали много аплодировать. И с тех пор я всё боюсь, что уже исчерпал эти запасы аплодисментов или что они уже на исходе. Шутки шутками, но работал я в самом деле как зверь..."
Сообщение отредактировал дядяБоря - Воскресенье, 20.11.2016, 13:24
Дата: Суббота, 03.12.2016, 09:40 | Сообщение # 341
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 319
Статус: Offline
Киномузыка может быть приятным сопровождением к сюжету фильма, а может стать сердцебиением и дыханием... Именно такую музыку сочинял итальянецНино Рота, музыкальный соавтор картин Феллини, Висконти, Дзеффирелли, Копполы.
Сегодня исполняется 105 лет со дня его рождения
И это был век Нино Роты, говорит кинокомпозитор Владимир Дашкевич. "Музыка Рота лучше всего расскажет о том, каким был и что чувствовал человек в ХХ веке", – считает собеседник агентства. "Рота – энциклопедический художник, – вторит композитор Александр Журбин. – И в его музыке поражает сочетание удивительной мелодической яркости, которая сразу проникает в душу. Он никогда не был банален"...каждое сочинение Нино Роты – от вальса в "Рокко и его братьях" Висконти до музыки в "Сладкой жизни" и "Восьми с половиной" Феллини и лирической темы в "Ромео и Джульетте" Дзеффирелли – это новое душевное откровение, страстное высказывание остро чувствующего человека. "Крестный отец" в музыке и в кино, Рота родился в Милане, жил в Риме, а после окончания Римской консерватории уехал работать в США. Одним из его учителей в Америке был Игорь Стравинский, смелый реформатор музыки, а дирижерскому мастерству Нино учился у Артуро Тосканини – "волшебника дирижерского пульта".
Рота вобрал в себя американские ритмы и мелодии, а спустя годы, претворил их в музыку к "Крестному отцу" (1972) Френсиса Форда Копполы – киносаге в той же мере американской, в какой и итальянской.
За музыку ко второй части "Крестного отца" (1974) Рота получил "Оскара", и музыкальная тема киноромана Копполы стала культовой для многих киноманов...
"Из Нино Роты вырос Эннио Морриконе – нынешний кумир", – говорит Александр Журбин. Так или иначе, влияние Роты сказалось в творчестве Джона Уильямса, работавшего со Стивеном Спилбергом, Анджело Бадаламенти, сочинявшего музыку к картинам Дэвида Линча, Ханса Циммера – музыкального "соавтора" лент Ридли Скотта. Среди "учеников" Нино – Мишель Легран, Клинт Менселл, Горан Брегович, Говард Шор и другие композиторы. Нино Рота – знаковый композитор "для тех, кому 50, 60, 70 лет". Мы все подпали под его сильное влияние, когда к нам пришли фильмы Феллини и "Крестный отец" Копполы, – признается Александр Журбин. Нино Рота – по образованию "классический" композитор – нашел контакт с публикой именно в кино, хотя инаписал восемь опер, пять балетов и симфонии. В отличие, например, от Френсиса Лея, композитора-любителя, автора популярной музыки к фильму "Мужчина и женщина" Клода Лелуша, Нино Рота был профессиональным композитором... Фактически Рота сделал с музыкой в кино то же, что Чайковский сделал с музыкой в балете:симфонизировал ее, придав ей самостоятельную значимость и дав ей возможность жить полноценной жизнью отдельного произведения. Нино Рота умер в 1979 году, а современники все так же очарованы его музыкой и продолжают разгадывать тайну его таланта.
Ольга Соболевская
Сообщение отредактировал duraki19vse - Суббота, 03.12.2016, 09:49
Дата: Понедельник, 05.12.2016, 18:00 | Сообщение # 342
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 217
Статус: Offline
АНИСФЕЛЬД, БОРИС ИЗРАИЛЕВИЧ (Бер Срулевич) (1878-1973), "русский" художник и сценограф, родился 2 (14) октября 1878 года в местечкеБельцыБессарабской губернии в семье управляющего имением Срула Рувиновича Анисфельда и его жены Гитли Ициковны. Родители хотели его видеть скрипачом.. но в 1895 году, без особой подготовки он поступил в Одесскую рисовальную школу, где учился у Г. А. Ладыженского и К. К. Костанди, которую закончил в числе лучших.
В 1901-м, как выпускник Одесской школы, был без экзаменов принят в Петербургскую Академии художеств и определён в класс батальной живописи профессора П. О. Ковалевского, известного также мастерски исполненными изображениями лошадей, где пробыл недолго. Затем, опять же недолго, обучался в мастерских И. Е. Репина и в конце концов оказался у Д. Н. Кардовского, блестящего рисовальщика...
В 1906-м С. П. Дягилев, для выставки «Мир искусства», отбирает работы Анисфельда, которые благосклонно принимают критики. Положительные отзывы поступают от М. В. Нестерова и других...
В Париже в рамках «Осеннего салона», где стараниями Дягилева была устроена знаменитая «Выставка русского искусства», одним из семи русских художников, выбранных действительными членами парижского Салона, стал и студент Академии художеств Борис Анисфельд. Это почётное звание позволяло в будущем раз в году, без конкурса, выставляться на этом престижном показе.
Сидящая девушка(Морелла Анисфельд)
После успеха за рубежом художник становится востребованным и дома: Третьяковская галерея «взяла» его натюрморт «Цветы», его картины начинают приобретать коллекционеры.
Как живописец известен также образами сказочных грёз и феерий (Восточная легенда, 1905, Третьяковская галерея; Волшебное озеро, 1914, Русский музей); художник стремился к особой, ирреальной передаче цвета.
Наиболее органичным способом самовыражения стало для него искусство театра. Дебютировал как сценограф, оформив спектакль «Свадьба Зобеиды» по Г.фон Гофмансталю (1907, театр В. Ф. Комиссаржевской, режиссёр В. Э. Мейерхольд).
1909 — работал для «Русского балета» С. П. Дягилева, исполняя декорации по эскизам Л. С. Бакста и других мастеров.
Самостоятельно оформил балеты:
«Подводное царство» на музыку Н. А. Римского-Корсакова (1911, постановка «Русского балета» С. П. Дягилева),
Эскиз костюма арабской танцовщицы к балету «Исламей» М. А. Балакирева (1912, Мариинский театр, балетмейстер М. М. Фокин)...
А также «Египетские ночи» А. С. Аренского (1913—1914, антреприза М. М. Фокина в Берлине и Стокгольме) и «Видение розы» на музыку К. М. Вебера.
В 1917 году Борис Анисфельд получил приглашение Бруклинского музея Нью-Йорка с предложением устроить выставку, и осенью 1917 года, незадолго до октябрьских событий, получив разрешение комиссариата Академии художеств, выехал с семьёй через Сибирь и Дальний Восток в Японию... С 1918 года Борис обосновался в Нью-Йорке...
Первая персональная выставка художника состоялась в Бруклинском музее благодаря известному американскому критику Кристиану Бринтону, большому поклоннику русского искусства и творчества Анисфельда в том числе.
В Америке Анисфельд сотрудничает с театром «Метрополитен Опера», а с 1921 — и с Чикагской оперой, оформляет множество спектаклей, балетов и опер. Но мир меняется, и «алхимику цвета» уже невозможно подстраиваться под модный «конструктивизм» — в 1928 году «Метрополитен-опера» отвергает его декорации к балету «Турандот»... Художник переезжает в Чикаго и вплоть до 1957 года преподаёт в местном Художественном институте...
До конца своих дней Анисфельд был ярым противником абстрактного искусства. Работы Анисфельда хранятся в Третьяковской галерее, Русском музее, Центральном театральном музее имени А. Бахрушина и в частных коллекциях.
Умер Борис Анисфельд в США, Уотерфорд, штат Коннектикут, 4 декабря 1973...
Дата: Вторник, 13.12.2016, 01:46 | Сообщение # 343
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Offline
самый немыслимый побег в истории СССР
13 декабря 1974 года он сбежал из СССР. И этот побег — один из самых дерзких в истории — бывший советский океанограф Станислав Курилов выпрыгнул за борт туристического лайнера и проплыл около 100 км, чтобы добраться до ближайшего берега...
Получив образование океанографа, он работал в Институте океанологии Академии наук СССР в Ленинграде. Мечтал поехать в заграничную командировку, но ни разу не получил разрешения, ему отказывали из опасений, что интеллектуальное светило не вернется на родину, а причиной тому были родственники, живущие за границей. Родная сестра Курилова, выйдя замуж за индийца, уехала в Индию, затем пара перебралась в Канаду. Власти опасались, что Станислав последует примеру сестры, и как оказалось, эти опасения были не напрасны... Курилов действительно тщательно планировал побег, он долго вынашивал планы, но случай распорядился так, что удачная ситуация подвернулась внезапно. Круизный теплоход «Советский Союз» шел по маршруту из Владивостока до экватора, затем возвращался. За время плавания лайнер не планировал останавливаться в иностранных портах, поэтому виза для туристов не требовалась. Рассчитав по карте оптимальный маршрут, ночью 13 декабря 1974 года он прыгнул с кормы судна в воду. Без еды, питья и сна, в течение более чем двух суток, имея из снаряжения только маску и ласты он сумел проплыть в общей сложности около 100 километров до филиппинского острова Сиаргао! Путь оказался гораздо длиннее запланированного, ведь Курилову сильно мешали океанические течения, которые сбивали его с курса. По словам беглеца, продержаться столько времени на воде ему помогли регулярные занятия йогой, которую он изучал по самиздатовским книжкам. После выяснения обстоятельств дела, власти Филиппин депортировали Курилова в Канаду к сестре. А в Советском Союзе его заочно приговорили к 10 годам лишения свободы… В Канаде Курилов сначала был разнорабочим в пиццерии, потом работал в канадских и американских фирмах, занимающихся морскими исследованиями (поиски полезных ископаемых в районе Гавайских островов, работа в Арктике, океанографические изыскания в экваториальных водах). Во время одной из рабочих поездок в США встретился там с израильскими литераторами Александром и Ниной Воронель. По их приглашению побывал в Израиле, познакомился там с Еленой Генделевой. В 1986 году, женившись на Генделевой, поселился в Израиле, стал сотрудником Хайфского океанографического института. В том же году израильский журнал «22» полностью опубликовал повесть Курилова «Побег».
Вот отрывки из воспоминаний Курилова:
“Меньше всего лайнер был приспособлен для побега — как хорошая, добротная тюрьма. Линия борта шла от палубы не по прямой вниз, как у всех судов, а закруглялась “бочонком” — если кто и вывалится за борт, то упадет не в воду, а на округлость борта. Все иллюминаторы поворачивались на диаметральной оси, разделявшей круглое отверстие на две части. Я надеялся незаметно отправиться за борт через один из них, но это полукруглое отверстие годилось разве что для годовалого ребенка! Чуть ниже ватерлинии по обе стороны судна от носа и до кормы были приварены подводные металлические крылья шириной полтора метра. Для прыжка с борта нужно было бы разбежаться по палубе и нырнуть ласточкой, чтобы войти в воду как можно дальше от корпуса и этих крыльев. Такой прыжок трудно выполнить с верхних палуб, где есть разбег, — высота их превышала двадцать метров, и на ходу это мог сделать разве только Тарзан. После тщательного осмотра кормы лайнера глазами будущего беглеца я понял, что прыгать можно только в двух местах: между лопастью гигантского винта и концами подводных крыльев, там, где струя воды отбрасывается от корпуса. Расстояние до воды отсюда было метров четырнадцать. Мне приходилось много раз прыгать в море со скал десятиметровой высоты или с надстроек небольших судов. Но с такой большой высоты… на скорости…”
“Полет над водой показался мне бесконечным. Пока летел, я пересек некий психологический барьер и оказался по другую его сторону совсем другим человеком… Всплыв на поверхность, я повернул голову… и замер от страха: возле меня, на расстоянии вытянутой руки — громадный корпус лайнера и его гигантский вращающийся винт! Я почти физически чувствую движение его лопастей. Какая-то неумолимая сила подтягивает меня ближе и ближе. Я делаю отчаянные усилия, пытаясь отплыть в сторону — и увязаю в плотной массе стоячей воды, намертво сцепленной с винтом. Мне кажется, что лайнер внезапно остановился — а ведь всего лишь несколько мгновений назад он шёл со скоростью восемнадцать узлов! Через мое тело проходят устрашающие вибрации адского шума, грохот и гудение корпуса, они медленно и неумолимо пытаются столкнуть меня в черную пропасть. Я чувствую, как вползаю в этот звук… Винт кажется мне одушевленным — у него злорадно улыбающееся лицо, меня крепко держат его невидимые руки. Внезапно что-то швыряет меня в сторону, и я стремительно лечу в разверзшуюся пропасть. Я попал в сильную струю воды справа от винта, и меня отбросило в сторону. Затаив дыхание, я старался оставаться под поверхностью воды до тех пор, пока большое световое пятно кормовых прожекторов пройдет мимо. Вскоре наступила полная темнота. Я выбросил ненужное уже полотенце, надел маску с трубкой и сделал несколько глубоких вдохов. Вода была довольно теплой, при такой температуре можно плыть очень долго. Я надел ласты и перчатки с перепонками между пальцами. Сумка стала больше не нужна. Мои часы со светящимся циферблатом показывали 20 часов 15 минут по корабельному времени, я выбросил их позже, когда заметил, что они остановились. Лайнер стремительно удалялся”.
Этот человек совершил самый мятежный побег, чтобы осуществить свою мечту...
Дата: Пятница, 23.12.2016, 14:43 | Сообщение # 345
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
Знаменитый джазменЭдди Рознерэмигрировал из Советского Союза в 1973 году. В это время его слава клонилась к закату, а после эмиграции имя Эдди оказалось под запретом, и теперь он почти забыт. Вспомнить о нём стоит уже потому, что больно хороша сама история Эдди, фантастически одарённого человека и такого же фантастического авантюриста, Остапа Бендера с трубой. Вот только Бендер пытался сбежать из СССР, а Рознер нелегально проник в страну Советов, провёл в ней почти всю жизнь, и, как это ни удивительно, уцелел...
Эдди Рознер, сын эмигрировавшего в Германию из Польши сапожника, начал играть на скрипке в 4 года, окончил Берлинскую консерваторию, но потом увлекся джазом, освоил трубу и быстро преуспел. Он играл в лучших берлинских джазовых бэндах, много гастролировал. Армстронг называл его «мой белый братец» и курил с ним марихуану. В ту пору он – типичный богемный персонаж Берлина времён Веймарской республики, Мекки кабаре и ночных клубов. Берлин жил иначе, чем остальная Германия, но в 1933 году Гитлер всё изменил – пришло время коричневых рубашек и сапог, резиновых дубинок и плёток, запретов на профессию и концлагерей.
Эдди Рознер не стал этого дожидаться: уехав на гастроли, он не вернулся в Германию. Перебравшись в Польшу, Рознер сменил имя Адольф на короткий артистический псевдоним и перестал быть тёзкой фюрера. Польша – окраина Европы, бытовой антисемитизм здесь, в отличие от Германии, был куда более агрессивен, но государственной политикой он не стал. Варшаву было не сравнить с Берлином, однако работать здесь было можно. Рознер создал собственный джазовый оркестр и гастролировал с ним по всей Европе:к концу тридцатых он стал вторым после Армстронга трубачом мира.
Тогда же влюбился в дочку знаменитой польской актрисы Иды Каминской. Рознер решительно не нравился родителям Рут, трубач казался им проходимцем. Счастья могло бы и не быть, но Эдди Рознеру помогло несчастье: в 1939 году Гитлер напал на Польшу, вермахт громил польские армии, люфтваффе разносил осажденную Варшаву... Рознер и семейство Каминских прятались от бомбёжек в одном подвале: там он и сделал предложение Рут, и её родители их благословили. Будущая тёща даже преподнесла им подарок – кольцо и банку сардин. Когда бомбежки стихли и в город вошли немцы, еврею Рознеру пришлось действовать смело. Он отправился в ещё не успевшее освоиться на новом месте гестапо и выдал себя за арийца, застрявшего в Варшаве берлинца. А смуглой кожей он-де обязан матери итальянке. Ему нечего есть! Его семья голодает! Документы сгорели вместе с домом!.. Офицер отправил его назад на мотоцикле с забитой продуктами коляской. На первый раз сработало, но Рознер понимал, что всё-таки нужно бежать. Другого пути, кроме восточного, у них не было. Правдами и неправдами Рознер, его музыканты и новая родня добрались до занятого Красной армией Белостока и вскоре оказались в советской Белоруссии, бывших восточных воеводствах Речи Посполитой.
29-летний Эдди Рознер – талантлив, красив и обаятелен, помят с дороги и сильно обескуражен: ему тут же бросились в глаза бабы, курочившие ломами дорожное покрытие. Ничего подобного он прежде не видел, так что начал подозревать, что попал не туда. Как теперь жить, понадобится ли этой стране его музыка? Как ни странно, она ей была очень нужна. Позже этот короткий период назовут «сталинским неонэпом»: бедность вышла из моды, с самого верха заговорили о том, что надо хорошо одеваться, знатных людей страны Советов начали премировать костюмами, радиоприёмниками и даже машинами. Хорошая, дорогая вещь – всё ещё недоступная редкость, но при этом реабилитирована, обладать ею престижно и похвально, революционный аскетизм ушёл в прошлое. Сталин сказал: «Жить стало лучше, товарищи, жить стало веселей», – и образом страны на какое-то время стали песня, танец, плывущий по Москве-реке белый пароход, дома-дворцы, сияющая улыбка Любови Орловой. А без музыки веселья нет, и во все союзные республики была спущена разнарядка обзавестись оркестром классической музыки, народным ансамблем и джазом. Кадры имелись не везде, так что попавший в советскую Белоруссию джазмен мирового уровня оказался подарком.
В 1940 году Рознер стал руководителем Государственного джаза БССР. То, что он получил оркестр, заслуга первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии Пантелеймона Пономаренко, оказавшегося большим любителем джаза. Позже Пономаренко будут называть антисемитом: в войну он запретит принимать в партизанские отряды беженцев из гетто. Но Рознеру Пономаренко будет помогать всю жизнь, так долго, как только сможет... Оркестр получил самое лучшее оборудование, какое только можно достать в стране – и начался его предвоенный триумф: Прошедшие с огромным успехом гастроли в Москве, поездки по Союзу, выступление в Сочи перед Сталиным – оркестр играл перед пустым залом, вождь сидел в занавешенной ложе.
Это был очень короткий период, он продлился меньше года, но те, кто был на концертах Эдди Рознера, запомнили его на всю жизнь. И дело было не только в прекрасной музыке – он и сам казался гостем из другого мира. На советской эстраде тогда задавали тон другие лица, на их фоне Рознер выглядел аристократом. И мастерство у него было другого уровня: по преданию, послушав в Москве Рознера, Леонид Утесов сказал своим музыкантам, что им на эстраде больше делать нечего... То время, которое Рознер провёл в СССР перед войной, по советским меркам было счастливым. Во время финской кампании кое-где снова ввели продуктовые карточки, очереди за промтоварами меньше не стали, но в воздухе чувствовался подъём, у многих подросли и зарплаты. Музыка Рознера попадала в дух времени – он был бешено популярен, но продолжалось это ... до войны.
Потом эвакуация, фронтовые концерты. А после войны Рознер и его музыканты очутились в другой стране. Послевоенная нищета была совершенно чудовищной, для того чтобы люди хоть как-то её выносили, требовались враги. Внешним врагом стали недавние союзники, внутренним назначили евреев – так бытовой антисемитизм в СССР стал государственным. «Дело врачей» и подготовка концлагерей для депортированных были впереди, но для того чтобы понять, куда дует ветер, Рознеру хватило реплики мелкого белорусского чиновника да изменившегося отношения Пономаренко...
СССР превращался в ловушку, но рядом была ещё не до конца советизированная Польша, и туда возвращались эшелоны с беженцами. Эдди Рознера и его семью из Союза не выпускали, и он попытался бежать. Были куплены документы, переклеены фотографии. Он, Рут и их дочь Эрика должны были затеряться в эшелоне – но им не повезло. Рознеру предстояло примерить зэковскую робу.
На Лубянке его допрашивал сам Берия, но резонансное дело сшить не удалось. Эдди получил 10 лет колымских лагерей, Рут на пять лет отправили под Кокчетав. На Колыме он бы и сгинул, но его спасла музыка – и женщины. В 1946 году ГУЛАГ был огромным хозяйством, государством в государстве. Лагерное начальство гордилось своими театрами и ансамблями, стараясь заполучить в них какую-нибудь знаменитость, так что по этапу Рознер не пошёл, он остался в Магадане. Так ему удалось выжить, но жизнь в ансамбле была несладкой. На «гастроли» музыканты отправлялись пешком, морозными зимами они брели от лагпункта к лагпункту, волоча на себе инструменты. От бескормицы и авитаминоза у Рознера выпали зубы. У него началась цинга, и его спасла лагерная подруга, подарившая ему связку чеснока. Эдди любил женщин, женщины любили его, он заводил романы и после женитьбы, а на Колыме у него были сразу две подруги: вольнонаёмный счетовод и медсестра. Одна из них родила ему дочь, которую он поддерживал всю жизнь... Узнав, что Берия арестован, Рознер немедленно отправил в Москву письмо: его дело было инспирировано лично допрашивавшим его врагом народа, поэтому он должен быть немедленно освобожден. Выпустили его только в 1954-м, и он вернулся с Колымы без зубов и с тяжелейший психической травмой, обернувшейся страхом перед публикой. Возвращаться ему, строго говоря, было некуда: ансамбля больше не было, пока он сидел, Рут завела роман с хорошим человеком, польским врачом и сама ему в этом призналась... С женой Рознер расстался, она и Эрика репатриировались в Польшу, а его из СССР так и не выпустили...
Началась новая жизнь Эдди Рознера, популярного советского шоумена, руководителя «Эстрадного оркестра» при Мосэстраде. Ансамбль гастролировал по всей стране, снимался и в рязановской «Карнавальной ночи», и в «Голубых огоньках». Рознер очень много зарабатывал, крутил романы с вокалистками: «…милая, я сделаю из вас звезду…» – его вторая жена относилась к этому снисходительно. Квартира в Москве, в самом центре, около сада «Эрмитаж», семь сберкнижек, шкафы с дорогой одеждой, «форд» – однажды, отправляясь на гастроли и совершая обгон, он выехал на нём на «встречку»... Один из его спутников погиб, но тут подоспел очередной советский юбилей, а с ним и амнистия. Рознер выскочил из-под уголовного дела – ему повезло и на этот раз.
Играл он не так, как прежде (выйдя на сцену в первый раз после лагеря, Рознер не смог извлечь из трубы ни звука, пришлось дать занавес), популярность была не такой, как в 1941-м. Джаз уходил, уступая место ВИА, огромные ансамбли становились нерентабельны, выступления его «Эстрадного оркестра» с миксом из джаза, вокала, акробатики и танца были в тренде в 50-е, а в конце 60-х казались анахронизмом. И всё же он мог бы работать долгие годы, да и преуспевать до могилы, но ему было скучно. Рознеру хотелось вернуться в прежнюю, досоветскую жизнь, когда сам Армстронг признавал его равным себе: Эдди думал, что его тянет на Запад, а на самом деле его манила молодость... В 1971 году его «ушли» на пенсию, и он создал новый ансамбль при Гомельской филармонии, а ещё через два года эмигрировал в ФРГ. На Западе оставалась его родня, и он рассчитывал на наследство одной из сестёр. В Западном Берлине Рознер открыл ночной клуб «Гамаше» и прогорел, публика в него не пошла. Сестра тоже его подвела: она вышла замуж, мужу её наследство и досталось...
Рознер умер в 1976 году, подрабатываяв последние годы портье в ресторане, но не унывал, собираясь засесть за посвящённую своим советским приключениям книгу, так и оставшуюся ненаписанной. Назвать её Рознер хотел «Страна больших НЕвозможностей».
- По образованию я агроном, окончил Ленинградский сельскохозяйственный институт, - объясняет Давид. – Оттуда меня, правда, разок исключили… за сионизм...но институт я всё-таки закончил и даже успел поработать в Пушкино по специальности.
Цецилия Джатиева (3-я справа) с однокурсниками по консерватории. Москва, 1946 г.
Аспирант Мстислав Ростропович подружился со Знауром Гассиевым. И очень надеялся завербовать его в союзники – щупленький молоденький аспирант влюбился в горскую красавицу без памяти. И видно было, что безответно, рассказывал позже брат.
