| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
кому что нравится или житейские истории...
| |
| отец Фёдор | Дата: Понедельник, 16.09.2013, 09:57 | Сообщение # 226 |
|
Группа: Гости
| сильно написано!
|
| |
| |
| Firefly | Дата: Суббота, 28.09.2013, 07:43 | Сообщение # 227 |
|
Группа: Гости
| Накануне Рождества
Татьяна варила борщ. Он был почти готов, и из большой жёлтой кастрюли с цветочками шли аппетитнейшие запахи. Несмотря на молодость, Таня была прекрасной хозяйкой и отлично готовила.
– Вкусно пахнет! А я так проголодался! Костян где? С игрушками возится?
Вошедший муж Сергей заглянул на кухню и широко улыбнулся. Улыбка его была всегда такой обаятельной, что нельзя было не улыбнуться в ответ. И Таня расцвела, подошла к мужу прямо с половником в руках, поцеловала.
Из детской прибежал заигравшийся Костик, потянулся к отцу, и тот подхватил сынишку, затормошил, ушёл с ним к игрушкам. Таня слушала их возню в детской комнате и улыбалась счастливо.
Сергей вернулся на кухню, ласково приобнял жену, а потом присел за стол, посерьёзнел и медленно сказал:
– Тань, ты только не расстраивайся, ладно? Похоже, нам снова придётся взять маму к себе… Что-то там у неё с Ритулей не очень отношения… Ну, ты знаешь, характер у моей сестрицы сложный… Вот сегодня мама звонила, плакала…
Муж смотрел смущённо. Таня молчала, а он встал и, потоптавшись у кухонного стола, сказал:
– Я, это, пойду машину в гараж поставлю… Костика с собой возьму, прогуляться… И обедать придём…
Сергей вышел, а Таня медленно опустилась на стул. Посмотрела невидящими глазами в окно. Неужели свекровь снова поселится у них? Снова начнётся эта бесконечная пытка?
Характер Ирины Львовны, как и её старшей дочери Маргариты, был, мягко говоря, сложный. Но сначала Таня об этом и не подозревала. Знакомство с родителями мужа было коротким: молодожёны погостили у них несколько дней и уехали к месту нового назначения Сергея, профессионального военного.
Эти несколько дней были не самыми приятными в жизни Тани. Особенно разобраться в семейных отношениях Петровых она не успела. Заметила, правда, что решающий голос во всех вопросах принадлежал Ирине Львовне. Свёкор, полковник в отставке, был человеком покладистым, к Тане обращался редко, но по-доброму. Что касается свекрови, то она вела себя сухо, сдержанно, всем видом своим давала понять, какую милость оказывает их семья, принимая к себе юную невестку.
Таня как-то сразу почувствовала, что Ирина Львовна считает её не парой своему сыну, не такую невестку она ждала. Да, Таня и сама знала, что нет у неё ни красоты особенной, ни приданого богатого. Родители умерли рано, только она и успела институт закончить. Работала учительницей в школе, преподавала русский язык и литературу. Профессию свою любила, но зарплату получала грошовую. Как-то за столом попыталась рассказать забавный случай из школьной жизни, но Ирина Львовна, не дослушав, перевела разговор на другую тему. А потом сказала негромко: «Ума нет – иди в пед», и Татьяна покраснела, но смолчала.
Она вообще была покладистая характером. Да и свекровь права: на самом деле не пара она Серёже. За что и полюбил он её только? Невысокая, худенькая, светлые брови, волосы светлые – мышь серая. А Серёжа у неё – высокий, красивый, подтянутый. Да и семья у Сергея обеспеченная, а она, Таня – ни денег, ни квартиры, комната в коммуналке. Ирина Львовна сказала:
– Ну что, сирота казанская, принимаем тебя в семью. Раз уж Сергей на тебе женился…
И Таня улыбнулась: действительно, сирота казанская. Нет, она не была забитой и робкой. Могла постоять за себя. Но здесь был совсем другой случай: она так любила Серёжу, что готова была полюбить всё, связанное с ним: его родных, его дом, его друзей. Ну, ничего, когда Ирина Львовна поймёт, как любит невестка мужа, как заботится о нём, то и сама изменит к ней отношение.
Старшая дочка Петровых, Маргарита, по-домашнему, Ритуля, на Таню внимания не обращала, и разговоров с ней не заводила. Она была такой же высокой и худой, как Ирина Львовна, и характером походила на мать. Сергей же крепкой мощной фигурой и покладистым характером вышел в отца. Ещё у Петровых жила старенькая бабушка, папина мама.
Вот бабушка отнеслась к Тане с любовью, и Татьяна большую часть времени провела в её маленькой комнате. Старушка учила её вязать, рассказывала истории из детства Серёжи и Ритули, и Таня слушала эти истории с радостью.
Неприятно поразило её небрежное отношение к бабушке Ирины Львовны. При домочадцах она вела себя с матерью мужа вежливо, но когда мужчин не было дома, покрикивала на старушку:
– Ну-ка посторонись, успеешь в ванную! Ритуле на работу нужно, а ты всё равно день-деньской дома сидишь! Иди в свою комнату и не путайся под ногами!
А как-то Таня услышала сердитый голос свекрови, обращённый к бабушке:
– Пошла вон!
Таня вышла в коридор, но Ирина Львовна была уже на кухне, а бабушка тихонько брела по коридору и выглядела совершенно спокойной и всем довольной. Таня подумала, что ослышалась.
Скоро молодые уехали, и в следующий раз Таня увидела свекровь только через год. За этот год в семье старших Петровых произошли значительные изменения: Ритуля стала жить отдельно, умерла старенькая бабушка, а вслед за ней от инфаркта скоропостижно скончался свёкор. Вот тогда Ирина Львовна и приехала к сыну с невесткой.
После смерти мужа она сильно сдала, но держала себя всё также высокомерно, разговаривала начальственным голосом, и постоянно придиралась к невестке. Казалось, она только и занята тем, чтобы найти повод для конфликта. Танечка ждала ребёнка и сидела дома. Беременность протекала тяжело, мучил токсикоз. Тем тяжелее было выносить придирки свекрови...
Таня сама готовила, мыла посуду, в том числе и за свекровью, стирала на троих и прибирала в квартире. Ждала, что Ирина Львовна наконец оценит вкусный борщ, или белоснежное после стирки бельё, или чистоту и уют в квартире, но угодить никак не могла.
Что именно говорила свекровь мужу, Таня не знала, но была поражена, когда Серёжа как-то сказал ей с болью:
– Танечка, пожалуйста, будь поласковее с мамой, не обижай её. Ей и так тяжёло после смерти папы.
– Но я…
Серёжа перебил и сказал уже с напором:
– Всё, Танечка! Не будем спорить! Ты в положении, я понимаю… Нервничаешь… Но я прошу тебя не обижать мою маму!
И после этого разговора Таня как-то сильно расстроилась. Когда муж ушёл на работу, она долго плакала, закрывшись в ванной и включив воду, чтобы Ирина Львовна не услышала.
А потом, отправившись в магазин за покупками, Таня забыла кошелёк. Пришлось вернуться. Открыв входную дверь, она замерла на пороге, услышав громкий, ликующий голос свекрови, которая разговаривала по телефону:
– Да, Ритуля! Абсолютно правильно! Я сразу показала ей, кто в доме хозяйка! Самое главное – нанести превентивный удар! Я как-никак жена полковника! Наступать нужно, чтобы обороняться не пришлось… Да, да! Превентивный удар! Нанесла-нанесла! Ну, придумала… Да… Сочинила… Серёжа? Конечно, поверил! Что он, родной матери не поверит что ли?! Да, конечно, правильно и сделала… А то, ей только дай волю… Только расслабься… Живо сядет на шею! Я стреляный воробей, знаю, как с пожилыми людьми обращаются, если они за себя постоять не могут. Вот-вот!
Таня почувствовала слабость, ощутила, как подгибаются колени. Тихонько вышла на улицу, держась за перила, чтобы не упасть, потому что слёзы текли, и она плохо различала ступеньки.
Дошла до пустынного сквера, который был в трёх шагах от дома и опустилась на скамейку. Плакала и вспоминала, как мечтала о большой, дружной и счастливой семье, мечтала о том, что у неё, сироты, появятся родные люди. И она полюбит их, ведь они – родственники Серёжи. И, может быть, она даже будет называть свекровь мамой, а та скажет ей ласково: дочка… Таня заплакала почти в голос, не в силах сдержаться. И ребёночек в животе тоже заволновался, стал брыкаться. Она замолчала, испугавшись за маленького, перестала плакать, задышала глубоко и, поглаживая живот, сказала:
– Всё хорошо, Костик, всё хорошо… Вот, видишь, наша бабушка решила нанести нам превентивный удар… Это чтобы защититься, значит, самой… А мы с тобой и не думали её обижать, да? Это она просто неправильно подумала… Вот так и получилось… Если бы она знала, что мы и не хотим её обижать, она бы так не поступила… Ничего… Всё образуется… Мы с тобой её простим, правда? Успокойся, мой маленький, успокойся, пожалуйста! Тебе нельзя там волноваться… Всё в порядке! Я тебя очень люблю! Ну, вот… Успокоился?
Таня подняла глаза к серому осеннему небу и тихо сказала:
– Пресвятая Богородица, защити моего сыночка и меня! Ты ведь знаешь, что у меня нет родителей… Матушка, защити нас Сама! Пожалуйста, защити нас…
Потом встала и медленно пошла в магазин. Ребёнок успокоился, и у самой Тани на душе стало легко и спокойно.
А через пару дней Ирина Львовна объявила о том, что уезжает от них. Позвонила Ритуля и сообщила о том, что скрывала уже несколько месяцев: скоро она станет матерью, и ей понадобится помощь по дому.
Ирина Львовна оживилась, засуетилась, собираясь:
– Дочка ждёт… Я ей нужна… Не откажешь ведь в помощи родной дочери… Тебе-то вот повезло: Сергей тебя замуж взял, а Ритуле какой-то подонок попался, ребёнка заделал, да и поминай, как звали!
И Серёжа с Таней остались одни, а потом родился Костик, вот уж три года исполнилось сыночку. Таня вспомнила, как дружно они жили, как рос сын, и как хорошо было им втроём.
Неужели пришёл конец их счастливой жизни? Таня сидела на кухне, уставившись в окно и забыв о времени. Услышав весёлый звонкий голос сынишки и бас мужа, доносившиеся из подъезда, встрепенулась, и стала накрывать на стол.
Через пару дней Серёжа отправился к Ритуле забирать маму. Ирина Львовна приехала молчаливая, притихшая, похудевшая. С Таней поздоровалась тихо и ушла в комнату, приготовленную для неё. Костик жался, дичился бабушки. А бабушка молчала и почти не выходила из своей комнаты.
– Ну что ж, – подумала Таня, – пусть будет так.
Она больше не пыталась наладить отношения со свекровью, обращалась к ней только по необходимости.
Прежнее желание обрести близкого человека исчезло, и Таня держалась спокойно, ровно, но отчуждённо. Вспоминала себя три года назад, как старалась она угодить свекрови, как ждала её доброго слова, ласки, как болело сердечко, встречаясь с холодом и неприязнью – и понимала, что это всё в прошлом.
Серёжа на вопрос о Ритуле ответил коротко:
– Тань, ты ведь знаешь, сестрица одна дочку воспитывала. Мама у неё была и за няню, и за кухарку, и за уборщицу. А сейчас Маргарита замуж собралась. Дочку в садик отправила, мама ей больше не нужна. Мешать стала… Да и у её будущего мужа своя собственная мать имеется… Так что…
Таня смолчала. Подумала только: «Привязалась, наверное, Ирина Львовна к внучке, трудно ей, наверное, было с ребёнком расставаться». Стало немного жалко свекровь. А та очень изменилась: больше не было воинственного настроя, она стала тише, мягче в обращении. Да и физически сильно сдала. Видимо, старость смиряет людей.
Таня заметила, что свекровь любит наблюдать за играющим Костиком. Иногда ему мячик укатившийся принесёт, а то поможет домик из кубиков построить. И внук стал относиться к бабушке уже не так пугливо, хотя по-прежнему избегал, не ласкался, не просился к ней на руки.
Близилось Рождество. Зима была снежной и мягкой, и Таня с Костиком от души катались с горки у дома. Как-то вечером, когда Серёжа дежурил в части, Костик сильно раскапризничался. Таня потрогала лоб ребёнка – горячий. Поставила градусник – и с ужасом увидела, что ртутный столбик поднялся до сорока градусов. Таня заметалась по комнате. Схватила телефон, вызвала скорую помощь. Машина долго не ехала. И Татьяна выбежала на заснеженную улицу: вдруг подъезд будут долго искать…
Когда вернулась с врачом, чуть не ахнула: Костик сидел на коленях Ирины Львовны. Прижался доверчиво и даже не плакал. А свекровь пела ему что-то про серенького котика, и Таня поразилась: оказывается, её скрипучий голос может быть таким ласковым…
У Костика нашли корь. Разрешили оставить дома и назначили лечение. И свекровь, к удивлению Тани, не отходила от внука. Листала книжку с картинками, пела, сильно фальшивя, но с чувством, про серенького котика, рассказывала какие-то сказки. С Таней она по-прежнему обращалась сухо, только по необходимости, а вот при разговоре с внуком, её голос становился совсем другим – не таким скрипучим. Она ласково звала малыша Костюшкой и ползала по ковру, подавая то кубики, то пирамидку. Таня даже как-то поймала себя на том, что стоя за плитой, она сама запела песенку про того серенького котика. Испуганно замолчала: вдруг свекровь услышит и решит, что она, Таня, её передразнивает…
А дней через пять, когда внук уже шёл на поправку, заболела сама Ирина Львовна. Она не встала утром с кровати, а когда Таня заглянула в её комнату, то увидела горящее лицо, красные глаза свекрови и вызвала скорую. Врач сказала:
– Ну, что ж, бабушка, похоже, вы заразились от внука корью… Да, да, вот и склеры глаз красные – взгляд кролика… Лицо отёчное… На третий-четвёртый день сыпь появится…
– Кр-ролика, – обрадовался притаившийся у двери Костик: он недавно научился выговаривать «р».
– Взрослые корь тяжелее переносят, чем дети, осложнения бывают… Бронхит, пневмония… Как насчёт больницы? Нет? Ну, что ж… Специфического лечения кори не существует. Можно лишь снизить общие симптомы интоксикации организма и контролировать температуру тела.
Таня крутилась как белка в колесе: требовал заботы выздоровевший Костик. Он рос добрым и спокойным ребёнком, но за время болезни привык к вниманию, к исполнению всех желаний на лету, и ему это очень понравилось…
Таня ухаживала за свекровью: подавала по часам лекарство, делала морсы, то клюквенный, то брусничный, готовила для больной пищу полегче, но попитательнее, помогала дойти до туалета.
Но Ирине Львовне не становилось лучше. Температура спадала на полчаса, а потом ртутный столбик опять стремительно поднимался к сорока. Губы обметало, черты лица заострились. Таня про себя решила, что если состояние больной не улучшится в ближайшее время, то нужно будет отправлять её в больницу.
Под вечер опять поднялась температура, и Ирина Львовна попросила Таню набрать номер телефона Ритули:
– Я хочу попрощаться с дочкой и внучкой.
– Ирина Львовна, я, конечно, наберу вам их номер, но не попрощаться, а просто поговорить. Почему попрощаться-то?
– Я умираю.
– Ирина Львовна, вы обязательно поправитесь, и всё будет хорошо. Вот увидите! Ещё пара дней – и вы пойдёте на поправку!
Свекровь внимательно посмотрела на Таню:
– А ты – что – действительно хочешь, чтобы я поправилась?
Таня растерялась от этих слов и осеклась. Стала переставлять на стуле морс, лекарства, а перед глазами: вот свекровь прижимает к себе больного Костика, вот поёт ему про серенького котика, вот ползает за ним по ковру в поисках пирамидки. Таня присела у кровати свекрови, взяла в руки её горячую ладонь и сказала от всей души:
– Конечно, хочу! Очень хочу! И вы обязательно поправитесь! Скоро Рождество… Будем вместе встречать праздник! И ёлку Серёжа принесёт… И подарки у нас будут… И пирог…
– Пирог… подарки… Прости меня, Танечка! Пожалуйста, прости меня! Сможешь?
– За что, Ирина Львовна?
– Ты знаешь…
Таня помолчала и ответила просто:
– Знаю. За превентивный удар.
Свекровь сжала горячими и немного дрожащими руками ладони Тани:
– Да. За превентивный удар. Знаешь, у меня самой свекровь была доброй и кроткой. А я ведь её обижала. Сначала вскользь, второпях… А потом всё чаще. Понимаешь, стоит один раз сказать старому человеку: «Пошла вон!» – и потом это становится уже привычным и произносится так легко… Ах, если бы всё вернуть назад! Как мне стыдно сейчас за это, Таня! А знаешь, когда мне стало стыдно? Когда я услышала эти слова от своей родной дочки. От Ритули.
Она мне крикнула их с той же самой, моей интонацией, которую я так хорошо помню…
Знаешь, Танечка, для того, чтобы понять, что чувствует обиженный человек, нужно – встать на его место. А сытый голодного не разумеет. Нет, не разумеет…
– Ирина Львовна, сейчас я вам лекарство дам. И воды…
– Подожди. Я обижала свекровь, и боялась, что ты также будешь обижать меня. А стала примером для собственной дочери.
Я не сержусь на неё. Она не виновата. У неё была хорошая учительница. А зло всегда возвращается. Вот, сейчас, я больная и, видимо, умирающая старуха, говорю тебе банальные вещи… Танечка, а ведь я их выучила только на собственном опыте.
Свекровь замолчала. Таня достала таблетки, взяла стакан воды, помогла больной приподняться, а когда, подав лекарство, пошла на кухню за чашкой бульона, вдогонку ей прошелестело:
– Прости меня, дочка.
Таня почувствовала, как эти тихие слова ударили её в спину, так что она запнулась. Развернулась, подошла к кровати, села рядом прямо на пол, взяла свекровь за руку и заплакала. Слёзы текли, и вместе с ними выходил яд обиды, старой, давней обиды, а на душе становилось тепло. Она плакала, а свекровь гладила её по голове своей горячей сухой ладонью.
В комнату вбежал Костик. Увидел плачущую мать – и губки задрожали, личико скривилось – ещё мгновение – и раздастся громкий рёв.
– Это что ещё за картина Репина «Не ждали»? Чего тут у вас происходит? – голос вернувшегося с работы мужа звучал строго, но в нём были и тревога и страх за любимых людей.
Таня всё ещё всхлипывала, а Ирина Львовна ответила:
– Да я вот тут помирать собралась, а дочь с внуком не разрешают, говорят: рано. Придётся, видимо, поправляться...
Ольга Рожнёва
|
| |
| |
| papyura | Дата: Воскресенье, 29.09.2013, 17:46 | Сообщение # 228 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Offline
| жизненная история, спасибо вам!
|
| |
| |
| Кузина | Дата: Вторник, 05.11.2013, 13:36 | Сообщение # 229 |
|
Группа: Гости
| Массаж
Маленький кабинет. Не кабинет, а просто кабина для массажа. При слабом свете двух горящих свечей Вера не могла заметить, что вошедший пациент на протезе. Но ведь и хромоты не заметила. Сейчас, когда он уже лежал на массажном столе, этому было объяснение. Культя левой голени длинная. Ампутация над самыми лодыжками. По существу, нет только стопы. Но какие мышцы!
В карточке имя – Лиор. Инвалид Армии Обороны Израиля. Ни фамилии, ни возраста, ничего.
Вера скупо налила на ладонь масло. Такие мышцы грех массировать халтурно, облегчая трение маслом. Бережно поглаживая, двумя руками прошла вдоль позвоночника от плавок, слегка обнаживших верхушки ягодиц, до шеи. Какие мощные и красивые трапециусы! С какой лекальной очерченностью вздуты чуть ли не до самого затылка! А шея! Какой мужчина!
Верка! Ты что? Какой мужчина? Причём здесь мужчина? Пациент. Естественно. Но ведь уже четырнадцать лет, с Лёшкиного возвращения в Россию, ни малейшего представления о мужчине. Разве это нисколько не оправдывает? Верка, перестань! Нужны тебе эти мужчины. Даже с Лёшкой. Работай! Что с тобой происходит? Почему ты начинаешь с широких мышц спины? Но ведь какие они! Да, это мужчина. По-моему, у тебя сегодня какое-то помешательство. Тысячи пациентов мужского пола, и никогда не было ничего подобного. Подумаешь, красивые мощные мышцы. Он что, первый такой? Перед ним был турист из Москвы. Красивый парень. Спортсмен. И намного моложе. Сколько лет этому? Никак не меньше сорока трёх-сорока пяти. Почему же москвич был пациентом, а не мужчиной? Ладно, работай. О возрасте вспомнила. Возраст.
В семнадцать лет в родных Бендерах, из которых до этого никуда ни разу не выезжала, Вера с золотой медалью окончила школу. Как она мечтала стать врачом! Но путь в столицу республики, в Кишинёв, был преграждён. Не Днестром, рекой шириной в двести-двести пятьдесят метров. Невидимой непроницаемой стеной высотой до самой бесконечности. Внезапно Бендеры оказались уже не в Молдавии. А где? Россия? Украина? Неизвестно.
Ближайший медицинский институт в Одессе. Но это Украина. И будь я обвешана золотыми медалями с головы до ног, меня, еврейку в Одесский медицинский институт не примут.
Отец изредка переписывался с инструктором Горьковского горкома партии. Во время войны тот был парторгом в батальоне, которым командовал дедушка, папин отец.
Будущий командир батальона, будущий гвардии майор в начале июля успел отправить в эвакуацию беременную жену. Бабушку. Сына, моего отца, так никогда и не увидел. Сын родился осенью 1941 года. А гвардии майор, дедушка, погиб в Германии за несколько дней до Победы. Его вдова и четырёхлетний ребёнок вернулись в Бендеры, где продолжали голодать и подвергаться издевательствам.
Как здорово очерчены мышцы от самых лопаток к подмышкам. Все-таки придётся добавить капельку масла. Да, ничего не скажешь, мужчина!
Верка, прекрати немедленно! Что это с тобой? Действительно непонятно, что происходит. Ведь даже лица его разглядеть не успела. И голоса, кроме «здравствуй», когда он вошёл, не слышала. Отвлекись. Вспомни, как поступила в Горьковский медицинский институт. И вообще думай о чём угодно, только не об этих глупостях. Поступила. Без протекции. Подчинённый деда даже с общежитием не смог помочь. Зато как он рассказывал о деде! Рассказывал, что более честного и справедливого человека, чем комбат, никогда не встречал. Просто потому, что таких больше нет. А об отваге и говорить нечего. И погиб этот отважный человек именно из-за этих качеств.
Батальон был самым лучшим не только в полку, не только в дивизии, но и во всём корпусе. И, хотя большое начальство по какой-то непонятной причине недолюбливало гвардии майора и батальону ставили самые гибельные задания, потери у них всегда были меньше, чем в других подразделениях. Комбат тщательно продумывал каждый шаг, каждое действие батальона и щадил солдат.
За несколько дней до Победы комбат получил очередной приказ на атаку. Это было совершенно бессмысленно. Никому эта атака уже ничего не давала. Не подчиниться гвардии майор не мог. Отдавать такой приказ подчиненным было стыдно. И комбат сам возглавил атаку. А ведь мог поступить как любой комбат. Приказать командирам рот и ждать исполнения на командном пункте. Святой был человек! Святой!
Сняла койку у симпатичной бабки почти на самой окраине города. Относительно дёшево.
Она массировала, стараясь отвлечься воспоминаниями. Но восхищение каждой мышцей, наоборот, отвлекало от воспоминаний. Сознании уплывало в неосознанное и непонятное. И объяснения этому не было и не находилось.
В кабине едва слышно звучала «Маленькая Ночная Серенада». Секундная пауза. Новый опус. В течение десяти минут пациент не проронил ни звука. И вдруг обрадовано выдохнул:
- Шуберт. Пиано соната. Аллегро. Понимаешь, ох, как я люблю её!
- Ты музыкант?
- К сожалению, нет. Я шофер автобуса. Понимаешь? Балагула. У меня в автобусе тоже так тихо звучит эта музыка. Даже когда я рассказываю своим пассажирам-туристам всякие байки о том, что они видят из окон моего автобуса.
- Ампутация у тебя в результате ранения?
- Да. Идиотский бой в Бофоре. Может быть слышала?
- Кажется, это в южном Ливане?
- Да. Тридцать лет тому назад. Понимаешь, а мне тогда как раз девятнадцать стукнуло.
Значит, ему сорок девять лет. Выглядит куда моложе. Ровно на десять лет старше меня. Какие мышцы! Как эти выступают из-под широчайших мышц спины! Хоть студентам демонстрируй на лекции по анатомии. Мужчина!
Верка, ты определённо очумела. Ведь никогда ничего подобного не бывало. Мужчина. Пациент он, пациент, а не мужчина! Ты бы ещё Алёшку вспомнила. Мужчину. Единственного в твоей жизни мужчину. Внук бабушки, у которой снимала койку. На два года старше меня. Оказались в одной группе. Все шесть лет, до самых государственных экзаменов пришлось тянуть его, лентяя. Приставал ко мне. Женихался. Но не на ту напал. Я умела постоять за себя. А вот девчонки в нашей студенческой группе, захлёбываясь от восторга, болтали о несказанном удовольствии, о таком, что, ну просто ничего подобного не бывает. Ну, ничего даже самого лучшего.
Мне было не до удовольствий. На втором курсе начала подрабатывать массажем в реабилитации инвалидов Отечественной войны. Жалко было их. Очень образно и точно написал об этих инвалидах мой любимый поэт Борис Слуцкий: «Про кислый дух бракованного теста, из коего повылепили нас». Действительно, бракованное тесто… Порой, массируя несчастного ампутанта, представляла себе, что это мой дедушка, гвардии майор. Что не погиб он, а всего лишь остался без ног. С какой любовью массировала тогда этого несчастного инвалида. Как сейчас.
Возможно, восторженные рассказы девчонок всё же в какой-то мере способствовали тому, что на третьем курсе вышла замуж за Алексея. И любопытство моё неудержимое сказалось. И неуютность оставаться какой-то, отличающейся от других. И без этого неуютность всё время ощущалась. А тут ещё единственная в группе девственница в двадцать лет. Не знать, что оно такое, то самое, что даже во время обычной болтовни доводило девчонок чёрт знает до какого экстаза. Замужество почему-то не объяснило мне этого. Вполне можно было прожить и не познав такого удовольствия. Но ведь жена, хоть Алексей всего лишь посредственный студент и совсем не тот человек, который может стать похожим на дедушку. И вообще трудно было понять, что приводило девчонок в такой восторг. Единственной пользой замужества оказалось только рождение Нины на четвёртом курсе.
Ох, и трудно пришлось бы в течение тех двух с половиной лет, если бы не бабка Алексея. Чудесная старушка!
Нинка, институт, работа массажисткой, да и бабке помочь по дому надо, а институт окончила с отличием. Можно ли иначе? Начала работать участковым врачом, отказавшись от отпуска. А толку? 1996 год. Нет уже Советского Союза. И зарплаты два месяца нет. Спасибо пациентам, подкармливали. Лёшка, не очень напрягаясь, перебивался подсобными работами. Что делать?
Родители и старшая сестра с семьёй из Бендер уехали в Германию. Звали с собой. Понять нельзя, как папа мог поехать в страну, где убили его отца. Как можно жить на содержании потомков убийц отца? Немыслимо.
Сотрудник Сохнута не советовал, а настойчиво уговаривал совершить алию, репатриироваться в Израиль. Я сопротивлялась, объясняла, что Алексей русский, что есть ещё русская бабушка. Но представитель Сохнута убеждал, что всё это не препятствия. Вот так, правда, без бабки в 1997 году прилетели в Израиль. Бабка и сама не хотела ехать. А тут ещё Лёшка не переставал настаивать, что неизвестно, как там всё образуется, а здесь уже как-то крутишься, и домик сохранить следует.
Израиль поразил меня. После горьковского голода и нищеты безграничное изобилие, описать которое способен только Рабле с Золя в тандеме. Предстояли экзамены, чтобы подтвердить диплом и получить разрешение на работу врачом. Алексей сходу отказался от этого. Это тебе не Горьковский медицинский институт. На арапа экзамены не сдашь. Я усиленно учила иврит, готовясь к экзаменам. Все нравилось мне. Но изобилие было не бесплатным. Вот Нина захотела мороженое. Ну, как откажешь ребёнку? Я занималась и стала убирать подъезды, мыла лестницы. А Лёшка целыми днями валялся на диване. За исключением времени, которое стал проводить с этой, как называли деваху, нелегалкой.
Я увидела ёё, толкающую коляску со стариком-инвалидом. Рассказывали, что он чудом выжил в Берген Бельзене. Вот эта девка и приставлена к нему, пусть и нелегалка. Грудастая, с задом, как корма танковоза. Не чета мне, всё ещё такой, словно только что окончила школу, словно и не рожала. Так и отбыл мой законный муж в Россию ровно через год после прилёта в Израиль. С этой с телесами, вынужденной покинуть Израиль.
Воспоминание о Лёшке сейчас вообще не пробуждают никаких эмоций, словно и не было его. Мне и тогда было только обидно, потому что отец вот так бросил четырёхлетнюю дочь. А несколько лет спустя получила письмо с просьбой прислать документ о разводе. Повозилась. Сделала. Послала. Куда денешься? Может грудастая больше подошла ему своей массой. А может быть, ещё восторгами, о которых рассказывали девчонки в их группе. У меня-то ведь не было этих восторгов.
А вот с экзаменом не получилось. Детский садик работал до трёх часов. После этого Нину не на кого было оставить. Денег, заработанных мытьём лестниц, на дополнительный уход за ребёнком не хватало. Тут как раз на Мёртвом море закончили строительство гостиницы. Стали набирать массажистов. От дома около тридцати километров. Условия – лучше не придумаешь. Решила, что для сдачи экзаменов ещё найдётся время. И вот уже четырнадцать лет в этой гостинице. И уже об экзамене думать забыла. Зачем? От добра добра не ищут. И уж, если с детства мечтая стать врачом, об экзаменах думать забыла, то о мужчинах – подавно. Зачем они мне? Правда, отбиваться от них, от кобелей этих, приходится на каждом шагу. Ни один из них, обхаживавших, ни разу не будил во мне каких-либо чувств. А тут – надо же!
Пошла пятнадцатая минута массажа. Осталось только поглаживание спины и задней поверхности ног. И все воспоминания и нормальные мысли, как в блендере перемешиваются. И не помогают отвлечься. Мужчина! А ведь я по существу и лица его ещё не видела.
- Повернись на спину.
Культя. Казалось бы, на этой ноге должна наступить атрофия, а мощные красивые бёдра одинакового диаметра. Удивительно! А прямые мышцы живота! А большие грудные мышцы! Да-а!
Приступила к массажу ног. Бережно. Каждую мышцу в отдельности. Правой рукой у самого колена захватила портняжную мышцу и, медленно выжимая, стала продвигаться вверх. И вдруг он вздрогнул, как вздрагивают от щекотки, и так же вдруг вздыбились его плавки. Массировавшая рука смущённо застыла сантиметрах в двадцати от паха.
- Прости меня. Понимаешь, не знаю, как это случилось. Понимаешь, ведь это не автобус. Чёрт его знает, где они эти педали тормозов, на которые надо нажать в таком случае. Понимаешь, так давно у меня не было женщины. А тут ты. Не просто красивая и стройная, а такая… ну, понимаешь?
- У тебя что, нет жены?
- Нет. Вот уже скоро двадцать лет. А какая была жена! Какая была Зива! Погибла в Тель-Авиве в автобусе, который взорвала эта мерзкая подлая нелюдь. Остался я тогда с двумя малышами, погодками и просто с отчаянием остался. Спасибо, мои старики воспитали своих внуков. Изумительные парни. Оба сейчас в армии сверхсрочники. Делают военную карьеру. Понимаешь, бывали у меня женщины. Но вообще я не блядун. Я не могу просто так, как кобель на сучку. Понимаешь, мне надо, чтобы у женщины, кроме тела, была душа. Мне такая, как ты, нужна. А где таких взять? Ты ведь, конечно, замужем?
- Нет. Представь себе, нет. Муж оставил меня четырнадцать лет назад с четырёхлетней дочкой и вернулся в Россию. Дочка с весны в армии.
- Где ты живёшь?
- В Араде.
- А как добираешься сюда?
- Утром нас привозит автобус. А после работы подбирает и возвращает в Арад.
- В котором часу ты кончаешь работу?
- В шесть.
- Послушай, Вера, понимаешь, я сюда приехал на своей машине. В шесть я приду за тобой и отвезу в Арад. Посидим. Поговорим. Если есть где переночевать, и ты не выгонишь меня, утром я привезу тебя на работу. А если выгонишь, тоже не страшно. Я ведь профессионал. Могу и ночью спуститься из Арада.
Одновременно массируя две красивых мышцы, идущие от грудины и ключиц наискосок за уши, оставляющие открытым небольшой кадык, впервые за этих скоро полчаса увидела его лицо. Хорошее доброе лицо мужчины, которому не дашь его сорока девяти лет. Но главное – глаза. Как он смотрит на меня! Когда встретилась с ним взглядом, мне вдруг показалось, что увидела себя в печальном зеркале, увидела себя, такую, как мне, вероятно, суждено было прожить свою жизнь.
***
Рано утром Вера сидела рядом с Лиором на переднем сидении. По круто петляющей дороге автомобиль спускался к Мёртвому морю. «Если найдётся, где переночевать, и ты не выгонишь меня». Не выгонишь! Да я бы тебя оставила не до утра, а до конца времён! Господи! Что могли рассказать девчонки из студенческой группы? Что они знают? Удовольствие? Как вообще это можно назвать таким прозаическим словом, когда радость и счастье вливается в каждую клеточку тела. Не только в живую. В ногти, в кончики волос! И уже совсем предел, когда душа внезапно с радостным стоном покидает тело и медленно возвращается, чтобы снова покинуть и рассказать о других прекраснейших мирах. Что там говорить о девчонках, если даже у классиков мировой литературы она не видела соответствующего описания. А как ему быть, если в самых совершенных, самых объёмистых словарях нет нужных слов для этого? Ещё не придуманы. И всё это узнать только в тридцать девять лет? Лиор, Мнесвет, где ты был все эти годы?
Но что удивительно, простонародная речь с постоянным этим «понимаешь», отсутствие формального образования, и при этом такая аристократическая деликатность и обволакивающая нежность. И такая врождённая интеллигентность.
Он столько раз приезжал в нашу гостиницу. Как же случилось, что ни разу не попал к ней на массаж? Ни разу не встретила его. А вчера. В течение получаса упрекала себя в том, что пациента посчитала мужчиной. Еще не зная, что значит мужчина. Кто ей подарил его? Лиор. Мнесвет. Общались они исключительно на иврите. Только Мнесвет она произнесла по-русски, и объяснила, что это точный перевод его ивритского имени Лиор.
Она положила свою левую руку на его ладонь, покоящуюся на рычаге ручного тормоза.
Лиор быстро взглянул на неё. На такой дороге и профессионалу нельзя отвлекаться. Он улыбнулся своим мыслям. Нельзя отвлекаться. Было бы хоть малейшее место, где можно спокойно остановиться, он бы отвлёкся! Но змея дороги вырублена в скалах. Невероятно. Ведь он уже далеко не мальчик. Весь вечер. Вся ночь почти без сна. А он так хочет её, что остановился бы, не задумываясь, было бы где остановиться. Сколько раз он лечился в этой гостинице. Как же это случилось, что ни разу не попал к ней на массаж? Ни разу не увидел её. Судьба… Или невероятно драгоценный подарок достаётся только после очень долгого ожидания?
За очередным поворотом открылся вид на Мёртвое море. Солнечный диск полностью выплыл над серо-лиловыми горами Моава. Широкую, золотом сверкающую дорогу, солнце вымостило от иорданского берега к израильскому. Красота какая!
- Вера, у меня ещё четыре дня в гостинице. Три массажа, понимаешь. Первое, я потребую, чтобы все три массажа были у Веры. Второе, попытаюсь связаться с сыновьями, выяснить, когда им удастся вырваться к моим старикам, чтобы я, понимаешь, смог, познакомить всех с моей женой.
Он на мгновенье умолк, удивившись, что впервые после гибели Зивы, даже не подумав об этом, произнёс такие слова.
- Ну, и ещё одна небольшая бытовая деталь. У меня, понимаешь, годичный абонемент на симфонические концерты в филармонию. В течение года одиннадцать концертов. Срочно надо приобрести второй абонемент. И после концерта не обязательно возвращаться в Арад. Старики живут в Тель-Авиве. Но до моей квартиры в Бат Яме, понимаешь, от филармонии почти такое же расстояние, как до стариков. Да, ещё один уже серьёзный вопрос. Если ты хочешь сейчас сдать экзамены на разрешение работать врачом, то, понимаешь, нет никаких проблем. Я в достаточной степени состоятельный человек, чтобы ты могла оставить свою работу. А вообще, с твоими руками, если бы ты работала частно в своём кабинете, ты была бы миллионершей. Никакой врач с тобой сравниться не смог бы.
- Я знаю. Мне уже не раз говорили об этом. Поэтому начальство меня ценит и относится соответственно. Не думаю, что, став врачом, я окажу больным бóльшую пользу, чем оказываю сейчас. А о деньгах я как-то не думала. Массажа оставлять не следует. Ведь именно массаж подарил мне тебя, дорогой Мойсвет. Пусть пока всё остаётся, как есть.
Он взял её левую руку, несоразмерно крепкую кисть у такой изящной женщины, и нежно прижал к губам.
И. Деген
25.06.2013 г.
|
| |
| |
| papyura | Дата: Вторник, 05.11.2013, 17:59 | Сообщение # 230 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Offline
| ох как хорошо написано! одно слово - Деген.
и героиня мне близка, потому как из Молдавии и ... живёт ныне в Араде.
спасибо вам, Кузина, за находку!..
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Четверг, 07.11.2013, 16:52 | Сообщение # 231 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 712
Статус: Offline
| интересно и легко читается, написано от души (как и всё, что делает Иона Деген!)
|
| |
| |
| отец Фёдор | Дата: Вторник, 12.11.2013, 06:19 | Сообщение # 232 |
|
Группа: Гости
| ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ ПРАВИЛА
- Весь мир - антисемиты,-сказала тетя Соня, и в ее еще ясных и выразительных, несмотря на преклонный возраст, глазах не промелькнуло ни тени сомнения.- Они нас не любили, не любят и никогда не будут
любить!
Под словом "они" тетя подразумевала весь мир, все его население. За небольшим, крохотным исключением.
- Но исключение только подтверждает правило.- В бескомпромиссном взгляде тети Сони еще мерцали остатки ее прежнего, от молодых лет, темперамента.
Мы сидели в ее очень чистой и с хорошим вкусом обставленной квартире, в самом сердце Парижа - чудесном Пасси, в двух шагах от Трокадеро, а там уж рукой подать до Эйфелевой башни.
Неплохое местечко выбрала тетя Соня для проживания. Дай Бог каждому еврею такое. Правда, тогда бы это был бы уже не Париж, а Бруклин. И первой бы оттуда уехала тетя Соня.
Называть тетю Соню тетей было явной натяжкой с моей стороны. Какая она мне тетя?
У моего отца был двоюродный брат, а у него, как у каждого приличного человека, есть жена. Так вот эта жена приходится тете Соне дочерью ее покойного мужа от первого брака. Тетя Соня какое-то время подвизалась в роли ее мачехи.
Какое это имеет отношение ко мне? Я ее с тем же успехом мог называть не только тетей, но и дядей. Благо под ее еврейским носом вились весьма заметные, с серебристой сединой, усы-мечта гусара и верный признак страстной, темпераментной натуры.
Даже в безобидный, ничего не значащий разговор за обедом она вкладывала столько пылкой энергии, что невидимые магнитные волны устраивали бешеную пляску над моей головой, а серебряная ложка с супом начинала светиться в моей руке.
Я был в Париже в первый раз, денег у меня было - только не умереть с голоду, и мне дали телефон тети Сони в надежде, что она не оставит меня без внимания. Я позвонил ей неделю назад, и из телефонной трубки на меня хлынул водопад родственных чувств, завершившийся приглашением на обед, настоящий еврейский домашний обед, который я, по мнению тети Сони, уже не помню, конечно, как пахнет.
И вот я обедаю на севрском фарфоре, серебро вилок и ложек непривычно подрагивает в моих пальцах, хрусталь люстры давит своим весом на мои плечи, а тетя Соня сидит напротив, пожирает меня своими любвеобильными родственными глазами и получает от этого большое удовольствие.
- Ну где ты ел такое?-сверкает очами тетя Соня.- Ну, признайся честно... То-то! Ешь, ешь, не стесняйся. Мы, евреи, все родственники друг другу. Остальной мир - наши враги. Они нам не могут простить, что мы на свете живем.
Твое счастье - ты не жил в Париже под немецкой оккупацией. Ты не смотри на их улыбочки. У этих французов. Внешне они вежливые, а что кроется под этим? Ты не знаешь - я знаю.
Немцы издали приказ - всех евреев депортировать. Куда? Теперь-то мы знаем - в Аушвиц, в газовые камеры. Что ты думаешь, у этих французов от расстройства пропал аппетит и кто-нибудь отказался от ужина в положенное время? Мы остались одни, наедине со своей несчастной судьбой.
Правда, один француз зашел. Наш жандарм. Предупредить, что завтра в 12.00 я вместе с детьми должна быть на сборном пункте, и если он к этому времени застанет нас дома, то собственноручно доставит туда. Сукин сын! Двадцать лет знакомы-и приходит меня пугать.
Честно признаться, не такой уж он был сукин сын. Даже наоборот. Сделал намек: убирайтесь куда глаза глядят, завтра будет поздно. Можно сказать, он нам жизнь спас. Но таких среди них - единицы. Исключительный случай.
Мне намек не нужно было дважды повторять. Через полчаса мы испарились. Бросив все как было. Ключи швырнула соседке. Бери, мол, пользуйся. Такая мадам Буше. Из обедневших аристократов. Ты же знаешь, как они нас любят?
Но эта мадам была исключением. Попадаются иногда такие...
Когда мы через несколько лет вернулись в Париж, эта старушка, божий одуванчик - пусть земля ей будет пухом, она умерла от истощения,- отперла нам квартиру, и я глазам своим не поверила: все стояло как было, даже ни одной серебряной ложки не пропало, и цветы в горшках политы и не завяли. Ты, кстати сказать, ешь суп этой ложкой, которую мадам Буше сберегла. А ведь могла продать. И неплохо питаться. Попадаются такие.
Но она - исключение.
Я брела по Парижу со своими детьми и не знала, куда спрятаться, как выскочить из этого проклятого города, где французы сидят в кафе и кушают, а я умираю от страха и не знаю, что делать. Кругом немецкие патрули, проверяют документы, одним словом, конец.
Останавливается возле нас грузовик с фургоном. За рулем-бандитская морда в немецкой форме. Коллаборационист. Предатель. Пошел к ним на службу, чтобы грабить безнаказанно таких, как я.
Но, как видишь, я сижу перед тобой и кормлю тебя обедом. Потому что этот подонок был исключением. Он быстро сообразил, кто я, в каком положении и что ищу. Усадил меня с детьми в фургон, навалил сверху пустые ящики-я вся потом в синяках ходила, пропади он пропадом - и через все немецкие заставы, у него был пропуск, вывез нас из Парижа.
Догадайся немцы, кого он везет, его бы тут же пристрелили. Ты не поверишь, он оказался на удивление приличным человеком. Довез нас до деревни, и когда я хотела ему заплатить,- у меня еще были деньги,- ничего не взял. И даже обругал меня неприличными словами, при детях, что не характеризует его с лучшей стороны.
Бог с ним! Я его простила.
Теперь представь себе наше положение. Мы одни, среди этих антисемитов-крестьян. Без документов, без денег, они скоро кончились, и без хлебных карточек, "а питание в войну было нормировано, и без карточек ничего не купишь. Ложись и умирай! Что я пережила с детьми, рассказать - не поверишь.
Мы прятались в деревне на чердаке и только ночью спускались в дом к хозяевам. Они нас подкармливали. Попались хорошие люди. Нам повезло.
Среди сплошных антисемитов нарваться на таких людей! Это было, конечно, исключение. И они, и их соседи. Они все знали и никуда не донесли. Даже подбрасывали что могли: десяток яичек детям, кусочек сыру, кружку молока. И на том спасибо. Пронюхай немцы про нас-их бы по головке не погладили. Но, слава Богу, кошмар кончился- Париж свободен. Мы вернулись домой. Наша консьержка, ну, привратница, очень удивилась, что мы живы. Противная баба. Правда, назвать ее антисемиткой я не могу. Когда я захотела приготовить детям покушать, а газ не работал, она мне сказала: - Возьмите ваш уголь в подвале.
Ты можешь себе представить, сохранила мой уголь.
Попадаются и такие, скажу я тебе. Но это исключение.
Ты впервые в Париже. Слушай меня. Не очень им доверяй. Не развешивай уши. Они все - жуткие антисемиты.
И тетя Соня стала участливо расспрашивать меня, в каком отеле я остановился, что ем и сколько плачу за это. К себе, хоть в ее большой квартире, кроме нее, никого не было, жить не пригласила. Я сказал ей, что в отеле не живу, у меня для этого нет денег, но по счастливому случаю бесплатно ночую в одной французской семье. Я с ними познакомился в поезде по дороге в Париж, и они уговорили меня пожить у них.
Удивительно,- пожала плечами тетя Соня.- Тебе просто повезло. Исключительный случай. А вообще, не будь ребенком и не строй иллюзий - кругом одни антисемиты, и этому никогда не будет конца.
Эфраим Севела
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Суббота, 16.11.2013, 08:09 | Сообщение # 233 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1455
Статус: Offline
| Да, есть такие люди, как тётя Соня, коим всё не так и не там, и вообще...
Однако, заметьте, у себя родственника не поселила.
|
| |
| |
| papyura | Дата: Вторник, 19.11.2013, 08:49 | Сообщение # 234 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Offline
| И спаси отставших
Эли Бар-Яалому
Я никогда в жизни так не боялся. Когда мы неделю шли по суше, было еще ничего. Потом разнесся слух: фараон послал войска, чтобы остановить нас и вернуть обратно. Было ясно, что пешком от конницы не уйти, но Моисей шел себе и шел, стуча своим посохом, и все мы шли за ним. Рядом со мной шла Мирьям, и моей кисти время от времени касалась ее опущенная рука.
Мирьям смотрела вниз, и я тоже стал смотреть вниз, на наши ноги, которые месили пыль, как глину для кирпичей. Иногда мне казалось, что я чувствую подошвами стук копыт из-под земли. А иногда – что слышу голос, идущий с неба.
Моисей столько твердил про свои разговоры с Создателем, что я тоже стал думать о Нем. С одной стороны, если уж Он вывел нас из Египта, то куда-нибудь, наверное, приведет. А с другой – мы Его видели, этого Бога? Моисей видел, так на то он и Моисей. Он и шел со своим посохом, так, будто знал, куда идти. А мы-то нет. Мы месили ногами пыль, и впереди двигалась широкая спина моего брата Тераха, мокрая от пота, а рядом шла Мирьям и покачивала рукой. Конница, наверное, приближалась. Моисей сказал: «Он выведет нас из Египта», с придыханием на слове «Он». Хорошо тому, кто разговаривает с Богом – легче верить. А нам приходится верить Моисею, который никогда не был особо разговорчив. Вот Аарон, действительно, любит поговорить. Но ведь Бог не явился Аарону! Он явился этому молчуну Моисею, и кто знает, сколько раз еще потребуется превращать посох в змею и обратно, чтобы мы не переставали чувствовать себя победителями. Я лично уже переставал. У меня болела спина и ноги, мы очень долго шли, а еще я волновался за Мирьям. Все время косился на её большой живот. Живот шевелился. Я спрашивал Моисея, успеем ли мы дойти до Земли Обетованной, прежде чем Мирьям придет пора рожать, а он мне ответил: «Иегуда, знаешь, сколько наших женщин вот-вот должны родить?».
Я не знал. Я вообще не хотел идти, меня устраивала жизнь в Египте. Работали мы, конечно, тяжело, но ведь и ели неплохо. Меня уговорила Мирьям. Она сказала - если уж наш ребенок до сих пор не родился, пусть родится свободным. Не рабом. И все пошли, все мои братья, и Терах, и Ицхак, и все соседи. Кое-кто остался, но Мирьям сказала, что египтяне их потом все равно убьют. Не знаю, откуда у нее такие сведения – может быть, к ней тоже приходит Бог?
Мы шли, а конница нас нагоняла. Мне было понятно: когда нагонит, будет очень плохо – и я думал о том, как это будет. Если придется идти обратно, Мирьям не дойдет. Она тяжело, прерывисто дышала, ее живот ходил под рубашкой туда-сюда. Я старался нащупать ступнями топот приближающихся коней. А Моисей все шел, будто ничего не происходило. Сначала я не понимал, куда именно он нас ведет, а потом понял. Первые ряды идущих замедлили ход, я налетел на спину своего брата Тераха, вставшего передо мной. Мы вышли к морю.
- Нам туда, - сказал Моисей и указал посохом на воду. Если бы Создатель явился Аарону, тот бы сказал сейчас длинную речь. Что-нибудь о величии безграничных вод и безграничном величии народа Израиля. Но Создатель явился Моисею, а Моисей был не любитель красиво говорить. Он сказал: «Нам туда» и пошел вперед.
Я не понимал, чего он хочет. Человек не может плавать в воде, это ненормально. Куда нам деться от этого моря? Мы утонем, и получится даже хуже, чем хотел фараон. Ветер пах лошадиным потом. А впереди была вода.
- Моисей, мы все утонем! – закричали женщины. – Остановись!
- Расступится, - отмахнулся посохом Моисей, продолжая идти. Его рубашка уже вымокла до колен. Ткань облепила ноги, колени скрылись под водой. На море поднялись волны.
Самые смелые тоже зашли в воду, и их рубашки тоже намокли и прилипли к телам. Мой брат Терах зашел по пояс и остановился, следя глазами за Моисеем. Мирьям взяла меня за руку и сказала шепотом:
- Я не пойду туда. Я боюсь.
Мирьям с детства боялась воды.
- Никто не пойдет туда, - сказал я ей. – Мы же не хотим утонуть. Мы вернемся.
Моисей был в воде уже по шею, торчала только его голова. Он задирал ее повыше и шел. Посох он тоже поднял, сжимая одной рукой.
Дети плакали, кто-то из женщин кричал, некоторые мужчины шли за Моисеем, так же смешно задирая головы. Мне было ясно, что все они утонут – если, конечно, не повернут назад. Туда, где стучали копытами кони фараона.
Волны начали перекатываться через голову идущего Моисея. Он закашлялся, поперхнулся, но не остановился. Зашел по рот и пошел дальше, ртом он никогда особо не дорожил. Зашел по ноздри, дернулся и продолжил идти. Теперь над водой виднелась только его макушка.
- Не может быть, - сказала Мирьям.
В тот момент, когда она это сказала – и когда от Моисея над водой остался виден только мокрый клок волос – море встало дыбом. Огромные волны летели по поверхности воды, взлетали вверх и оставались дрожать над нашими головами, швыряя холодные брызги. Вода расступилась, будто её разрезали пополам. Две водяных стены встали с двух сторон от мокрого Моисея, сжимавшего посох. Он жадно вдохнул, закашлялся и сплюнул. И скомандовал:
- Пошли.
- Надо прочесть благодарственную молитву! – нагнал его Аарон.
- Читай, - согласился Моисей. – На ходу.
За ними уже потянулись люди. Большинство из них даже не промочили ног.
- Я не пойду, - повторила Мирьям. Я сжал её руку.
Две стены воды, выше самой высокой пирамиды, бились в шторме над нашими головами. Это было море, самое настоящее, только оно почему-то висело в воздухе. А между живыми стенами остался проход, по которому надо было идти.
- Закрой глаза.
Она закрыла глаза и я повел ее за собой, стараясь вести осторожно. Я никогда в жизни так не боялся. Море не может стоять. Моисей велел ему расступиться, и оно расступилось – но я не понимал, почему бы морю в любой момент не передумать и не упасть нам на головы. Вода билась и бесновалась с двух сторон, море штормило, брызги окатывали с ног до головы. Больше всего меня пугали волны, летевшие сверху. Мирьям дрожала.
- Вернемся. Я прошу тебя, вернемся. Я все равно не смогу дойти.
- Нам уже некуда возвращаться. Конница вот-вот будет здесь. Не открывай глаза, я тебя веду.
Мирьям облизнула губы, соленые от воды.
Страх – не боль, к нему нельзя привыкнуть. С каждым шагом слабела надежда, что мы успеем вернуться раньше, чем море обрушится на нас, ломая шеи.
Не знаю, сколько времени это длилось. Мы с Мирьям постепенно начали отставать. Сначала куда-то делся в толпе, затерялся Терах, потом сменились остальные фигуры вокруг. Мирьям переступала опухшими ногами и повторяла, не открывая глаз:
- Вернемся. Вернемся. Я прошу тебя. Вернемся. Прошу тебя. Я не могу.
Я почти тащил ее на себе. От нас уходили последние из идущих за Моисеем. Удалялись спины детей, спины матерей, несущих младенцев, спины старух. Мирьям впала в какое-то забытье, только шептала «вернемся», повиснув на моей руке. Я волок ее по мокрому песку, не понимая, куда и зачем. Мы оставались одни. Надо было окликнуть людей, попросить помочь, но я об этом вовремя не подумал, а теперь не осталось сил. Хорошо бы быть там, поближе к Моисею и его посоху, умевшему превращаться в змею. Жаль, что я не умел превращаться в змею. Я превратился бы и пополз, гибкий, не обращая внимания ни на что.
Мирьям застонала и опустилась на мокрый песок. Я подхватил ее под колени и понес, двигаясь медленнее самого медленного верблюда. Всю нашу совместную жизнь я гордился Мирьям – тем, что она такая большая, высокая, полная, что у нее большие руки и ноги, сильные, как у самых красивых женщин. Мирьям была очень красива. Но, неся ее между стоящими дыбом волнами, я даже думал о том, что лучше бы она была поменьше. А потом совсем ни о чем не думал. Просто шел, и все.
Песок под нами плыл и извивался, как змея. По нему текла вода, и мне приходилось каждым шагом выдергивать ноги из этого живого песка. Последние белые спины скрывались из глаз.
Внезапно я почувствовал, что дно подо мной дрожит. Над головой по-прежнему шумели стоящие волны, а песок под ногами гудел, будто в него били тысячей молотков.
- Конница! – Мирьям открыла глаза и прижалась ко мне. – Они догоняют! Они нам помогут, мы попросим у них!
Нам было уже не догнать ушедший народ, а сотни конных всадников приближались гораздо быстрее, чем я шел по мокрому песку.
- Мы им все объясним, - Мирьям заплакала. – Мы объясним, и они… Они, может быть…
«Они нас просто не заметят и затопчут», - подумал я. Жаль, что наш ребенок так и не успел родиться.
- Они поймут, - бормотала Мирьям, обнимая меня руками и прижимаясь тяжелым шевелящимся животом, - выведут нас из этого страшного моря, возьмут с собой… Иегуда, что это? Смотри!
Стены над моей головой начали сближаться. Вода в них медленно распухала, и проход становился все уже.
- Он сейчас нас убьет! Он же тоже слышит конницу! – закричала Мирьям. – Он обрушит море!!!
Если бы я был Моисеем, я бы тоже это сделал. Если бы мой народ настигала конница, я бы обрушил море – обратно, на головы тех, кто хочет меня убить. И на мою. И на Мирьям.
Вода еще секунду постояла вертикально, а потом резко и одновременно величественно ринулась вниз. Страх дошел до предела. Море упало на нас.
* * *
Сначала я снова почувствовал боль. Болели ноги, руки, голова. Болело горло, щипало под веками. Я открыл глаза. Надо мной склонилась какая-то женщина в белой рубахе. Рубаха была сухая.
- Мирьям…
- Он очнулся! – босые ноги зашлепали возле уха. – Он ожил, дайте ему воды!
Вода была теплой и пресной. Губы болели.
- Где Мирьям?
- Жива твоя Мирьям, - я узнал голос Батьи, жены Тераха. – Лежит. Ей сейчас надо отдохнуть.
Я дернулся.
- Ребенок?
- Рано еще ребенку. И тебе еще рано вставать. Лежи, лежи.
Я закрыл глаза и открыл их снова. Вокруг ходили люди, горели костры, шумели дети. Хотелось есть.
Возле меня остановилась чья-то тень. В руках у тени был посох.
- Иегуда, почему ты не попросил? – услышал я голос Моисея.
- Это ты? Ты нас спас? Как это у тебя получилось? – губы меня еще плохо слушались, но я уже мог выговаривать слова.
- Вас спас Всевышний, - недовольно сказал Моисей. – Я только Его попросил. Но ты! Ты же мог сам Его попросить! Всевышний слышит всех. Всегда, каждую секунду. Почему вы молчали, когда тонули? Ты же знал, что Он выходит с нами, я же всех вас предупредил!
- Ты хочешь сказать, что мне было достаточно попросить Создателя: «спаси нас», и Он бы немедленно спас? Ты хочешь, чтобы я в это поверил?
Моисей стоял надо мной, угрюмый и очень усталый.
- А в расступившееся море ты поверил?
- Я не поверил. Я увидел.
Моисей махнул рукой и отошел, тяжело опираясь на посох. За ним маячил Аарон. Его я решился окликнуть.
- Аарон! Что случилось? Почему Моисей так сердится? Как мы спаслись?
Аарон склонился надо мной, усмехаясь.
- Ты думаешь, ты один такой?
Я поднял голову. Песок был усыпан лежащими людьми со спутавшимися волосами.
- Многие отстали, многим стало плохо, кто-то упал, кто-то не смог подняться. И никто! Ни один человек! Не попросил Всевышнего о спасении. Вы были готовы погибнуть под расступившемся морем, не вспомнив о том, кто заставил море расступиться. А Он всемогущий, ему все равно, что делать – повелевать морями или спасать твою жизнь. Ведь и жизнь-то Он тебе дал, не будь Его – не было бы и тебя.
- Аарон… - я пытался собраться с мыслями. – Но почему тогда Создатель не спас нас сам? Зачем Ему было, чтобы об этом просили?
Аарон пожал плечами.
- Таков договор. У тебя есть свобода выбора. А у Него, между прочим, нет. Он дал нам слово.
- Кому «нам»? Тебе и Моисею?
- Всем нам, - вздохнул Аарон. - Потом поймешь.
Я надеялся, что пойму. Может быть, есть какой-то особенный способ разговаривать с Богом? Так, чтобы не только Он тебя слышал, но и ты - Его?
- Аарон, что Моисей сделал? Молился? Плакал, кричал?
Вблизи глаза Аарона были ярко-зеленого цвета. Как морская вода.
- Он просто сказал «и спаси отставших», - ответил Аарон...
Neivid, 13 ноября 2009г.
PS
Викто́рия Я́ковлевна Ра́йхер — писательница, поэтесса, автор песен.
Выросла в Москве. С 1990 года живет в Текоа (Израиль).
В Сети известна как Neivid.
Замужем; есть две дочери. По образованию — психолог, работает психодраматистом.
|
| |
| |
| REX | Дата: Воскресенье, 24.11.2013, 10:10 | Сообщение # 235 |
|
Группа: Гости
| прекрасно написано о чуде спасения!
автор избрал очень оригинальный вариант повествования...
|
| |
| |
| Гость | Дата: Четверг, 28.11.2013, 17:19 | Сообщение # 236 |
|
Группа: Гости
| и мне работа Neivid - как бы "занимательная история глазами очевидца" -понравилась.
Спасибо!
|
| |
| |
| дядяБоря | Дата: Суббота, 30.11.2013, 10:42 | Сообщение # 237 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 415
Статус: Offline
| Я её очень люблю, вы понимаете? ...Сегодня у нас как раз ровно год со дня свадьбы, годовщина значит. Я купил ей букет цветов, она любит незабудки. Наверное, именно из-за названия я их и не забываю, не путаю ни с чем другим.
Спешу с работы в приподнятом настроении, мы живём в другом районе, в маленькой, но уютной квартирке. Отпросился вот пораньше, начальник понял меня, отпустил, годовщина ведь. Надо успеть. Надо успеть пораньше. Она, моя Танечка, наверняка приготовила что-нибудь вкусненькое. Я так много работаю, но этот вечер будет наш с тобой, солнце моё. Я обещаю.
Бегу до остановки. Справа замечаю группу крепких парней, в чёрных кожаных куртках, человек шесть, не меньше, окружили кого-то, кричат матом, что-то явно не поделили, слышу угрозы - отморозки. Мне не видно к кому они обращены, да и некогда рассматривать. Сегодня такой важный день!
Пробегаю мимо и вдруг останавливаюсь как вкопанный. Слышу какие-то совсем детские голоса на фоне пьяного мата.
- Отдай, мне мама подарила, не трогай… Ну отдай, ну пожалуйста!
- Слышь, придурок, заткнись. Что там у тебя ещё есть?
Поворачиваюсь и смотрю. Двое школьников, лет по четырнадцать или вроде того, а над ними, как коршуны, с презрением и чувством безнаказанности склонились ублюдки на голову выше лет по 17-18, у каждого в руках по бутылке пива. Рыгают.
Гопников точно шесть человек, а этих всего двое. Я вижу, что ситуация накаляется, вижу как один из малолеток пытается выхватить у главного задиры свой телефон или что-то похожее, но тот отталкивает его так, что школьник валится на землю. Остальные ржут.
Он явно угодил ему в нос или рассёк губу. Течёт кровь. Школьник закрывает лицо руками, кажется, он плачет. Второй подбегает и вцепляется в руку главаря. Отморозки валят его с ног, начинают пинать прямо по лицу. Редкие прохожие, все как один, идут мимо. Мне некогда думать, у меня в руках букет незабудок, благодаря им, я не забываю. Мне надо спешить, спешить, спешить…
- Что уставился придурок?
Это было обращено ко мне, и я чуть было не выступил вперёд, но остановился.
Отморозки ещё больше раззадорились, они били двоих детей ногами, в живот, по печени. Они бросили мне вызов, пиная их ещё сильнее, как бы показывая, что я не смогу их остановить.
Это было бы странным и нелепым, пытаться усмирять пьяных подростков, когда ты с букетом цветов в руках. К остановке как раз подошёл мой автобус...
Не было времени, совсем не было. Я должен ехать. Два маленьких и беззащитных пацана смотрели на меня, я запомнил эти взгляды. Похоже, им теперь достанется ещё больше. Я повернулся и быстрым шагом проследовал к автобусу.
Всю дорогу я думал об этом случае и, несмотря на противоречивость своего поступка, ощущал странную и даже пугающую уверенность, что всё сделал правильно.
- Нормально доехал? - спросила Таня и поцеловала меня.
Я вытащил букет из-за спины и протянул его ей.
- С годовщиной, любимая!
Она поставила цветы в вазу. Незабудки, чтобы не забывать – на самое видное место. Другой подарок – маленькое золотое колечко я припрятал на потом. Вот зажжем свечи, тогда. Она искренне обрадовалась любимым цветам. Я не спешил с основным подарком. В нашей маленькой, но уютной квартирке пахло всякими вкусностями.
- Ты приехал раньше, ещё ничего не готово!
Она улыбалась, а я смотрел в её глаза, и на секунду мне показалось, что она смотрит куда-то сквозь меня, будто не может сфокусироваться на моём взгляде. В это же мгновение я ощутил странный холод и почувствовал себя совершенно пустым, с ощущением, будто кто-то откачал из меня все внутренности, оставив лишь голографическую оболочку...
К тому моменту я уже, кажется, подзабыл про случай на остановке, и вдруг по какой-то непонятной причине вновь вспомнил. Непреодолимая сила заставляла меня вспоминать снова и снова, проживать тот момент моего ухода, как будто больше я не помнил ни о чём вовсе, лишь ту остановку, лишь глаза беззащитных пацанов. Я был для них шансом.
- О чём ты сейчас думаешь? - спросила она.
Таня увидела, как я провалился в себя, и вернула меня обратно. Я решил, что должен рассказать ей. Вернее, даже не так: я знал точно, что обязан всё ей рассказать.
Прямо здесь и сейчас.
- На самом деле, по дороге кое-что произошло, но я не знаю, как ты это воспримешь – начал я, рассказав ей всё до мельчайших подробностей, про глаза малолеток, про букет и про моё отступление с автобусной остановки.
До самого последнего момента она слушала очень внимательно, как будто ждала, что в этой истории вот-вот прилетит супермен и всех спасёт, более того, и это явно выражалось в её глазах, этим суперменом обязательно должен был быть я.
Я закончил рассказ.
Её лицо исказилось. Её глаза смотрели на меня со злобой. Я вновь почувствовал непреодолимый холод и опять, будто я лишь оболочка, меня нет. Она испепелила стену позади меня, будто стараясь не смотреть в глаза, при этом уставив свой взгляд ровно в сердцевину моих зрачков.
- Да как ты мог так поступить! - она взорвалась, я впервые видел её такой – ты же понимаешь, что это дети! Этих отморозков нужно было пинать ногами, кусать и рвать! Ты трус, как я могла всё это время не видеть, ты просто трус! Ты должен был хоть что-то сделать, наплевать на цветы, бросил бы их в мусорку, триста раз наплевать на них, ты мог заступиться?! И на время – плевать! И на хренов автобус! А если бы этот был наш с тобой ребёнок? Может их избили до полусмерти, может калеками сделали! Может даже убили?! Надо было орать на всю улицу, звать прохожих, кто-нибудь обязательно бы помог! Ты придурок, как ты мог… как я могла…
На её глазах выступили слёзы, я не знал как реагировать. Она уткнулась лицом в ладони и плакала навзрыд. Я не мог шелохнуться, ощущая лишь пустоту и странное ощущение, что несмотря на все её крики, я всё-таки поступил правильно.
Я был в этом уверен, но не мог ни понять сам, ни объяснить ей. Я просто знал, как знают то, что после зимы наступает весна, а после неё – лето.
- Убирайся вон, трус. Тряпка! Пошёл вон!
Странное спокойствие ощущалось во мне. Спокойствие и безмятежность. Даже звонок в дверь не потревожил его. Она, вытирая слёзы, вскочила и побежала к двери, наверное, подальше от меня. Я, будто зная, что меня там ожидает, не торопясь последовал за ней.
- Кто там?
За дверью что-то ответили, и Таня, будто испугавшись, поспешила скорее открыть. Я стоял рядом, чуть сзади. Сначала зашла моя мама, за ней ещё незнакомый человек. Мама зашла и вдруг заплакала, кинулась обнимать Таню.
- Сашу убили, Сашу… Сашу убили,- сквозь слёзы говорила она, даже не глядя на меня.
- Погодите, мама, ну что вы такое говорите, вот же он стоит! - Таня отвела руку и показала на меня.
Мама посмотрела, и я вдруг опять почувствовал этот взгляд сквозь. Таня обернулась и посмотрела точно таким же взглядом.
- Наверное, он на кухню пошёл, - Таня смутилась, т.к. всё это время ощущала меня позади себя, она пробежала на кухню, потом проверила комнаты, туалет, ванну. Меня она нигде не нашла.
А ведь я всё это время действительно стоял рядом со всеми в коридоре, теперь уже ощущая, что смотрю на всё происходящее, в том числе и на себя, со стороны. Я не понимал, что происходит, но не мог вымолвить ни слова. Я попытался закричать, и замахать руками, но меня никто не слышал и не видел, в том числе и я сам.
- Что ты делаешь, Танюша? Ты понимаешь, его нет, я видела сама, его больше нет, его убили, – на маму опять нахлынули слёзы.
- Так вот же, он мне цветы подарил! Незабудки, чтобы не забывала я его! Вот они, стоят в вазе на самом видном месте! – Таня повернулась к вазе. Она была пустой. Вода была налита, но цветов в ней не было. От беспомощности она заплакала
- Гражданочка, мы вынуждены сообщить, что ваш муж убит, – заговорил вдруг тот самый человек, что пришёл с мамой, – я старший следователь Ермаков, нам нужны ваши показания. Тело опознано. Он скончался ещё до приезда скорой. Двенадцать ножевых ранений. Свидетели утверждают, что он вступился за каких-то парнишек молодых, когда на тех напали другие постарше. Их было шестеро против него одного. Перед этим он успел вызвать помощь… но мы опоздали.
Мне вдруг всё стало ясно. Я знал это с самого начала, но поверил лишь после его слов.
Я взглянул в глаза Тани, а потом в глаза мамы. Мне даже на секунду показалось, что они видели меня, впрочем, это было уже не важно. Я посмотрел на незабудки, они стояли в вазе на самом видном месте. Она не забудет. Я шагнул прочь и последней моей мыслью было: «Я всё сделал правильно».
найдено в сети без авторства...
Сообщение отредактировал дядяБоря - Суббота, 30.11.2013, 10:43 |
| |
| |
| Firefly | Дата: Воскресенье, 01.12.2013, 10:03 | Сообщение # 238 |
|
Группа: Гости
| хороший рассказ, но тяжёлый осадок остаётся...очевидно из-за чувства несправедливости - ну почему сегодня везде ублюдки остаются безнаказанными?!
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Среда, 04.12.2013, 13:52 | Сообщение # 239 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1455
Статус: Offline
| да-а-а-а, история..!
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Понедельник, 09.12.2013, 12:48 | Сообщение # 240 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1455
Статус: Offline
| папа с гдадиолусами
- А Дениску папа в школу отведет, - сказал Сережа. — Они так договорились.
Дениска был его лучшим другом с младшей группы детсада.
- Вот и замечательно, - ответила сыну Наташа. — Будешь еще сосиску?
У них было так заведено — за ужином рассказывать друг другу новости. Главной для Сережи, похоже, была новость про Денискиного папу.
- Буду. Дениска сказал, что ему купят большой букет этих… ну… они такие высокие… Мам, как они называются?
- Гладиолусы.
- А я никогда не видел этих… ну…
- Поужинаем — покажу.
И в самом деле, подумала Наташа, обычный ребенок видит гладиолусы раз в год, домой их покупают очень редко, подарочным цветком, вроде роз, они вроде не считаются. Придется искать в интернете…
На следующий день она с утра взяла Сережу с собой и на троллейбусной остановке передала его бабушке Наде. Бабушка Надя была родной сестрой Наташиной мамы, и ребенок привык к тому, что у него две бабушки. А вот папину маму он и в глаза не видал — Наташа считала, что так даже лучше; если Сережа с самого начала не был нужен той семье, то и знакомство ни к чему.
А вечером они пошли в «Ориго» - покупать нужное первокласснику имущество.
- А Марину папа в школу поведет, - ни с того ни с сего, крутя в руках пенал, сообщил Сережа.
Марина была подругой Сережи во дворе бабушки Нади.
Вечером, уложив сына спать, Наташа традиционно пошла на чай к соседке Алене.
- Что делать? - спросила она. — Ему, наверно, все время не хватало отца, но он молчал. А теперь вот всех папы поведут в первый класс, и ему обидно. А где ж я ему папу возьму!
- Скажи честно: Валерка все это время ни разу не звонил? — спросила Алена, имея в виду пять лет со дня расставания.
- Позволила бы ему мамочка позвонить! Хорошо хоть деньги переводит.
- Я к чему клоню — может, он и рад вернуться, а ты не пускаешь?
- Мне он не нужен!
- А Сережке?
Наташа вздохнула.
- Понимаешь, он Сережке, наверно, нужен… только какой же из него отец? Ему самому еще нянька нужна!
- Будем разруливать, - сказала Алена. — Твой сын хочет 1 сентября выглядеть не хуже других детей, так? И он хочет, чтобы его привел в школу за руку мужчина, понимаешь? Ему вдруг показалось, что это очень важно. По правилам его должен вести в школу папа. А как он представляет себе папу? Это большой дядя, в очках и с бородой!
- Почему с бородой?
- Потому что у Юлиного мужа очки и борода, а твой Сережка вечно торчит там и играет с их Дениской.
- Ты права… Погоди, я, кажется, знаю, что тут можно сделать.
До 1 сентября оставалось три дня.
Магазин, где Наташа работала бухгалтером, имел склад во дворе, а там под навесом была курилка, куда собирались и продавцы из магазина, и работники кафе, что рядом с магазином, и ребята из компьютерной фирмы. «Молодежь» от 30 до 40 и старше развлекалась шуточками и невинным флиртом. И когда Алена сказала про большого дядю с бородой и в очках, Наташа первым делом представила себе не Юлиного мужа, а программиста Вадима. Она курила очень редко — разве что начальство устроит разгон из-за ерунды. Но сейчас был тот самый случай, когда надо пойти с сигаретой под навес.
Не то чтобы Вадим всерьез ухаживал за Наташей… Она знала, что нравится программисту, но умеренно: ни разу он не позвал ее хотя бы выпить кофе, хотя кафешка — вот она, в трех шагах. Но они много чего могли наговорить друг другу под тем навесом.
Окно бухгалтерии смотрело во двор. Наташа все время поглядывала, не появится ли Вадим. И дождалась. Она в пять секунд поправила прическу, подкрасила губы и выскочила под навес.
- Вадюш, у меня к тебе дело есть, - улыбнулась Наташа.
Узнав, в чем проблема, Вадим задумался.
- Значит, я соответствую его представлению о правильном папе? Ни фига себе… отродясь таких комплиментов не слыхал…
- Если тебе трудно на двадцать минут вырваться с работы, так и скажи.
- Да нет, не трудно. Это что же, он всем детям скажет, что я его папа?
- Вряд ли. Мне кажется, ему хватит того, что его в школу приведет мужчина. Главное — не испортить ему праздник, понимаешь?
- Это-то я понимаю…
- Так я могу на тебя рассчитывать?
- Ну… можешь, наверно… Только давай я с парнем предварительно познакомлюсь. Может, я ему еще не понравлюсь.
Договорились встретиться вечером возле вокзальных часов — Наташа как раз успевала забрать Сережку у бабушки Нади. Встретились, объяснили мальчику, что бородатого дядю в очках зовут Вадимом, и вместе пошли есть пиццу.
Как-то так вышло, что Наташа редко видела своего сына в обществе взрослых мужчин. Она отправляла его к Юле, чтобы поиграл с Дениской, но не знала, принимает ли участие в играх Юлин муж. Когда у Наташи появился Геша, они встречались где угодно, только не дома, где мог что-то подсмотреть и понять Сережа. Но с Гешей не сложилось...
И вот, глядя, как Сережа ведет взрослую беседу с Вадимом, как старается произвести на компьютерщика хорошее впечатление, Наташа не выдержала. Она еле успела добежать до туалета... и там разрыдалась. Все в ее жизни было не так. Она думала, что будет для сына и мамой, и папой, а — не вышло!
Когда Наташа вернулась к столику, Вадим посмотрел на нее с интересом.
- Знаешь, что мы с дядей Вадимом придумали? Он 1 сентября отведет тебя в школу. Хочешь? — спросила на следующий день Наташа.
- Так все же подумают, будто он мой папа, - нерешительно сказал Сережа.
- Ну и что? Ты же не можешь отвечать за то, что людям приходит в голову. Может, кто-то даже подумает, что он твой дедушка.
- Дедушка?
- Ну да! Он же такой бородатый!
Наташе удалось насмешить ребенка, и больше на эту тему они не говорили.
1 сентября Наташа и Сережа, нарядный и с гладиолусами, вышли к перекрестку, где их ждал Вадим.
- Ну, как это полагается делать? — спросил он. — Я должен вести тебя за руку?
- Да, - решил Сережа, - и нести гладиолусы.
Так они и пошли: слева — Вадим, справа — Наташа, посередке — Сережа, и все уступали первокласснику дорогу.
Возле школы уже собралось несколько сотен ребят, и первоклассников можно было сразу угадать: каждого сопровождали родственники. Сережа шел, гордо поглядывая на бородатого дядю, и Наташа подумала: он сравнивает Вадима с другими мужчинами. Она тоже невольно стала к ним приглядываться и вдруг увидела Валерия. Бывший муж стоял у школьной стены с букетом розовых гладиолусов. Наташа ахнула.
В глубине души она была уверена, что Валера жалеет о разводе. Разведка доносила, что он ни на ком не женился. И первая Наташина мысль была: вот же он, родной отец! Он пришел сюда, зная, что тут я не смогу закатить ему скандал. Он хочет видеть сына! И нужно же как-то объяснить ему ситуацию - сына ведет за руку чужой человек. Валерий должен понять, в чем дело, иначе он просто побоится подойти. И уже не будет случая познакомить его с Сережкой… Вмиг Наташа все простила бывшему мужу за одни эти розовые гладиолусы.
И вдруг глаза их встретились. По его лицу Наташа поняла: он и сына своего увидел, сразу узнал, теперь не понимает, как быть. Наташа уже была готова сказать: «здравствуй, Валера, как хорошо, что ты пришел…», но ее опередили. Женщина, на вид явно старше Валерия, подошла к нему с девочкой лет десяти, взяла из его рук гладиолусы. Наташа окаменела. Воздушный замок, который она за секунды выстроила в голове, с треском рухнул.
Как же она сразу не догадалась! Валерий просто был создан для того, чтобы его подобрала женщина постарше, которая сумеет совладать с его бешеной мамочкой…
- Мама, мама! — позвал Сережа. Она повернулась к сыну.
- Ты знакомых увидела? — спросил сын.
- Да, одного…
И тут, к счастью, появилась Сережина первая учительница.
Когда после линейки детей увели в школу и родители стали расходиться, Наташа заметила, что Вадим все еще стоит рядом с ней.
- Спасибо, - тихо сказала она.
- По-моему, тебе бы не помешали пятьдесят грамм хорошего коньяка, — ответил Вадим. — Пошли. Угощаю.
- Я так плохо выгляжу?
- Да.
И надо ж было так случится, что, войдя в кафе, Наташа снова увидела Валерия с его подругой. Они тоже отмечали 1 сентября. Наташа резко остановилась. От бегства ее удержала крепкая рука Вадима: компьютерщик обнял ее за плечи.
- Я все понял, - шепотом сказал он.
- Давай лучше на работу пойдем, а?
- Сперва я угощу тебя коньяком.
Ну и отлично, подумала Наташа, пусть наш беглый папочка видит, что у него сына имеется другой отец - здоровенный и настоящий!
Потом они вместе пошли на свои работы.
- Наташ, — неожиданно сказал Вадим. — Если хочешь, я могу забрать Сережку из школы. У меня же день ненормированный. Могу привести к нам, посажу за комп, включу какую-нибудь игрушку. Ему понравится!
Наташа внимательно посмотрела на компьютерщика.
- Знаешь, если он будет с тобой, я… я буду за него спокойна.
И будущее вдруг встало перед ее глазами так ярко, словно его нарисовали художники, что делают детские мультики: какой-то парк неслыханной красоты, и аллея, и детские аттракционы рядом, и Сережка, который тащит за руку Вадима, упрашивая: «Ну, только на ту карусель, где машинки! Ну, всего один раз! Ну, папа!...
Дана Витт
|
| |
| |
|
