Город в северной Молдове

Пятница, 26.04.2024, 06:01Hello Гость | RSS
Главная | кому что нравится или житейские истории... - Страница 23 - ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... | Регистрация | Вход
Форма входа
Меню сайта
Поиск
Мини-чат
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... » С МИРУ ПО НИТКЕ » УГОЛОК ИНТЕРЕСНОГО РАССКАЗА » кому что нравится или житейские истории...
кому что нравится или житейские истории...
ИмммигрантДата: Среда, 02.12.2015, 03:49 | Сообщение # 331
Группа: Гости





ПРО БОЦМАНА КАЦМАНА И ЛОЦМАНА ШВАРЦМАНА

Все лето мы проводили на Рижском взморье, на станции Авоты, которой уже больше нет, где было море, и дюны, и бескрайний пляж, по которому, как нам тогда казалось, можно было дойти до самой Швеции… Но никто, правда, не доходил. И вот с этих дюн, с этого пляжа, почти что из Швеции, каждый год надо было возвращаться назад, в наш Ленинград, в город трех революций.
Мы тогда еще любили революции, все три, и вообще революцию, и улицу Марата, и его самого, а также Дантона и Робеспьера, хотя улиц в их честь не было.
Дело, в общем, было не в том, что надо было возвращаться в Ленинград. Потому что, если б мы возвращались в Зимний дворец, или в особняк балерины-Кшесинской, или, на худой конец, в обычную квартиру с окнами на Неву или хотя бы на Фонтанку, — это была бы ерунда.
Но мы возвращались в нашу комнату, темную даже в солнечный день, которых в Ленинграде, как утверждают, всего тридцать пять в году. И то по подсчетам советских метеорологов. Там было темно, по тогдашнему выражению, как у негра в желудке…
Там кончался безбрежный пляж, и казалось, что нигде нет ни моря, ни неба, ни красного солнца, которое в Авоты в июне садится в одиннадцать часов в это самое море, а вы купаетесь и плывете к нему, а оно все уходит, уходит, и, наконец, исчезает, чтобы завтра подняться над соснами…
В этой комнате казалось, что вообще нет солнца, что оно утонуло, а есть только двадцать метров, пусть и квадратных, из которых шестнадцать занимали двустворчатый зеркальный шкаф, коричневый буфет, деревянная кушетка, квадратный стол, на который было лучше не опираться, и стулья, при взгляде на которые хотелось стоять…
Стол и стулья пели, как впрочем, и вся остальная мебель. Это была не обстановка, а сводный хор…
Итак, шестнадцать квадратных метров занимал скрипичный оркестр, а остальные четыре — мы четверо.
Каждому — по метру.
По полному метру, на котором мы учились, танцевали, думали, проверяли тетради, боялись, ожидали письма от тети Маши, дня получки, стипендии, ночного стука в дверь и благодарили товарища Сталина за счастливое детство.
К сожалению, больше нам его благодарить было не за что.
Все-таки он каждому дал по метру, эталон которого хранился в Севре, близ Парижа. Причем наш метр, если вы помните, был значительно лучше: он был квадратным!

В тот год возвращаться из Авоты особенно не хотелось. Помимо тесной комнаты и тех же трех революций надо было еще поступать в институт. Боже мой, легче было сделать революцию. Но надо было поступать. Почему? — спросите вы. Потому что еврей должен обязательно поступать.
Ради этого живет его отец. Мать. Тетя. И даже тетин муж.
Это они видят в своих снах и наяву. Об этом мечтают.
И об этом просят Бога, даже если они и неверующие.
Потому что если они не поступали, если они не кончили институт, то хотя бы должны кончить их дети.
А уж если они сами кончили, как же могут не кончить их дети?
Во всех случаях, как ни крути, а получается, что надо поступать.

Институт был для нас таким же обязательным делом, как служба в армии, которая была необязательной, только если вы поступили в институт.
Куда поступали евреи? Они поступали туда, куда они не хотели. Потому что там, куда они хотели, — не хотели их.
Их не хотели в Университет и в Институт международных отношений, их не хотели в Институт тяжелого машиностроения и в Институт легкого. Их даже ж хотели в Ветеринарный — потому что они могли отравить корову.
А что удивительного — хотели же они отравить Сталина!
А для того, кто мог отравить Сталина, ничего не стоило отравить корову. А при тогдашнем положении с мясом, это могло кончиться всеобщим голодом. Впрочем, как и при нынешнем.
Поэтому, что ни говорите, но если исходить из экономического положения, отравление товарища Сталина было значительно экономически выгодней, чем отравление одной коровы, пусть даже не молочной. Да, это был именно тот год, когда евреи с помощью своих врачей пытались отравить отца и учителя всего человечества. То есть готовили не просто убийство, а отцеубийство. И они, конечно же, просчитались, потому что надо быть полным идиотом, чтобы пытаться отравить бессмертного вождя. Надо быть полным кретином, чтобы посягнуть на вечного, как вечный жид, грузина!..

Все тогда только кругом и говорили об этих убийцах в белых халатах. Больше всего всех возмущали эти халаты.
Можно было подумать, что сними халат и иди себе спокойно убивай.
В поликлиниках и больницах вдруг стало тихо и пусто, и не потому, что всех вылечили или все перемерли с горя, а потому, что многие врачи были евреями, и если они уж подняли руку на самого Сталина, то им ничего не стоит опустить ее на менее великого и совсем не бессмертного пациента.
Видимо, оттого, что у врачей не было никакой работы, было решено их всех, вне зависимости от специализации, отправить в Сибирь.
А заодно и всех остальных евреев — чтобы врачам, видимо, было кого лечить. Не оставлять же их в самом деле без работы.
И когда уже все было готово, когда все уже было вот-вот, случилось совершенно непредвиденное: бессмертный вождь вдруг умер.
И все. И остался только один бессмертный — Ленин. Правда, тоже в гробу.
И еще оказалось, и тоже неожиданно, что врачи-убийцы вовсе не убийцы, а наоборот, очень порядочные люди, почти Айболиты, которые давали этому Бармалею самые хорошие таблетки и самые сладкие микстуры и нежно кололи в бессмертную часть тела отца и учителя витамины «А» и «В» и даже «Е»!
И все это было даже немножечко жаль. Уж лучше бы они действительно лишили народы отца, а все человечество — учителя, — на несколько лет раньше.
И вот в это веселое время я поступал в институт.
Мы вернулись из Авоты, расставили чемоданы с яблоками и сразу же начали поступать. Я говорю «мы», потому что поступал я, но всюду меня сопровождала мама.
Никто не знал, куда поступать, но все говорили, что берет Институт водного транспорта. Никто не знал, почему водный транспорт так нуждался в евреях, — может быть, чтоб их потом разом утопить, как псов-рыцарей, не знаю, во всяком случае в институт приплыло немало будущих картавых капитанов, большинство из которых не умело плавать и не видело моря.
Советскому торговому флоту грозило потопление, так как большинство из них к тому же было в очках, и им ничего не стоило посадить весь прославленный флот на первую попавшуюся мель.
То ли евреи волновались, то ли еще плохо было знакомы со своей будущей профессией, но они все время путали «боцмана» с «лоцманом» и на вопрос членов приемной комиссии «кем вы хотите стать?» почему-то отвечали: «Кацманом». Хотя ни одного Кацмана среди поступающих не было, а было шесть Перельманов.
Но никто из приплывших не выразил желания стать в будущем Перельманом.
Короче, слух, что в «Водный» берут, подтвердился. Туда действительно брали. Во всяком случае, документы, потому что в других не брали и их. Документы, правда, брали несколько странно, обводя еврейские фамилии жирным черным карандашом, так что это напоминало траурные сообщения в центральных газетах.
Я вам хочу напомнить, что мы поступали с мамой.
— Простите, — сказала она. — Мой сын еще не умер. Он собирается жить долго.
И она взяла резинку и быстро стерла рамочку.
— Он еще, между прочим, должен поступать, — добавила она. — У него вся жизнь впереди!
— Это ваше дело, — ответила член приемной комиссии, — живите.
И снова обвела мою фамилию.
— Почему он должны жить в рамочке?! — возмутилась мама.
— А почему я должна жить в подвале? — спросила член приемной комиссии. Вопрос был неожиданный, что называется, на засыпку.
И мама не нашлась, что ответить. Потому что мы хоть жили и в «рамке», но на втором этаже, а она хоть и не в «рамке», но в подвале.
И член приемной, легко отодвинув маму, вызвала следующего.
Следующий тоже жил в «рамке». К тому же и в подвале. Поэтому его маме было проще.
— И мы в подвале! — парировала она.
Член приемной комиссии растерялась.
— Да, — сказала она, — но у нас течет.
— И у нас!
Казалось, что они жили в одном подвале. Впрочем, глядя сегодня из Сен-Жермен де Пре, или с лестницы площади Испания, я вижу, что так оно и было. Все мы жили в одном огромном подвале, хотя и на разных этажах…
А потом нас собрали в актовом зале, где висели наши вожди, причем тоже в рамках, и мне даже показалось, что все они евреи и что они поступают в Водный институт, потому что сюда берут.
Перед нами выступал сам ректор. Он, видимо, не ожидал, этот старый морской волк, увидеть перед собой такую аудиторию. Он плавал во всех морях и в четырех океанах, но за всю свою жизнь не видел такого количества евреев. Ему даже на секунду показалось, что он сбился с курса и заплыл в Израиль. У него потемнело в глазах. Даже встреча с акулой не произвела бы на него такого впечатления.
— Нашему торговому флоту, — заикаясь и покачиваясь начал он, — необходимы высококвалифицированные кадры кацманов и лоцманов! Простите, — его качало, — кадры боцманов и… шварцманов.
Он налился кровью, побагровел и громовым голосом добавил:
— Короче, высококвалифицированные кадры шварцманов и кацманов…
Мы молчали — видимо, слух, что сюда берут, еще раз подтвердился. Ректор вынул пробку из графина и выпил все содержимое.
— Что надо, — прокричал он, — чтобы стать настоящим, — он оглянулся и добавил: — кацманом?
В глазах его была паника:
— Чтобы стать настоящим кацманом, — ответил он сам, — надо многое. Это трудно. Почти так же трудно, как стать настоящим, — он остановился, долго смотрел в зал, на портреты вождей, на переходящее красное знамя и кончил: — …как стать настоящим шварцманом.
Здесь он вдруг достал из бокового кармана боцманский свисток, стал как очумевший свистеть и орать во все горло:
— Свистать всех наверх!
Мы сидели не шелохнувшись, думая, что это первая лекция.
Он свистел и свистал всех наверх, а потом друг неожиданно спросил:
— Кто знает, какая разница между кацманом и шварцманом? — и опять сам ответил: — Никакой! Быть кацманом так же тяжело и почетно, как и шварцманом. Впрочем, — добавил вдруг он, — шварцманом тяжелее, — и через секунду: — но кацманом почетнее.
И бросив на нас горящий взгляд капитана, покидающего во время шторма свой корабль, он проревел:
— Счастливого плавания вам, будущие кацманы и шварцманы! — И почему-то добавил: — И Файзинберги!
Потом он сел. В переносном смысле этого слова.
Говорят, за сионистскую пропаганду.
Но до этого я начал сдавать экзамены, первым из которых была устная математика. Чего-чего, а математики я не боялся. Во-первых, у меня мама была математик, а во-вторых, я сам несколько раз занимал первые места на городских олимпиадах.
Экзаменатор был худой, казалось, что евреи травили его, а не Сталина.
— Я вас не буду долго мучить, — сказал он, — только одна задачка.
И он протянул мне условие. Я прочел его и обомлел.
— Простите, — сказал я, — это задача, которую решают уже два века все математики мира, включая самого Галуа.
— Ну и что? — спросил экзаменатор.
— И никто не решил! Включая самого Галуа, который, говорят, от этого и умер.
— Милый друг, — сказал экзаменатор, — это естественно. Ведь если бы она была решена, какой же смысл было б ее вам давать.
— Да, но сам Галуа… — начал я.
— Он не поступал в наш институт, — отрезал математик, — и не готовился стать советским лоцманом.
— Я не могу ее решить, — сказал я.
— Очень жаль, — протянул он.
— А вы можете? — спросил я.
— Милый друг, — улыбнулся он, — я уже поступил. И даже кончил. Я профессор, милый друг, зачем мне ее решать?
И он вывел мне единицу, тощую, как и он сам.
И водный транспорт навеки уплыл от меня далеко в море, за горизонт, и я начал готовиться к прохождению военной службы, может быть, даже и на флоте, но не в качестве лоцмана, а скорее, как и предсказывал ректор, в качестве кацмана…
Кто служил, знает, что это за служба. Мама не служила, но знала.
И она нашла другой институт — технологический.
Там был большой недобор, и туда брали. Там все срезались на сочинении «Лев Толстой как зеркало русской революции».
У всех получилось зеркало и ни у кого — русской революции.
И туда добирали. И мы с мамой понеслись туда. Причем мама бежала быстрее: она боялась, что вот-вот кончится этот самый недобор.
Технологический был чудо: там не брали в рамки, не спрашивали разницы между кацманом и шварцманом, а сразу отправили на экзамен. И это была химия. Химик был старик с недовольным лицом. Казалось, что в нем все время происходила реакция окисления.
— Скажите, — кисло спросил он, — какого черта вы решили поступать именно к нам?
Я растерялся — вопрос был явно не химическим. Я готовился к галогенам, к щелочам, ко всяким ангидридам и фенолфталеинам, к лакмусовым бумажкам и стеклянным мензуркам, мне дважды приснилась таблица Менделеева и один раз он сам, но такой вопрос мне не явился даже во сне.
— А разве вы не знаете? — вдруг спросил я.
— Нет! — твердо ответил старикан.
— Так сюда же берут! — выпалил я.
— Кого? — поинтересовался он.
— Евреев, — ответил я, — кого ж еще?
Внутри химика, видимо, произошла реакция замещения с большим выделением тепла, так как он покраснел, зашипел и начал выпускать пар.
— Мы принимаем не евреев, — сипел он, — а талантливых людей!
— А евреев нет? — спросил я.
Он стал похож на ангидрид, каким я его себе представлял.
И я не знаю, что бы ответил этот химик на такой нехимический вопрос, если б на него не ответила моя мама.
— Не слушайте его! — закричала она, врываясь в аудиторию. — Он несет ахинею! Взгляните на него, — она указала на меня, — разве это еврей?
Ангидрид посмотрел на мои вьющиеся волосы, в мои черные глаза, на мой далеко не римский нос и спросил:
— А кто же он?
— Химик! — закричала мама. — Вылитый химик! Разве вы не видите?
— Нет, — ответил тот.
— Это Менделеев! — шумела мама. — Мечников.
— Они тоже были евреями, — заметил я.
— Чушь, — сказала мама. — Они были великими русскими учеными.
— Вот именно, — вставил химик. — Ваша мама права.
— Мать всегда права! — подтвердила мама. — Только дети этого не понимают. А когда поймут, то уже поздно! Товарищ профессор, я прошу вас, дайте ему поступить и вы увидите, как этот, казалось бы, еврейский мальчик, этот шлеймазл, чтоб он сгорел, станет великим русским ученым!
Профессор задумался. Он любил великих русских ученых, какой бы национальности они ни были, любил химию, у которой вообще не было национальности, и поэтому он спросил:
— Вы уверены?
— Пусть только попробует не стать! — почти клялась мама и, обернувшись ко мне, добавила: — Только попробуй!
Я не возражал.
А профессор вдруг представил, что вот сейчас он не примет в институт Менделеева. И не будет таблицы! И каждый раз он будет должен сам высчитывать атомные веса и валентности. И вдруг из ангидрида он превратился в веселого старика, крякнул и сказал:
— Пять!
— Что? — переспросила мама. — Пять? Математику он уже завалил. Задайте ему что-нибудь химическое.
— Пять! — повторил бывший ангидрид. — И становитесь великим русским ученым.
Но великого ученого из меня не получилось, потому что, чтобы стать великим русским химиком, надо было сначала стать великим русским физиком. То есть, сдать экзамен по физике.
И я пошел на физику.
Физик не знал ни черта. Я даже думаю, что он не знал закона Ома. Он не знал, чему равна скорость света. Зато он знал одно: кацманов в институте быть не должно!
Может, поэтому он и принимал экзамен…
Не успел я войти, как он указал мне на графин. Светило солнце, и лучи его падали на этот проклятый графин, как две капли похожий на тот, из которого пил ректор-сионист. И сейчас вы узнаете, почему этот графин был проклятым.
— Что это? — спокойно спросил физик.
Первой вопрос был довольно легким.
— Графин, — твердо ответил я.
— Правильно, — протянул физик. Это был первый вопрос, на который мне удалось ответить за все экзамены.
Физик постучал по графину карандашом.
— Ты видишь, что на него падают лучи?
Я видел.
— Скажи мне, — продолжил он. — Какая сторона графина нагревается больше: та, что ближе к окну, или та, что дальше?
Я задумался.
Элементарная физика подсказывала, что, конечно, та, что ближе.
И даже элементарная логика подсказывала это.
Но мне по-чему-то вдруг не захотелось следовать логике. Какая была логика в моих поступлениях, в моих экзаменах, в том, что бандит был отцом народов и что ему так заботливо ставили клизму врачи-евреи? Логике следовали только специалисты по ней и отпетые олухи. И я неожиданно ответил.
— Естественно, та, что дальше.
Мне показалось, что по лицу физика прошел разряд переменного тока высокого напряжения.
— Это бред, — сказал физик.
И тут я понял, что прав!
— А вы пощупайте, — предложил я.
— Что? — взревел он.
— Не торопитесь, пощупайте.
— И не собираюсь! — завопил он. — Я не иду против законов физики.
— Тут не в физике дело, — сказал я.
— А в чем же? — ухмыльнулся он.
— Не знаю.
— Это элементарная теплотехника, — покрутил он пальцем у самого моего носа, — и сторона, которая дальше, не может быть теплее.
— Может, — сказал я.
— Может? — взревел физик. — Тогда постарайтесь объяснить, почему.
Я знал, что это так, но объяснить не мог. И молчал. А физик кровожадно улыбался.
И тут ворвалась мама. Физику она знала так же хорошо, как и математику и химию.
— А потому, — закричала она во весь голос, будто сделала открытие, — а потому, что вы его повернули!
Физик и в самом деле воспринял мамин ответ как открытие. Потому что он замолчал, и глаза его остановились.
— Вы его повернули перед тем, как он вошел, — уточнила мама.
Физик начал приходить в себя.
— Кто поступает? — спросил физик. — Вы или он?
— А какое это имеет отношение к физике? — поинтересовалась мама.
— Вы или он? — повторил физик.
— О-он, — ответила она.
— Почему ж вы подсказываете? — резонно спросил тот.
И поставил мне два. За подсказку!
— Почему вы нас всех ненавидите? — спросила мама. — И детей наших, и внуков?
Физик сел, протер очки, а потом долго смотрел на маму и вдруг сказал:
— Мадам, — сказал он человеческим голосом, — я не Ломоносов, я не первый русский университет, я уже плохо помню закон Ома, и у меня семья.
Мои опасения с законом Ома подтвердились.
— Если б я был Ломоносовым, — продолжал физик, — я б ничего не боялся, и я бы принял всех евреев. И никто б меня не выгнал. Но мне разрешено пропустить всего одного еврея в день. А вы уже семнадцатые! Почему вы не пришли раньше?
Мама понимающе покачала головой.
— Товарищ физик, — сказала она, — спросите его что-нибудь еще.
— Зачем? — спросил физик.
— Как зачем? — удивилась мама.
— Зачем, — повторил физик, — когда и так я знаю, что он ответит на все. Почему, вы думаете, я использую графин?.. Это единственное изобретение в моей жизни.
Мама встала, подошла к столу, взяла единственное изобретение физика и разбила его вдребезги.
— Как я буду дальше принимать экзамены? — печально спросил физик.
— Не волнуйтесь, — успокоила мама и указала на дверь, — там больше нет евреев…
И мы вышли с мамой и пошли по Загородному проспекту, а потом по Невскому. И нежное солнце било нам прямо в глаза и согревало наши лица больше, чем наши затылки. И все было так логично…
— Чем я могу тебе помочь? — рассуждала мама. — У меня нету денег, чтобы дать взятку, и если б даже и были, я б все равно не могла. У меня нет «руки», которая бы сняла трубку и позвонила.
У меня нет дачи, где бы мог отдохнуть преподаватель, прежде чем принимать у тебя экзамен, и нет шубы, которую могла бы носить его жена после…
У меня нет власти, чтобы отменить ненависть, и нет средства, чтобы все любили евреев. Ворваться, как ненормальная, — это все, что я могу…
— Не беспокойся, мама, — сказал я. — Я пойду туда, где берут. Без блата и денег. И всех! Есть такое место.
— Есть, — ответила мама, — такое место есть — это армия!
— Ну вот! Я стану доблестным защитником.
— Тогда мы проиграем войну, — сказала мама.
— Может, после этого я поступлю в институт?
— В какой? — спросила мама. — В китайский? С твоими глазами?
— А почему мы должны обязательно проиграть Китаю? Разве мы не можем проиграть Израилю?
— Ты ищешь сложные пути поступления, — заметила мама. — Никто из-за твоего института не развяжет войну.
Даже с Израилем.
И вот так мы шли по Невскому, и дошли до Невы, и где-то на Дворцовом мосту мама сказала:
— Короче, делать нечего. Тебе придется пойти в пищевой.
— Как? — удивился я.
— Очень просто. На рыбное отделение.
Я чуть не свалился в Неву.
— Да, туда. Потому что туда не идет никто. Даже рыбаки. Даже рыба туда не идет.
— Мама! — взмолился я. — Ты же знаешь, что я ненавижу рыбу!
— А фаршированную? — спросила она.
— Да, но там же нету факультета фаршированной рыбы.
— Дорогой мой, — успокоила мама, — там будет столько евреев, что его откроют.
И я поступил в холодильный.
Потому что в рыбный приплыло столько евреев, будто там бесплатно давали икру, и был там такой конкурс, что поступили одни золотые медалисты. А у меня была только серебряная.

А в холодильный меня устроила мама. Она выступила перед членами приемной комиссии. Она говорила, что у нас есть холодильник, что я сам сибиряк, что папа у нас обморожен, что у нас в квартире всегда страшный холод, что я люблю мороженое, что она в сорокаградусный мороз ходит почти без пальто, что я почти «морж», что я обожаю мороженые рыбу и фрукты.
Она говорила о холоде с таким жаром, что ледяные сердца членов комиссии растопились.
И я кончил холодильный. И стал писателем.
Это к вопросу о логике.
Это было давно, когда еще была станция Авоты, которой теперь больше нет.
Вчера мы сидели с мамой на ступеньках лестницы площади Испания и вспоминали.
— Как правильно мы тогда выбрали, — сказала мама, — ты представляешь, кем бы ты стал, если бы поступил в литературный?
— Мама, — ответил я, — куда бы я там ни поступил, я бы стал кацманом…
Итальянка предложила нам розы, и я купил одну. Для мамы.

Александр и Лев ШАРГОРОДСКИЕ
 
БродяжкаДата: Пятница, 04.12.2015, 12:53 | Сообщение # 332
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
5 декабря 1930 года, 85 лет назад, в молдавском городе Бельцы, который на тот момент принадлежал Румынии,

родился Муся Пинкензон...

подробнее о его недолгой жизни и подвиге читайте тут: http://pinechka.ucoz.ru/blog/2011-03-08-31
 
ПрохожийДата: Понедельник, 07.12.2015, 04:40 | Сообщение # 333
Группа: Гости







Поучительная и ... приятная история

Всё у меня шло хорошо, жена досталась просто на зависть, трое детей-погодков только в радость, бизнес развивался в таком темпе, чтобы жить с него было можно, а внимания к себе не привлекал ни со стороны налоговой, ни со стороны братков.
Словом, счастье и пруха полные. Сначала аж не верилось, потом привык и думал, что всегда так и будет.

А на двадцатом году появилась в жизни трещина.
Началось со старшего сына.

Меня родители воспитывали строго, и как подрос, наказывали по сторонам членом не размахивать, а выбрать хорошую девушку по душе, жениться и строить семью.
Я так и сделал и ни разу не пожалел. И детей своих этому учил.

Только то ли времена изменились, то ли девушки другие пошли, но не может сын такой девушки отыскать, чтобы смотрела ему в глаза, а не ниже пояса, то есть в кошелек или в трусы.
И деньги есть, и образование получает, и внешностью Бог не обидел, а всё какая-то грязь на него вешается. И мается парень, и мы за него переживаем, словом, невесело стало в доме.

Дальше - хуже.
Заболела теща, положили в больницу, там она через неделю и умерла.
Отплакали, отрыдались. Тесть остался один, не справляется. А родители жены попались просто золотые люди, между своими и её родителями никогда разницу не делал.
Забираем тестя к себе, благо место есть. Жена довольна, дети счастливы, ему спокойнее. Все бы хорошо, НО!.............

У тёщи был пёс, то ли чёрный терьер, то ли ризен, то ли просто чёрный лохматый урод.
Забрали и его, себе на горе.
Всё грызет, детей прикусывает, на меня огрызается, гадит, гулять его надо выводить вдвоём, как на распорке.
Вызывал кинологов, денег давал без счёту чтоб научили, как с ним обходиться, без толку. Говорят, проще усыпить.
Тут тесть решил, что когда собачка умрёт, тогда и ему пора. Оставили до очередного раза.
Дети ходят летом в джинсах, с длинными рукавами: покусы от меня прячут, жалеют дедушку...

К осени совсем кранты пришли, озверел, грызет на себе шкуру, воет. Оказывается, его ещё и надо триминговать.
Объехали все салоны, нигде таких злобных не берут. Наконец, знающие люди натолкли на одного мастера, который возьмётся. Позвонили, назначили время: 7 утра.
Привожу. Затаскиваю. Кобель рвётся, как бешеный.
Выходит молоденькая девчушка крошечных размеров.
Так и так, говорю, любые деньги, хоть под наркозом (а сам думаю, чтоб он сдох под этим наркозом, сил уже нет).
Берёт она у меня из рук поводок, велит прийти ровно без десяти десять, и преспокойно уводит его...

Прихожу как велено. Смотрю, эта девчушка выстригает шерсть между пальцами у шикарного собакера. Тот стоит на столе, стоит прямо, гордо, не шевелясь, как лейтенант на параде, во рту у него резиновый оранжевый мячик.
Я аж загляделся.
И только когда он на меня глаз скосил, тогда я понял, что это и есть мой кобель.

А эта пигалица мне и говорит:
- Хорошо, что Вы вовремя пришли, я вам покажу, как ему надо чистить зубы и укорачивать когти.
Тут я не выдержал, какие зубы!
Рассказал ей всю историю, как есть.
Она подумала и говорит:
- Вы, говорит, должны вникнуть в его положение. Вам-то известно, что его хозяйка умерла, а ему нет.
В его понимании вы его из дома украли в отсутствии хозяйки и насильно удерживаете. Тем более, что дедушка тоже расстраивается.
И раз он убежать не может, то он старается сделать всё, чтобы вы его из дома выкинули.
Поговорите с ним по-мужски, объясните, успокойте...

Загрузил я кобеля в машину, поехал прямиком в старый тёщин дом. Открыл, там пусто, пахнет нежилым. Рассказал ему всё, показал. Пёс слушал. Не верил, но не огрызался...
Повёз его на кладбище, показал могилку. Тут подтянулся тёщин сосед, своих навещал. Открыли пузырь, помянули, псу предложили, опять разговорились.

И вдруг он ПОНЯЛ!
Морду свою задрал и завыл, потом лег около памятника и долго лежал, морду под лапы затолкал. Я его не торопил. Когда он сам поднялся, тогда и пошли к машине.
Домашние пса не узнали, а узнали, так сразу и не поверили.

Рассказал, как меня стригалиха надоумила, и что из этого вышло. Сын дослушать не успел, хватает куртку, ключи от машины, просит стригалихин адрес.
- Зачем тебе, спрашиваю.
- Папа, я на ней женюсь.
- Совсем тронулся, говорю. Ты её даже не видел. Может, она тебе и не пара.
- Пап, если она прониклась положением собаки, то неужели меня не поймёт?!
Короче, через три месяца они и поженились...

Сейчас подрастают трое внуков.
А пёс? Верный, спокойный, послушный, невероятно умный пожилой пёс помогает их нянчить.
Они ему и чистят зубы по вечерам...

ЕЖИЧКА (Лилия)
 
KiwaДата: Среда, 23.12.2015, 04:02 | Сообщение # 334
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 676
Статус: Offline
КУРИНЫЙ БУЛЬОН

Муля Бендецкий очень следил за своим здоровьем.
Выходя на улицу, он всегда надевал шерстяной шарф, а с приходом осени поддевал под брюки байковые рейтузы.
К своему здоровью Муля Бендецкий относился очень бережно и внимательно. Как минимум два раза в неделю он ходил в поликлинику к доктору Шварцу.
-Здравствуйте, доктор Шварц, вы, конечно, удивитесь, но я опять к вам.
Доктор Шварц обреченно вздыхал:
-Ну, так чему же мне удивляться, товарищ Бендецкий, если вы всегда приходите в одно и тоже время.
И что у вас болит на этот раз?
Если вы опять пришли за ваши уши, то это нормально, в вашем возрасте у многих на них растут волосы и вы - таки знаете, никто еще от этого не оглох.
-Что вы, что вы, доктор Шварц! Тут совсем другое! Разве я побеспокою вас по таким пустякам?
У меня горе! Уж и не знаю, сможете ли вы мне помочь, доктор Шварц, хотя вы и такой хороший доктор, что вполне могли бы лечить председателя горкома...
-Я и так лечу председателя горкома, товарищ Бендецкий - с раздражением в голосе ответил доктор Шварц - Давайте уже говорите мне за ваше горе, я так понимаю, вы отсюда все равно не уйдете, без сделать мне больную голову.
-Вот-вот, я и говорю, что вы хороший доктор! Вы знаете, я вчера мылся в бане...
-Поздравляю вас, я тоже так часто делаю. У вас всё?
Это и есть ваше горе, товарищ Бендецкий?
Если да, то могу выписать вам хозяйственное мыло.
-Ой-вэй, ну конечно это не горе! Какое это может быть горе, доктор Шварц? Баня это водные процедуры, а это полезно, вы же - таки врач, вы должны знать. Горе в том, что у меня пятно.
-Что у вас? Пятно? И где оно у вас это пятно?
-Там- Муля Бендецкий- смущенно указал пальцем куда-то назад- Мое пятно там.
-Где там? На спине ?
-Ну, не совсем...понимаете, мое пятно на деликатном месте.
И оно синее. Мне кажется у меня поднимается температура, можно я сяду?
-Хм - поправил очки пальце доктор Шварц - Садитесь, конечно. Синее говорите?
-Синее - сев на стул, обреченно вздохнул Муля Бендецкий.
-Интересно. Никогда не видел синей пигментации на коже человека. Могу я на него взглянуть?
-Конечно, конечно, доктор Шварц. Только я на этом пятне сижу, мне теперь придется встать.
-Ну, так встаньте! - доктор продолжал раздражаться.
-Ой, я совсем запутался, у меня точно тепмпература...
Муля Бендецкий торопливо встал, расстегнул штаны, приспустил их и повернулся спиной к доктору Шварцу.
Доктор Шварц внимательно посмотрел на зад Мули.
-Послушайте, товарищ Муля. Если вы когда-нибудь и умрете, то точно не своей смертью. Иногда я очень жалею о том, что давал клятву Гиппократа, товарищ Муля...
-Что вы говорите? Я умру?!.
Муля схватился за сердце и тяжело опустился на стул, не надевая штанов...
-Доктор Шварц, вы должны мне помочь! Вы же медицинский доктор! Вы же знаете за лекарства, доктор Шварц! я вас умоляю, сделайте что-нибудь!
-Хорошо - спокойно ответил доктор Шварц - Я знаю чем вам помочь, я выпишу вам вот это...
С этими словами он написал что-то на рецепторном бланке и протянул Муле.
-Это поможет?
-Обязательно поможет, товарищ Бендецкий.
Муля взял бланк в руки и прочитал:
-Хозяйственное мыло... Доктор Шварц, вы что, издеваетесь? Я умираю, а вы мне выписываете какое-то мыло?!
-Нет, товарищ Бендецкий, издеваетесь вы.
Скажите, зачем вы носите шариковую авторучку в заднем кармане брюк?
-Откуда вы знаете, я вам этого н еговорил!...
-Откуда я знаю? Да у вас сзади это написано!..
Она у вас протекла и запачкала брюки и ваш, пардон, зад. То, что вы приняли за смертельное синее пятно, это обычные чернила, товарищ Бендецкий! И эти чернила не так просто отмыть. Вот я вам и рекомендую хозяйственное мыло. Знаете ли, чтоб вы там себе не думали, таки должно помочь!
Домой Муля Бендецкий вернулся сам не свой. Тяжело опустившись на диван, он схватился за сердце и позвал жену:
-Сара! Иди сюда, Сара, мне кажется плохо...
В комнату зашла его жена, рыжеволосая женщина богатырского телосложения:
-Что такое, Муля? Ты опять решил умереть? Так вчера у тебя уже не получилось! И позавчера тоже. Надеюсь, завтра не получится опять. Тебе есть сказать за что-то более интересное, чем за то, что ты опять заболел или я могу не надеяться?
-Сара, ты бессердечная женщина, Сара... У нас есть хозяйственное мыло?
-Что? Это что-то новое в нашем театре!
Только умоляю, не надо вешаться дома, у нас Левочка мальчик тонкой душевной организации, ему еще жить и жить...
-Сара, ты бессердечная женщина, Сара, повторил Муля - Я просто хочу сходить в баню. Мне надо.
-А почему хозяйственное мыло, у нас есть прекрасное банное?!.
-Мне надо хозяйственное - повторил Муля.
-Хорошо, хорошо, бери что хочешь, но сначала покушай. Я сварила настоящий еврейский пенициллин. Ты же любишь мой бульончик, Муля. И потом, это полезно, тебе ли это не знать...
Вы думаете, что умеете варить настоящий еврейский бульончик, как Сара. Ну, ладно, можете думать и дальше, вам никто не мешает.
Но что вам стоит послушать за ее куриный бульон?
Ничего не стоит послушать. Ну, так слушайте.
Начинается всё, как обычно: берете курочку, бросаете ее в кастрюльку, заливаете водой, и ставите на средний огонь , закрыв крышкой.
И пока курочка варится, идете за самым главным - готовить овощи. Вам нужны большая луковица, корень петрушки, две морковки два стебля сельдерея и немного укропа.
Пока вы это все готовили, кастрюлька начинает прыгать крышкой, это значит, что вам надо снять "шом". Ой, ну, ладно, пенку.
Только после этого отправляем туда овощи, солим, перчим и самый главный секрет, добавляем туда щепотку сахара.
Заливаем водой до краёв и ждём.
Вариться бульон должен долго, чтобы стань густым и наваристым, часа полтора не меньше.
После этого остается только процедить его и подать на стол с кнейделах.
И поверьте мне, этот бульон поднимал на ноги даже такого человека, как Муля Бендецкий, а это ... практически невозможно!
И что вы мне будете говорить за какие-то другие лекарства?

Сообщение отредактировал Kiwa - Среда, 23.12.2015, 04:03
 
papyuraДата: Воскресенье, 27.12.2015, 03:59 | Сообщение # 335
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Offline

ИСТОРИЯ О НЕПОНЯТНОМ

Я сейчас расскажу вам одну правдивую историю, не стараясь классифицировать ее или дать ей нравственную оценку. Это случилось летом 2007 года...

В жарком полном автобусе вместе с обычными пассажирами ехали дети. Как говорил Аркадий Райкин: "Мягко выражаясь дети, грубо говоря - бандиты". Ну нет конечно, не совсем бандиты, а просто крайне шумные и не обремененные культурой и воспитанием ученики 5-6 класса. Героиня нашего маленького рассказика ехала в том же автобусе.

Настроение у нее было прескверное, проблемы и заботы тяжело давили на сердце - а тут еще эти кричащие и орущие создания, представляющие из себя пример того, что человек не только произошел от обезьяны, но и вполне уже готов вернуться в свое изначальное состояние. Но что поделаешь - надо терпеть. Делать замечание абсолютно бессмысленно - первый раз что ли? Но вот подошло время остановки. Подойдя к двери, девушка увидела сидящих на ступеньках братьев наших меньших. Неохотно, но они все-таки встали, уступая дорогу к выходу. Кроме одного.

То ли этот один был особо усталый, что вряд ли, то ли особенно наглый, что ближе к истине, но он не соизволил подняться с выхода. Автобус остановился, и девушка, выйдя все-таки мимо сидящего нахаленка, конечно же задела его, хоть и не сильно, нельзя сказать чтобы совсем случайно. Этот милый малыш в ответ отмахнулся ногой! Я вижу, вы не удивленны. Сами таких не раз видели. Но это только начало нашей истории. Такое поведение воспламенило девушку, уже и так, как я сказал, не находившуюся в просветленном состоянии. Она развернулась и с гневом яростно взглянула мальчишке в глаза. На что в ответ он показал ей характерный жест рукой, с выставленным вверх средним пальцем, и подогнутыми остальными.

Ярость буквально клокотала в девушке, истекая из нее почти осязаемыми волнами. "Ну, гадёныш, - подумала она, - это тебе так не пройдет. Еще сегодня ты получишь свое за такое поведение и я это увижу". Разумеется ничего не сказав вслух, она вышла, а маленький гражданин будущего поехал дальше, довольный своей лихостью. Злость, раздражение, справедливое негодование переполняли девушку. "Дожили... если такие дети, то какие вырастут взрослые - наглость, хамство, полное отсутствие совести и интеллекта... именно такие убивают своих учителей, насилуют одноклассниц..." - да что вам говорить - новости все смотрите. В таком состоянии и шла девушка на работу, буквально клокоча справедливым гневом.

Но работа есть работа, и на ней надо работать. А место этой работы - магазин. А на клиентов нельзя выплескивать свое раздражение. Во-первых, они не виноваты, во-вторых, выплескивая злость на невинных, сам получаешь ее назад и еще и творишь больше зла в мире, да и уволить могут - это вам не времена безнаказанного хамства работников советской торговли. Поэтому наша героиня старалась держать себя в руках, хотя событие по пути на работу, да и все вообще проблемы, не слишком располагали к радостным улыбкам покупателям. И вот, когда день клонился к вечеру, в магазин вошел тот самый мальчик со своими родителями делать для него покупки.

Надо сразу сказать, что родители его показались, во всяком случаи на первый взгляд, приличными и культурными людьми - увы, в семье не без урода, да и хороший человек не всегда бывает хорошим воспитателем. Наша девушка в это время больше занималась не покупателями, а складом, а потому и не приближалась к мальчишке, да и желания такого, как вы сами понимаете, не испытывала. Что-то мальчику не понравилось, он нагрубил другому продавцу и пулей вылетел из магазину. Визг тормозов прорезал тишину приморского района, за ним последовал удар.

"Ребенок попал под машину", - пронеслось по магазину. Занятая работой, девушка не придала значения переполоху, причину которого она узнала чуть позже. Приехала "Скорая" и ребенку начали оказывать первую помощь. В это время, услышав о происшествии, она вышла на улицу, чтобы посмотреть, что случилось и возможно помочь - когда слышишь, что малыш попал под машину - кому не хочется помочь? Каково же было ее удивление, когда она увидела, что машина сбила того самого мальчишку, которому она от всего сердца пожелала возмездия, причем сегодня и так, чтоб она увидела!

Но и это еще не все - мальчик пострадал можно сказать не так уж и сильно - у него был открытый перелом ноги, ...да, да, той самой ноги, которой он решил махнуть в ненужную сторону, и.... вы догадались? - сильная травма пальца одной руки, который он так неосмотрительно выставил вверх.

Какая-то сила толкнула нашу героиню, улучив момент, когда он на секунду остался один, подойти к нему и сказать: "Помнишь меня? Это с тобой случилось за то, как ты себя вел. Сделай выводы, пока не поздно". Ужас в глазах ребенка, сразу прекратившего плакать, говорил о том, что он все же запомнил эту тетю и ее полный гнева взгляд. После этого настроение девушки резко повысилось и даже остальные проблемы как-бы отступили на второй план.

Вот такая случилась история в жаркий летний день в одном приморском городе. Уверяю вас - у меня есть все основания, которые не стоит излагать здесь, не сомневаться во всем вышеизложенном, не смотря на свой скептицизм, хотя проследить и понять механизм воздействия одного человека на другого и на обстоятельства, я не могу. Ваше право считать это фантазией, моей чрезмерной доверчивостью; если у вас столь глубокая вера - можете поверить в совпадение, или просто представить это еще одним эпизодом из "Ночного дозора" - как вам будет угодно, господа - я просто поведал то, что знал.

Вы не верите? Так и я не верю! Милые мои - я с вами говорю не за веру, а за факты - чему тут верить или нет? - тут объяснять надо... или не надо.

Алексей С. Железнов©
 
МенестрельДата: Четверг, 31.12.2015, 12:56 | Сообщение # 336
Группа: Гости





Снегурочка

НОВОГОДНЯЯ СКАЗКА

Всю последнюю неделю хлестал дождь. Изредка прорывался снег, мокрой кашей ложился на раскисшую землю и сразу же таял, растворялся в мутных лужах и топкой слякоти. Все уже смирились с тем, что придется встречать Новый год в сырости.
Но вечером 30 декабря похолодало, а 31-го утром снег пушисто покрывал землю, и в воздухе кружились, порхали мириады снежинок. Ближе к полудню снегопад утих, вскоре небо очистилось, выглянуло солнце, засияло, заискрилось в ослепительных сугробах, в ветках деревьев, облепленных снегом.
Стало тихо и радостно, как и должно быть перед Новым годом.
В тот день я поссорился с Надей. Как случилось и кто виноват - не о том речь. Но новогодняя ночь, которую мы так ждали, теперь обещала лишь холод и пустоту.
Я шел домой, яростно вспоминая недавний разговор, находя язвительные и остроумные ответы, которые не пришли мне в голову в нужный момент, и ничего не видя перед собой кроме надиного лица, раскрасневшегося от злости.
Уже стемнело, и желтые пятна фонарей выхватывали из тьмы кляксы изрытого следами снега, а над ними ехидно улыбалась рогатая луна, подмигивая мне с утыканного звездами неба.
У моего подъезда стояло белое изваяние: соседские детишки слепили снежную бабу. Я прошел уже мимо, но случайный взгляд зацепился за что-то и потянул обратно, не отпуская от этой странной фигуры.
Вдруг я увидел под слоем снега силуэт - или показалось - и осторожно стал лепить холодную, податливую массу.
Охваченный возбуждением, я не чувствовал холода, и руки мои стали такими горячими, что от них поднимался пар.
Работа продвигалась споро, и по мере того, как выявлялись из снежной глыбы все новые черты, отступала, таяла обида, растворялась злость, душу наполнило радостное умиротворение.
Отступив на пару шагов, я посмотрел на создание рук своих.
Передо мной стояла Снегурочка. Она обратила ко мне белое лицо и смотрела с тихой полуулыбкой.
Я устало вздохнул. Дело сделано, можно идти домой.
В телевизоре веселились клоуны. Некоторое время я смотрел на них пустыми глазами, потом задремал.
Открыв глаза, увидел, что до Нового года осталось всего несколько минут. Мне захотелось еще раз посмотреть на Снегурочку.
Набросив куртку и нахлобучив шапку, я выскочил из подъезда и остановился в недоумении. Снегурочки не было.
Под фонарем лежала бесформенная куча снега. Стало так обидно, что выступили слезы: поднялась же у кого-то рука на мое снежное чудо!
И тут я заметил девушку, стоящую неподалеку. Она молча смотрела на меня огромными синими глазами, и прядка светлых волос, выбившихся из-под шапочки, вздрагивала от легкого ветерка.
Вся она была белой-белой: белая шапочка, белые сапожки, только глаза синели под черными ресницами, да розовели чуть тронутые помадой губки.
- Я ждала тебя, - хрустально прозвучал в ночной тишине ее голос. - Пойдем. - И протянула руку в белой варежке с вышитой синей снежинкой.
Так не бывает, подумал я, взял ее за руку, и мы пошли в новогоднюю ночь, сияющую разноцветьем огней, миганием елочных фонариков за притемненными окнами.
Мы шли по лунному снегу, как по серебристым облакам. Безлюдные улицы раскрывались нам навстречу, и весь город, весь мир принадлежали нам двоим.
- Как тебя зовут, - спросил я.
- А как бы ты хотел? - рассмеялась она.
- Я буду звать тебя Снегурочкой.
Она обдала меня синевой глаз и улыбнулась:
- Вот и прекрасно.
О чем мы говорили?
Сейчас трудно вспомнить, еще труднее рассказать. Разговор перескакивал с одного на другое, порой мы просто шли и молчали, и молчание было нам не в тягость, потому что наши души соприкоснулись и слились воедино, незримые нити связали нас, и не было силы, способной разорвать эту связь.
Как-то незаметно мы оказались у моего подъезда.
- Мне пора, - грустно сказала Снегурочка.
- Как, уже? - вздрогнул я. - Я провожу тебя.
- Не надо, - она покачала головой.
- Но почему? - я не мог отпустить ее, не мог допустить, что вот сейчас она уйдет и исчезнет навсегда.
Снегурочка молчала, взгляд ее синих глаз пронизывал насквозь. Я сжимал ее руки, чувствуя холод даже сквозь варежки.
- Замерзла?
Она улыбнулась и покачала головой. Я снял варежки, поднес тонкие пальчики к своим губам, подышал на них и прикоснулся поцелуем. Снегурочка вздрогнула, словно хотела что-то сказать, но я склонился к ней и слова умерли, не родившись.
- Не надо... - выдохнула Снегурочка, но губы ее приоткрылись и устремились к моим.
Холод пронизал меня до самого сердца, но столько было в нем тепла, что, кажется, всех льдов Арктики и Антарктики, вместе взятых, не хватило бы, чтоб остудить его. Я целовал губы, глаза, старался согреть ее своим теплом, но она вдруг спрятала лицо на моей груди и затихла. Несколько секунд стояли неподвижно, потом Снегурочка отстранилась и прошептала:
- Иди...
- Ты придешь? - спросил я, не веря, что эта встреча может оказаться последней.
- Не знаю, - голос ее дрожал.
- Но мы увидимся? - во мне кричало отчаяние.
- Надеюсь.
Она отступила на шаг и сказала:
- Иди и, прошу тебя, не оглядывайся. Если хочешь, чтоб мы встретились, не оглядывайся! Ну, иди же!
Столько боли было в ее голосе, что я повернулся и шагнул в темноту подъезда.
Я не оглянулся.
Квартира встретила одиночеством. Не включая свет, я повалился на диван, уткнулся в подушку и замер. Хотелось выть от тоски и бессилия. В конце концов, я провалился в тяжелый сон.
Снилось мне, будто я вхожу в огромный зал, полный искрящегося льда. Посреди зала на ледяном кресле восседает высокий старик с длинной белой бородой. Его глаза пронзительно смотрят из-под кустистых бровей. Перед ним стоит моя Снегурочка, а вокруг нее...
Господи, такое может присниться только в кошмарном сне. Дикие, невообразимые чудовища, пауки с рыбьими головами, какие-то мохнатые клубки с глазами на тонких стебельках... И вся эта нечисть суетилась, прыгала, тыкала клешнями, щупальцами в Снегурочку и хохотала, хохотала...
- Тихо! - молвил старик.
Все замерли, и он произнес сурово:
- Что ты можешь сказать в свое оправдание?
Снегурочка молчала. Кто-то радостно завопил:
- Ей холодно! Смотрите, она замерзает!
И снова буйное веселье химер. Снегурочка стояла неподвижно, но заметно было, как ее бьет озноб.
- Да, именно этого я и боялся, - грустно сказал старик, и в его голосе не было прежней строгости. - Ты очеловечилась!
- Очеловечилась, очеловечилась!.. - подхватили твари, а одна из них подняла свои клешни и выкрикнула:
- Смерть ей! Заморозить ее!
- Уймитесь, - прикрикнул старик и молвил Снегурочке:
- Что же мне с тобой делать?
- Отпусти меня, - едва выговорила она.
- Не отпускай ее, не отпускай, - суетились химеры. - Заморозить ее! Смерть ей!
- Молчать! - рявкнул старик, и химеры разлетелись по углам.
- Отпустить, говоришь? Да будет так! - Старик поднял руку, в которой сверкнул прозрачный жезл. Вспыхнуло голубое сияние, и все исчезло...
Я лежал, уткнувшись в подушку, и сон таял, удалялся в небытие. Вся минувшая ночь была призрачной и нереальной.
"Приснится же такое!", - подумал я. Новогоднее солнце залило светом комнату. Спать уже не хотелось.
Я накинул куртку и выглянул из подъезда. Слепленная мною Снегурочка развалилась, видимо, расстрелянная снежками какой-то подгулявшей компанией. Жаль было ее, но со мной оставался мой сон, самый чудесный сон, какой только может присниться.
Я сунул руку в карман, нащупал что-то пушистое, извлек и остолбенел. На моей ладони лежали варежки с вышитыми голубыми снежинками.
...Шли дни. Все свободное время я бродил по городу, вглядываясь в лица прохожих, не мелькнет ли где белая шубка.
Напрасно.
Звонила Надя, что-то говорила, но я не стал слушать и положил трубку.
Январь близился к концу. Боль притупилась, стала привычной.
Однажды поздно вечером я возвращался домой после очередных безуспешных поисков. Вот и мой дом. Завернул за угол и замер. Все во мне перевернулось. У подъезда, на том же месте, что и в новогоднюю ночь, стояла Снегурочка.
Все еще не веря, на дрожащих ногах я подошел к ней и достал из кармана варежки, с которыми не расставался.
- Возьми... Ты забыла... - ком в горле не позволил продолжить, сказать ей все, о чем думал в своих бесконечных поисках.
Снегурочка протянула руки, и снова, как в ту ночь, я грел ее пальчики своим дыханием, а потом нашел ее губы.
Они были мягкими и теплыми...

Валерий Коган
 
FAUNAДата: Пятница, 01.01.2016, 09:07 | Сообщение # 337
приятель
Группа: Друзья
Сообщений: 22
Статус: Offline
Здорово! Прекрасный новогодний расскааз!
Спсибо большое автору и Вам, Менестрель, за то что Вы его тут напечатали!
С Ноым годом!
 
REALISTДата: Пятница, 01.01.2016, 10:43 | Сообщение # 338
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 217
Статус: Offline
и мне тоже рассказ понравился, спасибо вам, Менестрель!
 
ПилигримДата: Среда, 06.01.2016, 05:07 | Сообщение # 339
Группа: Гости





Аромат О, Жёна

В конце семидесятых в совке неожиданно наступила эра доступности французских ароматов и джинсов от фарцовщиков.
Конечно же, это было время не только барахолок и очередей, но и библиотек и кино, театра и рюкзачных походов. И всё же, щенячий восторг, полученный от перекупленного в подземке тюбика перламутровой помады или флакончика «Фиджи» по эмоциональной силе несопоставим был даже с интеллектуальным шоком.
Ещё одной достопримечательностью тех времён являлось официальное отсутствие в стране секса, но, всё же, по сведениям из неофициальных источников уже тогда на постсоветском пространстве существовали и секс, и любовь.
Студент, коим я была в те годы, как водится, человек жаждущий приключений, в том числе любовных.
В нашем маленьком, обдуваемом со всех сторон неласковыми северными ветрами, городке мест для знакомств и культурного проведения досуга было: раз-два и обчёлся. На танцплощадках в парке тусовались старшеклассники. А мы-то, студенты, могли себе уже позволить почти цивилизованно в день стипендии посидеть в ресторанчике. Это за кордоном – ресторан место общественного питания. А у нас – питание второстепенно. А первостепенно в ресторане что? Надежда на романтическую встречу.
В общаге горшфака (так мы между собой называли наш дошкольный факультет) для ресторанного похода девчонки обычно, дабы сэкономить на спиртном, сколачивали компашки. Бутылка шампанского на четверых, плюс допустимый для клиентов минимум – по холодной закуске на нос – и можно уложиться в трёшку. А на трояк уже – отрывайся, танцуй, гуляй, не хочу, а повезёт, ещё и подцепишь нового кавалера!
Перед выходом плотно ужинали, чтобы голодными студенческими глазами не пожирать аппетитно украшенные зеленью и оливками блюда более состоятельных посетителей.
Явившись к семи вечера при полной боевой раскраске, девчонки занимали столик и с безразличным видом потягивали пузырящееся шампанское, время от времени гоняя вилкой по тарелке зелёные горошины или маринованные грибочки. Тем временем, намётанный глаз, под прикрытием ресниц, на которых размещалась "тонна" ленинградской махровой туши, уже скользил от столика к столику, оценивая мужскую часть публики. Мужская часть тоже не теряла оплаченного времени понапрасну.
Весьма симпатичный блондин вырос передо мной неожиданно в момент, когда уже казалось, что вечер и трёшка были безнадёжно потеряны.
- Танцуете вальс? - спросил он мягким басом.
Вальс я танцевать не умела. Врать тоже. Упускать случай было обидно до слёз. Пока я, краснея, мялась, симпатяга довольно решительно взял мою влажную от волнения ладонь в свою. Ещё - мгновение, и мы уже кружились на маленькой площадке у сцены. Вальсировал он мастерски, чрезвычайно легко и от того ноги мои на: раз-два-три - находили нужное место.
Остаток вечера мы протанцевали, уже не возвращаясь к столикам. А потом в обнимку шли по пустынным улицам промёрзшего Комсомольска. Он не спрашивал: не хочу ли я пойти к нему попить кофейку и продолжить знакомство. Отсутствие этой тривиальной пошлости мне нравилось. Возле общежития Игорь прижал меня, запустив руки под шубу и, пробираясь бесстыдными пальцами сквозь нарядные оборки платья и нижнего белья к жаркому телу, поцеловал в губы. Я провалилась в нирвану от пьянящего запаха его французского одеколона, от горячей волны, пробегающей по доселе не целованному телу и неокрепшей душе. Ни тогда, ни потом я не призналась ему, что этот затяжной поцелуй был первым в моей жизни.
Между первым и вторым я украдкой глянула на свои наручные часики и с ужасом обнаружила, что уже на целых десять минут опоздала к закрытию дверей. Меня, отнюдь, не прельщала перспектива немедленного расставания со страстным принцем. И всё же, повинуясь голосу разума, я попросила его отойти подальше и, в надежде на чудо, начала отчаянно колотиться в дверь кулаками и ногами. К удивлению, чудо не заставило себя долго ждать. В образе разъярённой заспанной вахтёрши Натальи Георгиевны оно, распахнув дверь, зашипело:.
- Вот, шлюха, опять с другим обжимается. Последний раз впускаю так поздно!
Я с ужасом оглянулась и почувствовала некоторое облегчение. Игорь был далеко и, скорей всего, не расслышал бесстыдной провокации.
Уже при свете тусклой коридорной лампочки Георгиевна спохватилась:
- О, это – ты, Гуревич? А я тебя спросонья со Светкой из сто седьмой перепутала.

В моей рукавичке остался клочок бумаги с номером телефона, который он незаметно туда сунул, и утром, на первой же переменке, я побежала к телефону-автомату.

- Приёмная заместителя председателя центрального райисполкома, ответил противно скрипящий женский голос.
От неожиданности я опешила и, слегка заикаясь, спросила - нельзя ли мне поговорить с Игорем Лунько?
- А кто его спрашивает?
- Маргарита, - промямлила я.
- Подождите минуточку,- снова проскрипела секретарша, - я узнаю.
Но минуточка не прошла, а Игорь уже успокаивал меня:
- Испугалась, Рит? Я не успел предупредить… У меня – приёмный день. Хочешь, садись прямо сейчас на трамвай и приезжай в райисполком. Я Лену предупрежу, она тебя пропустит.
Ломаться не было ни желания, ни сил. Я повесила трубку и помчалась в аудиторию за сумкой, чтобы успеть забрать её до звонка на очередную лекцию.
- Что-то живот разболелся, - соврала я старосте Вальке,- пойду, полежу в общаге.
А через минут двадцать уже открывала дверь приёмной зама исполкома.
- Это Вы - Маргарита? - ехидненько спросила секретарша, обводя меня откровенно-бесстыдным взглядом с головы до ног, - посидите, я Вас приглашу.
Делать этого ей не пришлось, потому что из двери, на которой красовалась официальная табличка с именем и названием должности Игоря, вышел он сам. Пройдя мимо томящихся в очереди посетителей и, заметив у секретарской стойки меня, подчёркнуто официально попросил пройти в кабинет. Сам зашёл следом и беззвучно перевернул ключ в дверном замке.
От его задверного официоза остался только антураж. Меня обволакивал уже знакомый со вчерашнего вечера волнующий запах французского О.Жёна и крепко обнимали тёплые властные руки. Мы целовались, поскольку жалко было тратить драгоценные минуты, на разговоры.
- Я приду, Ритусь, вечером, в семь, - сказал он, снова провернув ключ, теперь уже в противоположную сторону.
Остаток дня тянулся бесконечно. Своей соседке по комнате и лучшей подружке Моне я прожужжала все уши о необыкновенном и перспективном возлюбленном.
Игорь явился, словно по будильнику. Чмокнул меня в щёчку и, достав из-за пазухи синей куртки-аляски коробку дефицитного шоколадного ассорти, положил на стол.
Мы пили чай с конфетами и вареньем из Мониного НЗ, и мне было совестно за свои крамольные мысли, потому что всё время хотелось, чтобы любимая подружка куда-нибудь слиняла. В планы Моны это не входило, а предложить ей уйти из дому, на ночь глядя, было бы сверхнаглостью.
Появление на этаже незнакомого мужчины не осталось незамеченным обитательницами женского общежития.
Не прошло и пяти минут, как дверь без стука приоткрылась и в образовавшееся пространство просунулась голова Лерки Чудновой из соседней секции.
- Рит, поманила она пальчиком, - выйди на секунду.
- Чего тебе? - недовольно спросила я, снимая с собственной коленки уютно примостившуюся там руку Игоря.
- Выходи, говорю, - заговорщически подмигивала Чуднова.
Лерку, видно, подслушав мои потаённые мысли, прислал сам Бог. Она сунула мне в руку ключ:
- Мы с Иришкой - в кино, часов до десяти, -крикнула, убегая.
Остаток вечера мы провели в пустой Леркиной комнате. Игорь заинтересовано расспрашивал меня о планах на будущее, о моих интересах, хотя о себе молчал. Ему нравилось, что я училась на дошфаке.
- Хорошая специальность для девушки , - одобрительно сказал он.
- Да это – просто самоцель – высшее образование, - выпалила я, - для самоутверждения, а после института хочу стать стюардессой.
- И не вздумай даже, - строго и как-то по-отечески отрезал Игорь.
- Почему? Да это, может быть, мечта всей моей жизни – летать! А форма!
- Риточка, я прошу тебя, больше никогда мне об этом не говори, ладно, - смягчил он свой тон, - стюардессы и журналистки – самые распутные женщины. Тебе это не подходит.
Мне не хотелось превращать нашу без того короткую встречу в бесполезный спор. И я сделала вид, что согласилась.
То, что Игорь меня не тащил сразу в постель, хоть мы и были в комнате наедине, было удивительно, но мне даже нравилось. Я и думать боялась, а не то, что говорить (не дай Бог сглазить) о том, что скорей всего, это – начало серьёзного романа.
- Завтра позвонишь? – спросил он после прощального поцелуя на лестничной площадке.
«Ещё спрашивает», - подумала я и утвердительно кивнула.
Мимо пробежала Наташка Киреева из параллельной группы, со странной ехидной улыбочкой кинула мне дежурное: «Привет!»
И всё-таки, было непонятно почему он ни слова не говорит о себе, не приглашает в гости. У него, ведь, наверняка, и квартира приличная имелась. Всё же, как-никак, зам.пред. райисполкома.
А может просто я, дурочка, тороплю события, и всему своё время?
Ситуация прояснилась на первой же перемене следующего дня. Та самая Кирюха, она же - Киреева, которая жила дома, а в общагу просто наведывалась в гости, спросила:
- А что у тебя с Лунько?
У меня глаза вылезли на лоб:
- Откуда ты его фамилию знаешь?
- Да он – мой сосед по лестничной площадке. Между прочим, женат и сын у него недавно родился…

Игорь караулил меня у входа в общагу.
- Иди домой,- отрезала я, чувствуя, что вот-вот разревусь.
- Почему?
- Потому что тебя там ждут.
- Рит, - подожди, - он поймал меня за руку.
Но, я, резко выдернув её, убежала, уже всхлипывая на ходу.

На курсы бортпроводниц меня не приняли, потому что не было городской прописки. И, хотя в объявлении о наборе говорилось, что предпочтение отдаётся имеющим высшее образование, новенький диплом не помог. Зато редактор районной газеты «Путь Ильича» Козлов согласился взять временно на работу в качестве корреспондента отдела сельского хозяйства. Я вспомнила, как Игорь относил к числу распутных женщин стюардесс и журналисток.
Почему-то захотелось позвонить этому чёртову моралисту и весело сказать, что теперь я работаю журналисткой и поступила на заочное отделение журфака.
Оказалось, что телефон приёмной центрального райисполкома моего студенческого городка я всё еще помнила наизусть.
- Лунько? – переспросили в трубке. Девушка, вы что, не местная? Игорь Владимирович давно у нас не работает, в горисполком ему звоните.
В горисполкоме ответили, что Игорь в отпуске, тем самым остудив мой пыл.

Как человек, изучавший психологию, я понимала, что в прошлое влекут неудачи настоящего и, положив трубку, подумала: «Ну и славно, что не услышала его голоса».

Спустя десять лет, отбывая с маленьким сыном в эмиграцию, решила напоследок обзвонить старых знакомых. Телефон Лерки мне дала Мона. Они все эти годы были на связи. Лерка перед выпуском выскочила замуж, избежав распределения в сельскую местность, и осталась в Комсомольске. По служебной лестнице она, по словам Моны, добралась до инспектора гороно.
Меня узнала сразу. Но голос её был явно напряжённым или, может, уставшим.
- Извини, что-то не по себе, - призналась Чуднова. Только что вернулись с похорон. У нашего методиста Елены Викторовны Лунько мужа убили.

Как ты-то? Замуж вышла, дети? Покидаешь нас, изменница? Писать будешь? Ну чего молчишь, Ритка?
Мне вдруг показалось, что в воздухе появился еле уловимый ностальгический аромат первого поцелуя – аромат "О,Жёна". И в этот момент я, как-то особенно остро поняла, что прошлого нет, что настоящее уходит из под ног, а будущее по имени Игорь любимым голоском вопило на всю квартиру: «Мам, ты где, я пить хочу».

Лилия Скляр, Торонто
 
ПинечкаДата: Пятница, 08.01.2016, 08:38 | Сообщение # 340
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1453
Статус: Offline
отлично рассказано!
спасибо автору!
 
BROVMANДата: Пятница, 08.01.2016, 08:41 | Сообщение # 341
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 447
Статус: Offline
Вот так повезло ...

Вы, конечно, можете смеяться, но я уже привык: поскальзываться на арбузных корках и падать на глазах у всей трамвайной остановки, держа в руках люстру, купленную на именины жены, с размаху биться о прозрачную дверь, а потом полгода выплачивать ее стоимость, заступаться на улице за женщину, которую обижает один-единственный хулиган, не зная, что в подворотне стоят еще четверо…
Ну, словом, невезучий я.
А тут вообще такой конфуз произошёл, что даже уже самому смешно.
Короче, я в мусорном ведре застрял. В кои веки решил отгул отгулять. Проснулся утром, дома никого нет. Красота!
Выхожу на кухню, глядь — мусорное ведро переполнено.
Три дня им талдычу: вынесите мусор, вынесите мусор. Хоть бы кто почесался. Плюнул, вынес сам.
Пошел в ванную сполоснуть, сполоснул, поставил.
Потом думаю, раз уж сюда пришел, заодно и сам сполоснусь. Ну, скажите, стал бы нормальный человек после помойного ведра мыться? Но это же нормальный…
Короче, помылся, стал вылезать из ванны и хрясь — нога в ведре. Ну, посмеялся сначала, потом попытался стряхнуть — не стряхивается. Да и неудобно — вторая-то нога в ванне стоит.
Снова посмеялся, но уже с холодком, и снова зачем-то в ванну залез. Наверное, хотел ведро смыть.
Постоял, подумал, потом ногу с ведром в ванне оставил, а второй ногой вылез и стал ведро о край ванны сдирать.
Но я же скользкий после душа-то. Поэтому свободная нога уехала на шпагат, и я всем хозяйством о край ванны ка-а-к ексель-моксель! Слышу сквозь боль нечеловеческую - что-то по полу покатилось. Ну, думаю, отдухарился ты, мужик, теперь будешь в профсоюзном хоре фальцетом петь...
 Отдышался, гляжу — слава богу: это, оказывается, банки какие-то с полки упали и раскатились. А у меня все на месте. И ведро в том числе. Нога плотно вбита в дно ведра пальцами вверх и уперта в фигурный изгиб.
Попытался снять с пятки — куда там, крепко сидит. С носка попытался — ноготь в палец впивается, терпежу нет.
Зачем-то включил душ и набрал в ведро воды. Думал, оно от воды потяжелеет и сползет с ноги, но все вышло наоборот — нога от воды разбухла и застряла еще сильнее.
Решил пойти высушить ногу феном: типа, конечность усохнет и ведро соскочит.
И тут возникла новая проблема — как вылить из ведра воду.
Тот, кто думает, что это просто, тот ни черта не понимает в жизни. Пришлось лечь в ванну, задрать ноги и вылить воду на себя. Сами понимаете, приятного мало: ведро хоть и чистое, но все равно помойное.
Мокрый, с ведром на ноге пошел в зал искать фен.
Иду, гремлю этой мусорной дрянью на весь дом, ржу и матерюсь одновременно. Нашел фен, включил на самый жар, стал дуть им в ведро. Полчаса дул. Ноге горячо, но она не усыхает, сволочь.
Бросил фен, схватил первый попавшийся крем жены (как потом выяснилось, самый дорогой) и намазал им ногу.
Думал, соскользнет. В итоге стало скользить все: руки, вещи, дверные ручки. Все, кроме ведра.
Пошел опять в ванную. Иду — бум-хрясь, бум-хрясь — и пахну, как идиот: сверху дорогим парфюмом, снизу — мусорным ведром. Сунул ногу с ведром в ванну и снова набрал в ведро воды. Думаю, мол, пускай нога вообще разбухнет и ведро лопнет к чертовой матери. С полчаса простоял: ноге больно, а толку ноль.
Опять пошел в зал. Воду уже сливать не стал. Думаю, весь в креме сяду в ванну, скользить начну и уже не встану.
А тяжело, между прочим, с ведром воды по квартире шляться. Включил компьютер, набрал в «Яндексе»: как снять с ноги ведро. Узнал все про ведра с древнегреческих времен, но на главный вопрос ответа так и не отыскал.
Недаром говорят, интернет — это сплошная помойка. Мусора полно, а ответа на животрепещущие вопросы не дает!
Заплакал от отчаяния и идиотизма. Шутки шутками, а нога уже синяя вся. Так и до гангрены недолго...
Позвонил в МЧС. Диспетчер сначала смеялась, но потом слышит, мужик плачет, мол, еще полчаса и ногу ампутировать придется, сжалилась, отправила бригаду.
Ребята быстро приехали, через десять минут. В дверь позвонили, я бросился открывать, а потом смотрю: я же голый, после душа так и не оделся…
Вы когда-нибудь трусы через ведро надевали? Нет? А я надевал.
Теперь можно сказать, что в жизни я испытал все. И знаю точно: трусы через ведро надеть невозможно, даже если это не трусы, а тещины рейтузы.
Трое трусов разорвал, пока это понял. Потом плюнул, полотенцем обвязался и спасателей пустил.
Они молодцы оказались. Смеяться не стали, в две минуты ведро распилили надфилем и сняли.
Я перед ними чуть на колени не упал. Спасибо, плачу, за то, что вытащили меня из безвыходной ситуации.
Да разве ж это безвыходная, говорит ихний старший. За час до тебя мужик башкой в морозильнике застрял, хотел посмотреть, почему лампочка не горит. Вот это ситуация.
А у тебя так, фигня.
Ох и обрадовался я. Есть еще оказывается на свете идиоты. Это ж надо додуматься: башкой и в морозильник! Как же он оттуда в МЧС звонил???..

история, рассказанная давно, но автор, увы, так и не обнаружился...
 
АфродитаДата: Четверг, 21.01.2016, 11:00 | Сообщение # 342
Группа: Гости





ОДНАЖДЫ...

В квартире у молодой женщины неожиданно расцвел кактус.
До этого он 4 года торчал на подоконнике, похожий на хмурого и небритого дворника, и вдруг такой сюрприз..
Странно, что меня считают злобной бездушной стервой, — подумала женщина. Это все неправда, у бездушных и злых кактусы не цветут...
В приятных думах о цветущем кактусе она случайно наступила на ногу мрачному мужчине в метро. На его замечание она не заорала как обычно с оскорбленным видом: «Ах, если уж вы такой барин, то ездите на такси!», — а улыбнулась:
— Не сердитесь на меня, пожалуйста, мне не за что держаться, если хотите — наступите мне тоже на ногу и будем квиты.
Мрачный мужчина проглотил то, что собирался озвучить по ее поводу, вышел на своей станции и, покупая газету, вместо того, чтобы нахамить продавщице, запутавшейся с подсчетом сдачи, обозвав ее тупой коровой, сказал ей:
— Ничего страшного, пересчитайте еще раз, я тоже с утра пораньше не силен в математике.
Продавщица, не ожидавшая такого ответа, расчувствовалась и отдала бесплатно два старых журнала и целую кипу старых газет пенсионеру — постоянному покупателю, который очень любил читать прессу, но приобретал каждый день только одну газету подешевле..
Конечно, нераспроданный товар полагалось списывать, но любые правила можно обойти.
Довольный старик идя домой с охапкой газет и журналов, встретил соседку с верхнего этажа и ... не устроил ей ежедневный скандал на тему: «ваш ребенок как слон топает по квартире и мешает отдыхать, воспитывать надо лучше», а посмотрел и удивился:
— Как дочка-то ваша выросла. Никак не пойму, на кого похожа больше на вас или на отца, но точно красавицей будет, у меня глаз наметанный.
Соседка отвела ребенка в сад, пришла на работу в регистратуру и не стала кричать на бестолковую бабку, записавшуюся на прием к врачу на вчерашний день, но пришедшую сегодня, а произнесла:
— Да ладно, не расстраивайтесь, я тоже иногда забываю свои дела.
Вы посидите минутку, а я уточню у врача, вдруг он сможет вас принять..
Бабка, попав на прием, не стала требовать выписать ей очень действенное, но недорогое лекарство, которое может мгновенно помочь вылечить болезнь, угрожая в случае отказа написать жалобы все инстанции вплоть до Страсбургского суда по правам человека, а вздохнула и сказала: — «Я же не совсем еще из ума выжила, понимаю, что старость не лечится, но вы меня, доктор, простите, что таскаюсь к вам постоянно как на работу»..
А доктор, направляясь вечером домой, вдруг вспомнил бабку и пожалел ее..
Он подумал, что жизнь в ее привычной суете летит мимо, и, поддавшись внезапному порыву, остановился у ближайшего супермаркета, купил букет цветов, торт с кремовыми розами и поехал совсем в другую сторону.
Подъехал к дому, поднялся на третий этаж и постучал в дверь:
— Я тут подумал, ну зачем мы все делим, словно дети, играющие в песочнице.
Вот торт тебе купил, только я на него нечаянно положил свой портфель и он помялся. Но это нестрашно, на вкусовые качества ведь не повлияет..
Я еще купил тебе цветы, только они тоже немного помялись этим же портфелем. Но может быть отойдут?
— Обязательно отойдут, — ответила женщина, — мы их реанимируем.
А у меня новость: ты только представь, я сегодня проснулась, смотрю на окошко, а у меня кактус расцвел.
Видишь?..

Автор: Наталья Волнистая
 
KiwaДата: Вторник, 02.02.2016, 08:55 | Сообщение # 343
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 676
Статус: Offline
НЮ

Сергей Владимирович приехал в Нью-Йорк по делу, в командировку. Гостиница была хорошая, вот только курить нигде не давали. Но об этом американском психозе Сергея Владимировича предупреждали заранее, а когда предупрежден, то уже не так и обидно. Тем более что, погуляв по холлу, он обнаружил дверь на балкон, где стояли монументальные, похожие на клумбы, вазоны, оказавшиеся на поверку пепельницами. Из песка ободряюще вытарчивали редкие стебельки бычков. Это походило на разрешение, и Сергей Владимирович облегченно закурил.
Прямо под ним, переливаясь красными огоньками, текла на юг неширокая улица со знакомым, пахнущим юностью названием - Бродвей. В нескольких блоках внизу движение завихрялось, скрещивалось с попутным потоком и, ударившись о твердо выставленное колено Таймс-сквер, катилось дальше, к даунтауну.
В темноте позднего вечера город был весь расцвечен яркими красками реклам и оттого напоминал лес, состоящий сплошь из новогодних наряженных елок. Это создавало особо уютное, праздничное, вполне новогоднее настроение... хотя по жизни стоял май, самая что ни на есть весна, а Нового Года и след простыл.
И тем не менее... ну и что ж с того, что простыл? Где-то, может быть, и простыл, но не здесь - вон они, торжественные елки небоскребов, и гирлянды огней, и веселая толпа, и ладное, неопасное счастье. Новый Год в начале мая - бывает ли что-нибудь прекраснее этого чудесного соединения двух самых любимых праздников? Потому что май ведь - тоже праздник, во всяком случае, таковым он всегда был для Сергея Владимировича. Почему? - ну как "почему"... это ж понятно, мил человек... это ж так очевидно: от ощущения начала, вот почему. От надежды на обновление, на новую неизвестную радость, неведомую, конкретными словами не испорченную, и оттого включающую в себя целиком весь этот пробуждающийся, наивный и тоже надеющийся на новые начала мир.
А Новый Год - это что - не начало? Конечно, начало! И Нью-Йорк, если разобраться, тоже - город-начало, волшебные ворота победы, первый плацдарм для грядущего покорения мира. Не зря ведь таким волшебным магнитом притягивает он к себе подпоясанные надеждой души: завоюй, мол, меня, парнишка, а дальше уже само пойдет... А ну как и впрямь? Сергей Владимирович посадил в клумбу догоревший окурок и пошел спать, усмехаясь своему неожиданному романтическому воодушевлению.
Сам-то он ничего завоевывать не собирался - не те годы, не тот задор. Да и был ли у него когда-нибудь "тот" задор? Не-а, не было у него задора, ни "того", ни "этого". Даже в молодости не куролесил, даже в бесштанные пеленочные годы отличался удивительным спокойствием, ровностью нрава и отсутствием претензий - клад, а не ребенок. Ходить начал поздно, все ползал; да и ползал-то не на четвереньках, а каким-то особым сверхустойчивым способом - поджав под себя ногу и волоча по полу надежно приземленную попу. Способ не быстрый, это точно, а куда торопиться-то? И потом тоже бегал мало, больше ходил... никогда далеко не забирался. Мать даже говорила: "Какой ты у меня нелюбопытный, Сережа... все сидишь сиднем, хоть бы вышел, познакомился с кем - на танцы там или еще куда. Ты ведь и не женишься так... а я внуков хочу."
Только зря мать беспокоилась. Разве для того, чтобы жениться, надо мартовским котом по крышам бегать? Нет ведь... Он, к примеру, и грибы искал неторопливо, но всегда больше всех приносил. Другие удивлялись, а чего тут такого удивительного? Твой гриб тебя сам найдет, сам позовет. Главное - не суетиться, а то ведь не углядишь, не услышишь, проскочишь в спешке. Вот и с семьей у него всё вышло в срок, всё путем - и женитьба, и дети. И супругу нашел в такт себе - такую же основательную спокушницу, хозяйку дому и мать детям. Кстати, не забыть бы переложить из чемодана в пиджак лист покупок. А чего "не забыть"... вот встань, да и переложи, прямо сейчас.
Сергей Владимирович вылез из-под одеяла и переложил записку. Не то чтобы он отличался такой забывчивостью, что надо было делать это именно сейчас... просто совсем не спалось, ну совершенно. Ни в одном глазу. Наверное, джетлег или как его там. Увы, сна не нашлось ни в пиджаке, ни в чемодане. Он подошел к окну. Новогодний "город начал" приветливо подмигивал ему из-за портьеры, как будто говоря: "И не стыдно? У меня тут такой расчудесный май намечается, и елки, и огни, и так далее... сплошные праздники счастья... а ты - спать? Какой ты у меня нелюбопытный, Сережа... все сидишь сиднем, хоть бы вышел, познакомился с кем..."
"С кем?" - вслух спросил Сергей Владимирович и тут же спохватился: что за дела? Вот он уже и сам с собой разговаривает... Прежде за ним такого не водилось. Джетлег, как пить дать, джетлег. Он решительно задернул портьеру, лег и заснул, усыпив организм сердитым усилием воли. Уж что-что, а себя Сергей Владимирович контролировать умел.
Следующий день был свободен и предназначался для покупок. Сергей Владимирович проснулся по будильнику, спустился в холл за картой Манхеттена и, вернувшись в номер, тщательно спланировал маршрут обхода рекомендованных еще дома универмагов. Затем он позавтракал омлетом в кафешке на углу и отправился согласно списку.
Утренний город встретил его мелким необременительным дождиком. Он, видимо, чувствовал, что Сергей Владимирович обижается за вчерашнее смущение души, и потому решил снизить профиль. "Вот видишь, - говорил он всем своим видом - я не настаиваю... ты сам по себе, я - сам по себе, так что - без обид." Правда, время от времени он все же исподтишка подталкивал Сергея Владимировича локтями беспечных прохожих, шутейно брызгал ему на ноги водой из-под шин проезжего автомобиля, пугал неожиданным многоколесным подкаблучным перестуком из-под решетки метро и вообще лукавил как мог. Давешнее праздничное настроение лезло изо всех дыр, играло на стеклах витрин, улыбалось голубыми прорехами в обманчиво пасмурном небе. Противостоять этому натиску было трудно, и Сергей Владимирович сдался. Разве убудет от него, если он перестанет наконец кукситься?

Да и причин сердиться не находилось - длинный список покупок убывал на удивление быстро. Нужные вещи так и перли прямо в руки. К часу дня Сергей Владимирович поставил последнюю галочку, занес сумки и пакеты в гостиницу, экономно пристроил их в полупустом чемодане и - не сидеть же в номере - снова вышел в город. Куда теперь? Перекусить? На углу Шестой Авеню и 52-й улицы он съел вполне приемлемый кебаб. Ну? А дальше? Дальше делать было решительно нечего. Всякие там музеи и достопримечательности его никогда не интересовали. Театры-кино тоже. Работа намечалась только назавтра. Тоска... Страдая от непривычного чувства неприкаянности, Сергей Владимирович отправился куда придется.

Улица уперлась в парк. Ну и что? Парки везде одинаковы... Вернуться, что ли, в гостиницу? Или пройти еще немножко? Размышляя над этой дилеммой, Сергей Владимирович дошел до большого грязно-коричневого здания, с обширной лестницей, колоннадой и пестрой людской толкотней у входа. Рядом, как цыплята вокруг наседки, толпились киоски и лотки с картинками, сувенирами и прочей ерундой. "Музей Метрополитен" - прочел Сергей Владимирович.

Название показалось ему не совсем незнакомо, хотя, если бы кто спросил, то он бы сказал, что "Метрополитен" - это, скорее всего, опера. С ударением на последнем слоге. Опера. Но вот оказалось - музей... надо же... век живи, век учись. Зайти, что ли? Потом жене можно будет доложить - вот, мол, посетил "Метрополитен"... то-то удивится! Последний раз Сергей Владимирович был в художественном музее лет сорок тому назад, во время школьного культпохода. Уже купив в кассе билет, он какое-то время постоял в полнейшем недоумении от своего странного поступка. Чего только не сотворишь от безделья!

Качая головой, он быстро шел по совершенно одинаковым залам, скользя невнимательным взглядом по стенам, где висели картинки, отличавшиеся друг от дружки разве что размерами. Природная добросовестность не позволяла ему уйти сразу. Уж если купил билет, то изволь, пожалуйста, отработать положенный маршрут. А иначе как же... иначе - не в счет... Он даже не сразу заметил Ее. То есть заметил, но не среагировал, прошел по инерции несколько залов и только потом уже осознал, что произошло нечто совершенно исключительное. Потом, вспоминая этот момент, Сергей Владимирович удивлялся - как такое могло случиться? Это ж все равно, что не заметить удара молнии в голову...

А впрочем, бывает ведь и такое... он и рассказы подобные слышал - и про молнию, и про войну. Когда, скажем, в человека попадает пуля, и он вроде как уже мертвый, но сам этого еще не просек и потому автоматически продолжает свое предыдущее движение. Вот уже и ноги у него подкосились, вот уже упал ничком или навзничь, а все никак не поймет - что это с ним приключилось? Такое вот странное явление. Потом-то, конечно, приходит и понимание, а с ним, с пониманием - и боль, и смерть, и прочие разнообразности, но все это с некоторой задержкой, не сразу... как будто Бог дает нам напоследок несколько лишних секундочек прежней жизни.

Вот и с Сергеем Владимировичем случилось что-то похожее. Хотя... Есть тут определенный перехлест. Все-таки чересчур все это мрачно... война там или молния... Ну какая может быть война в нью-йоркском музее? Какие пули? Какие молнии с грозами... хотя бы даже и в начале мая? Никто, понятное дело, в Сергея Владимировича не стрелял, и о смерти речи не шло даже в очень большом приближении, так что... гм... впрочем, это как посмотреть... да... непросто это все, неоднозначно. Ведь если приглядеться, то в определенном смысле он, можно сказать... как бы это помягче... да ладно, чего там!.. умер он, Сергей Владимирович, вот что. Умер. Хотя и не умер. Вот ведь какая загогулина.

Так или иначе, пройдя по инерции несколько залов, он притормозил, постоял в некотором недоумении и только потом вернулся к Ней. Возвращался Сергей Владимирович уже вполне целеустремленно; выяснилось, что в мозгу его странным образом отпечаталась вся картина - и разделенный перегородками зал, и скамейка, и тусклые пятна полотен на стенах, и даже пара очкастых низкорослых азиатов, суетливо фотографирующих друг друга в лучах Ее неземного сияния. Подойдя к поперечному стенду, справа за которым, как он точно знал, находилась Она, Сергей Владимирович остановился и глубоко вздохнул, как перед погружением.

Отчего-то ему было совершенно ясно, что там, справа за перегородкой, его ждет совсем иной мир, иная жизнь, возможно - прекрасная и чарующая, но непоправимо чуждая всему тому, чем он жил и кем был прежде, а потому наверняка опасная. Не оттого ли и остановился, что опасность почувствовал, испугался? Нет, навряд ли... Вслушиваясь в себя, он не находил никакого страха, только непонятный восторг, копошащийся в области сердца, восторг и более ничего, неимоверную радость от предстоящей встречи. Вот ведь какая странность! Прежний, известный ему Сергей Владимирович наверняка бы струсил... да что там струсил - просто не вернулся бы, бежал бы без оглядки от проклятого ведьмовства. А этот, новый, ни капельки не боялся, а напротив, стоял себе, как влюбленный дурак, перед стендом с какой-то блеклой мазней, кохая и оглаживая растущее в душе ожидание счастья.

Надо было всего-то сделать еще один шаг, повернуть за угол, и тогда... И тогда все его старое, прежнее, неправильное бытие, и так уже безнадежно растрескавшееся и съежившееся во время обратной дороги сюда, к этому стенду, окончательно рассыпется, растает в Ее слепящих лучах, подобно грязным ошметкам мартовского снега. Сергей Владимирович радостно улыбнулся и шагнул.

Она лежала перед его восхищенным взором, напряженно раскинувшись на темно-малиновом покрывале с разводами, покорно повторявшими упругие очертания бедер. Жалкая белизна подушки и скомканной простыни терялась в теплом сиянии кожи, нежность прозрачными ручьями струилась с округлых грудей в наклонную долину живота, мягкие линии ягодиц плавно перетекали в сильную пружину спины... вся Она словно шевелилась и двигалась, дышала и жила на внешне неподвижной, плоской поверхности полотна.

Закинутые за голову руки обрамляли удлиненный овал лица с жарким маленьким ртом... приоткрытые губы, ждущие других губ... горящие возбужденным румянцем щеки... разлетные крылья бровей... беспросветный морок необъяснимо манящего, откровенного более чем сама Ее нагота взгляда... загулявшая прядь волос... стройная шея... упрямый подбородок, прижавшийся к бесстыдно распахнутой подмышке... и снова - нежный трепет грудей со вздыбившимися сосками, пологий склон живота, тяжелая статика бедер...

Сначала Сергей Владимирович просто стоял и смотрел на Нее, а потом устал и сел на скамейку. Скамейка располагалась неудобно, торцом, так что шея у него затекала; зато можно было дать отдых ногам. Мешала бестолковая толпа, непрерывно снующая между ним и Нею, но со временем людей стало меньше, а потом они и вовсе исчезли. Впрочем, радость по этому поводу оказалась преждевременной - просто музей закрывался, и всех выгоняли. Сергей Владимирович послушно кивнул улыбающемуся служителю и напоследок подошел к Ней поближе - прочитать табличку.

"Амедео Модиглиани"... Ага... Это, видимо, имя художника. С названием было сложнее. Сергей Владимирович задумчиво шел к выходу, перебирая варианты перевода. "Ньюд" - это обнаженная, это ясно. Но при чем тут "реклайнинг"? Облокотившаяся? Откинувшаяся? Развалившаяся?.. Чушь какая-то. Все это решительно для Нее не подходило. Может быть, "доверившаяся"? Это хоть как-то, худо-бедно... но тоже, если разобраться - не ах. Все-таки экая лажа все эти музеи! Даже правильной таблички привесить не умеют.

Магазин на выходе был еще открыт. Сергей Владимирович зашел и сразу увидел Ее. Черный омут взгляда и сияющие бедра смотрели на него с футболок и с открыток, с картинок побольше и с плакатов в натуральную величину, даже с крошечных брелков для ключей и с кухонных рукавичек. Он взял два больших плаката по шестнадцать долларов и еще несколько, поменьше, но в рамках.
"Гуд чойс, - одобрила его продавщица. - Хороший выбор! Модильяни! Ню! Гуд чойс!"
Ню. Это звучало ощутимо лучше, чем грубое английское Ньюд. Ню... Ню - нежная моя девочка, южный берег души моей...

Улыбающийся город встретил его на лестнице теплыми ласковыми сумерками. "Ну что? - говорил он всем своим видом. - Я ж тебя предупреждал, что случится что-нибудь в этом духе... зачем же было упрямиться? Разве сейчас тебе плохо? Где теперь вся твоя прежняя занудная и пустая житуха? Издохла, гадина... да и хрен с ней, с паскудой! Ты у нас теперь как новенький... живи и радуйся."

Сергей Владимирович ухмыльнулся, станцевал какое-то немыслимое па и легким шагом вступил в свою новогоднюю, майскую, карнавальную жизнь.

* * *
Я его сразу заприметила, хотите - верьте, хотите - нет. У меня на это дело глаз наметанный. Ну оно и понятно. Сколько народу каждый день вокруг крутится. Как-то раз даже посчитать пробовала... да куда там - сбилась. Я вообще в математике не очень, не то что эта сучка из Прадо. Ну и черт с ней, мне не жалко - подумаешь! Только зря она, стерва, задается. Я, хоть и раскручена намного меньше ейного, но все при всем имею. А у ней красота кукольная какая-то, ненастоящая. И грудь силиконовая. Моди такого пупсика рисовать не стал бы, это я вам точно скажу. Он бы на эту дуру даже не взглянул, разве что по пьяни. Ага. Разве что по очень, очень большой пьяни. Чьи-чьи, а уж Модины вкусы мне известны, будьте покойны.

Вся ейная популярность от одной только большой раскрутки, вот что. У меня вообще такое чувство, что этот Гойя в бабах не больно-то и понимал. Портреты хороши, ничего не скажу... но это ж портреты, другой жанр. Кто понимал, так это Диего. Хуже, конечно, чем Моди, но тоже ничего. Я, если хотите знать, после Моди только его и уважаю. И с лондонской его зазнобой корешу. А все почему? Потому что мы с ней, с Венечкой, примерно на одном и том же, недосягаемом уровне. Ага. Высшая лига. Мы друг дружку даже в некотором роде дополняем, потому как я - передом, а она - задом. Оттого-то, наверное, судьба нас так и раскидала: я тут, в Метрополитен, она - там, в Галерее...

А представить себе, что мы на соседних стенках висим... Ну ваще... Это ж землетрясение какое-то, как есть землетрясение, право слово! Тут тебе всё - все смыслы, все азы - и сзаду, и спереду, откуда ни глянь! Страсти-мордасти... гром и молния. Вот и посудите - есть такой шанс, что нас когда-нибудь вместе соберут? Аа-а-а... то-то же. Так и висим - порознь, в компании всяких тяжеловесных тициановских коров да рубенсовских свиноматок. Хотя, если хотите знать мое личное мнение, эти мясопотамки еще ничего... у них хоть видать - где сиська, где писька... Потому как нынешние девки - это ваще застрел - ни черта не разберешь, одни кружки и квадраты на фоне меховых унитазов. Так пусть уж лучше Рубенс и Тициан с ихним мясокомбинатом... Ага...

Только время ведь не обманешь. Время - это, знаете, такая штука... коническая такая штука, воронкообразная. Хлюп... и затянуло... была - и нету. Сначала унитазы затягивает, с кружками да квадратами, а там и мясокомбинат следом - хлю-ю-юп... хлю-ю-юп... и поминай как звали. Мы ведь картины, у нас свет отраженный, как у Луны. Нам человеческая душа нужна, натуральное дыхание, живой стук сердца, ага. А без всего этого мы тускнеем, трескаемся, темнеем и хлю-ю-юп - в воронку. Венечка даже говорит, что мы вампиры. Что мы, мол, у людей душу высасываем, тем и живем.

Я ей говорю: "Какая же ты вампирша, если в зеркале отражаешься?" У ней там зеркальце в руках, если кто не видел. А она мне: "Дура ты, Нюрка, дура! Того не понимаешь, что зеркало-то нарисованное. А в нарисованном я тебе какое угодно отражение сделаю..." Во как! Может, и права она, Венька. Лицо-то там, в зеркале какое-то странное... не ейное лицо, нет, не ейное. Хотя самого-то Вениного личика никто и не видал никогда, кроме Диего, конечно, но Диего не в счет. В общем, не знаю. Да и какая разница? Главное, что баба она клевая и подруга хорошая, ага. Вон, моей левой ягодицы тоже никто не видал и пяток. Ну и что?

Короче, я вам так скажу: а хоть бы и вампиры, что ж с того? Мы ж немного забираем и не до смерти... как лечебные пиявки. Венечка говорит, что мы подсасываем людям душу ближе к поверхности жизни, и это, мол, им только на пользу. Ну-ну... Может, и так, не знаю... Тут ведь еще какая штука... не так это просто, с душой-то. С кровью, небось, проще - куда зубом ни ткнул - вот она хлещет, пей - не хочу. А душу еще отыскать надо.

Вы не поверите - насколько это редкая вещь - душа. Я уж знаю... даром, что ли, передо мною тыщи народу каждый день крутятся? Большей частью и нету ее, души-то... Бывает, заглянешь внутрь, а там мусор всякий, мыльные оперы, футбольные репортажи да мелочная зависть. И все, представляете? Ничего, кроме этого... аж холодно делается. Ну, молодые - еще ладно, на молодых я вообще не смотрю. Душу, знаете ли, наработать надо, на это годы уходят, ага. Я вам про зрелых людей говорю... прямо неудобно, честное слово... куда такой человек все свои годы растратил?

А этого мужичка я сразу заприметила. Он только в зал вступил, а я уж просекла - вот она, душа-то идет, одна и даже без охраны! Ну и зацепила. Я в этих делах крутая, ага. Он по мне только взглядом скользнул, и все - пропал со всеми потрохами. А когда вернулся, тут уж я его хорошенько рассмотрела. Не каждый год такая удача выпадает, вот что я вам скажу. Это ж какое счастье, что он здесь оказался, а не у Веньки в Лондоне! Так бы она хапнула, а так - я. Ничего, Венечка, не все ж тебе лучшие души отхватывать. Как говаривал Моди, не каждый день - Пурим... ага.

В общем, повезло. Я аж раскраснелась от волнения. Ну это хорошо, румянец мне к лицу, я знаю. А потом бедра слегка раздвинула - совсем чуть-чуть, никто даже не заметил, кроме него, конечно, и еще одного японца - ну того жена сразу утянула... Короче, привязала я мужика понадежнее, и стали мы с ним в гляделки играть.
Есть, знаете, такие души... нетронутые, что ли? Нет, не так... есть такие люди - они как раковины. Лежат себе на дне, закрытые вроде бы наглухо... ан нет, не наглухо, не наглухо, в том-то и дело! Они всю дорогу тем только и заняты, что внутренним своим ситом воду просеивают, никакой гадости не пускают, а хорошее, наоборот, копят, потихонечку так, незаметненько, день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Ага. И что в итоге получается? То-то и оно. Жемчуг получается. А никто и знать не знает, ведать не ведает... пока, конечно, какой-нибудь ныряльщик не ковырнет эту раковину своим умелым ножом.
Ага. Я уж не знаю, кто из нас двоих больше голову потерял - он ли, я ли? В самом деле, нечасто такие попадаются. Так что зарядилась я по самые уши, грех жаловаться. Веньке расскажу - сдохнет от зависти. Ничего, ничего, ей не вредно. Она, хоть баба и хорошая, но иногда уж больно себе на уме. Мы, говорит, забираем понемногу... это, мол, только на пользу... Что она меня, совсем за дуру держит? Да где ж это видано, чтоб и раковину раскрыть, и жемчужину достать, да еще и не убить при этом? Лес рубят - щепки летят...
Мужик-то теперь не жилец, это точно. Я и прежде знала, а как вслед ему посмотрела, на походку его очумелую, так совсем убедилась. Небось, и плакатов внизу накупил, бедолага. Куда ему теперь, с развороченной-то раковиной? Правда, сам он этого, наверно, еще не понимает. Говорят, что на войне так бывает - пуля в человека уже попала, может, даже прямо в сердце, а он еще не врубился, и шагает себе дальше, по инерции... шаг... и еще шаг... пока наконец не упадет, ничком или навзничь. И тогда уже - все. Ага.

Алекс Тарн, Бейт-Арье, 2003
 
ЩелкопёрДата: Суббота, 13.02.2016, 12:19 | Сообщение # 344
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 319
Статус: Offline
Настоящий

Звонок в дверь как-то насторожил домашних. В последнее время почему-то модно не ждать ничего хорошего от звонков по вечерам. В гости ходить не принято без предупреждения, долги возвращать без предварительного созвона тоже вроде не в почете. Ну кто там может позвонить? Ну соседка собирает по червонцу на ремонт чего-нибудь, ну пришли данные с водомера снять. А то и похуже чего может случиться. Поэтому домашние как-то напряглись после звонка.
— Кто бы это мог быть? – встревожилась мама.
— Я никого не жду. – открестился от происходящего папа.
— Это наверное опять пришли к этой проститутке, которая живет этажом выше! – предположила бабушка. – К ней же умные не пойдут! А только те, которые этаж запомнить не могут.
— Не завидуй мне, карга старая! – отозвалась через вентиляционную шахту проститутка. – Стала б я ваши разговоры слушать, если бы ко мне гости собирались.
— Ну не Чайковского же тебе слушать, колхозница! – прокричала в вентиляцию бабушка.
— Глохни, гербарий усушенный! – донеслось из вентиляции. – Я книжку читаю.
— Откуда в раскрасках текст? – засмеялась бабушка и пошла на кухню. Отпраздновать чашкой чая победу в дискуссии.
В дверь позвонили еще раз.
— Я открою! – с унынием сказал папа и пошел выполнять взятые обязательства.
— О-хо-хо! – закричали от дверей и зазвенели в колокольчик.
— В каком смысле – охохо? – строго спросил папа.
— В буквальном! – радостно ответили с лестничной площадки. – Деда Мороза принимаете?
— Двадцатого декабря? – удивился папа. – Не рано ли?
— Ну давай я тридцать первого приду. – предложил Дед Мороз. – После всех уже. После водки и шампанского. Ну как тебе?
— Не пускай его! – сказала мама. – Жулик какой-то, наверное.
— Потом из дома ценные вещи пропадают! – пропела из кухни бабушка.
— Откуда у вас ценные вещи-то, голытьба? – закричали из вентиляции.
— Прекратили разговорчики! – строго сказал Дед Мороз. – Мальчик Петя тут проживает?
— Тут! Тут! – закричал мальчик Петя из своей комнаты. – Только не проживает, а мучается. Меня спать положили, а сами по вентиляции орут. Сон разогнали.
— Спи, Петя. – строго сказал папа. – А вы, гражданин, идите проспитесь!
Дед Мороз обиделся и дыхнул на папу.
— Хм... Вроде трезвый. – сказал папа и попытался выкрутиться. – А мы не заказывали! У нас денег нету!
— Голытьбаааа! – ликующе закричали из вентиляции. – Лучше ко мне поднимись, дедушка!
— Не поднимусь! – строго сказал Дед Мороз. – Ты плохо себя вела весь год, Зина. Если я поднимусь, придется нам с тобой вместе плохо вести себя. А у меня от этого карма портится и шоколадки в мешке. А вот мальчик Петя себя хорошо вел. Иди Петя сюда.
— Мальчика, чтоб не трогал даже пальцем! – грозно сказала мама. – Я буду следить за тобой!
— В комнату пригласите? О-хо-хо! – попросил Дед Мороз.
— Да щас! – отрезал папа. – Не имеете права. Через порог давайте.
— Петя, ты вел себя хорошо весь год! – сказал Дед Мороз и протянул коробку. – Вот тебе подарок от меня! Как ты и просил!
— Да ладно? – не поверил Петя. – Вот прям все — как и просил?
— Обижаешь. – сказал Дед Мороз. – Фирма же. Ну, ладно. Бывай, Петя, здоров. Пойду я. У меня заказов – полно еще.
— Спасибо, Дедушка Мороз!!! – закричал Петя и побежал с коробкой в свою комнату.
— А стишок? – прошипел папа, обращаясь к Деду Морозу – Что за фигли-мигли такие, а не поздравление? Стишок ребенок должен рассказать? Вы в какой фирме работаете?! Я буду жаловаться!
— Вот тебе пусть и рассказывает. – рявкнул Дед Мороз. – А у меня заказов – полно. Мне некогда. Этого убить, того убить... Проклятые времена. Нет чтоб свитер попросили. Или рукавички. Так нет же. Дедушка Мороз, убей пожалуйста этого и того. Что за время...
Дед Мороз достал пистолет и передернул затвор.
— Ну это... Пора мне. – он строго посмотрел на упавшую в обморок маму. – Вы тут ведите себя хорошо, родители. А то ведь, не ровен час и вас пожелают – того...
И исчез с порога, оставив запах мандаринов и чего-то хвойного.
— Ни фига себе! – удивился папа, закрыл дверь и тоже упал в обморок.
— Вас убили там, убили, да? – закричали из вентиляции.
— Не убили! – ответила бабушка, появляясь из кухни со стаканом воды. – Мы просто молчим пораженно. Мы удивлены тут все.
Бабушка с особым удовольствием полила папу холодной водой.
— Эх, мама... – пришел в себя папа. – Это ж настоящий Дед Мороз был.
— Маньяк это был настоящий! – пришла в себя и мама тоже. – Кто его знает, что он ребенку подарил. Может бомбу вообще?
— Ты знаешь, сынок, деда Мороза не существует на самом деле! – выпалил папа, ворвавшись в Петину комнату.
— Существует. – тихо сказал Петя и показал на стол.
По столу прогуливались неспешно семь маленьких гномов. Они пытались копать в полированном столе, кланялись и пели что-то гномье.
— Он настоящий Дед Мороз. – сказал Петя. – Это же настоящие гномы. Как я и пожелал.
— Инфантильный ты какой-то у меня. – сказал почему-то шепотом папа. – В сказки веришь. Нет чтоб свитер заказать.
— И слава богу, что инфантильный! – выдохнула за спиной мама, запрыгнула на диван и завизжала громко: — Убери их! Убери!!
Женщины почему-то визжат при виде чего-то маленького. А мыши это или гномы – им почему-то совсем без разницы.

Frumich.com

Сообщение отредактировал duraki19vse - Суббота, 13.02.2016, 12:20
 
БродяжкаДата: Пятница, 19.02.2016, 13:18 | Сообщение # 345
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 710
Статус: Offline
Письмо

Онa его любилa.
В чем это вырaжaлось: онa всегдa по нему скучaлa. И дaже в те чaсы, когдa они спaли в одной кровaти, взявшись зa руки, дaже во сне онa по нему скучaлa и тянулaсь. Ей всегдa было мaло видеть его, слышaть, вдыхaть.
Онa всегдa о нем думaлa. Он существовaл в ней дaже тогдa, когдa его не было рядом.
И третье, основное: онa им восхищaлaсь. Это был тaлaнтливый оперaтор, единственный в своем роде. Другого тaкого не было. Он видел людей и природу инaче, чем все. Кaждый кaдр, который он снимaл, - произведение искусствa. Он умел остaнaвливaть мгновение. И, глядя нa белое безмолвие Северa, нa хрустaльный ручей или нa осмысленную морду верблюдa, невольно думaлось: велики делa твои, Господи…
Они вместе рaботaли нa киностудии документaльных фильмов. Он был оперaтор, онa - режиссер. Они вместе ездили нa север и нa юг, снимaли лежбище тюленей и сбор хлопкa. Спускaлись нa дно океaнa в подводной лодке. Ее мучилa клaустрофобия. Онa не предстaвлялa себе, кaк можно нaходиться в тaком зaмкнутом прострaнстве.
Однaжды онa спросилa у кaпитaнa подлодки:
- А бывaет тaк, что кто-нибудь нaжимaет кнопку сaмоликвидaции?
- В кaком смысле? - уточнил кaпитaн.
- Ну, хочет покончить с собой и со всеми…
- Что ты глупости спрaшивaешь? - одернул Оперaтор.
- Вовсе не глупости, - скaзaл кaпитaн. - Случaется, не выдерживaют тесноты и духоты, сходят с умa. Но один человек не может вывести лодку из строя. Все предусмотрено. Однa кнопкa ничего не решaет.
Поднимaлись в небо нa воздушном шaре. Онa боялaсь высоты и стaрaлaсь не смотреть вниз, и все же смотрелa. А он ее пугaл. Было весело и жутко одновременно.
Рaботa былa рaзнообрaзнaя, интереснaя. Репортaжи получaлись яркие. И любовь, которaя охвaтилa их обоих, кaк божественный вирус, стоялa зa кaдрaми. Фильмы зaпоминaлись и не стaрели со временем.
Он тоже ее любил. Зa что? Зa то, что онa любилa его и ее любовь, кaк климaт в теплых стрaнaх, грелa, и нежилa, и былa постоянной.
Еще он любил ее зa молодость, свежесть восприятия. И зa хaрaктер. Ей все нрaвилось. У нее не бывaло плохого нaстроения. И еще он любил ее зa предaнность делу. Онa не умелa и не хотелa жить без рaботы. Для нее жить и рaботaть - это одно.
Он и онa - кaк две половины яблокa. Если состaвить - получится целое. И фильмы у них получaлись, кaк целое яблоко. Ни убaвить, ни прибaвить.
Единственное НО - это то, что он был женaт, a онa зaмужем. Они встретились нa жизненном пути несвободными. Внaчaле это не мешaло. Но, по мере того кaк любовь нaбирaлa силу, возникло противоречие между долгом и счaстьем. Двойнaя жизнь стaлa мучением.
В конце концов они решили рaзрубить узел. Прийти домой и все скaзaть. Он признaется жене, a онa - мужу. Дaльше - рaзвод и свободa. А что делaть со свободой - будет ясно. Либо они поженятся, либо остaнутся любовникaми, но тaк или инaче не будет лжи и предaтельствa.
Жить во лжи - это все рaвно что спaть нa грязных простынях.
Решение было принято в кaфе, кудa они зaбежaли после рaботы. Они жaждaли друг другa, a идти было некудa. А могло быть по-другому: они могли вместе возврaщaться в свой общий дом и быть счaстливыми.
- Когдa? - спросилa онa. - Сегодня?
- Нет. Сегодня я устaл.
- Зaвтрa?
- Зaвтрa у дочери день рождения.
- Тогдa в среду.
Он соглaсился.
Онa вернулaсь домой. Уединилaсь в своей комнaте и нaписaлa Оперaтору письмо. Зaчем? Ни зa чем. Просто чувствa переполняли ее душу и выливaлись нa бумaгу. Ей хотелось поведaть белому листку все, что чувствовaлa в эти минуты.
Зa окном стоял клен, который дотянулся до ее третьего этaжa. Онa нaписaлa про клен.
Нa ветке сиделa стaрaя воронa. Онa помнилa ее дaвно, видимо, воронa тут жилa. Нaписaлa про ворону.
Счaстье душило ее, и онa ни о чем не хотелa больше думaть - ни о муже, ни о его родителях, ни дaже о мaленьком сыне. А что сын? Онa зaберет его с собой, и все. У Оперaторa дочь, у нее сын. Будут дружить.
Онa нaписaлa ему о том, кaк он чихaет. Ей нрaвилось, кaк он собирaет лицо в мордочку и пырскaет, кaк котенок.
Онa нaписaлa, кaкие у него квaдрaтные лaдошки и черешневый зaпaх. Чем пaхнет черешня? Ничем. Свежестью. И скоро, уже после среды, онa нaчнет вдыхaть эту свежесть постоянно, жить в ней, существовaть. Счaстье…
Нaступилa средa. Ее муж стоял в прихожей, одевaлся. Он отпрaвлялся в школу нa родительское собрaние. Обучение ребенкa было нa муже. Онa нa собрaния не ходилa и уроки не проверялa.
Онa стоялa и смотрелa, кaк он одевaется. Было стрaшно, кaк прыгнуть с пaрaшютом в бездну. Стрaшно, но нaдо. Потом будет легче.
- Извини, - скaзaлa онa. - Я от тебя ухожу.
Он молчaл. Зaмaтывaл шaрф.
- Ты хороший, но мне с тобой скучно.
Он снял с вешaлки куртку.
- Мне тридцaть пять лет. Когдa я думaю, что впереди еще тридцaть пять лет тaкой бурой скуки, мне не хочется жить.
Муж зaстегнул нa куртке молнию и вышел из домa. Хлопнулa дверь.
Онa нaбрaлa вaнну и леглa в горячую воду. Ее трясло. Нелегко убивaть близкого человекa.
Средa нaстaлa и в доме Оперaторa. Женa болтaлa по телефону с подругой.
Обычно его это рaздрaжaло. Всюду доносилось журчaние ее голосa, кaк будто в доме мaло дел. Одеждa рaскидaнa, в кухне полнaя рaковинa грязной посуды. Кaк они будут жить без него? Зaрaстут.
Жене - сорок лет. Онa еще крaсивaя и дaже молодaя, но сорок лет - ни тудa ни сюдa. Кaчественные мужики хотят молодых, чтобы рожaли, a некaчественные - кому нужны? Большaя вероятность, что женa не выйдет зaмуж, остaнется однa - нервнaя, несчaстнaя, будет срывaться нa дочери. Подрaнки. Подстреленные девочки. А он в это время должен будет воспитывaть ее сынa, который, возможно, хороший мaльчик, но чужой.
- Ты чего? - подозрительно спросилa женa. - Ходишь, кaк будто у тебя кaктус в жопе.
Кaктус был в душе. Оперaтор достaл из холодильникa бутылку водки и стaл пить, сидя нa кухне.
Женa стaлa мыть посуду. Грюкaнье тaрелок, шум пaдaющей воды были кстaти. Лучше, чем тишинa.
В четверг Он и Онa встретились.
- Я свободнa, - скaзaлa онa.
Оперaтор промолчaл.
- Ты не скaзaл? - догaдaлaсь онa.
- Это выше моих сил.
- И сколько это будет продолжaться?
- Не знaю.
- Всегдa?
- Не знaю.
Онa понялa: он ее подстaвил. Онa прыгнулa с пaрaшютом в бездну, a пaрaшют не рaскрылся.
Если подумaть, можно, конечно, бросить и одного и другого. И мужa, и Оперaторa. Но муж - отец ее сынa, a Оперaтор - зaлог ее успехa. Можно, конечно, бросить обоих и нaйти третьего, но зaчем? И для чего?
Все остaлось кaк есть.
Любовь к Оперaтору стaлa болеть. К чувству восхищения прибaвилось легкое презрение, рaздрaжение и недоверие. Они нaчaли ссориться. Темa былa однa: "У попa былa собaкa, он ее любил, онa съелa кусок мясa, он ее убил". И тaк дaлее, по кругу.
Оперaтор стaл ее побaивaться. Он знaл, что в кaждую свободную минуту онa постaвит свою плaстинку.
Муж перебрaлся в мaленькую комнaту, и они стaли жить кaк соседи. Сын по-прежнему имел полный комплект родителей, и это опрaвдывaло их совместно-рaздельное проживaние.
Муж не уходил, ему было некудa. И онa не уходилa. Ей тоже было некудa. Тaк и жили, бок о бок. Вместе ели, прaздновaли Новый год и дни рождения, болели и выздорaвливaли.
Восемьдесят процентов жизненного нaполнения состaвлялa рaботa. Рaботa билa фонтaном, дaвaлa деньги, призы, поездки, людей. Можно скaзaть, что онa былa зaмужем зa своей рaботой.
Сын входил в сложный возрaст, ему необходим был отец. Интересы сынa стaвились выше, чем свои.
Вокруг бушевaлa чумa двaдцaтого векa - нaркотики. Сколько молодых соскaльзывaли в смерть… Необходимо следить зa мaльчиком, все знaть, ничего не упустить. Нaдо было зaбыть о себе.
Вопрос: стоит ли зaбыть о своем счaстье рaди ребенкa? Ответ: стоит. Потому что дети - глaвнaя состaвляющaя счaстья.
У Оперaторa родился второй ребенок. Он любил о нем рaсскaзывaть. Новый ребенок - это всегдa чудо, пришелец из космосa. Оперaтор не устaвaл его снимaть и покaзывaть в группе. Все шумно восхищaлись, и было чем.
Семьи не рaзрушились. Прошли через кризис среднего возрaстa и устояли. Укрепились.
Кaждaя семья - не яблоко из двух половин, a скaжем тaк: половинa яблокa - половинa огурцa. Стрaнный гибрид, однaко существует.
Он и Онa больше не вместе. Кaждый по отдельности. Это никому не зaметно, кроме них сaмих. Он - по-прежнему мaэстро в своем оперaторском деле. Онa - по-прежнему режиссер, востребовaнный и конвертируемый во всех вaлютaх.
Успех приносит деньги, деньги приносят свободу и хорошее нaстроение.
Третий возрaст онa встретилa в хорошем нaстроении.
У нее был дом в горaх Осетии и дом нa берегу моря в Болгaрии, большaя квaртирa в центре Москвы плюс дaчa в Подмосковье.
Он и онa не общaлись. О чем говорить? О том, что у попa былa собaкa? Но от собaки ничего не остaлось, только скелет, и то неизвестно. Жизнь прошлa. Во всяком случaе, ее aктивнaя фaзa. Доходили слухи, что Оперaтор болеет. Прaвильно. Нaдо же от чего-то умирaть.
Однaжды рaздaлся звонок.
Это был Он. Его голос не изменился. Звучaл тaк же, слегкa хрипловaто. Голос - инструмент души. Знaчит, и душa не постaрелa.
- Знaешь, что было сaмым прекрaсным в моей жизни? - спросил он.
- Откудa же я знaю…
- Твое письмо.
Онa вспомнилa письмо.
- А… - произнеслa онa.
А что еще скaзaть? Только "a"…
- Я чего звоню, у тебя нет копии?
- Зaчем? - удивилaсь онa.
- Я хотел взять письмо с собой.
- Кудa? - не понялa онa.
- Тудa. У меня есть выходной костюм, в котором меня похоронят. Я положил письмо во внутренний кaрмaн, a оно оттудa пропaло.
- Женa вытaщилa. И порвaлa, - догaдaлaсь онa.
- Ну, не знaю. Но я не хочу без письмa. У тебя, нaверное, есть копия…
Онa вдруг вспомнилa, что нaписaлa это письмо в двух экземплярaх: черновик и нaбело.
- Возможно, есть…
- Поищи, a?
- Лaдно. Поищу, - пообещaлa онa.
Письмо могло хрaниться между стaрыми фотогрaфиями.
- Нaйдешь, позвони, - попросил он.
- Сaм позвони.
- Когдa?
- В среду.
- Договорились.
Нaстaлa средa. Ее aрхив нaходился нa чердaке подмосковной дaчи. Лестницa крутaя. Чердaк зaхлaмлен. Где тaм искaть? Легче скaзaть: не нaшлa. Кaк писaл Куприн: "Обойдется цыгaнское веселье без мaрципaнов".
Яблоко из двух половин не состоялось, и нечего его восстaнaвливaть метaфизически. У истории не бывaет сослaгaтельного нaклонения. И у судьбы тоже не бывaет.
Онa ни о чем не жaлелa.
Со временем понялa, что ее муж имел больше козырей в своей колоде. Он умел переступить через себя во имя любви, и это не меньше, чем кaдр белого безмолвия или осмысленнaя мордa верблюдa.
Все сложилось тaк, кaк сложилось. Судьбa прaвa. А может, и нет.

Виктория Токарева
 
ВСТРЕЧАЕМСЯ ЗДЕСЬ... » С МИРУ ПО НИТКЕ » УГОЛОК ИНТЕРЕСНОГО РАССКАЗА » кому что нравится или житейские истории...
Поиск:

Copyright MyCorp © 2024
Сделать бесплатный сайт с uCoz