| Форма входа |
|
 |
| Меню сайта |
|
|
| Поиск |
|
|
| Мини-чат |
|
|
|
|
|
кому что нравится или житейские истории...
| |
| BROVMAN | Дата: Воскресенье, 02.09.2018, 06:42 | Сообщение # 436 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 447
Статус: Offline
| так и появляются болваны, родства не помнящие и род свой предающие.
|
| |
| |
| papyura | Дата: Пятница, 07.09.2018, 13:50 | Сообщение # 437 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Online
| ВОСЕМЬ СЛОВ
такая вот история...
Она была танцовщица — плоская грудь, крепкая жопа, мощные ноги и сухая шея.
Девки в бараке смотрели на неё с пренебрежением, ни сиськи, ни письки, не ухватиться, не подержаться, чего с неё взять.
А фашистам она нравилась, особенно за умение ввинчивать фуэте, стоя на одной ноге в центре обеденного стола, ну, и за жопу тоже, конечно, нравилась...
Так она и выжила в германском концентрационном лагере, кружилась на столе, потом с него же доедала остатки, после шла в спальню очередного немца.
Освободили лагерь американцы. И сержант американской армии, двадцатилетний мальчишка из штата Миссури, очумевший от войны, крови и собственных гормонов, влюбился в неё сразу и навсегда, и немедленно предложил руку и сердце.
Они провели незабываемые три дня в одной из бывших немецких спален.
- Мне нужно ненадолго съездить домой, - на третий день сказала она американскому жениху.
- Только туда и обратно. Увижу маму, сообщу, что я жива, и назад.
Война заканчивалась.
Советские войска освобождали Европу, круша фашистскую империю и неся мир. Он согласился без страха за неё...
Её арестовали тут же, только она пересекла границу СССР.
Короткий и унизительный суд, безжалостный приговор, и она поехала в лагеря на 10 лет, за предательство и сотрудничество с оккупантами.
Она была танцовщица. Девки опять косились, а охране лагеря она нравилась, и с фуэте на столе, и в спальне.
Скоро она забеременела...
Охрана её жалела, подкармливала и щадила на работах, и ребёнка, мальчика, она родила, можно сказать, здорового, как может быть здоровым ребенок, рожденный на лагерной баланде в суровых колымских широтах.
До трёхлетнего возраста ребёнка было разрешено держать при матери, а потом — обязательная комиссия, заключение врачей и интернат...
Три года она почти ничему не учила сына, кроме восьми слов.
Каждый день, утром, в обед и вечером, и ещё много раз, только выдавалась возможность, она повторяла сыну только эти восемь слов. Он должен был запомнить.
Он обязан был их запомнить. Все восемь.
Они должны были впаяться в его память, высечься там навсегда, намертво.
Восемь самых главных слов в его только начинающейся жизни:
- У меня есть бабушка, Середа Анна Федоровна, Киев...
Она пела ему эти слова вместо колыбельной. Она учила их с ним, вместо стихов и поговорок. Они были ему вместо имени.
Ей было не важно, когда он скажет слово «мама», ей было нужно, чтобы он запомнил:
- У меня есть бабушка, Середа Анна Федоровна, Киев.
Когда сыну исполнилось три, его забрали.
Она его больше никогда не увидит, он со временем почти забудет её, останутся только восемь слов, те самые, которые он, трёхлетний, скажет на интернатской комиссии, в ответ на вопрос, как тебя зовут:
- У меня есть бабушка, Середа Анна Федоровна, Киев.
Он будет повторять эти слова, когда равнодушные врачи станут привычно замерять его рост и вес, слушать сердце, заглядывать в рот и умелыми руками щупать лимфоузлы.
Он будет повторять их. И тогда кто-то в комиссии неожиданно сжалится, и подаст запрос, и окажется, что действительно, есть такая бабушка, и она признает его своим внуком, и он поедет не в интернат, а к бабушке, в киевскую коммуналку...
Наверное, тут в этой истории можно было бы поставить точку, если бы не далёкий американский паренёк из штата Миссури.
Когда в назначенное время его любимая не приехала и не подала никаких вестей, он написал ей письмо по адресу, который она оставила.
И пришёл ответ, что все у неё хорошо, что она жива и здорова, что встретила она прекрасного парня, литейщика-передовика с завода «Серп и Молот», и скоро они поженятся.
Американец из Миссури, полный любви и отчаянья, писал ей, как он ждёт, и помнит её, и никогда не забудет.
Писал он часто, письмо за письмом, и всегда аккуратно и в срок ему приходил ответ, что у неё по прежнему всё очень и очень хорошо, спасибо большое, дорогой американский друг...
Эту историю я записал год назад, со слов внучки главного героя, которая, потратив много лет на поиски, узнала все подробности жизни своего деда.
Она видела и приговор своей прабабки-танцовщицы, и письма, которые сохранил американский жених из штата Миссури.
Когда я сказал, что напишу её рассказ, она спросила - зачем?
- Чтобы помнили.
- Те, кому надо бы помнить, они всё равно не читают, - ответила она.
Наверняка, не читают...
Дмитрий ЧЕРНЫШЕВ
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Пятница, 07.09.2018, 15:46 | Сообщение # 438 |
 неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1455
Статус: Offline
| ЭТИ... не умеют не только читать, им и помнить не дано - тупые ничтожества.
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Вторник, 18.09.2018, 14:32 | Сообщение # 439 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1455
Статус: Offline
| да-а-а-а-а... занятная история жизни!
чего только не вытворяет Судьба, в которую не слишком-то и верим порой, НО... когда прижмёт - вспоминаем и маму и Бога!...
|
| |
| |
| отец Фёдор | Дата: Суббота, 20.10.2018, 09:13 | Сообщение # 440 |
|
Группа: Гости
| БЛЮМА
-Ну, это, граждане-товарищи, совсем никуда! Вся Москва снегом завалена, да не чистят ни хера! Кроме как в центре, на улице Горького и на Красной площади.
Да ещѐ на Арбате для проездов Вождя.
А ведь как-никак 1953-й начался, восьмой год без войны...
Ну, никакого тебе порядка! Короче.
Пру я, значит, между сугробами по натоптанной народом за день тропке. Уже трижды поскользнулся, мать их дворников!
Вечер поздний. Мороз. Метель метѐт так, что за пару шагов ничего не видать. Вокруг ни души.
И тут на — тебе: — Стоять! Ко мне! Кому говорю! — нарисовались передо мною двое.
Светят фонариком прямо в глаза. Жирный в кожаном пальто корочкой своей тычет. Мол, «старший лейтенант такой-то». А второй, чую, за спину мне заступает.
Во, бля, думаю. Залетел ты, Вася. Это ж какая сука меня заложила?! Может этот, новенький? Заика? Больше некому.
— Ты чего тут ночью шастаешь?!
— Так ведь, учитель, — леплю я на ходу, — засиделся в школе, проверял контрольные.
— Учителей всю жизнь не люблю! С детства! — гнусавит второй.
Я оглядываюсь. В полушубке. Нос длинный, и он его всѐ время грязным платком вытирает. Сопливый!
— О, да ты, паря, я вижу, инвалид, — оглядывает меня Жирный, — Где правую руку потерял?
— На фронте.
— Не «самострел» часом?
— Никак нет! Ордена имею.
— Тогда ладно, учитель. Проехали. Ты, я так понимаю, левой рукой протокол подписать сможешь?
— Какой такой протокол, товарищ майор? — говорю я Жирному.
— Не товарищ, а гражданин... — поправляет он. А вот про майора не поправляет, хотя ведь в ксиве у него однозначно «старший лейтенант». Значит, тешит его, суку, майором зваться...
Но я то ведь по званию старше буду. На фронте капитаном был. Командир разведроты.
Ростом я не вышел, но для разведки самый размер. Языков на счету имею больше двух десятков. Однажды полковника-штабиста на себе притащил. Такой боров в центнер...
К Герою представили. Но дали второй орден «Красной звезды».
А девятого апреля сорок пятого в районе Кенигсберга... Выходили мы под утро из рейда, дошли до передовых позиций и тут, на тебе, угодили под миномѐтный обстрел.
Мина справа, мина слева, мина впереди... Очнулся уже в госпитале. Там и встретил победу. И медсестричку Дашу... Поженились. А домой вернулся... Сами понимаете, молодой, образование семь классов, да трѐхнедельные курсы младшего командного состава. И ещѐ руки нет. А ведь жена, дочка Любаша...
Короче, прибился я к... Бригаду сколотил и пошли мы «ломать» склады, магазины... Жить-то надо. Тем более что ещѐ сын Митька родился. Ну, с ним отдельная история...
— Да не бзди за себя, инвалид, — говорит Жирный, — Просто нам понятой для обыска нужен. А дворник, блядь, с женой лыка не вяжут. В зюзю упились!
— Дворников, сука, с детства не люблю! — гундосит Сопливый из-за спины. — Так что, учитель, пойдѐшь с нами! — командует Жирный.
Ой, чую, завис. А ведь в трѐх кварталах отсюда через полчаса должен стоять такой себе фургон. «Молоко». С корешами... Базу продуктовую брать в полночь должны. Консервов туда завезли сегодня немерено... И охрана там у нас в доле...
— Гражданин майор, мне это... Жена ждѐт. Волноваться станет.
— Давай-давай. Топай!
Понимаю, что в бега мне никак. Скользко. И метрах в десяти их автомобиль притулился. Фарами светит.
— Шевелись, инвалид! — Сопливый меня в спину, как последнего шныря из подворотни, подталкивает, —У нас на сегодня ещѐ два ордера.
Зашли в подъезд. На третий этаж поднимаемся. Жирный звонок крутит «Дзинь-дзинь!»:
— Открывайте! Органы!
Дверь открывается. Жирный вваливается. Сопливый следом. И меня за собой втягивает.
Квартира нехилая. Обставленная. Картины в рамах по стенам. Люстра старинная. Стол скатертью малиновой накрыт. Диван кожаный... Вазочки всякие. Ковѐр на полу...
Да, думаю, будет этим крысам чем поживиться. Сейчас прошмонают. Колечки, камушки, серебро... Часть в протокол занесут, а часть зажухают. Но не моѐ это дело. Не моѐ...
Хозяин квартиры такой... Евреец. Вроде молодой — лет тридцать пять — а уже лысоватый... И нос у него, будь здоров. Похож на нашего начальника штаба полка майора Махлевича. Жена такая себе... Симпатичная... Евреечка. И деток двое. К матери жмутся. Перепуганные. Лет восемь-девять. Мальчик и девочка. И больше на мать похожи.
— Гражданин Розенблюм? — рычит Жирный.
— Да, — отвечает хозяин квартиры.
— Самуил Абрамович?
Тот кивает, а сам бледный как стенка.
— Вот тебе ордер на обыск, — суѐт ему бумагу в лицо Жирный, — Этот инвалид за понятого будет. А ты, женщина, с выводком своим на кухню! — командует он жене хозяина, — И носа не показывать! Сейчас обыск сделаем и повезѐм вас... Ро-зен-блюм! «Убийца в белом халате», бля! Мало того, что ты врач-вредитель, так ты ещѐ и агент мирового сионизма, твою мать! — выдаѐт он этому еврейцу.
— С детства врачей не люблю! — гундосит Сопливый.
И тут до меня доходит... Это же не ментура, Вася!
Что же я с перепугу совсем нюх потерял?! Эти ж падлы не из МУРа! Эмгэбэшники, блядь! Те ещѐ волчары! Хуже СМЕРШа. Для них, вообще, закон не писан! У братвы нашей твѐрдое правило — обходить их десятой дорогой.
Ну, тогда, оно конечно... Эмгэбэшый старлей это как раз по общевойсковой субординации на майора тянет. Только отчего же Жирный тогда повѐлся, когда я его повысил в звании. Видать, недавно старлеем его сделали.
А вот это вот... Про сионистов, я уже месяц слышу. Во всех газетах и по радио косточки им моют.
Как там... «Подлые шпионы и убийцы под маской врачей».
А ещѐ трындят, не затихая, про этот американский... Как его... «Жонт» или «Понт».
— Приступаем! — Жирный снимает пальто. На стул бросает. Пальто кожаное немецкое трофейное на кроличьем меху. А ведь сразу видно, что он, гад, на фронте и дня не был. Даже в СМЕРШе не крутился.
— Ну, чего, гинеколог сраный! — Жирный рукава свитера закатывает. А свитер ведь тоже трофейный. Эсэсовский. Офицерский...
Сопливый, смотрю, тоже полушубок расстегивает... — Наших баб щупал... Нагрѐб на абортах, — наворачивает истерику Жирный — Небось, не рублики брал! Золотишком тебе платили бабы за вычистку... Лопатой грѐб, Са-му-у-у-ил! Давай, показывай, что где прячешь, сука!
Ну, всѐ, думаю я, запрессуют мужика. Размажут. Вон уже стоит этот интеллигент Розенблюм ни живой ни мѐртвый. Губы дрожат... Неровѐн час, кондратий хватит...
Ладно, Вася, говорю я себе, в конце концов, это их дело. А у меня своѐ — побыстрее отделаться и валить. Там ведь кореша ждут.
И тут меня молнией шибает! Аж дыхание спѐрло.
Розенблюм! Гинеколог! Как же я не признал?!
Ну, да. Просто я его тогда в белом халате видел, да в белой шапочке. А тут...
Так. Охуел ты вконец, Василий! Мышей совсем не ловишь. Значится, это тот самый доктор! А это его семья! И эта срань привалила по их души. Сейчас паковать будут. Повезут... Ну...
Тут застило мне! И понимаю я, что, выходит, моѐ это дело.
Перемещаюсь, значит, я за спины этих мандавошек и ватник свой расстегиваю... А там у меня за поясом «вальтер» греется. Потому как на дело я без ствола не выхожу. И не простой «вальтер», а «Вальтер PPK» 7,65 калибр, короткий патрон. Как бы карманный, но с глушителем.
Конечно, это не тот глушитель, которые сейчас в кино показывают. Но по тем временам неплохо. Звук — как чашка упала.
Я такой вот пушечкой впервые обзавѐлся под Минском. Снял с собственноручно убитого эсэсовца.
Но командир полка косился, косился... Отжал он этот «вальтерок» у меня. Мол, ты себе ещѐ раздобудешь...
На хера? Ему игрушка, а нам самое то — снимать часовых, не входя в прямой контакт.
Но комполка есть комполка. А когда уже тут на гражданке на дело стал ходить, заказал я пацанам точно такой же «вальтер».
Так вот... Переступаю я тихо за спину этим особистам-эмгэбистам... На носочки привстаю... Потому как здоровые вымахали эти сучары. И Жирному в затылок шарах!
Сопливый успевает обернуться. Так ему я в лоб. Трах-тарарах. Вроде как две чашки уронил.
Не ожидали, твари?! Думали, «инвалид-инвалид» А я ведь по жизни-то левша!
Значит, лежат они тихо. И тут... Оп-па-на! Доктор рядом с ними на пол укладывается. Белый, глаза закатились. Но жилка, смотрю, на виске бьѐтся. Сердце стучит. Стало быть, просто обморок.
Ну, я его по щекам... Хлещу-отхлѐстываю. Наконец-то розовеет. Глаза открывает.
— Ау, доктор! — говорю ему тихо, — Розенблюм любезный. Ты меня не помнишь. И не надо.
А я тебя хорошо помню. Ты ж год назад жену мою Дашку с того света вытащил, когда она Митьку рожала. Живы они. Оба. И за это, спасибо Богу и тебе. Так что должок за мною...
Короче, давай очухивайся поскорее. Своих собирай. Линять надо по-быстрому.
Но по-первах... Мне с одной рукой никак... Давай оттащим это гавно с глаз. Не хер детям и жѐнке твоей на жмуриков глядеть. Ну, отволакиваем мы этих гнид в кладовку, которая в коридорчике между прихожей и комнатами. Доктор бѐгом на кухню, где семья его, как мышки притаились.
А я, пока, суть да дело, устраиваю шмон. Револьверы, ксивы... У Жирного в кармане кисет. Колечки с камушками и червонцев — царских золотых — целая жменя. Видать, не первый в этот вечер обыск с арестом у них был.
Из кладовки выбираюсь. А семья уже в прихожей по походному... Стоят и на меня во все глаза глядят. У доктора и жены его по маленькому банному чемоданчику, а у детишек за спиной котомки... Ох, видать, уже давно готовились они к аресту. Жили и ждали...
Как кролики, бля, перед удавом... Нет, чтобы в бега податься? А-а-а. Одним словом, евреи.
Короче, свет везде потушили. Все двери закрыли и чѐрным ходом...
А там дворами дошли до места встречи моей с корешами. В подворотне фургон «Молоко». Подельники все в сборе. Ну, понятно, я доктора с семейством им не светил. В подъезд завѐл пережидать. А сам в фургон... — Шухер, — говорю, — ребята! Сегодня никак не канает. Мусора на хвост сели. Отбой! Разбегаемся... Ну, ребята растворяются...
А Саня-водила, верный человек, из моей разведроты ещѐ, на своѐм фургоне «Молоко» везѐт меня с Розенблюмами до моей хавиры. Я жену с малыми, Любашей и Митькой, прихватываю, и гоним в Мытищи. Там на ночную электричку. И до Ярославля.
Потом на поезд до Новосибирска. Ох, доложу вам, холода в тот год были... Птицы на лету падали... Поезда промѐрзшие... А мы забуриваемся всѐ севернее и севернее...
Стоп! Дорогой читатель, переводим дыхание. Оглядываемся. Жарко. Пальмы над головой. Средиземное море шумит. Лето. И вокруг страна Израиль.
Да-да! Позвольте уточнить. Я тут не автором прохожу, не сочинителем. Я тут записыватель.
Обычно, если дела заносят меня в город Нетанию — рай для русскоязычных репатриантов, — и вдруг выпадает свободный часок, я иду в сквер, что на углу улиц Гордон и Каплински. В шахматы поиграть. Там столики вкопаны и пенсионерский брат-эмигрант тусуется...
В этот раз у меня в партнёрах оказался невысокий дедуля с совершенно русской внешностью. И без правой руки. Но, когда я ему попробовал помочь шахматы расставить, он сказал «не тупи!» и проворно сам справился. Пошла игра...
Ходу на десятом из-за самоуверенности, мол, дедуля ветхий, зеванул я коня. И мой противник не преминул его снести.
a3:b4. После чего привстал и представился:
— Радашев. Василий Александрович.
Я тоже привстал и тоже представился.
Потом бросился прикрывать фланг. Пошѐл слоном f8:c5.
И тут Василий Александрович взял да и разговорился.
Так что его это история, читатель. Его!
...Потом пересели мы в поезд до Красноярска. Но в сам город ни ногой. Вышли на ближайшем к нему полустанке и уже оттуда на перекладных до посѐлка Большая Мурта. Там после фронта брат моей Дашки, Степан, егерем служил.
Свалились мы на него в ночь. Так, мол, и так. Надо пересидеть. Без подробностей, конечно. Брательник у Дашки суровый и понятливый мужик. Сибиряк.
Отвѐз он нас на самую дальнюю заимку. Пару мешков картошки, сало, мука... Ружьецо оставил. Если там волки или медведь-шатун... И зажили мы...
Не поверишь, но это было самое лучшее и самое спокойное время в моей жизни!
Дашка с Розалией Семѐновной сразу поладили. На себя хозяйство взяли. Еда, постирушки. Пельмени стряпают и на мороз... Так чтобы на неделю хватило...
Детишки подружились. Ещѐ спорили — кто за годовалым Митькой смотреть будет.
А доктор им школу устроил. Грамматику, математику, физику.
Того добра в кисете, который я с Жирного снял, хватить должно было надолго. Так что продукты брат Дашкин привозил.
А ещѐ приспособились мы на зайцев ходить. Арончик, сын докторский, заряжает, а я стреляю. У них с дочкой моей Любашей из-за этого споры были. Девке семь, а за горло брала: — Дай и мне зарядить! А потом Арончик, хоть ему всего одиннадцатый годок шѐл, настропалился. Сам начал добычу приносить. Да и доктор наловчился и стрелять, и дрова колоть.
А ещѐ он Митьке моему массаж делал. От тех непростых родов остался у малого этот, как его... Ну, мышечный тонус того...
Вот доктор его разложит и каждую косточку проминает и песенки ему поѐт. Митька, вообще-то, орать любил, но тут тихонько лежал. Да чего там...
Говорить-то он начал в год. И раньше, чем «папа» или «мама», сказал «Блюма».
Видно, слышал, что мы всѐ время «Розенблюмы», да «Розенблюмы» говорим. Так и пошло... Блюма, да Блюма... Да что там! Речушку, что рядом протекала, стали звать Блюма. Так и говорили — пошѐл на Блюму рыбу ловить или там, воды набрать...
Думаю, это потому, что доктор любил по вечерам там ходить или сидеть. Хоть тебе мороз, хоть что... Ну и я навязывался к нему. Разговоры разговаривать.
Про что говорили? Да, про всѐ понемногу. По жизни он, конечно, дитѐ сущее. Зато по знаниям...
А ещѐ мудрец. Так всѐ разложит. Для меня тогда мир открылся... А ведь он всего на семь лет старше...
Да и брату Дашкиному Блюма сильно подмог. У них с женой всѐ детей не было. А тут доктор чего-то насоветовал и...
Да, так про что я говорил... В начале марта братан Дашкин привозит газету. А там, батюшки мои! Сдох Усатый! Окочурился! Коньки отбросил «дорогой товарищ Сталин»! Отец, бля, наш родной!
А к апрелю совсем попустило. В газете пропечатывают: «Закрыто дело врачей. Восстановление законности...». Доктор письмецо корешам в Москву со всеми предосторожностями через проверенных людей отослал... Своему учителю. Этого, его профессора, вроде как раз из тюрьмы выпустили.
Ответ пришѐл — мол, приезжай. Я ему талдычу «пересидеть надо» Но осенью, как картошку выкопали, собрался Блюма и подался в Москву. Правда, сам! Семья с нами осталась.
И я ему тогда строго-настрого... Чтобы твердил одно и то же... Мол, уехали они тогда ещѐ днѐм поездом в Ташкент. Мол, не было никого в тот вечер в квартире.
Прислал доктор весточку. Дескать, его на работе в больницу восстановили, да ещѐ доцентом в мединституте сделали.
И никто на доктора не выходил и ничего у него не выспрашивал. Видать, в органах перетряс шѐл большой. И тех эмгэбистов просто списали подчистую.
Да, что там, квартиру ему ту самую вернуть хотели, Но он ни в какую. Так что другую выделили.
А к зиме, к Новому пятьдесят четвѐртому... Как раз когда жена Степана... Ну, брата моей Дашки... Сына она, наконец, родила... Так вот, доктор семью вызвал. Всѐ чин чином. Официальное письмо-запрос. Уехала Розалия Семѐновна с детками.
И на нас он вызов тоже тогда сделал. Ну, а я сильно не рвался. Потому как это в газетах писано-переписано. Восстановление законности, восстановление законности... А потом вдруг «Лаврентий Палыч Берия вышел из доверия». Так что ветер переменный... — Не поспешай, Василий, — говорю я себе, — На тебе как-никак, два жмурика. И не простые жмурики-то.
Стало быть, остались мы сами на вторую зиму у Дашкиного брата. И с деньжатами ещѐ всѐ в порядке, но заскучал я. Да так что ой-ой-ой... Подался в Свердловск. Вышел там на братву. Подломили мы пару баз. Одну шмоточную. Одну продуктовую. А вот когда брали склад потребкооперации, накрыли нас. Хорошо, что я успел «вальтерок»-то сбросить. Жаль его, конечно. Но зато «вооружѐнное нападение» не пришили.
Пошли мы просто по статье «за взлом». Лично я огрѐб пять лет лагерей.
А доктор, как меня закрыли, всѐ-таки семью мою в Москву вытащил. Комнату в коммуналке выбил. Дашку на работу. Она ведь медсестра со стажем. Любашу в школу, Митьку в ясли.
Тут через полгода случилась амнистия. Их тогда много случалось... Откинулся я и поехал в Москву. Ну, там осторожненько поспрашивал...
Вроде, само это министерство, которое «государственной безопасности», приказало долго жить. Разогнали блядей...
А доктор к тому времени сильно развернулся. Учитель-то его, профессор тот, вскорости помер. Видать, те сволочи на допросах здоровье ему напрочь подорвали. Так что стал наш Блюма главным специалистом.
В клинике цэковской партийных жѐн и дочек лечит... Да ещѐ нормальных людей в двух городских больницах... Да, какое там... По всей стране мотается. Нарасхват доктор Розенблюм. Тут тебе и Дальний Восток и за Северный полярный круг. Везде бабы рожать хотят...
А меня он устроил в медицинский институт, где был он профессором и заведующим кафедрой.
Начал я трудиться в отделе снабжения. И пошла жизнь.
Детки растут. Уже в институты попоступали. И все на врачей учатся.
И я при деле — в условиях кромешного дефицита раздобываю всякие клизмы, колбы, пробирки...
А тут сынок докторский Арончик и моя Любаша сюрприз преподносят. Оказывается, они малыми, там, на берегу речушки Блюмы, слово друг другу дали, что когда вырастут, то поженятся.
Тогда у евреев ещѐ было принято жениться только на своих. Ну, тут любовь... Да, и Люба в красавицу выросла. Просто загляденье...
Короче, вышло так, что породнились мы с доктором. И живѐм дальше дружно.
Одно только не получалось. Уже никогда не сидели мы вечерами с любезным моим Блюмой, как тогда на заимке...
Зато он любил на застольях всяких, как подопьѐт, шутить: — А вот расскажи им, сват, как ты меня по щекам хлестал. Ну, я в глухую несознанку. Как-никак профессор. А потом, вообще, в академики его выбрали. Как это, чтобы я его да по щекам. Так что мнусь я и мямлю, что не было такого.
А тут ещѐ один вираж случается. Митька, сынок мой... Он, между прочим, когда вырос, стал чемпионом СССР по плаванию среди юношей. Хорошо, видно, его доктор отмассировал.
Так вот... Случилась у Митьки с племянницей доктора, симпатюлей Фаиной, большая любовь. И как опять не артачилась родня докторская, — мол, еврейки должны замуж за евреев выходить — сыграли свадьбу.
Так я с доктором ещѐ раз породнился.
Как шутили мои приятели: «Ну, вконец ты объевреился, Вася».
А потом... Потом... Помер Блюма. Неожиданно так. Вот взял... Взял... И помер...
А я, видишь, остался...
Тут эта перестройка, бля, случилась. Бардак. И детки наши лыжи навострили. В Израиль. А мы с Дашкой... Ну, куда денемся?! Понятное дело, с мишпухой. За детьми, да за внуками...
И тут, буквально материализуя эти слова, возле нашего столика возник мальчишечка лет шести. Шустрый израильский пацан. Курносый славянский нос только добавлял очарование его проказливой рожице.
Быстрым взглядом он оценил расстановку на доске. Поморщился, дескать, скучно играете, старичьѐ. — Йялла саба, hабайта! Охэль мэхакэ! (Деда, домой пора. Обедать), — сказал он, — Савта Даша, ротахат квар (Вон уже баба Даша из терпения выходит).
Пронзительный свист пронѐсся над сквером. У входа в скверик в тени деревьев свистела в четыре пальца старушка в соломенной шляпке. — О-о-о, — Мой визави замялся, пожал плечами, — ну, что, сойдѐмся на ничьей? Я, конечно, вошѐл в положение.
Мы встали и я пожал ему руку.
— Правнук? — спросил я.
— Бери выше. Пра-правнук! Самуил Розенблюм.
— Хай! Ма нишма? (Привет! Как дела?), — сказал я мальчугану. — Хай! Сабаба. (Привет! Всё в порядке), — ответил тот.
Обычно, дети в этом возрасте стесняются, тупят глаза долу или отводят их в сторону.
Этот сорванец взгляд держал. Я протянул ему руку. Представился. Он пожал руку и тоже представился: — Блюма! — Наим меод лэhакир. (Очень приятно познакомиться).
— Адади.(Взаимно). — ответил он, — Им коль haкавод (Моё почтение).
Василий Александрович подмигнул мне. Вдвоѐм с мальчиком в три руки они проворно сложили шахматы в коробку, и пошли к выходу из сквера.
Ефим Гальперин
|
| |
| |
| papyura | Дата: Воскресенье, 28.10.2018, 08:30 | Сообщение # 441 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Online
| прелесть что за воспоминание!
просто жизненная история живым языком рассказанная.
спасибо автору-"записывателю"!..
|
| |
| |
| Kiwa | Дата: Четверг, 01.11.2018, 10:54 | Сообщение # 442 |
 настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 678
Статус: Offline
| в жизни всякое случается и потому рассказу этому можно верить.
да ещё при таком подробном описании событий тех давних лет!..
|
| |
| |
| REALIST | Дата: Суббота, 03.11.2018, 07:38 | Сообщение # 443 |
 добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 217
Статус: Offline
| читайте рассказ Александра Левковского
Мост Ватерлоо:
http://club.berkovich-zametki.com/?p=4157....yoK5r1s
|
| |
| |
| Бродяжка | Дата: Суббота, 17.11.2018, 15:13 | Сообщение # 444 |
 настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 712
Статус: Offline
| Развод по-одесски...
Дядя Алик приходит в мой магазин всегда после обеда. Он спрашивает, где его стул, садится и многозначительно молчит. Ему нравится, когда идёт бурная торговля.
Он может смотреть на этот процесс долго и с удовольствием, как пьяный романтик на костёр.
– Как ваши дела? – интересуюсь я, пока нет клиентов.
– Володя, мне семьдесят пять. Какие могут быть дела, когда первая половина пенсии уходит на еду, а вторая – на её анализы? Зачем вам мои жалобы? Это не ходовой товар.
Хотите услышать за чужое здоровье, идите в очередь в поликлинике и берите там всё это счастье оптом. Я сегодня по другому делу.
– Я весь – одно большое ухо.
– Володя, у вас есть автомобиль?
– Есть.
– Я знаю, что есть. Но мне кажется, вам должно быть приятно, когда вас об этом спрашивают. Так вот, я имею, что предложить до кучи к вашему высокому статусу владельца «Жигулей». Я хочу практически подарить вам одну шикарную вэщь.
Он бережно разворачивает пакет, извлекает оттуда старые, потёртые часы с блестящим браслетом.
– Вам ничего не надо делать. Просто выставите локоть из окна. Пусть солнце поиграет немного на богатом ремешке. Через пять минут в машине будет сидеть орава таких роскошных ципочек, что даже я, Володя, на полчасика бы овдовел... а вы знаете, как я люблю свою Ниночку.
Остальные женщины будут кидаться вам под колёса и оттуда проситься замуж.
На лице ни тени улыбки. Он почти никогда не шутит, он так мыслит.
– Вы только подумайте: часы, ципочки, машина, и со всего этого поиметь удовольствий за каких-то сто никому, кроме меня, ненужных гривен.
– Двадцаточку насыпать можно. Да и то – из большого к вам уважения. Ваш «богатый» ремешок сильно инкрустирован царапинами, – без энтузиазма верчу я в руках ненужную мне «вэщь».
Дядя Алик берёт паузу и задумчиво смотрит сквозь очки в окно.
– Знаете что, Володя? Я дам вам один хороший совет, и вам это ничего не будет стоить.
Пойдите в наше ателье, спросите там тётю Валю и попросите пришить вам большую пуговицу на лоб.
– Зачем?
– Будете пристёгивать нижнюю губу.
Двадцать гривен за почти швейцарские часы?! Даже не смешите мои мудебейцалы. Это часы высшего сорта! Сейчас этого сорта даже детей не делают.
Эта молодёжь с проводами из ушей и витаминами из Макдональдса… Её же штампуют какие-то подпольные китайцы в Бердичеве. Сплошной брак.
Он делает неповторимый жест рукой, означающий высшую степень негодования.
– Володя, у меня есть пара слов за эти часы.
Я всегда был человек, душевнобольной за свою работу.
У меня никогда не было много денег, но мне всегда хватало. Так научил папа.
Он был простой человек и сморкался сильно вслух на концертах симфонического оркестра.
Но, как заработать, а главное – как сохранить, он знал.
Папа говорил, что надо дружить. Так вот, о чём это я? Да, на работе я дружил с нашим бухгалтером Колей.
– Это у вас национальная забава – со всеми дружить.
– А как по другому? Слушайте дальше сюда.
Сверху у этого Коли была большая голова в очках. А снизу – немного для пописать, остальное – для посмеяться.
В общем, с бабами ему не везло, страшное дело. А у меня была знакомая, Зиночка Царева, с ней я тоже дружил. Такая краля, что ни дай божэ. И я пригласил её отметить вместе тридцатилетие нашей фабрики. Первого июня, как сейчас помню...
И тут у нас объявляют конкурс на лучший маскарадный костюм.
Ну, вы же знаете, я – закройщик, мастер на все руки. Сделал себе костюм крысы: ушки, хвост, голова. Чудо, а не крыса. Зиночке сообщил по секрету, что буду в этом костюме. Вы следите за моей мыслью?
– Обижаете.
– И знаете что? Вместо себя, в этот костюм я нарядил шлимазла Колю, показал на Зиночку и сказал «фас», а сам собрался поехать в санаторий.
Бухгалтер в костюме крысы… Он смеялся с себя во все свои два поролоновых зуба.
Дядя Алик усмехается и смотрит на меня, выжидая, что я оценю всю тонкость юмора, как минимум, заливистым хохотом. Улыбаюсь из вежливости.
– И вот еду я на встречу с квартирантами, чтобы сдать на лето свою однокомнатную, заезжаю на заправку и что я вижу?
В шикарном автомобиле «Жигули» первой модели с московскими номерами сидит обалденная цыпа и умирает с горя. Деньги у неё украли, а ехать надо. Эта профура просит меня заправить ей полный бак и двадцать рублей на дорогу, а за это предлагает рассчитаться очень интересным способом не с той стороны.
Да, это сейчас молодежь кудой ест, тудой и любит.
Володя, вы не в курсе, что они хотят там оплодотворить? Кариес?
Я об этом только слышал от одного старого развратника Бибиргама, ходившего в публичный дом до революции, как я на работу. В то время это считалось извращением, тем более за такие деньги.
– И вы проявили излишнее любопытство…
– Излишнее – это совсем не то слово.
Там получился такой гевалт, что вы сейчас будете плакать и смеяться слезами.
Отъезжаем мы с ней в посадочку. Она сама снимает с меня панталоны и тащит всё, что в них болтается, себе в рот.
Азохен вей, что она вытворяла!
Этой мастерице нужно было служить на флоте – ей завязать рифовый узел, не вынимая концов из рота, как вам два пальца на чужой ноге описать.
Я прибалдел, что тот гимназист. Приятно вспомнить, – он ненадолго замолкает, прикрывает глаза, по его лицу блуждает довольная улыбка.
– Я сейчас подумал: может, нынешняя молодежь таки всё правильно делает?
Так вот.
Почти в финале я вижу, как мою «Волгу» вскрывают какие-то три абизяны.
Представляете? Я выскочил наскипидаренным быком и без штанов побежал спасать имущество.
– И что? Отбили ласточку?
– Володя, посмотрите на мою некрещёную внешность. Вам оттуда видно, что я не Геракл?
Или вы думаете, они испугались моего обреза?
Бандиты немного посмеялись, и я накинулся на них, как голодный раввин на мацу.
Я рвал их зубами и получал за это монтировкой по голове. Володя, там остался такой шрам, такой шрам…
Я никогда не брею голову – не хочу, шобы мой верхний сосед Борис Моисеевич, дай бог ему здоровья, видя как я иду через двор в магазин, кричал со своего балкона: «Смотрите, смотрите! Залупа за семачками идёт!». Он это и так кричит, но если бы я брился, Борис Моисеевич оказался бы не так уж неправ. А это обидно.
Остался со шрамом, зато без трусов и машины...
Что интересно, эта топливная проститутка таки спасла мне жизнь.
– Как? Разве она не была в сговоре с угонщиками?
– Конечно, была. Но эти три адиёта так поспешно погрузились в мою «Волгу», как барон Врангель на последний пароход до Константинополя, и на первом же повороте расцеловали телеграфный столб. Тормоза отказали.
А я в больницу попал на три месяца.
– Хорошо, что так обошлось.
– Какое обошлось? Шо вы такое говорите?
Квартира несданной всё лето простояла!
Это были страшенные убытки. Потерянное лето шестьдесят восьмого…
– А с Колей-то что?
– А что ему сделается? Он так танцевал с Зиночкой, не снимая верхней части костюма, что ровно через девять месяцев у них пошли крысята.
– Забавно.
– Да, Володя, кто скажет вам, что в СССР секса не было, плюньте ему в лицо. А потом киньте туда камень.
Всё было.
Тогда женщина могла забеременеть оттого, что заходила в комнату, где пять минут назад кто-то делал детей.
На каждом советском головастике стоял ГОСТ и знак качества.
Отцовство подстерегало меня на каждом шагу, но я не давался.
А Коля поднял белый флаг с первого выстрела. Я танцевал у них на свадьбе, как скаженный...
Сейчас Коля ходит весь во внуках и говорит мне спасибо.
– Так при чём тут часы?
– Ах, да. Часы… Разве я не сказал? Их и путевку в санаторий я выменял у Коли на костюм крысы.
– Хе-хе. Получается, вы променяли Зиночку на часы.
– Вы, конечно, исказили мне картину. Но даже если и так.
Я сделал это по дружбе. К тому же, Зиночка была очень советская, а часы – почти швейцарские.
Улавливаете две эти крупные разницы?
Вы хотите сказать, это не стоит сто гривен?! За Зиночку Цареву?! Это была такая краля…
– Думаю, стоит, – улыбаюсь и достаю деньги.
– Учтите, что сегодня я не принимаю купюры, где ноль нарисован только один раз. Мне будет стыдно покласть их в карманы моих парадно-выходных брук.
Я хочу достать при моей женщине цельную сотню и пойти с обеими в кафе «Мороженое».
– Хорошо, дядя Алик, – я нахожу самую нарядную хрустящую сотню. Он с достоинством прячет деньги в карман и уходит...
А недавно, раскрутив часы, я обнаружил внутри современный механизм с батарейкой и надпись на крышке «Made in China».
Ну, что сказать? Мастер.
mobilshark & DeaD_Must_Die
|
| |
| |
| Сонечка | Дата: Четверг, 22.11.2018, 03:33 | Сообщение # 445 |
 дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 543
Статус: Offline
| Старый парикмахер
Мы жили в одной комнате коммуналки на углу Комсомольской и Чкалова. На втором этаже, прямо над садиком "Юный космонавт".
В сталинках была хорошая звукоизоляция, но днём было тихонько слышно блямканье расстроенного садиковского пианино и хоровое юнокосмонавтское колоратурное меццо-сопрано...
Когда мне стукнуло три, я пошёл в этот же садик. Для этого не надо было даже выходить из парадной. Мы с бабушкой спускались на один этаж, она стучала в дверь кухни - и я нырял в густое благоухание творожной запеканки, пригорелой кашки-малашки и других шедевров детсадовской кулинарии.
Вращение в этих высоких сферах потребовало, чтобы во мне всё было прекрасно, - как завещал Чехов, - и меня впервые в жизни повели в парикмахерскую.
Вот тут-то, в маленькой парикмахерской на Чкалова и Советской Армии, я и познакомился со Степаном Израйлевичем.
Точнее, это он познакомился со мной.
В зале было три парикмахера. Все были заняты, и ещё пара человек ждали своей очереди.
Я никогда ещё не стригся, был совершенно уверен, что как минимум с меня снимут скальп, поэтому ревел, а бабушка пыталась меня взять на слабо, сочиняя совершенно неправдоподобные истории о моём бесстрашии в былые времена:
- А вот когда ты был маленьким...
Степан Израйлевич - высокий, тощий старик - отпустил клиента, подошёл ко мне, взял обеими руками за голову и начал задумчиво вертеть её в разные стороны, что-то бормоча про себя. Потом он удовлетворенно хмыкнул и сказал:
- Я этому молодому человеку буду делать голову!
От удивления я заткнулся и дал усадить себя в кресло.
Кто-то из ожидающих начал возмущаться, что пришёл раньше.
Степан Израйлевич небрежно отмахнулся:
- Ой, я вас умоляю! Или вы пришли лично ко мне? Или я вас звал? Вы меня видели, чтобы я бегал по всей Молдаванке или с откуда вы там себя взяли, и зазывал вас к себе в кресло?
Опешившего скандалиста обслужил какой-то другой парикмахер. Степан Израйлевич не принимал очередь.
Он выбирал клиентов сам.
Он не стриг. Он - делал голову.- Идите сюда, я буду делать вам голову. Идите сюда, я вам говорю. Или вы хочете ходить с несделанной головой?!
- А вам я голову делать не буду. Я не вижу, чтобы у вас была голова. Раечка! Раечка! Этот к тебе: ему просто постричься.
Степан Израйлевич подолгу клацал ножницами в воздухе, елозил расческой, срезал по пять микрон - и говорил, говорил не переставая.
Всё детство я проходил к нему.
Стриг он меня точно так же, как все другие парикмахеры стригли почти всех одесских мальчишек: "под канадку".
Но он был не "другой парикмахер", а Степан Израйлевич.
Он колдовал. Он священнодействовал. Он делал мне голову.
- Или вы хочете так и ходить с несделанной головой? - спрашивал он с ужасом, случайно встретив меня на улице. И по его лицу было видно, что он и представить не может такой запредельный кошмар.
Ежеминутно со смешным присвистом продувая металлическую расческу - будто играл на губной гармошке, он звонко клацал ножницами, потом брякал ими об стол и хватал бритву - подбрить виски и шею.
У Степана Израйлевича была дочка Сонечка, примерно моя ровесница, которую он любил без памяти, всеми потрохами. И сколько раз меня ни стриг - рассказывал о ней без умолка, взахлёб, брызгая слюной от волнения, от желания выговориться до дна, без остатка.
И сколько у неё конопушек: её даже показывали врачу. И как она удивительно смеётся, закидывая голову. И как она немного шепелявит, потому что сломала зуб, когда каталась во дворе на велике. И как здорово она поёт. И какие замечательные у неё глаза. И какой замечательный у неё нос. И какие замечательные у неё волосы (а я таки немножко разбираюсь в волосах, молодой человек!).
А ещё - какой у Сонечки характер.
Степан Израйлевич восхищался ей не зря. Она и правда была очень необычной девочкой, судя по его рассказам.
Доброй, весёлой, умной, честной, отважной. А главное - она имела талант постоянно влипать в самые невероятные истории.
В истории, которые моментально превращались в анекдоты и пересказывались потом годами всей Одессой.
Это она на хвастливый вопрос соседки, как сонечкиной маме нравятся длиннющие холёные соседкины ногти, закричала, опередив маму: "Ещё как нравятся! Наверно, по деревьям лазить хорошо!".
Это она в трамвае на вопрос какой-то тётки с детским горшком в руках: "Девочка, ты тут не сходишь?" ответила: "Нет, я до дома потерплю", а на просьбу: "Передай на билет кондуктору" - удивилась: "Так он же бесплатно ездит!".
Это она на вопрос учительницы: "Как звали няню Пушкина?" ответила: "Голубка Дряхлая Моя"...
Сонины остроты и приключения расходились так стремительно, что я даже частенько сначала узнавал про них в виде анекдота от друзей, а потом уже от парикмахера.
Я так и не познакомился с Соней, но обязательно узнал бы её, встреть на улице - до того смачными и точными были рассказы мастера.
Потом детство кончилось, я вырос, сходил в армию, мы переехали, я учился, работал, завертелся, растерял многих старых знакомых - и Степана Израйлевича тоже.
А лет через десять вдруг встретил снова. Он был уже совсем дряхлым стариком, за восемьдесят. По-прежнему работал. Только в другой парикмахерской - на Тираспольской площади, прямо над "Золотым телёнком".
Как ни странно, он отлично помнил меня.
Я снова стал заходить к старику. Он так же торжественно и колдунски "делал мне голову". Потом мы спускались в "Золотой телёнок" и он разрешал угостить себя коньячком.
И пока он меня стриг, и пока мы с ним выпивали - болтал без умолку, брызгая слюнями. О Злате - родившейся у Сонечки дочке.
Степан Израйлевич её просто боготворил. Он называл её золотком и золотинкой. Он блаженно закатывал глаза. Хлопал себя по ляжкам. А иногда даже начинал раскачиваться, как на еврейской молитве.
Потом мы расходились. На прощанье Степан Израйлевич обязательно предупреждал, чтобы я не забыл приехать снова:
- Подумайте себе, или вы хочете ходить с несделанной головой?!
Больше всего Злата, по словам Степана Израйлевича, любила ириски. Но был самый разгар проклятых девяностых, в магазинах было шаром покати, почему-то начисто пропали и они.
Совершенно случайно я увидел ириски в Ужгороде - и торжественно вручил их Степану Израйлевичу, сидя с уже сделанной головой в "Золотом телёнке".
- Для вашей Златы. Её любимые.
Отреагировал он совершенно дико. Вцепился в кулёк с конфетами, прижал его к себе и вдруг заплакал. По-настоящему заплакал. Прозрачными стариковскими слезами.
- Злата… золотинка…
И убежал - даже не попрощавшись.
А вечером позвонил мне из автомата (у него давно был мой телефон), и долго извинялся, благодарил и восхищённо рассказывал, как обрадовалась Злата этому немудрящему гостинцу.
Когда я в следующий раз пришел делать голову, девочки-парикмахерши сказали, что Степан Израйлевич пару дней назад умер...
Долго вызванивали заведующего. Наконец, он продиктовал домашний адрес старого мастера, и я поехал туда.
Жил он на Мельницах, где-то около Парашютной. Нашёл я в полуразвалившемся дворе только в хлам нажравшегося дворника.
Выяснилось, что на поминки я опоздал: они были вчера. Родственники Степана Израйлевича не объявлялись (я подумал, что с Соней и Златой тоже могло случиться что-то плохое, надо скорей их найти).
Соседи затеяли поминки в почему-то не опечатанной комнате парикмахера. Помянули. Передрались. Танцевали под "Маяк". Снова передрались. И растащили весь небогатый скарб старика.
Дворник успел от греха припрятать у себя хотя бы портфель, набитый документами и письмами.
Я дал ему на бутылку, портфель отобрал и привёз домой: наверняка, в нём окажется адрес Сони.
Там оказались адреса всех...
Отец Степана Израйлевича прошёл всю войну, но был убит нацистом в самом начале 1946 года на Западной Украине при зачистке бандеровской погани, которая расползлась по схронам после нашей победы над их немецкими хозяевами.
Мать была расстреляна в оккупированной Одессе румынами, ещё за пять лет до гибели отца: в октябре 1941 года. Вместе с ней были убиты двое из троих её детей: София (Сонечка) и Голда (Злата).
Никаких других родственников у Степана Израйлевича нет и не было.
Я долго смотрел на выцветшие справки и выписки. Потом налил до краёв стакан. Выпил. Посидел с закрытыми глазами, чувствуя, как палёная водка продирает себе путь.
И только сейчас осознал: умер единственный человек, кто умел делать голову.
В последний раз он со смешным присвистом продул расческу. Брякнул на стол ножницы. И ушёл домой, прихватив с собой большой шмат Одессы.
Ушёл к своим сёстрам: озорной конопатой Сонечке и трогательной стеснительной Злате-Золотинке.
А мы, - все, кто пока остался тут, - так и будем теперь до конца жизни ходить с несделанной головой.
Или мы этого хочем?
Александр Пащенко
|
| |
| |
| Пинечка | Дата: Пятница, 23.11.2018, 16:31 | Сообщение # 446 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1455
Статус: Offline
| да-а-а, грустно когда человек один !
история красивая и ... печальная, но это - жизнь.
|
| |
| |
| старый Зануда | Дата: Пятница, 07.12.2018, 05:30 | Сообщение # 447 |
|
Группа: Гости
| о правильном русском питании для тех ... кто на диете
...Ну-с, когда вы входите в дом, то стол уже должен быть накрыт, а когда сядете, сейчас салфетку за галстук и не спеша тянетесь к графинчику с водочкой.
Самая лучшая закуска, ежели желаете знать, селёдка. Съели вы её кусочек с лучком и с горчичным соусом, сейчас же, благодетель мой, пока ещё чувствуете в животе искры, кушайте икру саму по себе или, ежели желаете, с лимончиком, потом простой редьки с солью, потом опять селёдки, но всего лучше, благодетель, рыжики солёные, ежели их изрезать мелко, как икру, и, понимаете ли, с луком, с прованским маслом… объедение!
Но налимья печёнка - это трагедия!
Ну-с, как только из кухни приволокли кулебяку, сейчас же, немедля, нужно вторую выпить. Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыдная, во всей своей наготе, чтоб соблазн был. Подмигнешь на неё глазом, отрежешь этакий кусище и пальцами над ней пошевелишь вот этак, от избытка чувств. Станешь её есть, а с неё масло, как слёзы, начинка жирная, сочная, с яйцами, с потрохами, с луком…
Как только кончили с кулебякой, так сейчас же, чтоб аппетита не перебить, велите щи подавать…
Щи должны быть горячие, огневые. Но лучше всего, благодетель мой, борщок из свеклы на хохлацкий манер, с ветчинкой и с сосисками.
К нему подаются сметана и свежая петрушечка с укропцем.
Великолепно также рассольник из потрохов и молоденьких почек, а ежели любите суп, то из супов наилучший, который засыпается кореньями и зеленями: морковкой, спаржей, цветной капустой и всякой тому подобной юриспруденцией.
Как только скушали борщок или суп, сейчас же велите подавать рыбное, благодетель.
Из рыб безгласных самая лучшая - это жареный карась в сметане.
Но рыбой не насытишься, это еда несущественная, главное в обеде не рыба, не соусы, а жаркое.
Ежели, положим, подадут к жаркому парочку дупелей, да ежели прибавить к этому куропаточку или парочку перепёлочек жирненьких, то тут про всякий катар забудете, честное благородное слово.
А жареная индейка? Белая, жирная, сочная этакая, знаете ли, вроде нимфы…
После жаркого человек становится сыт и впадает в сладостное затмение.
В это время и телу хорошо и на душе умилительно. Для услаждения можете выкушать рюмочки три запеканочки.
Домашняя самоделковая запеканочка* лучше всякого шампанского.
После первой же рюмки всю вашу душу охватывает обоняние, этакий мираж, и кажется вам, что вы не в кресле у себя дома, а где-нибудь в Австралии, на каком-нибудь мягчайшем страусе…
Во время запеканки хорошо сигарку выкурить и кольца пускать, и в это время в голову приходят такие мечтательные мысли, будто вы генералиссимус или женаты на первейшей красавице в мире, и будто эта красавица плавает целый день перед вашими окнами в этаком бассейне с золотыми рыбками. Она плавает, а вы ей:
«Душенька, иди поцелуй меня!»...
А. П. Чехов. Сирена, 1887 год
-----
* Запеканка - водка с мёдом, настоянная на пряностях в печи, в замазанной наглухо посуде. (Словарь В.Даля).
|
| |
| |
| papyura | Дата: Пятница, 14.12.2018, 08:12 | Сообщение # 448 |
|
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1552
Статус: Online
| да уж, умели в старопрежние времена едой наслаждаться... не то что нынче: быстренько и всякую дрянь в макдональдсах поглощают...
|
| |
| |
| REALIST | Дата: Четверг, 20.12.2018, 10:48 | Сообщение # 449 |
|
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 217
Статус: Offline
| На следующий день...
Михаил шёл через парк на обед. Он всегда ходил этой дорогой в любимое кафе. Сегодня был очень тёплый, весенний денёк и настроение Миши было на высоте.
Проходя мимо уже работающего фонтана, услышал он как кто-то играл на гитаре, а тонкий девичий голосок пел песню.
Песня была очень грустная, протяжная и Михаил не стал останавливаться - не хотелось портить настроение.
Пообедав он пошёл назад в офис и опять через парк. Ребята всё ещё были там. Оказалось, что на гитаре играет мальчик лет восьми, а песни поёт совсем ещё маленькая девочка лет пяти.
В этот раз они исполняли весёлую песню из восьмидесятых и пели её так зажигательно, что люди вокруг останавливались послушать и начинали пританцовывать.
Остановился и Миша, благо до конца обеда ещё было минут двадцать. К концу песни он заметил, что возле мальчика лежит кепка и некоторые прохожие кладут в неё деньги.
Миша тоже положил пятьдесят рублей и мальчик кивнул ему, не переставая играть.
На следующий день, Миша увидел детей там же и ему стало любопытно, зачем они здесь играют и для чего им деньги.
Вечером, после работы он пришёл в парк, сел на лавочку и стал ждать окончания их концерта.
Когда мальчик стал складывать гитару в тряпичный чехол, а девочка деньги в сумку на плече, он подошёл к ним.
-Привет! — сказал Миша.
-Привет! — отозвались дети.
-И много зарабатываете? — спросил Миша.
-Когда как, — ответил мальчик.
-И зачем вам деньги? — снова спросил Миша.
-Надо значит, — ответил мальчик.
-А я вот сейчас полицию вызову и тогда посмотрим, — зачем-то пригрозил им Миша.
-Если мы вам мешаем, мы будем в другом месте петь, — сказала тоненьким голосочком девочка.
-Нет, не мешаете, я просто, — растерялся Миша.
-Мы пойдём, — сказал мальчик уставшим голосом и дети
вышли из парка.
По дороге они зашли в аптеку и купили две упаковки каких-то лекарств.
Затем они пошли к дому, Миша от них не отставал.
Ему даже удалось зайти с ними вместе в подъезд и он услышал, что дверь им открыла пожилая, судя по голосу, женщина и сказала слабым голосом:
— Пришли мои хорошие, голодные...
Постояв немного в подъезде, Миша вернулся домой.
На следующее утро он решил немного опоздать на работу и, зайдя в ту самую аптеку где были вчера дети поинтересовался у провизора, что за лекарство покупали дети.
Девушка сказала, что это дорогое лекарство, в упаковке всего две таблетки, пьют их вечером и утром, и дети каждый день покупают одну или две упаковки.
-Сколько стоит лекарство, — спросил Михаил.
-1800 одна упаковка...
-Ничего себе, а кто эти дети?
-Я только знаю, что они живут с бабушкой, и лекарства для неё, — ответила фармацевт.
В обед Миша опять подошёл к ребятам и положил в кепку сразу три тысячи рублей.
Мальчик кивнул, а потом удивлённо глянул на Мишу, который ему улыбнулся.
Вечером они вновь встретились...
-Привет, — сказал Миша, — я забыл спросить как вас зовут.
-Я Миха, — сказал мальчик, — а это моя сестра Алёнка.
-Ого, я тоже Михаил, — обрадовался Миша, — я вас провожу немного, вы так здорово играете и поёте, где же вы научились?
По дороге ребята рассказали, что играть и петь их научила мама.
-А где она? — необдуманно спросил Миша.
-Уехала с новым мужем в Америку, — сердито сказал мальчик Миша.
-А папа? — не унимался Миша.
-А папы у нас разные, но оба сбежали, когда мама была беременна, — коротко пояснил Миха.
Так в разговорах они оказались у дома ребят.
- Я поднимусь к вам, познакомлюсь с вашей бабушкой, да посмотрю, может помощь по хозяйству нужна, — неожиданно для себя, предложил Миша.
Они поднялись на четвёртый этаж, и дверь им открыла бабушка ребят.
-Миша! — удивленно воскликнула женщина глядя на него.
-Ольга Степановна!..
Дети смотрели на них с удивлением.
-Заходите, — сказала Ольга Степановна.
-Я так понимаю Елена, мать этих детей? — спросил Миша.
-Да, — ответила женщина.
-И Миха, то есть Миша, мой...
-Да, — снова сказала женщина, — Лена бросила тебя, не знаю, почему, но она считала, что ты не достоин быть отцом и ничего тебе не сказала о беременности и мне запретила... прости меня, Миша.
-Да я и не сержусь, я в шоке, — сказал Михаил, — у меня есть сын оказывается!
- А Алёнка? — спохватился Миша.
- Вскоре после рождения Миши, Лена встретила парня и укатила с ним на гастроли, он ей помогал концерты организовывать, а через год привезла мне Алёнку. Так я стала растить ребят.
- Но они сказали, что она их научила петь, — удивился Миша.
- Да, карьера не задалась, с отцом Алёны она рассталась ещё во время беременности и она с нами два с половиной года жила... Научила Мишку играть на гитаре, а Алёнка сама петь начала, Лена ей только голос чуть-чуть поставила.
А год назад она укатила в Америку с новым мужем, а я вот приболела, тяжело, дети пошли петь в парке, мне очень стыдно, я за них переживаю, но иначе на лекарства денег не хватит, а в больницу лечь не могу.
- Не переживайте, я вас теперь не брошу, я ведь после Лены так и не женился, а теперь у меня дети есть, — улыбнулся Миша.
- Михаил Михайлович, ты слышал, я твой папа, — радостно обратился он к сыну.
Мальчик подошёл к нему и обнял его за шею. А Алёнка поднырнула под руку и тоже прижалась к нему.
На следующий день Михаил устроил Ольгу Степановну в больницу, а детей забрал к себе домой. В этот же день он начал оформление отцовства над Мишей и удочерения Алёны...
Мама ПИШЕТ
Сообщение отредактировал REALIST - Четверг, 20.12.2018, 10:49 |
| |
| |
| BROVMAN | Дата: Среда, 26.12.2018, 13:17 | Сообщение # 450 |
|
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 447
Статус: Offline
| почти рождественская история про ЭТОТ ДОВЕРЧИВЫЙ МИР
Все началось с того, что Оля решила пошутить.
Она написала в фейсбуке:«ЗНАМЕНИТЫЙ АСТРОЛОГ РОШФОР НОМАХ ОБЪЯВИЛ, ЧТО 2016 ГОД СТАНЕТ СЧАСТЛИВЫМ ЛИШЬ ДЛЯ ТОГО, КТО ДО 24-го ДЕКАБРЯ КУПИТ ЛЮБЫЕ ДВЕ ВЕЩИ, НО ... ОДНУ ИЗ НИХ ОБЯЗАТЕЛЬНО ПОДАРИТ НЕЗНАКОМЦУ.
ПРИЧЁМ ОБЕ ВЕЩИ ДОЛЖНЫ БЫТЬ РАВНОЦЕННЫМИ».
Оля жила, да и живёт в областном центре, в городе промышленной печали и водки с привкусом алюминия.
Никакого астролога Номаха никогда не было, Оля его придумала из озорства и от скуки.
И через полтора часа забыла об этой своей шутке.
Повинуясь всемирному закону расходящихся тропок, пост Оли дошёл до московской студентки Ксении.
Та дурой совсем не была, но поверила в Рошфора Номаха и его предсказание.
Какая же девушка чуть-чуть не глупеет в декабре?
И Ксения поспешила в большой магазин, что около метро, весь сверкающий и жаркий, где и купила миленький свитер — себе и ещё один, тоже миленький, — непонятно кому...
Чуть косившая левым глазом девушка-кассир, которая складывала свитера, спросила: «Оба вам?»
Ксения ответила:— Нет, второй в подарок, вы разве не слышали про предсказание Номаха?
И повторила слова Оли из далёкого областного центра.
Это сообщение заинтересовало не только кассиршу, но и других девушек из очереди.
Кассирша продолжила упаковывать подарочный свитер, а пятеро девушек и один тридцатилетний юноша со стрижкой Гурвинека асмеялись:«И кому же ты подаришь этот свитер с прекрасным цветным узором?»
Ксения уже держала в руках этот свитер без адреса и быстро нашлась: «А вот ей!»
И вернула пакет кассирше.
Та вздрогнула, будто её снова грозились уволить, как уже было два раза за этот день.
— Берите! — потребовала Ксения — Номах приказал!
Кассирша Люба, которая накануне отдала всю зарплату за комнату в коммуналке на Ангарской улице, прижала пакет со свитером к себе.
И засмеялась.
Ксения, пританцовывая хип-хоп, отправилась делать арт-маникюр в салон «Пальчики как мальчики».
Она знала, что впереди у неё чистое счастье, встреча с прекрасным принцем, скорее всего из Высшей школы экономики, и далеко впереди, сквозь вечерний туман, даже различала смутные очертания грядущего альпийского шале.
О чём ещё мечтать под московским снегом блондинке с пятью лиловыми прядями и учебником французского в сумке?
А девушки и юноша-Гурвинек бросились обратно, к полкам...
Попутно они успели написать в фейсбуке о Номахе, а юноша, которого на самом деле звали Данила, потребовал от всех своих 2834-х друзей немедленно идти и выполнять указание Рошфора, а «не сидеть в своих кофейнях, давясь тирамису и обсуждая цены на нефть».
Сам Данила уже купил себе аляску, отороченную мехом тайваньской белочки, теперь мучительно подсчитывал изрядный убыток от второй покупки, но преодолеть страх перед астрологическим велением Номаха не мог.
Сказано: равноценную вещь.
Шапочкой из акрила не отделаешься.
И купив вторую аляску, отороченную мехом вьетнамской белочки, Данила вышел на улицу с хмурым лицом.
Кому и как он подарит эту вторую аляску? Где искать этого незнакомца?И не будет ли Данила выглядеть полным дураком?
Вполне резонные мысли для молодого человека с томиком Бродского в одном большом кармане и биографией Троцкого — в другом...
Так он в задумчивости доехал до ресторана «Блок. Двенадцать», куда ввалился с нелепым пакетом и примкнул к компании друзей, отмечавших важный праздник — Рублевый Спас.
Друзьям Данила рассказал о покупке, о предсказании и о своих терзаниях. В ответ на это сидевший во главе стола галерист по прозвищу Муся допил свою водку, схватил пакет и выбежал на мороз, даже не набросив пальто из верблюжьей шерсти.
Остальные поспешили за ним, в том числе сотрудники медиакомпании Dead News, поджидавшие Мусю в соседнем зале, с полным комплектом видеоаппаратуры, трезвые и злые.
Они давно охотились за Мусей, который вёл беспорядочную социальную жизнь, в надежде, что станут свидетелями какой-нибудь безумной выходки вроде танца со стиральным порошком либо снимут его в объятиях новой актрисы, взамен брошенной им Лили Додо.
А Муся бежал по переулкам Остоженки, неся перед собой священный пакет. И вдруг замер около подъезда, куда входил разносчик пиццы.
Тот был в лёгкой курточке и дрожал от ветра с Москва-реки.
«Стоять!» — крикнул Муся.
Разносчик со страха уронил всю стопку картонных коробок на безжалостный асфальт, а корреспонденты компании Dead News нацелили камеры.
Муся вручил парнишке пакет с аляской и потребовал надеть немедленно.
Пока тот, давясь мехом вьетнамской белочки, надевал куртку, Муся подозвал Данилу и объяснил разносчику, кого надо благодарить за этот подарок.
После чего развернулся на итальянских каблуках и дал короткий, но смачный комментарий для канала Dead News...
Уже через полчаса эта новость сверкала на сайте канала.
Ещё через десять минут она побежала по лентам агентств, но сюжет с пьяным Мусей был пропущен, а теги выглядели упруго дерзко:
«Праздник-Номах-предсказание-счастье»...
Авдотья Анатольевна, жена министра социального равенства Российской Федерации, услышала о предсказании как раз в Париже, в ювелирном магазине Hartier, где покупала изумрудное колье для новогодней вечеринки. Ей позвонила подружка, глава фонда «Любовь и бедность», и сообщила «новость», которую узнала от няни детей, брат которой прочитал информацию о Номахе на iPad.
Авдотья Анатольевна склонилась над витриной, продавщицы, ассистентки и охранники повторили её движение, так что всё это напомнило лёгкий молебен.
Но у Авдотьи Анатольевны возникли сомнения: вот так взять и купить другое колье? Отдать его клошару?
Бред. Но с другой стороны, сам Номах требует.
И свою злую судьбу на следующий год тоже хотелось умилостивить.
Она позвонила мужу, тот как раз проводил экстренное совещание по спасению от холодов жителей сибирского села Большие Сахарки.
Ему было не до глупостей, и он рявкнул: «Покупай быстрее, а то другие купят!»
Так Авдотья Анатольевна приобрела ещё одно рубиновое колье...
Она ехала в машине по весёлым парижским улицам, размышляя: «Кому тут его подарить?»
Ей быстро надоела вся эта затея, она уже ругала себя, Номаха и больше всего водителя-индуса.
И вдруг увидела старушку с пятью собаками, которая стояла с табличкой на французском:«Мои маленькие друзья голодают».
Авдотья Анатольевна, чтобы её жест был особенно эффектен, надела колье на самую маленькую собачку, Зизи. Вручила старушке сертификат подлинности, чек, рассказала о Номахе и укатила...
Старушка, которая была дочерью русских эмигрантов, сбежавших на последнем чахлом пароходике в Константинополь, знала: в этой жизни может быть что угодно. К тому же искренне верила в астрологию и свою счастливую звезду.
Во время Второй мировой немцы, отступая из Парижа, приговорили её, совсем юную, к расстрелу за предполагаемую связь с Сопротивлением, и когда уже вели по длинному коридору, вдруг поступил приказ: отпустить.
Оказывается, перед офицером гестапо успела замолвить словечко её подружка Зизи, которая развлекала оккупантов песенками.
В честь подружки, давно умершей в Бразилии, и была названа собачка.
Короче, старушка приняла колье как вполне естественный дар, венец её долгой, странной и увлекательной жизни, к концу которой потеряла она всё, кроме блеска в глазах.
Но далеко старушка не ушла, к ней уже спешили нетерпеливые арабские подростки. Они сорвали колье с Зизи и бросились прочь.
Эх, плохо знали они русскую старушку, певшую в юности арии из «Аиды» и «Травиаты»!
Графиня заголосила так, что примчались сразу три полицейские машины.
В участке старушка всё объяснила, полицейские даже съездили в магазин, придраться было не к чему.
И уже через два часа, в чёрном атласном платье, украшенном рубиновым колье, графиня сидела в студии общенационального французского канала и рассказывала о своей жизни и о колье, которое так напомнило ей то, фамильное, что продала мама на блошином рынке в 1942 году...
Поскольку графиня с юности была выдумщицей, она с ходу добавила к биографии неведомого астролога Номаха очень симпатичные детали. Зрители немедленно поверили и побежали в магазины — улучшать свою судьбу.
За ними бросились граждане всей Европы, потом Северной и Южной Америк...
Позже всех дошло до китайцев, но зато там призвал нацию спастись по совету древнего учителя по имени Но-мах сам глава Коммунистической партии.…
А Оля из алюминиевого города вышла на улицу подышать свежим вечерним бензолом. Перед собой она катила инвалидную коляску, где уже год сидела её старшая сестра Таня.
Не так давно Таня работала учительницей математики и вдруг стала слабеть.
У неё диагностировали тяжёлую болезнь, которая неспешно, но уверенно разрушала организм Тани, словно зачеркивая день за днем клеточки в её «тетради».
И уже оставалась пара страниц.
Врачи честно сказали Оле, что жить сестре буквально три месяца.
Да, теоретически возможна операция в Германии — за деньги, которые стоил, наверное, весь район Оли и Тани, с учетом клочка неба над ним.
В общем, не было даже смысла это обсуждать.
И каждый вечер Оля выкатывала коляску, чтобы сестра могла полюбоваться на людей и могучие трубы их комбината, испускавшие жёлтый дым.
Перед сёстрами вдруг затормозил автомобиль волшебной марки, которых в городе было всего два: у мэра и губернатора.
Из него вышел мужчина в тёмном костюме и бордовом галстуке.
Он не представился, но теперь Ольга и Татьяна думают, что именно так выглядит современный подтянутый ангел...
За час до этого Ангел со своими китайскими партнёрами купил контрольный пакет акций местного комбината. И был ну если не счастлив, то вполне доволен.
И тут один из друзей-китайцев получил СМС от дочери — про предсказание Номаха и о том, что миллиард китайцев сошёл с ума, бегая по магазинам, где уже вывешены красные плакаты «Купи два — второй отдай!»...
Китаец передал содержание СМС своему русскому партнёру с пожеланием прислушаться к Номаху.
Партнёр задумался: «Я купил пакет акций… Даже если я вдруг куплю ещё один, не смогу же я его подарить, это чушь!»
Увидев за окном автомобиля Олю и Таню по пути в аэропорт, Ангел вдруг решил, что делать.
Так он и сказал девушкам: «Я не могу подарить вам равноценную вещь, извините, это вне бизнес-логики. Но, надеюсь, я могу подарить что-то ещё?» Что и сделал.
Да, он подарил вещь, которая, может быть, стоит дешевле контрольного пакета акций или даже свитера с узором, а может быть, не стоит вообще ничего, ибо никто, даже самый мудрый китайский мудрец, не сможет оценить её никогда.
Он подарил умирающей Тане жизнь.
Замкнув этим причудливый, как новогодний серпантин, сюжет, который начался в областном центре с нелепой шутки одной девочки, решившей просто порадовать друзей, и завершился там же.
А то, что подключился весь доверчивый мир, — так разве это плохо?..
Алексей Беляков
|
| |
| |
|
