Дата: Суббота, 19.06.2021, 05:50 | Сообщение # 436
Группа: Гости
Президент на пенсии...
Мы все боимся немощи и болезней в старости. Джимми Картер, 39-й президент США, изобрёл свой рецепт долгой жизни без страха — в 95 лет он строит дома для бездомных и читает Библию по-испански на ночь.
В октябре 2019 года 95-летний Джимми Картер упал в своём доме и сильно повредил глаз — пришлось наложить 14 швов. Вместо того чтобы сесть в кресло-качалку, укрывшись пледом, экс-президент чуть не на пороге больницы взял за руку жену Розалин (она всего на четыре года его младше) и они отправились на стройку. «Это для нас сейчас приоритет», — пояснил оторопевшим врачам Картер. На строительной площадке он ничем не отличается от нескольких десятков других добровольцев Habitat for Humanity. Международная НКО помогает людям, попавшим в трудную ситуацию, прежде всего бездомным горожанам или очень бедным семьям, отремонтировать или построить простое доступное жилье — своими руками и при поддержке волонтеров и специалистов. В США Habitat for Humanity работает с 1976 года во всех 50 штатах, округе Колумбия и Пуэрто-Рико. За это время 13,2 млн человек смогли получить безопасное и достойное жилье, а с ним — стабильность и независимость. «Неважно, кто мы и откуда, мы все заслуживаем достойной жизни. У нас есть сила позаботиться о себе и строить будущее», — этот девиз Habitat for Humanity близок жизненным принципам Картеров, поэтому с 1984 года благотворительный фонд The Carter Center присоединился к работе по строительству. Джимми Картер уверен, чтодом даёт больше, чем безопасное место для сна. Речь идет о достоинстве и самоуважении!
Картер подчёркивает, что в этом проекте удалось уничтожить клише «покровительства» благотворительности и строить партнёрские отношения на равных, относиться ко всем одинаково. Будущие хозяева жилья, выбранные для программы Habitat for Humanity, должны лично потратить сотни часов на строительстве своего дома и быть в состоянии со временем погасить ипотеку (со значительной скидкой). Самый счастливый момент для Картеров — когда вчерашние строители получают ключи от собственного дома, дома, в который они вложили столько труда и который отныне принадлежит им. Ради этой минуты президент на пенсии, невзирая на трудности со здоровьем, надевает рабочую спецовку, повязывает красную бандану на шею и берет в руки молоток. «Да, возраст вносит свои коррективы, — улыбается Джимми Картер. — Теперь мне удаётся забить гвоздь только с третьей попытки».
Королева Елизавета Вторая и Президент Джимми Картер в Букингемском Дворце. Лондон, 1977 год.
Он провёл в Белом Доме всего один срок — с 20 января 1977 года по 20 января 1981 года — и ушёл, проиграв сражение за второе срок самоуверенному Рональду Рейгану. Многие в Америке не любят Картера за мягкотелость — мол, уронил престиж великой державы, отказавшись принимать военные меры против новоиспеченного врага, Ирана. Сам Картер больше всего гордится именно тем, что не привёл свою страну к войне — ни разу не выстрелил. «Мы не сбрасывали бомбы, не развязывали войну и всё же сумели добиться поставленных целей», — говорит он. Ещё у Картера репутация эксцентричного чудака, хотя на самом деле они с женой просто всегда следовали своим христианским убеждениям. Свою единственную дочь Эми — младшую из чётырех детей — он в разгар борьбы темнокожих американцев за свои права отдал в государственную школу, которая исторически считалась «чёрной». В начале семидесятых это было равносильно взрыву бомбы. Единственный, кто поступил так же из президентов и тоже отправил своего ребёнка в государственную школу, был Теодор Рузвельт в 1902 году. Ещё будучи губернатором родного штата Джорджия, Картер взял на работу в качестве няни для трёхлетней Эми женщину, отсидевшую срок за убийство. Мэри впервые пришла на работу в особняк губернатора в день освобождения из тюрьмы и прожила в семье Картеров больше 40 лет...
Джимми и Розалин Картер в 2018-м году
Ему было 56 лет, когда он стал экс-президентом. Они с Розалин вернулись в свой дом, который построили в 1961 году, — ранчо с двумя спальнями — и так в нём с тех пор и живут. Картер не пользуется своим положением, чтобы заработать деньги выступлениями — вы никогда не встретите его в банках или крупных корпорациях, читающим лекции, в отличие от других экс-президентов. Стоимость ранчо — всего 167 000 долларов. (для справки: в 2017 году бывший президент США Обама приобрёл особняк в Вашингтоне за 8,1 млн долларов, а налоговые декларации Билла и Хиллари, как сообщает Guardian, показали доход в 109 млн долларов с момента ухода из Белого дома...) «Я никого не осуждаю и не критикую, просто я никогда не стремился быть богатым, — говорит Картер. — Мы живём так, как хотим»...
Джимми и Розалин вместе больше 70 лет и по-прежнему неразлучны: смотрят друг на друга влюблёнными глазами и держатся за руки. Секрет прочности брака — общие увлечения, они стараются открывать новое вместе — учить иностранные языки, лазить по горам, ловить рыбу. Более сорока лет назад Джимми и Розалин начали читать друг другу Библию каждую ночь перед сном. Недавно перешли на испанскую Библию — «просто для того, чтобы практиковать наш испанский». Её вдохновляет его подход к жизни: пока не попробуешь, у тебя ничего и не получится. «Поэтому он никогда не боялся неудачи». Картер считает, что его здоровье — заслуга Розалин, она строгий диетолог и очень хорошо готовит (личного повара, кстати, у них тоже нет).
В чём он воспользовался преимуществами своего президентства, так это в миротворчестве и филантропии: в 1982 году в партнерстве с Университетом Эмори был основан The Carter Center, цель — отстаивать права человека и искоренять страшные болезни бедности, до которых у других благотворительных фондов не доходят руки — усилия в основном вкладываются в «большую тройку»: ВИЧ, СПИД и малярия. Когда The Carter Center решил уничтожить опасного паразита, гвинейского червя, в мире насчитывалось 3,5 млн заражённых. В прошлом году на всю Африку было зафиксировано всего 1797 случаев, в основном в Южном Судане, и,похоже, это будет вторая (после оспы) ликвидированная болезнь... БФ Картера также борется с речной слепотой, трахомой и слоновостью.
Постпрезидентская миротворческая работа Картера в более чем 80 странах — урегулирование конфликтов; продвижение демократии и экономических возможностей; профилактика заболеваний и решение социальных проблем — была удостоена Нобелевской премии мира в 2002 году, что заставило даже критиков назвать его самым успешным экс-президентом Белого дома в американской истории. «У меня есть моральный авторитет — до тех пор, пока я его не разрушу», — отвечает Джимми Картер. Он, безусловно, — один из духовных лидеров нации. Много лет преподаёт в воскресной школе в баптистской церкви в своем родном городке Плейнсе. Прихожан просят резервировать места заранее, так как желающих послушать много.
Несколько лет назад у Джимми обнаружили меланому, которая распространилась на мозг и печень. Ему было 90 лет и он решил, что жить осталось пару недель, не больше. «Конечно, я молился. Я не просил Бога позволить мне жить, я просил дать мне правильное отношение к смерти. И почувствовал удивительное спокойствие. С той минуты я окончательно поверил в жизнь после смерти»... Но Картер выздоровел — и принял это как знак, что Бог просит его возвращать добро — помогать другим жить лучше. «Это то немногое, что мы можем сделать, платить добром за добро. Поэтому мы здесь — строим дома». За 35 лет Джимми и Розалин Картеры помогли отремонтировать более 4300 домов в 14 странах для людей с низкими доходами и привлекли в Carter Work Project тысячи добровольцев и даже знаменитостей. Сейчас помощь важна, как никогда. По данным Национального юридического центра по проблемам бездомности и бедности, от 2,5 до 3,5 млн американцев спят в приютах, ночлежках и других местах, не предназначенных для проживания. И цифры только растут. Безработные, потерявшие возможность платить за жилье, матери-одиночки, люди с ограниченными возможностями, психически нездоровые — есть масса причин, почему человек оказывается на улице. И никакие слова не передают ужаса бездомности — это язвы на ногах, оскорбления и презрение, ежедневное насилие, которое ломает и разрушает человечность.
Когда Картер с повязкой на глазу вернулся на стройплощадку, его встретила толпа радостных товарищей-волонтеров, а знаменитый в стране кантри-певец обнял президента и пошутил: «Слушай, Джимми, я смотрю, ты до сих пор весело проводишь время в барах!».
Перед началом строительства Картер прочёл утреннюю молитву. Он говорил об Иисусе и об успешности, которой все мы теперь так жаждем, напомнив собравшимся, что Иисус был беден и умер молодым, оставленным ближайшими друзьями. «Но Иисус жил совершенной жизнью, потому что он следовал воле Бога», — сказал Картер и добавил, что каждый человек «может достичь полного успеха в глазах Бога». Если ваша жизнь не наполнена миром, радостью и благодарением, считает самый долгоживущий президент, — это ваша вина. Бог даёт нам жизнь и свободу и каждый из нас может решить — каким человеком он хочет быть?
Дата: Суббота, 19.06.2021, 17:41 | Сообщение # 437
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1539
Статус: Offline
а в Израиле за последние 30 лет ни один из премьеров даже пальцем не пошевелил, чтобы начать строительство жилья для граждан... это Финляндия постаралась обеспечить ВСЕХ своих граждан жильём, а в Израиле больше заботятся о ... безопасности бандитов и убийц из Газы, предупреждая "мирных граждан" о своих действиях заранее и не думая о жизнях солдат!!!
Дата: Вторник, 06.07.2021, 00:20 | Сообщение # 438
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1673
Статус: Offline
Во время войны, как множество других советских детей, я, конечно же, ненавидел немцев, однако моя не совсем благозвучная фамилия Гангнус порождала не только шутки, но и немало недобрых подозрений — не немец ли я сам. Эту фамилию я считал латышской, поскольку дедушка родился в Латвии. После того как учительница физкультуры на станции Зима посоветовала другим детям не дружить со мной, потому что я немец, моя бабушка Мария Иосифовна переменила мне отцовскую фамилию на материнскую, заодно изменив мне год рождения с 1932 на 1933, чтобы в сорок четвёртом я мог вернуться из эвакуации в Москву без пропуска. Ни за границей, ни в СССР я ни разу не встречал фамилии Гангнус. Кроме отца, её носили только мои братья по отцу — Саша и Володя. Однако в 1985 году в Дюссельдорфе после моего поэтического вечера ко мне подошёл человек с рулоном плотной бумаги и, ошарашив меня, с улыбкой сказал: — Я прочёл вашу поэму «Мама и нейтронная бомба»... Вы знаете, учительница физкультуры на станции Зима была недалека от истины. Разрешите представиться — преподаватель географии и латыни дортмундской гимназии, ваш родственник — Густав Гангнус. Затем он деловито раскатал рулон и показал мне моё генеалогическое древо по отцовской линии. Самым дальним моим найденным пращуром оказался уроженец Хагенау (около Страсбурга) Якоб Гангнус — во время Тридцатилетней войны ротмистр императорской армии, женившийся в 1640 году в Зинцхейме на крестьянке Анне из Вимпфенталя. Его дети, внуки и правнуки были пастухами, земледельцами, скитались из города в город, из страны в страну, и, судя по всему, им не очень-то везло. В 1767 году правнук Ханса Якоба — бедствовавший многодетный немецкий крестьянин Георг Гангнус, до этого безуспешно искавший счастья в Дании и разочарованно вернувшийся оттуда, решил податься на заработки в Россию вместе с семьёй — авось повезёт. В Германии в этот год была эпидемия какой-то странной болезни, и Георг, ожидая корабля, скончался в Любеке, оставив жену Анну Маргарету с восемью детьми — мал мала меньше. Но она была женщина сильной воли и, похоронив мужа, отплыла с детьми в Кронштадт, куда не добрался он сам, потом оказалась в лифляндском селе Хиршенхофе (ныне Ирши). Анна Маргарета не гнушалась никакой чёрной работы, пахала, чистила коровники, стирала, шила и порой от отчаянья и женского одиночества запивала так, что однажды её морально осудил сельский сход. Но в конце концов она поставила на ноги всех восьмерых детей. Им удалось выбиться из нищеты, но не из бедности. Все были крестьянами, мелкими ремесленниками, — никто не получил высшего образования, никто не разбогател. Однако внук Анны Маргареты — мой прадед Вильгельм — стал знаменитым стеклодувом на стекольном заводе Мордангена и женился на вдове своего старшего брата — Каролине Луизе Каннберг. В 1883 году у них родился сын Рудольф — будущий отец моего отца. Этот хрустальный шар Вильгельм сделал в подарок новорожденному сыну, но Рудольф не захотел стать стеклодувом, как его отец, и в девятнадцатилетнем возрасте, блистательно сдав экзамены, поступил на математический факультет Московского университета. Он сам начал зарабатывать на жизнь уроками алгебры и геометрии. С юности он был влюблён в знаменитую рижскую актрису Аспазию, которую называли латышской Комиссаржевской, и в архиве Латвийского театрального музея сохранилась их переписка. Но ему суждено было жениться не на ней. Если бы ещё тогда Рудольф Гангнус внимательно вгляделся в хрустальный шар, выдутый для него отцом, Вильгельмом, возможно, он увидел бы сани с гробом, медленно ползущие по заснеженным улицам незнакомого ему сибирского города Тобольска, идущую вслед огромную толпу со слезами, полузамерзающими на щеках, и в этой толпе осиротевшую девочку Аню Плотникову, его будущую жену и мою будущую бабушку. Она и подарила моему отцу неотразимые карие глаза и обезоруживающую мягкость. Её отец был любимый во всём уезде врач — Василий Александрович Плотников, которому за его медицинскую работу было пожаловано дворянство. Когда он безвременно скончался, его провожал весь Тобольск. Матерью Ани и ещё трёх других осиротевших детей была Марья Михайловна Плотникова, в девичестве Разумовская, дочь сельского священника, закончившая Институт благородных девиц, моя будущая прабабушка, или, как я её прозвал в детстве, бабушка Старка. По слухам, она была дальней родственницей романиста Данилевского и — через него — ещё более дальней родственницей семьи лесничего из Багдади Маяковского. Марья Михайловна оказалась с четырьмя детьми на руках в таком же положении, как некогда, в другом веке, — неизвестная ей Анна Маргарета Гангнус, с которой в будущем они окажутся ветвями одного и того же генеалогического древа, нарисованного дортмундским учителем. Марья Михайловна переехала под Москву, устроилась на Кольчугинский инструментальный завод конторщицей, брала работу на дом и тоже, как Анна Маргарета, сама поставила на ноги всех детей. Анна Васильевна поступила на курсы Лесгафта, Михаил Васильевич стал биологом. Двух детей своих Марья Михайловна, к её глубокому горю, пережила. Александр Васильевич в двадцатилетнем возрасте застрелился от несчастной любви к цыганке. Младший — Евгений Васильевич Плотников — был сначала комиссаром Временного правительства в Новохоперске, затем перешёл на сторону большевиков, стал заместителем наркома здравоохранения Каминского. Но всё это было ещё впереди, когда в 1909 году юная русская курсистка Аня Плотникова вышла замуж за Рудольфа Гангнуса и у них появились дети — в 1910 году мой будущий отец Александр и в 1914-м — моя будущая «тётя Ра». Рудольф Вильгельмович прекрасно говорил по-русски, по-немецки и по-латышски, но, конечно же, был немцем. Словом, учительница физкультуры со станции Зима отличалась незаурядным нюхом на немчуру. Следовательно, когда во время войны я ненавидел всех немцев, я, сам того не ведая, ненавидел и своего дедушку Рудольфа, и его отца Вильгельма, выдувшего этот волшебный хрустальный шар.
Но главное потрясение было впереди. Через дортмундского Гангнуса я узнал, что есть и другие, австрийские Гангнусы — потомки родного брата моего дедушки Рудольфа, банковского служащего Зигфрида, сразу после начала войны перебравшегося из Риги на родину «Сказок Венского леса». Я шёл на встречу с неизвестной мне роднёй в старинном венском кафе с опасениями — ведь они могли оказаться или не очень хорошими, или неплохими, но смертельно скучными людьми, с которыми не о чём разговаривать. К счастью, они мне очень понравились: это были интеллигентные люди, но не снобистского склада — фармацевт, медсестра, инженер-строитель, который, кстати, как две капли воды был похож на моего сводного брата Володю, только чуть располневшего и поседевшего. Все они читали «Маму и нейтронную бомбу», откуда и узнали о судьбе российских Гангнусов и о моём существовании. Разумеется, при встрече мы показывали друг другу наши семейные фотографии. Глава клана австрийских Гангнусов — восьмидесятилетняя Эрмина Гангнус, вдова брата моего дедушки Рудольфа, — вздохнула: — Жаль, что Зигфрид не дожил до этого дня и не познакомился с тобой — вы бы подружились. Он был очаровательным карикатуристом, прекрасным резчиком по дереву, вообще у него была такая артистичная натура... Всплакнув, она протянула мне фотографию моего двоюродного дедушки. Я остолбенел. С фотографии на меня смотрел стройный офицер гитлеровского вермахта с веткой сирени в руке и приветливо, хотя и с оттенком извинения, мне улыбался, как будто хотел сказать глазами: «Ну вот, мы наконец и познакомились... Мог ли ты представить во время войны, что у тебя есть такой родственник?» Чуть запоздало поняв мои чувства, Эрмина смущенно убрала фотографию, быстро заговорила: — Он так переживал, когда его мобилизовали... А что он мог поделать! Но, слава богу, его направили не в Россию, а в Италию... Ему там так понравилось, особенно во Флоренции... Его нельзя было вытащить из галереи Уффици. Он даже начал изучать итальянский язык...
В этом венском кафе я подумал, что когда-то на земле было совсем мало людей, с которых мы все начались, и, наверно, мы все — не найденные друг другом родственники. И любая война — это война гражданская, братоубийственная.
Как нырнуть внутрь хрустального шара родословной и коснуться кончиками пальцев его дна? Да и может ли быть у него дно? ...Когда харьковчане выдвинули меня в 1989 году в Совет народных депутатов СССР, моя мама сказала: — Кстати, попробуй найти в Харькове особняк своей двоюродной прабабки на бывшей Миллионной улице... Кажется, сейчас это улица Ленина... Я так и обмер: — Какой ещё особняк? Какой прабабки? — Четырёхэтажный. Она когда-то жила там совсем одна с двумя сотнями кошек... — Постой, мама... Ты же сама рассказывала, что твои предки в конце девятнадцатого века были сосланы из Житомирской губернии в Сибирь, на станцию Зима, за крестьянский бунт... Откуда же у простой крестьянки четырёхэтажный особняк да ещё и две сотни кошек? Зачем же ты мне сказки сказывала и про «красного петуха», подпущенного помещику, и про то, как до станции Зима наши предки добирались пешком в кандалах? — растерянно, оторопело бормотал я. — Всё правда — и «красный петух», и кандалы... — частично успокоила меня мама. — Только прапрадед твой, Иосиф Байковский, никакой не крестьянин. Он был польский шляхтич, управляющий помещичьим имением, но возглавил крестьянский бунт. Голубая кровь ему не помогла — кандалы на всех были одинаковые...
Итак, легенда о моем рабоче-крестьянском происхождении с треском разваливалась. Оказалось, что я и со стороны моего прадедушки Василия Плотникова, и со стороны прадедушки Иосифа Байковского — дворянин. Вот уж не думал не гадал... Жена Иосифа Байковского, вместе с ним отправившаяся в Сибирь, была украинка. Их дочери — Ядвига и Мария — дома говорили между собой не только по-русски, но и по-польски и по-украински. В детстве вместе со стихами Пушкина я слышал от них Шевченко и Мицкевича в оригинале. Сёстры были полной противоположностью друг другу. Ядвига Иосифовна, вышедшая замуж за русского сибиряка слесаря Ивана Дубинина, была небольшого роста, с почти неслышной походкой и всегда защищала меня в детстве от справедливой, но безжалостной палки своей суровой могучей сестры, от которой я спасался, забираясь на самую верхушку столба ворот нашего дома. Высокая, прямая, неулыбчивая Мария Иосифовна — будущая мать моей матери — стала женой белоруса Ермолая Наумовича Евтушенко, сначала дважды георгиевского кавалера, затем красного командира с двумя ромбами, затем «врага народа». Так кто же я? Я русский поэт, а не русскоязычный. Я русский человек по самосознанию. Самосознание и есть национальность. Мои мать и отец любили друг друга недолго, но я их люблю всегда. Я люблю всех женщин, которых я когда-то любил. Я люблю свою жену Машу. Я люблю всех своих пятерых сыновей. Я люблю Пушкина и Володю Соколова, Шостаковича и Булата Окуджаву, Петрова-Водкина и Олега Целкова, великого сибирского шофёра моего дядю Андрея Дубинина и великого футболиста Всеволода Боброва. Я люблю станцию Зима, Переделкино, Гульрипш, где сейчас от моего сожжённого дома остался только пепел. Я люблю скрип саней по снегу, баню с берёзовыми вениками, сало с чёрным хлебом, малосольного омуля, мочёные антоновские яблоки. Я, правда, почти не пью водки, потому что она убивает память, но водка незаменима на поминках, а мне на них приходится сиживать всё чаще и чаще, как будто все они сливаются в одни Большие Поминки по той Большой Стране, в которой я родился и которой уже нет и никогда не будет. Но я люблю и другую — Самую Большую Страну — человечество. Я люблю Гранд-каньон не меньше, чем Байкал. Я люблю «Девочку на шаре» Пикассо не меньше, чем «Тройку» Перова. Я люблю Эдит Пиаф и Жака Бреля не меньше, чем Русланову и Высоцкого. Я люблю Габриеля Гарсию Маркеса не меньше, чем Андрея Платонова. Я люблю фильм «Похитители велосипедов» не меньше, чем «Летят журавли». Я люблю гениев дружбы — грузина Джумбера Беташвили, убитого во время абхазско-грузинской бойни, американца Альберта Тодда, австралийца Джеффри Даттона, шведа Пера Гедина, итальянку Евелину Паскуччи, — с которыми мы сразу начали понимать друг друга с полуслова, — люблю их не меньше, чем моего школьного кореша электромонтажника Лёшу Чиненкова, чем Лёню Шинкарёва, с которым мы прошли семь сибирских рек, чем Евтушенковеда № 1 — подводника Юру Нехорошева. Наши отечественные блюстители чистоты крови давно пытаются поставить под сомнение мою «русскость», распространяя слухи, что я — замаскировавшийся еврей, хотя уж еврейской-то крови, к их бессильной ярости, у меня ни капли. Они радостно вцепились в довоенный учебник тригонометрии для средней школы, соавторами которого были мой дедушка Гангнус и Гурвиц, и называют меня на своих черносотенных сборищах не иначе как в плюрале: «эти гурвицы-гангнусы», приписав мне и фамилию дедушкиного соавтора... Когда в 1990 году моей маме Зинаиде Ермолаевне Евтушенко исполнилось восемьдесят лет, она продолжала работать газетным киоскёром на углу проспекта Мира и площади Рижского вокзала. Её в тот день завалили цветами и подарками те люди, которые жили или работали вокруг и столько лет покупали из её добрых рук газеты не всегда с добрыми вестями, что уже от неё не зависело.юю
Чуть на дольше, чем полагалось, остановился один троллейбус, и его водитель, обычно покупающая журнал «Крестьянка», подарила маме большой египетский цветок, похожий на фламинго из дельты Нила. Машинист скорого поезда преподнёс бутылку ликёра «Вана Таллин». Мясник из соседнего магазина передал целый мешок самых изысканных костей для маминой собаки Капы. Остановился спецавтобус, из которого высыпали будапештские туристы, знавшие адрес маминого киоска из переведённой на венгерский поэмы «Мама и нейтронная бомба», задарили маму сувенирами, просили автографы... Цветов было столько, что весь киоск благоухал, превратившись в оранжерею. Но вдруг появились четверо коротко стриженных молодых людей, в чёрных гимнастерках, с поскрипывающими портупеями и холодными военизированными глазами. Один из них, по возрасту годившийся маме во внуки, сказал, поигрывая казацкой витой плёткой: — Когда ты наконец уберёшься в свой Израиль, старая жидовка, вместе с твоим сынком-сионистом и заодно со всеми этими вонючими гангнусами - гурвицами?! Мама, рассказывая мне эту историю, невесело вздохнула: — Отвратительно было это слышать, особенно от таких молодых людей... А если бы я была вправду еврейкой — каково бы мне было тогда! Потом она добавила: — Я тебя не идеализирую, Женя, потому что слишком хорошо тебя знаю со всеми твоими прибамбасами. Но, глядя на этих чернорубашечников, я подумала: если эти подонки так ненавидят моего сына, то, наверное, он всё-таки чего-нибудь стоит...
И она улыбнулась, хотя далось ей это не слишком легко.
Дата: Пятница, 23.07.2021, 09:33 | Сообщение # 439
Группа: Гости
Галуст Гюльбенкян был человеком, который всю свою жизнь стремился к тому, чтобы каждый вид его деятельности являлся произведением искусства. Джон Уоркер
В течение всей своей жизни выходец из состоятельной семьи константинопольских армян испытывал две страсти: влечение к нефти как к источнику богатства и тягу к шедеврам искусства. И ведь преуспел на обоих поприщах!
Анна Зарубина вспоминает Галуста Гюльбенкяна и предлагает нам выдержки из его «меморандумов» и писем. «Я не торговец нефтью! Я считаю себя архитектором бизнеса» «Я чувствую, что они — часть моей души, моего сердца» (о предметах своей коллекции) «Торгуйте чем хотите, но только не тем, что находится в музейных экспозициях. Продажа того, что составляет национальное достояние, даёт основание для серьезнейшего диагноза» «Художественное полотно должно быть приятным, занимательным и привлекающим внимание. Да-да, приятным. И без того в жизни достаточно скучных вещей. Мы не должны увеличивать их число»
Галуст Гюльбенкян, 1900 год
«Тот, кому поручено продать картину или произведение прикладного искусства, воображает, что достигает наибольшего успеха, просто найдя выгодного покупателя, не считаясь с иными последствиями заключенной сделки. Эти чиновники не понимают, какой вред наносят Вашей кредитоспособности. Их совершенно не волнует то негативное впечатление, которое создаётся распродажей ценностей из Ваших музеев» «Цены на произведения искусства подобны кредиту — они весьма изменчивы, всецело зависят от внешних обстоятельств» «Произведения искусства не являются обычным, заурядным товаром, и цены на них зависят и от собирателя» «Нефтяные бизнесмены подобны кошкам: по их воплям никогда нельзя понять, дерутся они или занимаются любовью» «Я всегда придерживался тезиса, что произведения, хранящиеся в Ваших музеях на протяжении многих лет, не должны распродаваться, ибо они представляют собой не только национальное достояние, но и обширный воспитательный фонд и, одновременно, величайшую национальную гордость, а если сведения об их распродаже проникнут в публику, то этим будет нанесен ущерб кредиту Вашего правительства» «Вы счастливы, что избавлены от этой страсти — коллекционирования; она ведь подобна болезни»
миллиардер с человеческим лицом
Одно из самых привлекательных мест в Лиссабоне находится довольно далеко от центра города. Бетонный брус здания Музея и Фонда Галуста Гюльбенкяна не поражает красотой. Но потом, когда попадаешь в залы, где выставлены сокровища этого нефтяного магната с безупречным, хотя и эклектичным художественным вкусом, понимаешь — только такая простая и лаконичная рама может быть у подобной, поражающей роскошью коллекции.
История о том, как она собиралась, как «миллиардер с человеческим лицом» конвертировал колоссальные доходы от торговли нефтью в произведения искусства — это настоящий триллер.
Род Гюльбенкянов из Тифлиса, отличавшийся своей деловой хваткой, разбогател на торговле. В начале XIX века они отправились в Константинополь, где 23 марта 1869 года в квартале Скютар в семье коммерсанта Саркиса Гюльбенкяна родился Галуст Саркис Гюльбенкян. Начальное образование Галуст получил в школе Арамян-Унчян близ Кары, затем во французском армянском училище Сурб Овсеп. Окончив с отличием Королевский колледж Лондонского университета и получив диплом инженера-нефтяника, 22-летний Гюльбенкян опубликовал серьёзное исследование по истории разработок и эксплуатации нефтяных ресурсов на Среднем Востоке. Через пять лет он переехал в Лондон и активно занялся нефтяным бизнесом — на 30 тысяч фунтов стерлингов, полученных от отца в качестве начального капитала. Тогда же он женился на Нвард Есаян, и в 1896 году у него родился первенец — Нубар Саркис, а ещё через четыре года — дочь Рита Сирвард. В 1898 году Галуст Гюльбенкян был назначен экономическим советником османских посольств в Париже и Лондоне. Эта должность, наряду с британским гражданством, обеспечила ему мощные политические позиции как в Европе, так и на Ближнем и Среднем Востоке, особенно в Османской империи.
Страны Запада еще не обратили внимания на нефтяные богатства Среднего Востока, а Галуст Гюльбенкян уже осознал перспективы их широкомасштабной разработки. Начало ХХ века. Гюльбенкян — истинный гражданин мира. Получив британское подданство, он расположился в Париже, говорил на шести языках, считался гением аналитики и специалистом по налаживанию связей между Востоком и Западом.
Самым его удачным предприятием было создание в 1912-1914 годах компании «Ирак Петролеум», в которую вошли Франция, Англия, США и Персия и от дивидендов которой сам Гюльбенкян имел 5% прибыли, за что и получил прозвище, приставшее к нему навсегда: «Мистер пять процентов». По словам одного из современников Гюльбенкяна, энергичный, образованный Галуст в бизнесе был очень жесток. Его главным оружием была информация — располагавший обширными связями по всему миру, он мог себе позволить воздействовать на ход деловой жизни — утечка иных сведений могла дорого стоить и правительствам многих стран, и влиятельным персонам.
Он был гением налаживания связей. Его умение заключать самые выгодные контракты поражало всех. Знание людей и умение входить в доверие и было тем бизнесом, который сделал его одним из богатейших людей своего времени. Вторая мировая война застала Гюльбенкяна в Париже... Над ним нависла реальная опасность. В апреле 1942 года он при посредничестве иранского представителя при правительстве Виши и по приглашению посла выехал в Португалию, первоначально намереваясь отдохнуть там неделю-другую. Но сложилось так, что он провёл в Португалии остаток своей жизни — 13 лет — и скончался 20 июля 1955 года на восемьдесят шестом году жизни. Местом его упокоения стала церковь Святого Саркиса в Лондоне. В 1922 году Гюльбенкян в память о своих родителях возвел в Лондоне армянскую церковь Сурб Минас, выделил 400 тысяч долларов на восстановление Первопрестольного Эчмиадзина, содействовал строительству районов Нубарашен и Новая Кесария на окраинах Еревана. Два года — с 1930-го по 1932-й — он занимал пост председателя «Всеобщего армянского благотворительного союза», но ушёл из организации, рассорившись с окружением. И тем не менее вклад Гюльбенкяна в укрепление диаспоры по всему миру был неоценим...
В 1929 году он построил знаменитую библиотеку Армянской патриархии в Иерусалиме и определил постоянную ренту Патриархии, которая, согласно завещанию мецената, выплачивается до сих пор. На пожертвования Гюльбенкяна строились школы и больницы в населенных армянами районах Турции, Ливана, Сирии, Ирака, Иордании, были возведены армянские церкви в Триполи, Багдаде, Киркуке.
Страсть к коллекционированию произведений искусства завладела Гюльбенкяном с юности. Возможно, это увлечение, прошедшее через всю жизнь магната, было следствием его происхождения — армянин, родившийся на перекрестке цивилизаций, в Константинополе, через который прошли и римляне, и греки, и османы, понимал толк в древностях.
приобретена у Эрмитажа в 1929-м году
Подобно большинству чрезвычайно богатых людей, Гюльбенкян находил в коллекционировании произведений искусства отдых от напряжения делового мира. В течение своей жизни он собрал эклектичную, но уникальную коллекцию, сложившуюся под влиянием его путешествий и собственного вкуса. Он постоянно был вовлечён в долгие и сложные переговоры с ведущими экспертами и дилерами, выискивал, покупал... К концу жизни коллекция Гюльбенкяна насчитывала более 6000 предметов со всех континентов, датированных от античности до начала двадцатого века (включая экспонаты из Древнего Египта, Древней Греции, Вавилонии, Армении, Персии, образцы исламского искусства, искусства Европы и Японии). Его притяжение к приобретениям было настолько велико, что он даже называл их своими «детьми».
Так, «семьёй» Гюльбенкяна стали картины Чимы де Конельяно, Рубенса, Ван Дейка, Франса Хальса, Рембрандта, Гварди, Гейнсборо, Ромни, Ренуара, Мане, Дега и Моне. Любимой скульптурой магната был мраморный оригинал «Дианы» Гудона, которую Гюльбенкян купил из собрания Эрмитажа в 1930 году. Взаимоотношения «мистера пять процентов» и большевиков — это отдельная, полная тайн страница его жизни. Гюльбенкян был первым приобретателем, допущенным в эрмитажные кладовые, когда советское правительство решило заработать золото на распродаже культурного наследия.
Интерес советского руководства в переговорах с Гюльбенкяном состоял не только в возможности получить валюту за продаваемые шедевры, но и в деловых связях и влиянии главы крупнейшей нефтяной компании — от Гюльбенкяна требовалось экономическое содействие СССР на мировом рынке. «Деловая начинка» была уже в первых переговорах с Гюльбенкяном, которые вёл в Париже торгпред Советов Пятаков, был поставлен вопрос об экономической помощи Гюльбенкяна СССР. Речь шла о посредничестве Гюльбенкяна в создании международного объединения банков, которые согласились бы финансировать развитие советской тяжёлой промышленности. За помощь в бизнесе Гюльбенкян ожидал большей сговорчивости советского руководства в антикварном вопросе. Михаил Пиотровский в книге «Проданные сокровища Эрмитажа» вспоминал, что Гюльбенкян предложил музею купить на 10 миллионов рублей картин и представил список из 18 лучших картин Эрмитажа, стоящих, по самому скромному расчёту, не менее 25-30 млн рублей. Открытая продажа некоторых из них, как «Мадонна Альба» Рафаэля, «Юдифь» Джорджоне и «Блудного сына» Рембрандта, несомненно, вызвала бы в некоторых странах национальную подписку для их приобретения и покрыла бы сумму. Но конфиденциальность продаж музейных ценностей для советских властей поначалу была не менее важна, чем деньги... Перечисленные шедевры Гюльбенкяну заполучить не удалось, но он приобрёл не менее выдающиеся произведения, а главное, стал первым, кому удалось выбирать вещи непосредственно из эрмитажного собрания. Ещё до революции, в начале своей карьеры, Гюльбенкян имел дела с Россией благодаря своим родственникам — бакинским армянам Манташевым, контролирующим нефтяные промыслы Баку. Во второй раз его интересы пересеклись с российскими в 1928 году, когда он принимал активное участие в разработке богатейших месторождений ближневосточной нефти. В Париже Гюльбенкян познакомился с советским торгпредом Георгием Пятаковым, который во Франции налаживал связи с финансовыми и коммерческими кругами Запада, и Гюльбенкян вызвался помочь Советской России, у которой были довольно большие проблемы с торговлей нефтью. Как президент Иракской нефтяной компании он склонил компанию «Шелл» торговать советской нефтью, цены на которую, как и всё шедшее из СССР сырьё, были демпинговыми. Удачно проведённая операция принесла бизнесмену доверие советских властей и посреднические услуги Гюльбенкяна были оплачены эрмитажными шедеврами.
Рене Лалик, брошь "СТРЕКОЗА"
В течение двух лет, с 1928 по 1930 год, Галуст Гюльбенкян провёл четыре сложнейших раунда переговоров с советским правительством... «Я чрезвычайно заинтересован в заключении аналогичных сделок и в будущем, поскольку убеждён, что цены, которые плачу я, — самые высокие из тех, которые могут реально предлагаться, — писал он своим адресатам в Москве. — Я готов приобрести гораздо более ценные работы, но этому препятствуют ваши сотрудники, не желающие предоставить их на суд независимых экспертов, что было бы наиболее целесообразно и логично»...
Лишь в январе 1930 года Гюльбенкян получил в собственность коллекцию императорского серебра — 24 предмета, изготовленных крупнейшими французскими мастерами XVIII века по заказам русских императриц Елизаветы Петровны и Екатерины II, и полотно Рубенса, уплатив за них 155 тысяч фунтов стерлингов. Каждый новый контракт делал его коллекцию всё более ценной. В результате многочисленных переговоров у него оказались и мраморная «Диана» Жана Гудона, и пять живописных полотен — «Портрет Титуса» и «Афина Паллада» Рембрандта, «Урок музыки» Герарда Терборха, «Меццетен» изысканного живописца рококо Антуана Ватто и «Хорошенькие купальщицы» мастера галантных сцен Никола Ланкре... Осенью 1930 года ему удалось совершить последнюю свою покупку — «Портрет старика» Рембрандта, обошедший ему в тридцать тысяч фунтов стерлингов. Эта сделка была ещё одним подтверждением феноменальных торговых способностей Гюльбенкяна: конкуренты покупали вещи из Эрмитажа, платя в десятки раз больше. Историки пишут, что, вывозя из России сокровища, нефтяной магнат утешал советских продавцов: «Вы счастливы, что избавлены от этой страсти — коллекционирования; она ведь подобна болезни».
Питер Пауль Рубенс, "Портрет Елены Фоурмен"
Большинство купленных в Эрмитаже работ сейчас находится в постоянной экспозиции Музея Гюльбенкяна в Лиссабоне...
Поскольку коллекция росла, Гюльбенкяна всё больше заботили не только сохранность сокровищ, но и необходимость платить налоги на его наследство. Магнат хотел этого избежать, и хранившееся в Париже собрание было разделено из соображений безопасности, часть его была послана в Лондон. В 1936 году коллекция египетского искусства была поручена заботе Британского музея. Поначалу в планах Гюльбенкяна было и создание фонда собственного имени при Национальной галерее в Лондоне, куда были бы собраны лучшие живописные полотна из коллекции. В Британии миллиардер во время Второй мировой войны был объявлен «врагом» — как член персидской дипломатической миссии он поддерживал контакты с французским правительством Виши. Британцы даже временно конфисковали его акции Iraq Petroleum Company. И хотя после войны концессия была возвращена ему с компенсацией, эти действия страны, чьё подданство он имел, раздражало Гюльбенкяна. Кроме того, он подозревал, что его партнеры по бизнесу использовали британское правительство, чтобы выдавить его из концессии. Однако было ясно, что Гюльбенкян хотел видеть свою коллекцию объединённой под одной крышей, где люди могли бы оценить то, что один человек смог собрать на протяжении своей жизни. Уже после смерти миллиардера, в 1960 году, вся коллекция была перевезена в Португалию, где выставлялась во Дворце маркиза Помбала с 1965 до 1969 год. А спустя четырнадцать лет после смерти прославленного коллекционера его желание исполнилось — было построено здание Музея Галуста Гюльбенкяна.
Сегодня музей в Лиссабоне по праву считается одним из лучших в своём роде. Здесь собраны несметные художественные ценности: огромная коллекция искусства Египта, античной Греции и Рима, Востока — ковры, керамика, стекло, уникальные произведения китайского и японского фарфора, а также богатейшая коллекция западноевропейской живописи. Правда, экспонатов, связанных с армянским миром, здесь осталось немного — в 1929 году на территории Армянской патриархии в Иерусалиме благотворитель построил книгохранилище, реставрировал церковь Св. Гроба Господня и подарил Патриархии большую часть произведений древнего армянского искусства из своей коллекции. До сих пор действует и Фонд Галуста Гюльбенкяна, поддерживающий научные, культурные, образовательные, художественные и гуманитарные начинания по всему миру. В составе фонда действует Армянское отделение, ежегодный бюджет которого составляет около 3,6 млн долларов США. Средства распределяются между научными, культурными, образовательными, медицинскими и другими учреждениями Армении и диаспоры. Финансируются проекты по поддержке армянских общин и здравоохранению. Особое внимание уделяется поддержке и сохранению армянских учреждений в Сирии, Ливане и Турции. Значительные суммы были ассигнованы на нужды Матенадарана и Ереванского государственного университета. В 1988–1989 годах, помимо средств Армянского отделения, фонд выделил для помощи пострадавшим от землетрясения в Армении ещё свыше миллиона долларов. «То, как на протяжении своей жизни Гюльбенкян использовал своё состояние, и то, как он им распорядился в завещании, демонстрирует его понимание социальной функции богатства и соответствующие ей обязательства», — напишут в Португалии спустя много лет после смерти Галуста Гюльбенкяна.
Дата: Воскресенье, 01.08.2021, 07:13 | Сообщение # 441
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 145
Статус: Offline
ВОТ ВАМ И ПРИШВИН! СОБАЧКИ, УТОЧКИ, ДЕРЕВНЯ..
материал удалён администрацией сайта по причине появления ОГРОМНОГО пласта противоречивых сведений и полной невозможностью проверить их достоверность - физически затруднительно прочитать ВСЕ дневники писателя!..
Это он "задрал" юбку Мэрилин Монро, снял «В джазе только девушки» и придумал нуар.
...До конца жизни – а его жизнь была долгой и длилась 95 лет – Билли Уайлдер, режиссёр и обладатель шести «Оскаров», жалел, что не убил Гитлера. В 1930-м Уайлдер работал репортером в Берлине и однажды встретил будущего фюрера в кинотеатре. «Я сидел в ложе кинотеатра “УФА-Палас”, а Гитлер расположился в соседней ложе. Я мог его застрелить, но мне не хватило двух вещей – смелости и пистолета», – вспоминал он...
Будущий режиссёр родился в 1906 году в местечке Суха-Бескидзка в Галиции в семье еврея Макса Вильдера – управляющего гостиничной сетью. По-настоящему мальчика звали Самуил Вильдер: он поменяет имя позже по совету коллег, когда окажется в Лос-Анджелесе в начале 30-х. Отец же прочил Самуилу будущее юриста и отправил в университет в Вене. Однако вскоре тот бежал оттуда в Берлин: ему хотелось огней яркой жизни, а Берлин 20-х был городом соблазнов, ночных клубов, нуара и зарождающейся киноиндустрии. Там Вильдер стал работать репортёром и писать сценарии к немым фильмам. Он вспоминал своё знакомство с отцом психоанализа Зигмундом Фрейдом: «Я приехал брать у него интервью, но не успел и рта раскрыть. Только и смог, что показать ему визитку. Он спрашивает: “Герр Вильдер? Из газеты Die Stunde?” Я говорю: “Да”. А он и говорит: “Дверь вон там!”». Фрейд просто ненавидел репортёров – к тому же газета, в которой работал Уайлдер, была таблоидного формата: много фотографий и сплетен, мало аналитического текста...
В 30-е Вильдер, спасаясь от нацистов, переехал во Францию. Оттуда смог добраться в США, его родители остались в Европе и погибли в концлагерях. В Америке Самуил, едва знавший английский, жил впроголодь, но продолжал мечтать о большом кино. Вскоре жизнь свела его со сценаристом Чарльзом Брэккетом, который не только уговорил Вильдера сменить имя и фамилию, но и поднатаскал его в английском, научив заодно и законам «американского» киношного жанра. Они стали вместе писать сценарии романтических комедий, а голливудские студии – их покупать. В экономике США царила депрессия, «лёгкое» кино пользовалось спросом – с 1938 по 1941 год по сценариям Брэккета-Уайлдера вышло не менее шести картин, в том числе фильм «Ниночка», где сыграла звезда немого кино Грета Гарбо.
В 42-м Уайлдер сам сел в режиссёрское кресло – чтобы, как говорил он позже, «перестать страдать, видя, как другие режиссёры кромсают его сценарии». Он начал с легкого кино – комедия «Майор и малютка» 1942 года, например, получила премию Национального совета кинокритиков США, – но очень быстро переключился на острую сатиру и стал снимать то, что сам называл «голливудской изнанкой». Его картину 1944 года «Двойная страховка» называют образцом классического нуара. По сюжету роковая красотка убеждает своего любовника, страхового агента, убить мужа. Сценарий Уайлдеру помогал писать мастер «крутого детектива» и хронический алкоголик Раймонд Чандлер. Вдвоём они показали тёмную сторону богатой жизни: интриги, убийства, потерянные мечты и алкоголизм.
Эту же тему Уайлдер развил и в картине 1950 года «Бульвар Сансет», которая получила три «Оскара». Эта лента о забытых звёздах Голливуда привела в ярость цензуру. До начала 60-х годов Ассоциация кинокомпаний США руководствовалась «кодексом Хейса» – сводом правил, который запрещал показывать в фильмах наготу, секс и наркотики. Уайлдер словно в насмешку нарушил весь кодекс целиком...
В ответ на нападки цензоров он отвечал, что зритель, который идёт на его фильмы, не может ошибаться: «Каждый из них в отдельности может быть полным кретином. Но тысяча кретинов, собравшихся вместе в темноте – это уже гениальный критик».
И всё же главными картинами, благодаря которым Билли Уайлдер вошёл в историю кино, остаются комедии. В 1957 году он снял «Зуд седьмого года». Именно в этой картине Мэрилин Монро стоит над вентиляционным люком, воздух из которого поднимает ей юбку. Эту сцену придумал сам Уайлдер, который позже говорил, что «она далась ему чертовски дорого»: «За съёмками на улице наблюдали тысячи фанатов. В итоге пришлось перенести съёмки в павильон: каждый раз, когда юбка Мэрилин поднималась, на улице становилось слишком шумно».
В 1959 году на экраны вышла лента «Некоторые любят погорячее»: в русском прокате – «В джазе только девушки». Эту авантюрную историю о музыкантах, которые скрываются от гангстеров, переодевшись в женские платья, многие критики до сих пор считают лучшей комедией всех времён – хотя на съёмках царила атмосфера, далёкая от дружелюбной. Уайлдер постоянно ругался с Монро. «Вопрос стоял так: “Как сделать, чтобы у неё появилось настроение?” Чтобы не возникала стена, чтобы не биться об эту стену. Она играла идеально, когда помнила текст. Могла безупречно сыграть диалог на три страницы, а потом застопориться на фразе: “Это я, Душечка”», – вспоминал он. Кроме того, его бесило, что Мэрилин вечно опаздывает на съёмки: «Но я терпел и ждал её. Полдюжины раз был готов свихнуться. Но много раз говорил себе, что я ей не муж».
За свою карьеру Билли Уайлдер снял больше 20 фильмов. В его картинах играли те, кого сегодня принято называть «голливудскими иконами»: Одри Хепберн и Хамфри Богарт, Джек Леммон и Ширли Маклейн... С Хепберн режиссёр был дружен до её смерти от рака в 1993 году. Он говорил, что её кончина стала для него сильным ударом, и выделял Одри как актрису, которая «в обычной жизни выглядит, как обычная девушка». А вот её партнёра по фильму «Сабрина» Хамфри Богарта Уайлдер называл «безумным засранцем». «Но я всё же ему сочувствовал. Ведь он был антисемитом, который женился на еврейке», – со свойственным ему юмором говорил режиссёр. Богарт был женат на актрисе еврейского происхождения Лорен Бэколл.
Из-за того, что в фильмах Уайлдера снимались записные красотки, многие считали, что он крутит с ними романы. Однако Уайлдер был верным мужем: ещё в конце 40-х он женился на актрисе Одри Янг и прожил с ней до своей смерти в 2002-м. Янг вспоминала, что Уайлдер вечно спешил – даже свадьбу он едва успел втиснуть по времени между съёмками. «Этот сумасшедший решил ехать жениться в Неваду, потому что там процедуру можно оформить быстрее. Я была в джинсах и свитере и попросила десять минут, чтобы переодеться. Но Билли сказал: “Ты поедешь в том, в чём ты стоишь, или мы вообще никогда не поженимся!” По дороге он купил мне обручальное кольцо за 17 долларов»...
После 1981 года Уайлдер совсем перестал снимать кино. Он жил уединённой жизнью в своём особняке в Лос-Анджелесе и даже интервью давал редко. Вернуться в режиссёрское кресло этот классик Голливуда захотел лишь однажды. В 90-е Уайлдер загорелся идеей снять фильм об Оскаре Шиндлере, немецком промышленнике, спасавшем евреев в годы войны. Но его опередили: оказалось, что права на экранизацию этой истории уже купил Стивен Спилберг. «Хорошая получилась картина», – сказал Уайлдер, посетив премьеру. И после паузы добавил: «Хотя я снял бы лучше».
Дата: Суббота, 14.08.2021, 10:02 | Сообщение # 443
Группа: Гости
Он задумал создать еврейское государство в Америке. Выкупил земли на Гранд-Айленде и заложил камень под столицу – город Арарат. Вот только дальше дело у Мордехая Ноаха в 1825 году не двинулось.Одну из первых «громких» попыток основать еврейское государство предпринял в XIX веке человек по имени Мордехай Мануэль Ноах. Он был уверен, что сделать это в Палестине невозможно, и хотел поселить всех евреев вблизи Нью-Йорка в государстве под названием Арарат. Де-юре Ноах планировал просто создать в США отдельный еврейский штат, который де-факто должен был стать государством в государстве, с «араратской» конституцией и, конечно же, президентом – в его лице.
Ноах родился в 1785 году в Филадельфии и был потомком португальских и немецких евреев. Отец был успешным промышленником: жертвовал солидные суммы на Войну за независимость, да и сам принимал в ней участие. По некоторым сведениям, на свадьбе родителей Мордехая присутствовал сам генерал Джордж Вашингтон. Есть данные и о том, что отец Мордехая принимал самое деятельное участие в подготовке Декларации независимости США, подписанной в Филадельфии 4 июля 1776-го. Так что политическая карьера была уготована Мордехаю с детства. И нужно сказать, он нисколько этому не противился.Отправившись изучать право в университет Чарльстона в Южной Каролине, Ноах параллельно стал писать в местную газету. Интересовала его внутренняя и внешняя политика. В частности, он активно продвигал идею, что новой войны с Британией не миновать. Это, кстати, звучало в унисон с выступлениями «военных ястребов» в Конгрессе США. Мордехай же был настолько уверен в своих суждениях, что часто слишком уж горячо отстаивал их в спорах. В ход шли порой и кулаки, и даже револьверы. Одна из дуэлей закончилась смертью оппонента... Вскоре после этого, в 1812-м, действительно началась война между США и Великобританией. А ещё через год, в 1813-м, новоиспечённого выпускника Ноаха назначили консулом США в Тунисе. Среди прочего в его консульские обязанности входили переговоры по освобождению американских торговых судов, часто захватываемых пиратами у берегов Северной Африки. В 1816 году произошло очередное нападение на американских моряков. Пираты взяли их в плен и потребовали в качестве выкупа баснословную сумму. Министр иностранных дел США разрешил Ноаху выплатить лишь треть. Недовольные таким раскладом разбойники грозили убить заложников. И тогда Ноах внёс остаток суммы из собственных средств. Началась служебная проверка, в ходе которой Ноах объяснил свои действия «религиозными убеждениями»: «Нельзя иметь возможность спасти людей и не сделать этого»... В итоге Ноаха отстранили от почётной должности за неповиновение министру. В решении об увольнении было сказано: «Религия господина Ноаха стала препятствием в выполнении консульских функций».Мордехай так это дело оставить не мог. Вернувшись в Америку, он направил мотивированное письмо Конгрессу с разъяснением ситуации. А потом организовал целый ряд публикаций на эту тему в ведущих изданиях страны. Резонанс был огромный, в особенности среди членов еврейской общины. На фоне такой общественной реакции специально собранная комиссия Конгресса постановила, что никаких нарушений в действиях Ноаха не было, что он был верен американским принципам. Ему даже предложили вернуться на консульскую работу, но он, восстановив свою репутацию и подняв рейтинг среди членов общины, был уже всецело поглощён другой идеей. В 1818 году Ноах был приглашён как почётный гость на открытие синагоги новой еврейской общины Нью-Йорка. Пройдясь по истории преследования евреев, он обосновал необходимость создания для них нового дома, заверяя в своей речи присутствовавших, что когда-нибудь таким домом вновь станет Святая земля, но пока необходимо сконцентрировать усилия по созданию еврейского государства здесь, в Америке. Вскоре Ноах выбрал и место – Гранд-Айленд на реке Ниагара, вблизи города Буффало. Предполагалось выкупить его весь – это была территория площадью около 70 квадратных километров. Но изъявив желание приобрести земли в 1820 году, Ноах получил официальное разрешение лишь через пять лет. Да и то местные власти позволяли ему выкупить лишь треть острова. Тогда Мордехай решил начать с создания одного города – Арарата, который в будущем бы стал «столицей еврейского штата и вечным местопребыванием сынов израилевых». О грандиозном проекте рассказывали все американские газеты. Мордехай же начал приглашать евреев со всего мира переехать в Америку. Делал он это, как водится, с помпой. Вот как начинались его воззвания к еврейским общинам Европы, Азии и Африки: «Я, Мордехай Мануэль Ноах, гражданин США, бывший консул Штатов в городе и королевстве Тунис, Б-жьей милостью, правитель и судья Израиля, предлагаю убежище евреям всего мира, где они смогут наслаждаться миром и счастьем, которых лишены в местах своего нынешнего проживания из-за нетерпимости и угнетения». В данной прокламации Ноах призвал все синагоги мира провести перепись еврейского населения и ввести налог в один испанский доллар в пользу становления и развития города Арарата. «Судьёй и правителем» Ноах провозгласил себя на четыре года, оговорив, что пост этот выборный. Право въезда в город имели евреи из любой части света.
Вскоре состоялась и торжественная церемония закладки нового города. Мероприятие вызвало неимоверный интерес: народу было столько, что заготовленных лодок не хватило, чтобы перевезти всех на Гранд-Айленд. Тогда было решено проводить церемонию, на которой присутствовали все официальные лица города и штата Нью-Йорк, в синагоге Буффало. Перед входом участники процессии установили каменную доску с надписями на иврите и английском. Первая гласила: «Слушай, Израиль, Б-г наш един». Вторая: «Арарат, город-прибежище для евреев, основан Мордехаем Мануэлем Ноахом в месяц тишрей 5586, в сентябре 1825 г., в 50-ю годовщину американской независимости». Произнеся речь, повторившую разосланное им по всему миру воззвание, Ноах ещё раз подчеркнул, что Аррарат – это временное убежище евреев, где общими усилиями будут создаваться условия для возрождения еврейского государства в Эрец-Исраэль. Завершал церемонию артиллерийский салют. Когда он отгремел, вся эта история, по сути, и закончилась.
Единомышленников нужного финансового масштаба у Мордехая не нашлось, а потянуть проект собственными силами он не смог. Американские евреи отнеслись к предложению Мордехая с полным равнодушием, да и в остальном мире собирать налог в один испанский доллар для далёкого, утопического города-государства тоже не спешили. Раввины европейских стран были почти едины в своих отзывах о Мордехае, называя его безумцем, шутником, а то и вовсе шарлатаном. Впрочем, с последним можно поспорить, так как вплоть до своей смерти в 1851-м Ноах был активным защитником еврейской культуры. Борясь с ассимиляцией, он предлагал создать в США отдельную еврейскую систему образования. А после «Дамасского дела» – в 1840 году евреев Дамаска обвинили в ритуальном убийстве священника и его слуги – в своей речи «Размышления о воссоздании еврейской нации» Ноах ратовал за скупку земель у турецкого султана, чтобы общими усилиями создать еврейское государство на исконной земле Израиля. Но история, как известно, предоставила этот шанс уже другим. О попытке, предпринятой Мордехаем Ноахом, сегодня напоминает лишь камень, которому предстояло лечь в основу «Арарата, города-прибежища для евреев». Он хранится в музее Исторического общества города Буффало.
Мне восемьдесят четвёртый год… Да… Как-то совсем неожиданно подкрался этот срок и дал о себе знать кашлем, одышкой, одутловатостью и болью в суставах… Но главное, главное! Пониманием отчётливым очень малого срока, отпущенного мне до ухода туда… куда-то… до расставания со всем любимым, спрятанным где-то глубоко-глубоко. Неужели больше никогда я вместе с мамой не буду возвращаться в поздних сумерках из глухого леса в свою хотьковскую избу?.. Неужели с папой больше никогда!!! Никогда не буду я сидеть на западной трибуне московского стадиона «Динамо» на матче ЦДК-«Динамо», и папа говорит: «Впечатление такое, что цэдэковцев больше на поле, чем динамовцев…» И не раздастся радостный, заливистый звонок моего взрослого велосипеда, а бабушка из нашего кухонного окна на четвёртом этаже не крикнет: «Эй, номер двадцать два шестьдесят четыре (это был номер моего велосипеда), идите обедать!» Неужели никогда не замрёт мое сердце, и не двинется мягко в разные стороны оливково-серый с белоснежной чайкой среди тусклых золотых завитков мхатовский занавес, и не зальёт светом и счастьем гостиную с колоннами, с тёплым майским садом за дверьми и тремя сёстрами на авансцене?.. Да нет, не зальёт. Неужели я до конца дней обречён смотреть одну концептуалистическую дребедень с её мнимой сложностью, которой пытаются заменить подлинность пьесы «на смыслы». Да, всё так, только так. Ну, хорошо. А Тарховка, наши ночи счастливые с жарко натопленной печью среди белоснежных снегов… Господи? Ну что ты несёшь, дурень? Ну, конечно, нет… Но ведь было, было… счастье прошлых лет… А ты нерадиво отнёсся к той бриллиантовой россыпи тысяч (восемьдесят четыре на триста шестьдесят пять), около сорока тысяч дней, которые тебе были даны, нерадиво. Вот он, девятый десяток! Вот они - восемьдесят четыре года. Совершенно неожиданно. Всё было как-то нормально… и, казалось бы… Ан нет! «Снаряды ложатся всё ближе и ближе! Ещё один - и здравствуйте, Константин Сергеевич!» - как говорил артист Московского Художественного театра Борис Николаевич Ливанов… - Ну что ж! И там неплохая команда собирается - не так скучно будет, как на этом свете! - утешал себя один знакомый артист. Так-то оно так… «А вы, молодой человек, что хотите играть?» - спросят Константин Сергеевич, Евгений Багратионович, Олег Николаевич, Георгий Александрович, Юрий Петрович - да их там целая толпа, выбирай - не хочу! «Я-то? Ну что ж, вот не сыграл я Федю Протасова - его хотел бы. Или царя Фёдора Иоанновича - тоже неплохо… А Иванов Чехова? У меня ведь и трактовка интересная есть! А?! Или Юлий Цезарь Шекспира?! Могу!» «Э-э-э, не-е-ет, - скажут вышеупомянутые мэтры, сидя рядышком на садовой лавочке под капарисами и лаврами, потягивая лимонад «Буратино». - Не-е-ет, молодой человек! Нет. На эти роли есть у нас Качалов, Москвин, Смоктуновский, Симонов, Меркурьев, Ливанов, Болдуман… Вот они в очереди за талонами стоят. Да и поменьше роли все разобраны - вон вторая очередь, подлиннее, там и Борисов, и Богатырёв, и Евстигнеев, и Стржельчик, и Трофимов, и Грибов, и Масальский… Яковлев, Папанов… Стоят, толкаются, интриги плетут… Так что вы уж давайте начните с малого: «К вам Александр Андреич Чацкий!» - и всё! А что? Роль-то и крохотная, но добротная, можете и дикцию подработать - ведь у нас плоховато с этим делом…» Вот и лежу под капельницами, дышу кислородом, глотаю сотни таблеток - и всё для того, чтобы оттянуть неотвратимость этого разговора … На этом свете хоть каким-то уважением пользуюсь - вон, отдельную палату дали с телевизором, хоть и шипит, - а там что? Заново всё начинать?! Да, конечно, плоховато я распорядился бриллиантовой россыпью тысяч дней (восемьдесят четыре умножить на триста шестьдесят пять равняется…). Телефон-то с калькулятором не работает, а сосчитать так… Ладно, потом сосчитаю, в общем, плоховато. Вот, собственно говоря, и всё. Вечер в больнице - самое дохлое время. За окном тьма и тоска. Днём можно любоваться Маркизовой лужей. Сейчас ничего не видно. Чёрная ночь, холодное мокрое стекло. Ветер бросает в стекло пригорошни дождя со снегом, выбивает тревожную дробь. В такие вечера невольно лезут в голову ненужные мысли, в основном - тревожно-грустные… Но разве я одинок? Да нет, конечно. Жена, девочки, внуки. Вроде всё хорошо… Ан нет, тоска гложет. Каждый умирает в одиночку. Так назван роман Фаллады. И назван точно. И в Москве в бытность мою депутатом… вроде не один. Много новых друзей, нужное, хоть и трудное дело… Но вот сижу я один в нашей коммунальной квартире на Покровке, в квартире, в которой я родился, в квартире, в которой прожил детство и юность. Раньше она была полна народом: дедушка, бабушка, мама, папа, Жора, я, Ася, Агаша, Костя, Марисаковна - жили семьёй… Иногда поругивались, мирились. Помогали друг другу. Ася гуляла со мной маленьким на Чистых прудах… Пережили войну… Керосинка, примусы, керогазы… печки… Карточки… Наши венские стулья, для крепости перевязанные Асиными телефонными шнурами… Аптека на первом этаже, наш двор, пропахший валерьянкой … Кот Барсик… И вот стали тихонько, один за другим, уходить из квартиры её жители… Дедушка… Агаша… Я перебрался в Ленинград, и оставшиеся - Ася, Костя, папа, мама, бабушка - радостно встречали меня пирогами, чаем… Рассказы, разговоры… Но время брало своё, пустела квартира, ушла и бабушка, ушли и мама, и папа, и Костя… Последней была Ася… Потом и она ушла. Пусто и тихо. Новыми жильцами почему-то долго не заселяли. Остались столы, стулья, кастрюли, ножи, вилки - всё, всё для жизни, а жить уже некому. Тишина. Пусто. И я в пустоте. И только теперь, в этой пустоте, я впервые почувствовал, какой драгоценностью была та жизнь и что уже не вернёшь ничего. В ледяной тишине квартиры я, шаркая ногами в тапочках, стараюсь шаркать так же, как папа… И эхо пустой квартиры отвечает мне папиной близостью… Или крикнешь громко в чёрную пустоту: «Мама! Чай будешь пить? - и на долю секунды воскресает наш круглый обеденный стол, покрытый лысой, потертой клеенкой, алюминиевый чайник с подгоревшей деревянной ручкой и грелкой-«купчихой»… И вновь тишина и смерть. Быстро прошла жизнь! Школа, рисование, футбол, первая любовь, телефон-автомат на Покровке. К-7-55-63… Лиду можно? Зачем эта гулкая пустота в квартире? И я один смотрю в кухонное окно на белый снежный двор, на голые чёрные деревья, слушаю воронье карканье… Вот собаки - бездомная дворовая стая - мои друзья… Их глава, его звали Бимом, - здоровенный чёрный дворняга - был сдержан, но приветлив. Его жена - вертлявая Бэлла - смотрела заискивающе и ласково. И много их разновозрастных детей. Жили они в подвале соседнего полуразрушенного дома. Во время съездов и съёмок неделями я жил в Москве, в нашей пустой и тревожно-грустной квартире. Никогда не ласкал собак, не почесывал Бима за ухом, да он бы и не позволил подобной фамильярности. Отношения были чисто мужские, сдержанные. Подкармливал их, чем мог. В бывшем магазине «Центросоюз» иногда выбрасывали ужасные котлеты - больше ничего не было на прилавках, а эти котлеты - человек съесть их просто не мог, серо-зелёные какие-то… Из чего они были сделаны? Но на абсолютно пустом прилавке лежали только они, я брал штук десять-двадцать и давал собакам. Они привыкли ко мне и всегда приветствовали, подбегая и махая дурацкими своими хвостами. Так продолжалось два года. И вот съезд был распущен, съёмки закончены, и я прощался с Москвой, с квартирой, звенящей и гулкой от пустоты… Понимал, что уезжаю надолго и что этот период зыбкой близости с прошлым закончен навсегда. Пошёл к мяснику в магазин. За две пол-литры, которые удалось достать случайно, он продал мне два кило вырезки из своих секретных запасов. Нарезал вырезку из много-много кусков. Уезжая, я взял вещи, запер двери и вышел во двор. Собаки подошли. Я протянул Биму ладонь, на которой лежал кусок вырезки граммов сто. Бим понюхал. Отошёл и вопросительно посмотрел на меня. «Ешь, Бим, ешь!» он осторожно взял с ладони мясо. Не глотал. Держал в зубах и глядел на свою стаю. На Беллу. Я протянул и Белле кусок. И щенкам. Белла и дети стали есть. Тогда и Бим проглотил невиданное лакомство. Я ещё и ещё давал ему мясо. И Белле, и щенкам. Наконец мясо кончилось. Бим посмотрел вопросительно. Я показал Биму пустые ладони. Бим постоял, потом подошёл и ткнулся мягким своим носом мне в колено и постоял так минуты две. Оглядел я мой остывший, холодный двор, вдохнул родной аптечный запах. Посмотрел вверх, на голый пустой балкон чёрной лестницы, с которого мама когда-то, провожая меня, махала мне рукой… Посмотрел на Бима… на собак… Они вильнули хвостами… Я сказал им: «Пока!» - и пошёл на вокзал. Больше я их никогда не видел.
Дата: Суббота, 28.08.2021, 10:37 | Сообщение # 445
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 253
Статус: Offline
СТО ЛЕТ НАЗАД родился ЯКОВ КОСТЮКОВСКИЙ...
Реплики из фильмов "Операция "Ы" и другие приключения Шурика" (1965), "Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика" (1966), "Бриллиантовая рука" (1968) заняли бы целую полосу любой газеты.
Искрящееся остроумие на фоне нынешнего сортирного киноюмора по-прежнему воспринимается актуально. Что свидетельствует о таланте авторов...
«Птичку жалко», «Короче, Склифософский!», «Чей туфля?», «Шляпу сними», «Огласите весь список, пожалуйста», «Руссо туристо, облико морале», «Чтоб ты жил на одну зарплату», «Буду бить аккуратно, но сильно», «Туалет типа “сортир”», «Шампанское по утрам пьют или аристократы, или дегенераты», «Надо, Федя, надо!», «Наши люди в булочную на такси не ездят»…
Эти и многие другие фразы, прозвучавшие в фильмах «Операция “Ы” и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница» и «Бриллиантовая рука», он придумал в соавторстве с Морисом Слободским. С лёгкой руки Леонида Гайдая они «ушли в народ» и стали крылатыми, но их авторы, как и большинство сценаристов, прожили жизнь в стороне от всенародной любви и популярности.
23 августа исполнилось 100 лет со дня рождения выдающегося советского и российского писателя-сатирика, поэта, драматурга и сценариста Якова Костюковского.
На церемонии вручения премии «Ника», 2011 год
Родился один из остроумнейших людей Советского Союза 23 августа 1921 года в городе Золотоноше Кременчугской губернии (сейчас Черкасская область Украины) в еврейской семье. Ещё в школьном возрасте он начал писать сатирические стихи и эпиграммы, занимался в литературной студии при Харьковском Дворце пионеров. По окончании школы в 1939 году юный сатирик поступил на литературный факультет Института философии, литературы и истории (ИФЛИ) в Москве, однако получению полноценного образования помешала война, которую Яков Костюковский прошёл во фронтовом отделе «Комсомольской правды», дивизионной газете «За Отечество!», газете Московского военного округа «Красный воин». После войны работал в «Комсомольской правде», пока не попал под кампанию борьбы с космополитизмом, после чего до конца жизни зарабатывал литературным трудом.
Кроме упомянутых киношедевров Гайдая Яков Костюковский участвовал в написании сценариев к комедиям «Ехали мы, ехали…», «Штрафной удар», «Неисправимый лгун», «Ни пуха, ни пера!», «Соло для слона с оркестром», «Комедия давно минувших дней», «Хорошо сидим!». Также в его творческом наследии – сборник сатирических стихов «Мужской разговор», либретто оперетты Исаака Дунаевского «Два дня весны», многочисленные рассказы, репризы и фельетоны.
Скончался легендарный сценарист и сатирик 11 апреля 2011 года в возрасте 89 лет. Его похоронили рядом с женой на Введенском кладбище Москвы.
К юбилейной дате Якова Костюковского мы публикуем подборку его знаменитых «Мемуаразмов». Сам автор в шутку называл их «сплавом неприхотливых мемуаров и лёгкого маразма».
Вообще же это записи высказываний известных людей и диалогов с ними, а также наблюдения и мысли самого сатирика, опубликованные его дочерью Инной Костюковской.
Из разговора с дочерью: – Ты можешь себе это позволить, потому что ты – дочь писателя. А я не могу, потому что я – сын бухгалтера...
– Я знаю одну типично хасидскую семью. Муж утверждает, что пить надо больше. Жена считает, что пить надо меньше. Как вы думаете, ребе, кто из них прав?– Не знаю. Главное в другом: и он и она согласны в том, что пить надо…
Я за брак по расчёту, но в браке рассчитываю на любовь!
С Леонидом Утёсовым:– Леонид Осипович, почему Ваш друг Арнольд в карты выигрывает, а на бегах проигрывает?– Потому что, Яша, он не может спрятать в рукаве козырную лошадь.
С Морисом Слободским:– Знаешь, Морис, сегодня ночью я видел жуткий сон. Мне снилось, что армейцы проиграли динамовцам 0:7.– Ты, Яков, всё-таки не наш человек! Как ты вообще мог спать, если наши проигрывали 0:7 !?
Александр Бек:– Мне Союз писателей предлагал и дачу, и машину, и квартиру. Я отказался. Много не нахапаешь, а некролог испортишь...
Фаина Раневская:– Когда я умру, на панихиде положите меня в гробу лицом вниз: никого не хочу видеть...
– Газета печатает анекдоты с антисемитским душком.– Правда?– Нет, «Комсомольская правда»…
Я – человек немолодой и могу выпить только полрюмки водки, но начинаю всегда с нижней половины...
Израиль – моя историческая родина, а Россия – доисторическая...
Семён Липкин:– Знаете, Яша, я нашёл у царя Соломона замечательную фразу. В переводе она звучит так: «Я могу себе позволить всё и поэтому всего себе не позволяю». По‑моему, это полезный совет Владимиру Путину...
– Зря Михалков уволил из Дома кино Юлия Гусмана. Всегда надо иметь при себе умного еврея.– Да это ещё Энгельс понимал...
Я вышел на сцену ЦДЛ и успел только сказать: «Добрый вечер, дорогие друзья!», как из зала кто‑то крикнул: «Твои друзья в Израиле»… Конечно, из зала кричал негодяй, но по существу он был прав...
На встрече Старого Нового года в ЦДРИ был конкурс на лучшую эпиграмму. Главный приз – жареный гусь. Первое место заняли молодые сатирики Бахнов и Костюковский, написавшие всего две строчки: «Хотим гуся! Эпиграмма вся».
При встрече с Шендеровичем:– Виктор, я вам сейчас скажу слова, которые мне почти некому сказать… Я рад вас видеть.
Дата: Четверг, 02.09.2021, 01:52 | Сообщение # 446
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 315
Статус: Offline
Евгений Леонов: кроткий гений
К 95-летию великого актёра
Сегодня исполняется 95 лет со дня рождения Евгения Павловича Леонова, феноменального актёра, одного из самых любимых в стране. И если я правильно понимаю, то одного из самых неразгаданных. Попробуйте в двух словах описать, каков его Винни-Пух, Тевье-молочник, чатланин Уэф или Король из «Обыкновенного чуда», ничего не получится. Там же сплошные парадоксы, «друзья гения». Поэтому и фильмы с его участием никогда не надоедают. Тем более что снимался Евгений Павлович у прекрасных режиссёров – Захарова, Данелии, Митты, Рязанова.
"Донская повесть" Евгения Леонова действительно очень любили в нашей стране. И не только как актёра. Любили – ох, как это скучно сейчас прозвучит! – за редчайшую человеческую доброту. Кажется, в нём вообще не было ни зла, ни подлости – ни грамма. Иначе давно бы раскопали и растрезвонили. Ну, обижался он часто, было такое дело, так это от его совершенно незащищённой искренности, от какой-то несовместимой с жизнью кротости. Сам-то Леонов, конечно, в себе копался и сомневался бесконечно. И у него до конца жизни сохранилась эта немного извиняющаяся интонация. Та, с которой он говорил «Я король...» в «Обыкновенном чуде», помните?
"Я - король, дорогие мои". "Обыкновенное чудо"
«Токаришка» И всё-таки. Если и есть в советском кино настоящая Золушка, беспримесный селфмейд, то это Леонов. У него на старте не было ничего, кроме таланта и желания. Ни покровителей, ни вот этого вульгарного умения «пролезть без мыла», ни железа в характере. И кажется, его всегда мучило внутреннее одиночество. В детстве его дразнили толстым (дети бывают всё же очень жестоки, даже старший брат Николай обзывал его жирным), учителя считали его рохлей, потом учёба-работа и семья (его самый главный свет в окошке). Леонов по молодости старался быть коллективным, но в актёрской среде дружат специфически, и Евгений Палыч, когда жизнь пошла под горку, стал, по его выражению, индивидуалистом. Ну а в старшем возрасте, когда один за другим уходят близкие, любая жизнь тает, истончается и превращается в воспоминания.
"Дело Румянцева" Когда началась война, он, семиклашка, пошёл токарем («токаришка» – называл сам себя) на авиазавод, там же работали отец, мать и брат. Когда мог и успевал, ходил на спектакли – видел самого Качалова и Книппер-Чехову. Ещё в школе Леонова пригласили сниматься. Случайно – кто-то из съёмочной группы искал смешного и пухлого мальчика. Но увы, то ли родители не пустили, то ли сам испугался. А в школе его с тех пор стали дразнить актёром, и слово-мечта запало в его романтическую душу. Потом, поступив в авиационный техникум, с третьего курса Леонов сорвался – пришёл поступать в театральную студию. Смешной, маленький, в ужасном пиджаке, ни грации, ни слуха, ни голоса, стоит он перед комиссией и со всей юношеской серьёзностью, глядя бодуче исподлобья, заводит что-то любовное из Блока. Комиссия давай хохотать. А Леонов только белеет, представляет себя неимоверным влюблённым красавцем и оборотов добавляет – куда только вся мягкость подевалась! Страшная сила, говорил, в него вошла – «в ответ что-то грянули струны, исступлённо запели смычки...» Комиссия умолкла, лица вытянулись, и Леонова приняли. Сразу. Без других экзаменов.
"Большая перемена". "Не монтируюсь я с партой..." Жизнь в горку Впервые его снял в своём кино «Счастливый рейс, или Машина 22-12» Владимир Немоляев (это был крупный план пожарного), потом, в «Морском охотнике», Леонов был коком. Дочка Немоляева, десятиклассница Светлана, конечно, была влюблена. Но вообще-то у Жени Леонова романов не было. Не излучал он мужского притяжения. Молодые актрисы его в упор не видели. В 30 лет он уже и не пытался ухаживать, играл каких-то шофёров и слуг, классический неудачник, в общем. Но потом повезло, режиссёр Яншин в Театре Станиславского дал ему роль влюблённого Лариосика в «Днях Турбиных» – и успех окрылил Леонова, он, что называется, поверил в себя. И вскоре со свердловских гастролей привёз свою первую и единственную, любимую и ненаглядную, свою красавицу Ванду. Прямо на улице познакомился. В 1959 году у них в проходной комнате коммуналки на Васильевской улице родился сын Андрюша. Леонов был сумасшедшим отцом. Почти буквально. Его фанатичная опека была почти невыносима. Любое учительское замечание в адрес сына вызывало страшные переживания Леонова. Так было всегда. Даже когда Леонов-младший стал взрослым мужчиной, отец упрашивал его останавливать машину, если хочется чихнуть. «Остановись, высморкайся, а потом дальше можешь ехать». Подсовывал ему газетные вырезки о гололёде, например. Всё что угодно, лишь бы уберечь сына от воображаемых неприятностей.
"Осенний марафон". "Тостующий пьёт до дна!" Леонову всегда хотелось идеала, он боготворил жену. В «заграницах» бывал только в женских отделах, покупая вот эту кофточку и вот эту юбочку для Вандочки, и расстраивался, если не угадал фасон. Самому Леонову было плевать, как он выглядит. Его приличный вид – это вечное бдение жены. Надеть на Леонова галстук могла только она, да и то после тонны уговоров. Леонов давным-давно примирился с тем, что он некрасив, толст и смешон. Согласился с навязанным ему стереотипом из внутренней скромности, мягкости и стеснительности, да так и приклеилось. А ведь, в сущности, это нелепость. Вообще-то, в молодости Леонов был красавец не хуже Табакова. Пересмотрите фильм «Гори-гори, моя звезда», где они играют вместе, и сравните непредвзято, не обращая внимания на то, что персонаж Табакова говорит снисходительно про кривые ножки Леонова...
"Полосатый рейс". "Тигр, в основном, состоит из трёх частей: передняя часть, задняя часть и хвост" Первая советская эротика и триллер В 1961 году на экраны вышел «Полосатый рейс», где Евгений Леонов сыграл буфетчика Шулейкина. За актёром окончательно закрепилось амплуа комика. Как ему это далось, другой вопрос. Все знают поучительную историю, как наш самый гуманный в мире кинематограф оставил актёра один на один без всякой защиты с громадным тигром. Для пущей убедительности, разумеется. Леонов со временем привык рассказывать об этом весело, хотя по режиссёру Фетину за такую выходку уверенно плакала уголовная статья. Но кроме этого «Полосатый рейс» знаменит первой советской эротикой – это знаменитая сцена, когда Леонов выскакивает из ванны и бежит, сверкая задом (и вовсе не толстым, кстати), по кораблю... "Полосатый рейс". Звезда эротики Министр Фурцева была в бешенстве, это с ней случалось часто. Она долго-долго, запершись в кабинете, пересмативала эпизод, а затем всё же распорядилась вырезать самые «порнографические» куски.
«Моргала выколю» Настоящая слава лавиной пришла к нему ещё в 1971-м, когда страна посмотрела «Джентльменов удачи». Леонова караулили у служебного входа в театр, на рынке ему дарили лучшие помидоры и хурму, гаишники салютовали, и все хотели с ним выпить. За актёром ходили толпами, а вслед ему неслось: «Пасть порву, моргала выколю» – с интонациями дружбы и любви, конечно. Леонов не считал славу заслуженной. Считал, что так сошлись время и место и его роль попала в целевую аудиторию – а что вы хотите в стране, где половина сидельцы? Его этот успех даже раздражал.
"Джентльмены удачи". "Помогите! Хулиганы зрения лишают!" Он вспоминал, что однажды он сказал кому-то, что картина-то, мол, средняя: «Так меня чуть не побили – сам ты средний». А он никогда не был средним, он был талант, да к тому же перфекционист. И, может быть, хорошо всё-таки, что украли и разрезали на куски этот ужасный, глумливый и позорящий прекрасного актёра памятник возле «Мосфильма», увековечивающий образ Леонова-уркагана.
Универсал После фильмаМитты «Гори-гори, моя звезда» про Леонова стали говорить – универсал. В таком качестве актёр пришёл в фильмы Данелии. Евгений Павлович очень любил сниматься у Данелии, а Данелия сначала брал Леонова в фильм и только потом решал, кого он будет играть. Снимался Леонов легко и безропотно в любых условиях. «Кин-дза-дза», Каракумы, где жара 60 градусов плавила всё живое, 20-часовая смена – и никаких жалоб. Кажется, Леонов, совпадал с мирами, создаваемыми Данелией, на молекулярном уровне. И в ржавой летающей бочке-пепелаце с пропеллером он так органичен, как будто жил в ней с рождения. "Кин-дза-дза". "Ты - пацак и ты - пацак. А я - Чатланин!"
Однажды, в 1969 году, в Тбилиси в перерыве между съёмками картины «Не горюй» Данелия попросил Леонова навестить вместе с ним в больнице родственника-инфарктника. Приходят в реанимацию, а там ещё пять пациентов. При виде Леонова все обрадовались, заулыбались и просветлели. Посидели, поговорили, выходят, а за ними главврач: ради бога, Евгений Палыч, у меня, говорит, ещё три палаты тяжёлых больных, вы туда зайдите тоже, пожалуйста... «А дальше ведь и к средним больным надо было зайти, – вспоминает Данелия, – они тоже себя плохо чувствуют. И так нас протащили по всему этажу». Только они собрались уйти, как выскочила женщина: а женское отделение как же? Короче говоря, на съёмку режиссёр с актёром опоздали на три часа, но в больнице было немало людей, кому этот визит продлил жизнь.
"Афоня". "Я к жизни философически отношусь"
Леонов был безотказным в плане помощи ближнему. Он часто бывал у больных в Боткинской и в Пирогова, и не было уголка в СССР, куда бы он не приехал с гастролями. Вечно хлопотал за кого-то, прописки выбивал нищим сценаристам... А в 1982 году Леонова даже избрали общественным директором Центрального дома актёра. Это означало массу головных болей и ноль денег. Другой бы отказался, но не Леонов. «Что, народному артисту денег не хватает?» Из-за популярности у Леонова случались неприятности. Работая в Театре Маяковского, он как раз снимался подряд в «Джентльменах удачи» и «Белорусском вокзале». Режиссёру Гончарову не нравилась такая занятость. Но однажды Леонов пришёл, по обыкновению, в любимый магазин «Океан», и там на нём повисли гроздьями продавщицы, упрашивая пару минут мелькнуть в коротеньком сюжете об их магазине. Напялили на безотказного Леонова колпак, поставили к прилавку с рыбой и сняли. Но какой же скандал разразился в театре! Гончаров ходил по потолку и кричал: «Народному артисту что, денег не хватает?! Может, шапку по кругу пустить?!» Леонов обиделся и ушёл. Ушёл к Захарову. «Ленком» был на пике. А с приходом Леонова туда стало и вовсе не попасть. Магическая амбивалентность леоновского таланта в постановках Захарова раскрылась как нельзя лучше. В спектаклях режиссёр давал Леонову драматических персонажей. Ленкомовцы вспоминают, что от его игры они, стоя за кулисами, рыдали, а у партнёров на сцене срывался голос. Ну а фильмы «Убить дракона», «Обыкновенное чудо» без Леонова теперь просто не представить.
Письма к сыну Но Леонов был собой всё равно недоволен. Кинороли свои считал поверхностными, в театре комплексовал из-за возраста: тогда в Ленкоме все были молодые, он был там как аксакал. Излишне, наверное, говорить, что Леонов там всех опекал. Он, народный артист СССР, всю жизнь доказывал себе и другим свою состоятельность. Но внутренние терзания прятал за улыбкой, без неё он на люди не выходил. Был очень стеснительным всегда, с диким скрипом выступал на радио и давал интервью – стыдным считал обнажаться душевно. И ужасно не любил, когда его жалели. Лишь однажды он вознамерился воспользоваться своей известностью, чтобы получить роль – в фильме «Старший сын» по только что вышедшей пьесе Вампилова. Уже собрался идти к Фурцевой. Но ему не пришлось. В небесах что-то совпало, потому что режиссёр Мельников и не сомневался, что Сарафанова в «Старшем сыне» будет играть только Леонов... Диалог у них состоялся такой: «Старший сын?» – «Да».
"Старший сын". Леонов-Сарафанов - самый трогательный отец советского, а может - и мирового кино Эту роль Леонов не играл, он вкладывал в образ весь свой отцовский опыт и чувства. Его Андрею было уже 16, их отношения не ладились из-за фанатичной заботливости и повышенной тревожности Леонова. Это привело к тому, что Леонов-младший ушёл в армию, запретив отцу приезжать к нему в часть. Леонов выдержал только две недели. Приехал в Ковров, а это 300 километров от Москвы, по страшному гололёду. Обаял всех, конечно. Один сын был в ярости, потому что его тут же стали подкалывать – «сын Винни-Пуха». А представьте, что бы было, если бы сослуживцы узнали, что длинные и почти ежедневные исповедальные письма Леонов-младший получает не от невесты, а от отца?.. В составе команды «Авось» театра «Ленком». Кемерово, 1986 год «Плохо мне с этой новой свободой» Евгения Павловича Леонова уже больше 25 лет нет на этом свете. Умирал он дважды. Первый – в 1988 году в Германии, куда приехал с «Ленкомом» на гастроли. Там простудился, у него заподозрили пневмонию и повезли на рентген. А в больнице, только доехали, – инфаркт и клиническая смерть. В считаные секунды Леонова подключили к аппарату искусственного дыхания. И после 16 дней комы он вернулся. «Немцы мне сделали операцию бесплатно, сказали, что в благодарность за «Белорусский вокзал», – удивлялся Леонов, – да у меня всё равно денег таких не было, а государство за меня не заплатило бы, я это потом понял. Он, атеист и коммунист, пытался верить, что его вернул Бог – «наверное, для какой-то цели»...
"Белорусский вокзал" Через 4 месяца он уже играл в знаменитой «Поминальной молитве» своего Тевье, человека, которого, как говорил сам Леонов, жизнь раздолбала, распяла, уничтожила. Эта роль – одна из лучших у Леонова. Она настолько врезается в память, что сейчас, покупая в супермаркете сырки или кефир «Тевье», я вспоминаю о Леонове.
"Поминальная молитва". В 1993-м снялся в последнем своём фильме, «Американский дедушка», пытаясь вернуться к обычной жизни. Но резкие 90-е как будто оглушили его из-за угла, и новое время Леонову не понравилось, оно представлялось ему жестоким и враждебным – «плохо мне с этой новой свободой». Леонов затосковал. О себе он, впрочем, не думал. Он, как всегда, беспокоился о жене и сыне: что с ними будет после его ухода? Говорил, что разочаровался в людях, что в жизни стало много зла и ненависти и не осталось тех правды и морали, к которым он привык. 29 января 1994 года Евгений Леонов собирался на «Поминальную молитву» и вдруг упал: оторвался тромб. В один миг его не стало.
Винни-Палыч Наш русский Винни знаменит во всём мире. И эта его слава – большое прекрасное совпадение и большая удача Хитрука, автора мультфильма (1969 год), который решил наделить милновского медведя голосом Леонова. Сходство во внешности было очевидным, ну а характер Винни стал леоновским сам собой. Леонову даже не надо было играть, он, стоя рядом с поросёнком Пятачком, Ией Саввиной, набычившись на свой манер и выставив вперёд живот, читал перед микрофоном реплики рисованого героя. Но когда Хитрук прослушал запись, он понял, что это катастрофа. Нет, Леонов наговорил всё замечательно, лучше не бывает, но голос-то всё же был слишком мужской, для Винни серьёзен и низковат. И звукооператор предложил прогнать запись в ускоренном в полтора раза темпе. Голос поднялся на несколько тонов и немножко затараторил – это было то, что надо. Теперь в Интернете можно найти изначальный голос Леонова-Винни. Послушайте, это ведь Гамлет, поистине шекспировского масштаба и глубины интонации, – с такой отдачей и талантом актёр делал своего мультяшного героя.
Виктор Чижиков, создавший олимпийского мишку, обожал, как и вся страна, толстого Винни, говорившего голосом Леонова. И хотя родство своего медведя с мультяшным отрицал, но шаржи на олимпийский талисман рисовали с лицом Леонова.
К СВЕДЕНИЮ «Надо, чтобы меня расстреляли» Ещё одна история – в каком-то смысле жизни и смерти Леонова – была связана с Олимпиадой-80. Как раз в дни её проведения снималась сцена расстрела Афанасия Бубенцова из рязановского фильма «О бедном гусаре замолвите слово». Расстрел по сценарию, как помните, был фальшивый, но персонаж Леонова всё равно должен был умереть. Сцена должна была сниматься на Воробьёвых горах (тогда Ленинских), всё было готово, но из-за Олимпиады Воробьёвы горы объявили стратегическим объектом, там пролегала марафонская трасса. Съёмку, само собой, запретили. Тогда директор картины Борис Криштул поволок Леонова в КГБ. В кабинете на Лубянке генерал и трое в штатском дар речи потеряли, увидев во плоти «пасть порву, моргала выколю»... Для них это было как явление Христа. Леонов, по обыкновению, начал что-то стеснительно бормотать себе под нос и вдруг выдал: «Извините, надо, чтобы меня расстреляли». Генерал, опомнившись от такого заявления, пошутил, что мы, мол, не прокуратура, но разрешение дал: «Расстреливайте на здоровье!» – а потом достал из ящика стола фотографию Леонова в зэковской майке и попросил автограф. Евгений Павлович написал: «Спасибо за то, что разрешили меня расстрелять».
"О бедном гусаре замолвите слово Сцена, когда у Бубенцова разорвалось сердце, была сильнейшая, так сыграть –нет, прожить!– мог только Леонов...
Дата: Воскресенье, 12.09.2021, 12:54 | Сообщение # 448
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1539
Статус: Offline
К столетию Станислава Лема, которого нет в Еврейской энциклопедии
Станислав Лем
I
Мой дедушка Фриденберг до самой смерти изъяснялся с акцентом. Родом «западник», из Западной Украины. Семья нищая, многодетная. Потомков разметало по белу свету – через всю азбуку – Австралия, Бразилия, Верхняя Вольта… Эквадор, Югославия, Япония… А сызмала подались во Львов. Дедушка был «мальчиком» в парикмахерской у Старого рынка – подмастерьем дядюшки Фриденберга. А овладеть мастерством не поспел: война помешала – первая мировая. Ну и забрали в армию. Да не в царскую, как я по невежеству думал, а в K und K (Kaiserlich und Koeniglich), в императорско-королевскую, австро-венгерскую, от которой, если что и осталось, то бравый солдат Швейк. И Прага, и Львов – аккурат в Австро-Венгрии, где главный язык – немецкий, почти что родной для дедушки: десятая часть командирского корпуса – иудеи. А еврей, положим, в Российской империи мог дослужиться до офицерского чина исключительно как военный музыкант либо военный медик. В Пруссии формально – никаких запретов, но офицеров-евреев – тоже никаких, раз-два и обчелся. Когда оба Иозефа – Швейк и дедушка – угодили в плен, пражский Ося, натурально, попал в славянский лагерь, а львовский, естественно, в австрийский. Тут-то и началось, пошло-поехало: вся, значит, беда через вас, что жиды верховодят!.. Спустя приблизительно четверть века вдруг обнаружилось: эсэсовцы в KZ (концлагере) – чуть ли не сплошь австрийцы. А на Московском фестивале (1957) моя русская мама повстречала венского комсомольца Курта, что разглагольствовал посреди 1-й Мещанской: жиды-кровопийцы нажились на войне и требуют назад аризированное имущество! Словом, дедушка Фриденберг примкнул к большевикам, и родной немецкий язык вывел его в шпионы. Не столько даже язык, как дружок П – старший товарищ, наставник. А почему П? Да потому! Тоже львовский Парикмахер. Но мастер, высокий класс. Служил в оперетте, мечтая о театральных подмостках. А его, как Гитлера к живописи, и близко не подпускают. Вот и кинулся, подобно фюреру, добровольцем на фронт! Комический персонаж с павианьей повадкою, пузатый, плешивый, плоскостопный, П развлекал народ в окопах и в плену. А грянул 1918 год – записался в ЧК: шутить, наверное, надоело… Вместе с дедушкой – на гражданской войне, в заградительном отряде. Ликвидировывали белых офицеров в Крыму, охраняли одного вождя и расстреливали другого. Тот загодя рухнул на пол. Ещё в коридоре прильнул к сапогам и, задравши кудлатую голову, тянул заупокойный псалом.– Schreklich! – вспоминал дедушка. – Ужасно! Но неуёмный П, подстрекаемый опереточным даром, разыграл предсмертную сцену на потеху охраняемого вождя, – приплясывал, скулил и гундосил, путая кадиш с чардашем: Мир держится до тех пор,пока на земле повторяют:«Да будет благословенновеликое имя Еговсегда и во веки веков!» – Но это же «Отче наш», – сказал охраняемый вождь. – Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…– Да, – кивнул П, – только более древнее. И поется по-арамейски, чтобы ангелы не разобрали ни слова и не позавидовали народу, что вознёс Г-споду такую величественную хвалу. – Сегодня – хвала, завтра – хула. – И охраняемый вождь отпустил охранника. – Ступай! Рано поутру П растолкал дедушку и зашипел на ухо по-немецки:– Я погиб… Он боится нашего еврейского Б-га. А со своим в надежде поладить. – И пристроил дружка-львовянина в могучую параллельную организацию. – So etwas lebt, und Schiller musste sterben! Такой осел, как ты, будет жить, а Шиллер умирает! Дедушку Фриденберга быстро спровадили за рубеж на подпольную, конспиративную службу. Сперва – Китай, затем – Испания. Во время и после Большой войны – Америка… – Он что, сохранил тебя как свидетеля? – спросил я. – Чтобы замолвил словечко на том свете?.. А ты сам, дед, лично ты кого-нибудь спас? – Ich werde denken. – Дедушка засмеялся. – Буду подумать. И рассказал историю, которую услыхал я впоследствии от совсем другого лица.
II
По приглашению местных коллег пожаловал в нашу страну писатель-фантаст L. Мировая величина. Обитает попеременно то в Польше, то в Германии – ну и творит соответственно на двух языках. В Польше, обратите внимание, по-немецки, а в Германии, обратно, на польском. Литература – область воображения, и лучшие стихи о зиме рождаются летом. Европейскую знаменитость принимали торжественно, в Дубовом зале Центрального дома литераторов. И налетели насчёт еврейства. Я участвовал как переводчик и передам творческую дискуссию близко к тексту, по неправленной стенограмме и портативному диктофону. Не дословно, конечно, и без претензии на художество. С ручательством, однако, за смысл. – Да, – сказал L, – по нацистским Нюрнбергским законам я, действительно, еврей. Но подобно великому Пастернаку, ни единою строчкой не отозвался на так называемый Холокост – уничтожение моих соплеменников. Хотя не в пример вашему поэту жил в непосредственной близости, в страхе и ожидании. Еврейству ничем не обязан. – Нет, обязаны! – возразил оппонент – бородатый, косматый, в очках… этакий, что ли, тощий Карл Маркс. – Только не еврейству как таковому, а своему происхождению. Позвольте приведу для ясности ряд примеров. 1. Всеволод Эмильевич Мейерхольд, немецкий еврей по отцу и прибалтийский немец по матушке, не мог воспринять полною мерой ни немецкой, ни русской культуры, почему и выдумал условный театр. 2. Евгений Львович Шварц, еврей по отцу и кубанский казак по матушке, искал и нашёл собственную страну – сказочную страну Андерсена, где и проистекает действие его пьес. 3. Русскоязычный поляк Александр Степанович Гриневский появился на свет в Вятке и преобразил окружающую реальность в неведомую землю Александра Грина – Гринландию – с Зурбаганом и алыми парусами. 4. Полукровка Владимир Семенович Высоцкий – актёр и поэт – воспевал войну как родину, прославляя боевого еврея-папу, перевоплощаясь в него…
Теперь относительно вас, господин L. Вы только что сообщили, что жили в непосредственной близости, в страхе и ожидании, – иными словами, в эпицентре Катастрофы. Буря бушевала окрест, и поди угадай, не поразит ли молния вашу семью. А люди кругом влюблялись, женились, разводились, рождались и умирали, как говорит поэт, «при нотариусе и враче»… Из этого ненормального, но вполне обыденного соседства и произросла ваша фантастическая проза. – Возможно, – отвечал L. – Мои родители, правда, крещёные, а семья отца возведена во дворянство с присвоением баронского титула. Но по Нюрнбергским законам мы, повторяю, евреи, и если бы кто-то донёс… А таких – пруд пруди. Назывались шмальцареки – от немецкого Schmalz и польского smalec – топлёное сало, смалец. Про невинное удовольствие состроить еврею свиное рыло или показать свиное ухо – об этом читайте у Гоголя. А шмальцарек просто вас шантажировал, требуя откупную мзду… И всё же моя фантастика – не отсюда. Она от детства. Из одного семейного предания, когда мой отец совершенно случайно избежал гибели. И я услыхал сызнова дедушкину историю, только рассказанную другим человеком.
III
Отец писателя L – австрийский барон и весьма популярный во Львове врач-окулист. Мобилизован как военный медик с началом первой мировой войны. Попал в русский плен. После нашей революции, спасаясь от местных междоусобиц, пробирался во Львов (тогда еще Лемберг) – на малую родину. Большая (Австро-Венгрия) уже кончилась, а независимая «панская» Польша едва-едва началась. Где-то на Украине поймали его красные. По отрепьям австро-венгерского мундира определили, что офицер. И повели убивать. Как немца, как еврея, как барона, как интеллигента… Вдруг навстречу – какой-то парень. Интересуется по-немецки: – Вы, извините, не брились ли в парикмахерской у Старого рынка? – И брился, и стригся… А вам откуда известно? – Да уж известно! – хохочет. – Вы дядюшке Фриденбергу такие очки подобрали, что велел обслуживать вас бесплатно. Так что спасибо за щедрые чаевые! Парень в ремнях да в кожанке – адъютант страшилы-чекиста, командира заградительного отряда, и увёл, стало быть, доктора L из-под расстрела. – Кланяйтесь, – говорит, – Старому рынку! Привет дядюшке Фриденбергу! Доктор проник во Львов, который осаждала 1-я Конная. Цирюльни у Старого рынка давно уже не было. Мастер Фриденберг умер. Семейство бежало в Вену. – Но с детства, – закончил писатель L, – молюсь я во здравие неизвестного парикмахера.
Послесловие Станислава Лема
1. Мои предки были евреи. Я ничего не знал об иудейской религии. Ни об еврейской культуре. Собственно, лишь нацистское законодательство просветило меня. Нам удалось избежать переселения в гетто. С фальшивыми документами мы пережили эти годы. Немцы убили всех моих близких кроме отца с матерью. 2. Мой жизненный опыт таков, что я легко представляю себе (вместо предустановленной гармонии) в аккурат обратное – предуготовленную дисгармонию, за которой следуют хаос и безумие. 3. Практика показала, что жизнь и смерть зависят от мельчайших, пустячных обстоятельств: по этой или той улице ты пошёл, явился ли к своему знакомому на час или на 20 минут позже, закрыто или открыто парадное во время облавы. 4. В эпоху массового человекоуничтожения общественные системы – весьма хрупкая штука, а люди непредсказуемы в экстремальных условиях – их решения невозможно предвидеть. 5. Я не верю в лучший мир. Однако же не отчаялся. И не оцениваю человечество как совершенно безнадёжный, неизлечимый случай. Мы с отцом, оба медики, никогда б не поставили такой диагноз...
Примечание: Станислав Лем родился во Львове 12 сентября 1921 года
Дата: Пятница, 24.09.2021, 08:39 | Сообщение # 449
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 560
Статус: Offline
Oказывается Георгий Данелия и Виктория Токарева сами сочинили свой 15-летний роман.
Без этой запретной любви не было бы ни гениальных сценариев, ни известных и любимых нами фильмов.
В апреле 2019 года, незадолго до своего ухода, 88-летний Георгий Данелия по какому-то только ему понятному движению души позвонил своей бывшей возлюбленной Виктории Токаревой. Он не скрывал, что умирает. Виктория посочувствовала и сказала, что они встретятся на том свете. «Тогда я подойду к тебе и скажу: "Давай начнем всё сначала!..» - ответил Данелия.
В далёком 63-м году на вечеринке в Доме актёра молоденькой школьной учительнице Вике всё казалось диковинным и каким-то волшебным. Она не знала, кто этот худой усатый мужчина в очках, с которым её усадили за один столик, но с интересом наблюдала, как быстро тот надирается в стельку. И вдруг под столом почувствовала ногу, недвусмысленно прижатую к её коленке. «Ну надо же, двух слов друг другу не сказали ещё, а он уже ноги двигает!» - пронеслось в голове девушки. Она удивлённо посмотрела на мужчину, но тот продолжал молча опрокидывать рюмку за рюмкой... К счастью, пьяного соседа вскоре проводили к выходу, где его ждало такси.
Те времена Виктория вспоминает с благоговением. Она только что вышла замуж и переехала из Ленинграда в Москву. Устроилась работать учительницей пения в музыкальную школу. Но её страстью были рассказы, которые Виктория строчила поздними вечерами и складывала в стол... Вскоре она стала студенткой сценарного факультета ВГИКа, а после публикации рассказа «День без вранья» - и известной писательницей. Ей было всего 26 лет, когда «Мосфильм» пожелал экранизировать произведение. Она влетела в павильон «Мосфильма» словно на крыльях. «Знакомьтесь, это Георгий Данелия, художественный руководитель вашего проекта!» - Виктории представили усатого мужчину, которого она тут же вспомнила - сосед за столиком в ресторане! Он, конечно же, её не узнал и пригласил поработать над сценарием дома. На следующее утро девушка с волнением нажимала на кнопку звонка. Дверь открыла красивая пожилая женщина, пригласила войти. По тому, как восторженно она говорила о своём Гиечке, Виктория сразу же поняла - мать. Мери Ивлиановна пришла в восторг от гостьи - наконец-то у её сына будет непьющий соавтор! Однако несколько лет спустя своё отношение к девушке она изменит кардинально.
Георгий Данелия работал над сценарием самозабвенно: не писал его, а разыгрывал в лицах. Виктория смотрела на маэстро с широко открытыми глазами, периодически заливаясь звонким искренним смехом. Чувствовала, что так смеяться неприлично, но ничего не могла с собой поделать. А Георгий влюбился в этот заливистый смех так, что вскоре не мог без него ни творить, ни дышать. Виктория приходила в его дом снова и снова, словно магнит притягивал её. Садилась за печатную машинку, смеялась, готовила для Данелии кофе... Их роман развивался постепенно, но в конце концов работу над совместными сценариями они перенесли со стола в постель. Их накрывал ураган страсти, во время которого Данелия периодически вскакивал и кричал: «Я придумал такую сцену...» Виктория понимающе улыбалась, закутывалась в простыню и бралась за бумагу - скорее записывать. Влюблённые тайком целовались в подъездах и на остановках, обнимались в такси, запирались на ключ в гостинице во время творческих командировок. Пытались расстаться, но понимали, что не могут друг без друга. Их отношения были неправильными, неудобными. У Виктории - супруг и маленькая дочка. У Георгия - гражданская жена, актриса Любовь Соколова, и обожаемый сын Коля.
«Любовь - как поезд, который сметает всё на своем пути. И моральные запреты уже не работают...» - писала Виктория Токарева.
Их отношения длились 15 лет. Плодом этого творческого дуэта стали сценарии к фильмам «Урок литературы», «Джентльмены удачи», «Совсем пропащий», «Мимино».
Благодаря общению с Данелией из учительницы пения получилась гениальная писательница - умная, тонко чувствующая, острая на язык. «Гия, тебе нужно порвать с этой женщиной!» - Мери Ивлиановна властно преградила сыну путь на кухню. У Коли должна быть полноценная семья. Данелия молча кивнул - конечно, он всё сам понимал. Но в итоге ушёл в очередной запой. Время от времени Георгий, изрядно выпив, направлялся к дому Виктории. «Я больше так не могу! Умоляю, давай жить вместе. Клянусь, я уйду от Любы. Я готов взять ответственность за тебя и твою дочь...» - бился в пьяной истерике режиссёр. А наутро трезвел и даже не звонил. Всё оставалось на своих местах. Виктория знала: стоит ей немного надавить - и Георгий сделает так, как она пожелает. Сначала хотела быть честной и уйти от мужа, обманывать которого больше не могла. Но удерживала от этого шага дочь: «Я не могла бы строить счастье на слезах своей дочки. У неё с отцом была и есть такая страстная, бесконечная любовь, что раздирать их, растаскивать значило бы просто уродовать ребёнка»... Виктория понимала: жизнь преподнесла ей редкий дар - настоящую, безумную любовь. Однако приносить в жертву страсти собственное дитя не собиралась. И всё же стоило ей услышать в телефонной трубке родной до боли голос, как окружающий мир переставал существовать - и она летела к любимому, как мотылёк на пламя. Со временем Виктория поняла, что такие "эмоциональные качели" высасывают из неё все жизненные силы. «Вычерпал, разграбил, заставил страдать...» - карандаш летал по бумаге, словно палочка дирижёра... Внезапно Викторию осенило: она может превратить свои страдания в творчество, а если повезёт, то и в денежные купюры. Станет знаменитой и независимой, купит дом, о котором мечтает! Так и случилось. Виктория стала известной писательницей и нашла в себе силы порвать с Георгием. А он взялся за съёмки фильма «Осенний марафон», в котором передал все свои чувства - метания интеллигентного человека между долгом перед женой и любовью к другой женщине «В моей жизни было два потрясения. Первое - я сам. И потому я создал фильм "Не горюй". Второе - это ты. И я создал фильм "Осенний марафон"», - как-то сказал Георгий Николаевич Виктории Самойловне... Впрочем, Аллочка в исполнении Марины Неёловой Виктории Токаревой не понравилась, и она до сих пор всячески отрицает своё родство с этим персонажем: «Героиня фильма - машинистка, а я писатель, она не замужем, а у меня муж и обожаемый ребёнок»...
В 1980 году умерла мать Данелии Мери Ивлиановна Анджапаридзе. Перед смертью она призналась, что считает главной любовью сына именно Викторию, и дала своё благословление на их брак. «Нет, мама! - покачал головой Данелия. - Вику я передержал!» Режиссёр всё-таки ушёл из семьи и создал новую. Но не с Викторией, а с молоденькой журналисткой Галиной Юрковой. Узнав об этом, Токарева чуть не покончила с собой: «Я распахнула окно, но удержала мысль, что, спрыгнув с четвёртого этажа, я могу навсегда остаться инвалидом...» - признавалась писательница. Со временем она научилась жить без него: 20 лет они с Данелией не встречались и не общались. А потом услышала в трубке его голос... Он звонил, чтобы за всё извиниться и окончательно попрощаться...
приобретена у Эрмитажа в 1929-м году
Рене Лалик, брошь "СТРЕКОЗА"
Питер Пауль Рубенс, "Портрет Елены Фоурмен"
