...Вот, вчера я занималась вполне рутинным делом – изучала по рабочей необходимости биографию Гедеона Рихтера. Формальная история рекламного толка, ничего особенного. А о Гедеоне Рихтере я ничего не знала, кроме «аптеки» и «фирменных лекарств».
О нём материалов немного совсем, поэтому мне пришлось посмотреть фильм – часовой, в модном формате. Неплохо сделанный, кстати, вполне увлекательный, если бы мне не надо было каждые две секунды жать на стоп и стенографировать текст, что в результате заняло все три часа, заканчивала в полусне, наконец в половине четвёртого утра обрушилась в сон – и снилось мне, ясное дело, нечто вполне реалистичное, об убежищах, о жёлтых звездах на пальто… Потому что совсем уже пожилого Рихтера, главного фармацевта довоенной Европы, расстреляли нацисты. В 72 года...
В конце фильма я прослезилась, хотя и знала, чем кончится, - там режиссёр, оператор, монтажёр и композитор использовали вполне лобовые ходы, но ходы эти проверены временем, горло тебе перекрывают неизбежно, а главное – это же всё было по правде.
И меня не оставляла тривиальная, но оттого не менее остро накрывающая недоумением мысль: как это, как это, как это – огромная цельная жизнь для других обрывается по воле безумных насекомых. Причём, эти безумные насекомые с высочайшей вероятностью пользовались достижениями человека, которого теперь уничтожили. И вдруг у меня в голове сами собой стали складываться хронологические параллели. Вот основные даты жизни венгерского еврея Гедеона Рихтера, неуклонно двигавшегося вперёд, развивавшегося и развивавшего, - а вот что происходит примерно на тех же этапах, вот потихоньку растёт из мерзкой личинки смертоносное насекомое, и никто ещё не подозревает о точке пересечения...
Рихтер в «медицинскую область» и двинулся-то потому, что его мама умерла от родильной горячки, едва дав ему жизнь. А через год умер его папа в одну из последних эпидемий холеры. А Гитлер родится только через 17 лет. Первый родился в Венгрии, второй – в Австрии.
В 1896 году Рихтер, деревенский юноша, закончивший шесть классов местной гимназии в месте с труднопроизносимым названием – Дьёндьёш, а два необходимых для аттестата года закрывший работой стажёром в крошечной тамошней аптеке, поступивший в университет Будапешта – сам, всё сам, - получил диплом фармацевта с отличием и уже год как уехал смотреть, как устроено производство лекарств в Европе. А Гитлер в это время пошел во второй класс.
В 1901 году Рихтер вернулся и открыл аптеку под названием «Шаш» в Будапеште – причём очень прозорливо, не в центре, а на совсем-совсем окраине, зато через дорогу от главного госпиталя, где пропадал целыми днями, подружился с профессорами и придумал не готовить одно лекарство по целевому рецепту, а делать маленькие серии. В 1902 году он женился на девушке по имени Анна, которая его до свадьбы видела только на фотографии и не сильно впечатлилась, а в итоге они влюбились друг в друга и прожили душа в душу сорок с лишним лет как образцовая пара. В 1903 году у них родился сын Ласло, единственный. И к этому времени – к родам Анны – Рихтер уже принял участие в настоящем научном перевороте: он вплотную занялся органотерапией. Если говорить упрощенно – гормонами. Лекарствами на основе гормонов из органов животных. Эти опыты он ставил первым в Венгрии. Потому что мама его умерла сразу после тяжёлых родов, а жена была на сносях. он как одержимый старался успеть, обезопасить и предотвратить – и сделал адреналиносодержащий препарат тоноген с кровоостанавливающим действием, а ещё препарат на основе окситоцина, который по сей день применяют для стимулирования родов. А у 15-летнего Гитлера в это время конфирмация, он ненавидит учиться, тревожит учителей психопатическими реакциями и переходит из школы в школу...
С 1907 года Рихтер строит первый в Венгрии фармацевтический завод, а в 1908 создает анальгетик кальмопирин, который и сегодня принимают в большинстве венгерских семей, и выводит компанию на фондовый рынок. А Гитлер в 1908-м проваливает поступление в Венскую художественную академию и принимается бегать от армии...
Перед Первой мировой войной Рихтер ссорится с талантливым молодым сотрудником – этот инженер-химик убеждает, что нужно рационализировать и механизировать производство, а для этого запродаться инвесторам. А Рихтер... хочет сохранить независимость. Сотрудник бьёт копытом, порывает с Рихтером, основывает свою фирму, с потрохами отдаётся инвесторам – и вскоре уже ничего не весит, а фирма его принимается, по требованию инвесторов, выпускать боевые отравляющие газы. Рихтеру такое тоже предлагали, он отказался наотрез, а вместо этого стал выпускать фантастическую вещь: гиперол – дезинфицирующее средство в виде растворимых таблеток.Все полевые госпитали этим спасались и спасали. Гитлер в это время воюет – охотно, вполне храбро, проявляет себя отличным солдатом, а в 1918-м (хорошее совпадение) попадает в госпиталь после отравления газом с тяжёлым химическим поражением и даже временной слепотой...
В недолгий, но яркий период Венгерской советской республики Рихтер вынужден прятаться в Сегеде от революционного трибунала, потому что, естественно, обвинён в контрреволюционной деятельности – он отказался с комиссарами сотрудничать. А Гитлер в Баварской советской республике столь же недолго, но ярко состоит в рядах коммунистов. Потом становится их ярым противником, офицером просвещения, знаменитым зашкаливающим антисемитизмом...
В 1923 году Рихтер открывает первый зарубежный завод в Загребе – и этим начинает блистательное завоевание мира, дальше заводы и представительства постепенно станут открываться в других странах, а ещё трансформирует компанию в акционерное общество. А Гитлер устраивает «Пивной путч»...
В 1925 году Рихтер открывает первую в Венгрии мощную научно-исследовательскую лабораторию. В 1926 году начинает производство инсулина. А Гитлер создает гитлерюгенд, задруживается с генералами и дописывает «Майн кампф»...
В 1929 году Рихтер становится королевским старшим экономическим советником при венгерском правительстве, а в 1930-м у него десять дочерних компаний по миру, он активно нанимает молодых инициативных людей в качестве коммивояжеров – и именно силами торговых агентов стремительно популяризирует продукцию хоть в Европе, хоть в Латинской Америке, хоть в Китае и Японии, в активе компании – Гран-при международной выставки в Барселоне за прорыв в области гормонотерапии. Гитлер к этому времени отсидел, жил без гражданства, крепил НСДАП и стал верховным фюрером СА...
А дальше дорожки сливаются. Тот же самый регент Хорти, который недавно удостоил Рихтера звания королевского советника (выше только звёзды), теперь присягнул Гитлеру и взялся обеспечивать правильный климат в стране. В 1938 году в Венгрии начинает действовать первый антиеврейский закон: в интеллектуальной сфере евреи могут занимать не более 20 процентов рабочих мест. Рихтер назначает директором инженера-химика нееврейского происхождения. При этом все знают, что на самом деле ничего не изменилось – он планирует открытие новых предприятий, активно занимается благотворительностью (центнерами поставляет детское питание нуждающимся). В 1939 году антиеврейский закон пополняется новыми статьями об ограничении использования труда евреев в общественной и экономической сферах. Конкретизируют – евреи теперь именно «по расе», по национальности и происхождению, а не по вероисповеданию, так что принявшие христианство «считаются». У Рихтера много друзей и партнёров за рубежом, он сам считает, что всё обойдется, но сына Ласло и внучек-таки отправляет в Турцию, где есть фирменный завод. Собственно, это их и спасло. Ласло выехал из Венгрии за несколько дней до того как фашисты заняли Будапешт.
А сам Гедеон остаётся в Будапеште, хотя жена и говорит, что пора уезжать. И все вокруг так говорят. А он говорит: я же королевский советник, все же знают мои заслуги, и я не могу от штаб-квартиры далеко. В 1942 году его окончательно лишают всех руководящих и почётных постов и вообще каких-либо прав и заслуг.
В начале 1944 года в Будапешт приезжает папский нунций из Рима. Награждает еврея Рихтера от церкви – за благотворительность. И очень похоже, что это – только повод, а на самом деле посол Ватикана привёз охранные грамоты Красного Креста для Гедеона и Анны, чтобы они смогли выехать в Швейцарию. Но Гедеон всё не мог решиться. В апреле ему запретили входить на территорию его же предприятия. В пальто с жёлтой звездой он прощался с сотрудниками у шлагбаума – они ему трясли руку через шлагбаум и по-прежнему называли «вашим превосходительством».
А там уже никакой не Хорти был, там власть уже была у Ференца Салаши и «Скрещенных стрел». Но Рихтер всё цеплялся за мысль, что то, что он сделал для Венгрии и для мира, его защитит... Когда всё-таки решился уехать, было поздно. А все подумали, что он уехал. А он в сентябре 1944 года появился в том же пальто на территории завода. И пошутил, что, мол, в поезде не было спальных вагонов, не мог же я доставить жене такое неудобство. Он, мне кажется, думал, что стариков не тронут, не может такого быть. Люди уже не подходили к нему. Боялись...
В декабре 1944-го их с женой пытались спрятать. Сначала – родственники. Потом – в доме, находившемся под защитой шведского посольства. Там укрывали евреев. В знак признания заслуг для них с Анной даже выделили отдельную комнату. Но только «Скрещенным стрелам» дипломатическая защита и иммунитет были… ну, понятно, в общем. Туда пришли. Сначала под предлогом проверки изъяли документы и ценные вещи. На следующий день, 30 декабря всех мужчин и многих женщин увели на рассвете к Дунаю. Разделили на шеренги – мужчин и женщин раздельно. Гедеон обнял и поцеловал Анну и пошёл с мужчинами. Когда подошли к реке, 50 мужчин выстроили там и расстреляли, а тела сбросили в воду. А Анну не расстреляли. Она просто всё видела и слышала. Она пережила Вторую мировую, но на самом деле тогда тоже умерла, так и не оправившись.. Тело Рихтера найдено не было. Кстати, знаете, как это выглядит на страничке «Наша история» официального сайта компании Гедеон Рихтер? Ну, некоторые вехи перечислены лаконично, но по делу, изобрели то-то, произвели сё-то. И среди них, впроброс: «1944 год. Умер основатель Гедеон Рихтер». И отдельной странички – ну хотя бы куцей, - о его личности, о том, как он всё придумал и сделал, как до последнего не покидал своё детище, как и почему погиб, - нету. Молодцы какие. Чего, действительно, никчёмными излишними частностями отвлекать читателей от по-настоящему важных вех. «Умер»...
Дата: Вторник, 12.10.2021, 13:25 | Сообщение # 452
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1673
Статус: Offline
Рути Томпсон, художник и оператор Disney, умерла 10 октября в возрасте 111 лет в своем доме в Калифорнии. В некрологе говорится, что Рути тихо отошла во сне...
Томпсон родилась 22 июля 1910 года в Портленде, штат Мэн, и выросла в Бостоне, а когда ей исполнилось восемь лет, семья переехала в Окленд, а с 1924-го – в Лос-Анджелес. Семья поселилась в том же квартале города, что и дядя Уолта и Роя Диснеев Роберт Дисней. ... "Однажды Рой попросил нас, соседских детей, поиграть в жетоны на улице, пока он фотографировал нас на кинокамеру. Я полагаю, это было для комедий Алисы. Он заплатил каждому из нас по 25 центов, чему я была рада, потому что я могла купить лакрицу", – вспоминала Томпсон. Когда ей исполнилось 18, Уолт Дисней предложил ей работу красильщиком, а затем – в отделе чернил и красок в первом анимационном фильме студии, "Белоснежка и семь гномов".В 1942 году Рут работала в команде, рисовавшей "Бэмби", но во время Второй мировой войны её повысили до мастера анимации, и она трудилась над учебными и образовательными фильмами для армии США с участием персонажей Disney Микки Мауса, Дональда Дака и Гуфи.После войны она продолжала работать контролёром в анимационном короткометражном фильме "Дональд в стране математики" 1959 года и сериале "Моряк Папай". Позже она планировала сцены в таких анимационных картинах как "Мэри Поппинс", "Аристокоты", "Робин Гуд" и "Спасатели". Томпсон вышла на пенсию в 1975 году, проработав в The Walt Disney Company почти 40 лет...
В 2000-м году Рут Томпсон назвали легендой Disney.
Это престижная награда, которой удостоились люди в знак признания их выдающегося вклада в The Walt Disney Company.
Дата: Воскресенье, 24.10.2021, 02:20 | Сообщение # 453
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 145
Статус: Offline
Сегодня исполняется 110 лет со дня рождения великого артиста Аркадия Исааковича Райкина
Думаю, не требует доказательств утверждение, что сегодня нет ему на эстраде равных и трудно предугадать, появится ли вообще когда-нибудь. Именно поэтому каждое слово правды, сказанное об Аркадии Исааковиче, так важно и нужно, особенно, если оно сказано близкими.
Екатерина Аркадьевна, дочь Аркадия Исааковича, известная актриса театра и кино, любезно согласилась встретиться со мной. «Знаете, — сказала она, — я никогда не отказываюсь от предложений рассказать об отце, потому что думаю, чем больше будет написано, тем дольше сохранится память о нём.
Многие ведь вещи уходят, о некоторых знаем только мы, его дети...
Я попросила Екатерину Аркадьевну поделиться воспоминаниями об атмосфере в семье, об отношениях между отцом и матерью, которая много лет играла в его театре, о фактах их жизни, которые, может быть, не очень известны широкой публике….
О детстве
Мною практически не занимались, потому что родители почти всегда были на гастролях, а я оставалась с бабушкой, папиной мамой. У нас была большая коммуналка на Греческом проспекте. Наших — две комнаты, а всего там было то ли 12 комнат и 6 семей, то ли 12 семей и 24 комнаты — теперь уже точно не помню. Это была не квартира, а целое государство. Громадные барские хоромы, громадный круглый холл при входе, 4 колонны. По коридорам, словно по улицам, ездили дети на велосипедах. Училась я довольно хорошо и к тому же ходила во все кружки, которые были только возможны: коньки, лыжи, плаванье, драмкружок — всё было моё! Ещё я посещала зоологический кружок — по ночам высиживала какие-то яйца, и это казалось очень важным. И, конечно же, обожала кино. Не пропускала ни один фильм, причём любила ходить одна. В театр нас водили, но только в детский, к Брянцеву. Я очень много читала, иногда даже то, что мне ещё явно не полагалось, — Золя, Мопассана. Но никого абсолютно не волновал вопрос: «А что это она, собственно, там читает на диване?» Родителей никогда в школу не вызывали. Мало того: я сама себе подписывала дневник. Самое большое счастье было, когда мама с папой приезжали домой. Но они мало интересовались моей жизнью. Помню, даже такой папин разговор по телефону: «Алло? Да, спасибо, приехали. Ну, месяца два побудем. Потом поедем в Москву месяца на полтора, потом, наверное, отдыхать где-нибудь на месяц. Потом опять по стране. Катенька? Да, вот она, сидит, ну, конечно, уже большая. В каком классе? — Тут он закрыл трубку ладонью: «Ты в каком классе?» — «В пятом, папа, в пятом» — Ну, она уже в пятом. Как она учится? — Снова вопрос ко мне: «Как ты учишься?» — «На пятёрки и четвёрки» — И в трубку: «Хорошистка она!»
Меня назвали в честь бабушки Екатерины Романовны Бродской, а Котеньку назвали очень смешно. Помню, когда мама была беременная, она всё время ходила, перебирала имена и говорила: «Мне хочется назвать его Лаврентий, чтобы был Лавруша, Лаврушка». Папа при упоминании этого имени вздрагивал, мама спохватывалась и восклицала: «Ну, конечно, какой может быть Лаврентий! Он будет Дмитрий, Митюша, Митенька». Они этот вопрос мусолили очень долго, пока дедушка (мамин отец, врач-терапевт по специальности, энциклопедически образованный человек, с большим юмором, обаятельный и добрый), наблюдая за всеми этими мучениями, ни сказал: «Ну, зачем вы так долго думаете, когда всё так просто решается: назовите его в честь вашего Б-га — Константина Сергеевича Станиславского». И они назвали его Константином. Было ли мое детство счастливым? Помню, папа спрашивал меня: «А ты помнишь дедушку? Как он тебя любил! У него были огромные руки, он сажал тебя голой попкой себе на ладонь, гладил по спинке и от счастья чуть не плакал. Неужели ты не помнишь этого?» А я говорила: «Мне всё перебила война». Эти ужасные годы в Ташкенте, этот голодный кошмар — он затмил все остальные детские воспоминания. Осенью 41-го, когда началась ленинградская блокада, родители переехали в Москву, а все остальные родные оставались в Ленинграде. Их отец вызволил потом, как только блокада была прорвана. Мы остановились в гостинице «Москва». Через три недели мама с папой должны были ехать на фронт с выступлениями, и вопрос о том, куда меня девать, стоял очень остро. Они постоянно обсуждали это. Неожиданно к ним в гостинице подошла какая-то незнакомая женщина. Видимо, она слышала их разговоры (теперь уже трудно сказать, как в точности всё было) и участливо сказала, что им, наверное, трудно с таким маленьким ребёночком. Я крутилась тут же. Женщина рассказала, что она из Ташкента и может забрать меня к себе, что мне будет тепло и сытно, потому что у неё хороший дом и фруктовый сад. И мама отдала меня этой абсолютнно случайной тётке. А та очень быстро смекнула, что, заполучив ребёнка, получит и продуктовые посылки от её знаменитых родителей, и деньги. Продукты были ей крайне необходимы: в подполе дома скрывались два сына-дезертира, которых нужно было кормить... Год я прожила в доме этой жуткой женщины. Ко мне она относилась, как к скотине, нет, хуже: скотину всё-таки кормят и хоть как-то берегут... Из всего того, что присылали родители, — а они посылали и мёд, и консервы и крупы, сахар, — мне не доставалось ни-че-го. Я ходила по дорогам и собирала упавшие с грузовиков зёрна, копалась в арыках в поисках огрызков. Мои руки и ноги покрылись ужасной экземой. И я хотела кушать, кушать, кушать. Когда через год за мной приехала бабушка с папиным братом и сестрой, которые и сами чудом уцелели в блокаду, они поняли, что ещё месяц и меня бы уже не было в живых... Когда я стала взрослой, моя тётя передала мне разговор с моей мамой. «Ромочка, — спросила она, — скажи, почему ты отдала Катю первой попавшейся мерзавке? В Ташкенте были писатели и композиторы, был МХАТ, был еврейский театр Михоэлса. Можно было попросить любого — почему ты поверила ей?» И мама сказала с пугающей откровенностью: «Дочка у меня могла быть ещё, а Аркадия я бы потеряла навсегда». Если бы эту историю мне мама рассказала, когда я была ребёнком, я бы, наверное, не смогла ей этого простить, но я была уже взрослой женщиной и видела, что значил отец для мамы. Он действительно был для неё всем...
Легенды и мифы
Об отце ходило много разговоров, всяких выдуманных глупостей или несоответствующих фактам вещей. Ну, например, самая распространённая легенда была, что он в жизни был мрачным, тяжелым и неулыбчивым человеком. Это неправда. Он был действительно немногословен и молчалив и тем, кто видел его на сцене искрящимся и весёлым, казалось, что дома или в компании он просто скучный. Но он слушал, он впитывал. Ничего не проходило мимо его ушей, его глаз и сердца. Всё откладывалось, всё копилось для сцены. Причем, я уверена, что это всё происходило оттого, что он просто берёг себя, так как он был очень больной человек. Помню, однажды услышала по телевизору, как кто-то — уж и не помню кто! — рассказывал гнусную сплетню об отце, которая активно распространялась в 60-годы. Причём преподносил её не как легенду, а как истинную правду! Я имею в виду жуткую историю о том, как Аркадий Исаакович якобы отправлял в Израиль гроб с телом матери и положил туда несметное количество драгоценностей и бриллиантов. Впервые эту небылицу, насколько помню, поведал некий профессиональный лектор на одном из крупных заводов Ленинграда. Помните, были такие «лекторы по распространению»: они приезжали на предприятия и в обеденный перерыв в каком-нибудь огромном зале или прямо в цеху разъясняли рабочим международное положение в стране или рассказывали о небывалых достижениях советских людей. Так вот, этот самый лектор рассказал рабочим эту мерзкую историю. А мораль её была, видимо такой: «Будьте бдительны! Потому что внешне вам может казаться, что этот знаменитый артист «наш человек», но его изнанка может быть совершенно иной». Была и другая история, причём отец ужасно не любил о ней вспоминать, хотя, думаю, она-то как раз и была на самом деле. Я имею в виду тот самый жуткий выкрик: «Ты жид!» в Киеве в огромном зале то ли на две, то ли три тысячи мест. После чего папа не был в Киеве более 10 лет. Для его театра этот город словно перестал существовать. Они ездили куда угодно, но только не в Киев. А было вот что: на благотворительном концерте в Фонд Мира, за который папа не получал ни копейки, он произносил свой известный монолог: «Ну, скажи, кто я, кто я? Ба-ра-ранкин!» — помните? Ну, там вёлся рассказ насчёт самообслуживания. И кто-то сверху выкрикнул: «Жид!» Потом, через много лет папу не раз журналисты спрашивали об этом эпизоде, но он никогда о нём не рассказывал. Думаю, ему было страшно неприятно об этом говорить. Впрочем, нужно честно сказать, что это был, пожалуй, единственный публичный антисемитский выпад в его сторону, хотя письма были. У меня есть целая папка антисемитских писем, которые шли домой, в театр или просто: «Райкину, Москва». Мы не давали ему читать, чтобы не расстраивать. Ну, что там писали? Например: «А почему ты про евреев не рассказываешь, только русских показываешь». Но таких писем, конечно, была капля в море прекрасных, восхищённых, благодарных. Люди жаловались ему как в жилетку: Райкин поймёт, он что-нибудь сделает.
Приходила масса писем с темами. Люди так и писали: «Вот вам из жизни», или «Вот это было со мной». И Аркадий Исаакович показывал эти письма своим авторам, и они становились сюжетами миниатюр, скетчей, монологов.
Возвращение к прошлому
Конечно же, папа был русским актёром, русскоязычным евреем, который впитал русскую культуру. Потому что еврейскую культуру у него отняли. Когда-то он учился в хедере. Мало того: он помнил иврит. Однажды приехал в Ленинград на гастроли Марсель Марсо. Папа был совершенно влюблён в него. Он пошёл к нему на спектакль и зашёл за кулисы. Через переводчика они как-то поговорили, и папа пригласил его на свой спектакль. Марсель Марсо пришёл, совершенно ошалел от того, что увидел и влюбился в отца. Папа пригласил его к нам на обед. Тот привёл весь свой небольшой коллектив. Они сидели за столом и говорили Бог весть на каком языке: то слово на английском, то на французском — и вдруг кто-то из них сказал фразу на иврите (вы, конечно, знаете, что Марсель Марсо еврей?). И тут они зацепились и стали на иврите говорить. Вы представляете? К сожалению, меня при этом не было, это мамин рассказ, потому что я уже была в Москве и в Ленинград приезжала только на гастроли и на каникулы.
Вообще к концу жизни папа стал очень интересоваться своими родственниками, своими корнями. Я помню, в конце уже жизни, это был 85 год, когда вдруг папа получил из Америки письмо на английском языке с фотографией прелестного, улыбающегося, обаятельного молодого человека. В письме он сообщил, что его фамилия Райкин, что он был на каком-то конгрессе юристов в Вашингтоне, где был и советский представитель. Как обычно, у всех были на груди таблички с фамилиями. Наш юрист увидел американца с фамилией Райкин, подошёл к нему и сказал, что в Советском Союзе живёт его однофамилец, а может, и родственник — великий артист и самый знаменитый человек страны. Американец страшно этим заинтересовался, написал отцу письмо, в котором сообщил, что хочет приехать и познакомиться. И знаете, и в самом деле приехал и пришёл к нам в гости. аша знакомая, великолепный синхронист, весь вечер переводила с английского. Оказалось, что мать американца — из Вильнюса, а отец — из Полоцка, Белоруссии, откуда происходят папины предки. Конечно же, он был из нашей родни. И когда папа его увидел, он заплакал и сказал: «Полное впечатление, что вошёл мой молодой отец».
В том году моему папе было уже 74 года, а в 87 его не стало. И я поняла, что его душа потянулась к еврейским родственникам, которых, оказывается, было очень много во многих странах мира. Отыскалась родня и в Англии, и в Южной Америке, папа был счастлив, что, оказывается, не все погибли в печах, не все исчезли и превратились в золу, а сохранился род, сохранилась фамилия..
Элла Митина, Россия
Сообщение отредактировал KBК - Воскресенье, 24.10.2021, 02:26
Дата: Суббота, 30.10.2021, 06:22 | Сообщение # 454
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 334
Статус: Offline
Обыкновенный герой
…Это случилось 30 октября 1956 года, на второй день Синайской кампании. Когда подразделение израильских десантников шло на соединение с засевшим у входа в ущелье Митла батальоном Рафаэля Эйтана, над ними появилось два египетских МИГ-15. Ещё мгновение – и эти железные ястребы просто расстреляли бы израильтян с воздуха, но тут перед ними возник израильский «Пайпер PA-18», пилотируемый капитаном Биньямином Каханэ...
Исход этой схватки был предрешен изначально: что мог лёгкий, давно отживший свое самолётик 1949 года выпуска против двух самых современных на тот момент боевых машин? Но Каханэ вступил в бой, который длился ровно 15 минут – для воздушной схватки почти целую вечность... За это время «Пайпер» каким-то чудом сумел подбить один из МИГов и тот, загоревшись, рухнул вниз. Ещё через пару минут «Пайпер» тоже загорелся и начал пикировать вниз. А пока шёл бой израильские коммандос сумели рассредоточиться и найти укрытие, и оставшемуся МИГу пришлось убраться ни с чем. Сегодня воздушная тактика, которую использовал Биньямин Каханэ в том своем последнем бою, преподаётся в военных авиационных академиях всего мира. Любой израильский историк скажет вам, что своим отчаянным мужеством капитан Каханэ не только спас сотни жизней, но и, по сути, даровал ЦАХАЛу победу в Синайской компании. Победу, которую Давид Бен-Гурион назвал «величайшей и славнейшей в истории Израиля», поскольку именно она обеспечила тогда дальнейшее существование еврейского государства. За свой подвиг Биньямин Каханэ был посмертно удостоен высшей награды страны – Ордена Мужества, а в 2011 году ему было присвоено звание майора. Хотя по возрасту и выслуге лет Биньямин Каханэ в том бою и должен был быть, как минимум, майором. О самом подвиге летчика известно давно и его значение никем не оспаривается, однако подробности биографии героя долгие годы почему-то замалчивались и лишь недавно журналист Мордехай Хаймович с помощью сына Биньямина Каханэ Одеда восстановил непростую и печальную историю его жизни и опубликовал о ней большой очерк на страницах газеты «Маарив».
К 65-летию со дня начала Синайской кампании мы решили предложить вашему вниманию краткий пересказ этого очерка.
Как оказалось, мать Биньямина Каханэ, Мирьям, родилась в крохотном еврейском местечке в Беларуси. В 1894 год под влиянием своего дяди, пламенного билуйца Исраэля Белкинда она репатриировалась в Эрец-Исраэль, и было ей на тот момент ровно 18 лет. В это же самое время её ровесник, сын богатого венского ювелира Эфраима Каханэ вместо того, чтобы внять настоятельным увещеваниям родителей и поступить в Венский университет, бежит в Триест и садится на пароход, направляющийся в Землю Израиля... Однако уже на подходе к Яффо стало известно, что в городе бушует эпидемия, и судно прошло мимо, последовав к основному пункту своего назначения – Бомбею. Оказавшись в Индии без гроша в кармане, юный Эфраим быстро вспомнил некоторые навыки, которым нахватался в мастерской отца, устроился гравёром в ювелирную мастерскую, и это позволило ему скопить деньги на билет до Порт-Саида. Оттуда он уже двинулся к заветной цели через Синай – то пешком, то на попутных бедуинских верблюдах.
В Палестине Эфраим Каханэ обосновался в Ришон ле-Ционе, стал работать сборщиком урожая на местных плантациях цитрусовых, и тогда же познакомился с жившей по соседству Мирьям. Молодая пара после хупы обосновалась сначала в Саджаре, а затем переехала в Яффо, где 6 марта 1911 года и родился Биньямин Каханэ. С началом Первой мировой Мирьям и Эфраим Каханэ становятся членами подпольной организации НИЛИ и регулярно передают собранные сведения о турецкой армии британскому агенту, подплывавшему к берегу под видом рыбака... Когда связь с британцами оборвалась, один из видных деятелей НИЛУ Авшалом Файнберг решил направиться в штаб британской армии в Каир через Синай. С собой он прихватил и Эфраима - как человека знакомого с Синайской пустыней. В пути они были остановлены турками, но им удалось откупиться...
Уже во времена английского мандата Эфраим Каханэ открыл в Яффо компанию дилижансов и магазин по продаже оружия. Хитрость заключалась в том, что в этом магазине оружие не только продавалось, но и делалось – для нужд еврейского подполья. Но настал день, когда Эфраим был разоблачён, отдан под суд и приговорен к пяти годам заключения. Правда, английские власти решили учесть его прошлые заслуги, и потому в тюрьме он не просидел и дня. Его сын Биньямин Каханэ к тому времени уже вступил в ряды «Бейтара» и серьёзно увлекался спортом – прежде всего боксом, боевыми искусствами и велоспортом. В 1934 году, вскоре после прихода Гитлера к власти, Беня вместе с группой еврейской молодежи из Палестины принял участие в мотопробеге по Европе с призывом к евреям перебираться в Палестину, пока не поздно. За время пробега он побывал в Италии, Франции, Греции, Польше, а по его завершении вместе с другими участниками сфотографировался с Зеэвом Жаботинским.
По возвращении в Эрец-Исраэль Биньямин становится активным участником боевой организации ЭЦЕЛ и принимает непосредственное участие в акциях возмездия за недавние арабские погромы. В ходе одной из таких акций он вместе со своим командиром подъехал на мотоцикле к кафе в деревне Изур (нынешнем Азуре) и бросил гранату в его посетителей. В результате взрыва десятки человек были ранены, а так как акция не была согласована с руководством, оба участника попали под суд. Но если командира Каханэ исключили из организации, то его самого оставили, решив, что он был простым исполнителем и не знал о том, что занимается произволом...
В том же 1936 году Хагана решила создать в Гиват-Бренере первые лётные курсы. Официально на них готовили летчиков-любителей для спортивных самолетов, но все понимали, что речь идёт о подготовке боевых пилотов для будущего еврейского государства. Биньямин Каханэ, увидевший в этом «настоящее дело», явился к начальнику курсов Цви Надаву с просьбой принять его в число учеников – несмотря на то, что он является членом «Бейтара». Он так горячо убеждал Надава, что его политические взгляды никак не повлияют на верность службе и лояльность Хагане, что тот пообещал переговорить с командиром этой организацией Элиягу Голомбом. Просьба Надава явно не вызвала восторга у Голомба. «Я думаю среди наших ребят вполне хватает достойных парней, которые могут учиться на курсах. Зачем нам чужаки?!» - отрезал он. И затем пояснил: «Может возникнуть ситуация, когда для него приказ командира «Бейтара» окажется куда важнее приказа его командира по нашему лётному клубу!». Однако чем-то Биньямин Каханэ пришёлся по душе Цвике Надаву, и тот продолжал настаивать на своём, убеждая Голомба, что «именно так мы докажем, что наши двери открыты для всех достойных парней без исключения». ... Биньямин Каханэ оказался на летных курсах ХАГАНы, и сдержал своё обещание – за всё время учебы он ни разу не заводил разговор о политике и чётко выполнял все приказы командиров.
* * * Вскоре по окончании курсов Каханэ стал настаивать на том, что ЭЦЕЛ также должен создать аналогичные курсы, и в декабре 1938 года добился своего. Официально новые курсы назывались «Гражданской лётной школой им. Хаима Каца», а, чтобы окончательно отвести подозрения англичан, на учёбу даже приняли двух арабов. Командиром курсов был назначен убеждённый ревизионист Авраам Шехтерман, которому спустя много лет предстояло стать депутатом кнессета и зам. мэра Тель-Авива.
Весной 1939 года среди курсантов появились активисты «Бейтара» из Польши, прибывшие «с дружеским визитом в Эрец-Исраэль». Они очень удивились, узнав, что обучение на лётчиков проходят без самолёта и тут же направили телеграмму на родину с просьбой начать сбор денег на его покупку. В августе 1939 года самолёт был куплен, назван гордым именем «Хар-Цион», и 1 сентября, в день начала Второй мировой войны, прибыл в Бухарест. Оттуда он был благополучно доставлен в Египет, и спустя месяц с небольшим Биньямин Каханэ отправился его получать. Но тут выяснилось, что, прежде, чем вступить в права владельца самолётом, нужно заплатить немалую пошлину, а у Каханэ за душой не было ни гроша. Он телеграфировал о возникшей проблеме Шехтерману, а тот от безвыходности направился к Голомбу и предложил сделку: Хагана ссужает ЭЦЕЛ необходимой суммой для оплаты пошлины, а новый самолёт поступит в её распоряжение и останется в пользовании, пока ЭЦЕЛ не выплатит ссуды. Однако Голомб от сделки отказался, а у Шехтермана ушёл год на то, чтобы достать деньги, после чего Каханэ снова выехал в Египет. На этот раз он получил самолёт, благополучно долетел до Лода, а затем и до Тель-Авива. Здесь самолёт на явочной квартире разобрали, но лишь для того, чтобы заново собрать и начать тренировки возле Сдома - уединённом месте на Мёртвом море. На тайной базе ЭЦЕЛ в Сдоме, согласно сохранившимся письмам Биньямина Каханэ к своей Адассе, он и встретил 9 мая 1945 года. «Дорогая, сегодня у нас вроде как праздник, - писал он любимой. – Мы не работаем в честь Дня победы. Как ты знаешь, Национальное собрание объявило этот день таким же праздничным и выходным, подобно нашим национальным праздникам. Но я всё думаю: а для кого он, этот праздник? Для русских? Британцев? Американцев, чехов, голландцев, арабов?… Для них – да, безусловно. Но для нас?! Да, конечно, эта победа важна, особенно, если учесть, что на той войне были убиты миллионы евреев. Но для нас, евреев, война ещё не закончена. Больше того - похоже, она только начинается…» К этому времени отношения между Биньямином Каханэ и руководством ЭЦЕЛ довольно сильно разладились. Прежде всего, потому, что командиры ЭЦЕЛ постоянно задействовали его в качестве пилота, но почти ничего за это не платили, а ведь он уже давно мечтал отпраздновать свадьбу с Адассой! Хупу они поставили 24 января 1946 года в кафе «Галина» в Нетании - вскоре после освобождения Адассы из английской тюрьмы, где она отбывала срок за участие в еврейском подполье. А сразу после хупы новобрачный сел в самолёт и улетел – даже первой брачной ночи у них толком не было!..
* * * В середине 1947-го, за год до Войны за Независимость, Элиягу Голомб поручил своему зятю Иехошуа Айзеку Эшелю приступить к созданию ВВС будущего еврейского государства. И одним из первых, кому Айзек обратился с предложением присоединиться к тем, кто будет реализовывать эту задачу, стал Биньямин Каханэ. - Ты же знаешь, что я из «неправильного» течения, - сказал ему Каханэ. - Наступают другие времена. Теперь мы все будем вместе, - ответил Эшель. - Такой подход мне нравится! – только и сказал Биньямин Каханэ. Но прошёл день, другой, неделя, а Эшель так и не вернулся к Каханэ, чтобы объяснить, в чём конкретно будут заключаться его функции. Когда же Биньямин обратился к нему сам, Эшель вынужден был признаться, что несколько поторопился с выводом о других временах. - Я посоветовался с товарищами, и они сказали, что на таких, как ты, нельзя полагаться, - отводя глаза, объяснил Иехошуа Айзек. Тогда Каханэ направился в ШАЙ – службу безопасности Хаганы. «Проверьте меня! – сказал он. – Проверьте, чтобы не осталось никаких подозрений по моему поводу. Я чувствую, что Иехошуа готов взять меня в пилоты, но кто-то, думаю, что вы, против этого. Так проведите же собственное расследование, проверяйте меня с какой угодно стороны, но дайте возможность защищать в небе нашу страну!». Проверка была проведена, и по её итогам в ШАЙ решили, что Каханэ и в самом деле вполне можно допустить к созданию военно-воздушных сил. Однако, когда он прибыл в аэропорт Сде-Дов, все находившиеся там летчики, бывшие, разумеется, членами партии МАПАЙ, встретили его откровенно враждебно. С ним просто не разговаривали. Его просто не замечали. А ещё через три дня командир эскадрильи сказал Каханэ, что его вызывает к себе Айзик. - К сожалению, - сказал Айзик, - ты не можешь оставаться здесь больше в качестве пилота. - Почему? – спросил Каханэ. - Другие пилоты говорят, что не могут полагаться на тебя в бою, а я не могу не прислушаться к их мнению. Я предлагаю тебе перевестись на три месяца на должность техника по обслуживанию. - Никогда не слышал, чтобы в армии подчинённые диктовали командиру, что ему делать. Или вам недостаточно той проверки, которую проделал ШАЙ? Я пришел сюда как пилот и хочу остаться пилотом. - У тебя есть три дня, чтобы решить, подходит ли тебе мое предложение или ты можешь идти на все четыре стороны. И учти: мне открыли глаза на твоё истинное лицо! - сказал Эшель, давая понять, что разговор окончен. В итоге Биньямин Каханэ остался в качестве техника, но одновременно снова обратился в ШАЙ с требованием ещё раз проверить его на лояльность. Там ему открытым текстом заявили, что готовы дать самую лестную рекомендацию, если он согласится на «сотрудничество»: начнет докладывать обо всём, что ему известно о деятельности ЭЦЕЛ. «Я хочу быть пилотом, а не стукачом!» - ответил Каханэ.
В конце концов его дело дошло до самого Давида Бен-Гуриона, и именно с разрешения последнего в дни Войны за Независимость Биньямин Каханэ был допущен к полётам. Он летал на грузовом самолёте, доставляя боеприпасы, медикаменты и всё необходимое в Гуш-Эцион и другие осаждённые арабами районы. Но на крыльях его самолёта не было звезды Давида – вместо неё там почему-то значилась буква «куф», напоминавшая ему самому про клеймо Каина. Несколько раз Каханэ просился включить его в состав боевой эскадрильи, но ему отвечали, что в свои 37 лет он уже староват для боевого пилота. Когда произошла история с «Альталеной», он оказался под домашним арестом – в руководстве ВВС опасались, что он может поднять самолёт на помощь расстреливаемому кораблю, и тогда гражданская война станет неизбежной…
* * * После Войны за Независимость Биньямина Каханэ отстранили от полётов и назначили на административную работу. В начале 1950-х годов судьба наносила ему один удар за другим: сначала от опухоли мозга умер его старший сын, затем последовала «смерть в колыбели» восьмимесячной дочери, а после этого на фоне нервного срыва с тяжёлым воспалением лёгких попала в больницу Адасса, и он вынужден был взять отпуск, чтобы ухаживать за детьми. Когда Адасса вернулась из больницы, его направили администратором курса военных лётчиков в Гиват-Морэ. В один из дней, когда был жуткий хамсин, группа курсантов отправилась в соседнюю Афулу... Когда Биньямин Каханэ представил, что может произойти с ребятами, когда они будут пешком по такой жаре возвращаться на базу, он сел в машину и оправился за ними. Но на дворе в Израиле стояло время, когда каждая капля бензина была на счету, его расход строго контролировался и на дорогах дежурили полицейские, отслеживавшие тех, кто зря тратил драгоценное топливо. За неоправданный расход бензина командир базы отдал Биньямина Каханэ под суд, но ещё до начала судебных слушаний понизил его в звании с капитана до лейтенанта. Суд правда счёл понижение в звании излишним, но оставил всё как есть, и лишь спустя два, а то и три года Каханэ вернули капитанские погоны. Ну, а 29 октября 1956 года началась Синайская компания... Первый день компании он провёл в воздухе - с утра до вечера, и вернулся домой мёртвый от усталости. В задачу Каханэ входили разведывательные полёты на сделанном едва ли не из фанеры стареньком «Пайпере». За ужином он пообещал жене, что несмотря на войну, каждый вечер будет дома, а на службу будет отправляться только в шесть утра... Но посреди ночи к ним постучали – телефонов тогда в Израиле не было даже у лётчиков. - Его вызывают! - только и сказал курьер. - Но он только что прилёг! - попыталась отстоять мужа Адасса. - Его вызывают! – повторил курьер.
День 30 октября не предвещал никаких неожиданностей. По словам механика Алекса Анского, машина была хоть и старенькой, но в отличном состоянии – Биньямин Каханэ имел обыкновение сам проверять перед вылетом каждый винтик, да и ничего экстраординарного не намечалось. Биньямин Каханэ вылетел с заданием обнаружить и прояснить судьбу группы десантников, с которой прервалась связь, очень быстро её нашёл и передал координаты – оказалось, что у бойцов вышел из строя прибор связи. Затем он увидел подразделение ЦАХАЛа, продвигавшееся на воссоединение с Рафулем и приближавшиеся к ним два МИГа…
То, что произошло дальше, сегодня до деталей известно любому боевому лётчику – на примере последовавшего затем боя курсантам военных академий показывают, как безумная храбрость и высокий интеллект пилота способны выровнять шансы в любом, самом неравном бою. Биньямин Каханэ тогда ценой своей жизни выиграл главное – время. И спас тем самым жизни сотен евреев, а заодно обеспечил победу своей стране в той войне.
…Когда в одиннадцать вечера он так и не появился дома, Адасса поняла, а точнее, почувствовала, что произошло и разрыдалась. Командующий базой ВВС Эзер Вейцман появился вместе с маячившим за его спиной Алексом Анским только на следующее утро. «Я думаю, ты уже всё знаешь, - сказал он. – Армия готова сделать для тебя и твоей семьи всё, что ты только попросишь. Всё, что только попросишь…»
* * *
Вряд ли нужно говорить, что на похоронах Биньямину Каханэ были отданы высшие воинские почести. На них присутствовало всё командование ВВС ЦАХАЛа и члены генштаба.
Адасса так больше никогда и не вышла замуж, посвятив всю себя работе и воспитанию детей, а также тому, чтобы они помнили: их отец был настоящим героем, и они должны им гордиться.
Но всё величие отца, Одед Каханэ понял только после смерти матери, когда, разбирая её вещи наткнулся на ящик с письмами и дневниками отца,по материалам которого и был написан этот очерк.
Сейчас Одед готовит книгу о боевом лётчике Биньямине Кахане. Капитане Каханэ, который лишь спустя 55 лет после гибели был повышен в звании до майора...
И трудно придумать более израильскую историю, чем эта.
Дата: Суббота, 20.11.2021, 01:24 | Сообщение # 456
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 695
Статус: Offline
He все знают, что у моцартовских опер был соавтор-либреттист, закончивший жизнь в американском захолустье, торгуя мелкой бакалеей. Его имя -Лоренцо да Понте, венецианец. На склоне лет он основал в Америке первый оперный театр и был самым ярким пионером европейской культуры в Новом Свете.
Аббат из борделя Лоренцо Да Понте, ныне почти забытый, прожил нескучных 89 лет, скончавшись под девяносто. Родился он ещё в те времена, когда Америка была британской колонией, а отцы-основатели будущих Соединенных Штатов ходили в школу. В Европе же он общался с самыми знаменитыми людьми своего времени, о чём и поведал в своих обширных мемуарах. Да Понте появился на свет 10 марта 1749 года в еврейской семье дубильщика Конельяно, на задворках Венеции. Мать новорождённого Эмануэле, как его назвали при рождении, рано умерла, и отец вскоре женился на католичке, приняв вместе со всей семьей крещение. Старший из сыновей, четырнадцатилетний Эмануэле, получил, по обычаям того времени, новое имя - в честь местного епископа, некоего Лоренцо Да Понте. Епископ, кстати, не остался в стороне и принял горячее участие в судьбе крестника - помог развиться его способностям и посодействовал обучению Лоренцо в семинарии. Между тем, юноша оказался истинным сыном Венеции, этого всеевропейского центра интриг и увеселений – в его времена этот прекраснейший город в последний раз переживал не только расцвет торговли и искусств, но и самый яркий «карнавал утех». Готовясь стать священником, Лоренцо одновременно учился музыке, писал озорные стихи и не был чужд плотским утехам. В общем, походил на своего старшего друга Казанову - с той лишь разницей, что у Да Понте не было ни богатства, ни титула. В двадцать четыре года он становится аббатом и профессором риторики в семинарии Тревизо. Впрочем, профессорская карьера оказалась короткой, ибо сказался авантюрный склад его натуры. Да Понте успешно совмещал преподавание и небольшой бизнес, зарабатывая не столько лекциями, сколько как хозяин …публичного дома для аристократов, который он содержал. Облачённый в красную аббатскую сутану, он зачастую лично развлекал клиентов игрой на скрипке (!). Однако изгнание падре из семинарии и возбуждение против него уголовного дела было вызвано отнюдь не фривольным образом его жизни, Венеция и не такое видела. Дело ему инкриминировали совсем по другой причине: весь город читал и разучивал наизусть ходившие в списках сатирические стихи Да Понте, высмеивавшие власть имущих. Высокий суд приговорил остроумца к изгнанию из пределов Венецианской республики на целых пятнадцать лет – правда, в момент вынесения приговора он уже был вдалеке от вод Адриатики. В 1782 году вся Вена была взбудоражена визитом Папы Римского Пия VI, который хотел склонить императора Иосифа к отказу от церковных реформ. Около двухсот тысяч горожан наблюдали за торжественным въездом понтифика в австрийскую столицу, а туфли Папы передавались из одного аристократического дома в другой - по старинному обычаю их было принято целовать. И именно в эти бурные для Вены дни произошло одно событие, которому было суждено сыграть огромную роль в развитии оперного искусства, и которое поначалу осталось незамеченным. Не обращая внимания не всеобщее возбуждение, спровоцированное визитом Папы, беглый аббат Лоренцо обратился к композитору Антонио Сальери с рекомендательным письмом от одного венецианского драматурга. Сальери же в то время был ... капельмейстером Венской императорской оперы. Придворный композитор оценил способности Да Понте - в частности, его редкий дар стихосложения. В результате венецианец был представлен австрийскому императору Иосифу II. Греческий, латынь, иврит, итальянский, которыми Лоренцо владел свободно, вкупе с блестящим умом и острым пером, да ещё и рекомендацией Сальери, сыграли свою роль: Лоренцо получил пост придворного поэта и либреттиста. …Чего только не бывает в этой жизни: содержатель борделя, вдобавок не имевший никакого серьёзного литературного опыта, внезапно оказался в самом эпицентре культурной жизни Вены. Помимо природного обаяния, острого ума и прочих достоинств, Лоренцо оказался в нужном месте и в нужное время: именно в эти месяцы подходил к концу неудавшийся эксперимент с немецкой оперой: осенью 1782 года была вновь открыта итальянская, во главе с маэстро Сальери. Легенда гласит, что когда императору Иосифу сказали, что новый придворный либреттист никогда не писал оперные либретто, - тот невозмутимо парировал: «Это неважно, у нас будет муза-девственница».
«Встреча Моцарта и Лоренцо Да Понте была для обоих ниспосланной свыше. Аббат искал музыканта, Вольфганг – поэта. Случилось так, что в этих обстоятельствах они отлично подошли друг другу, – писал биограф Моцарта Марсель Брион, – очень редки примеры сотрудничества, в котором гений поэта был бы равен гению музыканта: Дебюсси и Метерлинк, Рихард Штраус и Гофмансталь...» …Первым совместным творением Моцарта и Да Понте стал неувядаемый шедевр, блистательная «Женитьба Фигаро». Именно Да Понте добился от императора разрешения на постановку «вольнодумной» оперы на венской сцене, хотя Моцарт в то время был в немилости у матери-императрицы Марии-Терезии, и его обязанности при дворе ограничивались сочинением танцев для маскарадов. В 1786 году оперу поставили, и она имела такой оглушительный успех, что Иосиф II даже распорядился ограничить …число вызовов на бис (!). Прошло 250 лет, но никто не смог превзойти этот дуэт - Моцарт в соавторстве с Да Понте создал величайшие образцы оперного жанра. Это тот редчайший случай, когда качество либретто приближалось к уровню музыки. Причём музыки, заметьте, самого Моцарта... В стихах венецианца оживал галантный XVIII век, в его поэзии не было немецкой выспренности, тоскливой меланхолии и безликой казённой торжественности, каковые тогда были в моде, наоборот – эти шедевры оперного искусства так и искрились жизнелюбием, лукавством, образностью и сарказмом. Следующим проектом великого Амадеуса и аббата-расстриги стал «Дон Жуан», поставленный в Праге в 1787 году. В своих мемуарах Да Понте рассказал, как создавалось знаменитое либретто: Вольфганг и Лоренцо поселились на одной улочке в Праге, и окна их квартир смотрели друг на друга. В течение феноменально быстрой работы (два гения написали «Дон Жуана» всего за несколько недель) композитор и поэт обменивались идеями …через окно. Да Понте усаживался за рукопись ранним утром, непременно с бутылкой токайского. Если силы покидали поэта, по его заказу являлась прелестная девушка с чашкой горячего шоколада - жизнелюб Лоренцо утверждал, что ему (ну, чтобы закончить работу над своим очередным шедевром) - нужно непременно иметь под рукой молодую любовницу. В своих мемуарах он свидетельствует, что в либретто для бессмертных опер Моцарта вложено немало его телесных сил (!). Если в сюжете «Дон Жуана» многие видят историю Джакомо Казановы, с которым Лоренцо общался в Праге, то третье либретто для Моцарта иногда называют автобиографией самого автора, настоящего венецианца. Плут и жуир, острослов и вольнодумец, Да Понте создал яркий портрет галантной эпохи в комической опере Cosi fan tutte («Так поступают все»). Моцарт умер в 1791-м, а дерзкий Да Понте мгновенно впал в немилость у нового императора Леопольда II, вскоре получив отставку. В целом он написал тридцать шесть пьес и сотни сонетов, но в нашей памяти остался как соавтор непревзойдённого «Моцартовского триптиха» - «Женитьбы Фигаро», «Дон Жуана» и «Так поступают все, или Школа влюблённых». Некоторое время он жил в Лондоне, где пытался сотрудничать с несколькими театрами. Дела, однако, шли плохо и тогда отчаянный венецианец совершает очередной кульбит: в 1805 году он поднимается на борт парусника «Колумбия», отправлявшегося в Америку. Его тощий багаж состоит из скрипки и чемодана с книгами. …В Соединённых Штатах Да Понте прожил больше чем где-либо, целых тридцать три года. На своей новой родине друг Сальери и Казановы давал частные уроки итальянского, держал бакалейную лавку в Нью-Джерси и пытался продавать лекарства в Пенсильвании. На закате своих дней «Лоренцо Великолепный» издал в Нью-Йорке мемуары в трёх томах, где можно прочесть его иронически-горькое признание: «Моя жизнь удалась в жанре трагикомедии». Бывший придворный поэт блистательной Вены расфасовывал чай в убогой лавке и развозил заказы в стареньком фургоне. …Мемуары Да Понте были переведены на английский только спустя сто лет после его смерти. Усмешка Лоренцо проглядывает сквозь многие его пассажи, ведь тогдашняя Америка не могла оценить его таланты, а итальянский язык был здесь «столь же известен, сколь турецкий или китайский». Тем не менее он описывает жизнь крошечного городка Санбери, затерявшегося в пенсильванской глубинке (откуда он потом переехал в Нью-Йорк, кочуя по стране), с не меньшей симпатией, чем быт и нравы Венеции, Вены или Праги… Будучи блестящим гуманитарием, он оказался весьма посредственным бизнесменом. Отчаявшись получить плату со своих клиентов, он иногда брал с фермеров-должников «натурой» - и вскоре, как он пишет, его дом в Санбери оказался доверху набит шкурами, мёдом, сухофруктами, зерном и другими дарами Пенсильвании.
…Американская судьба Да Понте была в чем-то схожа с судьбой многих иммигрантов. Хотя нельзя сказать, что он совсем уж затерялся в «плавильном котле», наоборот: именно Да Понте - один из первых ярких представителей европейской культуры в Новом Свете. Несмотря на то, что его дар здесь не могли оценить вполне, на склоне лет венецианец вновь обратился к преподаванию - в 1830 году семидесятилетний Лоренцо Да Понте стал первым профессором итальянского языка и литературы Колумбийского университета. Недаром его по праву считают одним из основателей классического филологического образования в США. За свою работу профессор не получал жалованья - преподавание «современных языков» не входило в обязательную программу университета. Он продолжал зарабатывать на жизнь частными уроками (насчитали около двух тысяч его учеников) и продажей европейских книг. С горькой иронией писал, что посетители в его книжную лавку зачастую попадают по ошибке, отнюдь не в поисках Данте или Петрарки, а в надежде купить неаполитанское печенье. Тем не менее сотни импортированных им томов составили основу итальянской коллекции Нью-Йоркской публичной библиотеки и библиотеки Колумбийского университета. Там же, в Нью-Йорке, он создал книгу великолепных сонетов и солидный двухтомный труд «Флоренция времен Медичи». …Сохранился портрет Да Понте американского периода: из рамы на нас смотрит почтенный старец, по-прежнему полный жизненной энергии.
Создатель картины оказался под стать портретируемому — это был не кто иной, как Сэмюэл Морзе, всемирно известный изобретатель телеграфа, впоследствии забросивший кисть художника: как видите, Фортуна в те времена была особенно изобретательна. Последним в бесконечной череде предприятий американского гражданина Да Понте стала организация и строительство в Нью-Йорке оперного театра, первого в истории США. В 1833 году театр открылся постановкой «Севильского цирюльника» с приглашёнными итальянскими исполнителями, но на нью-йоркскую публику скорее произвели впечатление интерьеры с обнажёнными античными богинями и новомодным газовым освещением. На каждом представлении в заранее купленной ложе появлялся некий граф де Сюрвиллье — не кто иной, как эмигрировавший в Америку брат французского императора Жозеф Бонапарт. Да Понте уже мечтал о возвращении к карьере театрального поэта и импресарио, но его последнее детище, оперный театр, выдержал всего двадцать восемь представлений: Да Понте вновь потерпел полное фиаско, и в который уж раз: его детище опустело, а потом и вовсе сгорело, спустя несколько лет.
Лоренцо Да Понте умер 17 августа 1838 года в унизительной бедности, в нескольких кварталах от заколоченного здания своего театра. Его могила на одном из нью-йоркских кладбищ, которую не обозначили, со временем затерялась. Такая же посмертная судьба постигла и его друга, величайшего из величайших, - Моцарта.
На первый взгляд, книга написана и составлена очень просто. Это цельное, хотя и разбитое на главы интервью, которое польская журналистка Александра Павлицкая берёт у известного учёного Яна Томаша Гросса, специализирующегося на истории послевоенной Польши.
Речь идёт о его жизни и научных изысканиях, а в конце даны отзывы о нём от друзей и коллег. Но за простой драматургией кроется сложная многоплановая драма. Так бывает, когда в личную историю вплетается и история общечеловеческая. Интересно, что очень напряжённой и по-новому расставляющей акценты оказывается часть, которая задумывалась как приложение – это отзывы об историке. Они теплы и хвалебны, как юбилейные чествования, но вместе с тем обнажают противоречия и болевые точки привязанности старых друзей. Именно они неожиданно превращают почти научную книгу в драматическое повествование.
Корни научных интересов, да и всей судьбы Яна Томаша Гросса кроются в истории его родителей, начавшейся ещё даже до их знакомства. Его отец Зигмунд Гросс был известным композитором, юристом и преподавателем, а дед Адольф Гросс – адвокатом и общественным деятелем, основавшим в Кракове Партию независимых евреев. Мать Гросса, поэтесса и переводчица Ханна Шуманьская, происходила также из очень культурной, но совершенно иной среды – её семья принадлежала к старинному польскому, хотя и не шляхетскому роду: в детстве Ханна дружила с дочерью маршала Юзефа Пилсудского. Дед Гросса по материнской линии адвокат Вацлав Шуманьский был злейшим врагом национальной сегрегации, известным защитником евреев – во время войны он погиб в Освенциме. Станислав Вертхайм, первый муж Ханны Шуманьской, погиб в гестапо, куда его, участника польского Сопротивления и еврея, сдал сосед-поляк за бутылку водки. Молодая вдова Ханна, также участница Армии Крайовой – польского антифашистского подполья, встретила Зигмунда Гросса в квартире людей, которые прятали евреев от фашистов. Брак родителей Яна Томаша Гросса был счастливым, но всю жизнь его мать помнила Станислава Вертхайма и его трагическую гибель. Вот что историк вспоминает о матери: «Она очень любила своего первого мужа. Всегда носила на пальце подаренное им кольцо, даже когда была замужем за моим отцом».
А вот что добавляет об этом подруга учёного, журналист Барбара Торунчик: «Я глубоко убеждена, что оценка Янеком отношения поляков к евреям во время войны в значительной степени продиктована реакцией его матери на смерть первого мужа, адвоката, и его брата – ассимилированных евреев, на которых донёс поляк. За литр водки... Его мать просто не сумела смириться с этой смертью, она казалась ей какой-то неправдоподобно абсурдной загадкой. Этим шоком, этим изумлением, что расовое клеймо может быть причиной убийства, она жила очень долго. Ясь очень любил мать, был с ней эмоционально связан. Мне кажется, что в Ясе часто просыпался дибук его матери, он тоже так и не сумел смириться с судьбой евреев на польских землях, обречённых на безвинную смерть в силу бесчеловечных законов, дававших право убивать соседей».
В лицее Гросс вступил в неофициальный «Клуб любителей противоречий» – группу старшеклассников и студентов, увлекающихся философией и общественными науками. Позже из этого клуба выросло ядро польского антисоветского освободительного движения. Началось всё довольно невинно – молодёжь писала открытые письма, выступала против отмены и запрета спектаклей. Митинг против снятия с репертуара спектакля «Дзяды» и послужил для власти поводом отправить в тюрьму весь цвет возмущающейся молодёжи. Это был 1968-й – год студенческих революций во всём мире. Увы, польская студенческая революция потерпела поражение, не успев разгореться. Ян, в то время студент-социолог, пробыл в заключении под следствием пять месяцев. Среди активистов движения было много евреев, и риторика властей, направленная на молодёжный бунт, выглядела отчётливо антисемитской. «Мартовская пропаганда заключалась в том, что нас обвиняли в “чуждости”, что мы евреи и не заботимся о благе Польши, мы, мол, ею только торгуем, а Польша – для поляков, чужие пусть убираются прочь, на свою настоящую родину, то есть в Израиль», – вспоминает Барбара Торунчик. После выхода Яна из тюрьмы Гроссы решили внять этому совету и уехали, но не в Израиль, а в Америку, где жили братья Зигмунда Гросса. Инициатором отъезда, впрочем, был не отец бунтаря-студента. «На самом деле это была мамина идея. Ей надоели повторяющиеся на этой географической широте тяготы ожидания любимых мужчин из тюрьмы – и сомнения, выйдут ли они вообще. Она думала, конечно, прежде всего о своём первом муже и о своём отце. Преследования в марте 1968 года и моё тюремное заключение – мелочь по сравнению с тем, что имело обыкновение случаться на берегах Вислы, но ей надоело», – рассказывает историк Александре Павлицкой. Отъезд Яна и других студентов во многом стал драматическим моментом в дружбе польских диссидентов. Многие из них были евреями или, как и Гросс, потомками смешанных браков, но считали, что нельзя позволять преступной власти вытеснить себя из страны. Те, кто уехал, впрочем, тоже не складывали оружие – продолжали борьбу из-за границы. И всё равно они раскололись. Почти во всех воспоминаниях о дружбе с Яном Томасом Гроссом звучит этот мотив, со всех сторон – болезненный, почти трагический. И вот оказывается, что речь уже идёт не об истории как таковой, а о множестве личных историй, о драме омрачённой, но не разрушенной юношеской дружбы. В Америке Гросс поступил в Йель и занялся исследованием еврейско-польских отношений. Он обратил внимание, что польское общество было настроено против немцев, но от этого не перестало быть антисемитским. Поляки видели в немцах врага, но в евреях – врага ещё большего, так что не гнушались доносами и сотрудничеством с нацистами в поимке евреев. Праведники, прячущие евреев, были вынуждены скрываться не только от нацистов, но и от собственных соседей. «Фундаментальная разница между подпольной деятельностью и помощью евреям заключалась в том, что первая находила поддержку в обществе и была явлением массовым, а вторая, лишённая общественного тыла, – исключительным. И оказалась особенно опасной потому, что поляков, помогавших евреям, преследовали не только немцы, но и их собственные соседи-поляки», – подчёркивает ученый. В ходе работы Гросс обнаружил свидетельство Шмуэля Васерштайна, что в городке Едвабне поляки заперли и сожгли в амбаре полторы тысячи евреев, а до этого играли в футбол отрубленной головой еврейской девушки. Самого Шмуэля и ещё нескольких человек спасла жительница Едвабне Антонина Выжиковская. Спасённые ей люди подтвердили, что рассказанное Шмуэлем Васерштайном – не плод воображения сошедшего с ума от горя человека, а чистая правда. После войны Антонина Выжиковская не только не получила от соотечественников награды за свой подвиг, но и была вынуждена уехать – её травили...
Ян Гросс в итоге сам съездил в Едвабне: «А там очередное потрясение: все знают. Не только дочь хозяина амбара. Кого ни спросишь, все знают и рассказывают, хотя прошло 50 лет». О событиях в Едвабне Ян Томаш Гросс написал книгу «Соседи». После взялся за книгу «Страх» – о погроме в городе Кельце уже после войны, в 1946-м. Он пишет, что келецкий погром стал следствием своеобразного психоаналитического переноса. Польскому обществу было стыдно за преступления против евреев, совершённые во время войны, и задним числом оно придумало им причину: евреи якобы сотрудничали с советской властью. Это привело к ещё большему росту антисемитизма, травле евреев, возвращавшихся из концлагерей, и наконец, к погрому. Ян Томаш Гросс пишет, что во время и сразу после войны на территории Польши евреев было убито больше, чем немцев. Этот вывод привёл к ещё одной обиде на историка со стороны его друзей-диссидентов. Большинство из них – и поляков, и евреев – считает себя польскими патриотами и не готово признать преступления своей страны. Там, где речь идёт об исследованиях Гросса, в отзывах даже самых давних его друзей сквозит отчётливый холодок. Однако польским патриотом считает себя и сам Ян Томаш Гросс. Он уверен, что осознание правды необходимо прежде всего самой Польше. «Без распространения информации об обстоятельствах величайшего преступления, с которым когда-либо столкнулось польское общество, будущие поколения поляков не избавятся от травмы, унаследованной от родителей и дедушек», – говорит он.
Ян Томаш Гросс, Александра Павлицкая. …давным-давно, кажется, в прошлую пятницу… Перевод с польского Ирины Адельгейм. Издательство Ивана Лимбаха, СПб, 2021
Дата: Воскресенье, 12.12.2021, 17:14 | Сообщение # 459
настоящий друг
Группа: Друзья
Сообщений: 744
Статус: Offline
Его бархатный голос не оставлял равнодушным никого, а ослепительная улыбка и невероятная харизма очаровали миллионы женщин...
Сегодня, 12 декабря, великому певцу и актёру, одиннадцатикратному лауреату премии «Грэмми» Фрэнку Синатре могло бы исполниться 106 лет.
Вспомним же о нём – легенде джаза, золотом голосе XX века и просто великодушном человеке.
ИТАК, 9 "еврейских" фактов об исполнителе хитов «New York, New York», «My way», «Love Story» Фрэнке Синатре!
1. Так как мама Фрэнка была вынуждена много времени посвящать работе, своё детство он провёл рядом с няней – соседкой миссис Голден. С маленьким Фрэнком женщина часто разговаривала на родном языке, идише. Мальчик быстро схватывал неизвестные ранее словечки и вскоре уже сам заговорил на языке еврейского народа. Вообще миссис Голден сыграла в жизни Синатры огромную роль. Фрэнк любил свою добрую няню так сильно, что даже ставил подаренную ею мезузу на одну полку с самыми престижными наградами...
2. Когда Синатра стал известным, он не забыл отблагодарить няню миссис Голден... : за поддержку и безусловную любовь он подарил ей израильские облигации общей стоимостью в 250 миллионов долларов...
3. Фрэнк Синатра в интервью часто повторял, что говорит на идише лучше, чем на языке своих предков – итальянском.
4. В самом начале Второй мировой войны Синатра заказал несколько сотен медалек c изображением святого Христофора на одной стороне и звезды Давида на другой. Все эти медали он раздал на своём концерте, чтобы поддержать американских евреев.
5. В конце 1940-х Фрэнк Синатра бесплатно устраивал концерты в поддержку сионистов и даже помогал нелегально переправлять оружие на израильскую сторону. О последнем его просил сам Тедди Колек, в то время – представитель «Хаганы», в будущем – мэр Иерусалима. Чтобы привлечь как можно меньше внимания к перевозке вооружения в Израиль, передачу денег на судно совершил человек, не интересовавший федералов, а именно – Фрэнк Синатра...
6. Международный молодёжный центр в Назарете был построен благодаря усилиям Синатры. Все деньги, вырученные с 7 концертов в израильских городах в 1962-м, певец отдал на возведение центра.
7. Синатра пожертвовал миллион долларов на строительство студенческого центра Еврейского университета в Иерусалиме, а также спонсировал создание кинокартины о еврейской Катастрофе под названием «Геноцид».
8. В 1986 году Фрэнк вместе с супругой Барбарой открыли благотворительный центр, в котором оказывают помощь детям, пережившим насилие. В 2018-м на аукционе Sotheby’s в Нью-Йорке были проданы личные вещи семьи Синатры за 9,2 миллиона долларов. Все вырученные деньги певец завещал отправить в их Детский центр.
9. К слову, среди лотов была личная кипа Синатры. На ней вышиты ноты и его имя. Стартовая цена за кипу была 5 тысяч долларов, но продали её в два раза дороже. Несмотря на то, что певец исповедовал католицизм, он очень симпатизировал еврейскому народу и его религии, о чём и было указано в описании лота...
При царе он бесплатно лечил крестьян, при советских вождях – заложил основы анестезиологии. Ученик Герцена и Бурденко, гениальный хирургИсаак Жоровспас тысячи солдат во время войны, но заступившись за своих коллег, «врачей-вредителей», сам попал в застенки Лубянки...
Шёл 1953 год. В газетах, по радио и с трибун ответственные партийцы клеймили позором врагов народа – «врачей-вредителей». Люди слушали и верили. Сомневающиеся – молчали. В Первом мединституте, где работал Исаак Жоров, без обсуждения этой темы не проходило ни одно из собраний: медикам и студентам разъяснили преступления их коллег-оборотней. Явка на подобные промывочные собрания была строго обязательной. На одно из таких мероприятий Жоров опоздал после операции. Буквально ворвавшись в зал, он тут же поднялся на трибуну и рассказал переполненному залу о вкладе в советскую и мировую медицину каждого из тех, кого только что обвиняли и порицали. Отдельно остановился на тех, кого знал по фронту: терапевте Мироне Вовси, хирурге Владимире Виноградове и докторе Михаиле Когане. Он рассказывал об их почти круглосуточной работе за операционным столом в полевых госпиталях во время войны, о тысячах спасенных ими солдатских жизней. В завершение, назвав позором проводимую против них кампанию, Исаак Соломонович вышел из зала... В тот день он даже не дошёл до дому. По пути его остановили, предъявили обвинение в антисоветской пропаганде и доставили на Лубянку.
Исаак Соломонович родился в 1898 году в Могилёве в многодетной семье мастерового, шорника Соломона Жорова. Отец в молодости служил в царской армии. Проявил себя не только смелым воином, но и весьма смекалистым человеком с прекрасными организаторскими способностями: остаток службы он проходил в имении одного из генералов, фактически будучи его управляющим. Выйдя в отставку и получив более чем приличное жалование – личный подарок генерала, Соломон осел в Могилеве и обзавелся семьеёй. Исаак был третьим ребёнком в семье. Закончив гимназию, он отправился поступать в медицинское училище на фельдшерское отделение. Несмотря на успешно сданные экзамены, поступить в училище ему удалось лишь через три года ввиду установленной для евреев квоты. В процессе обучения Жоров штудировал медицинскую литературу на несколько курсов вперёд и даже с успехом практиковал. Как-то он бесплатно оказал помощь одному из бедных крестьян, после чего молва о компетентном в делах медицины пареньке разошлась по округе. Отбоя от пациентов у начинающего доктора, которому порой даже приходилось продавать личные вещи, чтобы купить лекарства малоимущим, не было. В феврале 1918 года Жоров, студент третьего курса, вступил в ряды Красной армии. Юношу сразу хотели было послать учиться в военное училище, но он отказался, сказав, что бОльшую пользу принесет в лечении солдат. В том же году Жоров был откомандирован в Москву, продолжить обучение на медицинском факультете Московского университета. Впрочем, о полном отстранении от дел революционных речи не шло: Жорова включили в спецотряд, который национализировал буржуазное богатство. Однажды с группой красногвардейцев Исаак оказался в доме княжеского семейства из династии Романовых. За действиями нежданных визитёров наблюдали все представители семейства, в том числе и две дочери хозяина, не стеснявшиеся обсуждать между собой шёпотом внешность красногвардейцев на немецком языке. Пребывая в абсолютной уверенности, что их никто не понимает, молодые княжны дошли и до Исаака. Отметив его привлекательность, барышни с сожалением резюмировали, что все же он – дикарь... Каково же было их удивление, когда подошедший к книжному шкафу Исаак вынул томик Гейне в оригинале, зачитал начало любимого стихотворения, а потом захлопнул книгу и закончил читать уже по памяти. На выходе он успел шепнуть одной из девушек – Екатерине Романовой, что вечером будет ждать её в соседнем парке. Екатерина пришла на свидание, и классовая борьба оказалась бессильной перед чувствами – через несколько недель Исаак вновь появился на пороге княжеского особняка с предложением руки и сердца. «Тёща», услышав об этом, тут же упала в обморок, а отец невесты с криками выгнал жениха из дому... В расстроенных чувствах бредшего по парку Исаака окликнула Екатерина, ушедшая из дому вслед за ним. Вскоре они поженились. Екатерина под придуманным ей Исааком образом крестьянки поступила в университет, успешно его закончила и стала впоследствии доктором медицинских наук, профессором, крупным специалистом в области акушерства и гинекологии. Исаак же со временем стал главным хирургом двух московских больниц. Наряду с практической деятельностью он занимался и научными исследованиями, а увлекшись анестезией, создал целый ряд эффективных методов наркоза, используемых при хирургических операциях. После нападения Германии на СССР, в первые же дни войны, Жоров записался добровольцем на фронт, став главным хирургом 33-й армии, оборонявшей Москву. Зимой 42-го части армии вышли в район юго-восточнее Вязьмы, попытавшись отвоевать город. Но противник сильными контрударами отрезал часть сил армии от основных сил Западного фронта. В окружении оказался и Жоров. Потери кадрового состава при выходе из окружения составили свыше 10 тысяч человек, но тысячи были спасены в полевых госпиталях Жаровым и его коллегами. Немецкое кольцо сжималось, и в ходе одной из попыток вырваться из окружения Жоров был контужен и потерял сознание. Очнулся он уже в плену. Выдав себя за грузина, Исаак Соломонович избежал расстрела как еврей, а указав, что является врачом, был направлен в лагерь под Вязьмой, где лечил пленных советских солдат. В лагере свирепствовал тиф, ежедневно уносивший сотни жизней. Жоров попросил разрешения на размещение выявленных тифозных больных в отдельном здании. Немцы выделили дом, в котором были размещены заражённые люди. Ночью фашисты подожгли этот дом. Ринувшегося тушить пожар Жорова остановили автоматной очередью. За эту ночь он полностью поседел...
По прошествии нескольких дней Исааку пришлось оперировать тяжело раненого немецкого офицера. Жоров спас больного, за что получил чуть большую свободу передвижения. Воспользовавшись этим, Исаак тут же принялся спасать пленных: он выдавал живых людей за мёртвых, после чего вывозил их в лес для «захоронения». Спасённые из плена переправлялись затем к партизанам. В марте 1943 года район, в котором находился госпиталь, был освобождён Советской армией. Жоров – после соответствующей конечно же проверки – был назначен главным хирургом 1-го Белорусского фронта, которым командовал маршал Рокоссовский: с ним Исаак прошёл весь путь до Берлина, где и встретил победу. За боевые заслуги Жорова наградили двумя орденами Отечественной войны I степени, орденом Отечественной войны II степени, орденом Красной Звезды и десятком боевых медалей.
После войны Исаак вернулся к научной и преподавательской работе в Первом меде. Не обошла его стороной и начавшаяся вскоре в стране борьба с космополитизмом: его отстранили от заведования кафедрой хирургии, однако тут же поспешили вернуть обратно, так как студенты и преподаватели, любившие профессора, подняли настоящий бунт. Коллективное письмо в его защиту коллеги и студенты составили и после его ареста в 53-м. С прошением о его освобождении обращались во все инстанции многие из известных людей, героев войны, с которыми он прошёл весь путь до Берлина. Напрямую к Сталину с ходатайствами касательно Жорова ходили Жуков и Рокоссовский. Всё было тщетно. Исаак Соломонович вышел из тюрьмы вместе со всеми арестованными по «делу врачей» – после смерти тирана.
Вскоре, вслед за новыми работами в области анестезиологии, пришло признание его научного авторитета не только в Союзе, но и во всём мире. Он был избран почётным членом Королевского хирургического колледжа Великобритании, Общества анестезиологов Ирландии и Великобритании, Медицинского общества Чехословакии им. Пуркинье, а также членом Общества анестезиологов и реаниматологов Германии. Умер Исаак Соломонович Жоров 17 апреля 1976 года в Москве.
Марк Галлай — учитель Юрия Гагарина, Герой Советского Союза и просто человек, прыгнувший выше покоренного неба… в необъятный космос!
Марк родился 16 апреля 1914 года в Петербурге в еврейской семье инженера-энергетика и актрисы, а дядя будущего героя, Оскар Михайлович Галлай, был советским кинорежиссёром... так что в доме Галлая всегда царило творчество. Частыми гостями семейства были известнейшие советские интеллигенты, среди них — Эльдар Рязанов, Леонид Утёсов и Аркадий Райкин. И всё же артистическое искусство, окружающее Марка с детства, никак не повлияло на его будущее… Галлая всегда тянуло к небу! Он получил два образования: техническое в Ленинградском политехническом институте и лётное — в Школе пилотов ленинградского аэроклуба. Какое-то время Марк Лазаревич трудился токарем, позже работал инженером в ЦАГИ, а в сентябре 1937-го Галлай наконец занялся делом всей жизни, став лётчиком-испытателем. Когда началась Великая Отечественная война, Марк Лазаревич примкнул к истребительной эскадрильи, которая защищала небо Москвы. 22 июля 1941 года случился первый ночной налёт на город и в этом жестоком противостоянии Марк Лазаревич сумел ликвидировать двухмоторный бомбардировщик «Дорнье-215», за что получил свою первую серьёзную награду — орден Красного Знамени.
Во время боевых вылетов Галлая случалось всякое. В феврале 1942-го фашисты подбили один из моторов его самолёта, однако Марк Лазаревич смог дотянуть машину до базы на одном моторе! А в июне 1943-го противник сбил самолёт Галлая в районе Брянска. Но он выжил: вместе со штурманов Марк Лазаревич отыскал на оккупированной земле партизан из Рогнединской партизанской бригады и вскоре вернулся на линию фронта. Об этом страшном случае Галлай вспоминал в своей книге «Испытано в небе»: «Никто, кроме одной из неизбежных на войне случайностей, не виноват в том, что в полетах на дальние цели мне не очень повезло: в некую прекрасную лунную ночь наша машина была сбита в тылу противника, за сотни километров от линии фронта. Не будь на свете брянских партизан, трудно предсказать, как бы мы вернулись домой и вообще как обернулась бы вся наша дальнейшая, по-видимому, весьма недолгая, судьба».
Серьёзная травма позвоночника, полученная им во время падения горящего самолёта, не прошла бесследно. Врачи твердили в один голос: «Летать запрещено!». Но Галлай не хотел даже слышать о том, чтобы отсиживаться в лечебнице, пока его побратимы отдают жизни, сражаясь с нацистами. Чтобы хоть как-то избавиться от болей во время полетов, Марк Лазаревич надевал специальный корсет...
В военные годы Галлай неустанно трудился в Лётно-исследовательском институте. Ему довелось проверять мощь третьего опытного образца реактивного истребителя МиГ-9, трофейного реактивного истребителя Ме-163 и дальнего бомбардировщика Ту-4. Марк Лазаревич любил своё дело, но в 1950-м его настигла волна антисемитизма: Галлая уволили из ЛИИ, которому он отдал почти 10 лет жизни...
«Борьба с космополитизмом» не давала евреям спокойно сделать вдох. Казалось, что карьеру Галлая уже никто не сможет спасти. Но верные друзья не оставили Марка Лазаревича в беде. Благодаря Валентине Гризодубовой Галлай получил работу лётчика в НИИ-17.
В 1953-м Галлай — лётчик-испытатель в ОКБ В. М. Мясищева, где провёл полные испытания стратегических бомбардировщиков «3М» и «М-4». К слову, к своим машинам Марк Лазаревич относился с удивительным трепетом. В день испытательного полёта он всегда приходил на работу на несколько часов раньше. Это время он проводил рядом с самолётом — неустанно говорил с ним... Сам Галлай объяснял, что в этих разговорах просил «железного друга» не подвести в воздухе.
Заслуги Галлая не остались незамеченными. В 1957 году Марк Лазаревич получил звание Героя Советского Союза «за мужество и героизм, проявленные при испытаниях авиационной техники». Спустя год Галлай ушёл в запас. И, если вы подумали, что на этом достижения Марка Лазаревича закончились, вы очень ошибаетесь!
Именно в этот жизненный период Галлай прыгнул выше покоренного неба — в космос! По личному приглашению Королёва Галлай начал работу в ОКБ-1 на должности инструктора-методиста по пилотированию космического корабля. К слову, такой пост создали специально для Марка Лазаревича! О том, как Герой Советского Союза работал с «гагаринской шестёркой», рассказала его правнучка Анна: «Горжусь своим легендарным прадедом, делюсь воспоминаниями. И всегда рассказываю историю, что фразу «Поехали!» придумал он и произносил перед занятиями космонавтов на тренажере. Юрий Гагарин её запомнил — и произнёс перед полётом. Дома у нас хранится «повязка-вездеход». Её обладатели последними уходили со стартовой площадки в бункер управления пуском на космодроме. После возвращения Гагарина на ней расписались и он, и Королёв, и Келдыш, и Ивановский». Марк Лазаревич уделял время и преподавательской деятельности. Его лекции посчастливилось слышать студентам Школы лётчиков-испытателей, Московского авиационного института и Академии Гражданского воздушного флота. Марк Лазаревич Галлай написал около 30 научных работ, защитил докторскую диссертацию и в 1994-м стал профессором. Состоялся Марк Лазаревич и как писатель. Писал о том, что хорошо знал: об авиации и её людях – о Валерии Чкалове, Валентине Гризодубовой, о конструкторах Семёне Лавочкине, Андрее Туполеве, Сергее Королёве, о лётчике-испытателе Юрии Гарнаеве и о многих других, с кем сводила жизнь, кто привлёк его внимание как личность.
«Тебе крупно повезло, Марк! Ты ещё сам не до конца понимаешь, как чертовски тебе повезло!..» — начинал свою книгу Герой Советского Союза.
При всех званиях, наградах и широкой известности Галлай оставался таким, каким был всегда – простым в обращении, скромным, готовым в трудную минуту подставить своё плечо. Его друг, писатель Лазарь Лазарев в своих воспоминаниях рассказал: «В 1993 году Галлай получил письмо из Одессы от одного из своих читателей, в прошлом тоже авиатора. У его дочери была тяжёлая глазная болезнь. «Операция в Одессе, в Филатовском институте, – говорилось в том письме, – особых результатов не дала. Мы с дочерью поехали в Москву. В клинику Федорова не пробиться, а в НИИ глазных болезней проф. Краснова сказала, что нас, украинцев, прооперировать могут только за немалую сумму в валюте». Марк Лазаревич по собственной инициативе и без колебаний подготовил от своего имени письмо в тот институт и подписался, вопреки обыкновению, всеми своими титулами. Операцию сделали быстро, безвозмездно». Добросердечие, полное отсутствие каких-либо чопорности и высокомерия, которые, увы, нередко свойственны знаменитостям, сочетались у Галлая с непреклонностью там, где дело касалось его нравственных убеждений. Когда при создании так называемого Антисионистского комитета советской общественности один из посланцев со Старой площади передал Марку Лазаревичу «мнение» оттуда – ему, Герою Советского Союза, заслуженному лётчику-испытателю, «настоящему советскому еврею» надо вступить в этот комитет, Галлай ответил твёрдо «нет», добавив – вот если был бы создан комитет по борьбе с антисемитизмом, туда бы непременно вступил...
Марк Лазаревич Галлай скончался 14 июля 1998 года на 85 году жизни. Его именем названа улица в Санкт-Петербурге, а в Москве на улице Спиридоновка, где он долго жил и работал, установлена мемориальная доска. Имя его – и в названии одной из малых планет Солнечной системы, а режиссёр Эльдар Рязанов посвятил ему телефильм «Единица порядочности – один галлай». Порядочность… Какое ёмкое понятие! В нём всё, что требуется, чтобы людям достойно жить среди людей. Вечный аккумулятор, заряжающий людские души стремлением к высокому, Марк Лазаревич Галлай всей своей жизнью, прожитой в высшей степени порядочно, стал символом такого стремления.
Сообщение отредактировал Kiva - Среда, 22.12.2021, 00:13
Дата: Пятница, 24.12.2021, 08:59 | Сообщение # 462
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1673
Статус: Offline
Мальчик из семьи киевских сахарозаводчиков, он стал химиком и создавал противогаз. Но не приняв революцию, уехал в Париж, где стал писателем. Марка Алданова выдвигали на Нобелевскую премию 13 раз, но больше ценили за характер.
Имя Марка Алданова широкому кругу русскоязычных читателей стало известно лишь незадолго до распада СССР – до этого его произведения были под запретом. Но в русских библиотеках Западной Европы и Америки книги Алданова пользовались исключительным спросом и были переведены на 24 языка. Неимоверно талантливый и плодовитый, Алданов считался ведущим писателем русской эмиграции – его 13 раз выдвигали только на Нобелевскую премию. Лишь избранные его произведения входят в шесть томов. К тому же он был одним из немногих, кто безбедно жил именно на писательские гонорары, при этом никогда не отказывая в помощи соотечественникам, оказавшимся на чужбине – многие из них были обязаны Алданову спасением от голодной смерти. Сам писатель был скромен и благороден – его воспринимали своеобразным камертоном чести и репутации всей русской эмиграции первой волны.
Марк был первым ребёнком, родившимся в Киеве в ноябре 1886 года в интеллигентной и очень состоятельной еврейской семье Ландау. Его отец Александр Маркович Ландау был сахарозаводчиком, мать Шифра, или Софья, также являлась дочерью известного киевского сахарозаводчика Ионы Зайцева, купца 1-й гильдии и филантропа, оставившего после себя Киеву не один архитектурный объект. Закончив пятую киевскую классическую гимназию в 1904 году с золотой медалью, Марк был зачислен на физико-математический факультет Киевского Императорского университета, окончив который - а заодно и юридический факультет в 1910 году - он отправился путешествовать по миру. «Я родился в богатой семье и это дало мне счастливую возможность идти навстречу своим стремлениям и путешествовать, путешествовать без конца! – вспоминал Алданов о своей молодости. – Единственная часть света, в которой я не был, – Австралия. Материальная независимость дарила мне возможность посвятить себя двум редко совместимым богам: литературе и химии. Я – химик, и по словам моего профессора Анри, подававший надежды».
Виктор Анри – известный французский учёный. Именно у него в парижской Практической школе высших исследований начал стажироваться в 1913 году Марк Ландау, работая над исследованиями в области кинетики химических реакций. Всё было прервано начавшейся Первой мировой войной, после объявления которой Марк Ландау вернулся на родину и поселился в Петербурге. По некоторым данным, Ландау проводил там исследования в области разработки средств защиты от удушающих газов, сотрудничая с выдающимся русским химиком Николаем Зелинским – изобретателем первого эффективного противогаза. Сам же Ландау в одном из интервью лишь поверхностно затронул этот вопрос: «С началом военных действий я только-только успел прибыть к ним из-за границы. Меня мобилизовали. Я надел форму тылового земгусара и, как химик, занялся удушливыми газами, с откомандированием на соответствующие заводы».
Увлечение химией пройдёт через всю его жизнь и выразится в десятках публикаций, монографий и работ, последняя из которых – «К возможности новых концепций в химии» – выйдет в 1951 году... Но уже в 1914-м, работая в лаборатории, химик Марк Ландау стал по вечерам садиться писать, придумав себе псевдоним-анаграмму Марк Алданов.
В 1915 году он издал первый том критико-литературного сочинения «Толстой и Роллан». Произведение должно было сравнить творчество двух писателей, но первый том был посвящен исключительно Льву Толстому, поклонником которого Алданов оставался всю жизнь. Книга осталась незамеченной критиками. Рукопись второго тома, посвящённого Ролану, пропала во время революции и Гражданской войны.
Революцию Алданов не принял. Разбирая не только русскую, но и все предыдущие революции, Алданов пришёл к выводу, что «любая шайка может при случайно благоприятной обстановке захватить государственную власть и годами её удерживать при помощи террора – без всякой идеи, с очень небольшой численно опорой в народных массах. И только позднее профессора подыскивают этому глубокие социологические основания». Эти и другие рассуждения на тему политического переворота в 1917 году были представлены в его сочинении «Армагеддон», которое сразу после публикации было изъято из продажи новой властью и уничтожено.
Алданов понимал, что следующим на уничтожение будет уже он. Выход был один – эмиграция. Так он оказался в Париже. Работу химиком найти не удалось, и тогда Алданов стал писать исторические и политические очерки, которые тут же стали пользоваться популярностью и издаваться в ведущих эмигрантских журналах. Началась его литературная карьера. Первый настоящий успех пришёл в 1923 году с повестью «Святая Елена, маленький остров». Произведение стало первым в тетралогии «Мыслитель», куда впоследствии вошли романы «Девятый Термидор», «Чёртов мост» и «Заговор». Затем последовали «Ключ», «Бегство», «Пещера» и другие сочинения. Большинство этих книг охватывают два века русской и европейской истории – с 1762 по 1952 годы. Всё в них выверено до мелочей – работая над произведениями, Алданов скрупулезно проверял все факты, целыми днями просиживая в библиотеках над горою книг. Во Франции Марк Александрович сблизился со многими писателями-эмигрантами: Набоковым, Толстым и особенно Буниным, который называл Алданова «последним джентльменом русской эмиграции». Наверное, это бунинское определение чётче всего раскрывает внутренние качества Алданова, человека высокой чести и твёрдых убеждений.
Взять хотя бы его принципиальный разрыв отношений с Алексеем Толстым, решившим вернуться в Советскую Россию. В письме Бунину в июне 1922-го Алданов так рассказывал о своей встрече с Толстым: «Зашёл к Толстому, застал у него поэта-большевика Кусикова и узнал, что Алексей Николаевич перешёл в “Накануне”. Я кратко ему сказал, что в наших глазах – то есть в глазах парижан, от Вас до Керенского – он конченый человек. После ушёл. Толстому, разумеется, очень хочется придать своему переходу к большевикам характер сенсационного, потрясающего исторического события. Мне более-менее понятны и мотивы его литературной слащевщины: он собирается съездить в Россию и там, за полным отсутствием конкуренции, выставить свою кандидатуру на звание “первого русского писателя”, который “сердцем почувствовал и осмыслил происшедшее”, ну и так далее, как полагается». Будучи гуманистом и не приемля никакой из режимом, основанных на терроре, Алданов точно так же прервёт в дальнейшем отношения со всеми, кто так или иначе будет сотрудничать с гитлеровцами – по его словам, «из уважения к памяти замученных людей». К слову, фашисты сразу после оккупации Франции изъяли из библиотек все книги Алданова.
В годы войны, после капитуляции Франции, Алданов отправился в Нью-Йорк, а потом помог перебраться в США многим эмигрантам. В Нью-Йорке он стал одним из сооснователей «Нового журнала», в премьерном выпуске которого написал: «Оставаясь такими же противниками советской власти, какими они не переставали быть с 1917 года, все сотрудники всячески желают России и её союзникам полной победы»...
Журнал неоднократно организовывал творческие вечера, на которых собирались средства в поддержку коллег в Европе. Сам Алданов в американский период творчества обратился к жанрам исторического портрета, написав сочинения-рассуждения о Карно, Гитлере, Сталине, Азефе, Мата Хари и других. Там же, в Нью-Йорке он опубликовал свой роман «Начало конца», начатый еще в 1936 году и законченный в Ницце в 40-м, но утерянный на вокзале при отбытии из Франции. Этот роман был назван в США «книгой месяца» и награждён литературной премией. Продолжал Марк Александровия работать и как химик, причём его научные работы вызвали высокую оценку коллег.
В 1947 году писатель вернулся во Францию и поселился в Ницце. Среди наиболее значительных произведений последнего периода его творчества – «Повесть о смерти» о последних годах жизни Оноре де Бальзака и роман «Самоубийство», среди действующих лиц которого Ленин и Сталин. В 1956 году во Франции широко праздновался 70-летний юбилей писателя. А через несколько месяцев – в феврале 1957 года – Марк Александрович Алданов скончался.
Спустя полвека после его смерти «Новый журнал» учредил в честь своего основателя Литературную премию им. Марка Алданова, присуждаемую за лучшую повесть года, написанную русскоязычным писателем, живущим за пределами России.
Дата: Четверг, 06.01.2022, 00:58 | Сообщение # 463
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1673
Статус: Offline
НАСТОЯЩИЙ ЧЕЛОВЕК
22 декабря, на 89‑м году ушёл из жизни учёный, предприниматель и филантроп Дмитрий Борисович Зимин.
Это случилось не на родине, а в Швейцарии. Он ушёл в полном сознании, умиротворённо, немного грустя о нас и о жизни, но всё‑таки с облегчением — последние месяцы он тяжело болел. Прах Зимина — блестящего человека, сумевшего дойти до абсолютных высот в науке и бизнесе и стать одним из самых щедрых благотворителей современности, был захоронен 28 декабря на Кипре, где живёт семья. Прощание с ним в течение нескольких часов шло в прямом эфире из Лимассола, Москвы и Тель‑Авива.
Вспоминали, среди прочего, как в 2017 году в Тель‑Авивском университете открылся Институт новых инженерных решений его имени, а в Университете Ариэля, тоже на его средства, — лаборатория по исследованию новейших материалов. И это ничто на фоне тех неисчислимых благ, которые обрушил Дмитрий Борисович Зимин на Россию, её образование, науку, литературу, создав для их финансирования в 2002 году фонд «Династия», а в 2008‑м учредив книжную премию «Просветитель». Минюст России признал «Династию» иноагентом — за то, что Зимин финансировал фонд со своих иностранных счетов. Человек неизменных убеждений и ценностей, вложивший в поддержку отечественного просветительства миллионы, горевший идеей счастливого будущего для родины и непосредственно вовлечённый во все дела, которым помогал, великодушный Зимин был оскорблён. Ведь он разработал для фонда структуру, которая позволила бы ему функционировать и после смерти основателя. «Я, по‑видимому, патриот в том смысле, что ни за одну страну мне не бывает так стыдно, как за мою, — признавался Зимин в интервью “Огоньку”. — Мучительно, мучительно стыдно»...
Но, закрыв один семейный фонд, он создал вместе с сыном другой — Zimin Foundation, поддерживающий премию «Просветитель» и множество проектов по сей день. Об этом и многом другом во время онлайн‑прощания с Дмитрием Зиминым говорили десятки знаменитых и не очень людей — вспоминали, как он ездил, уже будучи в списке Forbes, в метро, как его можно было встретить с авоськой на Арбате. Как сделал первый и главный взнос в создание фильма Веры Кричевской «Слишком свободный человек» — о Борисе Немцове, который в 1998 году, став вице‑премьером правительства России, решил вопрос с выделением «Билайну» — созданной Зиминым компании «Вымпелком» — лицензии на частоты GSM. Деньги на фильм не были «платой по счетам»: Зимин всегда знал, на что тратить, — выбирал главное, видел цель. С Немцовым его сближали не только инженерное прошлое, свобода мышления и умение смотреть в будущее. Их роднило происхождение. Поэт Игорь Губерман — Дмитрий Борисович любил его цитировать — сказал на прощании с Зиминым, как он всегда радуется, видя, что высот в жизни, науке, искусстве достигает еврей. И это как раз тот случай. Зиминым Дмитрий Борисович был по папе. «Мой отец — Борис Николаевич Зимин, арестованный весной 1935 года, погиб в том же году в лагере под Новосибирском, — пишет Зимин в своей книге “От 2 до 72”. — Ему было 30 лет, а мне не было ещё и двух». Я впервые увидела Дмитрия Борисовича, когда он прикручивал табличку «Последнего адреса» к дому в Ермолаевском переулке. На месте этого здания раньше стояло другое, именно в нём арестовали его отца — младшего сына Веры Николаевны Зиминой (в девичестве Гучковой), бабушки Зимина. Старшим её сыном и дядей Дмитрия Борисовича был Александр Николаевич Зимин, расстрелянный в 1938‑м в Саратове, бывший меньшевик. О том, что предки по линии отца — те самые старообрядцы Зимины, в числе которых и создатель Частной оперы, где блистал Шаляпин, и проектировщик (вместе с «дедушкой русской авиации» Жуковским) московского водопровода, и владелец ткацкой фабрики под Орехово‑Зуевом, а бабушка Гучкова — из того же рода, что и московский городской голова Гучков, и прославленная меценатка Варвара Морозова (Гучкова), — Дмитрий Борисович узнал только в 2000 году. К нему, давно уже президенту «Вымпелкома», пришли телевизионщики, снимавшие фильмы о знаменитых династиях. «А о предках со стороны мамы, — пишет Зимин, — мне практически ничего не известно. Её родители умерли, кажется, ещё до моего рождения. Где, когда… не знаю». Можно предположить, где и когда ушли из жизни бабушка‑дедушка или их родные: мама Зимина, Берта (Бетти) Борисовна, урожденная Докшицкая, приехала в Москву из Минска, а родилась в 1899 году в Вильно. «Моё детство, — пишет её сын, — прошло под стук пишущих машинок: машинистками‑стенографистками были моя мама и жившие с нами после войны две мои тёти — сестра мамы тётя Ида и сестра отца тётя Лена. В самом конце войны тётя Ида ездила в Минск <…> и привезла к нам в Москву мальчишку моего возраста — Юрку Яблина, сына их минских знакомых. Юрка чудом спасся из гетто, в котором погибла его мать». Очевидно, что в семье, пострадавшей со всех сторон, не слишком было принято говорить о прошлом. «Никогда не хотел выпячивать еврейство, — признавался Зимин, — но и скрывать — это было бы предательством мамы». Документалист Виталий Манский успел снять несколько фрагментарных интервью с Зиминым. На вопрос, как тот впервые осознал себя евреем, получил ответ: «Меня осознали. Это был сравнительно короткий период в моей жизни, когда не уставали подчёркивать, кто я есть: 1941–1944 годы. Город Кизел на Урале — Кизеловский угольный бассейн, эвакуация. Антисемитизм был тотальный, самый унизительный и омерзительный. Там я пошёл в первый класс»... А в московской школе, в Плотниковом переулке, его окружали одни евреи — среди одноклассников Зимина был и Игорь Кваша. Мама избавила сына от необходимости упоминать в анкете расстрелянного отца — второй раз вышла замуж. Но в 1949‑м она пошла с ним в милицию — боялась, что, получая паспорт, в графе национальности сын напишет «еврей». Он и собирался так сделать: отца не знал, вырос с мамой и тётей. Но впоследствии сам понимал, что, появись в его паспорте не та национальность или репрессированный отец в анкете, не было бы ни радиофакультета МАИ, ни карьеры. Начало учёбы совпало с «делом врачей» — и вместо того, чтобы ездить в МАИ на трамвае, на первом курсе он часто ходил пешком, потому что в трамваях били евреев, а Зимин считал, что похож... Он был талантлив и успешен во всём, к чему прикасался. В школе сделал УКВ‑радиостанцию, в 17 лет — телевизор: «Он [телевизор] заработал у меня году в 1950‑м. Смотреть его собиралась вся наша коммунальная квартира. А во всём нашем доме было всего два телевизора. Мой самодельный и выпущенный недавно промышленностью “КВН-49”». В 1963‑м Зимина позвали в Радиотехнический институт АН СССР, входивший в оборонное объединение «Вымпел». И до середины 1990‑х, уже став доктором наук, он проектировал антенны для системы ракетно‑космической обороны, за что в 1993 году получил Госпремию. В 1990 году, когда начались проблемы с зарплатой в институте, Зимин создал кооператив — «КБ Импульс», производившее «антирадары» для автомобилей и аппаратуру для кабельного ТВ. А в 1991‑м, познакомившись с приехавшим в СССР Оги Фабелой — совладельцем американской компании Plexsys, производившей телекоммуникационное оборудование, зарегистрировал вместе с ним «Вымпелком» и стал строить в Москве одну из первых сотовых сетей. «Мы одна из немногих компаний, которая в состоянии ответить на вопрос, откуда взялся первый миллион», — с гордостью объяснял Зимин в интервью Олегу Тинькову. Первый кредит предоставили производители оборудования. И «Вымпелком» первой из отечественных компаний выставил акции на Нью‑Йоркской фондовой бирже. В 2005 году, по оценке Forbes, состояние Зимина, продавшего компанию, оценивалось в 520 млн долларов, из которых 90% он передал в траст, созданный для финансирования благотворительных проектов. Так началась его третья жизнь, тоже успешная и счастливая, в которой он заменял собой целый сектор государства, бесстрашно и бескорыстно взяв на себя его функции. Жаль, не все... Помимо «Династии» и «Просветителя», в эти последние 15 лет были фонды «Либеральная миссия» и «Московское время», проекты Российского еврейского конгресса, в которых он участвовал, и разные дела, направленные на улучшение жизни в стране и обеспечение её перспектив. Последнее Зимину казалось главным, потому что он был человеком будущего, в которое смотрел сам и заставлял смотреть других.
Дата: Воскресенье, 16.01.2022, 01:48 | Сообщение # 464
Группа: Гости
В мире его считали лучшим математиком века, в СССР – лишь евреем. Но уволить с мехмата в силу славы не могли – просто не давали ни премий, ни постов. Владимира Арнольда это мало волновало – он бился над задачами покруче, вроде проблемы мятого рубля.
Математикам Нобелевскую премию, как известно, не вручают – зато самым выдающимся из них дают раз в четыре года Филдсовскую премию. В 1974 году в канадском Ванкувере жюри этой престижной премии рассматривало кандидатуру 34-летнего Владимира Арнольда. Он получил мировую известность, ещё будучи третьекурсником – решил одну из неразгаданных кардинальных проблем математики, 13-ю проблему Гильберта. В 26 лет он был уже доктором наук, создав на мехмате МГУ собственную, знаменитую на весь мир школу, на его лекциях аудитории были набиты битком. С премией, однако, возникло неожиданное препятствие. Соотечественник номинанта, представитель Советского Союза в Филдсовском комитете математик Лев Понтрягин заявил, что если медаль присудят Арнольду, то СССР выйдет из комитета. Желание авторитетной для математиков страны уважили, премию получили итальянец и американец. Арнольд же только пожал плечами. К званиям и премиям он был равнодушен – не показным образом, как это бывает у каждого первого учёного, а самым настоящим. «Для себя я расцениваю все подобные награды как своеобразный дождь: он может быть и стихийным бедствием, и подарком Данае от Зевса, – говорил он про этот случай. – Нобелевские премии, медали Филдса и другие подобные награды оказывают, к счастью, мало влияния на поступательное развитие нашей науки. Так ли задержало развитие Нового Света то, что его назвали Америкой, а не Колумбией?»
Не дать Арнольду получить Филдсовскую премию было лишь одним из проявлений антисемитизма, который процветал в советской математике до середины 80-х годов. На мехмате это время называлось «чёрным 20-летием», ибо в те годы антисемитизм на мехмате был системным: евреев «валили» на приёмных экзаменах, а тех кто уже работал старались уволить под любым предлогом... Арнольда уволить с мехмата не могли: он был слишком знаменит. Отыгрывались на его учениках – на работу не брали, премий и званий не давали. Сам Арнольд набрал десятки международных наград и стал академиком в разных странах намного раньше, чем получил какие-то награды – но не должности! – на родине. Действительный член Лондонского математического и королевского обществ, академий наук Италии, Франции и США, на родине он стал академиком только в 1990 году. В университетах, в которых проработал всю жизнь, он не был ни ректором, ни деканом – и это его не заботило. Зато в последние годы жизни Арнольд с честью носил звание председателя попечительского совета Независимого Московского университета – вместе с коллегами в 1991 году он создал для математиков место, свободное от любых предрассудков. Этот университет не даёт дипломов государственного образца, но его выпускников, как обладателей высококлассного образования, с радостью принимают даже в Гарварде.
Владимир Арнольд родился 12 июня 1937 года в Одессе, куда его мать приехала погостить к родственникам. Через несколько месяцев семья вернулась в Москву. Отец Игорь Арнольд был математиком, членом-корреспондентом Академии педагогических наук, происходил из харьковских дворян. Мать Нина Исакович работала искусствоведом, но её родня, по мнению Владимира Арнольда, повлияла на его жизненный путь даже больше – двоюродным дедом по материнской линии былЛеонид Мандельштам, основатель московской школы теории колебаний, волн, радиофизики и радиолокации.
В начальной школе, как вспоминал сам Владимир Арнольд, его родителей уверяли , что этот тупица никогда не сможет освоить таблицу умножения. Дело в том, что зубрить что-либо будущий великий математик ненавидел, и радость познания открылась ему только в тот момент, когда талантливый учитель дал ему задачу, предполагающую творческое решение... Рос Владимир в интеллектуальной среде, по-французски научился читать раньше, чем по-русски, а математикой увлёкся, будучи членом «добровольного научного общества», организованного другом семьи Алексеем Ляпуновым у того на даче. До собственной дачи оттуда было километров 30, бегал на лыжах. Лыжи стали страстью на всю жизнь: за несколько дней до смерти во Франции в 2010 году – он приехал туда на конгресс – Арнольд ещё вовсю бегал. На лыжах учёный проходил и по 50, и по 70 км, что характерно – в одних трусах. Учитель Арнольда, легендарный математик Колмогоров, спрашивал его, 30-летнего, в начале весны: «Не заболели ли вы? У меня тут был Лёня Бассалыга, и он рассказал о вас странную вещь: что встретил вас на лыжах где-то между Ясеневом и Дубровицами. Ваш маршрут в 60 км (Ясенево – Дубровицы – Троицк – Тёплый Стан) – я знаю и одобряю. Но Лёня говорит, что хоть и было всего минус 20 градусов и рубахи на вас не было, но вот штаны вы всё-таки не сняли. В чём тут дело – может быть, пора уже вас лечить?» Арнольд был математиком буквально до мозга костей. Однажды, в 1998 году во Франции, он получил черепную травму, упав с велосипеда, и потерял память. Жену свою он не узнал, но на вопрос врача, сколько лет женат, ответил правильно – 24 года. Врач записал: «Арифметические способности сохранены», – но заниматься математикой на несколько лет запретил.Арнольд выдержал без математики месяц, за это время написав чудесную книгу рассказов о своем окружении...
Момент, когда он начал проваливаться под лёд во время прогулки по весенней Москве-реке, описывает так: «Я обнаружил, что форма льда напоминает гауссовскую колоколообразную, то есть перевёрнутую, кривую». В той же книжке он пишет о своем действующем начальстве едко: «В храме Христа Спасителя было четыре агатовых колонны. При взрыве их спасли: перевезли в Донской монастырь, а потом в университет. Когда храм стали восстанавливать, колонны стали искать – нигде нет. В конце концов один корреспондент стал фотографировать все колонны МГУ, и вечером уборщица указала ему, что искомые четыре – в кабинете ректора. Там они и остались: ведь университет – Храм Науки».
С руководством МГУ Владимир Арнольд конфликтовал и по поводу «Новой хронологии» – псевдонаучной, как доказывали Арнольд и его коллеги, теории, опровергающей известную хронологию мировых событий и поражающей обывателя новыми, удивительными фактами типа того, что Христос и Будда, «на самом деле», один и тот же человек. Острый язык и несгибаемый характер Арнольда были легендой. Достаточно сказать, что однажды он публично отверг приглашение работать в Папской академии наук из-за ...несогласия с отказом Ватикана реабилитировать Джордано Бруно. В МГУ же Арнольд проработал 30 лет. Потом перешёл в Математический институт имени Стеклова – это стало возможным только после смерти в 1983 году директора института, академика Ивана Виноградова, известного своими антисемитскими взглядами.Однако и там он старательно избегал встреч со своим бывшим приятелем Игорем Шафаревичем, написавшим нашумевшее эссе «Русофобия» – о «малом народе», навязывающем «большому народу» вредные идеи и взгляды. С 1993 года Арнольд преподавал в Университете Париж-Дофин, но и там научному сообществу от него доставалось: он постоянно высмеивал французскую систему образования, которую находил крайне несовершенной. Впрочем, доставалось от него не только математикам. В 1998 году Арнольд перечитывал – естественно, в оригинале – одну из своих любимых книг, «Опасные связи» Шодерло де Лакло. И вдруг заметил в ней словосочетания, знакомые по эпиграфу к «Евгению Онегину». Он тут же опубликовал статью, доказывающую, что все эти годы филологи заблуждались, разгадывая смысл эпиграфа и не связывая его с этой книгой, также любимой Пушкиным. Филологи, надо отдать им должное, устыдились и нашли доводы математика "остроумными и убедительными".
