Мне восемьдесят четвёртый год… Да… Как-то совсем неожиданно подкрался этот срок и дал о себе знать кашлем, одышкой, одутловатостью и болью в суставах… Но главное, главное! Пониманием отчётливым очень малого срока, отпущенного мне до ухода туда… куда-то… до расставания со всем любимым, спрятанным где-то глубоко-глубоко. Неужели больше никогда я вместе с мамой не буду возвращаться в поздних сумерках из глухого леса в свою хотьковскую избу?.. Неужели с папой больше никогда!!! Никогда не буду я сидеть на западной трибуне московского стадиона «Динамо» на матче ЦДК-«Динамо», и папа говорит: «Впечатление такое, что цэдэковцев больше на поле, чем динамовцев…» И не раздастся радостный, заливистый звонок моего взрослого велосипеда, а бабушка из нашего кухонного окна на четвёртом этаже не крикнет: «Эй, номер двадцать два шестьдесят четыре (это был номер моего велосипеда), идите обедать!» Неужели никогда не замрёт мое сердце, и не двинется мягко в разные стороны оливково-серый с белоснежной чайкой среди тусклых золотых завитков мхатовский занавес, и не зальёт светом и счастьем гостиную с колоннами, с тёплым майским садом за дверьми и тремя сёстрами на авансцене?.. Да нет, не зальёт. Неужели я до конца дней обречён смотреть одну концептуалистическую дребедень с её мнимой сложностью, которой пытаются заменить подлинность пьесы «на смыслы». Да, всё так, только так. Ну, хорошо. А Тарховка, наши ночи счастливые с жарко натопленной печью среди белоснежных снегов… Господи? Ну что ты несёшь, дурень? Ну, конечно, нет… Но ведь было, было… счастье прошлых лет… А ты нерадиво отнёсся к той бриллиантовой россыпи тысяч (восемьдесят четыре на триста шестьдесят пять), около сорока тысяч дней, которые тебе были даны, нерадиво. Вот он, девятый десяток! Вот они - восемьдесят четыре года. Совершенно неожиданно. Всё было как-то нормально… и, казалось бы… Ан нет! «Снаряды ложатся всё ближе и ближе! Ещё один - и здравствуйте, Константин Сергеевич!» - как говорил артист Московского Художественного театра Борис Николаевич Ливанов… - Ну что ж! И там неплохая команда собирается - не так скучно будет, как на этом свете! - утешал себя один знакомый артист. Так-то оно так… «А вы, молодой человек, что хотите играть?» - спросят Константин Сергеевич, Евгений Багратионович, Олег Николаевич, Георгий Александрович, Юрий Петрович - да их там целая толпа, выбирай - не хочу! «Я-то? Ну что ж, вот не сыграл я Федю Протасова - его хотел бы. Или царя Фёдора Иоанновича - тоже неплохо… А Иванов Чехова? У меня ведь и трактовка интересная есть! А?! Или Юлий Цезарь Шекспира?! Могу!» «Э-э-э, не-е-ет, - скажут вышеупомянутые мэтры, сидя рядышком на садовой лавочке под капарисами и лаврами, потягивая лимонад «Буратино». - Не-е-ет, молодой человек! Нет. На эти роли есть у нас Качалов, Москвин, Смоктуновский, Симонов, Меркурьев, Ливанов, Болдуман… Вот они в очереди за талонами стоят. Да и поменьше роли все разобраны - вон вторая очередь, подлиннее, там и Борисов, и Богатырёв, и Евстигнеев, и Стржельчик, и Трофимов, и Грибов, и Масальский… Яковлев, Папанов… Стоят, толкаются, интриги плетут… Так что вы уж давайте начните с малого: «К вам Александр Андреич Чацкий!» - и всё! А что? Роль-то и крохотная, но добротная, можете и дикцию подработать - ведь у нас плоховато с этим делом…» Вот и лежу под капельницами, дышу кислородом, глотаю сотни таблеток - и всё для того, чтобы оттянуть неотвратимость этого разговора … На этом свете хоть каким-то уважением пользуюсь - вон, отдельную палату дали с телевизором, хоть и шипит, - а там что? Заново всё начинать?! Да, конечно, плоховато я распорядился бриллиантовой россыпью тысяч дней (восемьдесят четыре умножить на триста шестьдесят пять равняется…). Телефон-то с калькулятором не работает, а сосчитать так… Ладно, потом сосчитаю, в общем, плоховато. Вот, собственно говоря, и всё. Вечер в больнице - самое дохлое время. За окном тьма и тоска. Днём можно любоваться Маркизовой лужей. Сейчас ничего не видно. Чёрная ночь, холодное мокрое стекло. Ветер бросает в стекло пригорошни дождя со снегом, выбивает тревожную дробь. В такие вечера невольно лезут в голову ненужные мысли, в основном - тревожно-грустные… Но разве я одинок? Да нет, конечно. Жена, девочки, внуки. Вроде всё хорошо… Ан нет, тоска гложет. Каждый умирает в одиночку. Так назван роман Фаллады. И назван точно. И в Москве в бытность мою депутатом… вроде не один. Много новых друзей, нужное, хоть и трудное дело… Но вот сижу я один в нашей коммунальной квартире на Покровке, в квартире, в которой я родился, в квартире, в которой прожил детство и юность. Раньше она была полна народом: дедушка, бабушка, мама, папа, Жора, я, Ася, Агаша, Костя, Марисаковна - жили семьёй… Иногда поругивались, мирились. Помогали друг другу. Ася гуляла со мной маленьким на Чистых прудах… Пережили войну… Керосинка, примусы, керогазы… печки… Карточки… Наши венские стулья, для крепости перевязанные Асиными телефонными шнурами… Аптека на первом этаже, наш двор, пропахший валерьянкой … Кот Барсик… И вот стали тихонько, один за другим, уходить из квартиры её жители… Дедушка… Агаша… Я перебрался в Ленинград, и оставшиеся - Ася, Костя, папа, мама, бабушка - радостно встречали меня пирогами, чаем… Рассказы, разговоры… Но время брало своё, пустела квартира, ушла и бабушка, ушли и мама, и папа, и Костя… Последней была Ася… Потом и она ушла. Пусто и тихо. Новыми жильцами почему-то долго не заселяли. Остались столы, стулья, кастрюли, ножи, вилки - всё, всё для жизни, а жить уже некому. Тишина. Пусто. И я в пустоте. И только теперь, в этой пустоте, я впервые почувствовал, какой драгоценностью была та жизнь и что уже не вернёшь ничего. В ледяной тишине квартиры я, шаркая ногами в тапочках, стараюсь шаркать так же, как папа… И эхо пустой квартиры отвечает мне папиной близостью… Или крикнешь громко в чёрную пустоту: «Мама! Чай будешь пить? - и на долю секунды воскресает наш круглый обеденный стол, покрытый лысой, потертой клеенкой, алюминиевый чайник с подгоревшей деревянной ручкой и грелкой-«купчихой»… И вновь тишина и смерть. Быстро прошла жизнь! Школа, рисование, футбол, первая любовь, телефон-автомат на Покровке. К-7-55-63… Лиду можно? Зачем эта гулкая пустота в квартире? И я один смотрю в кухонное окно на белый снежный двор, на голые чёрные деревья, слушаю воронье карканье… Вот собаки - бездомная дворовая стая - мои друзья… Их глава, его звали Бимом, - здоровенный чёрный дворняга - был сдержан, но приветлив. Его жена - вертлявая Бэлла - смотрела заискивающе и ласково. И много их разновозрастных детей. Жили они в подвале соседнего полуразрушенного дома. Во время съездов и съёмок неделями я жил в Москве, в нашей пустой и тревожно-грустной квартире. Никогда не ласкал собак, не почесывал Бима за ухом, да он бы и не позволил подобной фамильярности. Отношения были чисто мужские, сдержанные. Подкармливал их, чем мог. В бывшем магазине «Центросоюз» иногда выбрасывали ужасные котлеты - больше ничего не было на прилавках, а эти котлеты - человек съесть их просто не мог, серо-зелёные какие-то… Из чего они были сделаны? Но на абсолютно пустом прилавке лежали только они, я брал штук десять-двадцать и давал собакам. Они привыкли ко мне и всегда приветствовали, подбегая и махая дурацкими своими хвостами. Так продолжалось два года. И вот съезд был распущен, съёмки закончены, и я прощался с Москвой, с квартирой, звенящей и гулкой от пустоты… Понимал, что уезжаю надолго и что этот период зыбкой близости с прошлым закончен навсегда. Пошёл к мяснику в магазин. За две пол-литры, которые удалось достать случайно, он продал мне два кило вырезки из своих секретных запасов. Нарезал вырезку из много-много кусков. Уезжая, я взял вещи, запер двери и вышел во двор. Собаки подошли. Я протянул Биму ладонь, на которой лежал кусок вырезки граммов сто. Бим понюхал. Отошёл и вопросительно посмотрел на меня. «Ешь, Бим, ешь!» он осторожно взял с ладони мясо. Не глотал. Держал в зубах и глядел на свою стаю. На Беллу. Я протянул и Белле кусок. И щенкам. Белла и дети стали есть. Тогда и Бим проглотил невиданное лакомство. Я ещё и ещё давал ему мясо. И Белле, и щенкам. Наконец мясо кончилось. Бим посмотрел вопросительно. Я показал Биму пустые ладони. Бим постоял, потом подошёл и ткнулся мягким своим носом мне в колено и постоял так минуты две. Оглядел я мой остывший, холодный двор, вдохнул родной аптечный запах. Посмотрел вверх, на голый пустой балкон чёрной лестницы, с которого мама когда-то, провожая меня, махала мне рукой… Посмотрел на Бима… на собак… Они вильнули хвостами… Я сказал им: «Пока!» - и пошёл на вокзал. Больше я их никогда не видел.
Дата: Суббота, 28.08.2021, 10:37 | Сообщение # 452
добрый друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 246
Статус: Offline
СТО ЛЕТ НАЗАД родился ЯКОВ КОСТЮКОВСКИЙ...
Реплики из фильмов "Операция "Ы" и другие приключения Шурика" (1965), "Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика" (1966), "Бриллиантовая рука" (1968) заняли бы целую полосу любой газеты.
Искрящееся остроумие на фоне нынешнего сортирного киноюмора по-прежнему воспринимается актуально. Что свидетельствует о таланте авторов...
«Птичку жалко», «Короче, Склифософский!», «Чей туфля?», «Шляпу сними», «Огласите весь список, пожалуйста», «Руссо туристо, облико морале», «Чтоб ты жил на одну зарплату», «Буду бить аккуратно, но сильно», «Туалет типа “сортир”», «Шампанское по утрам пьют или аристократы, или дегенераты», «Надо, Федя, надо!», «Наши люди в булочную на такси не ездят»…
Эти и многие другие фразы, прозвучавшие в фильмах «Операция “Ы” и другие приключения Шурика», «Кавказская пленница» и «Бриллиантовая рука», он придумал в соавторстве с Морисом Слободским. С лёгкой руки Леонида Гайдая они «ушли в народ» и стали крылатыми, но их авторы, как и большинство сценаристов, прожили жизнь в стороне от всенародной любви и популярности.
23 августа исполнилось 100 лет со дня рождения выдающегося советского и российского писателя-сатирика, поэта, драматурга и сценариста Якова Костюковского.
На церемонии вручения премии «Ника», 2011 год
Родился один из остроумнейших людей Советского Союза 23 августа 1921 года в городе Золотоноше Кременчугской губернии (сейчас Черкасская область Украины) в еврейской семье. Ещё в школьном возрасте он начал писать сатирические стихи и эпиграммы, занимался в литературной студии при Харьковском Дворце пионеров. По окончании школы в 1939 году юный сатирик поступил на литературный факультет Института философии, литературы и истории (ИФЛИ) в Москве, однако получению полноценного образования помешала война, которую Яков Костюковский прошёл во фронтовом отделе «Комсомольской правды», дивизионной газете «За Отечество!», газете Московского военного округа «Красный воин». После войны работал в «Комсомольской правде», пока не попал под кампанию борьбы с космополитизмом, после чего до конца жизни зарабатывал литературным трудом.
Кроме упомянутых киношедевров Гайдая Яков Костюковский участвовал в написании сценариев к комедиям «Ехали мы, ехали…», «Штрафной удар», «Неисправимый лгун», «Ни пуха, ни пера!», «Соло для слона с оркестром», «Комедия давно минувших дней», «Хорошо сидим!». Также в его творческом наследии – сборник сатирических стихов «Мужской разговор», либретто оперетты Исаака Дунаевского «Два дня весны», многочисленные рассказы, репризы и фельетоны.
Скончался легендарный сценарист и сатирик 11 апреля 2011 года в возрасте 89 лет. Его похоронили рядом с женой на Введенском кладбище Москвы.
К юбилейной дате Якова Костюковского мы публикуем подборку его знаменитых «Мемуаразмов». Сам автор в шутку называл их «сплавом неприхотливых мемуаров и лёгкого маразма».
Вообще же это записи высказываний известных людей и диалогов с ними, а также наблюдения и мысли самого сатирика, опубликованные его дочерью Инной Костюковской.
Из разговора с дочерью: – Ты можешь себе это позволить, потому что ты – дочь писателя. А я не могу, потому что я – сын бухгалтера...
– Я знаю одну типично хасидскую семью. Муж утверждает, что пить надо больше. Жена считает, что пить надо меньше. Как вы думаете, ребе, кто из них прав?– Не знаю. Главное в другом: и он и она согласны в том, что пить надо…
Я за брак по расчёту, но в браке рассчитываю на любовь!
С Леонидом Утёсовым:– Леонид Осипович, почему Ваш друг Арнольд в карты выигрывает, а на бегах проигрывает?– Потому что, Яша, он не может спрятать в рукаве козырную лошадь.
С Морисом Слободским:– Знаешь, Морис, сегодня ночью я видел жуткий сон. Мне снилось, что армейцы проиграли динамовцам 0:7.– Ты, Яков, всё-таки не наш человек! Как ты вообще мог спать, если наши проигрывали 0:7 !?
Александр Бек:– Мне Союз писателей предлагал и дачу, и машину, и квартиру. Я отказался. Много не нахапаешь, а некролог испортишь...
Фаина Раневская:– Когда я умру, на панихиде положите меня в гробу лицом вниз: никого не хочу видеть...
– Газета печатает анекдоты с антисемитским душком.– Правда?– Нет, «Комсомольская правда»…
Я – человек немолодой и могу выпить только полрюмки водки, но начинаю всегда с нижней половины...
Израиль – моя историческая родина, а Россия – доисторическая...
Семён Липкин:– Знаете, Яша, я нашёл у царя Соломона замечательную фразу. В переводе она звучит так: «Я могу себе позволить всё и поэтому всего себе не позволяю». По‑моему, это полезный совет Владимиру Путину...
– Зря Михалков уволил из Дома кино Юлия Гусмана. Всегда надо иметь при себе умного еврея.– Да это ещё Энгельс понимал...
Я вышел на сцену ЦДЛ и успел только сказать: «Добрый вечер, дорогие друзья!», как из зала кто‑то крикнул: «Твои друзья в Израиле»… Конечно, из зала кричал негодяй, но по существу он был прав...
На встрече Старого Нового года в ЦДРИ был конкурс на лучшую эпиграмму. Главный приз – жареный гусь. Первое место заняли молодые сатирики Бахнов и Костюковский, написавшие всего две строчки: «Хотим гуся! Эпиграмма вся».
При встрече с Шендеровичем:– Виктор, я вам сейчас скажу слова, которые мне почти некому сказать… Я рад вас видеть.
Дата: Четверг, 02.09.2021, 01:52 | Сообщение # 453
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 312
Статус: Offline
Евгений Леонов: кроткий гений
К 95-летию великого актёра
Сегодня исполняется 95 лет со дня рождения Евгения Павловича Леонова, феноменального актёра, одного из самых любимых в стране. И если я правильно понимаю, то одного из самых неразгаданных. Попробуйте в двух словах описать, каков его Винни-Пух, Тевье-молочник, чатланин Уэф или Король из «Обыкновенного чуда», ничего не получится. Там же сплошные парадоксы, «друзья гения». Поэтому и фильмы с его участием никогда не надоедают. Тем более что снимался Евгений Павлович у прекрасных режиссёров – Захарова, Данелии, Митты, Рязанова.
"Донская повесть" Евгения Леонова действительно очень любили в нашей стране. И не только как актёра. Любили – ох, как это скучно сейчас прозвучит! – за редчайшую человеческую доброту. Кажется, в нём вообще не было ни зла, ни подлости – ни грамма. Иначе давно бы раскопали и растрезвонили. Ну, обижался он часто, было такое дело, так это от его совершенно незащищённой искренности, от какой-то несовместимой с жизнью кротости. Сам-то Леонов, конечно, в себе копался и сомневался бесконечно. И у него до конца жизни сохранилась эта немного извиняющаяся интонация. Та, с которой он говорил «Я король...» в «Обыкновенном чуде», помните?
"Я - король, дорогие мои". "Обыкновенное чудо"
«Токаришка» И всё-таки. Если и есть в советском кино настоящая Золушка, беспримесный селфмейд, то это Леонов. У него на старте не было ничего, кроме таланта и желания. Ни покровителей, ни вот этого вульгарного умения «пролезть без мыла», ни железа в характере. И кажется, его всегда мучило внутреннее одиночество. В детстве его дразнили толстым (дети бывают всё же очень жестоки, даже старший брат Николай обзывал его жирным), учителя считали его рохлей, потом учёба-работа и семья (его самый главный свет в окошке). Леонов по молодости старался быть коллективным, но в актёрской среде дружат специфически, и Евгений Палыч, когда жизнь пошла под горку, стал, по его выражению, индивидуалистом. Ну а в старшем возрасте, когда один за другим уходят близкие, любая жизнь тает, истончается и превращается в воспоминания.
"Дело Румянцева" Когда началась война, он, семиклашка, пошёл токарем («токаришка» – называл сам себя) на авиазавод, там же работали отец, мать и брат. Когда мог и успевал, ходил на спектакли – видел самого Качалова и Книппер-Чехову. Ещё в школе Леонова пригласили сниматься. Случайно – кто-то из съёмочной группы искал смешного и пухлого мальчика. Но увы, то ли родители не пустили, то ли сам испугался. А в школе его с тех пор стали дразнить актёром, и слово-мечта запало в его романтическую душу. Потом, поступив в авиационный техникум, с третьего курса Леонов сорвался – пришёл поступать в театральную студию. Смешной, маленький, в ужасном пиджаке, ни грации, ни слуха, ни голоса, стоит он перед комиссией и со всей юношеской серьёзностью, глядя бодуче исподлобья, заводит что-то любовное из Блока. Комиссия давай хохотать. А Леонов только белеет, представляет себя неимоверным влюблённым красавцем и оборотов добавляет – куда только вся мягкость подевалась! Страшная сила, говорил, в него вошла – «в ответ что-то грянули струны, исступлённо запели смычки...» Комиссия умолкла, лица вытянулись, и Леонова приняли. Сразу. Без других экзаменов.
"Большая перемена". "Не монтируюсь я с партой..." Жизнь в горку Впервые его снял в своём кино «Счастливый рейс, или Машина 22-12» Владимир Немоляев (это был крупный план пожарного), потом, в «Морском охотнике», Леонов был коком. Дочка Немоляева, десятиклассница Светлана, конечно, была влюблена. Но вообще-то у Жени Леонова романов не было. Не излучал он мужского притяжения. Молодые актрисы его в упор не видели. В 30 лет он уже и не пытался ухаживать, играл каких-то шофёров и слуг, классический неудачник, в общем. Но потом повезло, режиссёр Яншин в Театре Станиславского дал ему роль влюблённого Лариосика в «Днях Турбиных» – и успех окрылил Леонова, он, что называется, поверил в себя. И вскоре со свердловских гастролей привёз свою первую и единственную, любимую и ненаглядную, свою красавицу Ванду. Прямо на улице познакомился. В 1959 году у них в проходной комнате коммуналки на Васильевской улице родился сын Андрюша. Леонов был сумасшедшим отцом. Почти буквально. Его фанатичная опека была почти невыносима. Любое учительское замечание в адрес сына вызывало страшные переживания Леонова. Так было всегда. Даже когда Леонов-младший стал взрослым мужчиной, отец упрашивал его останавливать машину, если хочется чихнуть. «Остановись, высморкайся, а потом дальше можешь ехать». Подсовывал ему газетные вырезки о гололёде, например. Всё что угодно, лишь бы уберечь сына от воображаемых неприятностей.
"Осенний марафон". "Тостующий пьёт до дна!" Леонову всегда хотелось идеала, он боготворил жену. В «заграницах» бывал только в женских отделах, покупая вот эту кофточку и вот эту юбочку для Вандочки, и расстраивался, если не угадал фасон. Самому Леонову было плевать, как он выглядит. Его приличный вид – это вечное бдение жены. Надеть на Леонова галстук могла только она, да и то после тонны уговоров. Леонов давным-давно примирился с тем, что он некрасив, толст и смешон. Согласился с навязанным ему стереотипом из внутренней скромности, мягкости и стеснительности, да так и приклеилось. А ведь, в сущности, это нелепость. Вообще-то, в молодости Леонов был красавец не хуже Табакова. Пересмотрите фильм «Гори-гори, моя звезда», где они играют вместе, и сравните непредвзято, не обращая внимания на то, что персонаж Табакова говорит снисходительно про кривые ножки Леонова...
"Полосатый рейс". "Тигр, в основном, состоит из трёх частей: передняя часть, задняя часть и хвост" Первая советская эротика и триллер В 1961 году на экраны вышел «Полосатый рейс», где Евгений Леонов сыграл буфетчика Шулейкина. За актёром окончательно закрепилось амплуа комика. Как ему это далось, другой вопрос. Все знают поучительную историю, как наш самый гуманный в мире кинематограф оставил актёра один на один без всякой защиты с громадным тигром. Для пущей убедительности, разумеется. Леонов со временем привык рассказывать об этом весело, хотя по режиссёру Фетину за такую выходку уверенно плакала уголовная статья. Но кроме этого «Полосатый рейс» знаменит первой советской эротикой – это знаменитая сцена, когда Леонов выскакивает из ванны и бежит, сверкая задом (и вовсе не толстым, кстати), по кораблю... "Полосатый рейс". Звезда эротики Министр Фурцева была в бешенстве, это с ней случалось часто. Она долго-долго, запершись в кабинете, пересмативала эпизод, а затем всё же распорядилась вырезать самые «порнографические» куски.
«Моргала выколю» Настоящая слава лавиной пришла к нему ещё в 1971-м, когда страна посмотрела «Джентльменов удачи». Леонова караулили у служебного входа в театр, на рынке ему дарили лучшие помидоры и хурму, гаишники салютовали, и все хотели с ним выпить. За актёром ходили толпами, а вслед ему неслось: «Пасть порву, моргала выколю» – с интонациями дружбы и любви, конечно. Леонов не считал славу заслуженной. Считал, что так сошлись время и место и его роль попала в целевую аудиторию – а что вы хотите в стране, где половина сидельцы? Его этот успех даже раздражал.
"Джентльмены удачи". "Помогите! Хулиганы зрения лишают!" Он вспоминал, что однажды он сказал кому-то, что картина-то, мол, средняя: «Так меня чуть не побили – сам ты средний». А он никогда не был средним, он был талант, да к тому же перфекционист. И, может быть, хорошо всё-таки, что украли и разрезали на куски этот ужасный, глумливый и позорящий прекрасного актёра памятник возле «Мосфильма», увековечивающий образ Леонова-уркагана.
Универсал После фильмаМитты «Гори-гори, моя звезда» про Леонова стали говорить – универсал. В таком качестве актёр пришёл в фильмы Данелии. Евгений Павлович очень любил сниматься у Данелии, а Данелия сначала брал Леонова в фильм и только потом решал, кого он будет играть. Снимался Леонов легко и безропотно в любых условиях. «Кин-дза-дза», Каракумы, где жара 60 градусов плавила всё живое, 20-часовая смена – и никаких жалоб. Кажется, Леонов, совпадал с мирами, создаваемыми Данелией, на молекулярном уровне. И в ржавой летающей бочке-пепелаце с пропеллером он так органичен, как будто жил в ней с рождения. "Кин-дза-дза". "Ты - пацак и ты - пацак. А я - Чатланин!"
Однажды, в 1969 году, в Тбилиси в перерыве между съёмками картины «Не горюй» Данелия попросил Леонова навестить вместе с ним в больнице родственника-инфарктника. Приходят в реанимацию, а там ещё пять пациентов. При виде Леонова все обрадовались, заулыбались и просветлели. Посидели, поговорили, выходят, а за ними главврач: ради бога, Евгений Палыч, у меня, говорит, ещё три палаты тяжёлых больных, вы туда зайдите тоже, пожалуйста... «А дальше ведь и к средним больным надо было зайти, – вспоминает Данелия, – они тоже себя плохо чувствуют. И так нас протащили по всему этажу». Только они собрались уйти, как выскочила женщина: а женское отделение как же? Короче говоря, на съёмку режиссёр с актёром опоздали на три часа, но в больнице было немало людей, кому этот визит продлил жизнь.
"Афоня". "Я к жизни философически отношусь"
Леонов был безотказным в плане помощи ближнему. Он часто бывал у больных в Боткинской и в Пирогова, и не было уголка в СССР, куда бы он не приехал с гастролями. Вечно хлопотал за кого-то, прописки выбивал нищим сценаристам... А в 1982 году Леонова даже избрали общественным директором Центрального дома актёра. Это означало массу головных болей и ноль денег. Другой бы отказался, но не Леонов. «Что, народному артисту денег не хватает?» Из-за популярности у Леонова случались неприятности. Работая в Театре Маяковского, он как раз снимался подряд в «Джентльменах удачи» и «Белорусском вокзале». Режиссёру Гончарову не нравилась такая занятость. Но однажды Леонов пришёл, по обыкновению, в любимый магазин «Океан», и там на нём повисли гроздьями продавщицы, упрашивая пару минут мелькнуть в коротеньком сюжете об их магазине. Напялили на безотказного Леонова колпак, поставили к прилавку с рыбой и сняли. Но какой же скандал разразился в театре! Гончаров ходил по потолку и кричал: «Народному артисту что, денег не хватает?! Может, шапку по кругу пустить?!» Леонов обиделся и ушёл. Ушёл к Захарову. «Ленком» был на пике. А с приходом Леонова туда стало и вовсе не попасть. Магическая амбивалентность леоновского таланта в постановках Захарова раскрылась как нельзя лучше. В спектаклях режиссёр давал Леонову драматических персонажей. Ленкомовцы вспоминают, что от его игры они, стоя за кулисами, рыдали, а у партнёров на сцене срывался голос. Ну а фильмы «Убить дракона», «Обыкновенное чудо» без Леонова теперь просто не представить.
Письма к сыну Но Леонов был собой всё равно недоволен. Кинороли свои считал поверхностными, в театре комплексовал из-за возраста: тогда в Ленкоме все были молодые, он был там как аксакал. Излишне, наверное, говорить, что Леонов там всех опекал. Он, народный артист СССР, всю жизнь доказывал себе и другим свою состоятельность. Но внутренние терзания прятал за улыбкой, без неё он на люди не выходил. Был очень стеснительным всегда, с диким скрипом выступал на радио и давал интервью – стыдным считал обнажаться душевно. И ужасно не любил, когда его жалели. Лишь однажды он вознамерился воспользоваться своей известностью, чтобы получить роль – в фильме «Старший сын» по только что вышедшей пьесе Вампилова. Уже собрался идти к Фурцевой. Но ему не пришлось. В небесах что-то совпало, потому что режиссёр Мельников и не сомневался, что Сарафанова в «Старшем сыне» будет играть только Леонов... Диалог у них состоялся такой: «Старший сын?» – «Да».
"Старший сын". Леонов-Сарафанов - самый трогательный отец советского, а может - и мирового кино Эту роль Леонов не играл, он вкладывал в образ весь свой отцовский опыт и чувства. Его Андрею было уже 16, их отношения не ладились из-за фанатичной заботливости и повышенной тревожности Леонова. Это привело к тому, что Леонов-младший ушёл в армию, запретив отцу приезжать к нему в часть. Леонов выдержал только две недели. Приехал в Ковров, а это 300 километров от Москвы, по страшному гололёду. Обаял всех, конечно. Один сын был в ярости, потому что его тут же стали подкалывать – «сын Винни-Пуха». А представьте, что бы было, если бы сослуживцы узнали, что длинные и почти ежедневные исповедальные письма Леонов-младший получает не от невесты, а от отца?.. В составе команды «Авось» театра «Ленком». Кемерово, 1986 год «Плохо мне с этой новой свободой» Евгения Павловича Леонова уже больше 25 лет нет на этом свете. Умирал он дважды. Первый – в 1988 году в Германии, куда приехал с «Ленкомом» на гастроли. Там простудился, у него заподозрили пневмонию и повезли на рентген. А в больнице, только доехали, – инфаркт и клиническая смерть. В считаные секунды Леонова подключили к аппарату искусственного дыхания. И после 16 дней комы он вернулся. «Немцы мне сделали операцию бесплатно, сказали, что в благодарность за «Белорусский вокзал», – удивлялся Леонов, – да у меня всё равно денег таких не было, а государство за меня не заплатило бы, я это потом понял. Он, атеист и коммунист, пытался верить, что его вернул Бог – «наверное, для какой-то цели»...
"Белорусский вокзал" Через 4 месяца он уже играл в знаменитой «Поминальной молитве» своего Тевье, человека, которого, как говорил сам Леонов, жизнь раздолбала, распяла, уничтожила. Эта роль – одна из лучших у Леонова. Она настолько врезается в память, что сейчас, покупая в супермаркете сырки или кефир «Тевье», я вспоминаю о Леонове.
"Поминальная молитва". В 1993-м снялся в последнем своём фильме, «Американский дедушка», пытаясь вернуться к обычной жизни. Но резкие 90-е как будто оглушили его из-за угла, и новое время Леонову не понравилось, оно представлялось ему жестоким и враждебным – «плохо мне с этой новой свободой». Леонов затосковал. О себе он, впрочем, не думал. Он, как всегда, беспокоился о жене и сыне: что с ними будет после его ухода? Говорил, что разочаровался в людях, что в жизни стало много зла и ненависти и не осталось тех правды и морали, к которым он привык. 29 января 1994 года Евгений Леонов собирался на «Поминальную молитву» и вдруг упал: оторвался тромб. В один миг его не стало.
Винни-Палыч Наш русский Винни знаменит во всём мире. И эта его слава – большое прекрасное совпадение и большая удача Хитрука, автора мультфильма (1969 год), который решил наделить милновского медведя голосом Леонова. Сходство во внешности было очевидным, ну а характер Винни стал леоновским сам собой. Леонову даже не надо было играть, он, стоя рядом с поросёнком Пятачком, Ией Саввиной, набычившись на свой манер и выставив вперёд живот, читал перед микрофоном реплики рисованого героя. Но когда Хитрук прослушал запись, он понял, что это катастрофа. Нет, Леонов наговорил всё замечательно, лучше не бывает, но голос-то всё же был слишком мужской, для Винни серьёзен и низковат. И звукооператор предложил прогнать запись в ускоренном в полтора раза темпе. Голос поднялся на несколько тонов и немножко затараторил – это было то, что надо. Теперь в Интернете можно найти изначальный голос Леонова-Винни. Послушайте, это ведь Гамлет, поистине шекспировского масштаба и глубины интонации, – с такой отдачей и талантом актёр делал своего мультяшного героя.
Виктор Чижиков, создавший олимпийского мишку, обожал, как и вся страна, толстого Винни, говорившего голосом Леонова. И хотя родство своего медведя с мультяшным отрицал, но шаржи на олимпийский талисман рисовали с лицом Леонова.
К СВЕДЕНИЮ «Надо, чтобы меня расстреляли» Ещё одна история – в каком-то смысле жизни и смерти Леонова – была связана с Олимпиадой-80. Как раз в дни её проведения снималась сцена расстрела Афанасия Бубенцова из рязановского фильма «О бедном гусаре замолвите слово». Расстрел по сценарию, как помните, был фальшивый, но персонаж Леонова всё равно должен был умереть. Сцена должна была сниматься на Воробьёвых горах (тогда Ленинских), всё было готово, но из-за Олимпиады Воробьёвы горы объявили стратегическим объектом, там пролегала марафонская трасса. Съёмку, само собой, запретили. Тогда директор картины Борис Криштул поволок Леонова в КГБ. В кабинете на Лубянке генерал и трое в штатском дар речи потеряли, увидев во плоти «пасть порву, моргала выколю»... Для них это было как явление Христа. Леонов, по обыкновению, начал что-то стеснительно бормотать себе под нос и вдруг выдал: «Извините, надо, чтобы меня расстреляли». Генерал, опомнившись от такого заявления, пошутил, что мы, мол, не прокуратура, но разрешение дал: «Расстреливайте на здоровье!» – а потом достал из ящика стола фотографию Леонова в зэковской майке и попросил автограф. Евгений Павлович написал: «Спасибо за то, что разрешили меня расстрелять».
"О бедном гусаре замолвите слово Сцена, когда у Бубенцова разорвалось сердце, была сильнейшая, так сыграть –нет, прожить!– мог только Леонов...
Дата: Воскресенье, 12.09.2021, 12:54 | Сообщение # 455
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1517
Статус: Offline
К столетию Станислава Лема, которого нет в Еврейской энциклопедии
Станислав Лем
I
Мой дедушка Фриденберг до самой смерти изъяснялся с акцентом. Родом «западник», из Западной Украины. Семья нищая, многодетная. Потомков разметало по белу свету – через всю азбуку – Австралия, Бразилия, Верхняя Вольта… Эквадор, Югославия, Япония… А сызмала подались во Львов. Дедушка был «мальчиком» в парикмахерской у Старого рынка – подмастерьем дядюшки Фриденберга. А овладеть мастерством не поспел: война помешала – первая мировая. Ну и забрали в армию. Да не в царскую, как я по невежеству думал, а в K und K (Kaiserlich und Koeniglich), в императорско-королевскую, австро-венгерскую, от которой, если что и осталось, то бравый солдат Швейк. И Прага, и Львов – аккурат в Австро-Венгрии, где главный язык – немецкий, почти что родной для дедушки: десятая часть командирского корпуса – иудеи. А еврей, положим, в Российской империи мог дослужиться до офицерского чина исключительно как военный музыкант либо военный медик. В Пруссии формально – никаких запретов, но офицеров-евреев – тоже никаких, раз-два и обчелся. Когда оба Иозефа – Швейк и дедушка – угодили в плен, пражский Ося, натурально, попал в славянский лагерь, а львовский, естественно, в австрийский. Тут-то и началось, пошло-поехало: вся, значит, беда через вас, что жиды верховодят!.. Спустя приблизительно четверть века вдруг обнаружилось: эсэсовцы в KZ (концлагере) – чуть ли не сплошь австрийцы. А на Московском фестивале (1957) моя русская мама повстречала венского комсомольца Курта, что разглагольствовал посреди 1-й Мещанской: жиды-кровопийцы нажились на войне и требуют назад аризированное имущество! Словом, дедушка Фриденберг примкнул к большевикам, и родной немецкий язык вывел его в шпионы. Не столько даже язык, как дружок П – старший товарищ, наставник. А почему П? Да потому! Тоже львовский Парикмахер. Но мастер, высокий класс. Служил в оперетте, мечтая о театральных подмостках. А его, как Гитлера к живописи, и близко не подпускают. Вот и кинулся, подобно фюреру, добровольцем на фронт! Комический персонаж с павианьей повадкою, пузатый, плешивый, плоскостопный, П развлекал народ в окопах и в плену. А грянул 1918 год – записался в ЧК: шутить, наверное, надоело… Вместе с дедушкой – на гражданской войне, в заградительном отряде. Ликвидировывали белых офицеров в Крыму, охраняли одного вождя и расстреливали другого. Тот загодя рухнул на пол. Ещё в коридоре прильнул к сапогам и, задравши кудлатую голову, тянул заупокойный псалом.– Schreklich! – вспоминал дедушка. – Ужасно! Но неуёмный П, подстрекаемый опереточным даром, разыграл предсмертную сцену на потеху охраняемого вождя, – приплясывал, скулил и гундосил, путая кадиш с чардашем: Мир держится до тех пор,пока на земле повторяют:«Да будет благословенновеликое имя Еговсегда и во веки веков!» – Но это же «Отче наш», – сказал охраняемый вождь. – Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое…– Да, – кивнул П, – только более древнее. И поется по-арамейски, чтобы ангелы не разобрали ни слова и не позавидовали народу, что вознёс Г-споду такую величественную хвалу. – Сегодня – хвала, завтра – хула. – И охраняемый вождь отпустил охранника. – Ступай! Рано поутру П растолкал дедушку и зашипел на ухо по-немецки:– Я погиб… Он боится нашего еврейского Б-га. А со своим в надежде поладить. – И пристроил дружка-львовянина в могучую параллельную организацию. – So etwas lebt, und Schiller musste sterben! Такой осел, как ты, будет жить, а Шиллер умирает! Дедушку Фриденберга быстро спровадили за рубеж на подпольную, конспиративную службу. Сперва – Китай, затем – Испания. Во время и после Большой войны – Америка… – Он что, сохранил тебя как свидетеля? – спросил я. – Чтобы замолвил словечко на том свете?.. А ты сам, дед, лично ты кого-нибудь спас? – Ich werde denken. – Дедушка засмеялся. – Буду подумать. И рассказал историю, которую услыхал я впоследствии от совсем другого лица.
II
По приглашению местных коллег пожаловал в нашу страну писатель-фантаст L. Мировая величина. Обитает попеременно то в Польше, то в Германии – ну и творит соответственно на двух языках. В Польше, обратите внимание, по-немецки, а в Германии, обратно, на польском. Литература – область воображения, и лучшие стихи о зиме рождаются летом. Европейскую знаменитость принимали торжественно, в Дубовом зале Центрального дома литераторов. И налетели насчёт еврейства. Я участвовал как переводчик и передам творческую дискуссию близко к тексту, по неправленной стенограмме и портативному диктофону. Не дословно, конечно, и без претензии на художество. С ручательством, однако, за смысл. – Да, – сказал L, – по нацистским Нюрнбергским законам я, действительно, еврей. Но подобно великому Пастернаку, ни единою строчкой не отозвался на так называемый Холокост – уничтожение моих соплеменников. Хотя не в пример вашему поэту жил в непосредственной близости, в страхе и ожидании. Еврейству ничем не обязан. – Нет, обязаны! – возразил оппонент – бородатый, косматый, в очках… этакий, что ли, тощий Карл Маркс. – Только не еврейству как таковому, а своему происхождению. Позвольте приведу для ясности ряд примеров. 1. Всеволод Эмильевич Мейерхольд, немецкий еврей по отцу и прибалтийский немец по матушке, не мог воспринять полною мерой ни немецкой, ни русской культуры, почему и выдумал условный театр. 2. Евгений Львович Шварц, еврей по отцу и кубанский казак по матушке, искал и нашёл собственную страну – сказочную страну Андерсена, где и проистекает действие его пьес. 3. Русскоязычный поляк Александр Степанович Гриневский появился на свет в Вятке и преобразил окружающую реальность в неведомую землю Александра Грина – Гринландию – с Зурбаганом и алыми парусами. 4. Полукровка Владимир Семенович Высоцкий – актёр и поэт – воспевал войну как родину, прославляя боевого еврея-папу, перевоплощаясь в него…
Теперь относительно вас, господин L. Вы только что сообщили, что жили в непосредственной близости, в страхе и ожидании, – иными словами, в эпицентре Катастрофы. Буря бушевала окрест, и поди угадай, не поразит ли молния вашу семью. А люди кругом влюблялись, женились, разводились, рождались и умирали, как говорит поэт, «при нотариусе и враче»… Из этого ненормального, но вполне обыденного соседства и произросла ваша фантастическая проза. – Возможно, – отвечал L. – Мои родители, правда, крещёные, а семья отца возведена во дворянство с присвоением баронского титула. Но по Нюрнбергским законам мы, повторяю, евреи, и если бы кто-то донёс… А таких – пруд пруди. Назывались шмальцареки – от немецкого Schmalz и польского smalec – топлёное сало, смалец. Про невинное удовольствие состроить еврею свиное рыло или показать свиное ухо – об этом читайте у Гоголя. А шмальцарек просто вас шантажировал, требуя откупную мзду… И всё же моя фантастика – не отсюда. Она от детства. Из одного семейного предания, когда мой отец совершенно случайно избежал гибели. И я услыхал сызнова дедушкину историю, только рассказанную другим человеком.
III
Отец писателя L – австрийский барон и весьма популярный во Львове врач-окулист. Мобилизован как военный медик с началом первой мировой войны. Попал в русский плен. После нашей революции, спасаясь от местных междоусобиц, пробирался во Львов (тогда еще Лемберг) – на малую родину. Большая (Австро-Венгрия) уже кончилась, а независимая «панская» Польша едва-едва началась. Где-то на Украине поймали его красные. По отрепьям австро-венгерского мундира определили, что офицер. И повели убивать. Как немца, как еврея, как барона, как интеллигента… Вдруг навстречу – какой-то парень. Интересуется по-немецки: – Вы, извините, не брились ли в парикмахерской у Старого рынка? – И брился, и стригся… А вам откуда известно? – Да уж известно! – хохочет. – Вы дядюшке Фриденбергу такие очки подобрали, что велел обслуживать вас бесплатно. Так что спасибо за щедрые чаевые! Парень в ремнях да в кожанке – адъютант страшилы-чекиста, командира заградительного отряда, и увёл, стало быть, доктора L из-под расстрела. – Кланяйтесь, – говорит, – Старому рынку! Привет дядюшке Фриденбергу! Доктор проник во Львов, который осаждала 1-я Конная. Цирюльни у Старого рынка давно уже не было. Мастер Фриденберг умер. Семейство бежало в Вену. – Но с детства, – закончил писатель L, – молюсь я во здравие неизвестного парикмахера.
Послесловие Станислава Лема
1. Мои предки были евреи. Я ничего не знал об иудейской религии. Ни об еврейской культуре. Собственно, лишь нацистское законодательство просветило меня. Нам удалось избежать переселения в гетто. С фальшивыми документами мы пережили эти годы. Немцы убили всех моих близких кроме отца с матерью. 2. Мой жизненный опыт таков, что я легко представляю себе (вместо предустановленной гармонии) в аккурат обратное – предуготовленную дисгармонию, за которой следуют хаос и безумие. 3. Практика показала, что жизнь и смерть зависят от мельчайших, пустячных обстоятельств: по этой или той улице ты пошёл, явился ли к своему знакомому на час или на 20 минут позже, закрыто или открыто парадное во время облавы. 4. В эпоху массового человекоуничтожения общественные системы – весьма хрупкая штука, а люди непредсказуемы в экстремальных условиях – их решения невозможно предвидеть. 5. Я не верю в лучший мир. Однако же не отчаялся. И не оцениваю человечество как совершенно безнадёжный, неизлечимый случай. Мы с отцом, оба медики, никогда б не поставили такой диагноз...
Примечание: Станислав Лем родился во Львове 12 сентября 1921 года
Дата: Пятница, 24.09.2021, 08:39 | Сообщение # 456
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 547
Статус: Offline
Oказывается Георгий Данелия и Виктория Токарева сами сочинили свой 15-летний роман.
Без этой запретной любви не было бы ни гениальных сценариев, ни известных и любимых нами фильмов.
В апреле 2019 года, незадолго до своего ухода, 88-летний Георгий Данелия по какому-то только ему понятному движению души позвонил своей бывшей возлюбленной Виктории Токаревой. Он не скрывал, что умирает. Виктория посочувствовала и сказала, что они встретятся на том свете. «Тогда я подойду к тебе и скажу: "Давай начнем всё сначала!..» - ответил Данелия.
В далёком 63-м году на вечеринке в Доме актёра молоденькой школьной учительнице Вике всё казалось диковинным и каким-то волшебным. Она не знала, кто этот худой усатый мужчина в очках, с которым её усадили за один столик, но с интересом наблюдала, как быстро тот надирается в стельку. И вдруг под столом почувствовала ногу, недвусмысленно прижатую к её коленке. «Ну надо же, двух слов друг другу не сказали ещё, а он уже ноги двигает!» - пронеслось в голове девушки. Она удивлённо посмотрела на мужчину, но тот продолжал молча опрокидывать рюмку за рюмкой... К счастью, пьяного соседа вскоре проводили к выходу, где его ждало такси.
Те времена Виктория вспоминает с благоговением. Она только что вышла замуж и переехала из Ленинграда в Москву. Устроилась работать учительницей пения в музыкальную школу. Но её страстью были рассказы, которые Виктория строчила поздними вечерами и складывала в стол... Вскоре она стала студенткой сценарного факультета ВГИКа, а после публикации рассказа «День без вранья» - и известной писательницей. Ей было всего 26 лет, когда «Мосфильм» пожелал экранизировать произведение. Она влетела в павильон «Мосфильма» словно на крыльях. «Знакомьтесь, это Георгий Данелия, художественный руководитель вашего проекта!» - Виктории представили усатого мужчину, которого она тут же вспомнила - сосед за столиком в ресторане! Он, конечно же, её не узнал и пригласил поработать над сценарием дома. На следующее утро девушка с волнением нажимала на кнопку звонка. Дверь открыла красивая пожилая женщина, пригласила войти. По тому, как восторженно она говорила о своём Гиечке, Виктория сразу же поняла - мать. Мери Ивлиановна пришла в восторг от гостьи - наконец-то у её сына будет непьющий соавтор! Однако несколько лет спустя своё отношение к девушке она изменит кардинально.
Георгий Данелия работал над сценарием самозабвенно: не писал его, а разыгрывал в лицах. Виктория смотрела на маэстро с широко открытыми глазами, периодически заливаясь звонким искренним смехом. Чувствовала, что так смеяться неприлично, но ничего не могла с собой поделать. А Георгий влюбился в этот заливистый смех так, что вскоре не мог без него ни творить, ни дышать. Виктория приходила в его дом снова и снова, словно магнит притягивал её. Садилась за печатную машинку, смеялась, готовила для Данелии кофе... Их роман развивался постепенно, но в конце концов работу над совместными сценариями они перенесли со стола в постель. Их накрывал ураган страсти, во время которого Данелия периодически вскакивал и кричал: «Я придумал такую сцену...» Виктория понимающе улыбалась, закутывалась в простыню и бралась за бумагу - скорее записывать. Влюблённые тайком целовались в подъездах и на остановках, обнимались в такси, запирались на ключ в гостинице во время творческих командировок. Пытались расстаться, но понимали, что не могут друг без друга. Их отношения были неправильными, неудобными. У Виктории - супруг и маленькая дочка. У Георгия - гражданская жена, актриса Любовь Соколова, и обожаемый сын Коля.
«Любовь - как поезд, который сметает всё на своем пути. И моральные запреты уже не работают...» - писала Виктория Токарева.
Их отношения длились 15 лет. Плодом этого творческого дуэта стали сценарии к фильмам «Урок литературы», «Джентльмены удачи», «Совсем пропащий», «Мимино».
Благодаря общению с Данелией из учительницы пения получилась гениальная писательница - умная, тонко чувствующая, острая на язык. «Гия, тебе нужно порвать с этой женщиной!» - Мери Ивлиановна властно преградила сыну путь на кухню. У Коли должна быть полноценная семья. Данелия молча кивнул - конечно, он всё сам понимал. Но в итоге ушёл в очередной запой. Время от времени Георгий, изрядно выпив, направлялся к дому Виктории. «Я больше так не могу! Умоляю, давай жить вместе. Клянусь, я уйду от Любы. Я готов взять ответственность за тебя и твою дочь...» - бился в пьяной истерике режиссёр. А наутро трезвел и даже не звонил. Всё оставалось на своих местах. Виктория знала: стоит ей немного надавить - и Георгий сделает так, как она пожелает. Сначала хотела быть честной и уйти от мужа, обманывать которого больше не могла. Но удерживала от этого шага дочь: «Я не могла бы строить счастье на слезах своей дочки. У неё с отцом была и есть такая страстная, бесконечная любовь, что раздирать их, растаскивать значило бы просто уродовать ребёнка»... Виктория понимала: жизнь преподнесла ей редкий дар - настоящую, безумную любовь. Однако приносить в жертву страсти собственное дитя не собиралась. И всё же стоило ей услышать в телефонной трубке родной до боли голос, как окружающий мир переставал существовать - и она летела к любимому, как мотылёк на пламя. Со временем Виктория поняла, что такие "эмоциональные качели" высасывают из неё все жизненные силы. «Вычерпал, разграбил, заставил страдать...» - карандаш летал по бумаге, словно палочка дирижёра... Внезапно Викторию осенило: она может превратить свои страдания в творчество, а если повезёт, то и в денежные купюры. Станет знаменитой и независимой, купит дом, о котором мечтает! Так и случилось. Виктория стала известной писательницей и нашла в себе силы порвать с Георгием. А он взялся за съёмки фильма «Осенний марафон», в котором передал все свои чувства - метания интеллигентного человека между долгом перед женой и любовью к другой женщине «В моей жизни было два потрясения. Первое - я сам. И потому я создал фильм "Не горюй". Второе - это ты. И я создал фильм "Осенний марафон"», - как-то сказал Георгий Николаевич Виктории Самойловне... Впрочем, Аллочка в исполнении Марины Неёловой Виктории Токаревой не понравилась, и она до сих пор всячески отрицает своё родство с этим персонажем: «Героиня фильма - машинистка, а я писатель, она не замужем, а у меня муж и обожаемый ребёнок»...
В 1980 году умерла мать Данелии Мери Ивлиановна Анджапаридзе. Перед смертью она призналась, что считает главной любовью сына именно Викторию, и дала своё благословление на их брак. «Нет, мама! - покачал головой Данелия. - Вику я передержал!» Режиссёр всё-таки ушёл из семьи и создал новую. Но не с Викторией, а с молоденькой журналисткой Галиной Юрковой. Узнав об этом, Токарева чуть не покончила с собой: «Я распахнула окно, но удержала мысль, что, спрыгнув с четвёртого этажа, я могу навсегда остаться инвалидом...» - признавалась писательница. Со временем она научилась жить без него: 20 лет они с Данелией не встречались и не общались. А потом услышала в трубке его голос... Он звонил, чтобы за всё извиниться и окончательно попрощаться...
...Вот, вчера я занималась вполне рутинным делом – изучала по рабочей необходимости биографию Гедеона Рихтера. Формальная история рекламного толка, ничего особенного. А о Гедеоне Рихтере я ничего не знала, кроме «аптеки» и «фирменных лекарств».
О нём материалов немного совсем, поэтому мне пришлось посмотреть фильм – часовой, в модном формате. Неплохо сделанный, кстати, вполне увлекательный, если бы мне не надо было каждые две секунды жать на стоп и стенографировать текст, что в результате заняло все три часа, заканчивала в полусне, наконец в половине четвёртого утра обрушилась в сон – и снилось мне, ясное дело, нечто вполне реалистичное, об убежищах, о жёлтых звездах на пальто… Потому что совсем уже пожилого Рихтера, главного фармацевта довоенной Европы, расстреляли нацисты. В 72 года...
В конце фильма я прослезилась, хотя и знала, чем кончится, - там режиссёр, оператор, монтажёр и композитор использовали вполне лобовые ходы, но ходы эти проверены временем, горло тебе перекрывают неизбежно, а главное – это же всё было по правде.
И меня не оставляла тривиальная, но оттого не менее остро накрывающая недоумением мысль: как это, как это, как это – огромная цельная жизнь для других обрывается по воле безумных насекомых. Причём, эти безумные насекомые с высочайшей вероятностью пользовались достижениями человека, которого теперь уничтожили. И вдруг у меня в голове сами собой стали складываться хронологические параллели. Вот основные даты жизни венгерского еврея Гедеона Рихтера, неуклонно двигавшегося вперёд, развивавшегося и развивавшего, - а вот что происходит примерно на тех же этапах, вот потихоньку растёт из мерзкой личинки смертоносное насекомое, и никто ещё не подозревает о точке пересечения...
Рихтер в «медицинскую область» и двинулся-то потому, что его мама умерла от родильной горячки, едва дав ему жизнь. А через год умер его папа в одну из последних эпидемий холеры. А Гитлер родится только через 17 лет. Первый родился в Венгрии, второй – в Австрии.
В 1896 году Рихтер, деревенский юноша, закончивший шесть классов местной гимназии в месте с труднопроизносимым названием – Дьёндьёш, а два необходимых для аттестата года закрывший работой стажёром в крошечной тамошней аптеке, поступивший в университет Будапешта – сам, всё сам, - получил диплом фармацевта с отличием и уже год как уехал смотреть, как устроено производство лекарств в Европе. А Гитлер в это время пошел во второй класс.
В 1901 году Рихтер вернулся и открыл аптеку под названием «Шаш» в Будапеште – причём очень прозорливо, не в центре, а на совсем-совсем окраине, зато через дорогу от главного госпиталя, где пропадал целыми днями, подружился с профессорами и придумал не готовить одно лекарство по целевому рецепту, а делать маленькие серии. В 1902 году он женился на девушке по имени Анна, которая его до свадьбы видела только на фотографии и не сильно впечатлилась, а в итоге они влюбились друг в друга и прожили душа в душу сорок с лишним лет как образцовая пара. В 1903 году у них родился сын Ласло, единственный. И к этому времени – к родам Анны – Рихтер уже принял участие в настоящем научном перевороте: он вплотную занялся органотерапией. Если говорить упрощенно – гормонами. Лекарствами на основе гормонов из органов животных. Эти опыты он ставил первым в Венгрии. Потому что мама его умерла сразу после тяжёлых родов, а жена была на сносях. он как одержимый старался успеть, обезопасить и предотвратить – и сделал адреналиносодержащий препарат тоноген с кровоостанавливающим действием, а ещё препарат на основе окситоцина, который по сей день применяют для стимулирования родов. А у 15-летнего Гитлера в это время конфирмация, он ненавидит учиться, тревожит учителей психопатическими реакциями и переходит из школы в школу...
С 1907 года Рихтер строит первый в Венгрии фармацевтический завод, а в 1908 создает анальгетик кальмопирин, который и сегодня принимают в большинстве венгерских семей, и выводит компанию на фондовый рынок. А Гитлер в 1908-м проваливает поступление в Венскую художественную академию и принимается бегать от армии...
Перед Первой мировой войной Рихтер ссорится с талантливым молодым сотрудником – этот инженер-химик убеждает, что нужно рационализировать и механизировать производство, а для этого запродаться инвесторам. А Рихтер... хочет сохранить независимость. Сотрудник бьёт копытом, порывает с Рихтером, основывает свою фирму, с потрохами отдаётся инвесторам – и вскоре уже ничего не весит, а фирма его принимается, по требованию инвесторов, выпускать боевые отравляющие газы. Рихтеру такое тоже предлагали, он отказался наотрез, а вместо этого стал выпускать фантастическую вещь: гиперол – дезинфицирующее средство в виде растворимых таблеток.Все полевые госпитали этим спасались и спасали. Гитлер в это время воюет – охотно, вполне храбро, проявляет себя отличным солдатом, а в 1918-м (хорошее совпадение) попадает в госпиталь после отравления газом с тяжёлым химическим поражением и даже временной слепотой...
В недолгий, но яркий период Венгерской советской республики Рихтер вынужден прятаться в Сегеде от революционного трибунала, потому что, естественно, обвинён в контрреволюционной деятельности – он отказался с комиссарами сотрудничать. А Гитлер в Баварской советской республике столь же недолго, но ярко состоит в рядах коммунистов. Потом становится их ярым противником, офицером просвещения, знаменитым зашкаливающим антисемитизмом...
В 1923 году Рихтер открывает первый зарубежный завод в Загребе – и этим начинает блистательное завоевание мира, дальше заводы и представительства постепенно станут открываться в других странах, а ещё трансформирует компанию в акционерное общество. А Гитлер устраивает «Пивной путч»...
В 1925 году Рихтер открывает первую в Венгрии мощную научно-исследовательскую лабораторию. В 1926 году начинает производство инсулина. А Гитлер создает гитлерюгенд, задруживается с генералами и дописывает «Майн кампф»...
В 1929 году Рихтер становится королевским старшим экономическим советником при венгерском правительстве, а в 1930-м у него десять дочерних компаний по миру, он активно нанимает молодых инициативных людей в качестве коммивояжеров – и именно силами торговых агентов стремительно популяризирует продукцию хоть в Европе, хоть в Латинской Америке, хоть в Китае и Японии, в активе компании – Гран-при международной выставки в Барселоне за прорыв в области гормонотерапии. Гитлер к этому времени отсидел, жил без гражданства, крепил НСДАП и стал верховным фюрером СА...
А дальше дорожки сливаются. Тот же самый регент Хорти, который недавно удостоил Рихтера звания королевского советника (выше только звёзды), теперь присягнул Гитлеру и взялся обеспечивать правильный климат в стране. В 1938 году в Венгрии начинает действовать первый антиеврейский закон: в интеллектуальной сфере евреи могут занимать не более 20 процентов рабочих мест. Рихтер назначает директором инженера-химика нееврейского происхождения. При этом все знают, что на самом деле ничего не изменилось – он планирует открытие новых предприятий, активно занимается благотворительностью (центнерами поставляет детское питание нуждающимся). В 1939 году антиеврейский закон пополняется новыми статьями об ограничении использования труда евреев в общественной и экономической сферах. Конкретизируют – евреи теперь именно «по расе», по национальности и происхождению, а не по вероисповеданию, так что принявшие христианство «считаются». У Рихтера много друзей и партнёров за рубежом, он сам считает, что всё обойдется, но сына Ласло и внучек-таки отправляет в Турцию, где есть фирменный завод. Собственно, это их и спасло. Ласло выехал из Венгрии за несколько дней до того как фашисты заняли Будапешт.
А сам Гедеон остаётся в Будапеште, хотя жена и говорит, что пора уезжать. И все вокруг так говорят. А он говорит: я же королевский советник, все же знают мои заслуги, и я не могу от штаб-квартиры далеко. В 1942 году его окончательно лишают всех руководящих и почётных постов и вообще каких-либо прав и заслуг.
В начале 1944 года в Будапешт приезжает папский нунций из Рима. Награждает еврея Рихтера от церкви – за благотворительность. И очень похоже, что это – только повод, а на самом деле посол Ватикана привёз охранные грамоты Красного Креста для Гедеона и Анны, чтобы они смогли выехать в Швейцарию. Но Гедеон всё не мог решиться. В апреле ему запретили входить на территорию его же предприятия. В пальто с жёлтой звездой он прощался с сотрудниками у шлагбаума – они ему трясли руку через шлагбаум и по-прежнему называли «вашим превосходительством».
А там уже никакой не Хорти был, там власть уже была у Ференца Салаши и «Скрещенных стрел». Но Рихтер всё цеплялся за мысль, что то, что он сделал для Венгрии и для мира, его защитит... Когда всё-таки решился уехать, было поздно. А все подумали, что он уехал. А он в сентябре 1944 года появился в том же пальто на территории завода. И пошутил, что, мол, в поезде не было спальных вагонов, не мог же я доставить жене такое неудобство. Он, мне кажется, думал, что стариков не тронут, не может такого быть. Люди уже не подходили к нему. Боялись...
В декабре 1944-го их с женой пытались спрятать. Сначала – родственники. Потом – в доме, находившемся под защитой шведского посольства. Там укрывали евреев. В знак признания заслуг для них с Анной даже выделили отдельную комнату. Но только «Скрещенным стрелам» дипломатическая защита и иммунитет были… ну, понятно, в общем. Туда пришли. Сначала под предлогом проверки изъяли документы и ценные вещи. На следующий день, 30 декабря всех мужчин и многих женщин увели на рассвете к Дунаю. Разделили на шеренги – мужчин и женщин раздельно. Гедеон обнял и поцеловал Анну и пошёл с мужчинами. Когда подошли к реке, 50 мужчин выстроили там и расстреляли, а тела сбросили в воду. А Анну не расстреляли. Она просто всё видела и слышала. Она пережила Вторую мировую, но на самом деле тогда тоже умерла, так и не оправившись.. Тело Рихтера найдено не было. Кстати, знаете, как это выглядит на страничке «Наша история» официального сайта компании Гедеон Рихтер? Ну, некоторые вехи перечислены лаконично, но по делу, изобрели то-то, произвели сё-то. И среди них, впроброс: «1944 год. Умер основатель Гедеон Рихтер». И отдельной странички – ну хотя бы куцей, - о его личности, о том, как он всё придумал и сделал, как до последнего не покидал своё детище, как и почему погиб, - нету. Молодцы какие. Чего, действительно, никчёмными излишними частностями отвлекать читателей от по-настоящему важных вех. «Умер»...
Дата: Вторник, 12.10.2021, 13:25 | Сообщение # 459
неповторимый
Группа: Администраторы
Сообщений: 1599
Статус: Offline
Рути Томпсон, художник и оператор Disney, умерла 10 октября в возрасте 111 лет в своем доме в Калифорнии. В некрологе говорится, что Рути тихо отошла во сне...
Томпсон родилась 22 июля 1910 года в Портленде, штат Мэн, и выросла в Бостоне, а когда ей исполнилось восемь лет, семья переехала в Окленд, а с 1924-го – в Лос-Анджелес. Семья поселилась в том же квартале города, что и дядя Уолта и Роя Диснеев Роберт Дисней. ... "Однажды Рой попросил нас, соседских детей, поиграть в жетоны на улице, пока он фотографировал нас на кинокамеру. Я полагаю, это было для комедий Алисы. Он заплатил каждому из нас по 25 центов, чему я была рада, потому что я могла купить лакрицу", – вспоминала Томпсон. Когда ей исполнилось 18, Уолт Дисней предложил ей работу красильщиком, а затем – в отделе чернил и красок в первом анимационном фильме студии, "Белоснежка и семь гномов".В 1942 году Рут работала в команде, рисовавшей "Бэмби", но во время Второй мировой войны её повысили до мастера анимации, и она трудилась над учебными и образовательными фильмами для армии США с участием персонажей Disney Микки Мауса, Дональда Дака и Гуфи.После войны она продолжала работать контролёром в анимационном короткометражном фильме "Дональд в стране математики" 1959 года и сериале "Моряк Папай". Позже она планировала сцены в таких анимационных картинах как "Мэри Поппинс", "Аристокоты", "Робин Гуд" и "Спасатели". Томпсон вышла на пенсию в 1975 году, проработав в The Walt Disney Company почти 40 лет...
В 2000-м году Рут Томпсон назвали легендой Disney.
Это престижная награда, которой удостоились люди в знак признания их выдающегося вклада в The Walt Disney Company.
Дата: Воскресенье, 24.10.2021, 02:20 | Сообщение # 460
верный друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 138
Статус: Offline
Сегодня исполняется 110 лет со дня рождения великого артиста Аркадия Исааковича Райкина
Думаю, не требует доказательств утверждение, что сегодня нет ему на эстраде равных и трудно предугадать, появится ли вообще когда-нибудь. Именно поэтому каждое слово правды, сказанное об Аркадии Исааковиче, так важно и нужно, особенно, если оно сказано близкими.
Екатерина Аркадьевна, дочь Аркадия Исааковича, известная актриса театра и кино, любезно согласилась встретиться со мной. «Знаете, — сказала она, — я никогда не отказываюсь от предложений рассказать об отце, потому что думаю, чем больше будет написано, тем дольше сохранится память о нём.
Многие ведь вещи уходят, о некоторых знаем только мы, его дети...
Я попросила Екатерину Аркадьевну поделиться воспоминаниями об атмосфере в семье, об отношениях между отцом и матерью, которая много лет играла в его театре, о фактах их жизни, которые, может быть, не очень известны широкой публике….
О детстве
Мною практически не занимались, потому что родители почти всегда были на гастролях, а я оставалась с бабушкой, папиной мамой. У нас была большая коммуналка на Греческом проспекте. Наших — две комнаты, а всего там было то ли 12 комнат и 6 семей, то ли 12 семей и 24 комнаты — теперь уже точно не помню. Это была не квартира, а целое государство. Громадные барские хоромы, громадный круглый холл при входе, 4 колонны. По коридорам, словно по улицам, ездили дети на велосипедах. Училась я довольно хорошо и к тому же ходила во все кружки, которые были только возможны: коньки, лыжи, плаванье, драмкружок — всё было моё! Ещё я посещала зоологический кружок — по ночам высиживала какие-то яйца, и это казалось очень важным. И, конечно же, обожала кино. Не пропускала ни один фильм, причём любила ходить одна. В театр нас водили, но только в детский, к Брянцеву. Я очень много читала, иногда даже то, что мне ещё явно не полагалось, — Золя, Мопассана. Но никого абсолютно не волновал вопрос: «А что это она, собственно, там читает на диване?» Родителей никогда в школу не вызывали. Мало того: я сама себе подписывала дневник. Самое большое счастье было, когда мама с папой приезжали домой. Но они мало интересовались моей жизнью. Помню, даже такой папин разговор по телефону: «Алло? Да, спасибо, приехали. Ну, месяца два побудем. Потом поедем в Москву месяца на полтора, потом, наверное, отдыхать где-нибудь на месяц. Потом опять по стране. Катенька? Да, вот она, сидит, ну, конечно, уже большая. В каком классе? — Тут он закрыл трубку ладонью: «Ты в каком классе?» — «В пятом, папа, в пятом» — Ну, она уже в пятом. Как она учится? — Снова вопрос ко мне: «Как ты учишься?» — «На пятёрки и четвёрки» — И в трубку: «Хорошистка она!»
Меня назвали в честь бабушки Екатерины Романовны Бродской, а Котеньку назвали очень смешно. Помню, когда мама была беременная, она всё время ходила, перебирала имена и говорила: «Мне хочется назвать его Лаврентий, чтобы был Лавруша, Лаврушка». Папа при упоминании этого имени вздрагивал, мама спохватывалась и восклицала: «Ну, конечно, какой может быть Лаврентий! Он будет Дмитрий, Митюша, Митенька». Они этот вопрос мусолили очень долго, пока дедушка (мамин отец, врач-терапевт по специальности, энциклопедически образованный человек, с большим юмором, обаятельный и добрый), наблюдая за всеми этими мучениями, ни сказал: «Ну, зачем вы так долго думаете, когда всё так просто решается: назовите его в честь вашего Б-га — Константина Сергеевича Станиславского». И они назвали его Константином. Было ли мое детство счастливым? Помню, папа спрашивал меня: «А ты помнишь дедушку? Как он тебя любил! У него были огромные руки, он сажал тебя голой попкой себе на ладонь, гладил по спинке и от счастья чуть не плакал. Неужели ты не помнишь этого?» А я говорила: «Мне всё перебила война». Эти ужасные годы в Ташкенте, этот голодный кошмар — он затмил все остальные детские воспоминания. Осенью 41-го, когда началась ленинградская блокада, родители переехали в Москву, а все остальные родные оставались в Ленинграде. Их отец вызволил потом, как только блокада была прорвана. Мы остановились в гостинице «Москва». Через три недели мама с папой должны были ехать на фронт с выступлениями, и вопрос о том, куда меня девать, стоял очень остро. Они постоянно обсуждали это. Неожиданно к ним в гостинице подошла какая-то незнакомая женщина. Видимо, она слышала их разговоры (теперь уже трудно сказать, как в точности всё было) и участливо сказала, что им, наверное, трудно с таким маленьким ребёночком. Я крутилась тут же. Женщина рассказала, что она из Ташкента и может забрать меня к себе, что мне будет тепло и сытно, потому что у неё хороший дом и фруктовый сад. И мама отдала меня этой абсолютнно случайной тётке. А та очень быстро смекнула, что, заполучив ребёнка, получит и продуктовые посылки от её знаменитых родителей, и деньги. Продукты были ей крайне необходимы: в подполе дома скрывались два сына-дезертира, которых нужно было кормить... Год я прожила в доме этой жуткой женщины. Ко мне она относилась, как к скотине, нет, хуже: скотину всё-таки кормят и хоть как-то берегут... Из всего того, что присылали родители, — а они посылали и мёд, и консервы и крупы, сахар, — мне не доставалось ни-че-го. Я ходила по дорогам и собирала упавшие с грузовиков зёрна, копалась в арыках в поисках огрызков. Мои руки и ноги покрылись ужасной экземой. И я хотела кушать, кушать, кушать. Когда через год за мной приехала бабушка с папиным братом и сестрой, которые и сами чудом уцелели в блокаду, они поняли, что ещё месяц и меня бы уже не было в живых... Когда я стала взрослой, моя тётя передала мне разговор с моей мамой. «Ромочка, — спросила она, — скажи, почему ты отдала Катю первой попавшейся мерзавке? В Ташкенте были писатели и композиторы, был МХАТ, был еврейский театр Михоэлса. Можно было попросить любого — почему ты поверила ей?» И мама сказала с пугающей откровенностью: «Дочка у меня могла быть ещё, а Аркадия я бы потеряла навсегда». Если бы эту историю мне мама рассказала, когда я была ребёнком, я бы, наверное, не смогла ей этого простить, но я была уже взрослой женщиной и видела, что значил отец для мамы. Он действительно был для неё всем...
Легенды и мифы
Об отце ходило много разговоров, всяких выдуманных глупостей или несоответствующих фактам вещей. Ну, например, самая распространённая легенда была, что он в жизни был мрачным, тяжелым и неулыбчивым человеком. Это неправда. Он был действительно немногословен и молчалив и тем, кто видел его на сцене искрящимся и весёлым, казалось, что дома или в компании он просто скучный. Но он слушал, он впитывал. Ничего не проходило мимо его ушей, его глаз и сердца. Всё откладывалось, всё копилось для сцены. Причем, я уверена, что это всё происходило оттого, что он просто берёг себя, так как он был очень больной человек. Помню, однажды услышала по телевизору, как кто-то — уж и не помню кто! — рассказывал гнусную сплетню об отце, которая активно распространялась в 60-годы. Причём преподносил её не как легенду, а как истинную правду! Я имею в виду жуткую историю о том, как Аркадий Исаакович якобы отправлял в Израиль гроб с телом матери и положил туда несметное количество драгоценностей и бриллиантов. Впервые эту небылицу, насколько помню, поведал некий профессиональный лектор на одном из крупных заводов Ленинграда. Помните, были такие «лекторы по распространению»: они приезжали на предприятия и в обеденный перерыв в каком-нибудь огромном зале или прямо в цеху разъясняли рабочим международное положение в стране или рассказывали о небывалых достижениях советских людей. Так вот, этот самый лектор рассказал рабочим эту мерзкую историю. А мораль её была, видимо такой: «Будьте бдительны! Потому что внешне вам может казаться, что этот знаменитый артист «наш человек», но его изнанка может быть совершенно иной». Была и другая история, причём отец ужасно не любил о ней вспоминать, хотя, думаю, она-то как раз и была на самом деле. Я имею в виду тот самый жуткий выкрик: «Ты жид!» в Киеве в огромном зале то ли на две, то ли три тысячи мест. После чего папа не был в Киеве более 10 лет. Для его театра этот город словно перестал существовать. Они ездили куда угодно, но только не в Киев. А было вот что: на благотворительном концерте в Фонд Мира, за который папа не получал ни копейки, он произносил свой известный монолог: «Ну, скажи, кто я, кто я? Ба-ра-ранкин!» — помните? Ну, там вёлся рассказ насчёт самообслуживания. И кто-то сверху выкрикнул: «Жид!» Потом, через много лет папу не раз журналисты спрашивали об этом эпизоде, но он никогда о нём не рассказывал. Думаю, ему было страшно неприятно об этом говорить. Впрочем, нужно честно сказать, что это был, пожалуй, единственный публичный антисемитский выпад в его сторону, хотя письма были. У меня есть целая папка антисемитских писем, которые шли домой, в театр или просто: «Райкину, Москва». Мы не давали ему читать, чтобы не расстраивать. Ну, что там писали? Например: «А почему ты про евреев не рассказываешь, только русских показываешь». Но таких писем, конечно, была капля в море прекрасных, восхищённых, благодарных. Люди жаловались ему как в жилетку: Райкин поймёт, он что-нибудь сделает.
Приходила масса писем с темами. Люди так и писали: «Вот вам из жизни», или «Вот это было со мной». И Аркадий Исаакович показывал эти письма своим авторам, и они становились сюжетами миниатюр, скетчей, монологов.
Возвращение к прошлому
Конечно же, папа был русским актёром, русскоязычным евреем, который впитал русскую культуру. Потому что еврейскую культуру у него отняли. Когда-то он учился в хедере. Мало того: он помнил иврит. Однажды приехал в Ленинград на гастроли Марсель Марсо. Папа был совершенно влюблён в него. Он пошёл к нему на спектакль и зашёл за кулисы. Через переводчика они как-то поговорили, и папа пригласил его на свой спектакль. Марсель Марсо пришёл, совершенно ошалел от того, что увидел и влюбился в отца. Папа пригласил его к нам на обед. Тот привёл весь свой небольшой коллектив. Они сидели за столом и говорили Бог весть на каком языке: то слово на английском, то на французском — и вдруг кто-то из них сказал фразу на иврите (вы, конечно, знаете, что Марсель Марсо еврей?). И тут они зацепились и стали на иврите говорить. Вы представляете? К сожалению, меня при этом не было, это мамин рассказ, потому что я уже была в Москве и в Ленинград приезжала только на гастроли и на каникулы.
Вообще к концу жизни папа стал очень интересоваться своими родственниками, своими корнями. Я помню, в конце уже жизни, это был 85 год, когда вдруг папа получил из Америки письмо на английском языке с фотографией прелестного, улыбающегося, обаятельного молодого человека. В письме он сообщил, что его фамилия Райкин, что он был на каком-то конгрессе юристов в Вашингтоне, где был и советский представитель. Как обычно, у всех были на груди таблички с фамилиями. Наш юрист увидел американца с фамилией Райкин, подошёл к нему и сказал, что в Советском Союзе живёт его однофамилец, а может, и родственник — великий артист и самый знаменитый человек страны. Американец страшно этим заинтересовался, написал отцу письмо, в котором сообщил, что хочет приехать и познакомиться. И знаете, и в самом деле приехал и пришёл к нам в гости. аша знакомая, великолепный синхронист, весь вечер переводила с английского. Оказалось, что мать американца — из Вильнюса, а отец — из Полоцка, Белоруссии, откуда происходят папины предки. Конечно же, он был из нашей родни. И когда папа его увидел, он заплакал и сказал: «Полное впечатление, что вошёл мой молодой отец».
В том году моему папе было уже 74 года, а в 87 его не стало. И я поняла, что его душа потянулась к еврейским родственникам, которых, оказывается, было очень много во многих странах мира. Отыскалась родня и в Англии, и в Южной Америке, папа был счастлив, что, оказывается, не все погибли в печах, не все исчезли и превратились в золу, а сохранился род, сохранилась фамилия..
Элла Митина, Россия
Сообщение отредактировал KBК - Воскресенье, 24.10.2021, 02:26
Дата: Суббота, 30.10.2021, 06:22 | Сообщение # 461
дружище
Группа: Пользователи
Сообщений: 331
Статус: Offline
Обыкновенный герой
…Это случилось 30 октября 1956 года, на второй день Синайской кампании. Когда подразделение израильских десантников шло на соединение с засевшим у входа в ущелье Митла батальоном Рафаэля Эйтана, над ними появилось два египетских МИГ-15. Ещё мгновение – и эти железные ястребы просто расстреляли бы израильтян с воздуха, но тут перед ними возник израильский «Пайпер PA-18», пилотируемый капитаном Биньямином Каханэ...
Исход этой схватки был предрешен изначально: что мог лёгкий, давно отживший свое самолётик 1949 года выпуска против двух самых современных на тот момент боевых машин? Но Каханэ вступил в бой, который длился ровно 15 минут – для воздушной схватки почти целую вечность... За это время «Пайпер» каким-то чудом сумел подбить один из МИГов и тот, загоревшись, рухнул вниз. Ещё через пару минут «Пайпер» тоже загорелся и начал пикировать вниз. А пока шёл бой израильские коммандос сумели рассредоточиться и найти укрытие, и оставшемуся МИГу пришлось убраться ни с чем. Сегодня воздушная тактика, которую использовал Биньямин Каханэ в том своем последнем бою, преподаётся в военных авиационных академиях всего мира. Любой израильский историк скажет вам, что своим отчаянным мужеством капитан Каханэ не только спас сотни жизней, но и, по сути, даровал ЦАХАЛу победу в Синайской компании. Победу, которую Давид Бен-Гурион назвал «величайшей и славнейшей в истории Израиля», поскольку именно она обеспечила тогда дальнейшее существование еврейского государства. За свой подвиг Биньямин Каханэ был посмертно удостоен высшей награды страны – Ордена Мужества, а в 2011 году ему было присвоено звание майора. Хотя по возрасту и выслуге лет Биньямин Каханэ в том бою и должен был быть, как минимум, майором. О самом подвиге летчика известно давно и его значение никем не оспаривается, однако подробности биографии героя долгие годы почему-то замалчивались и лишь недавно журналист Мордехай Хаймович с помощью сына Биньямина Каханэ Одеда восстановил непростую и печальную историю его жизни и опубликовал о ней большой очерк на страницах газеты «Маарив».
К 65-летию со дня начала Синайской кампании мы решили предложить вашему вниманию краткий пересказ этого очерка.
Как оказалось, мать Биньямина Каханэ, Мирьям, родилась в крохотном еврейском местечке в Беларуси. В 1894 год под влиянием своего дяди, пламенного билуйца Исраэля Белкинда она репатриировалась в Эрец-Исраэль, и было ей на тот момент ровно 18 лет. В это же самое время её ровесник, сын богатого венского ювелира Эфраима Каханэ вместо того, чтобы внять настоятельным увещеваниям родителей и поступить в Венский университет, бежит в Триест и садится на пароход, направляющийся в Землю Израиля... Однако уже на подходе к Яффо стало известно, что в городе бушует эпидемия, и судно прошло мимо, последовав к основному пункту своего назначения – Бомбею. Оказавшись в Индии без гроша в кармане, юный Эфраим быстро вспомнил некоторые навыки, которым нахватался в мастерской отца, устроился гравёром в ювелирную мастерскую, и это позволило ему скопить деньги на билет до Порт-Саида. Оттуда он уже двинулся к заветной цели через Синай – то пешком, то на попутных бедуинских верблюдах.
В Палестине Эфраим Каханэ обосновался в Ришон ле-Ционе, стал работать сборщиком урожая на местных плантациях цитрусовых, и тогда же познакомился с жившей по соседству Мирьям. Молодая пара после хупы обосновалась сначала в Саджаре, а затем переехала в Яффо, где 6 марта 1911 года и родился Биньямин Каханэ. С началом Первой мировой Мирьям и Эфраим Каханэ становятся членами подпольной организации НИЛИ и регулярно передают собранные сведения о турецкой армии британскому агенту, подплывавшему к берегу под видом рыбака... Когда связь с британцами оборвалась, один из видных деятелей НИЛУ Авшалом Файнберг решил направиться в штаб британской армии в Каир через Синай. С собой он прихватил и Эфраима - как человека знакомого с Синайской пустыней. В пути они были остановлены турками, но им удалось откупиться...
Уже во времена английского мандата Эфраим Каханэ открыл в Яффо компанию дилижансов и магазин по продаже оружия. Хитрость заключалась в том, что в этом магазине оружие не только продавалось, но и делалось – для нужд еврейского подполья. Но настал день, когда Эфраим был разоблачён, отдан под суд и приговорен к пяти годам заключения. Правда, английские власти решили учесть его прошлые заслуги, и потому в тюрьме он не просидел и дня. Его сын Биньямин Каханэ к тому времени уже вступил в ряды «Бейтара» и серьёзно увлекался спортом – прежде всего боксом, боевыми искусствами и велоспортом. В 1934 году, вскоре после прихода Гитлера к власти, Беня вместе с группой еврейской молодежи из Палестины принял участие в мотопробеге по Европе с призывом к евреям перебираться в Палестину, пока не поздно. За время пробега он побывал в Италии, Франции, Греции, Польше, а по его завершении вместе с другими участниками сфотографировался с Зеэвом Жаботинским.
По возвращении в Эрец-Исраэль Биньямин становится активным участником боевой организации ЭЦЕЛ и принимает непосредственное участие в акциях возмездия за недавние арабские погромы. В ходе одной из таких акций он вместе со своим командиром подъехал на мотоцикле к кафе в деревне Изур (нынешнем Азуре) и бросил гранату в его посетителей. В результате взрыва десятки человек были ранены, а так как акция не была согласована с руководством, оба участника попали под суд. Но если командира Каханэ исключили из организации, то его самого оставили, решив, что он был простым исполнителем и не знал о том, что занимается произволом...
В том же 1936 году Хагана решила создать в Гиват-Бренере первые лётные курсы. Официально на них готовили летчиков-любителей для спортивных самолетов, но все понимали, что речь идёт о подготовке боевых пилотов для будущего еврейского государства. Биньямин Каханэ, увидевший в этом «настоящее дело», явился к начальнику курсов Цви Надаву с просьбой принять его в число учеников – несмотря на то, что он является членом «Бейтара». Он так горячо убеждал Надава, что его политические взгляды никак не повлияют на верность службе и лояльность Хагане, что тот пообещал переговорить с командиром этой организацией Элиягу Голомбом. Просьба Надава явно не вызвала восторга у Голомба. «Я думаю среди наших ребят вполне хватает достойных парней, которые могут учиться на курсах. Зачем нам чужаки?!» - отрезал он. И затем пояснил: «Может возникнуть ситуация, когда для него приказ командира «Бейтара» окажется куда важнее приказа его командира по нашему лётному клубу!». Однако чем-то Биньямин Каханэ пришёлся по душе Цвике Надаву, и тот продолжал настаивать на своём, убеждая Голомба, что «именно так мы докажем, что наши двери открыты для всех достойных парней без исключения». ... Биньямин Каханэ оказался на летных курсах ХАГАНы, и сдержал своё обещание – за всё время учебы он ни разу не заводил разговор о политике и чётко выполнял все приказы командиров.
* * * Вскоре по окончании курсов Каханэ стал настаивать на том, что ЭЦЕЛ также должен создать аналогичные курсы, и в декабре 1938 года добился своего. Официально новые курсы назывались «Гражданской лётной школой им. Хаима Каца», а, чтобы окончательно отвести подозрения англичан, на учёбу даже приняли двух арабов. Командиром курсов был назначен убеждённый ревизионист Авраам Шехтерман, которому спустя много лет предстояло стать депутатом кнессета и зам. мэра Тель-Авива.
Весной 1939 года среди курсантов появились активисты «Бейтара» из Польши, прибывшие «с дружеским визитом в Эрец-Исраэль». Они очень удивились, узнав, что обучение на лётчиков проходят без самолёта и тут же направили телеграмму на родину с просьбой начать сбор денег на его покупку. В августе 1939 года самолёт был куплен, назван гордым именем «Хар-Цион», и 1 сентября, в день начала Второй мировой войны, прибыл в Бухарест. Оттуда он был благополучно доставлен в Египет, и спустя месяц с небольшим Биньямин Каханэ отправился его получать. Но тут выяснилось, что, прежде, чем вступить в права владельца самолётом, нужно заплатить немалую пошлину, а у Каханэ за душой не было ни гроша. Он телеграфировал о возникшей проблеме Шехтерману, а тот от безвыходности направился к Голомбу и предложил сделку: Хагана ссужает ЭЦЕЛ необходимой суммой для оплаты пошлины, а новый самолёт поступит в её распоряжение и останется в пользовании, пока ЭЦЕЛ не выплатит ссуды. Однако Голомб от сделки отказался, а у Шехтермана ушёл год на то, чтобы достать деньги, после чего Каханэ снова выехал в Египет. На этот раз он получил самолёт, благополучно долетел до Лода, а затем и до Тель-Авива. Здесь самолёт на явочной квартире разобрали, но лишь для того, чтобы заново собрать и начать тренировки возле Сдома - уединённом месте на Мёртвом море. На тайной базе ЭЦЕЛ в Сдоме, согласно сохранившимся письмам Биньямина Каханэ к своей Адассе, он и встретил 9 мая 1945 года. «Дорогая, сегодня у нас вроде как праздник, - писал он любимой. – Мы не работаем в честь Дня победы. Как ты знаешь, Национальное собрание объявило этот день таким же праздничным и выходным, подобно нашим национальным праздникам. Но я всё думаю: а для кого он, этот праздник? Для русских? Британцев? Американцев, чехов, голландцев, арабов?… Для них – да, безусловно. Но для нас?! Да, конечно, эта победа важна, особенно, если учесть, что на той войне были убиты миллионы евреев. Но для нас, евреев, война ещё не закончена. Больше того - похоже, она только начинается…» К этому времени отношения между Биньямином Каханэ и руководством ЭЦЕЛ довольно сильно разладились. Прежде всего, потому, что командиры ЭЦЕЛ постоянно задействовали его в качестве пилота, но почти ничего за это не платили, а ведь он уже давно мечтал отпраздновать свадьбу с Адассой! Хупу они поставили 24 января 1946 года в кафе «Галина» в Нетании - вскоре после освобождения Адассы из английской тюрьмы, где она отбывала срок за участие в еврейском подполье. А сразу после хупы новобрачный сел в самолёт и улетел – даже первой брачной ночи у них толком не было!..
* * * В середине 1947-го, за год до Войны за Независимость, Элиягу Голомб поручил своему зятю Иехошуа Айзеку Эшелю приступить к созданию ВВС будущего еврейского государства. И одним из первых, кому Айзек обратился с предложением присоединиться к тем, кто будет реализовывать эту задачу, стал Биньямин Каханэ. - Ты же знаешь, что я из «неправильного» течения, - сказал ему Каханэ. - Наступают другие времена. Теперь мы все будем вместе, - ответил Эшель. - Такой подход мне нравится! – только и сказал Биньямин Каханэ. Но прошёл день, другой, неделя, а Эшель так и не вернулся к Каханэ, чтобы объяснить, в чём конкретно будут заключаться его функции. Когда же Биньямин обратился к нему сам, Эшель вынужден был признаться, что несколько поторопился с выводом о других временах. - Я посоветовался с товарищами, и они сказали, что на таких, как ты, нельзя полагаться, - отводя глаза, объяснил Иехошуа Айзек. Тогда Каханэ направился в ШАЙ – службу безопасности Хаганы. «Проверьте меня! – сказал он. – Проверьте, чтобы не осталось никаких подозрений по моему поводу. Я чувствую, что Иехошуа готов взять меня в пилоты, но кто-то, думаю, что вы, против этого. Так проведите же собственное расследование, проверяйте меня с какой угодно стороны, но дайте возможность защищать в небе нашу страну!». Проверка была проведена, и по её итогам в ШАЙ решили, что Каханэ и в самом деле вполне можно допустить к созданию военно-воздушных сил. Однако, когда он прибыл в аэропорт Сде-Дов, все находившиеся там летчики, бывшие, разумеется, членами партии МАПАЙ, встретили его откровенно враждебно. С ним просто не разговаривали. Его просто не замечали. А ещё через три дня командир эскадрильи сказал Каханэ, что его вызывает к себе Айзик. - К сожалению, - сказал Айзик, - ты не можешь оставаться здесь больше в качестве пилота. - Почему? – спросил Каханэ. - Другие пилоты говорят, что не могут полагаться на тебя в бою, а я не могу не прислушаться к их мнению. Я предлагаю тебе перевестись на три месяца на должность техника по обслуживанию. - Никогда не слышал, чтобы в армии подчинённые диктовали командиру, что ему делать. Или вам недостаточно той проверки, которую проделал ШАЙ? Я пришел сюда как пилот и хочу остаться пилотом. - У тебя есть три дня, чтобы решить, подходит ли тебе мое предложение или ты можешь идти на все четыре стороны. И учти: мне открыли глаза на твоё истинное лицо! - сказал Эшель, давая понять, что разговор окончен. В итоге Биньямин Каханэ остался в качестве техника, но одновременно снова обратился в ШАЙ с требованием ещё раз проверить его на лояльность. Там ему открытым текстом заявили, что готовы дать самую лестную рекомендацию, если он согласится на «сотрудничество»: начнет докладывать обо всём, что ему известно о деятельности ЭЦЕЛ. «Я хочу быть пилотом, а не стукачом!» - ответил Каханэ.
В конце концов его дело дошло до самого Давида Бен-Гуриона, и именно с разрешения последнего в дни Войны за Независимость Биньямин Каханэ был допущен к полётам. Он летал на грузовом самолёте, доставляя боеприпасы, медикаменты и всё необходимое в Гуш-Эцион и другие осаждённые арабами районы. Но на крыльях его самолёта не было звезды Давида – вместо неё там почему-то значилась буква «куф», напоминавшая ему самому про клеймо Каина. Несколько раз Каханэ просился включить его в состав боевой эскадрильи, но ему отвечали, что в свои 37 лет он уже староват для боевого пилота. Когда произошла история с «Альталеной», он оказался под домашним арестом – в руководстве ВВС опасались, что он может поднять самолёт на помощь расстреливаемому кораблю, и тогда гражданская война станет неизбежной…
* * * После Войны за Независимость Биньямина Каханэ отстранили от полётов и назначили на административную работу. В начале 1950-х годов судьба наносила ему один удар за другим: сначала от опухоли мозга умер его старший сын, затем последовала «смерть в колыбели» восьмимесячной дочери, а после этого на фоне нервного срыва с тяжёлым воспалением лёгких попала в больницу Адасса, и он вынужден был взять отпуск, чтобы ухаживать за детьми. Когда Адасса вернулась из больницы, его направили администратором курса военных лётчиков в Гиват-Морэ. В один из дней, когда был жуткий хамсин, группа курсантов отправилась в соседнюю Афулу... Когда Биньямин Каханэ представил, что может произойти с ребятами, когда они будут пешком по такой жаре возвращаться на базу, он сел в машину и оправился за ними. Но на дворе в Израиле стояло время, когда каждая капля бензина была на счету, его расход строго контролировался и на дорогах дежурили полицейские, отслеживавшие тех, кто зря тратил драгоценное топливо. За неоправданный расход бензина командир базы отдал Биньямина Каханэ под суд, но ещё до начала судебных слушаний понизил его в звании с капитана до лейтенанта. Суд правда счёл понижение в звании излишним, но оставил всё как есть, и лишь спустя два, а то и три года Каханэ вернули капитанские погоны. Ну, а 29 октября 1956 года началась Синайская компания... Первый день компании он провёл в воздухе - с утра до вечера, и вернулся домой мёртвый от усталости. В задачу Каханэ входили разведывательные полёты на сделанном едва ли не из фанеры стареньком «Пайпере». За ужином он пообещал жене, что несмотря на войну, каждый вечер будет дома, а на службу будет отправляться только в шесть утра... Но посреди ночи к ним постучали – телефонов тогда в Израиле не было даже у лётчиков. - Его вызывают! - только и сказал курьер. - Но он только что прилёг! - попыталась отстоять мужа Адасса. - Его вызывают! – повторил курьер.
День 30 октября не предвещал никаких неожиданностей. По словам механика Алекса Анского, машина была хоть и старенькой, но в отличном состоянии – Биньямин Каханэ имел обыкновение сам проверять перед вылетом каждый винтик, да и ничего экстраординарного не намечалось. Биньямин Каханэ вылетел с заданием обнаружить и прояснить судьбу группы десантников, с которой прервалась связь, очень быстро её нашёл и передал координаты – оказалось, что у бойцов вышел из строя прибор связи. Затем он увидел подразделение ЦАХАЛа, продвигавшееся на воссоединение с Рафулем и приближавшиеся к ним два МИГа…
То, что произошло дальше, сегодня до деталей известно любому боевому лётчику – на примере последовавшего затем боя курсантам военных академий показывают, как безумная храбрость и высокий интеллект пилота способны выровнять шансы в любом, самом неравном бою. Биньямин Каханэ тогда ценой своей жизни выиграл главное – время. И спас тем самым жизни сотен евреев, а заодно обеспечил победу своей стране в той войне.
…Когда в одиннадцать вечера он так и не появился дома, Адасса поняла, а точнее, почувствовала, что произошло и разрыдалась. Командующий базой ВВС Эзер Вейцман появился вместе с маячившим за его спиной Алексом Анским только на следующее утро. «Я думаю, ты уже всё знаешь, - сказал он. – Армия готова сделать для тебя и твоей семьи всё, что ты только попросишь. Всё, что только попросишь…»
* * *
Вряд ли нужно говорить, что на похоронах Биньямину Каханэ были отданы высшие воинские почести. На них присутствовало всё командование ВВС ЦАХАЛа и члены генштаба.
Адасса так больше никогда и не вышла замуж, посвятив всю себя работе и воспитанию детей, а также тому, чтобы они помнили: их отец был настоящим героем, и они должны им гордиться.
Но всё величие отца, Одед Каханэ понял только после смерти матери, когда, разбирая её вещи наткнулся на ящик с письмами и дневниками отца,по материалам которого и был написан этот очерк.
Сейчас Одед готовит книгу о боевом лётчике Биньямине Кахане. Капитане Каханэ, который лишь спустя 55 лет после гибели был повышен в звании до майора...
И трудно придумать более израильскую историю, чем эта.
Дата: Суббота, 20.11.2021, 01:24 | Сообщение # 463
настоящий друг
Группа: Пользователи
Сообщений: 691
Статус: Offline
He все знают, что у моцартовских опер был соавтор-либреттист, закончивший жизнь в американском захолустье, торгуя мелкой бакалеей. Его имя -Лоренцо да Понте, венецианец. На склоне лет он основал в Америке первый оперный театр и был самым ярким пионером европейской культуры в Новом Свете.
Аббат из борделя Лоренцо Да Понте, ныне почти забытый, прожил нескучных 89 лет, скончавшись под девяносто. Родился он ещё в те времена, когда Америка была британской колонией, а отцы-основатели будущих Соединенных Штатов ходили в школу. В Европе же он общался с самыми знаменитыми людьми своего времени, о чём и поведал в своих обширных мемуарах. Да Понте появился на свет 10 марта 1749 года в еврейской семье дубильщика Конельяно, на задворках Венеции. Мать новорождённого Эмануэле, как его назвали при рождении, рано умерла, и отец вскоре женился на католичке, приняв вместе со всей семьей крещение. Старший из сыновей, четырнадцатилетний Эмануэле, получил, по обычаям того времени, новое имя - в честь местного епископа, некоего Лоренцо Да Понте. Епископ, кстати, не остался в стороне и принял горячее участие в судьбе крестника - помог развиться его способностям и посодействовал обучению Лоренцо в семинарии. Между тем, юноша оказался истинным сыном Венеции, этого всеевропейского центра интриг и увеселений – в его времена этот прекраснейший город в последний раз переживал не только расцвет торговли и искусств, но и самый яркий «карнавал утех». Готовясь стать священником, Лоренцо одновременно учился музыке, писал озорные стихи и не был чужд плотским утехам. В общем, походил на своего старшего друга Казанову - с той лишь разницей, что у Да Понте не было ни богатства, ни титула. В двадцать четыре года он становится аббатом и профессором риторики в семинарии Тревизо. Впрочем, профессорская карьера оказалась короткой, ибо сказался авантюрный склад его натуры. Да Понте успешно совмещал преподавание и небольшой бизнес, зарабатывая не столько лекциями, сколько как хозяин …публичного дома для аристократов, который он содержал. Облачённый в красную аббатскую сутану, он зачастую лично развлекал клиентов игрой на скрипке (!). Однако изгнание падре из семинарии и возбуждение против него уголовного дела было вызвано отнюдь не фривольным образом его жизни, Венеция и не такое видела. Дело ему инкриминировали совсем по другой причине: весь город читал и разучивал наизусть ходившие в списках сатирические стихи Да Понте, высмеивавшие власть имущих. Высокий суд приговорил остроумца к изгнанию из пределов Венецианской республики на целых пятнадцать лет – правда, в момент вынесения приговора он уже был вдалеке от вод Адриатики. В 1782 году вся Вена была взбудоражена визитом Папы Римского Пия VI, который хотел склонить императора Иосифа к отказу от церковных реформ. Около двухсот тысяч горожан наблюдали за торжественным въездом понтифика в австрийскую столицу, а туфли Папы передавались из одного аристократического дома в другой - по старинному обычаю их было принято целовать. И именно в эти бурные для Вены дни произошло одно событие, которому было суждено сыграть огромную роль в развитии оперного искусства, и которое поначалу осталось незамеченным. Не обращая внимания не всеобщее возбуждение, спровоцированное визитом Папы, беглый аббат Лоренцо обратился к композитору Антонио Сальери с рекомендательным письмом от одного венецианского драматурга. Сальери же в то время был ... капельмейстером Венской императорской оперы. Придворный композитор оценил способности Да Понте - в частности, его редкий дар стихосложения. В результате венецианец был представлен австрийскому императору Иосифу II. Греческий, латынь, иврит, итальянский, которыми Лоренцо владел свободно, вкупе с блестящим умом и острым пером, да ещё и рекомендацией Сальери, сыграли свою роль: Лоренцо получил пост придворного поэта и либреттиста. …Чего только не бывает в этой жизни: содержатель борделя, вдобавок не имевший никакого серьёзного литературного опыта, внезапно оказался в самом эпицентре культурной жизни Вены. Помимо природного обаяния, острого ума и прочих достоинств, Лоренцо оказался в нужном месте и в нужное время: именно в эти месяцы подходил к концу неудавшийся эксперимент с немецкой оперой: осенью 1782 года была вновь открыта итальянская, во главе с маэстро Сальери. Легенда гласит, что когда императору Иосифу сказали, что новый придворный либреттист никогда не писал оперные либретто, - тот невозмутимо парировал: «Это неважно, у нас будет муза-девственница».
«Встреча Моцарта и Лоренцо Да Понте была для обоих ниспосланной свыше. Аббат искал музыканта, Вольфганг – поэта. Случилось так, что в этих обстоятельствах они отлично подошли друг другу, – писал биограф Моцарта Марсель Брион, – очень редки примеры сотрудничества, в котором гений поэта был бы равен гению музыканта: Дебюсси и Метерлинк, Рихард Штраус и Гофмансталь...» …Первым совместным творением Моцарта и Да Понте стал неувядаемый шедевр, блистательная «Женитьба Фигаро». Именно Да Понте добился от императора разрешения на постановку «вольнодумной» оперы на венской сцене, хотя Моцарт в то время был в немилости у матери-императрицы Марии-Терезии, и его обязанности при дворе ограничивались сочинением танцев для маскарадов. В 1786 году оперу поставили, и она имела такой оглушительный успех, что Иосиф II даже распорядился ограничить …число вызовов на бис (!). Прошло 250 лет, но никто не смог превзойти этот дуэт - Моцарт в соавторстве с Да Понте создал величайшие образцы оперного жанра. Это тот редчайший случай, когда качество либретто приближалось к уровню музыки. Причём музыки, заметьте, самого Моцарта... В стихах венецианца оживал галантный XVIII век, в его поэзии не было немецкой выспренности, тоскливой меланхолии и безликой казённой торжественности, каковые тогда были в моде, наоборот – эти шедевры оперного искусства так и искрились жизнелюбием, лукавством, образностью и сарказмом. Следующим проектом великого Амадеуса и аббата-расстриги стал «Дон Жуан», поставленный в Праге в 1787 году. В своих мемуарах Да Понте рассказал, как создавалось знаменитое либретто: Вольфганг и Лоренцо поселились на одной улочке в Праге, и окна их квартир смотрели друг на друга. В течение феноменально быстрой работы (два гения написали «Дон Жуана» всего за несколько недель) композитор и поэт обменивались идеями …через окно. Да Понте усаживался за рукопись ранним утром, непременно с бутылкой токайского. Если силы покидали поэта, по его заказу являлась прелестная девушка с чашкой горячего шоколада - жизнелюб Лоренцо утверждал, что ему (ну, чтобы закончить работу над своим очередным шедевром) - нужно непременно иметь под рукой молодую любовницу. В своих мемуарах он свидетельствует, что в либретто для бессмертных опер Моцарта вложено немало его телесных сил (!). Если в сюжете «Дон Жуана» многие видят историю Джакомо Казановы, с которым Лоренцо общался в Праге, то третье либретто для Моцарта иногда называют автобиографией самого автора, настоящего венецианца. Плут и жуир, острослов и вольнодумец, Да Понте создал яркий портрет галантной эпохи в комической опере Cosi fan tutte («Так поступают все»). Моцарт умер в 1791-м, а дерзкий Да Понте мгновенно впал в немилость у нового императора Леопольда II, вскоре получив отставку. В целом он написал тридцать шесть пьес и сотни сонетов, но в нашей памяти остался как соавтор непревзойдённого «Моцартовского триптиха» - «Женитьбы Фигаро», «Дон Жуана» и «Так поступают все, или Школа влюблённых». Некоторое время он жил в Лондоне, где пытался сотрудничать с несколькими театрами. Дела, однако, шли плохо и тогда отчаянный венецианец совершает очередной кульбит: в 1805 году он поднимается на борт парусника «Колумбия», отправлявшегося в Америку. Его тощий багаж состоит из скрипки и чемодана с книгами. …В Соединённых Штатах Да Понте прожил больше чем где-либо, целых тридцать три года. На своей новой родине друг Сальери и Казановы давал частные уроки итальянского, держал бакалейную лавку в Нью-Джерси и пытался продавать лекарства в Пенсильвании. На закате своих дней «Лоренцо Великолепный» издал в Нью-Йорке мемуары в трёх томах, где можно прочесть его иронически-горькое признание: «Моя жизнь удалась в жанре трагикомедии». Бывший придворный поэт блистательной Вены расфасовывал чай в убогой лавке и развозил заказы в стареньком фургоне. …Мемуары Да Понте были переведены на английский только спустя сто лет после его смерти. Усмешка Лоренцо проглядывает сквозь многие его пассажи, ведь тогдашняя Америка не могла оценить его таланты, а итальянский язык был здесь «столь же известен, сколь турецкий или китайский». Тем не менее он описывает жизнь крошечного городка Санбери, затерявшегося в пенсильванской глубинке (откуда он потом переехал в Нью-Йорк, кочуя по стране), с не меньшей симпатией, чем быт и нравы Венеции, Вены или Праги… Будучи блестящим гуманитарием, он оказался весьма посредственным бизнесменом. Отчаявшись получить плату со своих клиентов, он иногда брал с фермеров-должников «натурой» - и вскоре, как он пишет, его дом в Санбери оказался доверху набит шкурами, мёдом, сухофруктами, зерном и другими дарами Пенсильвании.
…Американская судьба Да Понте была в чем-то схожа с судьбой многих иммигрантов. Хотя нельзя сказать, что он совсем уж затерялся в «плавильном котле», наоборот: именно Да Понте - один из первых ярких представителей европейской культуры в Новом Свете. Несмотря на то, что его дар здесь не могли оценить вполне, на склоне лет венецианец вновь обратился к преподаванию - в 1830 году семидесятилетний Лоренцо Да Понте стал первым профессором итальянского языка и литературы Колумбийского университета. Недаром его по праву считают одним из основателей классического филологического образования в США. За свою работу профессор не получал жалованья - преподавание «современных языков» не входило в обязательную программу университета. Он продолжал зарабатывать на жизнь частными уроками (насчитали около двух тысяч его учеников) и продажей европейских книг. С горькой иронией писал, что посетители в его книжную лавку зачастую попадают по ошибке, отнюдь не в поисках Данте или Петрарки, а в надежде купить неаполитанское печенье. Тем не менее сотни импортированных им томов составили основу итальянской коллекции Нью-Йоркской публичной библиотеки и библиотеки Колумбийского университета. Там же, в Нью-Йорке, он создал книгу великолепных сонетов и солидный двухтомный труд «Флоренция времен Медичи». …Сохранился портрет Да Понте американского периода: из рамы на нас смотрит почтенный старец, по-прежнему полный жизненной энергии.
Создатель картины оказался под стать портретируемому — это был не кто иной, как Сэмюэл Морзе, всемирно известный изобретатель телеграфа, впоследствии забросивший кисть художника: как видите, Фортуна в те времена была особенно изобретательна. Последним в бесконечной череде предприятий американского гражданина Да Понте стала организация и строительство в Нью-Йорке оперного театра, первого в истории США. В 1833 году театр открылся постановкой «Севильского цирюльника» с приглашёнными итальянскими исполнителями, но на нью-йоркскую публику скорее произвели впечатление интерьеры с обнажёнными античными богинями и новомодным газовым освещением. На каждом представлении в заранее купленной ложе появлялся некий граф де Сюрвиллье — не кто иной, как эмигрировавший в Америку брат французского императора Жозеф Бонапарт. Да Понте уже мечтал о возвращении к карьере театрального поэта и импресарио, но его последнее детище, оперный театр, выдержал всего двадцать восемь представлений: Да Понте вновь потерпел полное фиаско, и в который уж раз: его детище опустело, а потом и вовсе сгорело, спустя несколько лет.
Лоренцо Да Понте умер 17 августа 1838 года в унизительной бедности, в нескольких кварталах от заколоченного здания своего театра. Его могила на одном из нью-йоркских кладбищ, которую не обозначили, со временем затерялась. Такая же посмертная судьба постигла и его друга, величайшего из величайших, - Моцарта.
На первый взгляд, книга написана и составлена очень просто. Это цельное, хотя и разбитое на главы интервью, которое польская журналистка Александра Павлицкая берёт у известного учёного Яна Томаша Гросса, специализирующегося на истории послевоенной Польши.
Речь идёт о его жизни и научных изысканиях, а в конце даны отзывы о нём от друзей и коллег. Но за простой драматургией кроется сложная многоплановая драма. Так бывает, когда в личную историю вплетается и история общечеловеческая. Интересно, что очень напряжённой и по-новому расставляющей акценты оказывается часть, которая задумывалась как приложение – это отзывы об историке. Они теплы и хвалебны, как юбилейные чествования, но вместе с тем обнажают противоречия и болевые точки привязанности старых друзей. Именно они неожиданно превращают почти научную книгу в драматическое повествование.
Корни научных интересов, да и всей судьбы Яна Томаша Гросса кроются в истории его родителей, начавшейся ещё даже до их знакомства. Его отец Зигмунд Гросс был известным композитором, юристом и преподавателем, а дед Адольф Гросс – адвокатом и общественным деятелем, основавшим в Кракове Партию независимых евреев. Мать Гросса, поэтесса и переводчица Ханна Шуманьская, происходила также из очень культурной, но совершенно иной среды – её семья принадлежала к старинному польскому, хотя и не шляхетскому роду: в детстве Ханна дружила с дочерью маршала Юзефа Пилсудского. Дед Гросса по материнской линии адвокат Вацлав Шуманьский был злейшим врагом национальной сегрегации, известным защитником евреев – во время войны он погиб в Освенциме. Станислав Вертхайм, первый муж Ханны Шуманьской, погиб в гестапо, куда его, участника польского Сопротивления и еврея, сдал сосед-поляк за бутылку водки. Молодая вдова Ханна, также участница Армии Крайовой – польского антифашистского подполья, встретила Зигмунда Гросса в квартире людей, которые прятали евреев от фашистов. Брак родителей Яна Томаша Гросса был счастливым, но всю жизнь его мать помнила Станислава Вертхайма и его трагическую гибель. Вот что историк вспоминает о матери: «Она очень любила своего первого мужа. Всегда носила на пальце подаренное им кольцо, даже когда была замужем за моим отцом».
А вот что добавляет об этом подруга учёного, журналист Барбара Торунчик: «Я глубоко убеждена, что оценка Янеком отношения поляков к евреям во время войны в значительной степени продиктована реакцией его матери на смерть первого мужа, адвоката, и его брата – ассимилированных евреев, на которых донёс поляк. За литр водки... Его мать просто не сумела смириться с этой смертью, она казалась ей какой-то неправдоподобно абсурдной загадкой. Этим шоком, этим изумлением, что расовое клеймо может быть причиной убийства, она жила очень долго. Ясь очень любил мать, был с ней эмоционально связан. Мне кажется, что в Ясе часто просыпался дибук его матери, он тоже так и не сумел смириться с судьбой евреев на польских землях, обречённых на безвинную смерть в силу бесчеловечных законов, дававших право убивать соседей».
В лицее Гросс вступил в неофициальный «Клуб любителей противоречий» – группу старшеклассников и студентов, увлекающихся философией и общественными науками. Позже из этого клуба выросло ядро польского антисоветского освободительного движения. Началось всё довольно невинно – молодёжь писала открытые письма, выступала против отмены и запрета спектаклей. Митинг против снятия с репертуара спектакля «Дзяды» и послужил для власти поводом отправить в тюрьму весь цвет возмущающейся молодёжи. Это был 1968-й – год студенческих революций во всём мире. Увы, польская студенческая революция потерпела поражение, не успев разгореться. Ян, в то время студент-социолог, пробыл в заключении под следствием пять месяцев. Среди активистов движения было много евреев, и риторика властей, направленная на молодёжный бунт, выглядела отчётливо антисемитской. «Мартовская пропаганда заключалась в том, что нас обвиняли в “чуждости”, что мы евреи и не заботимся о благе Польши, мы, мол, ею только торгуем, а Польша – для поляков, чужие пусть убираются прочь, на свою настоящую родину, то есть в Израиль», – вспоминает Барбара Торунчик. После выхода Яна из тюрьмы Гроссы решили внять этому совету и уехали, но не в Израиль, а в Америку, где жили братья Зигмунда Гросса. Инициатором отъезда, впрочем, был не отец бунтаря-студента. «На самом деле это была мамина идея. Ей надоели повторяющиеся на этой географической широте тяготы ожидания любимых мужчин из тюрьмы – и сомнения, выйдут ли они вообще. Она думала, конечно, прежде всего о своём первом муже и о своём отце. Преследования в марте 1968 года и моё тюремное заключение – мелочь по сравнению с тем, что имело обыкновение случаться на берегах Вислы, но ей надоело», – рассказывает историк Александре Павлицкой. Отъезд Яна и других студентов во многом стал драматическим моментом в дружбе польских диссидентов. Многие из них были евреями или, как и Гросс, потомками смешанных браков, но считали, что нельзя позволять преступной власти вытеснить себя из страны. Те, кто уехал, впрочем, тоже не складывали оружие – продолжали борьбу из-за границы. И всё равно они раскололись. Почти во всех воспоминаниях о дружбе с Яном Томасом Гроссом звучит этот мотив, со всех сторон – болезненный, почти трагический. И вот оказывается, что речь уже идёт не об истории как таковой, а о множестве личных историй, о драме омрачённой, но не разрушенной юношеской дружбы. В Америке Гросс поступил в Йель и занялся исследованием еврейско-польских отношений. Он обратил внимание, что польское общество было настроено против немцев, но от этого не перестало быть антисемитским. Поляки видели в немцах врага, но в евреях – врага ещё большего, так что не гнушались доносами и сотрудничеством с нацистами в поимке евреев. Праведники, прячущие евреев, были вынуждены скрываться не только от нацистов, но и от собственных соседей. «Фундаментальная разница между подпольной деятельностью и помощью евреям заключалась в том, что первая находила поддержку в обществе и была явлением массовым, а вторая, лишённая общественного тыла, – исключительным. И оказалась особенно опасной потому, что поляков, помогавших евреям, преследовали не только немцы, но и их собственные соседи-поляки», – подчёркивает ученый. В ходе работы Гросс обнаружил свидетельство Шмуэля Васерштайна, что в городке Едвабне поляки заперли и сожгли в амбаре полторы тысячи евреев, а до этого играли в футбол отрубленной головой еврейской девушки. Самого Шмуэля и ещё нескольких человек спасла жительница Едвабне Антонина Выжиковская. Спасённые ей люди подтвердили, что рассказанное Шмуэлем Васерштайном – не плод воображения сошедшего с ума от горя человека, а чистая правда. После войны Антонина Выжиковская не только не получила от соотечественников награды за свой подвиг, но и была вынуждена уехать – её травили...
Ян Гросс в итоге сам съездил в Едвабне: «А там очередное потрясение: все знают. Не только дочь хозяина амбара. Кого ни спросишь, все знают и рассказывают, хотя прошло 50 лет». О событиях в Едвабне Ян Томаш Гросс написал книгу «Соседи». После взялся за книгу «Страх» – о погроме в городе Кельце уже после войны, в 1946-м. Он пишет, что келецкий погром стал следствием своеобразного психоаналитического переноса. Польскому обществу было стыдно за преступления против евреев, совершённые во время войны, и задним числом оно придумало им причину: евреи якобы сотрудничали с советской властью. Это привело к ещё большему росту антисемитизма, травле евреев, возвращавшихся из концлагерей, и наконец, к погрому. Ян Томаш Гросс пишет, что во время и сразу после войны на территории Польши евреев было убито больше, чем немцев. Этот вывод привёл к ещё одной обиде на историка со стороны его друзей-диссидентов. Большинство из них – и поляков, и евреев – считает себя польскими патриотами и не готово признать преступления своей страны. Там, где речь идёт об исследованиях Гросса, в отзывах даже самых давних его друзей сквозит отчётливый холодок. Однако польским патриотом считает себя и сам Ян Томаш Гросс. Он уверен, что осознание правды необходимо прежде всего самой Польше. «Без распространения информации об обстоятельствах величайшего преступления, с которым когда-либо столкнулось польское общество, будущие поколения поляков не избавятся от травмы, унаследованной от родителей и дедушек», – говорит он.
Ян Томаш Гросс, Александра Павлицкая. …давным-давно, кажется, в прошлую пятницу… Перевод с польского Ирины Адельгейм. Издательство Ивана Лимбаха, СПб, 2021
